«Охлаждение между Лениным и Дзержинским началось тогда, когда Дзержинский понял, что Ленин не считает его способным на руководящую хозяйственную работу, — пишет Троцкий, — это и толкнуло Дзержинского на сторону Сталина. Со смертного одра Ленин направлял свой удар против Сталина и Дзержинского…»
Но — поздно. В кремлевской склоке вождей ставка Дзержинского оказалась правильной. Паралич Ленина прогрессировал. На пятом году революции Ленин уже лишился речи, а на шестом умер. Дзержинскому выпала честь хоронить вождя.
Перед моим взором предстает пропахшая кислыми щами (за стеной — столовая) кремлевская квартира «наркома невидимого фронта». Софья Сигизмундовна Дзержинская пришла с работы, проверила уроки Ясика, поужинала вместе с сыном, уложила спать и принялась приводить в порядок его одежду. Мальчик есть мальчик — то придет с оторванными пуговицами, то пятно где-нибудь посадит.
Около полуночи пришел Феликс. Молча опустился на стул, даже фуражку не снял и замер, словно окаменел. Софья Сигизмундовна испугалась. Что с ним? Никогда не видела своего мужа в таком угнетенном состоянии.
— Феликс, что с тобой?
— Владимир Ильич умер, — ответил Феликс, не меняя позы.
— Что ты говоришь, Феликс?
— Ленин умер, — повторил Дзержинский.
Софья Сигизмундовна заплакала.
Как жить без любимого вождя? Что же теперь будет? Ведь это так приятно, когда тобой умело руководят. И вдруг — руководителя не стало…
Ночью экстренно собрался Пленум ЦК. Он принял обращение ЦК РКП (б) «К партии. Ко всем трудящимся». Президиум ЦИК СССР образовал комиссию по организации похорон Владимира Ильича Ленина. Председателем комиссии назначен Дзержинский.
Феликс должен был организовать все!
Шесть суток непрерывного действия. Поток делегаций в Горки, траурный поезд с телом Ильича из Горок в Москву, девятьсот тысяч человек, прошедших перед гробом Ленина в Доме Союзов, подготовка Мавзолея и сами похороны — все требовало глубоко продуманной организации, четкого выполнения принятых решений.
Эти решения были обсуждены неоднократно.
Из стенограммы заседания комиссии 23 января 1924 г.
МУРАЛОВ:
…Кроме трудящихся нашего Союза Республик, естественно, желание возникает и у всего пролетариата увидеть своего вождя. Я полагаю, вполне целесообразным, поскольку позволят обстоятельства, с точки зрения врачебной и физиологической, устроить склеп так, чтобы все делегаты, откуда бы они ни приезжали, могли видеть Ильича. С того момента, когда будет опасность в смысле разложения, ведь мы сможем заделать склеп наглухо.
САПРОНОВ:
Как желательно: чтобы гроб только видели или гроб будет открытый?
ДЗЕРЖИНСКИЙ:
Конечно, только гроб…
ВОРОШИЛОВ:
Вся речь Н. И. Муралова — это чепуха. Я бы сказал позор. Он говорит, что выгодно, когда будут приезжать массы и поклоняться праху Ильича. Дело не в трупе. Мне думается, что нельзя нам прибегать к канонизированию. Это — эсеровщина. Нас могут просто даже не понять. В чем дело? Мы перестали быть марксистами-ленинцами. Если бы Владимир Ильич слышал речь Муралова, он не похвалил бы за это. Ведь культурные люди сжигают труп, и остается пепел в урне… Я был на могиле Маркса, чувствовал подъем… нужно устроить склеп, сделать хорошую могилу, но не открытую. Все будут знать, что здесь лежит то, что осталось от нашего великого учителя, и сам он будет жить в наших сердцах… Не нужно превращаться под влиянием величайшего горя, которое настигло, в ребят, которые теряют всякий политический разум. Этого делать нельзя. Нас начнут травить наши враги со всех сторон. Крестьяне это поймут по-своему — они, мол, наших богов разрушали, посылали работников ЦК, чтобы разбивать мощи, а свои мощи создали. Кроме политического вреда, от этого ничего не получится. Я оставляю за собою право заявить Политбюро свое мнение.
БОНЧ-БРУЕВИЧ:
Политбюро постановило сделать склеп… Что касается того, чтобы оставить гроб открытым, это — вопрос очень большой. Политбюро этот вопрос не решало, был разговор только о склепе. Что касается канонизирования, то я не боюсь. Мы можем написать целый ряд статей, брошюр и т. д. по этому поводу. Я считаю, что нужно устроить просто склеп, как, например, имеется могила Достоевского, Тургенева…
ДЗЕРЖИНСКИЙ:
Быть принципиальным в этом вопросе — это быть принципиальным в кавычках. Что касается мощей, то ведь раньше это было связано с чудом, у нас никакого чуда нет, следовательно, о мощах не приходится говорить. Что касается культа личности, это не есть культ личности, а культ в некоторой степени Владимира Ильича… Здесь говорили, что В. И. протестовал бы против этого. Да, такие люди, как В. И., отличаются величайшей скромностью. Ведь мы другого Ильича не имеем. Он лично не мог бы здесь сказать что-либо, так как сам для себя он не судья, а второго, подобного ему, к кому бы это можно было применить, нет. Если наука может действительно сохранить его тело на долгие годы, то почему бы это не сделать. Царей бальзамировали просто потому, что они цари. Мы это сделаем потому, что это был великий человек, подобного которому нет. Для меня основной вопрос — можно ли действительно сохранить тело…
АВАНЕСОВ:
…Дело не в культе личности и т. д. Но тяжело все-таки видеть все время Ильича мертвым. Мне казалось, что было бы лучше на этом месте поставить памятник, хорошую скульптуру, изображающую его могучую фигуру. Почему она не может удовлетворить больше, чем мертвое тело? Мне кажется, что все обстоятельства и наука и т. д. все-таки не дадут гарантии сохранения живости тела, придется создавать искусственную маску, почему же не сделать это в виде памятника?..
АБРИКОСОВ:
…Тот метод, к которому мы прибегли, — метод общепринятый. Он очень хорош и может явитья ручательством за то, что труп предохранится от гниения в течение нескольких лет, но в том случае, если не делается вскрытие, если кровеносные сосуды наливаются этой жидкостью и труп оставляется в таком виде. Так как в данном случае была необходимость сделать и вскрытие, то это вскрытие всегда несколько нарушает эффект бальзамирования. Это вполне понятно, потому что при вскрытии перерезаются сосуды, и из сосудов часть консервирующей жидкости вытекает, теряется… Резюмируя, я должен сказать, что будут происходить процессы высыхания и изменения внешнего облика. В дальнейшем могут присоединиться и процессы разложения, когда кожа высохнет как следует, сделается пергаментной, как это бывает на мумиях, а в тех частях, где не высохнет, подвергнется распаду. Имеется еще один способ… Теперь же наложить на лицо тонкую восковую маску, которой придать облик, соответствующий нормальному облику.
ДЗЕРЖИНСКИЙ:
Это нам нужно было все для сведения. Просить проф. Абрикосова послать нам справку о лучших специалистах по маскам и сообщить тов. Семашко.
МУРАЛОВ:
Можно ли разрешить снимать маску скульпторам? АБРИКОСОВ:
…Сейчас я бы советовал совершенно не касаться лица.
ДЗЕРЖИНСКИЙ:
Запретить снимать какие бы то ни было маски и каким бы то ни было образом прикасаться к лицу. Не держать цветов около лица.
Из стенограммы 28 января.
БОНЧ-БРУЕВИЧ:
Вчера был вызван Абрикосов для осмотра тела Ильича, после того, как он был внесен в склеп. Он нашел, что тело замерзло, в особенности правая рука и, образовались красные жилки. Но это незаметно, как бывает у живого человека. Замерзло одно ухо и лицо. Он принял меры…
МОЛОТОВ:
Я не в курсе дела. Абрикосов является специалистом по бальзамированию и сохранению тела. Нет ли других специалистов? Является ли он наилучшим и единственным, или он второпях так сделал, а теперь нужно более обдуманно это сделать и организовать более правильно? Можно специалиста пригласить из-за границы.
БОНЧ-БРУЕВИЧ:
Проверить всегда не мешает. Но я сам лично знаю Абрикосова. Это — крупнейшее имя в Европе.
МОЛОТОВ:
Можно ли ему довериться?
ДЗЕРЖИНСКИЙ:
Я думаю, не стоит сегодня поднимать этого вопроса. Нашу комиссию нужно будет ликвидировать, и ликвидация ее должна заключаться в том, чтобы создать целый ряд комиссий, которые бы занялись этим вопросом. Между прочим, вопрос о Мавзолее и сохранении тела является вопросом основным, над которым придется долго всем работать. Поэтому я думаю, что та комиссия, которую мы наметили на прошлом заседании, у нас 4 члена комиссии были, нужно в Политбюро внести, чтобы это была постоянная комиссия.
МОЛОТОВ:
У меня такое предложение. Пока комиссия пройдет в Политбюро, я предлагаю немедленно избрать продкомиссию в составе Енукидзе, Бонч-Бруевича и Семашко… А эта комиссия должна свое сообщение сделать в ту комиссию, которая будет постоянной. Я лично не знаю Абрикосова, может быть, он черносотенец, может быть, кто другой, который сделает это не с полной гарантией. На одного человека положиться в высшей степени опасно.
ЕНУКИДЗЕ:
…У меня общее опасение. Я по опыту лечения Владимира Ильича знаю, что чем больше врачей, тем хуже. Как бы еще не напортили!
Каких экспериментов только не проводили над Владимиром Ильичом… Ферстер и др. У них вечные споры и раздоры. А оказалось, что толком никто не лечил…
Из протокола заседания подкомиссии 29 января.
1. Доклад Н. А. Семашко. «Была вскрыта восходящая часть аорты и в отверстие из большого шприца под сильным давлением была влита по току крови консервирующая жидкость (раствор спирта, формалина, глицерина). Жидкость эта под напором шприца — точно так же, как кровь под напором сердца, — прошибла по всему телу и наполнила его. Видно было, как наполняется височная артерия… как свежеет лицо…
2. Об измерении температуры в склепе.
Просить т-ща Н. Семашко предоставить точный термометр из учреждений Наркомздрава (с десятыми долями градуса).
Я, нижеподписавшийся, Аросев, получил от тов. Беленького 24 января в 18 часов 25 минут вечера для Института В. И. Ленина стеклянную банку, содержащую мозг, сердце Ильича, и пулю, извлеченную из ЕГО тела.
Обязуюсь хранить полученное в Институте В. И. Ленина и лично отвечать за его полную сохранность и целостность.
Подпись: (Аросев).
Дзержинский хорошо обдумал похоронный обряд вождя. Он был исполнен в духе средневековой Польши и включал в себя целый ряд запрограммированных действий, складывавшихся в единое целое. Похороны Ленина живо напоминают о сильной власти средневековья над душой их организатора — Дзержинского.
Большевики на словах отвергали традиции, но традиции властвовали и над душами большевиков, проникали в подсознание, которое имеется даже у самых «железных».
Средневековый польский обряд похорон назывался «pompa funebris».
В траурной церемонии должны были участвовать близкие и далекие родственники покойного, друзья, должностные лица, десятки, а то и сотни представителей духовенства. Чтобы такая масса народа могла собраться, а хозяева дома могли бы заранее подготовиться к приему, требовалось время, в течение которого надо было произвести работы в костеле, построить катафалк и пр.
Иногда давались специальные распоряжения относительно захоронения сердца — его предпочитали помещать в каком-либо костеле, любимом при жизни.
К месту последнего успокоения покойного провожали отряды солдат и ксендзов, по пути следования в придорожных костелах служили мессы. Летом переходы происходили ночью. «Кондукт» (так называлась погребальная процессия) тянулся медленно через обширные пространства. Палатки, которые разбивали на стоянках, участие солдат уподобляли эту процессию военным переходам. От всего этого веяло слиянием религиозного и военного духа. В костеле при отпевании всех брало светское начало: до нас дошло много церковных сочинений, авторы которых резко выступают против потоков панегирического красноречия и излишней роскоши на похоронах.
Похороны заканчивались пиршеством с театральными выступлениями, богослужения перемежались охотами и приемами.
«Pompa funebris» включает в себя несколько обязательных элементов. Костел, где происходило отпевание, должен был быть украшен согласно определенной программе, источником каковой часто был, как указывают специалисты, трактат К. Менестрие, изд. в 1683 г. в Париже. Избиралась ведущая тема «кончетт», которая должна была быть воплощена в различных видах искусства, характеризуя личность умершего, его происхождение, деяния. Для этого применялись… статуи, персонифицирующие добродетели покойного, картины, девизы, эмблемы, изображения героических деяний, отдельные стихотворные инскрипции и т. п. Во всех этих программах велика была роль литературы — обильные цитаты из античных авторов перемежались с творениями местных панегиристов и строками священного писания.
По представленной программе делалось все убранство костела, фасада, алтаря, стен. В результате, появлялась своего рода кулисная декорация… Особую роль играл катафалк. Он мог быть различных типов: излюбленным был катафалк с балдахином, центрическое здание, обелиск, пирамида.
Декор собора делался по рисункам и проектам придворных магнатских художников руками местных мастеров. В него входило много скульптур: аллегорические фигуры, резьба прикладного характера (как фигурные подставки под гроб, которые делали то в виде львиных лап, то в форме птиц или геральдических животных).
Отряды ксендзов Дзержинский заменил на отряды чекистов, костел на колонный зал Дома Союзов, и т. д.
Посмертную маску вождя доверили изготовить скульптору Сергею Меркурову, который в свое время учился в Академии художеств в Мюнхене, работал в Париже. Скульптор оставил воспоминания.
«Ночь с 21.1 на 22.1.1924 года.
Мороз. Пурга. Лес. Измайлово.
Вечер.
Работаю в полушубке. Холодно. В большое окно студии стучит ветер. Слышно, как кругом в лесу кряхтят и стучат старые сосны.
Задребезжал телефон.
— Что ты делаешь?
— Работаю.
— Что так поздно?
— Какое «поздно», ведь только 8 часов.
— А ты будешь все время в мастерской?
— Что, прикажешь в такой мороз и пургу в лес идти?
— Ну, прости! Работай.
Через пять часов опять звонок.
— Что, ты работаешь?
— Да!
— Прости, мы здесь в Совете поспорили, хотим проверить: скажи пожалуйста, что нужно, чтобы снять чью-нибудь маску?
— Четыре кило гипса, немного стеариновой мази, метр суровых ниток и руки хорошего мастера.
— Все?
— Все!
— Спасибо. Прости за беспокойство. Ты все будешь работать и никуда не уйдешь?
— Нет, не уйду.
Пурга в лесу. Собака жмется в печи.
Снова дребезжит телефон.
— Сейчас за тобой будет автомобиль. Приезжай в Совет, ты нужен.
Через час стук в двери. Автомобиль у опушки леса. Не добрались.
— Одевайся. Едем. Ты нужен по делу. Узнаешь в Совете.
Как был в полушубке, вышли. Дошли до автомобиля. Приехали в Московский Совет.
Мертвые комнаты. Неестественная тишина. Огни потушены. Темно. Кое-где горят дежурные лампочки. В одном углу большой комнаты два товарища во всем кожаном. За поясом оружие. Ждут меня.
— Вот ты поедешь с ними.
— Куда?
— А туда, куда надо. Приедешь и узнаешь!
Автомобиль подан. Я прощаюсь.
— Итак, до завтра.
В автомобиле. По бокам два товарища в кожаном. Мой полушубок мало спасает меня от холода. Автомобиль идет по Замоскворечью. Мы у Павелецкого вокзала. Нас встречает человек десять — в штатском пальто. Под пальто замечаю военную форму. Мелькает мысль: если вопрос касается меня, то десять человек для меня слишком много, могли обойтись двумя-тремя. Значит, я отпадаю. Мысли совершенно отказываются работать.
Ко мне подходят.
— Вам придется довольно долго ехать в автодрезине. Будет холодно. Наденьте еще вот эту шинель.
Я в автодрезине. С двух сторон два товарища в кожаном. Последние распоряжения.
Все закрывается кругом. Замахали сигнальными огнями, засвистело, загудело, и мы понеслись в ночную мглу. Только на станциях и полустанках нас встречали огнями, и мы неслись дальше. Наконец, красный огонь. Мы останавливаемся. Предлагают выходить.
Платформа. Ночь. Мороз. Трудно дышать. Мгла.
— Товарищи, а что теперь?
— Нам приказано доставить нас на эту платформу и ждать дальнейших распоряжений. Больше мы ничего не знаем.
Хожу по платформе. Мгла. Через четверть часа около платформы вырисовываются силуэты саней. Предлагают сесть в сани. Едем дальше. Освещенные ворота. Часовой в тулупе пропускает нас. Шагаю через двор - не узнаю двора. Я уже в помещении. Кто-то в форме ГПУ докладывает по телефону:
— Приехал Меркуров.
Меня вводят в полутемную комнату и предлагают сесть. Сажусь в угол, в глубокое кресло. В это время открывается дверь: в просвете два женских силуэта — направляются к другим дверям. Открывают двери в большую комнату; там много света, и, к моему ужасу, я вижу лежащего на столе Владимира Ильича… Меня кто-то зовет.
Все так неожиданно — так много потрясений, что я как во сне.
У изголовья Владимира Ильича стоит Надежда Константиновна. Она крепится. Но безмерное горе задавило ее.
В противоположной стене полуоткрыты двери в темную комнату. В дверях застывшая в горе Мария Ильинична.
Слышу тихий голос Надежды Константиновны: «Да, вы собрались лепить бюст Владимира Ильича, ему все было некогда позировать и вот теперь… маску…»
В комнате я нахожу все, что мне нужно для снятия маски.
Подхожу к Владимиру Ильичу, хочу поправить голову — склонить немного набок. Беру ее осторожно с двух сторон: пальцы просовываю за уши, к затылку, чтобы удобнее взять за шею. Шея и затылок еще теплые. Ильич лежит на тюфяке и подушке. Но что же это такое?! Пульсируют сонные артерии! Не может быть! Артерии пульсируют! У меня страшное сердцебиение. Отнимаю руки. Прошу увести Надежду Константиновну.
Спрашиваю у присутствующего товарища, кто констатировал смерть.
— Врачи.
— А сейчас есть кто-нибудь из них?
— А что случилось?
— Позовите мне кого-нибудь.
Приходит.
— Товарищ, у Владимира Ильича пульсирует сонная артерия вот здесь, ниже уха.
Товарищ нащупывает. Потом берет мою руку, откидывает край тюфяка от стола и кладет мои пальцы на холодный стол. Сильно пульсируют мои пальцы.
— Товарищ, нельзя так волноваться — пульсирует не сонная артерия, а ваши пальцы. Будьте спокойны.
Сейчас вы делаете очень ответственную работу.
Слова возвращают меня к реальности.
Маска — исторический документ чрезвычайной важности. Я должен сохранить и передать векам черты Ильича на смертном одре. Я стараюсь захватить в форму всю голову, что мне почти удается. Остается незаснятым только кусок затылка, прилегающий к подушке.
В темных дверях неподвижно стоит Мария Ильинична.
За время работы она не вздрогнула.
Я чувствую ее застывший взгляд.
В голове у меня мелькает художник Каррьер с его полотнами в полутенях — в полумраке.
Наконец к четырем часам утра работа готова. Меня торопят. Приехали профессора для вскрытия. Последний прощальный взгляд.
В Комиссию ЦИК по организации похорон В. И. Ленина Скульптор С. Д. Меркуров
Заявление
По поручению Л. Б. Каменева мной была снята гипсовая маска В. И. Ленина в Горках в день смерти в 4 часа утра. Тогда же я снял слепки кистей рук, правой и левой. Правая кисть была сведена, поэтому я принужден был снять ее в сжатом виде. После осмотра этих работ Л. В. Каменев поручил мне отлить и отпанировать слепки для следующих товарищей: 1. Н. К. Крупской, 2. М. И. Ульяновой, 3. А. И. Елизаровой-Ульяновой, 4. Г. М. Кржижановскому, 5. Л. Б. Красину, 6. Ф. Э. Дзержинскому, 7. В. В. Куйбышеву, 8. А. Д. Цурюпе, 9. ЦК РКП, 10. И. В. Сталину, 11. М. П. Томскому, 12. Л. Д. Троцкому, 13. Г. Е. Зиновьеву, 14. Л. Б. Каменеву, 15. А. И. Рыкову, 16. Я. Э. Рудзутаку, 17. В. М. Молотову, 18. М. И. Калинину, 19. Н. И. Бухарину, 20. МК РКП. Теперь мной выполняется эта работа, и по мере исполнения маски доставляются вышеуказанным товарищам. Оригинал задерживался мной, так как мне необходимо было делать с него клеевую форму для отливки.
В настоящее время работа по отливке закончена, и маска и кисти рук доставлены в Институт В. И. Ленина.
Довожу до сведения Комиссии, что мной начаты по своей инициативе работы по выполнению означенной маски из мрамора, а также начат бюст, и я приступил к предварительным работам по исполнению гранитной фигуры В. И. Ленина.
26.02.1926 г., Москва.
22 января в Горках профессором Абрикосовым про изведено вскрытие тела, продолжавшееся почти 5 часов. В результате его появился акт о патолого-анатомическом состоянии умершего. Немедленно опубликованный в газетах, он произвел на многих шокирующее впечатление. Этот акт говорит решительно обо всем, что в болезненном или здоровом состоянии находилось внутри Ленина. Все было вскрыто. Ничто не оставлено без анализа. Обо всем и всех изъянах дан самый детальный отчет — о головном мозге, покрове черепа, сердце, легких, брюшной полости, селезенке, почках, мышечной системе. Никаких анатомических секретов, все показано. Этот анатомический акт был напечатан одновременно с выражением чувств любви, скорби, почтения к умершему.
О похоронах Ленина оставила воспоминания и Софья Мушкат-Дзержинская. Она тоже любила похороны, марш Шопена был для нее любимой с детства музыкой.
«Никогда не забуду тяжелых январских дней, когда непрерывно днем и ночью тысячи и тысячи людей стояли на трескучем морозе на улицах Москвы, согреваясь у костров, в ожидании доступа в Колонный зал Дома Союзов, чтобы взглянуть на дорогое лицо и отдать последний долг безвременно ушедшему от нас вождю, отцу и другу».
25 января 1924 года Дзержинский как председатель комиссии по похоронам В. И. Ленина разослал по радио всем республикам, областям, губисполкомам СССР, Реввоенсовету, ВСНХ и всем Наркомам Союза распоряжение, согласно которому, 27 января в 16 часов по московскому времени в момент опускания гроба В. И. Ленина был произведен одновременный военный салют по всей территории СССР. На фабриках и заводах СССР в течение трех минут раздавались траурные гудки; работа на всех предприятиях и движение на транспорте были приостановлены на 5 минут.
О смерти великого вождя вместе с советским народом скорбили трудящиеся всего мира; в день похорон рабочие многих капиталистических стран остановили на 5 минут работу.
По желанию народа, правительство приняло решение о бальзамировании тела В. И. Ленина. Это было поручено группе ученых во главе с акад. В. П. Воробьевым. Дзержинский, являвшийся членом комиссии по увековечению памяти Ленина, помогал ученым в их трудной и ответственной работе. Об этом ярко написал принимавший непосредственное участие в сохранении тела В. И. Ленина проф. В. И. Збарский в своей брошюре «Мавзолей Ленина».
Первые дни В. П. Воробьеву и В. И. Збарскому приходилось круглые сутки непрерывно работать в Мавзолее. Без сна и отдыха они настолько переутомились, что едва держались на ногах. Узнав об этом, Дзержинский вызвал к себе проф. Збарского и взял с него слово, что он и акад. Воробьев будут поочередно отдыхать.
В тот же день Феликс распорядился проложить к Мавзолею трамвайные рельсы и провода, что и было сделано в течение одной ночи. На следующий день возле Мавзолея появился специально оборудованный вагон трамвая с постелями, умывальными принадлежностями, электрическими плитами и т. д. В этом вагоне ученые отдыхали и получали горячую пищу.
После месяца трудной работы над консервацией тела В. И. Ленина акад. Воробьев уехал на несколько дней в Харьков. В его отсутствие проф. Збарскому показалось, что на лице Владимира Ильича появились некоторые изменения.
В 2 часа ночи проф. Збарский направился в ОГПУ и из комнаты секретаря Дзержинского срочно вызвал по телефону акад. Воробьева, потребовал его немедленного приезда. По слова В. И. Збарского, он был крайне взволнован, разговаривая с В. И. Воробьевым. Когда разговор был окончен, и Збарский повернулся, он с изумлением увидел перед собой Феликса Дзержинского.
— Что с вами? — спросил Дзержинский. — На вас лица нет. Разве так можно волноваться?
Он пригласил профессора Збарского в свой кабинет и в течение двух часов разговаривал с ним, успокаивая его.
«Я ушел успокоенный, — рассказывает Збарский. — Вспоминая много раз ту ночь, я вижу перед собой чудесного Феликса Эдмундовича».
И в течение всей трудной работы ученых в Мавзолее Дзержинский продолжал оказывать им помощь. «Он это выполнял с такой чуткостью, — вспоминал В. И. Збарский, с таким тактом, что удачными результатами нашей работы мы во многом обязаны ему».