Глава 18

Мандат Военного совета Юго-Западного фронта давал капитану госбезопасности Плетневу чрезвычайные полномочия в прифронтовом Львове для борьбы с террористами, мародерами, вражескими лазутчиками, наводящими панику в городе. Необходимо было решительное чекистское вмешательство с особыми правами. Выбор Михеева остановился на Дмитрии Дмитриевиче. Ярунчиков предостерег по телефону:

— Горячий он слишком, будоражный, не наломал бы дров.

— Какие дрова, когда лес горит! — оборвал Михеев. — Размазне там делать нечего. Мандат Плетневу я согласовал с членом Военного совета Бурмистенко.

…Чем ближе к Львову, тем затористей становилась дорога. Грузовая машина с опергруппой Плетнева, которой были приданы красноармейцы-пограничники, еле продвигалась по шоссе, забитому встречными автомобилями, повозками, тележками, велосипедами. Двигался нескончаемый поток людей. Дорога гудела, шевелилась, как пестрая гусеница.

Плетнев начал нервничать. Дернуло его послушаться Ярунчикова ехать через Тернополь, а не дорогой на Ровно, перекрытой по стратегическим соображениям: перебрасывался к фронту мехкорпус генерала Фекленко. Вполне возможно было проскочить с танками и теперь уже находиться во Львове. А сейчас попробуй-ка пробейся.

Досада сразу же прошла, едва он подумал о том, куда и зачем стремительно шли танки еще двух мехкорпусов генералов Рокоссовского и Рябышева. На ровенском направлении в стыке наших 5-й и 6-й армий образовался широкий разрыв, в который устремились моторизованные войска 1-й танковой группы противника. Их надо было во что бы то ни стало остановить, сорвать реальную угрозу глубокого прорыва. Небывало крупное танковое сражение шло в районе Луцк, Броды, Ровно.

Дорога почему-то стала свободнее, а километрах в десяти от Львова уже не попадалось ни встречных машин, ни повозок, редко лишь проскочит мотоциклист.

Плетнев слышал доносившееся спереди уханье бомб, видел в той стороне два немецких самолета, обстрелявших шоссе, предположил: остановка вышла, люди разбежались и вот-вот толпами повалят снова. Но он ошибся. И понял это лишь у развилки дорог на Ровно и Луцк. Неумолимые регулировщики с повязками на рукавах гимнастерок перекрыли дорогу на Тернополь.

— В чем дело, почему не пропускаете? — подошел Плетнев к лейтенанту с красным флажком в руке.

— Приказ! Стратегическая дорога, войскам проход нужен.

— А на Луцк, Ровно разве не стратегическая? Там тем более на передний край ведут пути. Чей приказ? Документы!

Лейтенант вскинул флажком, указывая путь.

— Проезжайте! Иначе приму меры, — бросил он тревожный взгляд на кузов, в котором плотно сидели чекисты и красноармейцы.

Подошли еще трое регулировщиков с автоматами.

— Ваши документы? — осмелев, резко потребовал лейтенант у Плетнева.

Что-то ненастоящее, некрасноармейское во внешнем виде и напряженных, колючих взглядах регулировщиков заметил Дмитрий Дмитриевич. Он даже не успел дать команду подчиненным, как те, поняв его взгляд, выскочили из кузова, окружили людей с флажками.

— Дайте-ка ваши документы! — повысил теперь голос Плетнев.

Лейтенант нервозно достал удостоверение, протянул Дмитрию Дмитриевичу. Тот взял и, рассматривая, спросил:

— Из девяносто девятой дивизии?

— Да.

— Должность?

— В удостоверении написано.

— Я грамотный. Командир минометного взвода — с флажком на дороге! Документ на регулировку!

— Мне дан устный приказ, не до бумаг тут.

— Кто дал приказ? В дивизии?

— Да.

— Где сейчас дивизия?

— На передовой.

— Где конкретно?

— Отступала на Львов.

— На Львов? — туго напряглась шея Плетнева. — Обезоружить всех!

Раздалась короткая автоматная очередь — она пошла вверх: оружие из рук «регулировщика» вышиб чекист.

— Я тебе отрегулирую сейчас! — подскочил к стрелявшему Плетнев. — Как пришел сюда?..

Тот молчал. На скулах шевелились желваки.

— Обыскать! — приказал Плетнев. — Отобрать документы, пояса. Расстегните у них ворот гимнастерок.

И, когда последнее было выполнено, Дмитрий Дмитриевич ни у одного не увидел под гимнастеркой армейской нательной рубахи. У двоих оказались цивильные вышитые рубашки без воротника, у одного — золотой крестик на цепочке.

Плетнев слышал о заброске гитлеровцами диверсантов в красноармейской форме, с ними уже были вооруженные стычки и в 6-й армии. Но вот чтобы они решились так нагло выйти на перекресток дорог, встать регулировщиками — этого и предположить не мог.

Поток беженцев стал заполнять дорогу на Тернополь. Плетнев глянул в кузов, где уже понуро сидели задержанные, и дал команду шоферу ехать дальше.

«Вот те встреча… Каких же подлогов можно ожидать? Они и во Львове, безусловно, орудуют. На патрулей надо обратить внимание. Установить строжайшую проверку документов, — размышлял Плетнев, когда вдруг с дороги разбежался народ — налетели «мессеры», начались бомбежка и пулеметный обстрел.

Окраина города была совсем рядом, и Плетнев приказал шоферу не останавливаться, гнать машину, тем более самолеты пошли на разворот и можно было успеть проскочить опасный участок.

Но и в городе было не безопаснее. Враг без конца бомбил привокзальный район, разрушил павильон выставки товаров легкой промышленности, открытой перед самой войной. На площади Адама Мицкевича лежали убитые и раненые. Седовласый, почтенного вида старик стоял возле памятника великому польскому поэту, держа на руках убитую девочку.

Скорбь и отчаяние увидел Дмитрий Дмитриевич в лице пожилого интеллигента. Тот не знал, что ему делать, куда идти. Вражеские самолеты ушли, и на площади снова стали собираться разбежавшиеся от опасности люди. Искали близких, бегали, кричали, протискивались к пострадавшим, чтобы разглядеть — свой или чужой лежит на асфальте. Тут и там плач, стон, крики.

Плетнев узнал, что на площади собрались семьи для эвакуации, ждали машин, но в назначенный час они не пришли. А тут внезапный налет… Дмитрий Дмитриевич очень хотел помочь людям. Надо было хоронить убитых, куда-то определять раненых… Расспросив, где находится горком партии, Плетнев заскочил в кабину грузовика. Но машина не успела отъехать, как из угловой башенки старинного здания по площади стеганула пулеметная очередь. Дмитрий Дмитриевич по слуху определил бой ручного пулемета.

— За машину! — приказал Плетнев оперативной группе, которая и без того уже выскакивала из кузова вместе с задержанными «регулировщиками», а сам шарил глазами по башенке, увидел дрожащий пучок огня, крикнул: — Держать арестованных! Пятеро — за мной!

Люди вокруг бежали, тут и там сталкивались, падали, ползли, снова бросались куда глаза глядят.

— Вперед! — вовсю гремел голос Плетнева. — Шире расходись!

Тяжело дыша, Плетнев обежал дом и остановился у крайнего подъезда.

— Двое но пожарной лестнице на крышу! Проникайте на чердак, не дайте уйти. Соображайте, наверняка он не один.

И сам бросился в подъезд. Двое красноармейцев и чекист — за ним. На одном дыхании проскочили три этажа, остановились на миг, услышав стук бегущих ног, торопливых, — наверх. Бросились следом.

Бухнул выстрел, следом второй. Плетнев махнул рукой своим, давая понять, чтобы держались у стены, заметил тяжело опускающегося на ступени красноармейца — приотстал тот, не успел проскочить площадку. Со вскинутым маузером, не отрывая глаз от верхнего проема, Дмитрий Дмитриевич боком подымался наверх; уловив момент, выстрелил в высунувшегося врага. И по тому, как звонко стукнул о ступени упавший пистолет, Плетнев понял, что попал надежно, рывком метнулся вперед, чтобы преодолеть последний лестничный поворот.

Убитый — пуля попала в лицо — был в гражданском. Второго не оказалось. Но он был… Куда он делся? Чердачная, обитая жестью двустворчатая дверца была прикрыта, но не заперта. Ушел туда? Но почему второй остался?

«На чердаке никуда не денется, от наших не уйдет, — быстро соображал Плетнев. — Надо проверить квартиры».

— Встань сюда за дверь, — указал красноармейцу Дмитрий Дмитриевич, — следи за той квартирой, чтобы не выскочил кто-нибудь. Мы — сюда…

На звонок никто не ответил. Плетнев забарабанил по двери ногой. Снизу донеслись голоса, загромыхали по лестнице сапоги. Плетнев настороженно глянул вниз, и лицо его просветлело: к ним на помощь спешили чекисты.

И еще сильнее Дмитрий Дмитриевич забарабанил по двери. На этот раз щелкнул замок, она открылась.

— Вам кого? — спросил взъерошенный, как спросонья, дядька в очках.

— Кто еще в квартире? — отстранил его Плетнев, входя в прихожую.

— Бачишь, никого нема.

В квартире действительно никого не было.

Дмитрий Дмитриевич решил проникнуть на чердак, предполагая, что двое чекистов, которые полезли по пожарной лестнице, уже находятся там. И едва он откинул двустворчатую дверцу на чердак и наполовину поднялся в лаз, как загремели выстрелы. Дмитрий Дмитриевич шарахнулся в сторону, залег возле брусчатой балки перекрытия, успел сообразить, что стреляли не в него.

Следом за ним поднялись и юркнули за балку еще трое особистов. Вглядываясь в полумрак, Плетнев перебежал к дымоходу и, пригибаясь, пошел дальше, дальше вдоль него.

Снова грохнул выстрел, теперь уже в Плетнева, это он хорошо понял по свисту пули над головой. В мгновение перепрыгнул через дымоход и укрылся за трубой.

И опять выстрел, теперь уже в сторону от Плетнева. И в ту же секунду прыжком Дмитрий Дмитриевич достал раненого врага, крепкие жилистые руки чекиста чуть не свернули его влажную шею и выбили вскинутый пистолет.

— Обыскать чердак! — приказал Плетнев, вставая на ноги. — Не толпиться! К выходу!

Он и сам обошел все углы, проник в башенку, увидел усыпанный стреляными гильзами пол, диски, а ручного пулемета не оказалось.

— Он его сбросил вниз, — подсказал кто-то.

Плетнев с болью оглядел площадь. На ней осталось лежать много людей. Подходить к ним боялись. Лишь в стороне отрешенно блуждали одиночки, словно не находя места, где присесть.

Когда раненого пулеметчика — молодого, лет под тридцать, с большим скуластым лицом, вывели на улицу и стали сопровождать к машине на площади, люди со всех сторон бросились к нему. Как ни пытался Плетнев остановить их — стрелял в воздух, — ничего не помогло. Разъяренная толпа смяла убийцу.

Схваченные «регулировщики» находились под надежной охраной красноармейцев, прибежавших к площади на пулеметную стрельбу. Арестованных посадили в машину, и она, медленно раздвигая толпу, двинулась своей дорогой.

Вырвавшись с площади, машина быстро пошла к западной окраине. Здесь было тише и спокойнее. Настолько тихо и умиротворенно, что у Плетнева даже сжались кулаки. Это когда он увидел на одном из балконов нарядно одетую парочку за столом с самоваром. Они пили чай! И ладно бы только занимались этим. Они злорадно кривлялись, демонстративно выражая удовлетворение происходящим.

В отделе застали Пригоду, который только что вернулся из 41-й стрелковой дивизии под Рава-Русской и через час собирался обратно на передовую.

— Митя?! — воскликнул Михаил Степанович. — Ты как здесь?

— К тебе сюда на подмогу. Ужасное творится. Привез вон регулировщиков-диверсантов. Давай разбираться, кто они.

Плетнев рассказал все, что случилось у развилки дорог и на площади, даже о парочке на балконе.

— Арестованными сейчас же займутся, — заверил Природа. — В горком не заезжал?.. Поставь в известность о прибытии, согласуй, чем прежде всего будешь заниматься. Тебя сориентируют. Знай, в город проникли группы из спецбатальона «Соловей». Фашисты сформировали его из всякого рода подонков и злобных антисоветчиков. Участились случаи терроризма и диверсий. Ты смотри, чтобы тебя, случаем, не подстрелили, — предостерег Пригода. — Военные машины выводят из строя, бьют по мотору, по скатам, стреляют в шоферов.

— Все ясно, — остановил его Плетнев. — Здесь у нас будет свой центр. Ты бы комнатенку нам выделил.

— Занимай сколько надо, сотрудники в большинстве на передовой. А завтра совсем уедем вот сюда, — указал Пригода на карте, — база севернее Львова, в двенадцати километрах, в лесу.

— Найдем, надо будет. Тебя правда, что ли, контузило?

Михаил Степанович отмахнулся:

— Живой, видишь. Под минометный огонь попал…

— На передовой как?

— Утром они ударили на Рава-Русскую в полосе обороны сорок первой дивизии. Давят частями семнадцатой армии. Удалось вклиниться в наши боевые порядки. Но их вышибли контратакой. Полдня держались. Противник ввел в бой армейский корпус, прорвался на стыке Рава-Русского и Перемышлянского укрепрайонов. Разрыв растет. Я собрался туда, в девяносто девятую стрелковую дивизию — прикрывает львовское направление. Крепкая дивизия.

— Мне и сказали, что ты в девяносто девятой…

— Вчера там был. Побольше бы таких дивизий. Самоотверженно дерутся, я бы сказал, сплошной героизм проявляют. Не приходилось мне встречать подобного упорства и стойкости. Один раненый остался у орудия — все равно стреляет; танк подбили — командир выскакивает с экипажем и прет на врага, бьют из пистолетов.

Плетнев, вспомнив, спросил:

— Это не девяносто девятая дивизия осенью прошлого года завоевала переходящее Знамя Красной Армии?

— Точно, она самая… В бою это Знамя.

— Ну давайте прикрывайте хорошенько, — пожелал Плетнев и потребовал: — Пусть немедля допрашивают регулировщиков, почему еще не распорядился? К моему возвращению чтоб все из них вытряхнули. Прежде всего, — где и какие группы действуют. Связи, явки. Ну, я поехал.

* * *

Напрасно Михеев рассерчал на Ярунчикова и сделал ему по телефону выговор за то, что тот не знает детально складывающейся оперативной обстановки фронта.

— Мы же не оперативный отдел штаба! — вгорячах вырвалось у Ярунчикова. — Штабу самому еще не ясны направления главных и маневренных ударов противника. На Военном совете обсуждается этот вопрос.

Михеев поутих.

— Чего же тогда говоришь: «не знаю, надо уточнить»? Так бы и докладывал. Требуй от особистов армий постоянных данных о том, против каких соединений противника ведутся бои, направления ударов. Указывай об этом в сводках мне. Так надо.

— Понимаю, все ясно… Пока могу доложить о том, что вполне определились главные удары врага на Львов, Луцк и Ровно. Это и понятно — стремятся на основную магистраль, к прямой дороге на Киев. Разрыв образовался под Рава-Русским укрепрайоном. Туда с опергруппой выехал Пригода. Противник много забрасывает диверсантов, ракетчиков. Здесь, в Тернополе, как только налет, сразу взмывают ракеты, цели указывают. Расстреляли несколько человек. С ними и народ на месте расправляется.

— Скоро вам полегче будет на этот счет. Вопрос об охране тыла фронтов решен. Силами частей погранвойск и НКВД. У вас начальником назначен полковник Рогатин.

— Бывший начальник штаба Западного пограничного округа? — спросил Ярунчиков.

— Он самый. Дельный, решительный и, главное, с боевым опытом.

— Знаю его. Еще бы нам оперативного состава прислали, все труднее становится. Чекисты выбывают, замены неоткуда ждать.

— Я говорил с наркомом внутренних дел Украины, он откомандирует в твое распоряжение руководящих и рядовых сотрудников, умело используй их. Белозерский прибудет, капитан госбезопасности, направь его начальником особого отдела пятой армии. Толковый опер, что надо.

— Очень рад, люди нужны позарез, у себя в отделе зашиваемся.

— Учти, в действующие соединения посылаем подмогу для работы, а не тебе под руку.

— Видел я пленных, — сказал Ярунчиков. — И здорово переломилось у меня отношение к происходящему. Чего греха таить, ошеломили нас спервоначала. Еще бы! Прорыв почти по всей границе. Потеря связи, управления… Враг наступает без разведки и приглядки, всей мощью, а мы под огнем занимаем частями полевые рубежи. Против одной нашей дивизии идут две и три с превосходством танков и авиации. А наши сдерживают, контратакуют, под Рава-Русской даже выбили противника с захваченных рубежей. Вот тут и вся суть.

Михеев с удовольствием слушал доклад Ярунчикова, не удержался, вставил:

— Мне нравится твой бодрый дух.

— Понятливее становимся, — по-своему объяснил Ярунчиков. — С бесспорной очевидностью ясно, к примеру, что в тактике и в стратегии гитлеровцев важную роль играет расчет на испуг, на ошарашивание. Ведь даже заброска небольших групп противником в тыл наших передовых частей, беспорядочный шум и грохот с пальбой, создающие видимость окружения, в расчете на панику — все из того же психопугательного арсенала. Политработники и особисты ведут на этот счет работу в частях.

— Нам тут легко с вас требовать, — признался Михеев. — Скажешь, меня бы на твое место. Добиваюсь. Обещают отпустить.

— Проситесь сюда, на Юго-Западный.

— Очень хотелось бы.

— Тогда до встречи в Житомире. Туда намечен отход штаба фронта.

— Спасибо. Постараюсь, — закончил Михеев.

* * *

Во Львове почувствовалась твердая чекистская рука. В распоряжение Плетнева областное управление НКВД выделило около пятидесяти оперативных работников и роту пограничников, три грузовые машины и мотоциклистов-связных. Была организована усиленная охрана важных объектов, прежде всего железнодорожной станции, узла связи, банка; патрулирование по городу и проверка документов; выявление фашистских лазутчиков, пособников — всех, кто действовал в угоду врагу.

Без передышки Плетнев руководил созданными оперативными группами, выезжал на места диверсий, принимал участие в допросах.

Сегодня рано утром раздался телефонный звонок. Плетнев снял трубку и услышал:

— Мне нужен старший батальонный комиссар Пригода.

— Его нет, — ответил Дмитрий Дмитриевич. — В чем дело, слушаю.

— Запишите. Доложил Цыган. Заброшен для диверсий на железной дороге. Две группы по четыре человека. Одеты в красноармейскую форму. Вышли на пятый километр дороги Львов — Ровно. Я со своими иду к железнодорожному мосту по дороге на Луцк. В пути сам уничтожу группу. Спешите на пятый километр. Сообщите обо мне Михаилу Степановичу. Будет возможность, завтра утром позвоню. Учтите, вчера в город проникла террористическая группа из спецбатальона «Нахтигаль»…

— «Соловей»? — вырвалось у Плетнева.

— Да, с автоматной трелью. Впрочем, они в гражданском, с пистолетами. Небольшая группа, человек шесть. Отличить их трудно, в драку они не полезут, ничем враждебным пока себя не проявят. На руке у них часы с ярким малиновым ремешком. Будут составлять во Львове списки на видных людей из интеллигенции, руководителей, активистов, членов их семей. Сами понимаете для чего. Резню готовят. Пусть эти наши люди покинут город. Все.

Прочитав написанное, Плетнев поверил сообщению. Проверить, есть ли разведчик Цыган, было некогда, да и телефонной связи с особым отделом 6-й армии, выехавшим из Львова, еще не установили. И Плетнев срочно направил двоих особистов с красноармейцами на пятый километр железной дороги Львов — Ровно.

— Поимейте в виду, не исключена провокация. Будьте осторожны. Дайте им покопаться на полотне и открывайте огонь.

— Живыми не брать?

— Если руки подымут. Преследовать, ловить запрещаю. Уничтожайте. Их показаний не потребуется.

Проводив машину, Плетнев отдал распоряжение о поиске в городе и поимке заброшенных террористов, о которых сообщил Цыган, и сам тут же выехал в банк, где были сосредоточены подготовленные к эвакуации ценности.

— Сколько же можно упаковывать? — насел он на управляющего банком, не давая ему слова выговорить. — Ждете, пока враг придет? Саботируете, что ли?!

— Вторую партию готовим, — наконец произнес управляющий. — Ящики сколачиваем, ничего под рукой нет, ни досок, ни гвоздей. Комсомольцы пришли на помощь, дело пошло. С машинами плохо, вчера весь день прождали, к вечеру пришли.

— С транспортом плохо, я своих два грузовика отдал. Но вам последний предоставлю, только скорей вывозите… Когда прислать?

— Часа через два.

— Не годится резиновое «часа через два». Не кассир за деньгами приедет. В тринадцать сорок машина будет у подъезда. Извольте успеть. Иначе уйдет. С вас спрошу.

Из банка Плетнев заехал в Львовский горком партии и исполком. Почти все партийные и советские работники были заняты вопросами эвакуации, неизвестно, по какой причине не успевшие еще отправить свои семьи. То ли сочли спасение близких в первую очередь неподобающим, противозаконным, то ли не захотели бросать родных на произвол судьбы, решили подождать, чтобы в крайнем случае выехать вместе. Скорее всего и то и другое. Как бы то ни было, множество людей собралось возле главной городской управы. Они ожидали терпеливо, уверенные, что о них не забыли.

Плетнев оглядел соседние дома, будто прикидывая, откуда может раздаться выстрел. Не понравилось ему такое скопление людей, и он выставил автоматчиков для охраны.

Поднявшись на второй этаж, Дмитрий Дмитриевич никого не нашел из руководящих работников, все были заняты делами в городе.

— У каждого свой район и объект, на местах организуют… — сообщил дежурный по горкому. — Машины сейчас подойдут, семьи увезут на вокзал. Эшелон наготове.

Вопросы эвакуации не входили в обязанности Плетнева. Однако ответ дежурного по горкому партии удовлетворил его.

По местному радио сообщили, что город объявлен на осадном положении. И хотя эта неприятная весть, по сути, мало что меняла в работе Плетнева, он все же ощутил еще большую ответственность, впервые подумав о том, как организовать наличные силы для отпора врагу, если он прорвется в город.

 

Глава 19

Арестованных пришлось отправлять в Киев пешим ходом. Путь из-под Львова предстоял далекий, но иного выхода не было: враг снова прорвал оборону на стыке 5-й и 6-й армий, расширяя клин танковыми ударами.

На целую неделю войска фронта задержали здесь противника, нанесли ему чувствительный урон и сорвали замысел по окружению частей фронта на львовском выступе. Гитлеровское командование отметило:

«…Оперативный прорыв 1-й танковой группы до 28 июня достигнут не был. Тяжелым препятствием на пути наступления немецких частей были мощные контрудары противника из района южнее Припятских болот по войскам, продвигавшимся вдоль шоссе Луцк — Ровно — Житомир. Эти контратаки заставили крупные силы 1-й танковой группы изменить направление своего удара и вместо наступления на Киев повернуть на север и ввязаться в бои местного значения».

Войскам Юго-Западного фронта это сражение тоже обошлось дорого: они были крайне истощены непрерывными ожесточенными боями и понесли тяжелые потери. Лишь после того как противник ввел на главное направление своего удара дополнительно 7 дивизий, войска 5-й и 6-й армий и участвующие в сражении мехкорпуса не смогли больше сдерживать натиск и начали отход.

С тяжелыми боями отходила 6-я армия на новые позиции, прикрывая львовское направление. Почти все оперативные работники особого отдела не выходили из боевых порядков частей, и лишь начальник отдела бригадный комиссар Моклецов с несколькими сотрудниками и бойцами охраны отходил со штабом и Военным советом, нынче снова сменившими командный пункт.

Сожгли секретные чекистские документы, оставив лишь предельно необходимые для работы и следственные дела на арестованных, которых собралось больше десятка. Среди них — выловленные агенты-сигнальщики, которых завербовал враг уже на оккупированной территории.

Поручая арестованных оперуполномоченному Лойко, Моклецов предупредил:

— Троих автоматчиков даю, смотрите в оба. Ночевки только на станциях. Там и харч добудете. С рассвета дотемна идите. И поживей старайтесь. На поезд постарайтесь сесть. Хотя бы в Тернополе.

С этапниками отправлялся и Дмитрий Дмитриевич Плетнев. Он получил срочную телефонограмму:

«Плетневу. Подтверждаю задачу выполненной. Заместителем коменданта осадного города назначен Пригода. Указания даны. Возвращайтесь по получении в Житомир. Ярунчиков».

Дмитрий Дмитриевич решил выйти на Житомирское шоссе, а дальше добираться попутным транспортом. Моклецов, прощаясь, развел руками.

— И проводить не на чем, один грузовик остался… разбитый, — сказал он, вопрошающе смотря на Плетнева и как будто ожидая подсказки, где раздобыть ему транспорт. — А мне приказано четыре машины дать Пригоде и отправить его немедленно во Львов.

— Где же Михаил Степанович? — озабоченно спросил Плетнев.

— Живой, сейчас будет, скачет сюда, — успокоил Моклецов. И снова обратился к Лойко: — На шоссе выходите. Лес по краю обогнете — и напрямки.

Арестованные шли парами. А последний — тринадцатый — тащился один, прихрамывая. Невысокий, рано обрюзгший вражеский сигнальщик озирался на идущего сбоку Плетнева, поглядывая на незакрытую деревянную колодку маузера с угрожающе торчащей рукояткой, желая, должно быть, понять, что сие значит.

Дмитрий Дмитриевич заметил откинутую крышку колодки, щелкнул ею, думая про себя: «Расшлепал бы я тебя на месте, когда ракеты пускал. Шагать рядом — зубы от злобы сотрешь».

Из арестованных хромой был известен Плетневу больше других — присутствовал при его допросе. Агента схватили на железнодорожной станции, когда он собирался выпустить очередную ракету: шла бомбежка. У лазутчика отобрали десятка два ракет, распиханных по карманам, компас, фальшивые документы.

«Из Ковеля житель я, продавец, — лепетал он на допросе, — Фашист взял город, и меня, будьте любезны, забрали из дома. За торгаша приняли, работать на них велели. Не хотел я, отказывался, — тряс он руками и слезно щурил лицо. — Жену с детьми посадили, не вру, соседи засвидетельствовать могут. Под угрозой, расстрелять сулили… Выбирай, говорят, пулю или с комфортом на самолете за линию фронта. Выпустишь две коробки ракет, соберешь попутно кое-какие сведения и, будь любезен, являйся за вознаграждением, веди жену с ребятишками домой. Куда деваться? Человек пятнадцать набралось, сутки учили… Двоих нас тут выбросили с парашютами, думал, в небе помру. Ногу повредил…»

Напарник хромого — долговязый длинноволосый детина — шагал в середине строя. Рядом с ним валко раскачивался широкоплечий, с бычьей шеей оуновец, стрелявший по отходящим красноармейцам из пулемета, когда те бросились переплывать речку.

«Тоже на месте прикончить требовалось, — ненавистно колол глазами плоский затылок националиста Плетнев. — Трибунал, приговор… Для тех вон еще, — попали ему на глаза двое — дезертир и самострел с перевязанной рукой, — куда ни шло, судить надо, перед строем наказать… Поучиться можно у врага оперативности: захватил, завербовал, даже прыгать с парашютом не научил, выбросил на задание. И выполняют его, мразеныши. Все средства гитлерюгам хороши… — Тут будто бы запнулся Дмитрий Дмитриевич, поправил себя: — Разузнать вражьи методы и прочее, конечно, необходимо. Только зачем этих гадов до Киева вести? Ясно все, нет вот… Хромой ракеты пустил, от станции ничего не осталось. Или этот бык, столько бойцов угробил! Абвер пачками в сутки забрасывает, а ты излови их да к прокурору сходи… Не-ет, тут чего-то не так для такой войны…»

Он бы размышлял еще, легко шагая по пыльной дороге, успев убедить себя, что и без прокурора обойтись нельзя, потому как такого могут наломать — не разберешься, как вдруг разглядел во всаднике Пригоду. Небритый, с запавшими глазами, весь запыленный, Михаил Степанович осадил фыркающего пеной коня.

— Где штаб? Куда это ты? — спросил старший батальонный комиссар, подавая руку.

Плетнев ответил. И поторопил:

— Моклецов очень ждет. Михеев приказал тебе срочно отбыть во Львов заместителем коменданта прифронтового города. Выделили стрелковую роту, два броневика, средства связи. Грузовики ищут… Да, знаешь, сегодня Минск сдали.

Пригода вскочил в седло.

— Знаю! В отдел доскачу, жеребца тебе пришлю. Быстрей добирайся!

— Не надо, что ты!.. — вслед прокричал Плетнев. — Доберусь!

* * *

Замер, будто притаился в темноте Львов, ощущая дрожащие всполохи и глухие артиллерийские раскаты. С нарастающей тревогой выжидал город сходящую ночь, и поэтому въехавшие на улицы два бронеавтомобиля и три грузовика с красноармейцами поначалу вспугнули жителей — не фашисты ли? Машины остановились в центре, неподалеку от памятника Адаму Мицкевичу, и немного погодя к ним с разных сторон потекли молчаливые группки людей.

— Как проехать к гостинице «Жорж»? — вышел навстречу жителям Пригода.

— Та вот по Академичной улице направо, — указала рукой женщина и еще тише спросила: — Покидаете город?

— Чего вы шепотом-то? И кто вам наплел, что уходим? Стоим! — басил Михаил Степанович, возвращаясь к бронемашине.

Коменданта города Пригода нашел в большой полуподвальной комнате гостиницы, насквозь прокуренной и мрачно освещенной крохотной лампой. Тут было полно военных и вооруженных гражданских людей, шумливых, осаждавших огромный, наподобие биллиардного, стол, за которым сидел тучный подполковник-пограничник, спокойно и устало выслушивающий требования и просьбы, удовлетворить которые не мог.

— Ни взвода не могу дать, дам только совет: берите оружие и охраняйте своими силами.

— Вы понимаете, взорван путь, рельсы рогами торчат. На арбах, бестарках везите, легкораненых отправляйте пешими.

— Пустили две пекарни. Мало, конечно, а что поделаю? — напористо отвечал комендант.

Михаил Степанович знал другого коменданта — полковника Милевского. Но того тяжело ранило при бомбежке, и хозяином фронтового города в самую трудную пору стал новый человек.

— Подполковник Николаев! — представился комендант, возвращая Пригоде мандат и поручение Военного совета 6-й армии. — Пошли в комнатенку, а то здесь хуже чем от пушек глохнешь.

Он зажег свечу, убрал со столика газету с едой, говоря:

— Частей в городе нет, вечером последний батальон ушел на оборонительный рубеж. Машины стараются обойти город, фашист бомбит с рассвета дотемна. Диверсанты орудуют, вчера железную дорогу за станцией подорвали, ракеты пуляют. Одного чуть не поймали, вот рацию бросил, — показал он на зачехленную коробку под окном.

— А комендатура что? — спросил Пригода. Подполковник отмахнулся:

— Что я могу с полуротой? В центре порядок, а дальше, к окраинам, — даже не совсем в курсе.

— Эвакуация приостановилась?

— Почти что. Семей военнослужащих много осталось, осаждают вот… Ценностей порядочно не вывезено. Вагоны, паровозы есть, а поездные бригады не сыщешь. Полотно дороги срочно восстанавливать необходимо.

— Необходимо, — повторил Пригода. — И надо всем сразу заниматься, нельзя медлить. Беру на себя отправку ценностей. Много их осталось? Где они находятся?

— В банке… Осталось… Главное вывезли.

— Съезжу посмотрю. Давайте только условимся, товарищ подполковник, будем без щепетильности, если мне придется подсказать или напомнить, что делать. Обстановка требует.

— Разумеется, голова кру́гом ходила.

— Сейчас же надо собрать ремонтную бригаду. Пошлите расторопного человека, хорошо знающего город, пусть отыщет адреса и собирает рабочих по домам. И машинистов — тоже. У меня три грузовика, один могу выделить. И командира с бойцами. Составляйте эшелон. Я из банка заеду на станцию… Нет ли у вас данных, сколько вагонов на путях?

— С полсотни годных наберется. Побитых много.

— Нужна точная информация. И хотя бы примерно знать, сколько народу совершенно необходимо эвакуировать. Все, еду в банк, — направился к выходу Михаил Степанович, но задержался, добавил: — А насчет диверсантов, мародеров и прочей контры — моя забота. Со мной опергруппа.

Выйдя на улицу, Пригода подозвал свою небольшую опергруппу и командира роты, объяснил им обстановку.

— В распоряжение коменданта пойдете вы, — обратился Прихода к оперуполномоченному Ремешко. — Берите грузовик, двоих красноармейцев. Комендант даст знающего человека, и отправляйтесь искать ремонтников. Без промедления! Встретимся на станции. И мне надо человек пять, — повернулся он к ротному. — В банк поедем. Остальных направляйте патрулировать город, во все стороны до окраины. Население должно чувствовать Советскую власть и знать: оно не брошено на произвол. Потолкуйте с людьми, пособите чем можете… А вы, — подошел он поближе к двум оперработникам, — займитесь выявлением подозрительных. Соберемся здесь через два часа.

Серел рассвет, обнажая исковерканные дома, захламленные улицы, создающие впечатление покинутого города.

Здание банка находилось неподалеку. Оно не пострадало, лишь кое-где в окнах повылетели стекла. Массивные двери были распахнуты. В вестибюле, на этажах не оказалось ни души. Кругом вороха бумаг, в беспорядке мебель.

Пригода с красноармейцами проник в подвал и, встревоженный, остановился вдоль ряда крупных сейфов. Они были раскрыты и пусты.

— Опоздали! — вырвалось у Михаила Степановича. Но тут он услышал отдаленные голоса, прошел дальше, увидел еще одну комнату, а в ней — троих гражданских парней.

— Стой! — испуганно выкрикнул один из них, и на вошедших нацелились три нагана.

Пригода спросил первым:

— Кто такие?

— А вы кто?

— Заместитель коменданта города, — присел он на ящик, освобождая красноармейцам проход.

Револьверы легли в кобуры.

— Боязно, налетали тут, — объяснил паренек, видимо старший группы. — Всю ночь как в засаде сидели.

Пригода сказал о цели прихода.

— Вывезли все в надежное место, шесть ящиков осталось, — указал рукой на высокие ящики паренек и, заметив вопросительный взгляд командира с тремя шпалами в петлицах, пояснил: — В «Европейскую» гостиницу отправили, там крепкая охрана, никто не сунется.

Оставшиеся ценности погрузили на полуторку, и вскоре они присоединились к остальным, действительно оказавшимся в надежном месте: гостиницу заняли не успевшие эвакуироваться партийные, советские работники, милицейская охрана, большая группа раненых.

Ценности надо было вывозить, не дожидаясь, пока восстановят железнодорожный путь. Пригода связался по телефону с комендантом.

— Но у меня ни одного грузовика.

— Тогда на своем отправлю в особый отдел фронта, — решил старший батальонный комиссар и спросил: — Какие новости?

— Доложили, что на два эшелона вагонов наберется. И еще насчет семей военнослужащих. Человек двести, говорят. Да, машиниста нашли… О ремонтниках пока не слышно.

— Ясно. Отправляю машину и еду на станцию.

Ощущение того, что дело движется и еще можно успеть многое предпринять, взбадривало уставшего до крайности Пригоду. Особенно после того, когда он, приехав на станцию, узнал от Ремешко, что ремонтная бригада уже выехала в сторону Золочева — к месту работы.

— Пора формировать два состава. Один можно днем загрузить имуществом, второй — людьми, как начнет смеркаться, и ходу… — вслух размышлял Михаил Степанович.

Ремешко напомнил:

— Агенты абвера наверняка засекут подготовку.

— Об этом я и не забываю. Усилим охрану путей. И еще постараемся дезинформировать врага о времени отправки эшелонов. Проскочат, думаю.

Они направились к привокзальной площади, где стоял броневик, но не успели до него дойти: началась бомбежка. Безнаказанно низко пролетел над площадью «мессершмитт», строча из пулемета по разбегающимся прохожим.

Пригода рванулся к машине, видел, как перед ним пули строчкой пробили асфальт, и в то же мгновение почувствовал кольнувшую боль в руке. «Задело!» — понял он, ощупав рану, и, заметив присевшего Ремешко, крикнул:

— За мной! В машину!

Они сразу отъехали, свернули за угол, слыша позади частые разрывы бомб.

— Только бы не повредил путей, — с непонятной для Ремешко болью в голосе произнес Пригода, снимая гимнастерку.

— Вы ранены? — вырвалось у Ремешко. Он живо достал индивидуальный пакет, перевязал старшему батальонному комиссару сквозную рану выше локтя, говоря: — Кость цела. И хорошо, хоть не разрывной.

— Куда лучше… — морщился Михаил Степанович, осторожно натягивая гимнастерку.

В комендантском полуподвале Пригода не застал подполковника Николаева, тот выехал с красноармейцами на уничтожение десанта.

— Какого десанта, где? — встревожился Пригода, услышав новость от пожилого дежурного по комендатуре.

— Рядом, в Подзамче, парашютисты, кто-то по телефону донес.

Крепко задумавшись, Пригода сел за стол. Вернулся один из двоих оперработников, доложил о подозрительных субъектах, по всей видимости националистах, которые восхваляют гитлеровцев, распространяют ложные слухи.

— Задержите и допросите. Стремитесь выйти на вражескую агентуру.

— Уже задержаны… И еще двое, явно разведчики-информаторы, с рацией их видели, — закончил оперработник.

— Это уж не те ли, которые бросили рацию?.. Поимейте в виду при допросе.

Стремительно вернулся Николаев.

— Вы понимаете, звонок давеча, десант, кричат, парашютисты! — возбужденно говорил комендант. — Еду в Подзамче, но ни там, ни возле никакого десанта. Провокаторы!

Допросы выявили вражеских агентов и пособников — организованную группу абвера. Арестованные разведчики-информаторы не сумели заранее вызвать авиацию для бомбардировки подготовленных к отправке эшелонов.

— Гнались вчера за нами, бросили рацию, а потом ее не нашли, — объяснил разведчик абвера.

Обстановку во Львове гитлеровцы все же знали слабо. Спокойно ушли эшелоны с эвакуированными и ценным имуществом, вывезли и арестованных. Пригода с ротой оставил город, когда по нему начала бить вражеская артиллерия.

Лишь спустя полсуток после их отхода в притихший, израненный Львов ворвались гитлеровцы. Это произошло 30 июня, когда Ставка Главного командования разрешила отвести войска из львовского выступа на рубеж старых укрепленных районов, расположенных по линии Коростень, Новоград-Волынский, Проскуров.

 

Глава 20

Каждый день войны ставил перед Михеевым все новые и неожиданные задачи помимо огромной работы по оперативному руководству особыми отделами фронтов. Вся полнота власти в прифронтовых районах переходила к военным советам боевых соединений, а на чекистов возлагались свои, особые обязанности: по эвакуации, угону подвижного железнодорожного состава, уничтожению всего того, что может достаться врагу.

Выполняя задание Наркома обороны, Михеев требовал от особых отделов фронтов не только полной чекистской информации, но и данных о наступающих частях противника — о всем том, что раскрывало силу и направления ударов врага. Разумеется, оперативная сводка армейской контрразведки, полученная непосредственно из особых отделов армий фронтов, не претендовала на полное отражение дислокации и продвижения войск противника, но служила Генштабу необходимым уточнением истинного соотношения сил и обстановки на фронте в первые недели войны.

Но четкость в штабной работе скоро наладилась. И однажды, докладывая в Ставке Главного командования Вооруженных Сил данные из вражеского документа о том, что в Прибалтике советские войска не дали себя окружить и отходят, хотя и с большими потерями, но довольно организованно; что большую тревогу у гитлеровского руководства вызвало упорное сопротивление войск Юго-Западного фронта; что группа армий «Юг» понесла большие потери и явно не справилась с возложенной на нее задачей, — Михеев почувствовал, что его слушают с заинтересованным вниманием. Не часто еще удавалось знать мнение противника о боях. А Михеев продолжал:

— Четвертая танковая армия врага развернула наступление на витебском, оршанском и могилевском направлениях с подавляющим превосходством…

Генерал армии Жуков сердито кашлянул и заметил:

— Мощные удары наносят. Особенно в районе Борисова, расположенного на шоссе Минск — Москва. — И он будто бы закончил сообщение за Михеева, давая понять, что начальник контрразведки явно увлекся и вторгся не в свою область.

Но не это задело Михеева. Ему неприятно было услышать ироническое, как показалось, уточнение, где находится город Борисов.

Маршал Тимошенко нарушил паузу:

— Повторение — мать учения. Я требовал от товарища Михеева представлять стратегические данные о противнике, которые становятся известны по каналам ведомства контрразведки. Так мы за сутки раньше узнали о направлении ударов мехчастей первой танковой группы, о стойкости наших пятой и шестой армий. Так что… — взглянул он на Жукова, но продолжать разговор не стал.

Однако после совещания Тимошенко задержал Михеева.

— Обиделся? — спросил он. — Ты лишка хватил. Такие направления ударов перечислил: витебское, оршанское… Не первые дни войны. Мы даже знаем, что они ударят и на Бобруйск. Вот если бы эту подробность сообщил первым, Жуков бы взялся за карандаш.

— Понял вас, товарищ маршал. Разумеется, не обиделся. У меня и моих сотрудников слишком много времени забирала эта работа. Поставлю новую задачу.

— Да, теперь ждем от чекистов данных о замыслах врага. Возможности у вас есть… Должен сказать, тут еще назревают вам заботы.

Михеев с ожиданием смотрел в глаза наркома.

— В ближайшее время должны принять указ об объединении НКВД и НКГБ в Наркомат внутренних дел. Сегодня же начни заниматься вопросами подготовки к реорганизации. Военная контрразведка переходит в подчинение НКВД. Чего не радуешься? Ты же добивался этого.

— Заждался… — только и ответил Михеев, вспомнив о своем рапорте наркому с просьбой послать его на фронт. И, заговорив сейчас о нем, услышал ответ:

— Закончим реорганизацию, в последнюю минуту, пока будешь в моем подчинении, удовлетворю твою просьбу.

— На Юго-Западный фронт, — подсказал Михеев.

…Как-то так получалось, подходил ли Михеев к карте с нанесенной обстановкой, просто ли размышлял о событиях на полях сражений, мысли его непрестанно увлекали ожесточенные бои на Юго-Западном фронте с главными силами врага — группой армий «Юг». Здесь он отчетливо представлял себе во всем территориальном размахе расположение армий и мехкорпусов, укрепленных районов, видел лица командиров соединений, знал, на что они способны и как поведут себя в бою.

Душой Михеев теперь уже и вовсе находился там, на Юго-Западном. Не потому ли он сразу подписал рапорты сотрудников аппарата управления об откомандировании в действующую армию, для работы в партизанских отрядах? Все чаще интересовался у своих заместителей о ходе подготовки к предстоящей реорганизации — им он поручил эту работу, поторапливал их.

За последние дни Михеев сблизился с Плесцовым. Иван Михайлович перешел работать во вновь созданное информационное отделение, быстро освоился в новой роли. За день Анатолий Николаевич много раз встречался с ним по всякого рода сообщениям из особых отделов фронтов, вместе составлял докладные записки для вышестоящего руководства, в которых после редакторской руки батальонного комиссара править начальнику управления вроде было нечего. Но Михеев оказался придирчив, и Плесцов не сразу к этому привык.

А еще он понял Михеева в другом: не надо начинать с огорчительных сводок. И подбирал их так, чтобы сразу не портить настроения начальнику управления.

Вот и сейчас они вместе бурно обсуждали итоговое сообщение о потерях за июньские дни боев. Враг потерял две с половиной тысячи танков, полторы тысячи самолетов; более тридцати тысяч пленных — это что-то значило. Перемолотить такую мощную громаду надо было суметь. Бесспорным становилось то, что фашистская стратегия «молниеносной войны» дала трещину.

Плесцов не удержался, с чувством прочитал запомнившееся ему четверостишие из стихотворения Семена Кирсанова:

— Ну-ка, постой, повтори. — Стихи понравились Михееву.

Сейчас Плесцов стал подробно докладывать об упорных боях на Березине, об отличившейся 100-й дивизии, которая сожгла полтораста вражеских танков, и не чем-нибудь, а в основном бутылками с бензином, Михеев прервал:

— Знаю. Впредь подбирай материал по узловым моментам, о главном, чтобы находиться в курсе.

— Есть, докладывать о главном! Я и перехожу… Сегодня танковые дивизии противника ворвались в Житомир.

Михеев, помрачнев, задумался, и Плесцову показалось, что он не слышит его сообщения о том, что к исходу девятого июля наступление 4-й танковой армии врага было приостановлено на всем фронте обороны от Десны до Жлобина.

— В Житомире штаб фронта, — тихо и раздельно произнес Михеев. — Неужели от Ярунчикова нет сообщения?

— Они на пути в Киев, потом в Бровары.

— Так что же мне голову морочил сотой дивизией? Ты мне эту тактику брось! Докладных о маневрах противника больше не представлять. Сообщите об этом на места. Укажите, нас должны интересовать упреждающие данные, замыслы, концентрация, предполагаемые удары. Что раздобудете, докладывайте немедленно, устно. Там видно будет, чему дать ход. А то сочиняем целые тома. Своим делом надо больше заниматься, — разгорячился Михеев.

Плесцов знал, что́ сейчас успокоит начальника.

— Приятные новости с Юго-Западного… — сделал он паузу и увидел, как Михеев живо провел пятерней по пушистой русоволосой шевелюре — признак доброго нетерпения. — Сегодня войска пятой армии во взаимодействии с первым стрелковым и третьим мехкорпусом нанесли сильный контрудар со стороны Коростенского укрепрайона во фланг главным силам первой танковой группы врага. Наши войска не только остановили противника, но и заставили его отступить.

Михеев даже поднялся; сцепив ладони, подошел к карте на стене и некоторое время стоял молча, уставившись на крохотный кружочек со словом над ним — «Коростень».

— Не-ет, выкорчевывать надо из тебя эту манеру, — не поворачиваясь, вдруг сказал Михеев. — Или в следующий раз начинай докладывать с конца.

* * *

Передача особых отделов в НКВД СССР до 24 июля задержала Михеева в Москве. Ему присвоили звание «комиссар государственной безопасности III ранга», и у него в петлицах стало три ромба. Теперь ничто не задерживало отъезда Михеева на фронт.

…Возвратившись из Наркомата обороны к себе в кабинет, Михеев — сразу к телефону.

— Плесцов?! Ночью едем! — сказал Анатолий Николаевич и спросил: — Ты готов?.. И я так думаю, чего до утра тянуть. Еще задержат. В полночь тронемся. Предупреди Капитоныча, пусть готовит машину. До Киева!

И отправился прощаться с сотрудниками управления. Он обошел все кабинеты, пожимал чекистам руки, желал успехов, чуть ли не каждому напоминая неотложное по оперативным мероприятиям, как будто уезжал на несколько дней и хотел, чтобы к его возвращению все успели закончить. Он шутил, напутствовал с деловитой заинтересованностью, при этом словно бы забывая, что уезжает насовсем.

Нет, об этом Михеев не забывал. Ровно в полночь он заспешил к себе в кабинет, где его уже поджидали Плесцов и несколько руководящих работников управления.

— Все готово, товарищ комиссар, — встретил Михеева Плесцов. — Звонила несколько раз жена Ярунчикова. Поговорить хочет.

— Соедини меня с ней, — велел Анатолий Николаевич Плесцову. — Домой-то заедешь?

— Я уже съездил, забежал на минуту.

— Ну а я по пути загляну. — Михеев взял протянутую телефонную трубку. — Здравствуй!.. Да, сейчас еду… Передам. Кто у тебя в Энгельсе?.. Подожди, запишу, — потянулся он за карандашом. — Да не реви ты, дуреха! Говори адрес… Транспортная, тридцать три… квартира четыре. Когда выезжаешь?.. Ты у нас поживи. Ну как знаешь, поклонись там Волге. От меня Волге, говорю, поклонись!

Он положил трубку, чему-то усмехнулся и пошел к сейфу, достал из него маузер в колодке, повесил его на ремень, потом так же неспешно взял из шкафа коричневую кожаную куртку, бросил ее на руку.

— Все, нет больше меня тут. Присядем на дорожку, — опустился Михеев на стул и вдруг удивил просьбой: — Дайте-ка, мужики, папиросу!

И впервые в жизни неумело закурил.

…Дождь пошел еще затемно. Капитоныч сбавил скорость и почти лег на баранку, вглядываясь в дорогу. Михеев не торопил, молчал, а Плесцов счел неудобным заговорить, считая, что Анатолий Николаевич находится под впечатлением расставания с семьей.

Михеев же мысленно был на участке фронта возле города Фастова, который после недельных боев захватил противник. И хотя 26-я армия сдала город, ее стойкость и отвага вызывали восхищение. Ценой огромных потерь гитлеровцы с 16 по 19 июля продвинулись на считанные километры и заняли несколько сел в Фастовском районе Киевской области. Но взять Фастов, крупный железнодорожный узел, противник смог лишь после четырехдневного штурма.

«Все чаще начинают выдыхаться, подбрасывать новые силы», — думалось Михееву. Для этого он имел все основания. Командующий фашистской группой армий «Юг» отдал приказ приостановить наступление на рубеже Киев, Коростень и временно перейти к обороне.

Но обстановка ежедневно менялась. Михееву скорее хотелось оказаться там, в гуще событий.

Проехали Орел. Капитоныч — крупный, рыжеволосый и конопатый во все лицо и даже шею, — вцепившись обеими руками в баранку, трудно вел непослушный «форд» по раскисшей дороге; машина вихлялась, норовя залететь в кювет, но шофер как-то успевал выровнять ее и проскочить вязкое место. Но машина по-прежнему не слушалась. Дождь усилился, перешел в ливень.

— Сядем! — заключил Михеев. — Так мы и до завтра не доберемся.

Посоветовались. Плесцов предложил вернуться в Орел, достать дрезину и на ней махнуть до Киева.

Так и сделали.

Вокзал был забит красноармейцами. Они лежали на полу, на подоконниках, даже на широком буфетном прилавке — ни пройти, ни продохнуть. Осторожно пробираясь, Михеев заметил на лавке майора, подошел к нему.

— Из какой части? Куда направляетесь? — спросил он, наклонясь.

Майор вытянулся перед ним, доложил:

— Заместитель командира полка… Оставлен с двумя батальонами. Ждем подачу вагонов.

— Давно ждете?

— С вечера.

— Когда обещают?

— Неизвестно… пока, — подергивалось опущенное левое веко майора.

— А ну айда со мной, — пригласил Михеев и направился к военному коменданту станции.

Плесцов уже был там.

— Есть дрезина, бак прохудился, чинить надо, — сообщил он Анатолию Николаевичу. — Пойду организую ремонт.

— Поживей только, — поторопил Михеев и представился капитану-коменданту, спросил его о причине задержки отправки двух батальонов.

Нетерпеливо дослушав объяснение железнодорожного военного начальника о том, что красноармейцев отправлять не на чем, Михеев подсказал:

— На погрузном дворе вагонами забиты пути. Я только что мимо проезжал.

— Эшелон с имуществом, товарищ комиссар. Дальше пойдет.

— Куда это дальше? — нажал на последнее слово Михеев. — Немедленно разгружайте, готовьте состав к отправке на Киев! Имущество! За землю кровь льется!.. Соедините меня с начальником дороги. — И обратился к майору: — Оружие — в козлы, охрану поставьте, остальных — на разгрузку. И в путь, чтоб через час тут ни души не осталось.

Разговор с начальником дороги был коротким. Сообщив ему о том, что на станции Орел не обеспечена отправка на фронт воинской части, в результате чего она оказалась разобщенной, половина полка томится в ожидании вагонов, в то время как на запасных путях погрузного двора скопились четырехосные пульманы с каким-то имуществом, Михеев попросил распорядиться разгрузить их и пустить на запад. И, услышав в ответ согласие, все же с недовольством добавил:

— Я доложу в Москву о странной нерасторопности на станции Орел. Прошу немедленно принять срочные меры.

Вокзальные залы опустели, но тут же в них стали набиваться проезжие беженцы с детьми. Они толпой хлынули с перрона, должно быть укрывались там под дощатым навесом, и опять говорливое оживление заполнило все вокруг.

Вернулся из депо Плесцов с чайником в руке.

— Можно ехать, — доложил он Михееву. — Я только воды налью… Вас на перроне начальник станции поджидает. Говорит, зеленую улицу даст.

…В пять утра следующего дня они были в Дарнице. Их встретил Ярунчиков. Он не скрывал удовлетворения приездом Михеева, потому что охотно уступал ему руководство особым отделом фронта, был оживлен и суетлив.

— Ты чего это сияешь, будто всю контру переловил? — спросил Анатолий Николаевич, когда машина тронулась на Бровары, куда только что из Проскурова перебрались штаб, Военный совет и особый отдел фронта.

— Помощи на войне всегда рады, — объяснил Никита Алексеевич.

«Как глыбу свалил», — понял Михеев и стал расспрашивать об обстановке на фронте.

— Южнее Киева по-прежнему тяжелое положение, — докладывал Ярунчиков. — Всю неделю от Бердичева до Днестра идут упорнейшие бои. Два танковых корпуса врага прорвались в районе Белой Церкви, стремятся в тыл шестой и двенадцатой армий, представляете ситуацию?! И тут наша двадцать шестая армия нанесла фланговый контрудар. Вовремя и сверхудачно выбрали направление удара. Превосходно действовала армия. Особенно отличилась сто девяносто девятая стрелковая дивизия. Несколько дней она у станции Мироновка держит и лупит врага, довела его до психических атак. Там порой трудно было понять, кто наступает, а кто обороняется. Противник всполошился. Контрудар армии сильно сковал его активность. Мы выиграли время для отвода шестой и двенадцатой армий; они уже не имели непосредственно связи с соседями; сказать прямо, трудно бьются с обходящими частями врага. Теперь уже в отрыве оказались от нашего фронта.

— Из особых отделов этих армий когда было последнее донесение? — спросил Михеев, решив узнать, сколько с тех пор прошло времени и какая за этот срок могла появиться угроза окружения частей на южном крыле фронта.

— Позавчера Пригода прислал короткое донесение шифровкой, чувствуется, излагал второпях, наверное, неожиданно представилась возможность передать… Содержание такое: «Чекисты заняты выполнением боевой задачи, возможность соединения с правым соседом утрачена, есть соображения передачи нас Южному фронту. Отходим с боями. Положение трудное».

— Ну если Пригода утверждает «трудное», значит, неважные дела, — расшифровал Михеев и спросил: — Как на правом фланге у Горбаня?

— Пятая армия тоже в сложную обстановку попала. Наметился выход группировок противника в ее тыл. Кирпонос приказал отвести армию на позиции Коростенского укрепрайона.

— Когда, сегодня?

— Нет, сегодня как раз завершат отход на рубеж Белокоровичи, Турчинка, Малин. Отходили с боями, организованно. И не только оборонялись, но и контратаковали, отбрасывали врага. Вчера фашистам удалось ворваться в Малин. На улицах шли бои, доходило до рукопашных. Старший оперуполномоченный Ништа угодил там в переделку, нынче утром вернулся вот с такой шишкой, — приложил кулак ко лбу Ярунчиков.

— Он же маленький, тощенький, куда ему в рукопашную, — не смог Михеев представить себе Ништу дерущимся.

— А пистолет для чего? — напомнил Ярунчиков, как будто Михеев мог забыть о том, что Ништа был вооружен. — Слабый хитростью, увертливостью возьмет. Но все равно попало ему… Белозерский рядом был, начальник особого отдела армии, вместе они выезжали в Малин. Доложил мне ночью, он наградной лист написал на Ништу, просил поддержать. Говорит, смело действовал, с десяток фрицев ухлопал… А Малин переходил из рук в руки. Линия фронта без конца перемещалась. И все-таки к вечеру гитлеровцев выбили окончательно. К Коростеню враг рвется. Если бы… — задумчиво остановился Ярунчиков.

— Что «если бы»? — повернулся к нему Михеев.

— Мало сил. В иных полках по триста человек. Но я хотел о другом доложить. Связь кое-где халатно поставлена, по рации кроют открытым текстом. Противник наперед узнал о подготовке удара двадцать шестой армией, естественно, принял меры.

— Установили, по чьей вине враг узнал о наступлении?

— Работник оперативного отдела смещен и разжалован. Между прочим, сегодня перехватили распоряжение генерала Гальдера. Он четко выражает ситуацию: «До тех пор, пока двадцать шестая русская армия, действующая южнее Киева, не будет разбита, нельзя ставить первой танковой группе каких-либо новых задач для наступления на юг».

— Солидная похвала, — хмыкнул Михеев.

— Да, хотя гитлеровцы и подготовились отразить контрудар, но едва устояли, а кое-где и отступили, вынуждены были повернуть от Киева на юг несколько мотомеханизированных дивизий. Кстати сказать, полностью укомплектованных средними и тяжелыми танками. А у нас, — Ярунчиков потер затылок, — в шестой армии полсотни танков не наберется, в двенадцатой — ни одного, а противник давит, смыкает фланги.

Михеев вспомнил:

— В двадцать шестой армии три мехкорпуса. Они должны бы пробиться.

— Что от них осталось? Если объединить, один полностью укомплектованный, может, сформируется. И нехватка в армии в боеприпасах, в противотанковом оружии, даже в бутылках с горючей жидкостью. Саперные лопатки другой раз одна на десятерых.

— Нехватка или тылы плохо работают, не поставляют? — спросил Михеев.

— И то и другое, — без уверенности ответил Ярунчиков.

— Знать и перечислять нужду легко. А причина? Ты вник, разобрался? По-моему, нет. Значит, и мер никаких не принимал. А меня прежде всего это интересует. Кто обслуживает тылы?

— Деревянко.

— Разберись с ним по вопросу работы тыла фронта и сегодня же доложи мне.

Машина резко свернула влево, мелькнул дорожный указатель с надписью: «Бровары».

— Вот мы и приехали, — сказал Никита Алексеевич, указывая рукой. — В школе расположились.

Михеев остался безучастным к разъяснениям Ярунчикова.

— А люди стоят, — сказал он задумчиво. — Даже контратакуют… Нет, не победить им таких!

Машины встали возле широкого здания школы. Справа, за штакетной оградой, скрылся в тополях деревянный домик. Ярунчиков объяснил:

— Там секретариат, а вон за дорогой наискосок моя, стало быть, теперь наша хата.

Михеев направился к крыльцу школы, на которое вышли чекисты. Он увидел несколько знакомых лиц.

— Здравствуйте! — приветствовал всех Михеев, успевая задержать взгляд на каждом из открыто улыбающихся сотрудников. — Опять, значит, вместе. Не знаю, как вы, а я рад. От души говорю.

Ответить ему так же порывисто и откровенно в присутствии Ярунчикова, видимо, постеснялись. Но Михеев и без того видел, с каким уважением встретили его оперативные работники, и потому шутливо добавил:

— Будем считать, новое знакомство состоялось… А вы, Плетнев, что сверлите меня глазами, будто не припоминаете?

— Да нет, товарищ комиссар, — подтянулся Дмитрий Дмитриевич. — Вас повысили в звании. Поздравляю!

— Да, представьте себе, понизили в должности и повысили в звании. Выходит, тут у вас ответственнее участок… Но если бы я не знал вас, Дмитрий Дмитриевич, то счел бы ваше поздравление…

— Подхалимством, знаю, — опередил Плетнев. — Но ведь и я вас не впервые вижу.

— Признаться, я думал, вы, Дмитрий Дмитриевич, где-нибудь на передовой. Что это вас многовато собралось в отделе? — разом согнал он с лиц улыбки. — Обстановка вроде неподходящая тесниться тут. Я бы желал видеть оперативный состав почаще на переднем крае.

— Пару дней как вернулся… — ответил Плетнев без обиды.

— Постоянно люди выезжают, Анатолий Николаевич, — внес ясность Ярунчиков.

— Тогда другое дело, — шагнул на крыльцо Михеев и, увидев среди расступившихся сотрудников Ништу с перевязанной головой, подал ему руку, говоря: — Знаю уже, Петр Лукич, потому и хочу почествовать вас. Страшно было в рукопашной-то сойтись? Вам, наверное, не обязательно было в драку лезть?

— Не-ет!.. А как же?! Когда ближний бой пошел, какие могут быть другие дела? Боязно, конечно, поначалу, а потом такое заварилось, что не до страха…

— Рожи-то фашистские запомнили?

— Где там… Только одну… Отсекал подбегавших, — невольно вскинулась у Ништы рука, будто держал в ней пистолет, — сбоку вывернулся длинноносый, с разбитым глазом фриц. Уложил бы я его, да патроны в обойме кончились. Жесткий, тяжелющий, со звоном, приклад, это я запомнил.

Плетнев живо вставил:

— Это в голове у тебя зазвенело.

Михеев представил чекистам Плесцова и назвал его должность: «старший оперуполномоченный информационной группы особого отдела фронта».

— Чего переглядываетесь, теперь будет такая группа для обобщения материалов о борьбе с подрывной деятельностью врага, — ответил на незаданный вопрос Михеев и отправился смотреть, как расположился отдел.

…На двери кабинета начальника особого отдела висела табличка — «Директор школы». Да и в самом кабинете многое напоминало прежнего хозяина: глобус и свернутые карты на шкафу, через застекленную дверцу которого виднелись аккуратно сложенные классные журналы; за шкафом, из уголка выглядывало зачехленное пионерское знамя с блестящим острым наконечником; на стене грамоты в рамках, красные вымпелы, а над ними — портрет писателя-педагога Антона Макаренко. На столе под стеклом Михеев увидел расписание экзаменов, обратил внимание на четкие подписи директора и завуча школы и немного помедлил садиться, словно сочтя неловким занимать чужое место.

— Ну что же, Никита Алексеевич, докладывай чекистскую обстановку, каковы последние результаты, — предложил Михеев Ярунчикову, садясь за стол и поправляя на нем стекло.

— Я справку подготовил, — достал из сейфа лист с машинописным текстом Ярунчиков и положил его перед начальником отдела. — Обстановка, в общем, такая… Абвер активно забрасывает агентуру с разноцелевыми заданиями. Интерес, понятно, ко всему: дислокации частей, штабов, вплоть до фамилий командиров, пополнению, вооружению, настроению как военных, так и населения. За последнее время они усилили пораженческую агитацию. По-прежнему у них под особым вниманием наша связь.

— Конкретно?

— Нарушают проводную связь. Зафиксировано множество случаев во всех армиях. Видно, десятки агентов нацелены специально на это.

— Почему же специально? — усомнился Михеев, просматривая оперативную справку. — Любой их человек будет резать связь, попади она ему на глаза… Продолжай, я слушаю.

— Забрасывают воздушные десанты малыми и солидными группами в красноармейской и командирской форме: диверсанты, сигнальщики, особо подготовленные агенты для пропаганды пытаются обрабатывать красноармейцев, распространяют панические слухи, склоняют к измене, к переходу на сторону врага.

— А вербовкой разве не занимаются? Или это особый разговор? — проявил нетерпение Михеев.

— Нет, не особый, — без промедления ответил Ярунчиков. — Случаи вербовки есть во всех армиях, обработчики арестованы.

— Все до единого?.. Или, вернее, только там, где люди не поддались, доложили, а где и схватили врагов сами?

— В основном — да.

— В чем же наша работа? Мы не можем быть уверенными в том, что никто не поддался на вербовку. — Михеев встал и прошелся по комнате. — Нам не позволено работать пожарниками: где дымит, туда бегом.

— Не без этого. Как же иначе? — беспокойно зашевелились густые брови Ярунчикова. — По такой войне, когда кругом пластает, не только к дымку, а к тлеющим головешкам иной раз едва поспеешь. И об уверенности полной трудно толковать, ее быть не должно. Я ответил «в основном — да». Значит, есть разоблачения. Да вот же я в справке указал… Данные по фронту явно занижены. Докладные из особых отделов армий и корпусов приходят не регулярно. Вопросами информации и учета я поручил ведать Кононенко. Очень хорошо, что теперь на этом деле будет специальная группа.

— А кто тебе мешал выделить одного человека? Информационной группы, возможно, и не будет. Плесцов один справится, а при нужде Кононенко поможет.

— Легко сказать — выделить. Людей нехватка. Ведь всем занимаемся: и вопросами отправки боеприпасов, и охраной складов — были случаи кражи оружия и патронов, и переправам внимание уделяем — заторы тут и там. Узнаем — и скорей туда, где дымит, иной раз как пожарники — верно…

— Вижу, Никита Алексеевич, задело тебя это сравнение, — смягчаясь, заговорил Михеев. — Я ведь не на пожарников хулу возвожу и не отрицаю «горящих» ситуаций, но не можем же мы в первую очередь только поспевать за событиями и лишь кое-что подчищать. Наша активность нужна. Продуманная! Похвально, конечно, что оперативные работники отправляются на передовую, участвуют в боях, когда это вызывается необходимостью. Но с какой целью они выезжают в передовые части? Ништа, например?

— От Белозерского трое суток не было сообщений, я был в неведении, армия отходила на новый рубеж.

— И что же Ништа, привез докладную, и только? — не удовлетворился ответом Михеев.

— Он доставил еще донесение от командарма Кирпоносу.

— Да… — помолчал Анатолий Николаевич и хотел было сказать о том, что сотрудник из аппарата особого отдела фронта должен был получить более ответственное задание — доложить в особом отделе армии обобщенную ориентировку о деятельности вражеской разведки, расспросить или даже просмотреть заслуживающие внимания оперативные дела, оказать конкретную помощь сотрудникам, — но не стал ничего говорить — теперь это его забота, лучше будет сказать на совещании — и, заглянув в представленную справку, поинтересовался: — Что за группа в милицейской форме арестована?

— О-о, этих троих из Проскурова доставили, схватили за день до переезда сюда. В расположении штаба фронта оказались. Расчет прост: у военных патрули проверяют документы, а у милиции нет. В гражданской одежде тоже легче попасться… Забросили их по воздуху. Основное задание получили: установить, куда из Проскурова переедет штаб фронта. Интересовала их система охраны штаба, новые назначения, где живет командование, где питается… Грачев по своим каналам получил ориентировку. Количество заброшенных не было указано, только сообщалось, что в Проскуров и Коростень направлены агенты в милицейской форме. Предупредили начальника горотдела милиции, тот принял меры… И, что интересно, сам начальник наткнулся на одного из троих. Видит, чужой милиционер по всей форме и при оружии, внешне похож на самого настоящего — заезжий мог быть, но решил проверить, догадался двоих красноармейцев на помощь позвать. Ему бы проследить за подозрительным человеком, тем более заранее был предупрежден не об одиночке, а о возможной группе в милицейской форме… Словом, опрометчиво усложнил розыск остальных.

— Но вы же троих задержали. — Михеев карандашом округлил в справке цифру «3». — Важно было начало. Выходит, молодец начальник горотдела. Как ты говоришь, сверхудачно получилось. А то бы и на след не напали.

— Да, но другие двое чуть было не скрылись. Они видели арест дружка своего. Хорошо, что мы немедленно все подняли на ноги. Тех на окраине уже задержали, нацелились бежать из города. При допросе показали, что трое их было.

— Ты Коростень еще упоминал, там задержали кого-нибудь в милицейском? Туда ведь штаб пятой армии переместился, — напомнил Михеев, выжидающе глядя на Ярунчикова.

— Нет, сообщения не поступало. Белозерский нами ориентирован.

— Напоминать, нажимать надо было. И когда Ништа поехал к Белозерскому, поручить следовало ему разобраться на месте, что у них делается по розыску фальшивых милиционеров. Надо ведь… — расстроенно пристукнул ладонью по столу Михеев. — Наверняка ведь и там орудуют… Сейчас же от моего имени заготовьте престрожайшую шифровку Белозерскому, пусть они тоже все подымут на ноги… Пока еще не поздно.

— Да нет… коли агенты проникли в Коростень, куда только-только перебрался штаб армии, они осядут в городе, — смягчая упрек, заверил Ярунчиков.

— Нашел чем успокоить… Поручи-ка Грачеву составить шифровку, а разговор надо заканчивать, через пятнадцать минут пусть весь оперативный состав соберется в каком-нибудь классе, посоветоваться надо. Через час мне надо быть у командующего.

Ярунчиков вышел, а Михеев снова просмотрел раздел в справке, где говорилось об арестованных за последнюю неделю агентах, содержащихся в особом отделе.

Когда вернулся Ярунчиков, Михеев с иронией спросил:

— Что-то мне глаз режет численное соотношение немецких агентов и паникеров. Паникеров отчетливее видно, что ли? Или специально их копите, не знаете, что с ними делать?

— Под следствием находятся. Надо же разобраться… Передадим в трибунал.

— Доложи мне дела этих шестерых паникеров. Сегодня же… Где содержатся арестованные?

— Здесь, в подвале, — указал на пол Ярунчиков.

— Все гуртом?

— Нет, зачем же…

— Как у вас оказался перебежчик? Он же, надо понимать, на передовой пытался перейти на сторону врага. Там и судить следовало. И вообще, поразворотливее надо завершать дела, время торопит.

Ярунчиков помолчал немного, то ли соглашаясь, то ли обидясь на замечание — лицо его было непроницаемым.

— А что бы вы делали, если бы узнали, — напористым тоном начал он, — что арестованный назвался родственником командующего — фамилия даже совпадает — и что ему якобы дано специальное задание, о котором он может сказать только в штабе фронта… Оперработник, видать, почесал в затылке да и отправил несостоявшегося перебежчика к нам.

— Родственник?! — поразился поначалу Михеев, но сразу же усомнился в правдоподобности услышанного, отмахнулся. — Однофамилец, конечно. Специальное задание… Чушь какая-то.

— Точно так. Знал, расстреляют перед строем, вот и начал вертеться, врать. После, мол, видно будет, может, забудут в суматохе, или подвернется случай бежать.

— Все это могли на месте выяснить, — не согласился с Ярунчиковым Михеев. Ему уже не хотелось терять времени на разговор об остальных арестованных, потому он закруглился: — Разберитесь сегодня же с этими сигнальщиками, дезертирами, и чтоб завтра же их у нас ни одного не осталось.

Замечание было справедливым, и Ярунчиков промолчал, видя, что Михеев отвлекся, пробуя пальцами землю в цветочных горшочках на подоконнике.

— Отдали бы лучше кому-нибудь цветы. Или поливайте, — вымолвил он между прочим. Потом спросил: — Один часовой возле отдела?

— Двое, с одной и с другой стороны школы, плюс вооруженный вахтер у входа, — для наглядности изобразил руками на столе систему охраны Ярунчиков.

— Штакетный забор метров на пять от здания надо поставить, нельзя так. Здесь голоса слышу из соседней комнаты, — подошел Михеев к Ярунчикову, взял его за плечо. — Не хмурься… Хотя нам с тобой теперь не до деликатности. Пойдем поговорим с людьми.

…Совещание собрали в большом классе, в котором заново расставили нагроможденные у задней стены парты, и теперь сотрудники расселись за ними, как школьники. Быстрым, заинтересованным взглядом окинул Михеев оперативных работников, отметив про себя, что большинство из них ему знакомы, и это удовлетворило его — знал, с кем предстоит трудиться.

— Ну что же, товарищи, начнем первый урок, — басовито и располагающе произнес Михеев, как бы смягчая таким вступлением предстоящий суровый разговор. — Представляться мне, видимо, излишне. Я назначен начальником особого отдела фронта. Товарищ Ярунчиков — заместителем, как и было совсем недавно. Но тогда мы жили в другой, мирной обстановке. Теперь война, тяжелая, жестокая схватка! Поэтому я буду несравнимо много требовать. Прежде всего — престрожайшей дисциплины, четкого исполнения долга, полной отдачи от каждого работника контрразведки фронта, деятельность которых, по моему убеждению, требует лучшей организации и целенаправленности. Воспринимайте мои слова без задетого самолюбия. Обстановка требует решительных перемен.

Высказав мысли, которые возникли у него при разговоре с Ярунчиковым, Михеев сослался на директиву партии и правительства, потребовал беспощадной борьбы со шпионами, диверсантами, изменниками, дезертирами, паникерами, распространителями провокационных слухов.

— Должен предупредить, — продолжал Михеев, — каждый сотрудник особого отдела фронта, оказавшись в районе сложной, критической боевой обстановки, обязан разобраться в ситуации и принять самое активное участие в оборонительной борьбе. Уклонение от участия в боях будет считаться дезертирством. Очень верно на этот счет ответил мне давеча оперуполномоченный Ништа.

— Старший… — подсказал Ярунчиков.

— Извиняюсь, старший оперуполномоченный Ништа, — поправился Михеев. — Я поинтересовался, была ли необходимость лезть ему в рукопашную на улице города Малина. И Петр Лукич достойно ответил: «А как же?! Такая рукопашная рядом разгорелась, какие еще могут быть другие дела?» Вот именно — никаких! Положение на фронте с каждым днем осложняется. На передовой мы должны чаще находиться, там, где особо опасно. Все это уяснили?

Чекисты понимали, но не совсем так, как это замыслил Михеев. Он решил создать оперативные группы из чекистов и направить их на самые горячие участки фронта.

— Завтра с одной из групп я еду в двадцать шестую армию. Других с мандатами Военного совета фронта направим на коммуникации, пусть энергично продвигают эшелоны с людьми, транспорт с боеприпасами на передовые позиции, поддерживают порядок на переправах через Днепр. Имейте в виду, сотрудник особого отдела фронта обязан дать свежую исчерпывающую ориентировку своим коллегам на местах о деятельности вражеской разведки, быть инспектирующим представителем, способным разобраться в оперативных делах, оказать помощь, а также добыть информацию для своего руководства о состоянии дел в том или другом особом отделе. Снова напоминаю, теснее взаимодействуйте с политработниками. Они все время с людьми, информируйте их о методах вражеской разведки, пусть нацеливают бойцов на бдительность. И особо хочу предостеречь о недопустимости малейшего превышения прав, законности, не говоря уж о проявлении гонора, бестактности. Я престрожайше буду за это взыскивать, иначе не умею, вы знаете. И постарайтесь все это потолковее разъяснить сотрудникам на местах. Вопросы есть?

Поднялся Деревянко.

— Все ясно, товарищ комиссар. Но возник практический вопрос.

— У нас теоретических теперь не бывает, — живо поправил внимательно наблюдавший за сотрудниками Ярунчиков.

— Подчеркнуть не мешает… — смущенно кашлянул Деревянко и продолжал: — На дорогах, особенно на переправах, где присматривает комендатура, встречаются военные-одиночки, можно сказать, бродячие: отбились от части. Одни — по своей вине, другие, как объясняют, по уважительной причине.

— Что же это за причины? — спросил Михеев. — Документы должны быть.

— Один утверждает, сопровождал раненого командира, другой — посылали с донесением, третий — выходил на линию исправлять связь, а батальон перебросили. В том-то и дело, что оправдательных документов нет, да и порой логично: откуда им взяться?

Михеев слушал нетерпеливо.

— Этим вопросом комендатура должна заниматься. Выявят дезертиров, тогда пусть нам или сразу в прокуратуру передают. Остальных, кто самостоятельно догоняет свою часть, пусть направляют в маршевые роты… Подобные вопросы надо решать в рабочем порядке. Мне пора идти представляться командующему… Добавлю только, работа наша должна вестись круглосуточно. Особому отделу будет придана рота пограничного полка. Оперативные группы при выездах усилим красноармейцами…

Ярунчиков заметил душевное расположение, доверие сотрудников к Михееву; обоюдной уважительностью была проникнута вся атмосфера совещания.

— Задачи, думаю, ясны, — заканчивал Михеев. — Прошу без обид отнестись к перестановкам, которые будут сделаны в отделениях. Меня, как видите, тоже направили с понижением, — хитровато улыбнулся он. Хотел что-то еще сказать, но тут пришел дежурный по отделу и доложил, что из Винницы по спецсвязи звонит старший батальонный комиссар Пригода.

— Как ты туда попал? — обрадованно и удивленно спросил Михеев в трубку.

— Отбираю людей для выполнения спецзадания на оккупированной территории. Сегодня же обратно вернусь, в армию. Вот воспользовался возможностью поговорить с вами из кабинета начальника управления.

Михеев ощутил облегчение от спокойно сказанных Пригодой слов «вернусь в армию», вселивших в него надежду, что положение 6-й армии улучшается, да и сам факт выезда Михаила Степановича в Винницу давал пищу для размышлений.

— Какая обстановка у вас на фронте, что в особом отделе? — спросил Михеев все же с тревогой.

— Неделю под Бердичевом стояли крепко, противник потери нес тяжелые, всю его танковую группу втянули в бои.

— Даже контратаковали и отбрасывали кое-где врага? — спросил Анатолий Николаевич, хотя и знал, что заметные боевые удачи 6-й армии позади.

— Теснили, теперь нечем… Препятствуем обходу врагом нашего фланга. Занимаемся разведкой сил и средств противника. Но и абвер много знает о частях и соединениях нашего фронта.

— Чем они прежде всего интересуются?

— Новыми формированиями, вооружением, эвакуации ей промышленных объектов, настроением войск и мирного населения.

— Большой у вас отрыв от нашего фронта?

— До шестидесяти километров. Как будто уже решен вопрос передачи нас Южному фронту. Так ли это?

— Не знаю, я только сегодня приехал… Найдешь возможность, пришли обстоятельное донесение. Постарайся доставить. Я надеюсь на тебя.

— Ясно, товарищ комиссар, — сделал паузу Михаил Степанович и доложил то главное, ради чего звонил: — Особый отдел раздобыл надежные данные о том, что вражеское командование силами одиннадцатой немецкой и третьей румынской армий готовится прорвать оборону Южного фронта, а это реальная угроза левому флангу Юго-Западного фронта.

— Понял. Сейчас же доложу командующему, к нему иду… Ну а сам как себя чувствуешь, опыт финской пригодился?

— Нормально, Анатолий Николаевич. Что финская, тут за неделю опыт получили. Не растеряемся и не оплошаем.

— В этом я уверен, — закончил разговор Михеев.

 

Глава 21

Штаб фронта находился неподалеку от особого отдела в двухэтажном доме, возле торца которого лежали штабеля досок, груды кирпича, бумажных кулей — должно быть, затевали ремонт — и бросили. Анатолий Николаевич не стал обходить дом, пошел, чертыхаясь, через свалку, и когда они с Ярунчиковым вошли в приемную командующего, вид у них был такой, будто притопали они издалека по пыльной и ухабистой дороге.

…Кирпонос сидел за столом, повернувшись к генералу Астахову, командующему авиацией фронта, который хмуро докладывал:

— Эскадрилью истребителей я еще направлю подо Львов. Больше для прикрытия шестой армии у меня ничего нет.

Присутствующий здесь же начальник штаба генерал-лейтенант Пуркаев спросил:

— Авиационный полк из Днепропетровска прибыл?

— К рассвету должен быть, — ответил Астахов.

В кабинет вошли Михеев с Ярунчиковым. Анатолий Николаевич представился командующему.

— Пожалуйста, проходите, садитесь. Как добрались? — поинтересовался Кирпонос, скользнув взглядом по серым от цементной пыли сапогам Михеева.

— С малой задержкой.

— Обстановку знаете? — подал он новому начальнику особого отдела фронта руку.

— В общем — да.

— Конкретно Максим Алексеевич Пуркаев познакомит. — Кирпонос снова повернулся к Астахову, продолжая прерванный разговор: — Сразу доложите о прибытии полка из Днепропетровска, сколько в нем машин, боеспособность. Возьмите под контроль запасные аэродромы. Фронт скоро будет отходить.

Астахов ушел.

Михеев доложил свои соображения насчет тех дел, которые собирался осуществить немедленно, прежде всего о создании оперативных групп из чекистов для направления на самые трудные участки фронта. И сообщил свежую новость:

— Мне только что доложил заместитель начальника особого отдела шестой армии о том, что они располагают достоверными данными: противник силами одиннадцатой немецкой и третьей румынской армий готовится прорвать оборону Южного фронта, а это опасная угроза нашему левому флангу.

Кирпонос вопросительно посмотрел на Пуркаева.

— Этого мы ожидали, — сказал начальник штаба. — Положение шестой армии без того критическое. Возникает угроза окружения.

— Дайте срочное задание выяснить обстановку, В любом случае мехкорпус Фекленко перебросьте на левый фланг, к шестой армии. Медлить нельзя, — сказал Кирпонос.

Одобрительно отозвавшись об энергичном вступлении в должность нового руководителя контрразведки фронта, Кирпонос деликатно заметил:

— Сожалею, что до сегодняшнего дня недостаточно использовал возможности особого отдела. Признаюсь, подсказки не было.

Ярунчиков воспринял это как упрек в свой адрес, но не подал виду.

— А коли так, — продолжал командующий, — вы должны решить одну очень важную задачу. У нас плохо обстоит дело с глубокой разведкой. Ею, понятно, занимается разведотдел фронта. Но ни один из посланных не вернулся. А знать, что творится в тылу, в прифронтовой полосе противника, нам жизненно необходимо. Хорошо бы создать во вражеском тылу и на его коммуникациях постоянно действующую сеть разведчиков для регулярной информации.

— Понятно. — Михеев повернулся к Ярунчикову: — Надо поручить этот вопрос отделению Грачева. — Он снова обратился к Кирпоносу: — Отделение занимается вражескими разведывательными и контрразведывательными органами.

В этот момент появился член Военного совета фронта дивизионный комиссар Бурмистенко.

Он пожал руку Михееву запросто, как старому знакомому.

— Значит, опять вместе. Ты у себя в отделе, конечно, вошел в курс дела, — взглядом извинился Бурмистенко перед Кирпоносом за прерванный разговор, задав неожиданный вопрос: — Особисты принимают участие в создании партизанских баз?

Михееву нечего было ответить члену Военного совета, ибо Ярунчиков пока еще не успел ему ничего доложить.

— Что у нас?.. — попросил он ответить вместо себя Никиту Алексеевича.

— Пока ничего… — развел руками Ярунчиков. — Этим, видимо, территориальные органы НКВД занимаются.

— Партийные органы! — поправил Михеев. — Разумеется, не без территориальных чекистских органов и особых отделов.

— Займитесь этим в меру своих возможностей, — счел вопрос исчерпанным Бурмистенко. — Посоветуйтесь в ЦК и НКВД Украины. Странно, почему они обошли вас.

— Вполне понятно, мы только что перешли в подчинение НКВД, потому и оказались в стороне от этого дела, — пояснил Михеев.

— Свяжитесь, напомните о себе, — подсказал Бурмистенко. — И в передовых частях надо обязательно побывать.

— Завтра на рассвете с одной из опергрупп еду в двадцать шестую армию, на левый фланг.

— Конкретная цель? — спросил Бурмистенко.

— Надо ознакомиться с работой особых отделов соединений, поговорить с сотрудниками, нацелить их и самому ума набраться. Ну и что еще обстановка подскажет.

— По обстановке и действуйте, — одобрил Бурмистенко. — Необходимо вмешиваться там, где увидите неорганизованность в обороне.

— Особенно на стыках частей, — вставил Кирпонос, разминая папиросу.

— Замечайте нерасторопность в переброске частей и подразделений, не упустите вопросы связи, снабжения, переправ, — наставительно продолжал Бурмистенко, потом обратился к Кирпоносу: — Я думаю, товарищу Михееву надо выдать мандат Военного совета фронта, чтобы он имел соответствующие права.

— Не возражаю, — согласился Кирпонос и кивнул Михееву: мол, действуйте, надеюсь на вас.

— Только под пули зазря не лезьте, — серьезно предупредил Бурмистенко. — Помните, что Чапаев говорил: «Она-то, дура, не разбирает, а ты соображать должен».

Кирпонос раскурил папиросу и, как бы уточняя задание, сказал:

— Ехать надо сегодня, сейчас же, и не южнее Киева, а севернее, в пятую армию генерала Горбаня, под Коростень.

— Ясно! — принял строевую стойку Михеев.

— У них разрыв на стыке с шестой армией растет. Противник усиливает удары на Коростень, а Горбань только отошел со своими частями на новые рубежи. На левом фланге у него мало сил, могут не устоять — второго эшелона нет… Тогда возникнет угроза Киевскому укрепрайону. Туда срочно перебрасываем стрелковую дивизию, она уже на марше. Но подойдет не раньше чем через сутки. Необходимо принять все меры для обеспечения заслона, перебросить силы с неатакованных участков, использовать ополченцев, тыловые подразделения… В районе станции Белка на рассвете прорвался враг. Горбань выехал туда. Встретитесь с ним, примите необходимое участие в делах армии. Повторяю, помощь подойдет, но сутки надо продержаться!

— А в двадцать шестую армию пошли другую опергруппу, там получше ситуация, — порекомендовал Бурмистенко и подал руку. — Удачи, земляк!

Кирпонос удивился:

— Он же северянин, какой вам земляк?

— Жил в Саратове, на моей родине, — с улыбкой пояснил Бурмистенко.

Легкая улыбка скользнула и по лицу командующего.

— Выходит, теперь и я ваш земляк, — заинтересовал он собеседников. — Семья-то моя эвакуировалась в Саратов.

— И я оттуда, — вырвалось у Ярунчикова. — Служил и летал над заволжской степью.

Что-то вспомнив, Михеев потянулся рукой к нагрудному карману, пощупал его, а когда вышел с Ярунчиковым от командующего, достал листок календаря с адресом и подал Никите Алексеевичу.

— Перед отъездом говорил с Верой Георгиевной. Привет и поцелуи тебе… Сказала, в Энгельс едет. Там родственники какие-то у тебя?

— Знакомые хорошие. Мы же в этом доме на Транспортной улице года четыре жили, когда я инструктором в школе пилотов работал. Это перед академией…

— Я сейчас уеду, — перешел на деловой тон Михеев. — Давай с Грачевым обмозгуй насчет подбора кандидатур для глубокой разведки в тылу врага. Пусть он сегодня же отправится в Киев, отберет в горкоме комсомола надежных ребят, подготовим их для заброски под руководством опытного чекиста… Я бы Стышко на это дело поставил. И еще бы двоих оперработников ему в помощь. Рацию дадим, будет ежедневная информация. И пополнение можно будет послать, когда осядут.

Ярунчиков согласился и спросил:

— Грачеву для этой работы выделить сотрудника?

— Подключи Ништу… В Киеве пойду в ЦК партии, согласую насчет нашего участия в закладке партизанских баз. Это беру на себя. Опергруппой в двадцать шестой армии займись сам, старшим пошли Стышко. Со мной поедут Плесцов, Кононенко, и, пожалуй, еще Плетнева захвачу, с ним не пропадешь.

— С ним-то как раз в заварушку легче угодить, — заботливо предостерег Ярунчиков.

— Ну и что?.. — покосился на своего заместителя Анатолий Николаевич. — Я же говорю, с ним не пропадешь.

* * *

Легковая машина и крытый грузовик стремительно проскочили мост через Днепр и устремились к северо-западной окраине Киева. На улицах строились баррикады. Высокими ярусами громоздились мешки с песком. Оглядывая сооружения профессиональным взглядом инженера, Михеев остался доволен ими.

«Бороться за каждый дом…» — мелькнули неровные крупные буквы на заборе.

Сразу за городом увидели оборонительные сооружения. Неоглядной дугой строился противотанковый ров, различимый по пестрой людской веренице — мелькали белые рубашки, цветные косынки.

— И не бомбят… — удивился Михеев. — Других забот, наверное, хватает.

— Из пулеметов каждый день косит, — воспользовался возможностью показать свою осведомленность Кононенко. — Нам просто повезло.

Все вокруг было спокойно, жгло солнце, пылила из-под колес машин дорога. И вдруг людская вереница вдоль рва моментально растеклась по невидимым издали укрытиям. Встали и мигом опустели встречные машины, повозки.

— Воздух! — запоздало вырвалось у Кононенко; шофер уже свернул в жиденькую кукурузу, она трещала и ширкала под кузовом, и машина дергалась рывками, словно старалась посильнее примять толстые стебли.

Укрылись под деревьями. Сюда прибежали от грузовика — он остался возле дороги — Плесцов и Плетнев.

— Облюбовали, со стороны солнца заходят! — сказал Иван Михайлович, следя за двумя «мессершмиттами».

Вражеские самолеты пронеслись вдоль рва, сыпали и сыпали бомбы, которые рвались одна за другой, самую малость не успевая накрыть быстро скользящие по земле тени самолетов, и летчики как будто злились на это, яростно строчили из пулеметов.

Михеев с Плесцовым впервые видели бомбежку и глядели на происходящее с обостренным вниманием, успевая сразу схватывать и самолеты, и дрожащие пучки пулеметного огня, и падающие бомбы, и разрывы на высокой насыпи противотанкового рва.

Подали голос наши крупнокалиберные пулеметы. Михеев узнал их по гулкому стуку. Пулеметы находились в стороне, на востоке, и самолеты, разворачиваясь, набирали высоту, уходя на северо-запад.

— Маловато зенитного огня, — только и сказал Михеев, направляясь не к машине, а на дорогу.

Навстречу им поднялись из кювета женщины с лопатами. Усталые, запыленные, они внимательно и как будто с недоумением разглядывали молодого начальника с ромбами в петлицах. Крепко затянутый портупеей, Михеев выглядел молодцеватым строевым командиром. И тут к женщинам энергично подошел Плетнев.

— Римма?! Здравствуйте! — подал он руку смуглой, черноглазой красавице. — Каким ветром вы здесь? Не ожидал. Очень рад встрече. Очень, понимаете?

Молодую женщину растрогали эти слова, она не сразу нашлась с ответом, оглядела остальных, будто ища кого-то, наверное Василия Макаровича Стышко.

— После того… а как же, на окопы пошла. Тут на душе легче, — вскинула она лопату на плечо.

— И правильно сделали. А как муж, где он? — поинтересовался Дмитрий Дмитриевич, сразу почувствовав никчемность вопроса.

— Не знаю. Подо Львовом был…

Уже в машине Михеев поинтересовался:

— Что за приятная особа? Что-то ты шибко обрадовался.

— А вы все знаете о ней, Анатолий Николаевич. Это же Римма Савельева, с «Выдвиженцами» была связана…

— Да ну?.. — изумился Михеев, обернувшись к заднему стеклу кабины.

…До Коростеня было недалеко. Машина мчалась быстро, а Михеев все подгонял шофера. За Коростенем, на хуторе — временном командном пункте 5-й армии, оперативная группа снова угодила под бомбежку. Отсиделись в траншее. Начальник оперативного отдела штаба полковник Сгибнев познакомил Михеева с обстановкой. Для Анатолия Николаевича не было новостью, что враг потеснил наши части между Белкой и Турчинкой, а вот то, что стойко удерживают рубеж поредевшие пограничные полки, порадовало.

— Контратакуют фашисты, заметьте, усилили бомбежку, артподготовку, сейчас танки попрут. А слева и дальше позади — ни одного штыка…

— Генерал Горбань где? — спросил Михеев.

— Туда выехал, — кивнул в сторону передовой полковник. — Генерал Кирпонос приказал ему лично восстановить положение. А начальник штаба выехал в район Турчинки…

— Тогда принимайте меры вы, надо же немедленно что-то делать, — строго глянул Михеев на полковника, ожидая, что тот выскажет свои соображения.

— Чем же прикрыть-то?.. Нечем, — усталым доверительным голосом произнес полковник, стараясь, чтобы его не услышали находившиеся неподалеку красноармейцы.

Михеев не ожидал такого безнадежного ответа, порывисто произнес:

— Да ведь танки врага могут вырваться на оперативный простор… Допустить этого нельзя!

— Попробую связаться с командармом. Разыскать его еще надо, — направился к штабному домику полковник, поясняя: — Он ведь на одном месте не задержится…

— Тогда нечего терять времени, вы здесь старший, давайте принимать решение. Генералу Горбаню доложим… Командующий фронтом приказал вам принять все возможные меры для прикрытия оголенных участков, вплоть до боевого использования тыловых подразделений. Для того он и послал меня сюда. Сутки надо продержаться, завтра подойдет помощь.

Полковник остановился, устало и решительно взглянул на Михеева.

— Тогда давайте решать, коли вам такие права даны… Ополченцы в десяти километрах севернее стоят, саперный батальон, рота связи, тыловые подразделения, — вслух перечислял Сгибнев, посматривая вокруг, будто бы так ему было легче обнаружить резервы.

— Сделаем вот что, — принял решение Михеев, чтобы не терять времени. — Оставляю в ваше распоряжение до завтрашнего дня расторопного, толкового чекиста, вы в свою очередь выделите необходимое число командиров и поставьте перед ними конкретные задачи, кому куда отправиться, грузовики, думаю, найдутся, укажите участки для занятия обороны. Позаботьтесь о боеприпасах. Противотанкового оружия сюда бы подбросить немного… Да вы лучше меня знаете, что надо. Помните, Кирпонос твердо обещал, подмога завтра будет.

— Понятно… — заторопился Сгибнев. — Боезапас доставим. Но противотанковые средства перебросить без разрешения командарма не могу. Постараюсь связаться с ним.

— Поторопитесь. Я в свою очередь все доложу командарму, к нему еду, разыщу. — Михеев повернулся к Плетневу, приказал: — Ситуация понятна вам, все слышали? Берите пятерых красноармейцев, садитесь на грузовик и постарайтесь объехать все тылы. Полковник Сгибнев поставит вам конкретную задачу. Обеспечьте прикрытие, по обстановке ориентируйтесь. Как только завтра подойдет подкрепление, возвращайтесь в отдел.

— Есть, товарищ комиссар, — козырнул Дмитрий Дмитриевич, сверкнув глазами и как бы подтверждая: задание мне по душе и выполню его со всей строгой ответственностью.

Михеев снова обратился к полковнику:

— Если с командармом не удастся связаться, начальника штаба разыщите. Любого из них… Они побыстрее выкроят заслон. А пока — действуйте, — пожал полковнику руку Михеев и заспешил в сторону переднего края, где, по его расчетам, мог находиться Горбань. И тут Анатолия Николаевича нагнал запыхавшийся начальник особого отдела армии капитан госбезопасности Белозерский, в недавнем прошлом руководящий работник НКВД Украины. Анатолий Николаевич видел его впервые, но слышал о нем похвальные отзывы как о толковом чекисте и смелом человеке.

Выглядел Белозерский по-боевому: в каске, с автоматом на груди, с пистолетом на правом боку и потертой гранатной сумкой — на левом, скособочившей ремень на животе. Продолговатое небритое лицо капитана выглядело усталым, но он силился смотреть бодрее.

«Эмка» и полуторка рванулись к передовой. Машины то взлетали на косогор, то петляли по хлебному полю, то подпрыгивали на корневищах лесной просеки.

Докладывая обстановку, Белозерский как о самом значительном сообщил:

— Всю неделю армия контратаковала противника. Непрерывно, заметьте. Фашисты бояться стали, это я объективно докладываю, так сказать, из первоисточников. Мешок фрицевских писем захватили.

Михеев перебил вопросом:

— Какие оперативные результаты?

— Задержано несколько вражеских агентов в красноармейской и милицейской форме, вели разведку и пораженческую агитацию. Дезертиры есть…

— Агентуру в милицейской форме арестовали… Где?

— В Коростене вчера двоих взяли.

— Ну хорошо, — удовлетворился Михеев. — Случаи перехода к врагу зарегистрированы?

— Есть единичные.

— Куда смотрел оперработник? Какие выводы сделали? — почерствел голос комиссара.

— Погиб оперуполномоченный.

— По-гиб… — тихо, будто не поверив, повторил Михеев, приумолкнув. И немного погодя, меняя тему разговора, спросил: — Вам что-нибудь известно о закладке партизанских баз?

— Да. На прошлой неделе из Киева приезжал мой бывший подчиненный. Выбрали места для закладки оружия, боеприпасов. Ящиками патронов их снабдили.

— И все?

— Людьми они сами занимаются. Больше не обращались.

— Вы повнимательней отнеситесь к этой работе. Она преогромной важности. Мы не можем оставаться в стороне.

— Возможности-то у нас не ахти какие.

— Какие есть. Особисты каждой армии нашего фронта должны оставить тайники с оружием в надежных местах, координаты закладок направить лично мне, передадим кому следует.

— Это другое дело.

— Займитесь лично, но чтобы об этом знал узкий круг людей, даже среди чекистов. Распоряжение я дам, как только вернусь к себе.

Белозерский заверил:

— У себя я все сделаю завтра же. А то, может, потом и не удастся.

Искоса бросив взгляд на Белозерского, Михеев спросил:

— Большие потери оперативных работников?

— Трое погибли, есть раненые… А сколько, точно даже и не скажу, легкораненые в строю остаются.

— Заместителя, слышал, тяжело контузило?

— Да, эвакуировали.

— Чего же не просите замену?

— Разучились просить.

— И напрасно. От вас нерегулярно стала поступать оперативная информация.

— Запарился я с этим прорывом.

— Тем более, значит, обстановка требует четких, немедленных докладов. Рядом с вами в машине сидит товарищ, который занимается вопросами информации. Я бы не хотел, чтобы старший лейтенант госбезопасности Плесков жаловался мне, что от вас своевременно не поступает сводок.

Белозерский взглянул на Ивана Михайловича и кивнул ему, то ли обещая не подводить, то ли радуясь знакомству с ним.

…Дома на станции Белка сильно пострадали от бомбежек и артиллерийского обстрела, некоторые из них еще дымились. Пожар не тушили, может быть, даже с умыслом: клубы дыма маскировали скрытые за разбитыми хатами орудия, танки, а возле них — бойцов.

Оставив на краю села машину, Михеев быстро направился к танкистам. Он шел со свитой, за ним поспешали чекисты — Плесцов, Белозерский, Кононенко, все со знаками различия старшего командного состава, и около десятка красноармейцев.

Вопросительно глядя, навстречу Михееву вышел смуглолицый горбоносый полковник-танкист, приложил руку с забинтованной ладонью к шлему и вдруг заулыбался широко, радостно.

— Анатолий Николаевич! — выдохнул он. — Извините, товарищ корпусной комиссар! Да откуда же вы? Мы вот только с Герасимом Федоровичем вспоминали вас. Генерал говорит, вы в Москве…

— Здравствуйте, Иван Иваныч! — подал руку Михеев. — Как видите, я тоже на Юго-Западном. И не корпусной, а комиссар госбезопасности третьего ранга.

Он узнал полковника лишь после того, как тот упомянул имя генерала Туркова, и живо припомнил, где они встречались — на даче Герасима Федоровича.

— Генерал Турков здесь? — заинтересовался Михеев.

Иван Иванович в ответ на ходу махнул рукой, указывая на юго-запад, и мигом исчез в люке танка, за башней которого, как оленьи рога, торчал корявый дубовый сук — остаток ненужной теперь маскировки.

Михеев разделил чекистов и красноармейцев на три группы.

— Кононенко! Пойдете на рубеж Турчинки. Вы, Белозерский, на правый фланг. А я с Плесцовым буду где-то между вами в пограничном полку. Надо срочно разыскать командарма Горбаня. Как узнаете, где он, немедленно любыми путями доложите мне, я сообщу, где буду находиться. Действуйте по обстановке. С командирами посоветуйтесь, так и скажите: чем смогу — помогу… Ну, давайте!..

И пошел с Плесцовым к широкой, заросшей кустарником балке, чтобы скрытно направиться к передовой, по которой нещадно била вражеская артиллерия. Чем дальше, тем больше прибавлял шагу Михеев, словно чувствуя по артобстрелу, что может не поспеть к чему-то очень важному. И вдруг замедлил шаг, увидя пустующие окопы со следами недавнего боя, глянул на убитых красноармейцев — они лежали за поваленными рядами колючей проволоки возле не подобранного еще оружия, нацеленного в сторону противника, и Анатолий Николаевич понял, что бойцы шли в атаку, должно быть, совсем недавно: свежо темнела бурая кровь.

Командный пункт пограничного полка, в расположении которого они оказались, находился на крутом, с выгрызенными боками холме — до войны тут добывали светло-желтый, как пшенная каша, песок. Уцелел лишь пологий склон, по которому легче всего можно было попасть наверх; он зарос терновником, таким цепким и колючим, что Михеев даже выругался, пробираясь через заросли.

Отсюда хорошо была видна окрестность. Редкий кустарник позволял наблюдать за противником полулежа, не таясь, и Михеев, познакомясь с командиром полка майором Штыхно, стал внимательно рассматривать вражеские позиции.

Гитлеровцы окопались метрах в трехстах. На ничейной полосе недвижимо, с беспомощно повернутыми в разные стороны пушками, стояли два наших танка. Из-под башни дальнего танка попыхивал легкий дымок.

Вдалеке, у сереющей полосы реки, Анатолий Николаевич увидел вражеские танки. Они шли, расходясь, и по клубам пыли отчетливо угадывался их маневр для атаки. Михеев придвинулся к командиру полка, не выпускающему из рук трубки полевого телефона, и, немного помедля с разговором, оглядел майора — худого, с тонкой перевязанной шеей. Тот повернулся, и Михеев спросил:

— Командующий армией не был у вас? Где-то здесь должен находиться.

— Был тут пятьдесят минут назад, — посмотрел на часы майор и указал рукой в сторону правого фланга: — Туда отправился, сказал, в соседний полк и к танкистам генерала Туркова.

— Очень хорошо, найду… — удовлетворился Михеев тем, что Белозерский, наверное, уже возле командарма и можно быть спокойным за обеспечение его безопасности. — Скажите только, что у вас против танков?

— Полк по штату, батальон в наличии, — указал тот телефонной трубкой на позиции. — Гранаты, понятно, бутылки… на пушки есть надёжа.

Еще яростнее ударили с той стороны пушки. Враг пристреливался к передовой, снаряды ложились впереди траншей, с перелетом свистели над холмами.

Успев про себя оценить неуязвимость командного пункта, Михеев бегло оглядел свои окопы, кинул взгляд на вражеские танки, снова на окопы, будто бы спешно выбирал себе место среди тех бойцов, для которых особенно трудно мог сложиться бой.

— Давайте туда, — указал он Плесцову на окопы по правую сторону холма и расторопно двинулся к склону, стремясь успеть проскочить участок, куда нацелились вражеские танки.

А командир полка, подняв с земли каску, бросился за Михеевым.

— Возьмите, товарищ комиссар, сгодится… — настойчиво, привычным командирским тоном предложил майор.

Михеев машинально протянул руку, но, увидя майора без каски, отмахнулся, бросив:

— Вам она нужнее…

— Да у меня их под боком… — втиснул каску в руку Михеева майор и вдруг спросил: — Стоит ли вам туда-то?

— Вы что? — изумленно вспыхнули глаза Михеева. — За кого вы меня принимаете? А за каску спасибо, майор Штыхно! Только и вы ею не пренебрегайте.

В неглубоких, наспех вырытых траншеях лишь кое-где можно было пройти во весь рост. Без привычки и забываясь, Михеев неосторожно распрямлялся на быстром ходу, и тогда Плесцов, сам маявшийся в траншее из-за высокого роста, бесцеремонно осаживал начальника за плечо, произнося: «Срежет!»

Не противясь, Анатолий Николаевич где перебежкой, где боком обходил цепочку редко стоящих, готовых к бою красноармейцев и все стремился к отдаленным высоткам, на одной из которых, по его предположению, должен был находиться командарм Горбань.

Но пришлось остановиться — траншея кончилась, а соседняя начиналась за дорогой, перебегать к которой стало уже крайне рискованно: к окопам, гулко ухая пушками и звонко стуча пулеметами, неслись вражеские танки.

Воротившись немного назад, Михеев облюбовал себе свободную ячейку возле сержанта с медалью «За отвагу» на груди, руками пощупал бруствер, как будто по-инженерному в точности хотел определить его надежность.

Плесцову место не понравилось: голый, открытый пустырь с бугорушками позади, подсказывающими, что оборону тут занимали без расчета на отход.

Молчаливую решимость перед боем и вместе с тем любопытство к себе заметил Михеев во взглядах бойцов, среди которых он оказался. Они, должно быть, никогда не видели военного с тремя ромбами в петлицах. Анатолий Николаевич, далеко не равнодушно следя за мчащимися в атаку машинами, захотел быть таким же уверенным, как они — фронтовики.

— Горит! — закричал справа сержант с медалью.

Дымящий танк повернул назад, чуть было не наскочил на встречный — и встал… А за остальными уже появилась пехота. Она кучно жалась позади машин, еле поспевая за ними.

— По танкам!.. — раскатисто крикнул лейтенант. — Гранатами!..

Прямо на Михеева шла мощнолобая махина с торчащим стволом пушки, который от тряски ходил вверх и вниз, словно бы выбирал момент послать снаряд именно в него, а из-под орудия визгливо тараторил пулемет.

«Головы не высунуть… — подумал Анатолий Николаевич, пригнувшись в окопе. — Хорошо, что догадался надеть каску». Он на мгновение снова выглянул из окопа, достал маузер, переложил его в левую руку, а в правой зажал связку гранат — ими поделился сосед — сержант.

Слева, справа грохнули разрывы гранат, рвануло впереди — это сосед Михеева швырнул связку и моментально схватил вторую…

Танк надвигался. Анатолий Николаевич уже почти распрямился в рывке, но в последнее мгновение отшатнулся, присел. В тот же момент его оглушил металлический тяжелый взрыв, на голову рухнули комья земли. Он успел заметить, что лейтенант опередил его и бросил под танк свою связку.

— Откинул хобот, — пошутил сержант, прилаживая на бруствере винтовку.

По танку метались языки пламени — угостили вдобавок бутылкой с горючей жидкостью, он стоял боком, с виду мертвый и все еще устрашающий.

— Сейчас фрицы, коли живы, начнут выскакивать. Поосторожней, смотрите, — предупредил Михеева красноармеец.

Близко стоящий подбитый танк загородил обзор довольно широкого участка, и Михеев продвинулся по окопу вправо, остановился, положил связку гранат в нишу, продолжая наблюдать за тремя вражескими машинами, которые прорвались через передовую и теперь неслись в обход холма.

— С тыла заходят, — понял Анатолий Николаевич и всерьез встревожился за левый фланг. Но размышлять было некогда: надвигался второй эшелон танков. Снова поднялась вражеская пехота, теперь до нее оставалось не больше полусотни метров. Пальба, разрывы, грохот — все звуки смешались, сбивая с толку.

Михеев видел, как рядом, выронив автомат, повалился красноармеец, неловко подвернув руку за спину. Бросившись к бойцу, Анатолий Николаевич хотел подозвать Плесцова, чтобы тот сделал перевязку, но, приглядевшись, понял, что помощь уже не нужна.

И тогда Михеев схватил автомат, хотел взвести затвор, но тот уже был на боевом взводе, прицелился в орущих гитлеровцев, сильно давя на спусковой крючок, и не сразу догадался, почему нет выстрела — диск был пуст. Бросив автомат, комиссар в злом азарте с левой руки безостановочно разрядил маузер, хорошо видя, что попал… Он мельком оглядел окоп, ища что-нибудь такое, из чего можно было бы стрелять, но не нашел.

Непонятное произошло на передовой. Вражеская артиллерия примолкла. Это здесь не стало слышно ее работы, она перенесла огонь вглубь. И танки повернули, оставив в смятении брошенную пехоту. Вражеские солдаты залегли, начали отползать.

— Огонь! — кричал лейтенант, стреляя короткими очередями из автомата. — Бей! Не давай уйти!

Справа, на ничейной полосе, начался танковый бой. Он быстро сместился на сторону противника, все руша на своем пути и опаляя огнем… Танки уничтожали друг друга на виду у притихшей пехоты.

Михеев узнал среди дерущихся боевую машину полковника Ивана Ивановича. Корявый сук все еще торчал за его башней. «Молодец!» — хотел крикнуть комиссар знакомому полковнику, сумевшему рассеять вражеские машины. Его мощный КВ ворочая хоботом пушки направо и налево, паля и чуть вздрагивая от выстрела, упорно уходил дальше, мимо горящих танков врага. И тут снова из рощицы подала голос вражеская артиллерия, ударила прямой наводкой. «Рогатый» танк, чуть развернувшись, рванулся напрямую к рощице, с ходу торопливо посылая снаряд за снарядом… И вдруг крутнулся на большой скорости, взметнул пыльную завесу, которая еще не успела осесть, как ее пробило огненное, с языкастой чернотой пламя.

Потрясенно смотрел Михеев на горящую машину. В ней находился человек, которого он знал, совсем недавно говорил с ним, и от сознания этого было тяжелее на душе.

Вражеские танки откатились к реке.

Михеев только теперь заметил, что солнце уже село, над высотками с западной стороны светился алый закат. Смотря на него, Анатолий Николаевич спокойно размышлял о том, что командарм Горбань скорее всего дождался решающего момента танкового боя — врага отбросили, и теперь, наверное, командарм отправился на какой-нибудь другой участок обороны либо в штаб армии. Неожиданно Михеев вспомнил КП полка на косогоре, майора Штыхно с телефонной трубкой в руке… И решил вернуться к нему, связаться по телефону с соседом на правом фланге, чтобы разузнать о Горбане — где он? А то ведь за ним не угонишься.

— Ну и как? — спросил Михеев Плесцова, снимая каску. — У озера Хасан жарче было?

— Как вам сказать… Там за атакой контратака шла, ситуация другая. Да и без танков… Ну а весь день вот так биться, как наши тут сражаются, тут уж не жара, а настоящее пекло получается. И все-таки враг не прошел!

Тут они услышали мнение подошедшего сержанта.

— Кабы не наши танки… — шмыгнул, тот носом, — туго бы пришлось.

— Это само собой, — согласился Анатолий Николаевич и спросил: — Ну а если завтра подкрепления не будет, сомнут?

Сержант ответил не задумываясь:

— Пройдут, коли нас не будет. Гранат, жаль, мало, это еще сегодня лафа, два раза подбрасывали боезапас. Лопатки саперные позарез нужны.

— С едой как?.

— Всяко… И еще бы хоть одно ружьецо противотанковое на взвод. Да хотя бы бутылок с горючкой побольше, неужто и на это добро лимит? И вмоготу пойдет. Пехота ихняя што, особенно если под этим делом, как говорится, во хмелю, ее молоти, сам только башку не подставляй… — Сержант, легонько махнув рукой, продолжил: — Сегодня еще не так, чтобы как в аду… Вчера был настоящий ад, и утречком — наподобие. Но когда вы появились, думаем, зачем-то большое начальство нагрянуло, знать, неспроста… Подкрепление ждали, думали — наступать задумка есть. А вы, значит, на ихние рожи захотели поглядеть, самолично из шпалера вдарить решили.

Михеев выслушал терпеливо, а последнее утверждение даже развеселило его.

— Да нет же, нечаянно у вас застряли, — пооткровенничал он. — Ну а уж если строго говорить, то какой же я начальник особого отдела фронта, если передовой не нюхал.

И все наконец узнали, кто перед ними.

…Вот уж никак не ожидал Михеев, направляясь с Плесцовым в штаб пограничного полка, что встретит Белозерского. Балансируя на крутизне руками, тот быстро спускался с однобокого холма.

— Вы как сюда попали?! Я же велел вам отправляться на правый фланг, к генералу Горбаню, — недовольно вырвалось у Михеева.

— Были там, товарищ комиссар, теперь перебрались сюда. Горбань у майора Штыхно. Послал за вами, — скороговоркой объяснил Белозерский, пропуская вперед Михеева.

— Да ну?.. — удивленно произнес Михеев.

— Я звонил Штыхно, просил вам доложить, где нахожусь, что все в порядке, нашел, кого искал. Да где уж им было сообщать, — идя чуть позади Михеева, рассказывал Белозерский. — Мы видели, как у вас на поле громыхало-горело.

Полуобернувшись, Михеев спросил:

— Не знаете, полковник Сгибнев связался по телефону с Горбанем?

— Успел еще до моего прихода. Я начал было докладывать о слабом участке, командарм остановил, сказал, что в курсе, возможные меры принял. Ругает меня, что возле верчусь. Говорю, обязан безопасность обеспечить, прикрыть в случае чего, вы же на переднем крае. А он мне: «Вы армию от шпионов-диверсантов прикрывайте, а у командарма войско для этого есть. Видите, как бьются…»

— Назойливо вертеться не надо. Обеспечили охрану, своим делом занимайтесь, — без особой охоты поддержал разговор Михеев, заметив группу военных на том месте, где не так давно сам сидел и разговаривал с майором Штыхно. Командира полка Анатолий Николаевич узнал по белой повязке на шее, а рядом с ним разглядел сухопарую, прямую фигуру генерал-майора Горбаня, указывающего рукой в сторону позиций противника.

Закат угасал, но даль еще просматривалась, и было видно, как от реки по краю темнеющего лесочка несся немецкий танк, удаляясь от передовой. Она притихла, как будто ее и не существовало, и только в ближайших к холму траншеях различалось движение бойцов, а дальше, окинь глазом, вроде бы безлюдно.

Михеев узнал генерала Горбаня, хотя виделся с ним всего однажды, зимой у Кирпоноса. У командарма было сухощавое, прокаленное солнцем лицо, глаза смотрели устало, озабоченно, и одновременно была в них та уверенная твердость, когда человек хорошо знает, что делает.

— Во сколько завтра пополнение подойдет и кто конкретно? — пожимая руку Михееву, первым делом спросил Горбань.

Анатолия Николаевича немного смутил неожиданный четкий вопрос, на который, ему показалось, он не может ответить с удовлетворяющей определенностью, хотя в этом и не было его вины.

— Стрелковая дивизия на марше, — ответил как можно тверже и добавил: — Командующий фронтом сказал, что она прибудет к вам не раньше чем через сутки.

— Сутки… и не раньше… — вопросительно посмотрел на Михеева командарм и, понимая, что уточнения не будет, поинтересовался: — О бронепоезде что-нибудь известно; когда ополченцы подадут его нам под парами?

О бронепоезде Михеев ничего не знал.

— Да, ведь вы сегодня только прибыли из Москвы, — вспомнил Горбань разговор с Белозерским и объяснил суть вопроса: — Второй бронепоезд делают для нас. Первый отличился уже на подступах к Малину. А второй бы пустить завтра утречком к Турчинке. И танками с правого фланга ударить, не сунулись бы выродки до подхода стрелковой дивизии… Счастье наше, что они сегодня не ударили по нашему левофланговому соседу — стрелковому корпусу. От него осталась лишь дивизия Артамонова, можно сказать, к нам прибилась. Сегодня я полк из нее перебросил на угрожаемый участок. Полковник Сгибнев передал мне требование командующего. А разве есть у меня нынче не угрожаемые участки? Верчусь… Танковый корпус Туркова по частям разбросал с тройной боевой задачей: дерись на своем участке обороны и успевай помочь соседям справа и слева.

— А если удар придется на дивизию Артамонова, и так не устоять ей… а вы полк из нее перебросили? Я, видимо, что-то не понял, — решил уточнить Михеев.

— Я же говорю, дивизия в отрыве от своего стрелкового корпуса, обойти ее справа и слева ничего не стоило. Поэтому я и перебросил полк впритык к своей армии, чтобы сделать надежным хотя бы правый фланг дивизии, да и свой левый — тоже. Что у Артамонова там сейчас, не знаю. Надо бы вам подъехать к нему, разобраться и доложить Кирпоносу. Считаю, дивизию следует передать нашей армии. Какая-то ненормальная автономия сложилась у Артамонова. Я фактически только просить его могу… Подробнее в штабе поговорим, чтобы потом доложили командующему фронтом все как есть.

Только теперь Михеев понял, почему командарм стремится поподробнее ввести его в курс сложившейся обстановки, и проникся уважением к Горбаню за понимание того, что он, Михеев, человек на Юго-Западном фронте новый, а задание получил ответственное и решить его как следует в их общих интересах.

— Да, мне тоже надо в штаб… С начальником политотдела еще не встретился. И с Белозерским не закончил разговора, — подтвердил необходимость отправиться с генералом Михеев.

Командарм кивнул и продолжил прерванный разговор с майором Штыхно.

— Противотанковых ружей твердо не могу обещать, но дать постараюсь, а боезапас и бутылки с горючим ночью доставят. У полевой дороги, где прорвались три немецких танка, ройте второй ряд траншей с проходами от первой линии. Завтра они здесь повторят удар. Бойцы устали, но ничего не поделаешь… сами все понимают. Завтра нужно во что бы то ни стало продержаться. Подойдет дивизия, помощь первые получите.

— Будем стоять, как стояли, — заверил командир полка.

— Примерно держатся люди, так стоят, что слов не сыщется благодарность выразить, — с чувством пожал руку Штыхно командарм и, вздохнув, добавил: — Больно терять таких героев…

Между тем Михеев послал Плесцова к телефону, чтобы тот созвонился с соседним пограничным полком, разыскал Кононенко и передал ему приказание отправиться в штаб армии. Анатолий Николаевич хотел вернуть майору Штыхно каску, подцепленную к ремню на животе и мешавшую ему с непривычки, но так и не решился этого сделать, сочтя неудобным. Он тоже на прощание пожал майору руку.

— Спасибо. Так случились, что, видимо, на всю жизнь вас запомню… Боевое крещение не забывается.

Майор с живостью кивал, хотя и не понял, за что же поблагодарил его комиссар госбезопасности.

В полукилометре от холма, в низине, укрылись средь кустарника легковая и грузовая машины. К ним пошли напрямую полем: Горбань с Михеевым — впереди, за ними — Плесцов с Белозерским, а следом гуськом — бойцы охраны. Горбань легко ориентировался в сумерках — часа не прошло, как он оставил здесь машины, отправившись на КП полка, и теперь возвращался уверенно, говоря Михееву:

— Отошли мы к Коростенскому укрепрайону как нельзя лучше, противник даже не заподозрил. Оставил заслоны… Теперь вгрызться бы тут в землю, сдержать натиск день, другой, пока сработает весь организм армии на новом рубеже, и с языка фрицев не будет сходить Коростень. А сейчас есть опасность прорыва врага к Киевскому укрепрайону. Эх, если бы завтра утром подошла стрелковая дивизия!..

— На правом фланге армии устойчивое положение? — спросил Михеев, догадываясь, что командарм не случайно помалкивает о нем.

— Получше. Но вы представьте себе, против нашего правофлангового, сильно потрепанного стрелкового корпуса наступают четыре пехотные дивизии противника с танковой поддержкой. А у нас нехватка даже бутылок с горючей смесью. Вы это возьмите себе на заметку, в Киевском горкоме партии поставьте срочно вопрос, не так уж сложно его решить. Пусть завод безалкогольных напитков целиком переключается на горячую продукцию. А то, я слышал, пока кустарным способом все делается.

— Я уже зарубку в мозгу сделал, — сказал Михеев и поинтересовался, как работает связь, не возникает ли каких затруднений.

— На фронте не бывает связи без затруднений, стреляют всюду. Случалось, нарушался контакт со штабами, но быстро восстанавливали. Подробнее начальник связи армии скажет. Да и Белозерский, по-моему, в курсе, докладывал, видно, вам о поимке диверсантов.

И уже в машине, повернувшись к заднему сиденью, Горбань шутливо прервал серьезный разговор:

— Первый раз в жизни еду в сопровождении столь высоких представителей особого отдела. Значит, можно спокойно вздремнуть на ходу.

Командарм, пожалуй, ради того и пошутил, чтобы к слову сказать о необходимости немного уснуть, а потому, значит, желательно не беспокоить его вопросами. Он опустил голову на грудь и мгновенно затих.

Михееву тоже захотелось подремать, с непривычки он чувствовал себя разбитым, но ему неловко: было выказывать свою усталость перед бывалыми, потерявшими покой фронтовиками, в сравнении с которыми он выглядел полным сил, наспех окрещенным в бою новобранцем. Да и едва ли бы он уснул. Только измотанный организм бывалого воина вырабатывает способность моментально засыпать и пробуждаться через считанные минуты.

— Вы бы тоже соснули, — посоветовал на ухо Белозерскому Михеев, — а то ведь потом некогда будет. На день оставлю у вас Кононенко, а Плесцова сейчас, как приедем, познакомьте с делами, пока я буду занят в штабе…

Мысли Михеева вернулись к прошедшему бою, но сразу перескочили на командарма Горбаня, вспомнились его первые вопросы о стрелковой дивизии, которая находилась на марше, о неведомом ему бронепоезде, а он подумал о том, каким тщательно подготовленным должен отправляться в передовые части, где требуются предельная точность и полная определенность.

 

Глава 22

Решение создать чекистскую группу для ведения дальней разведки в тылу противника и подобрать в нее молодежь Грачев расценил как удачную возможность оживить контрразведывательные мероприятия. Понять его было легко. Начавшая налаживаться перед войной сложная работа вдруг словно бы отсеклась из-за вражеского вторжения, и оборвались многие связи. Пока что дали о себе знать лишь Цыган и еще трое разведчиков, но контакт с ними вскоре опять прервался.

Грачев вовсе не рассчитывал восстановить нарушившиеся связи с помощью чекистов, которых собирались забросить в тыл врага, но в будущем эти люди могли послужить надежным связующим звеном и важным источником информации из вражеских тылов.

Не медля, Грачев выехал в Киевский горком комсомола. В нем оказалось людно. Всюду толпилась молодежь. Тут выкликали по списку фамилии, там гурьбой наседали на старшего политрука и загородили коридор — не пройдешь. Все куда-то стремились, галдели.

Грачев решил для начала отыскать заведующего оргмассовым отделом Савву Доценко, с которым зимой бывал на встречах с молодежью, выступал с докладом о бдительности. Тот оказался на месте. Догадавшись, что особист зашел к нему неспроста, отозвал в сторонку, спросил:

— Что у вас, чем могу быть полезен?

— Дай пятерых очень надежных ребят. Смелых, само собой.

— Хоть двадцать подберу. Видите, наседают, на фронт рвутся. Семнадцатилетние — еще куда ни шло, а вы посмотрите на эту настырную мелюзгу, многим по шестнадцать не натянешь. И все — на фронт.

— Одного такого паренька мне и порекомендуйте. Остальных — постарше. Если кто окажется с оккупированной территории, тоже давайте, чтобы выбор был побольше.

Доценко понимающе кивнул.

— Есть такой, я его только что направил на рытье окопов. Говорит, рацию в школьном кружке Осоавиахима изучал, фашистов ненавидит, родители у него под Житомиром погибли.

— Пригласите его сюда, — попросил Грачев, заинтересованный тем, что паренек знаком с рацией.

Но, когда Доценко привел тощенького, будто заморенного, мальчонку с плаксивым личиком, Грачев чуть было сразу не отказался от него.

Поговорить было негде, и, пока Доценко подыскивал других подходящих ребят постарше, Грачев с пареньком вышли на улицу, сели на лавочку под каштаном.

— Как звать тебя? — спросил Грачев, оценив первое достоинство мальчишки — неторопливость и терпеливое ожидание того, когда заговорит старший, тем более командир.

— Миша Глухов.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать и два месяца. В мае родился.

— Это хорошо, что ты любишь точность. Возраст у тебя подходящий. А чего кислый такой?

Миша пристально посмотрел в глаза командира с двумя шпалами в петлицах, будто бы решая, стоит ли высказывать все, что у него на душе, и ответил рассудительно:

— Веселиться-то не с чего… Землю рыть посылают, копайся там… Я на фронт хочу, пошлите связистом… И рацию знаю.

— Как знаешь? Принимать и передавать можешь, ключом работать?

— Умею. И на слух принимаю, — постучал Миша пальцем по коленке. — Не так быстро пока, но я натренируюсь.

— Ну ладно. Расскажи о себе, откуда ты, кто родители? Как в Киев попал?

— Из-под Бердичева я, папа шофером работал, мама на ферме. В девятый класс перешел. Эвакуировались мы, все уезжали, папа на свою машину нас с мамой посадил. На Житомир ехали. Немцы разбомбили колонну, стреляли с самолетов. Я не знаю, как целый остался..

— Ты видел родителей убитыми?

Миша вздохнул, опустил глаза.

— Видел, — тихо произнес он. — Мамка рядом лежала…

— Из родных кто-нибудь есть?

— Бабушка с дедушкой в Вологде, папины родители. А у мамы одна тетка в Хмельницком живет.

— Что же ты собираешься делать? В Вологду надо ехать.

— Не поеду, — мотнул головой Миша. — На окопы же посылают. Там видно будет. А в Вологде чего?

— Мал ты еще.

— Что же тогда сказали, возраст подходящий? Думал, возьмете, оружие дадите… — не договорил мальчишка о главном своем желании — мстить врагу.

Грачев и без того все понял и про себя прикидывал возможность использовать паренька связным, а при необходимости и радистом в тылу врага. Все складывалось в пользу юного кандидата.

— А ты зацепистый, — похвалил он Мишу. — Надо что-нибудь придумать. Посмотрим, может быть, ты и в разведку сгодишься. Пошел бы?

Глухов с недоверием посмотрел на командира, — правду, что ли, он говорит? — спросил неуверенно:

— В разведку?

— Что-то вроде того. Очень опасно.

— Возьмите, — подался грудью Миша, как будто ему отказывали. — Я не знал, где проситься… В горком пришел, я комсомолец… Возьмите меня, не ошибетесь!

Грачев положил ему на худенькое плечо руку, сказал доверительно:

— Для того и позвал тебя. О нашем разговоре никому ни слова. Даже самому близкому человеку. Понял? В другом месте еще поговорим с тобой. Часа через два поедем. Там и поешь. Жди меня здесь.

Доценко успел управиться, группа ребят уже поджидала Грачева в коридоре возле кабинета.

— Отобрал, думаю — что надо, — сообщил Доценко. — Все только-только закончили школу, активные комсомольцы, а Леша Буланов два последних года был комсоргом школы. И еще четверо неразлучных однокашников, все с одной, Гоголевской, улицы, — подметил Доценко немаловажную подробность, намекая, должно быть, на то, что с ними можно говорить со всеми сразу. — Я их прекрасно знаю, рекомендацию дадим тут же. У Строкача отец партийный работник, сам он хорошо учился, да и остальные не дурни. Разве что Платон Пилипчук маленько флегматичен. Скарлатиной болел, долбили ему тут, — потрогал себя за ухом Доценко, — но слух не нарушен, в прошлом году медкомиссию прошел в аэроклубе, с парашютом прыгал.

— Вы что, о каждом парне в городе так осведомлены? — не выдержав, восхитился Грачев.

— Я преподавал в этой школе, — внес полную ясность Доценко и досказал свое мнение о двух остальных: — Володя Рафаенко девчоночьего склада парень, нежный, спокойный, но за правду постоять умеет. И полная противоположность ему — Сева Бугаенко. Ершистый, отчаянный. В футбол на мостовой играют — его в ворота ставят. Бросается за мячом на булыжники, не охнет, не морщится.

— Бесшабашный?.. — спросил Грачев.

— Да нет, лихость в нем этакая… Бугаенко не подведет, сам пропадет, товарища прикроет. Но сдерживать его надо… Отца у него нет, умер. А у Рафаенко отец машинистом на железной дороге работает.

— Ну что же, приглашайте, — попросил Грачев и благодарно добавил: — Я, пожалуй, теперь каждого узнаю!

* * *

На рассвете Михеев выехал из штаба 5-й армии, удовлетворенный встречей с уверенным, дотошно вникающим во все генералом Горбанем, Решая сложные тактические вопросы, реагируя на постоянные изменения обстановки, командарм не упускал возможности посвятить комиссара госбезопасности — человека нового на фронте — в сложные проблемы Коростенского участка обороны. И Михеев был благодарен Горбаню за доброжелательное отношение к нему, за старание посвятить его в такие тонкости, о которых он сам вряд ли догадался бы спросить. Михеев еще долго оставался под впечатлением душевного контакта с Горбанем, теперь уже не только зная общую обстановку, надежные и ослабленные участки переднего края армии, но и достаточно ясно представляя тревожное положение ее левого фланга. Стало ясно, что необходимо принимать немедленные меры по обеспечению плотной обороны на широком пространстве между Киевским и Коростенским укрепрайонами, пока противник, обманутый скрытым и четко организованным отходом 5-й армии, встретив ее стойкое сопротивление на новом рубеже, не успел нащупать слабый участок обороны. Участок этот не могла целиком прикрыть и подходящая стрелковая дивизия. К тому же ее прибытие ждали лишь к вечеру, с темнотой.

Связаться с Кирпоносом по телефону Михеев не смог — на временном КП 5-й армии спецсвязи не было, потому он послал через Белозерского шифровку Ярунчикову для последующего доклада командующему фронтом. Под утро пришел ответ:

«Горбань получил указания. Выезжайте дивизию Артамонова, уточните истинное положение левом фланге армии вплоть до КУРа, результаты доложите 7 утра. Кирпонос».

Легковая машина неслась по прямой полевой дороге в сторону Ольховчан, следом в завесе пыли шел грузовик с красноармейцами-пограничниками. Михеев ехал молча. На заднем сиденье, откинувшись, сонно поглядывал по сторонам Плесцов. Но он вовсе не дремал.

— К фрицам не выскочим? Что-то ни души не видать стало, — предостерег он.

— Вперед посмотрите… — спокойно ответил Михеев, думая о том, как бы ему изловчиться, суметь проехать насквозь через КУР, инженерным глазом посмотреть на все три полосы обороны от топей восточного берега реки Ирпень до окраины Киева. Когда же в стороне справа остались позиции последнего батальона пятой армии и впереди на открытом, с жиденькими рощами, пространстве стали встречаться редкие, словно брошенные на произвол судьбы, малочисленные заслоны, Михеев и сам стал настороженно оглядываться по сторонам.

Неподалеку от дороги в березняке красноармейцы возились возле пушки. Михеев подъехал к ним, вышел из машины, спросил:

— Зачем здесь? На прикрытие оставлены?

Навстречу вышел сержант, подозрительно оглядел подъехавших, ответил:

— Заслоном поставили, а впереди, говорят, — никого.

— Где ваш командир?

— Батальонный вон за теми кустами, в лощинке.

Отыскав командира батальона, Михеев представился и спросил, что за подразделение здесь стоит и какую боевую задачу оно выполняет.

— Смешанный пехотно-артиллерийский батальон, — ответил хмурый капитан. — Вчера вечером нас выдвинули сюда на заслон.

— Значит, впереди есть линия обороны… — облегченно вымолвил Михеев.

Комбат отрицательно качнул головой:

— Вряд ли. Очень рискованно вы вот так едете. Впереди никого наших нет. Да и слева по нескольку штыков на километр.

— Как так?! Здесь же должен находиться полк… — изумился Михеев и посмотрел на запад. Ему стало не по себе от удручающей новости. Положение тут оказывалось гораздо хуже предполагаемого.

— Полк перебросили к Турчинке, противник давит там на прорыв. А здесь пока спокойно. И слева полк ушел туда же, оставили всего две роты, вроде нас, — видимость обороны.

— Какой же разрыв между пятой армией и Киевским укрепрайоном? — спросил Михеев.

— Километров двадцать, если не больше. Пытаются восстановить положение.

— Кто пытается?

— Так говорит командир полка. Ждем свежих подкреплений.

— Кто ваш командир дивизии? Артамонов?

— Да, генерал-майор Артамонов.

— Где его штаб?

— В Ольховчанах, шесть километров.

— Плесцов! — позвал Михеев стоявшего возле грузовой машины Ивана Михайловича. — Садись на легковушку и лети обратно к Горбаню, сообщи ему, что левый фланг безнадежно оголен, что Артамонов снял не один, а два полка. Поставь в известность Белозерского, пусть выяснит, как такое могло получиться, и проследит, какие меры будут приняты. И сегодня же доложит мне. Я к Артамонову.

— После мне возвращаться в Бровары?.. — спросил Плесцов.

— Да. Командарму передай, я в свою очередь доложу о положении Кирпоносу; не исключено, что в штабе фронта еще не знают здешней обстановки.

Михеев пересел в кабину грузовика, и шофер погнал машину в Ольховчаны. Откуда-то издалека доносился артиллерийский гул. Михеев прислушался, определил — канонада справа, на северо-западе. А поперек полевой дороги увидел свежие следы гусениц. Должно быть, перед рассветом прошли танки, прямо по хлебному полю, полосами вдавив в землю пшеницу.

Дальше стали попадаться добротно вырытые траншеи, артиллерийские позиции, а возле самих Ольховчан оказалось и вовсе людно, встретились замаскированные танки, пушки на конной тяге. Тут размещалась грозная, готовая встретить врага сила.

Артамонова — командира стрелковой дивизии — Михеев нашел в штабном блиндаже на окраине села. Генерал завтракал, устроившись на краешке стола, накрытого картой, в которую был воткнут измерительный циркуль, почему-то показавшийся Михееву всаженным в землю штыком винтовки.

Михеев показал генералу свое удостоверение личности и мандат Военного совета фронта. Артамонов не взял в руки пухлую с золоченым тиснением книжечку, только мельком глянул, а мандат прочитал внимательно и вернул с почтением на усталом, одутловатом лице.

— Слушаю вас, — застыл он в ожидании.

Михеев умышленно деликатно спросил:

— Какова обстановка? Трудно приходится?

Артамонов выдернул циркуль, поправил карту, говоря:

— Дивизия разбросана по фронту на полста километров. Вчера на правом фланге образовалась брешь, двумя полками восстановили положение. Серьезные потери понесли.

— Кто, противник или вы?

— С обеих сторон потери.

— Полки с позиций сняли?

— Да. Резерва нет. Приходится манипулировать своими силами.

— Чем же будете защищать оголенные участки? Враг беспрепятственно может прорваться между укрепрайонов в тыл пятой армии.

Артамонов замялся.

— Будем снова перебрасывать с места на место…

— Что перебрасывать? — указал Михеев рукой на карту. — Там действительно два штыка на километр.

— Что-нибудь наскребем, — неуверенно сказал комдив, но тут же напористей добавил: — Не обхватишь руками, что видишь глазами.

— Как это понимать? Слишком велик участок обороны дивизии или комдив не успевает оценить быстро меняющуюся обстановку?

Артамонов бросил циркуль на карту, желчно выпалил:

— Об этом вы командира нашего корпуса спросите, генерала Жохова.

— Но вы же оторвались от своего корпуса.

— Да. Сама обстановка придала нас пятой армии, и отрыв у нас получился не от укрепрайона, а от своего соединения. Точнее было бы сказать, не дивизия, а корпус от нас оторвался… Не мы отступили, а они…

Михеев с трудом понимал комдива.

— Сейчас не важно, кто от кого оторвался. Важно, кому вы подчиняетесь, чьи приказы выполняете? Или действуете сами по себе?..

— Приказы генерала Горбаня, командарма пятой, — ответил Артамонов и уточнил: — Официально дивизия еще не придана ему, но сама обстановка заставляет ему подчиняться.

— Теперь понятно. В семь утра я должен доложить генералу Кирпоносу сложившуюся здесь ситуацию. Скажите, кто же отвечает за оголенные участки дивизии? Двадцать верст воротами распахнуто врагу.

— Я прежде всего отвечаю. И выполняю приказ командарма Горбаня перебросить полк…

— Но вы перебросили два полка. По своей инициативе?

— Потребовала обстановка. Второй полк ночью отошел к Ольховчанам.

— Чем это вызвано?

— Ожидали удара здесь, — уже спокойнее объяснил комдив.

— Предполагали или есть данные разведки?

— И то и другое, — уклончиво ответил Артамонов.

— Выходит, позаботились… — сделал паузу Михеев и не удержался, добавил напрямую: — Решили надежно прикрыть штаб дивизии. Вы хоть понимаете, что делаете?

— Действую согласно обстановке и приказу, — насупился комдив. — Дивизия не отступила со своего рубежа. Это и есть лучшая оценка моих действий. Что касается полка, который переброшен сюда, в Ольховчаны, повторяю, утром ждали удара в этом направлении. Я вынужден маневрировать частями. У меня самого целый полк забрали, да и потери вчера понесли ощутимые. А пополнения нет.

Последние аргументы в устах Артамонова прозвучали убедительнее, и Михеев, поняв главное, решил не терять больше времени, сухо заключил:

— Ваше счастье, что противник еще не нанес здесь удара. И складывается впечатление, что вы не осознаете нависшей опасности. Или просто опустили руки. Не вижу энергичного вмешательства, тревоги. Где ваш штаб?

— Здесь рядом, в блиндаже.

— Заставьте его работать, думать, — сказал Михеев. — Моя задача выяснить истинное положение, посоветоваться с вами, принять возможные меры на месте и представить исчерпывающий доклад по обстановке командованию для принятия мер. Мне картина ясна. Еду в Киев и оттуда доложу командующему фронтом.

Артамонов заметно оживился.

— Теперь верю, после вашего доклада помощь подойдет. Ну а что зависит от нас — ждать тумаков не будем. Полк сейчас отправлю на прежние позиции.

«Еще до рассвета надо было сделать это…» — хотел укорить его Михеев, но промолчал.

* * *

Добравшись до Киева, Михеев заехал в ЦК КП(б) Украины. Переговорив оттуда по ВЧ с Кирпоносом, он предупредил командующего, что немного задержится — решит вопрос об участии особистов в закладке партизанских баз, и отправился на третий этаж в кабинет секретаря ЦК, в котором до войны работал Бурмистенко и где самому Михееву приходилось бывать по служебным делам и ту пору, когда руководил особым отделом округа.

В голове Михеева занозой сидел разговор с Плетневым полчаса назад возле Киевского укрепрайона. Анатолий Николаевич сильно удивился, увидев сотрудника не там, где ему приказано было вчера быть, но не успел заговорить, как Дмитрий Дмитриевич козырнул и стал докладывать:

— Приказ выполнили, товарищ комиссар. Всех, вплоть до поваров, временно выставили на заслон. Узнали, что и тут дырища образовалась, примчались, разбираемся… Что же это делается в дивизии Артамонова? Мы крохами дыры прикрываем, а они полки с позиций снимают. В штаб дивизии едем. Я в качестве помощника у капитана — порученца командарма Горбаня.

— Я только что оттуда, не надо ехать, — сдержал Плетнева Михеев и рассказал о встрече с генералом Артамоновым. — Так что здесь принимайте все возможные меры и проследите, что будет делаться. Докладывай мне чаще. Действуй! Только поваров верните назад, ишь додумались, кто бойцов кормить будет?

Вспоминая сейчас об этом, Михеев пожалел, что не предупредил Плетнева о том, чтобы тот не горячился, а действовал умно и с тактом.

Подымаясь по лестнице, Михеев вдруг услышал:

— Анатолий Николаевич! Вот кстати-то.

На лестничной площадке стоял Бурмистенко с Шамрыло — секретарем Киевского горкома партии. Все трое отошли в сторонку.

— А мы только что о твоих контрразведчиках толковали, — сообщил Бурмистенко. — Ты по вопросу об участии особистов в партизанском движении? Я все выяснил. Вас никто не забывал. И я согласен с мнением товарищей, что армейские чекисты перегружены боевыми заботами.

Михеев легонько кивнул, но посмел возразить:

— Мы тоже можем делать закладку тайников с оружием. Белозерскому в пятой армии я отдал распоряжение об этом. И сегодня поручу сделать то же самое в других армиях.

— Очень даже хорошо, — одобрил Бурмистенко. — Как раз такое поручение я и собирался тебе дать. Тайников надо наделать как можно больше.

— Согласен с вами, — кивнул Михеев. — Точные координаты закладок представят мне лично. Как можно меньше людей должно знать об этом.

— Ну, знаешь ли, ты все сам предусмотрел! А мне передашь координаты.

— Очень хорошо, — ответил Михеев и коротко рассказал о том, что его встревожило во время поездки на передовую.

— Кирпоносу доложи сразу до мелочей, как вернешься, — посоветовал Бурмистенко, огорченный услышанным, особенно о делах в дивизии Артамонова. — Да, ты еще не знаешь, новый начальник штаба фронта прибыл, генерал-майор Тупиков, военным атташе в Германии был до начала войны. Мы сейчас в горкоме должны встретиться.

Молчавший до сих пор Шамрыло предложил Михееву:

— Поедемте с нами, если в ЦК нет других дел. Как член штаба обороны города приглашаю вас на очень важное совещание. Будем тщательно согласовывать план защиты города с общим планом обороны киевского плацдарма войсками Юго-Западного фронта.

На такое совещание Михееву хотелось поехать. Но неотложные дела звали в Бровары, и он помедлил с ответом. Выручил Бурмистенко.

— Я потом все расскажу комиссару госбезопасности, — сказал Михаил Алексеевич. — Пусть своими кровными обязанностями занимается. Он же вчера только к нам прибыл.

— К тому же мне надо с командующим срочно встретиться. Кстати, у меня к вам вопрос, товарищ Шамрыло, — обратился Михеев к секретарю горкома. — Кто в городе занимается производством бутылок с горючей жидкостью? Сколько ежедневно их отправляют на фронт?

— На многих предприятиях готовят. А сколько отправляют, так сказать, ежедневный выпуск, точно не знаю. Дело в том, что вопросами вооружения занимается Москалец, второй секретарь горкома.

Михеев с ожиданием посмотрел на Бурмистенко, но тому нечего было добавить.

— Поинтересуйтесь, пожалуйста, этим вопросом у товарища Москальца, — попросил Михеев члена Военного совета. — На передовой жалуются, мало бутылок с бензином. Тут большая и немедленная работа необходима. Требуется наладить заводское производство и срочно организовать сбор бутылок. Я хотел попросить вас решить эту проблему в штабе обороны города.

— Обязательно решим, — заверил Бурмистенко и добавил одобрительно: — Сразу видно, с передовой человек. Завидки берут!

«Завидки» Михеев не воспринял всерьез. Уж кто-кто, а член Военного совета сам почти не вылезал с передовой. Но Бурмистенко сейчас говорил искренне. Так уж повелось, что любой фронтовик, пришедший из окопов в пороховом дыму, вызывал у обстрелянных вояк уважительное чувство. В огне человек побывал! Не вчера, а сегодня. В стремительных событиях войны даже очень значительное, бывает, мгновенно отходит в прошлое. Но вернувшийся с передовой весь день будет для многих сиюминутным окопником, и его всюду станут расспрашивать о том, как там, в окопах, лицом к лицу с врагом-то? Сегодня, поди, тяжелее, чем раньше, думается каждому. И каждому надо ответить.

…Вернувшись в Бровары, Михеев сразу пошел в оперативный отдел штаба фронта узнать, что там известно об обстановке за правым крылом Киевского укрепрайона. Но, услышав расплывчатое объяснение «пытаемся восстановить положение», до обидного задевшее комиссара этакой неуверенностью, он не стал продолжать расспросы и отправился к командующему.

Кирпонос слушал Михеева, нервно затягиваясь папиросой и поглядывая на присутствующих — начальника разведотдела полковника Бондарева и начальника артиллерии фронта генерала Парсегова. Сказал, обращаясь к ним:

— Стойкость за счет оголенных флангов — неумелый расчет. Командарм Горбань тут ни при чем, я согласен с товарищем Михеевым. Дивизия Артамонова оказалась в отрыве от своего корпуса, в критический момент прижалась к пятой армии, докладывала о благополучии… Надо разобраться. Кстати, дивизия уже придана Горбаню… Перебросим туда часть мехкорпуса Туркова. Найдите возможность, — обратился он к генералу Парсегову, — послать артполк к югу от Ольховчан.

Михеев воспользовался паузой.

— Опыт подсказывает, товарищ командующий, борьбу с танками успешно ведут бутылками с зажигательной смесью. Там, на передовой, я вспомнил сотую стрелковую дивизию, которая в боях на Березине за несколько дней уничтожила до ста пятидесяти вражеских танков.

— Нам хорошо известно об этом, — вставил Парсегов.

— Я говорю об этом потому, что у бойцов не хватает этого простого и крайне нужного на сегодняшний день оружия — бутылок с горючей смесью, все они наперечет. А с гранатами и вовсе дело обстоит неважно. Мне думается, необходимо экстренно выделить группу интендантов для того, чтобы они организовали бесперебойный ежедневный выпуск партий бутылок с горючей смесью и отправку их в передовые части. Нужно солидно организованное производство, а не кустарная работа.

Кирпонос тут же вызвал к себе начальника тыла фронта.

Михеев продолжал:

— В Киеве я встретил Бурмистенко и секретаря горкома партии Шамрыло, говорил с ними по вопросу бутылок. Обещали сегодня обсудить это дело и добиться решения в штабе обороны города. Сегодня бы подключить и наших интендантов. Им в подмогу дам расторопного особиста. На пару дней хотя бы, для крутой завязки.

— Пусть особист и возглавит группу, — решил Кирпонос.

Вернувшись к себе в домик, Михеев прилег. Но, возбужденный, долго не мог уснуть. Ему казалось, что прошла не одна ночь после того, как он приехал на фронт, а много дней, заполненных непрерывным движением, встречами с людьми, боевыми событиями — всем тем, что обострило его ответственность за положение дел на фронте. И эта ответственность, понятая нынче совершенно отчетливо и резко, заставляла действовать, не давала удовлетвориться расплывчатым «пытаемся»…

* * *

В разведотдел фронта доставили пленного гитлеровского подполковника — старшего офицера штаба группы-армии «Юг». Самолет, на котором он летел, был сбит, подполковник выбросился с парашютом.

Пленный отказывался давать показания. И тогда его препроводили в особый отдел фронта.

Михеев только успел заснуть, когда Ярунчиков пришел доложить ему о необычном пленном.

— Ну и допросил бы сам… — разбито поднялся Анатолий Николаевич, надевая портупею с маузером.

— Он головы не подымает, скулами только шевелит, — объяснил, оправдываясь, Никита Алексеевич.

— От Кононенко, Плетнева нет вестей?

— Нет. Плесцов выехал сюда, в Бровары. Просил вам доложить, что командарм Горбань принял надежные меры.

— Даже надежные, — удовлетворительно повторил Михеев. — Значит, командующий фронтом уже выдвинул туда часть мехкорпуса.

— Грачев из Киева вернулся, — продолжал Ярунчиков. — Пятерых комсомольцев отобрал в горкоме. Толковые ребята, я говорил с ними. Один рацию знает. Пойти в тыл врага с охотой согласились. Лойко занимается с ними…

— Значит, не дает показаний фашист, — как-то иронически произнес Михеев, надевая фуражку и выходя из дома. — А у нас что, есть особые возможности заставить говорить? — И немного погодя спросил: — Как узнали, что он подполковник из группы армий «Юг»?

— Документы взяли, да и погоны у него..

Возле домика, в котором находился секретариат, Михеев увидел Стышко и Лойко с группой молодых, разношерстно одетых парней. У ребят на плече были винтовки, Лойко держал в руке свернутые трубочкой листы бумаги. Было видно, они собрались стрелять по мишеням.

— Грачева питомцы — комсомольцы? — догадался Анатолий Николаевич и, вопросительно глянув на Ярунчикова, спросил: — А Стышко почему не выехал с опергруппой на передовую?

— Пришлось заменить. Грачев предлагает Василия Макаровича руководителем чекистско-разведывательной группы за линией фронта.

Михеев невольно перевел взгляд на Стышко и молча согласился. Лишь поинтересовался:

— И Лойко включили в группу?

— Да. Вторым помощником Стышко просит дать ему Ништу. У меня нет возражений.

Михеев снова согласился, а Ярунчиков продолжал:

— С молодежью запланировали занятия: как вести себя на оккупированной территории, что делать при встрече с врагом, пользование правилами конспирации. Грачев достал наглядные пособия по немецкому вооружению — танки, самолеты, пушки. Утром уже урок проводил. Я сам с интересом узнал о некоторых тонкостях, как, например, по проводной связи — кабель красный, зеленый, желтый — определить род войск противника. Маловато лишь времени на подготовку… Легенды разрабатываем каждому: кто такой, откуда. Самое подходящее — сделать их всех бывшими заключенными, из лагеря, мол, погнали на восток, во время бомбежки разбежались.

— И мальца представить заключенным?

— Миша его звать, Глухов. Ему не нужна легенда, своя, настоящая биография в самый раз. Из-под Бердичева отец увез его с матерью на машине, во время бомбежки родители погибли. Теперь домой возвращается.

— Хорошо, готовьте, — еще раз окинул взглядом группу ребят Михеев и зашагал к крыльцу школы.

Он сразу приказал привести пленного подполковника, распахнул окно в кабинете, сел на подоконник.

— Переводчика позовите! — подсказал он дежурному по отделу.

За окном, возле телеги, копошилась клушка с цыплятами; двое мальчишек, натуженно кособочась, пронесли неполные ведра с водой; где-то часто и зовуще подавал голос молодой воробей, а издалека доносился стук молотка — красноармейцы ладили штакетный забор.

Когда ввели пленного, Михеев словно и не обратил внимания на него — солидного, с двойным подбородком гитлеровца, а подозвал переводчика и спросил?

— Как думаешь, Акопян, этому типу известно, где он находится?

— Если он по-русски в самом деле не понимает, то откуда ему знать?

Пленный стрельнул в сторону говоривших взглядом острых, маленьких глаз, убрал руки назад.

— Так вот переведи ему: комиссар государственной безопасности говорить с ним будет, пусть подойдет поближе.

Акопян перевел, и гитлеровец подтянуто, с напряжением подошел к окну. Настороженное внимание вызвал у пленного комиссар, у которого очень понятное служебное назначение — государственная безопасность.

— Переведи, Акопян, — встал с подоконника Михеев. — Комиссару доложили, что пленный подполковник упрямствует, не дает интересующие нас сведения.

Акопян следом переводил.

— Комиссар ставит в известность, что подполковник находится в особом отделе и при здравой оценке своего положения должен понимать, что его дальнейшая судьба зависит от него самого.

Выслушав переводчика, пленный невольно кивнул, и его второй подбородок еще больше напрягся.

— У меня нет ни времени, ни желания на дальнейшие разъяснения, — продолжал Михеев.

— Это переводить? — спросил Акопян.

— Я скажу, чего не переводить, — направился к столу Анатолий Николаевич, придвинул стул, но не сел, добавив: — Но если сам хочет о чем спросить, пусть спрашивает.

Пленный, было заметно, мучительно раздумывал. Он сделал к столу шаг, другой, словно бы заполняя этим возникшую паузу.

Акопян нетерпеливо ждал, что переводить.

— Я понял… — наконец отрывисто по-немецки сказал подполковник и остался с приоткрытым ртом, должно быть, не захотел произнести слово «комиссар». Но, не сумев заменить неприятное ему слово, спросил: — Комиссар может гарантировать мне жизнь?

Вопрос озадачил Михеева. В самом деле, чем? Не честным же словом коммуниста он заставит гитлеровца поверить себе. А его надо было заверить. Пленный спрашивал заинтересованно.

— Слово солдата! — ответил Анатолий Николаевич.

Пленный приблизился к столу вплотную, жестом попросил дать ему закурить.

— Акопян! Вы курящий?.. Дайте ему, — разрешил Михеев.

Прежде чем взять папиросу, пленный внимательно уставился на пачку с крупной красной звездой на лицевой стороне, криво усмехнулся.

— Отравляюсь красным дурманом, — сказал он без улыбки, прикурив. — Русские папиросы — это вещь. Крепко!..

— Крепкие люди курят их, — подметил Михеев, когда Акопян перевел сказанное пленным.

— Крепкие… у вас морозы, — решил объяснить подполковник. — Французы померзли… Французы — бабы. А тевтоны — это тевтоны…

— Что же вы, договаривайте!

— Это длинный разговор — вас он утомит.

— Ваши бредовые идеи нам известны, — хлопнул ладонью по столу Михеев. — Не будем тратить времени, ответьте, кто вы, куда летели, с какой целью.

Пленный смотрел на комиссара оценивающим взглядом, в котором было и сомнение, и надежда, и колебание перед последним выбором.

— Я принимаю ваши условия, — сказал с натугой пленный и попросил разрешить ему сесть.

«Давно бы так…» — приготовился записывать Михеев.

— Подполковник Хезер, старший офицер штаба группы армий «Юг». Я летел на север с поручением.

— Куда на север и с каким поручением?

— В штаб группы армий «Центр» для координации наступательных действий. На северном участке фронта оказалось сковано значительно больше сил, чем это было бы желательно… Ставка приказала до конца июля выйти к Днепру.

— И взять Киев? — уточнил Михеев, записывая показания слово в слово.

— Безусловно. Для удара сосредоточено свыше двадцати дивизий, — с чувством превосходства в силе своих войск сообщил Хезер.

— Только на киевском направлении? Значит, дивизии переброшены с других участков?

Подполковник с неохотой подтвердил:

— Взяты из второго оперативного эшелона, а четыре дивизии — из группы войск генерала Шведлера.

— Из-под Белой Церкви?

— Да, из резерва группы. Не обольщайтесь, Шведлер усилен механизированными дивизиями. Послезавтра его группа войск всей мощью нанесет двойной удар восточнее и юго-восточнее Белой Церкви и разгромит вашу двадцать шестую армию. Она у Шведлера как бельмо на глазу, ей он не даст уйти за Днепр.

«Карту!» — мелькнуло у Анатолия Николаевича, обрадованного возможностью получить и представить командованию, возможно, неизвестную еще перетасовку вражеских войск и замыслы противника.

Посылая Акопяна к Ярунчикову за оперативной картой, Михеев предупредил:

— Без пометок достаньте, новую.

С минуту комиссар и пленный сидели молча. Подполковник вспотел и начал вытирать лицо носовым платком, изредка посматривая на чекиста; во взгляде его не было ни боязни, ни презрения. Михееву хотелось спросить пленного, с чего это так возомнили о себе фашисты и чем объяснит он, почему у него самого, представителя «высшей расы», ненадолго хватило гонора и крепости духа? И пленный, будто понимая это, вдруг отвел глаза.

Акопян принес карту, развернул ее на столе. Фашист понял, что от него требуется, живо взял протянутые Михеевым цветные карандаши и опытной рукой сосредоточенно начертил изломанную кривую фронта, пометив множество скобок со стрелками — направления подготовленных ударов гитлеровских войск, затем пометил расположение дивизий группы войск генерала Шведлера, говоря между делом:

— Молодой, смелый, решительный генерал, не умеющий стоять на одном месте. Вчера он успешно провел удар на Кагарлык и Триполье.

— Невеликий стратег, коли его удовлетворяет продвижение на километр-два, — не удержался от насмешки Михеев.

— Шведлер продвинулся, а не отступил, — кольнул подполковник, не отрываясь от карты. — Вы же пока восторгаетесь, когда удается отбить атаки наших войск. Умелая пропаганда, и не без некоторой доли истины.

— Какой же?

— Упорство ваших солдат достойно того, чтобы им открыто хвалиться. Нам не нравится, — он пальцем бегло провел по завитушкам линии фронта на карте, — эта вот нестабильность. Нарушен график продвижения.

— Вот как! И не то еще дальше будет, — вырвалось у Михеева.

— Каждый верит в свою удачу.

— Мы верим в свой народ… — хотел что-то еще сказать Михеев, но, почувствовав, что уклонился от главного, спросил: — Что вы скажете о командующем вашей шестой армией, идущей на Киев с юго-запада?

— Генерал Рейхенау один из лучших полководцев. К его мнению прислушивается даже генерал Гальдер, когда ставит задачи южной группе войск. Рейхенау перегруппировал свои силы, ввел из резерва двадцать девятый армейский корпус, очень боеспособный.

Карта с нанесенным оперативным расположением гитлеровских войск вскоре была готова.

«Немедленно к командующему! — мелькнуло у Михеева. — У генерала Кирпоноса возникнут свои вопросы к пленному».

— Пойдемте, покажу вам Бровары, — сложил карту Анатолий Николаевич — и к переводчику: — Вы тоже с нами…

Нерешительно, с настороженностью в глазах пошел за переводчиком подполковник. «Не поверил, боится, не на расстрел ли», — понял Михеев и, подбирая слова, сказал в затылок пленному по-немецки:

— Сохраним вам жизнь. Слово солдата.

* * *

Лейтенант-пехотинец предъявил дежурному по особому отделу документы — удостоверение и предписание штаба дивизии, согласно которому Антону Михайловичу Сухареву поручалось сопроводить раненых до железнодорожной станции Козелец.

— И что вы хотите? — спросил дежурный, оглядывая крепкого, простодушного вида командира.

— Мне нужен начальник особого отдела. Очень важно.

Дежурный привел лейтенанта к Ярунчикову.

— Я пришел сообщить вам, — сказал Сухарев, когда они остались вдвоем, — что в лесу между Козельцом и Нежином фашистами высажена разведывательно-диверсионная группа. В ней двенадцать человек, имеют рацию, много взрывчатки. Эшелоны на Киев должны пойти под откос.

Ярунчиков слушал оторопело.

— Но откуда вам все это известно? — спросил он недоверчиво.

Лейтенант усмехнулся, положил на стол свои документы.

— Как же мне не знать, если я руководитель этой группы.

— Как?! — поднялся Ярунчиков и бросил взгляд на закрытую дверь.

— Не беспокойтесь, я ваш… Разыскивать вынужден, связь с Михаилом Степановичем Пригодой у меня безнадежно прервалась. Я — Цыган.

И он стал рассказывать о том, как перед этим был заброшен с группой подо Львов взорвать мост, пытался созвониться с Пригодой, но не смог и принял решение лично уничтожить диверсантов, что и сделал. Мост оказался разрушенным при бомбежке, и Антон вернулся в разведцентр, доложил о выполненном задании, о бое, который якобы пришлось принять немногочисленной группе, в котором все, кроме него, погибли. Ему поверили, наверное, только потому, что другая такая же группа — их забросили вместе — на другом участке железной дороги вовсе не смогла выполнить задание, была обстреляна, в основном уничтожена, лишь двоим легкораненым удалось добраться до передовых немецких частей.

— Это не вы ли сообщили по телефону о двух группах диверсантов нашему сотруднику во Львове? — вспомнил Ярунчиков доклад Плетнева.

— Точно так, моя работа.

Ярунчиков приказал дежурному вызвать к нему Грачева. Мирон Петрович знал о разведчике Цыгане, с которым работал Пригода, и сейчас, разглядывая его, спросил:

— Беспрепятственно добрались к нам с липовыми документами?

— Проверяли, но сходило.

Заметное недоумение появилось на лицах особистов.

— У вас, конечно, мало времени, — торопливо заговорил Мирон Петрович, обращаясь к Антону. — По-моему, сегодня же надо захватить всю группу.

— Немедленно, — согласился Ярунчиков и спросил разведчика: — Где и как это надежнее сделать?

— Очень просто, до темноты все в разведке, сбор в девять вечера. — Антон развернул карту, указал на лесок севернее станции Кобыжча. — Здесь озеро, а западнее от него — брошенная ферма. Так вот сбор в сарае, крыша которого уцелела.

— Покажете на месте, — остановил Ярунчиков и приказал Грачеву: — Возьмите оперативных работников и взвод красноармейцев. Не мало будет?

— Да нет, — отмахнулся Антон. — Мы их поодиночке заловим.

— И чтоб ни один не улизнул! — построже предупредил Ярунчиков.

— Не уйдут, — в тон ему твердо заверил Грачев и помечтал вслух: — Такую игру можно затеять с абвером, ой, ой! Подкрепления будут слать…

 

Глава 23

Всего три дня ушло на подготовку чекистско-разведывательной группы Стышко перед заброской в тыл врага. В нее включили Лойко, Ништу и шестерых отобранных комсомольцев. Перейти линию фронта решено было тремя группами на участке 5-й армии. С Василием Макаровичем отправлялись бывший комсорг школы Леша Буланов, Платон Пилипчук и Сева Бугаенко. За дни учебы Ништа подружился с Романом Строкачем и Володей Рафаенко, поэтому его группа определилась вроде бы сама собой. Миша Глухов отправлялся на пару с Лойко почти что в свои родимые края с главной задачей — держать надежный контакт со Стышко и Ништой, связываться с центром по рации.

Будущие разведчики расположились на пустующей свиноферме у речки, в стороне от Броваров. Всем, кроме Миши Глухова, укоротили волосы, вроде они успели малость отрасти после заключения. Чекисты тоже облачились кто во что. Всем подыскали кирзовые развалюхи-ботинки, а на большущую ногу Стышко пошили новые. Неизвестно, где Грачев раздобыл каждому заношенную кепчонку. И когда Михеев пришел на ферму и увидел всех сразу переодетыми в обноски, он, сдвинув от удивления фуражку на затылок, с восхищением произнес одно слово:

— Натурально!

Выслушав доклад Стышко, комиссар пожал ему руку.

— Не прощаюсь, сапер, — сказал он с уверенностью в голосе и затем обратился ко всем: — Успехов вам, товарищи. На очень ответственное и опасное задание отправляетесь. Знать перемещение войск противника к фронту, иметь другие разведывательные данные о враге для нас жизненно необходимо. Это слова командующего фронтом.

В отделе Деревянко докладывал Михееву:

— В хозяйственных тылах не задерживается ни одного вагона с боеприпасами. Разгрузка идет моментально. А вот техника совершенно не поступает. Мой разговор с начальником тыла о нехватке саперных лопаток на передовой оказался бесполезным.

Молча и хмуро слушавший Михеев спросил:

— Вы были на передовой, в окопах?

— Нет, не довелось.

— Нынче же с заданием отправитесь в Киевский укрепрайон. Завтра, надеюсь, разговор о саперной лопатке вы повторите более настойчиво.

Анатолий Николаевич заметил на крыльце Плесцова, по его виду угадал какую-то добрую весть. Спросил:

— От Плетнева что-нибудь?

— Кононенко от него вернулся. Приехал Капитоныч.

— Где он?! — огляделся Михеев, не замечая на стоянке своего размалеванного желто-зеленого автомобиля.

— На заправку поехал.

— Скажи Капитонычу, пусть зайдет ко мне.

— Под бомбежку попал в Пирятине, капот осколками побило.

— Сам-то он цел?.. Значит, все нормально, — поднялся на крыльцо Михеев.

…Кононенко вручил Михееву донесение Плетнева. Разворачивая его, Анатолий Николаевич заметил:

— По-командирски: «Боевое донесение».

— Он там целое ополчение собрал, вооружил. С оборонительных работ увлек народ, — восхитился организаторской хваткой Плетнева Кононенко.

Михеев читал донесение, написанное мелким витиеватым почерком:

«Обстановка на участке прорыва мотомеханизированной дивизии противника остается прежней и напряженной. Разрыв между войсками КУРа и 5-й армией на отдельных участках увеличился до 40 км. В результате принятых мер на рубеже действия чекистской группы противник успеха не добился. Создан полк ополчения, батальон из тыловых подразделений. На правом фланге подошел полк 171-й стрелковой дивизии, только что прибыл на участок батальон мехкорпуса Туркова.

Старший оперативной группы

Плохо с боеприпасами. Потерь оперсостава не имею. Связь неудовлетворительная. Обстановку к концу дня доложу особо.

Д. Плетнев».

— Он там верхом на коне носится, шумит, — добавил Кононенко, видя, что Михеев прочитал донесение. — Пушки откуда-то пригнал…

Вошел Ярунчиков.

— Что за арестованных привезли давеча? — сразу с вопросом к нему Анатолий Николаевич.

— Коменданта переправы, майора, и командира взвода подрывников взял под арест. Мост не успели подорвать через Ирпень, тот, что возле Белгородки, и немцы проскочили, а потом машинка сработала, мост вдребезги разнесло, — доложил Ярунчиков.

Анатолий Николаевич постоял, задумчиво склонив голову, затем спросил:

— И как собираетесь квалифицировать их действия? Как пособничество врагу?

— Пособничество или нет, еще не знаем, только преступный факт налицо.

Михеев приблизился к Ярунчикову вплотную.

— Тут и знать-то нечего, прошляпили с машинкой… Преступной халатностью пусть занимается прокуратура.

Ярунчиков согласился.

— Вообще-то у меня самого возникала мысль вынести такое заключение…

— Что им тогда грозит?

— Разжалуют, наверно.

— Подготовьте заключение и доложите вместе с делом, — распорядился Михеев. — Им врага надо бить на передовой с винтовкой, а не у нас околачиваться!

И комиссар быстро ушел.

…Плесцов заканчивал докладную в Москву, начало которой — о положении на Юго-Западном фронте — Михеев написал сам, не сглаживая жестких выводов о том, какими неимоверными усилиями сдерживается враг.

— Давай, что тут получилось, — попросил Михеев, прерывая Ивана Михайловича, быстро вписывающего сбоку листа вставку. Заметил фамилию Пригода, спросил: — Что-нибудь получили от Михаила Степановича?

— Коротенькую радиограмму, вроде с трудом передал. Бьются в окружении. Части шестой армии перемешались с двенадцатой. Нет точных данных о силах противника.

— Я читал сегодня сводку штаба шестой армии. Она так и заканчивается: «Данные не проверены, требуют уточнения», — говорил Михеев.

Читая разборчивый рукописный текст докладной, он кивал головой, а когда закончил, сказал удовлетворение:

— Все, по-моему, верно, о чем, вы говорите, не успели записать?

— О заброске чекистских групп в тыл врага и о потерях особого отдела.

— О потерях добавьте, а о заброске успеется, к тому же первая группа пока не перешла линию фронта.

— Ясно, товарищ комиссар, пойду отдам печатать, — аккуратно сложил исписанные листы Плесцов и вдруг услышал неожиданный вопрос:

— Тебя, Иван Михайлович, удовлетворяет информационная работа в отделе? В части не хочется? Не-ет, я вовсе не говорю, что дело не клеится. Наоборот даже. Только вспомнил, когда были на передовой, ты сразу к комиссару, к бойцам.

— К ним меня всегда влечет. Ну а информационная работа… Бывало не по себе. Чекистские сводки, докладные… Всюду бои, а ты будто в стороне от войны.

— Как же? На передовой бывал, в танк бутылки бросал, едва в окопе не похоронили.

— Разве что… Иначе бы перед самим собой стыдно было.

— Стыдно, говоришь, — сощурил глаза Михеев. — Не будет нам стыдно ни перед собой, ни перед людьми. Никогда не будет!

* * *

Ночь пришла темная, пасмурная и ветреная. Перекаленная дневной жарой земля блаженствовала, не могла надышаться влажной луговой свежестью. Темнота утихомирила передовую. Люди в окопах, расслабившись после изнурительного дня, наслаждались передышкой, для полноты счастья им не хватало одного: упасть и мгновенно заснуть.

В эту ночь северо-западнее Киева двое людей собрались переправиться через линию фронта, в тыл врага. Лойко и Миша Глухов, переодетые в истрепанные пиджаки, залатанные штаны и кирзовые ботинки, были в самом деле похожи на вышедших из заключения бродяг. Стышко и Ништа со своими группами ушли за линию фронта прошлой ночью. Сойтись все они должны завтра в лесочке восточнее Радомышля.

До ничейной полосы Лойко и Мишу сопровождали трое полковых разведчиков. Передав Лойко рацию в брезентовой сумке с лямками, разведчики отошли. Полежав немного и оглядевшись, Алексей Кузьмич тронул Мишу рукой и пополз к темневшей невдалеке дубраве. Остановился он в рытвине, которая опоясывала лесок, прислушался.

— Сопишь ты, Мишута, за версту слышно, — шепнул он парнишке и пополз дальше.

Как им и рассказывали, за дубравой слева тянулись два проточных озера. Отсюда предстояло свернуть правее, к оврагу, за которым можно было чувствовать себя посвободнее.

…Ночной путь им освещали вражеские ракеты. Они то и дело вспыхивали позади на передовой.

Шли без остановок. Миновав овраг, разведчики наконец присели.

— Умаялся, Мишута? — тихо спросил Алексей Кузьмич. — Теперь напрямки можно. Тут линия фронта заковыристая, не заметишь, как опять среди своих очутишься. Южнее надо брать. — И подхватил брезентовую сумку с рацией.

Они пересекли поле, обогнули село… Но добраться до леса так и не успели: начало светать. Укрылись в жиденьком подлеске. Лойко первым делом присмотрел тайник, очистил под корнем березы углубление, аккуратно протиснул туда зачехленную рацию, присыпал ее землей и укрыл охапкой сушняка.

— Передневать надо бы, да место не нравится, — вслух размышлял он. — И ждут нас вон в том лесу, время терять жалко. Может, тронемся попозже?

— А чего не сейчас? — расхрабрился Миша, хотя подыматься самому не очень хотелось.

— В такую рань нынче люди не ходят, а нам тем более шастать опасно.

Они перешли на другой конец подлеска, укрылись в кустарнике. Тут было скрытнее и дорога близко. Алексей Кузьмич постелил на влажную траву пиджак и велел Мише ложиться спать.

Парнишка быстро утих и сонно засопел. Смотря на него, Алексей Кузьмич дремотно подумал: «Ни страха у него, ни тревоги…»

Он и сам, обхватив руками колени и положив на них голову, скоро забылся. В живот ему давила рукоятка пистолета, спрятанного за поясом под рубахой. Алексей Кузьмич не стал перекладывать его, надеясь, что так он будет спать сторожко.

Очнулся Лойко от шума мотора, пополз через кусты, увидел пылящий по дороге грузовик, а в кабине — гражданского парня. «Куда, зачем он гонит русскую машину?» — думал Алексей Кузьмич, стряхивая остатки сонной вялости. Он грустно смотрел на колосившееся поле, на выгоревшее с краю село, которое, на фоне туманной полосы леса, продолжало дымиться.

Когда Лойко вернулся на прежнее место, Миша уже не спал. Мальчишка посмотрел на него осоловелыми главами, улыбнулся и спросил деловито:

— Пошли?

— Сначала пожуем, — раскрыл противогазную сумку Лойко, достал из нее по лепешке, вареные яйца, картошку и соленый огурец, приговаривая: — Народ мы бедный, колбасу дома будем есть.

А Миша ему о своем:

— Мать с отцом во сне видел. И как будто не убили их. Обрадовался, что живые…

Алексей Кузьмич, причмокивая и хрустя огурцом, вдруг спросил, отвлекая парнишку от тяжелых дум:

— Представь, выходим сейчас на дорогу, а фрицы тут как тут. Или полицай какой. Спрашивает тебя: «Чего близко к фронту занесло?»

Миша преобразился.

— Не шуткуйте, дядю, — погрозил он согнутым пальцем. — Фронт за Днепром.

— Вполне… — удовлетворился Алексей Кузьмич. — В духе фашистской пропаганды.

Выйдя из своего укрытия на дорогу, они направились к селу. Его дальнюю окраину скрывал пологий курган; на нем — опаленные взрывом воронки.

На улице разведчикам встретилась женщина с ведром воды; старик, приложив ладонь ко лбу, проводил неузнающими глазами; хрипло облаяла собака. И вдруг строгий окрик:

— Эй, подь-ка сюда!

Из приоткрытых ворот боком выплыл долговязый рябой парень с насмешливыми, хитрыми глазами. Алексею Кузьмичу он показался похожим на шофера, которого давеча видел на грузовике.

— Чего тебе? — тараща большие глаза и не останавливаясь, огрызнулся Лойко. Ему не понравился окрик.

Рябой нагнал, зашел спереди.

— Кто таков? — требовательно и с подозрением оглядел он прохожих. — Покажь документы.

Лойко помедлил, смотря, как Миша уселся на обочине, снял ботинок, потряс им, делая вид, что туда попал камешек.

— На каждом шагу «кто?» да «покажь», — полез в карман Алексей Кузьмич. — Где я тебя, парень, видел, смекаю? Ты не сидел в пересыльной камере? В Житомире?

Тот молча выдернул из руки Лойко истрепанную справку об освобождении из тюрьмы, внимательно, как будто вглядываясь в каждую букву, прочитал и положил себе в карман.

— Шагай за мной, — предложил он уже без строгости, перепрыгнул через кювет и направился к воротам.

Коротким взглядом обменялись Алексей Кузьмич с Мишей, напоминая друг другу о спокойствии и осторожности.

И все же, войдя в приоткрытые ворота, Алексей Кузьмич оторопело приостановился: в глубине двора были немцы. Занятые чисткой оружия возле двух сдвинутых столов, они почти не обратили внимания на людей, которых привел хозяин дома.

— Пройдите в хату, — указал парень рукой на сенцы, а сам подался в сторону гитлеровцев.

«Напоролись… Что же делать?» — заметались в мозгу у Лойко мысли. Он был готов к такой встрече, в общем-то неизбежной, но только не сегодня и не в такой близости от фронта.

Живо оглядев чисто прибранную горницу, чекист выглянул из-за гардины: парень на ходу что-то сказал гитлеровцам, пошел под навес, бросил лошади охапку сена.

Тараторя и с привычной живостью работая руками, вражеские солдаты закончили чистку оружия и гуськом потянулись к дому.

— Сядь к столу, — предложил Алексей Кузьмич Мите, достал из-под пояса брюк пистолет, сунул его под перину на кровати. Заправляя рубаху, он тоже присел к столу. — Может быть, и тут найдется дело, — со спокойным видом «продолжал» беседу Алексей Кузьмич. — Подработаем на харчи и дальше потопаем.

Миша только делал вид, что слушает, Он немножко оробел, встревоженно ждал, что будет дальше. Да и Алексей Кузьмич был настороже. Едва мимо окна прошагали первые гитлеровцы, Лойко снова метнулся к окну и проследил за солдатами, пока те не ушли со двора.

— Интересно, — только и сказал Алексей Кузьмич, заталкивая пистолет снова под рубаху.

Пришел хозяин.

— Значит, из заключения, — пропел он, выкладывая на стол взятую справку. — Липовый документ, А позвал, чтобы предупредить — расстреляли они тут одного на днях с такой справкой.

— А я при чем? — потер обросший подбородок Лойко.

— Расстреляли, говорю, разведчик оказался. И теперь не разбираются: из заключения — к стенке.

— Но я действительно вышел…

— И мальчишка?.. Ах, нет? Кто вас разберет? Похоже вроде. — А по глазам парня было видно, что не поверил. — Чего же мне с вами делать? — наморщил лоб хозяин. — Желаешь, дам другой документ?

Он живо сходил в соседнюю комнату и положил перед Лойко удостоверение на немецком бланке.

— Вот, сосед до меня старостой на селе был. На днях прихлопнули.

— За что же они его? — покачал головой Алексей Кузьмич.

— Думаешь, немцы? — как-то само собой понизил голос староста. — Из лесочка стрельнули… Ты возьми удостоверение. Надежное. До сентября сроку.

Лойко читал:

«Староста Ярощук Федор Захарович…»

— Паршивый человек был, царство ему червивое. Неделю покуражился, — добавил новый староста и выглянул в окно, которое выходило на улицу.

«Хитрит с прицелом дальним, за свою шкуру боится, обезопасить себя желает, чтобы не «стрельнули из лесочка»? — размышлял Алексей Кузьмич, слушая парня и бережно складывая ценный документ, Решил: — О завтрашнем дне заботится».

А тот делился с чувством:

— У меня, конечно, недовольство было на Советскую власть. Но что теперь недовольство! — Он крутнул скрюченной пятерней. — Увидел, что фашисты творят… Свои же страдают-то!

Говорил он с горячностью, совсем теряя меру осторожности.

— Теперь проваливайте на все четыре стороны, — небрежно махнул рукой староста. — Охота есть, смени в сенцах ботинки… Аккуратно у тебя пошиты, как в ателье на заказ.

Он был прав, и Лойко понял, что он догадывается кое о чем. Ему показалось, что староста старается убедить его в том, что время на них он тратит неспроста…

Ничего не ответив на намек насчет обуви и тем самым молча согласясь с догадкой старосты, Алексей Кузьмич тут же переобулся в разношенные рабочие ботинки, сказавшиеся ему впору.

А староста тем временем к Мише, воротник рубахи поправил, спросил:

— Что притих, шустроглазый? Напугался? — пятился он к порогу, пропуская Алексея Кузьмича на крыльцо. Посоветовал: — Нашего брата — старост и полицаев — пуще всего остерегайся. Фашисту штиблеты ничего не скажут.

Лойко с мягкой ухмылкой качнул головой, протянул руку, сказал твердо:

— Спасибо. Может, встретимся, должник я твой, парень.

— Если что, — неспешно подал руку староста, — рассчитывай, свояк. По целине влево от села держись. На шоссейку ихние патрули пошли.

* * *

Стышко поджидал в условленном месте. В косоворотке, перетянутой плетеным поясом с кистями, в парусиновых брюках и полуботинках, весь опрятный, аккуратно причесанный, Василий Макарович выглядел по-старинному празднично. Так и сказал ему Лойко, встретясь.

— Обыватель с бухгалтерской профессией, ищу работу, — сделал умильную физиономию Василий Макарович и вдруг спросил: — А рация где?

Алексей Кузьмич доложил, почему пришлось схоронить рацию, подробно рассказал о встрече со старостой.

— В Яблоневке живет? Фамилию не узнал?.. Ну да, понятно. Стоит взять его на учет, покажи-ка удостоверение.

— Вот. Настоящее. Этот Ярощук прежде старостой был, застрелили его как будто партизаны из леса.

— Что же, становитесь Федором Захаровичем Ярощуком, — вернул удостоверение Стышко. — Пожалуй, твой знакомец правду сказал: не проходят легенды об освобождении из заключения. Об этом в первой же шифровке донесите Михееву. И пока все.

— Где мы обоснуемся? — спросил Лойко.

— Когда стемнеет, заберите рацию. Кстати, оттуда и передайте первое донесение, могут запеленговать. И перебирайтесь по краю леса ближе к шоссе… Тут у гитлеровцев столбовая дорога к фронту. Учитывайте все, что движется.

— Просто наблюдателями? — вырвалось у Алексея Кузьмича.

Василий Макарович строго посмотрел на него.

— Хватит вам работы, — успокоил он. — Прежде всего вам необходимо обосноваться, наладить четкую связь. Мне из Радомышля к вам недалеко, и житомирцам до меня сравнительно близко. У Ништы все обошлось нормально… Две железные дороги будем контролировать: восточную — на Киев, и северную — на Турчинку и Коростень.

— Плюс шоссе, — вставил Алексей Кузьмич.

— А в целом — перемещения врага на огромном участке фронта. Вы понимаете?! — многозначительно повысил голос Стышко. — А теперь отдыхайте, силенку нужно беречь, еще сгодится. Явка на хуторе, он от вашей новой стоянки в семи километрах вдоль шоссе на запад. Место приметное, ветряк без крыльев в стороне. Ты, Глухов, тоже понял?

Миша кивнул.

— Будешь связным. Завтра к пяти вечера сходишь на хутор, постучишь в крайний дом с оградой, попросишь милостыню. Встречу я или старик. Он скажет: «Тебе приварок или сухарей?»

— Ясно, — отчеканил Глухов.

— Всегда рад слышать это слово, — потрепал Мишу за вихры Стышко. — Ты знаешь, Алексей Кузьмич, староста располагает меня к доверию: врагу вас не выдал, дело посоветовал, убедительно намекнул, что хочет помочь, и, наконец, удостоверение ссудил.

— Безо всякого расчета на новую встречу, — хмыкнул Лойко.

— Расчет-то мог быть. Изучить старосту надо. И к делу приспособить, — закончил разговор Василий Макарович.

…Лойко пошел готовиться к передаче, а Миша лежал в укромном и с хорошим обзором месте у края леса, гордясь своей принадлежностью к разведчикам во вражеском тылу, которые все видят и не дадут врагу скрытно наращивать войска.

Приятно было Мише и от этих мыслей и от сознания того, что ему предоставили возможность по-настоящему мстить врагу.

Потом Миша затревожился: пора было вернуться Алексею Кузьмичу, а он все не появлялся. Притих парнишка, чутко вслушиваясь в неразборчивые ночные шорохи. Наверху под порывами ветра гомонила листва, заглушая далекий и слабо доносившийся сюда рокот моторов на дороге.

Лойко возник на пригорке, расплывчатый и крупный на фоне звездного неба, и Миша осторожно по-птичьи свистнул ему.

— Все в порядке, тебе привет, — пошутил Алексей Кузьмич и развалился на траве.

Он отдыхал недолго, и вскоре они уже шагали по ухабистой, едва различимой в ночном лесу дороге.

Вторые сутки во вражеском тылу начались удачно.

* * *

Перед рассветом гул моторов на шоссе затих. И лишь когда высоко поднялось солнце, столбовая дорога ожила. В ту и другую сторону неслись разномастные машины.

— Пустое, все не то, — досадовал на никчемную трату времени Лойко, хотя, в сущности, сетовать ему было грешно: до утра время прошло не бесполезно, наступит и другая ночь, а главное — оперативная группа в действии. Этим и успокаивал себя Алексей Кузьмич.

Разведчики лежали у края леса в кустах.

— Ты в школе хулиганистым был? — от нечего делать поинтересовался Лойко.

— Не очень, — отозвался Миша и немного погодя добавил: — Деревенские мальчишки смирные.

С нежностью Алексей Кузьмич посмотрел на одного из этих «смирных» мальчишек, не умея словами выразить какое-то новое понимание силы, скрытой в душе русских ребят.

— Мишута! Кем ты после войны хочешь стать? — спросил Лойко, лишь бы не молчать.

— Водовозом, — шустро ответил паренек, и на его щеках проступили ямочки.

— Ке-ем?

— Шучу. Маленьким еще, рассказывала мама, я обещал: «Вырасту, буду кормить вас кипятком». Отец смеялся, говорил: «Водовозом будет».

Алексей Кузьмич улыбнулся.

— Почему же ты так обещал?

— Кто его знает! Отец, когда зимой приходил с работы, первым делом: «Кипяточку, мать». Шофером работал.

Они помолчали.

— А я медиком собирался стать.

— Чего? — не понял Миша.

— На врача, говорю, мечтал выучиться. Даже поступал в институт. Райком в контрразведку направил… А тебе, парень, уже на хутор топать пора.

Лойко порасспрашивал, все ли хорошо запомнил Миша. Наставлять его не стал, запустил пятерню в его белесую кучерявую шевелюру, предупредил с нежностью в голосе:

— Осторожно смотри…

Он последил за Мишей, пока тот шагал по жиденькому клину леса и исчез в лощине, потом снова различил юркую фигурку в стороне за далеким селом и тут же потерял из виду.

«Удачи тебе!» — мысленно пожелал Алексей Кузьмич, скучая в одиночестве. Жара спала, но было сухо и душно. Разморенную тишину редко нарушали птичьи голоса.

И вдруг на полевой дороге, пересекающей шоссе, на которую Алексей Кузьмич даже не глядел, появилась колонна пленных. Они понуро брели трехрядным строем, безразличные к охране и ко всему вокруг.

Странным, даже диковинным было видеть среди пленных полковника в форме и с орденом Красного Знамена на груди. Он шел правофланговым в колонне, с перевязанной и гордо вскинутой головой, всем своим видом говоря: дрался достойно и теперь не хочу утратить воинскую честь.

Лойко не отрывал от полковника глаз. Черноволосый, с горбатым носом, он показался чекисту знакомым. «Где я его видел? — припоминал Лойко. И вдруг: — Танкист! В штабе корпуса генерала Туркова… Тяжко…» — провожал глазами колонну Алексей Кузьмич, переживая за тех, кто попал в руки врага.

К вечеру на шоссе стало оживленнее: то тягачи с пушками пропылят, то машины с прожекторными установками, а перед темнотой гулко загрохотала танковая колонна.

Лойко надеялся, что главные и самые ценные сведения добудут его товарищи. Но сведения, которые принес поздно вечером умаявшийся связной, изумили его: «С Южного фронта переброшены и идут из Житомира на Киев три стрелковые дивизии, танковый корпус врага. Разговоры: готовится прорыв за Днепр».

Мишутка гордился выполненным заданием. Сходил он на хутор без приключений, принес в противогазной сумке несколько ломтей хлеба, лепешки, шмат сала и бутылку молока.

— Ты действительно вылитый нищий с сумой на плече, — одобрил внешний вид своего помощника Алексей Кузьмич.

— Деда себе нашел, — важно сообщил Миша. — Жить к себе приглашает дедушка Артем. Седой весь, руки большие, волосатые.

— Ну а ты что же ему?

— У меня, говорю, брат старший есть, посоветоваться надо. Это с вами, значит.

— Верно. Молодец! — хвалил помощника Алексей Кузьмич.

 

Глава 24

Столовая находилась под боком у школы, в бывшем детском саду. За одним столом с Михеевым оказались Грачев с Деревянко. Илья Яковлевич ловко, не пролив ни капли, нацедил из крынки молока и придвинул кружку Михееву.

— Крепкая у вас рука, нервы в порядке. Спасибо, — поблагодарил Михеев и спросил: — А чего у обоих глаза как с дремучего похмелья? Не выспались?

— Поздно приехали из Киева, — пояснил Грачев.

— Как съездили на передовую? — обратился Михеев к Деревянко.

— Нормально и с пользой. Около тысячи саперных лопаток достал.

— Это где же?

— Противотанковый ров закончили рыть, сдали инструмент. И еще на брошенном складе сотни три обнаружили.

Михеев покачал головой.

— Брошены! Я же указывал на непорядок в обслуживаемых вами тылах.

— Вы правы… Надо, товарищ комиссар, карать за безответственность. Вопрос о работе тылов необходимо снова поставить на Военном совете. Не можем же мы превращаться в толкачей и ревизоров, все тылы фронта я за неделю не обегу.

— Вам и не надо бегать; будь у вас надежная информация, вы бы знали и о брошенном складе, и о готовящейся краже автоматов, и обо всем другом.

— Краже? Где?

— На станции.

— Еду разбираться, — поправил под ремнем гимнастерку Илья Яковлевич, собираясь уходить.

— Без вас уже разобрались, арестованы трое… А вы давайте-ка доложите мне, какие у вас соображения по борьбе с безответственностью, о которой говорили.

…Грачев с Антоном Сухарем поджидали Михеева возле кабинета. Они составили первое донесение в разведцентр абвера о «выполнении» задания диверсионной группой и пришли доложить о дезинформации, тактический смысл которой Михеев согласовал с командующим.

Читая заготовленную радиограмму, Анатолий Николаевич не думал об идущих к фронту мнимых подкреплениях войск, танков, пушек, а только лишний раз переживал действительную обидную бедность в резервах.

«Если враг поверит ложному сообщению, то ответит наращиванием сил. Это будет чем-то вроде вызова огня на себя», — размышлял Михеев. Он тем более утвердился в этом своем мнении, зная о том, что на днях командование группировки гитлеровских войск было вынуждено оправдываться перед своей ставкой, требующей захвата Киева любой ценой, даже за счет ослабления ударов группы армий «Центр» на Москву.

— Именно это и передать, — прихлопнул ладонью по столу Михеев и спросил: — Что за мост вам велено подорвать?

— В Остере, через Десну.

— Гляди-ка куда замахнулись!

Антон заулыбался. Он был по-прежнему в форме лейтенанта, только теперь у него в кармане лежали настоящие документы.

— Что ж, ладно, передавайте, пусть шлют взрывчатку, примем, — отдал донесение Михеев. — Поверят, запросим подкрепление, для начала человек десять… От Стышко свежих вестей нет?

— Вечером ожидаем, — ответил Грачев.

— Под Белую Церковь оперативная группа отправилась?

— Сегодня ночью перешла линию фронта.

— Хорошо, свободны. Слышал, Плетнев вернулся, пусть зайдет, — распорядился Михеев.

А Дмитрий Дмитриевич уже стоял в дверях, убеждая начальника секретариата:

— Я с фронта, понимать надо…

— Проходи, «командарм»! — приветливо встретил Плетнева Михеев.

— В самую горячую пору вызвали, опять фашист там вовсю шарахнул, — кулаком изобразил вражеский удар Дмитрий Дмитриевич.

— Потому и вызвал. А воевать в полку, лезть в бронепоезд я вас не посылал, — неожиданно для Плетнева упрекнул Михеев. — За оперативную работу беритесь, а то ваш заместитель из отдела не выходит.

— Беда какая, люди из окопов не вылезают, под пулями… — не закончил фразы Дмитрий Дмитриевич, поняв, что говорит лишнее. А попрекнуть своего заместителя счел нужным: — Где ему справиться, завел дел вот такую тору, — поднял он над столом руку, — всех паникеров сосчитал в стрелковых частях. Боец и недоумение и возмущение высказывает. Право на то имеет. Кому же, как не ему, чувствовать нехватку во всем, кому хочется дешево отдавать жизнь!

Плетнев говорил возбужденно, колюче сверкая глазами, и Анатолий Николаевич легко представил его там, на передовой.

— Разговоры, конечно, гадкие бывают. Об измене, вредительстве. Недоумевают люди, понять не могут происходящее…

— Положение тяжелое. Тем более пораженческие настроения надо без сожаления пресекать. От них вреда больше, чем от вражеских снарядов.

— Бесспорно, товарищ комиссар, — согласился Плетнев.

— Но это не значит, что надо грести лопатой всех, кто рот открыл. Разъяснять людям истинное положение требуется… — закончил свою мысль Анатолий Николаевич.

— Посулы-то и бесят, оборачиваются недоверием. Начнешь говорить, по-человечески объяснять, другой и не слушает, даже не поймешь, на кого он злобится. Вот ведь что ужасно, я понимаю, — совсем тихо произнес Плетнев. — Но еще ужаснее, когда подвергаются сомнению действия командования. Есть данные, что генерал Артамонов подчас проявляет малодушие.

Михеев оборвал резко:

— Откуда эти данные? Слухи или есть подтверждение?

— Есть, товарищ комиссар. Белозерский представит.

Болезненно остро воспринял Михеев сообщение Плетнева. Его и без того не покидала тревога за моральное состояние бойцов, узнавших об окружении основных сил шестой и двенадцатой армий, о прорыве врага к пригородным киевским поселкам Мышеловка и Совки.

Состоялось срочное заседание Военного совета фронта. После доклада об обстановке начальника штаба генерала Тупикова и обсуждения срочно принятых мер слова попросил Михеев. Он начал с сообщения о том, что, по данным дальней разведки, с Южного фронта переброшены и уже прошли из Житомира на Киев три стрелковые дивизии, танковый корпус противника. Среди немецких солдат ходит разговор о прорыве за Днепр.

Начальник разведотдела полковник Бондарев вопросительно взглянул на Кирпоноса, и тот рукой показал ему: дескать, слушай, мне известно, откуда эти данные получены.

— Прошу обратить внимание на участок обороны, который занимает дивизия генерала Артамонова, — продолжал Михеев. — Кроме того, что я уже докладывал, поступили сведения, что воины теряют веру в своего комдива, который проявляет факты малодушия. Май долг обязывает предупредить командование о возможных печальных последствиях.

Генерал Тупиков пояснил:

— Уже стоит вопрос о его замене. Подбираем кандидатуру.

— Немаловажным считаю усилить разъяснительную работу среди бойцов, — повернулся Михеев к Бурмистенко. — Надо открыто, не умалчивая горьких трудностей и поражений, говорить воинам правду. Это предупредит кривотолки, панические слухи. Когда знаешь обстановку, пусть тяжелейшую, но не сомнительную, злости добавляется и стойкости. И еще. Мне представляется необходимым поставить на Военном совете вопрос о тылах фронта. Мы располагаем примерами нерасторопности, граничащей с преступной халатностью, в отдельных интендантских звеньях.

Бурмистенко заявил:

— Целиком поддерживаю товарища Михеева. Считаю, вопросы он поднял очень важные и неотложные.

В комнату вошел порученец командующего, подал Кирпоносу развернутый лист бумаги и вышел. Генерал-полковник быстро прочитал текст, передал лист Тупикову и поднялся.

— Товарищи! Противник прорвался в Голосеевский лес, захватил территорию сельскохозяйственного института.

Все поняли: перед врагом открылись ворота южной части города.

— Василий Иванович! — обратился Кирпонос к Тупикову. — В Киев только что прибыла воздушно-десантная бригада полковника Родимцева, очень боеспособная. Пусть немедленно выступает в Голосеевский лес, выбивает оттуда врага. Нельзя допустить, чтобы он закрепился там. Других сил у нас под рукой нет. Пошлите туда еще группу командиров штаба фронта, батальон пограничников из охраны.

— Товарищ командующий! — встал Михеев. — Я с оперативным составом тоже еду в Голосеевский лес.

— Правильное решение, — одобрил Кирпонос. — Во что бы то ни стало необходимо до вечера выбить противника из черты города. Отправляйтесь, товарищ Михеев. На месте решите, где воины-чекисты нужнее.

«Где нынче отыщешь не нужнее?» — мысленно усмехнулся Михеев, выходя из кабинета. С ним вместе вышел и член Военного совета Бурмистенко.

— Тоже в Голосеевский? — спросил его Михеев.

— Нет, в Киев, сначала в ЦК, — нахмурившись, ответил Бурмистенко. — Я вот что собирался тебе сказать. Нельзя с подозрением относиться ко всем вышедшим из окружения. Роптать люди начинают: вызовы, допросы.

— Опросить мы должны. А они обязаны дать объяснение, что делали в тылу врага. Это вовсе не значит, что их в чем-то подозревают.

— А ты знаешь, что люди боятся выходить из окружения поодиночке? Говорят, замотают особисты, если не будет свидетелей.

— Занятно получается: еще не вышли из окружения, не знают, кто и как будет с ними говорить, а уже боятся… Болтовня! — недовольно воскликнул Михеев. — Я могу назвать десятками красноармейцев и командиров, которые поодиночке пришли из окружения, и в гражданской одежде, честно сказали все о себе и даже о том, где их задерживали немцы — чаще на переправах, о чем спрашивали, почему отпустили… Словом, люди в строю, и никто их ни в чем не обвиняет.

— Приятно слышать, больше не задерживаю, — удовлетворился ответом Бурмистенко и подал руку. — Осторожней там, в лесу драться сложно.

* * *

В Голосеевском лесу и на южной окраине Киева рвались артиллерийские снаряды и мины. Бой не затихал. Совки и Сталинка переходили из рук в руки. Устойчивого переднего края не было Он перемещался под беспрерывными контратаками с обеих сторон.

Группу в сорок чекистов Михеев повел к южному краю Голосеевского леса, бегом проскочили лощину, прячась в густых зарослях.

— Вперед! — рванулся Михеев в редколесье, держа наготове маузер.

— Ложись! — гаркнул кто-то над головой Михеева и придавил его к земле.

Тут же ударили вражеские автоматы, но пули просвистели стороной.

— Осторожнее, — предостерег Плетнев, это он лежал возле Михеева. — Тут ухо держи востро, мигом срежут.

— Могут и срезать, — согласился Михеев, смотря на присоединяющийся батальон пограничников из полка охраны тыла фронта. Батальоном командовал затянутый ремнями портупеи коренастый старший лейтенант. Он то и дело что-то бойко приказывал, и Михеев ощутил неловкость за малочисленность своего воинства.

Когда старший лейтенант повел батальон в атаку, Михеев тоже бросился вперед, во всю мощь голоса крикнув чекистам:

— За мной! Вперед!

Гитлеровцы били плотным огнем, хотя лес и укрывал атакующих. Возле поляны пришлось залечь. Михеев поспешно перезарядил маузер, подготовил гранату. И, не дожидаясь новой волны атаки пограничников, скомандовал:

— Гранаты к бою!

Когда загрохотали разрывы, снова поднялся во весь рост. Он нетерпеливо рвался вперед, как будто хотел первым проскочить Голосеевский лес, но его обходили Плетнев, Плесцов и даже Капитоныч, убежавший от своей машины и тоже кинувшийся в атаку. Анатолий Николаевич понял, что его оберегают особисты, прикрывают собой.

И вдруг по цепи наступающих разнеслась команда, небывалая и никем не слышанная прежде:

— Залечь! Вперед ни шагу! Реактивная артиллерия готовит залп!

Ждали недолго. Залп ошеломил невиданным блеском огненных стрел и устрашающим воем и грохотом. Казалось, ничего живого не осталось там, в расположении врага, затянутом черной полосой дыма.

С правого фланга, нарастая, прокатилось «ура». В боевом кличе вырвалось наружу людское возбуждение, подымая и увлекая вперед. Голосеевский лес неумолчно звенел от стрельбы. Цепи атакующих шли плотно, преследуя уцелевшего противника. Лес был завален трупами гитлеровцев. Враг поспешно откатился.

…Не предполагал Михеев такой встречи с генералом Турковым. Комиссар был наслышан о смелых и удачных боях танкового корпуса, которым командовал Герасим Федорович, знал о награждении генерала вторым боевым орденом Красного Знамени. И вдруг командующий вновь созданной тридцать седьмой армии обвинил Туркова в невыполнении приказа и уклонении от боя. Обвинение тяжкое, и прокурор дал санкцию на арест генерала.

Тягостное чувство испытал Михеев, узнав неприятную новость. Не верилось, что Турков, волевой, заслуженный командир, беспрерывно находившийся со своим корпусом в боях, вдруг стал уклоняться от врага.

— Какие у вас материалы на него? — спросил Михеев у прокурора, когда они выехали в штаб танкового корпуса.

— Приказы командарма, их два, и представление в прокуратуру.

— Он же в пятой армии воевал. Как очутился в тридцать седьмой? — вслух недоумевал Михеев.

— Не знаю, — сверкнул золотыми зубами прокурор.

— А вам известно, дошел приказ командарма до Туркова?

Прокурор задумался.

— Обвиняют в невыполнении приказа, который, разумеется, был вручен. К тому же в уклонении от встречи с противником…

— Я бы не стал полагаться на «разумеется», решая вопрос об аресте.

Штаб танкового корпуса отыскали в рощице под Сталинкой. Генерал Турков, худой, сутулый, с потемневшим, осунувшимся лицом, что-то говорил командирам, держа в руке раскрытый планшет с картой. Он заметил Михеева, улыбнулся устало и немного удивленно, перевел взгляд на прокурора с тремя автоматчиками поодаль, нахмурился, продолжая говорить:

— …В случае удачи гнать на Жуляны, громить тылы, не давать спокойно сосредоточиться для новых атак.

К Михееву подошел начальник особого отдела корпуса старший лейтенант госбезопасности Петров, до войны работавший в Москве.

— Я вас и не узнал, — подал руку Михеев, не мешая генералу ставить боевую задачу, и почему-то вспомнил разговор с женой Петрова Юлией Викторовной, но сейчас было не до расспросов.

— Какое-то недоразумение! — тихо заговорил старший лейтенант госбезопасности. — Чудовищное, я бы сказал.

— В чем дело? Говорите же, — поторопил Михеев.

— Приказ командарма только что доставили. Генерал Турков освобожден от должности и отдается под суд. О каком невыполнении приказа идет речь? Я живой свидетель… Штаб фронта присылает одно распоряжение лично Туркову, командарм требует выполнения своего боевого приказа, а критическая обстановка навязывает другую крайнюю необходимость.

Михеев взглянул на прокурора, и тот понимающе кивнул. А Петров все возбужденнее продолжал:

— Корпус почти не выходит из боев, тает с каждым днем. Танкистов орденами высшими следует наградить, а не обвинять. Кощунство! Я этого так не оставлю, буду жаловаться в самые высшие инстанции!

Освободившись, Турков подошел к Михееву Анатолий Николаевич обратил внимание, что генерал помедлил первым подать руку. Он, конечно, понял, зачем приехали начальник особого отдела и прокурор с автоматчиками, но не подал виду, спокойно сказав:

— Слышал о вашем приезде, малость не застал тогда под Белкой… У вас тоже хватает хлопот… Не пойму только, что за необходимость вам лезть под фашистские танки?

— Получилось так, — ответил Михеев, понимая, что Герасим Федорович ожидает другого, неприятного разговора, и захотел поскорее снять с генерала тяжелый груз. — Голосеевский лес давеча освободили. Особисты, пограничники, командиры штаба фронта одной цепью шли. Фашистов понабили… И вдруг, оказывается, вы неподалеку. Дай, думаю, проведаю.

Зная прямодушный характер Михеева, Герасим Федотович счел его оговорку на случайность приезда моральной поддержкой. Но снова не подал виду.

— Спасибо, что не забыли, — поблагодарил он.

— Ну что вы… Поеду, пора, — протянул руку Михеев и сказал самое главное: — О приказе командарма я доложу генералу Кирпоносу. Еду в Бровары. Уладится. — Михеев не видел, что за его спиной пошел к своей машине прокурор, заметил лишь, как дрогнули веки у генерала и благодарным стало его жесткое рукопожатие. — Да, — вспомнил Михеев, — вам что-нибудь известно о судьбе Ивана Ивановича? Я видел, как подожгли его танк.

— Погиб, считаем.

— В плену он. Это совершенно точно. Видели его в колонне пленных, раненного.

— Неужели?! Жалко. Очень сожалею! Лучший командир бригады был… Он убежит, поверьте, вернется в строй!

— Как говорится, дай бог. Счастливо вам, Герасим Федорович, воюйте на страх врагам! Все уладится, — еще раз успокоил генерала Михеев, уходя.

Турков распрямился, поправил на голове фуражку. И вдруг, поискав глазами ординарца, окликнул его.

— Побрей-ка меня, что ли, — попросил он, ощупывая щетину на подбородке. — Зарос, как арестант… А я нынче вроде именинника.

* * *

В особом отделе Михеева ждал пакет от Белозерского из 5-й армии. Он тут же вскрыл его а стал торопливо читать присланный материал на генерала Артамонова, задерживаясь и просматривая снова отдельные места:

«…Оторвавшись левым флангом дивизии от своего стрелкового корпуса в момент, когда враг еще не вышел к реке Ирпень, комдив Артамонов не принял необходимых и возможных мер к ликвидации разрыва, отдал самовольный приказ сместить полки к плацдарму 5-й армии, предложив командарму Горбаню полк для закрытия образовавшейся бреши (фактически перебросил два полка, второй бездействовал, и, по сути, комдив держал его в резерве для обороны штаба дивизии, а реально — для личной безопасности).

…Пользуясь временным затишьем на левом фланге дивизии, генерал Артамонов скрыл истинное положение, пока оно не было выявлено командованием и предприняты срочные меры для обороны оголенного участка фронта. Однако эти меры оказались запоздалыми и не могли обеспечить надежного заслона врагу, нанесшему удар по данному участку и создавшему угрозу прорыва к правому флангу Киевского укрепрайона.

…Генерал Артамонов на глазах у всех штабистов проявляет трусость и малодушие…»

Бросив бумаги на стол, Михеев вызвал Ярунчикова.

— Прочитай, полюбуйся, — показал он, будто швырнул, рукой на бумаги. — И я-то хорош, уговариваю командование, верю на слово — заменят… Сейчас же пиши постановление на арест Артамонова. Я составлю шифровку Белозерскому для немедленного исполнения ареста. Иначе натворит дел этот перетрусивший генерал.

— А санкция прокурора? — напомнил Ярунчиков.

— Оформляй документы для санкции, я сам этим займусь, — снял телефонную трубку Михеев и позвонил прокурору фронта, попросил его приехать в особый отдел. — В виде исключения, дело очень неотложное, — добавил, смягчая просьбу, Михеев и стал писать шифровку Белозерскому.

Писал он быстро, с нажимом, так что слышно было, как скрипело перо и ширкал по столу манжет гимнастерки. Не закончив шифровку, Михеев вдруг позвонил Кирпоносу:

— Михеев обращается… Извините, надо бы лично, однако обстоятельства… Позже доложу. Скажите, пожалуйста, замена комдиву, о котором говорили, уже есть, назначена?

— Кандидатура есть, но послать замену сможем не раньше завтрашнего дня.

— Соединение может остаться без командира, — счел необходимым поставить в известность Михеев.

— Я не совсем понимаю…

— Он утратил моральное право командовать, трус, от которого можно ожидать любой крайности, вплоть до сдачи врагу.

— Ну это вы слишком… — как всегда спокойно, возразил командующий. — Твердо обещаю, завтра пошлем замену. Приказ сегодня будет. Мы же договорились.

— Через час я могу прийти к вам? У меня еще доклад о генерале Туркове… Хорошо, через сорок минут я буду у вас.

Видя взвинченность Михеева, Ярунчиков решил успокоить его, сказав:

— Я не думаю, чтобы Артамонов дошел до такой крайности. Он это мог давно сделать. Растерялся просто, не хватает силы воли. Одним словом, война показала — не на своем месте человек.

— Вот и надо успеть не дать ему обрести «свое» место. А то встретимся с ним… когда фотографию фашисты пришлют, — Михеев показал рукой вверх, — листовкой, с самолета. И не фальшивку, а с угодливой улыбкой, в соответствующем окружении… Ты чего отложил постановление? Давай оформляй.

— Оно готово. — Ярунчиков положил перед начальником отдела бумагу.

Михеев просмотрел его, молча отодвинул и стал продолжать писать шифровку. Откуда им было знать, что в это же самое время Белозерский передал для Михеева срочную радиошифровку о том, что генерал Артамонов, изменив Родине, перешел на сторону гитлеровцев.

Когда Михеев получил это известие, у него задрожали губы, лицо напряглось и только глаза растерянно блуждали, будто он стыдился взглянуть на стоящих рядом сотрудников, дышал прерывисто — так велико было возмущение случившимся и недовольство самим собой.

— Все свободны, — сказал наконец Михеев и, видя, что Ярунчиков не собирается уходить, повторил: — Ты тоже свободен.

Ярунчиков не подчинился, не мог оставить Михеева в рту минуту один на один с большой неприятностью, догадываясь, что начальник отдела решил взять всю вину на себя.

— Что у тебя? Я же сказал… — жестко бросил Михеев, начав писать: «Наркому внутренних дел СССР…»

— Не мучайся, Анатолий Николаевич. Давай вместе обмозгуем, — придвинул стул поближе и сел Ярунчиков. — На арест Артамонова у нас не было достаточных причин. Мы не располагали данными о возможной измене. Материалы, которые сегодня получили, давали лишь повод для догадок. А догадки не являются основанием для ареста…

— Какие догадки?! — перебил Михеев. — Нам с тобой сейчас надо думать не о том, как обелять себя, чистыми выйти из этого позорного, непростительного для нас факта… Туда, в дивизию, сейчас же пошли Плетнева, пусть на месте во всем разберется. И вернется с сотрудником, который обслуживал штаб дивизии, здесь его судьбу решим… Все. Надо немедленно доложить наркому о чрезвычайном происшествии.

Ярунчиков тихо, на цыпочках, вышел.

 

Глава 25

Враг прорвал оборону севернее и южнее Киева. Эта новость для Лойко была все же неожиданной, хотя он сам передавал радиограмму о подготовке противника к мощному наступлению и форсированию Днепра. Эту шифрованную радиограмму Лойко отправил сразу же, как только Миша вернулся с явки, не дожидаясь темноты и не покидая своей базы. Донесение было особой важности.

Ночью они спали по очереди. Стышко настрого запретил приближаться к шоссе и разъяснил: «Ваша задача — следить за передвижением войск и сообщать в донесениях, а наращивание или прекращение переброски — указывать особо».

Нынче, как никогда, шоссе гудело и содрогалось от потока машин, тягачей с пушками и танков.

«Кажется, началось…» — встревожился Лойко. Миши с ним не было, он вчера заночевал на хуторе и вернуться должен был утром. Алексей Кузьмич всматривался в жиденький клин леса, в пологую кривизну лощины, за которой виднелось село, — Миша всегда появлялся оттуда, но знакомой худенькой фигурки не видел.

Лойко попытался установить связь с радистом особого отдела в неурочное время. И это ему скоро удалось сделать: на Большой земле стерегли его позывной. Ответили коротко:

«Подтверждаю. Ясно. Восток».

— Подтверждают наступление и прорыв врага, — вслух расшифровал Алексей Кузьмич. «Восток» означало: перебирайтесь ближе к фронту.

Точно такую же новость нес Лойко и Миша Глухов. Чуть ли не до рассвета он прождал у деда Артема связного от Стышко и невыразимо обрадовался, увидев Севу Бугаенко. Тот попил воды и сразу увлек Мишу со двора, чтобы затемно уйти с хутора. Молча они прошагали до ближайшего леска, присели. Бугаенко отдал Мише донесение, пересказал распоряжение Василия Макаровича о том, что очередная встреча со связным назначается через три дня ближе к полуночи у млына, то есть возле ветряка с восточной стороны села, в котором их задержал рябой староста, прозванный ими «свояком». Если встреча не состоится, ждать следующей ночи.

Они распрощались, похлопав друг друга по плечам, и Миша, увидя, что Сева направляется на восток, удивленно спросил:

— А ты куда? Тебе разве не обратно?

Бугаенко помедлил с ответом, но все же решился сказать:

— Послали к своим, через фронт… Есть такое, что не передашь по рации. Да и переводчика нет. Кое-как разобрали, документы важные.

— Где достали? — полюбопытствовал Миша.

— Фрицевского генерала заловили, распотрошили, а в пузе у него ценные сведения, — с серьезнейшим видом ответил Бугаенко.

— Ну и топай, — обиделся Миша. — Сидим тут, ничего о вас не знаем. Хотел обрадовать Алексея Кузьмича.

— И знать не надо Нам тоже еще нечем похвастаться. Партизаны вот начинают действовать. Легковушку захватили с каким-то важным фрицем. А у него портфель… Бумаги нам передали. Буланов Леша принес. Ну а доставить через фронт мне поручили. Ночи больно короткие. Днем как-то изворачиваться надо, но идти.

— Не попадись, — простодушно предостерег Миша, уважительно смотря Севе в глаза.

— И тебе того же, — деловито пожелал Бугаенко и пошел своей дорогой.

Миша Глухов миновал уже большую часть пути, обогнул село — вчера тут на него набросились собаки, и теперь он запасся корявым, проржавевшим осколком снаряда, чтобы в случае чего было чем отбиваться. Он сильно устал от быстрой ходьбы и даже под горку в лощину спускался шагом, вошел в редкие дубки и вдруг присел, сквозь деревья разглядел стадо коров.

«Чье оно? Не колхозное же… Кто-то пасти должен», — насторожился Миша. Он уже потихоньку начал обходить стадо, чтобы незаметно проскользнуть в лес, как вдруг у самых ног увидел лежавшего гитлеровца; тот спал, прижав автомат к груди.

Что произошло после, Миша в точности не помнил; со всей силой ударил он сонного солдата корявым осколком в висок и растерялся, кажется, метнулся не в ту сторону, куда шел, увидел усатого мужика с винтовкой через плечо, бросился бежать… Слышал выстрел позади, потом еще два и упал, обессилев, отчетливо различая быстро приближающиеся шаги, не шевельнулся, даже не поднял головы… Его встряхнули, поставили на ноги сильные руки. Увидел Алексея Кузьмича.

— Ну, дружище!.. — покачал головой Лойко. — Уложил я их, а то бы капут был нам… Посиди-ка тут, я сейчас.

Но Миша быстро отдышался и направился следом. Алексей Кузьмич внимательно рассматривал документы убитых, то и дело посматривая в сторону села — не прибежит ли кто-нибудь на выстрелы.

— Тикаем, — посоветовал Миша, не понимая, почему они медлят.

— Бери-ка кнут и гони коров к просеке, — не слушал, торопясь, Лойко. — А я тут приберу, чтобы следов не осталось… И за рацией слётаю.

Оставшись с двумя десятками идущих коров, Глухов только теперь почувствовал тревожное удовлетворение от своего поступка и сам себе показался взрослым, как будто перешагнул невидимую грань, за которой окончилась его мальчишеская жизнь.

…Теперь по документам Лойко стал Иваном Королевым, полицаем, которому поручено доставить восемнадцать коров в тылы немецкой пехотной дивизии.

Рацию положили в мешок, связали его за лямки с объемистым фрицевским ранцем и приспособили ношу быку на спину. В этом был расчет: если захотят фрицы молока, возьмутся за коров.

Как ни жалко было бросать шмайсер, с ним пришлось расстаться: полицаям автоматы не давали. И шел Иван Королев, доверенное фашистское лицо, в открытую неся за плечом тяжелый карабин, а за поясом под рубахой — свой безотказный ТТ.

Стадо гнали к фронту и вдоль него, с похвальным усердием «стремясь» к тылам пехотной дивизии. Постоянное перемещение разведчиков давало возможность в любое время передавать командованию добытую информацию о вражеских войсках. Чаще вечером, а то и днем, останавливаясь на выпасе, Лойко готовил рацию для связи, спокойно передавал сводку, зная, что его помощник зорко смотрит по сторонам.

Несколько раз их останавливали фашисты. Документы были в порядке. Они гнали стадо поближе к расположению войск, предлагали солдатам доить коров, ссылаясь на то, что справиться самим не под силу.

Вот тут-то Миша становился зазывалой. Он шнырял среди вражеской техники, приглядывался, запоминал. И как-то восхитил Алексея Кузьмича своей наблюдательностью.

— Танки стоят здоровенные, какие-то лобастые, и пушки во-от такие, — показал он толщину ствола руками с растопыренными пальцами.

Лойко погнал скот поближе к танкам и тоже удивился: таких он никогда не видел, Миша подсказал:

— У танкистов чуть ли не у всех ленточки разноцветные вот тут, под пуговицей, — показал он на грудь. — Это награды? Отличились где-то.

Вскоре важная новость полетела в эфир. Закончив передачу, Алексей Кузьмич ободрил мальчишку:

— Гордись, твои вести известны в штабе фронта.

Приятной была Мише похвала. Он даже засмущался, как девушка.

Но благодушное настроение длилось недолго: подошли к передовой, которую наши оставили. Грустно оглядели поле боя. Задерживаться не стали. Вечерело, и они спешили. Неожиданно позади на шоссе остановились два крытых грузовика, и из них попрыгали на землю солдаты. Сразу — к стаду, а двое направились к Алексею Кузьмичу.

Лойко спокойно пошел навстречу. Он ожидал, что вот сейчас у него спросят документы и тогда он не спеша вынет из кармана… Удар прикладом в плечо сбил Алексея Кузьмича с ног.

В стороне загремели ведра, вскрикнул Миша и притих. Слышались возбужденные, непонятные голоса.

Когда Лойко поднялся, у него не было ни винтовки, ни пистолета. Он пробовал объясниться, пальцем показывая на свои документы, оказавшиеся в руке солдата. Гитлеровец замахнулся на него кулаком, но не ударил, остановленный окриком фельдфебеля. Тот стоял возле вываленной из мешка рации — советской, в зеленой покраске…

Мишу бросили в кузов первым. А когда втолкнули туда Алексея Кузьмича, мальчишка с наивным видом спросил:

— За что они нас?

— Разберутся, парень. Ты-то, кажись, из этих мест…

Их отсадили друг от друга. Но Миша уже догадался, что надо говорить ему, когда спросят: «Пристал к дяденьке со стадом, чтобы прокормиться… коров доил…»

Было уже темно, когда их привезли в село, и, если бы не знакомый двор старосты — «свояка», разведчики не сообразили бы, где находятся.

* * *

Остатки расчлененной 6-й армии продолжали драться в полном окружении, пытаясь выйти к своим. Прорыв к реке Сенюхе захлебнулся. Враг предложил окруженным сдаться. Ответом был последний, отчаянный бой, попытка прорваться в северном направлении, где, по расчетам, могли еще находиться части 26-й армии.

Прорыв успеха не имел. Пробиться сквозь густое скопище вражеских войск оказалось не под силу. Уцелевшие разрозненные группы 6-й армии стали выходить из окружения самостоятельно. Шли на Кировоград.

…Михаил Степанович Пригода с тремя командирами штаба армии и несколькими красноармейцами остановились на дневку в селе Вербки. Пожилая хозяйка хаты, готовя на тагане ведерный чугун еды, рассказывала:

— Недолго носились тут немцы, утром понаехали, к вечеру исчезли. Они вдоль больших дорог держатся… Собирали нас возле школы. Пузатый фриц с грузовика орал: «Господа! Мы вас освободили…» А сам все об уборке хлеба надрывался. «Новый порядок», говорит, требует свой порядок. Обещал землю и колхозное добро, которое они уже понахапали, между всеми распределить. Церковь обещал восстановить, а в религиозные праздники разрешить молиться, не работать.

— Объявления какие-то на столбах, о чем они? — спросил Михаил Степанович, собираясь бриться.

— Приказов понавешали, — выглянула в окно хозяйка и пошире растянула штору. — Четырнадцать пунктов расписали, и в каждом — расстрел: за неподчинение, за порчу проводов, телеграфных столбов, уничтожение хлеба, скота… Все-то я и забыла.

— Старосту избрали?

— В тот же день, — присела рядом с Пригодой хозяйка. — На работу каждый день гоняет. Осенью обещают по двенадцать пудов зерна на человека дать.

— И вы поверили? — Очень уж задело Михаила Степановича это обещание.

— Нешто народ глупый, сразу поняла хитрость: побольше хлеба собрать желают и вывезти. Как тут быть?

Мыльная кисточка в руке Пригоды еще некоторое время продолжала ходить по щеке, но все медленнее, останавливаясь.

— Как быть? — повторил Михаил Степанович задумчиво. — Желательно, чтобы ничего врагу не досталось.

— Легко сказать, — пошла к таганку хозяйка. — Они вон, пока день стояли, шесть раз заставляли корову доить. Всех курей переловили, один кобель остался, и того чуть не прибили.

Будь этот разговор с мужчиной, Пригода никак бы не удовлетворился таким несложным ответом. Но перед ним стояла пожилая женщина, и он счел достаточным то, что услышал.

А та не успокоилась:

— В Каменке вон мальчишка ухлопал спящего офицера, глупый, у себя на квартире расправился, повесили его. Да еще семнадцать школьников собрали возле клуба и расстреляли. Запугивают народ.

…Спали на сеновале. Дежурили по очереди. Хозяйка пошла раздобыть гостям еды на дорогу. Вернулась с пожилым дядькой на телеге.

— Получайте харч, — сдвинула с задка сено женщина. — Хлеба на всех, сала… Деверю вот спасибочки, выручал.

Деверь сразу с вопросом:

— Правду балакают фрицы, будто и Ленинград и Москва окружены?

— Врут, конечно, языком-то они уже и Киев взяли, — ответил Пригода с усмешкой.

— Во-он оно что, — потер седой затылок дядька. — А японец, турка ничего?.. Ну на Кавказе, на Востоке нет войны?

— Кто это говорит? — насторожился Михаил Степанович.

— Захватили, толкуют…

— Ерунда, — отмахнулся Пригода. — Два дня назад там тихо было… Спасибо вам. От Советской власти спасибо. Прощевайте пока.

— Эх, хошь бы дня на три она вернулась, Советская власть, — сверкнули у дядьки глаза. — Перевешали бы сволочей, которые фашисту зад лижут, а потом и помереть не страшно.

— Вернется, и навсегда, это я вам твердо говорю, — заверил Михаил Степанович и низко поклонился хозяйке. — Вернемся, мать!

 

Глава 26

До заседания Военного совета фронта Плесцов не смог доложить Михееву оперативную информацию из особых отделов армий и корпусов.

— Погоди, такие бумаги наши захватили у врага, не до чего сейчас, — отмахнулся от него Анатолий Николаевич. — По пути в штаб доложишь, возьми материалы.

В кабинете у Михеева находились Ярунчиков и вернувшийся из вражеского тыла Сева Бугаенко, а сбоку стола склонился над бумагами переводчик Акопян. Разговаривали тихо, чтобы не мешать лейтенанту переводить на русский язык немецкие документы: два приказа генерала Штапфа и директиву с анализом боевых действий на киевском направлении за минувшую неделю.

Акопян торопился, но писал старательно, потому что Михеев следом за ним читал перевод и делал себе выписки — самое главное, о чем собирался доложить на Военном совете. Анатолий Николаевич успел сразу при появлении Бугаенко расспросить его о работе разведывательных групп в тылу врага, о связи с партизанским подпольем — сам давал Стышко явки, полученные от Бурмистенко, интересовался, как удалось достать принесенные немецкие документы, стал просматривать их и тут же вызвал Акопяна, отложив беседу с разведчиком на более позднее время.

Воспользовавшись моментом, Ярунчиков спросил Бугаенко:

— Где линию фронта переходили?

Сева перевел на него свои большие глаза.

— Я не переходил… А то бы так скоро не добрался.

— Да как же вы?! — изумленно вырвалось у Никиты Алексеевича, что Михеев даже обернулся. — Сплошной линии обороны, что ли, не оказалось?

— Не знаю, есть или нет, — пожал плечами Сева. — Я через Днепр переправился, сразу попал к нашим. Попросил связаться с особым отделом фронта. Меня в штаб, оттуда на машине сюда, к вам.

— Мне звонили… — пояснил прислушивавшийся Михеев.

— Ну а через Днепр-то на чем? И сухой… — не удовлетворился еще целиком Ярунчиков.

— На бронекатере… Он за разведчиками пришел, высаживал прошлой ночью, а я на них налетел, думал найти лодку… Повезло вот.

— Да, сверхудачно… — дал свою высшую оценку Ярунчиков.

Вошел запыхавшийся Грачев, увидел устало сидящего Бугаенко и с обеспокоенным лицом подошел к Михееву.

— Потом поговорим, поздно явился, — оторвался от записи Михеев и, приметив тревогу Мирона Петровича, успокоил: — Все нормально, даже на залишке. Займись своим воспитанником, прежде накорми, много не мучай расспросами, пусть отдохнет, Переводчик в группу Стышко нужен. Поезжай в Киев, подбери хорошо владеющего немецким. Лучше бы мужчину в возрасте… Ну сам знаешь. Три дня даю тебе сроку.

Бугаенко мечтательно дополнил:

— Снова на бронекатере бы на тот берег. Никаких хлопот. Сверхудачно!

И все заулыбались, даже Ярунчиков.

— А что ж, это дельная мысль, — поддержал Михеев.

…На заседании Военного совета Плесцов присутствовал впервые. Он хорошо знал то, о чем докладывал Михеев, — вся информация проходила в основном через Ивана Михайловича, но не представлял, с каким глубоким проникновением в живой организм фронта ведется здесь острый разговор, дается оценка боевой силы войск, измотанных, истерзанных непосильными боями, в невообразимом напряжении сдерживающих новый, усиленный нажим врага, двинувшего свои дивизии севернее и южнее Киева.

Плесцову были известны выводы, которые делал Михеев из ежедневной чекистской информации, часто неожиданные по глубине и предусмотрительности, позволяющие комиссару своевременно посвящать командующего в причины и следствия неблагоприятного развития событий. Просчет, который был допущен с генералом Артамоновым, до сих пор тяжело переживаемый Михеевым, командующий фронтом открыто взял на себя, что, впрочем, не уменьшило чувства собственной вины у Анатолия Николаевича.

Докладывая на Военном совете о предательстве Артамонова, Кирпонос заявил о том, что он лично был своевременно предупрежден начальником особого отдела фронта сначала о необходимости замены комдива, а затем и о возможной его измене, не только подчеркивая этим чрезвычайную важность сообщений комиссара госбезопасности, но и настаивая на безотлагательности решений, которые подсказываются чекистскими выводами.

С каждым разом информация и заключения Михеева становились значимее, их ждали на Военном совете. Не повторяя, но дополняя данные штаба фронта, начальник особого отдела стремился совершенно определенно объяснить, а если требовалось, то и документально подтвердить причины успеха и неудач на разных участках обороны.

Плесцов ждал выступления Михеева, при этом, правда, думая всего лишь о том, что у комиссара есть важное сообщение. Ивану Михайловичу было приятно от мысли, что армейские чекисты — деятельные помощники руководства фронта.

Слушая начальника штаба генерал-майора Тупикова, Плесцов острее понял, насколько ухудшилось положение фронта. Плотный, со строгим, уверенным лицом и умным, сосредоточенным взглядом, Василий Иванович Тупиков почему-то показался Плесцову самым воинственным из присутствующих. И даже его зачесанные набок волосы, открывавшие залысину возле пробора, почему-то усиливали это впечатление. Иван Михайлович знал, что Тупиков встретил войну в Германии, будучи военным атташе советского посольства. Это он неоднократно доносил из Берлина о грозящей опасности Родине и называл возможные сроки гитлеровского вторжения между 15 мая и 15 июня. Вернувшись на Родину после обмена с Германией дипломатическими работниками, Василий Иванович в конце июля прибыл на Юго-Западный фронт.

Тупиков докладывал кратко и четко.

— Пятая армия и двадцать седьмой корпус организованно отходят к Днепру, — указал он на карте севернее Киева. — Их отрыв от тридцать седьмой армии растет. Стрелковый корпус несет большие потери от ударов одиннадцатой немецкой танковой дивизии. От Гомеля на Чернигов враг бросил вторую армию, кроме того, повернул на юг новые войска группы армий «Центр», наступающие на московском стратегическом направлении и теперь угрожающие обойти правый фланг нашего фронта.

Кирпонос вставил:

— Перед главкомом направления маршалом Буденным надо поставить вопрос либо о подчинении пятой армии Центральному фронту, либо о передаче нам его левофланговой двадцать первой армии для надежного стыка с Брянским фронтом. Необходимо единое командование этими силами.

Военный совет поддержал предложение командующего.

— Мною получено указание Ставки сформировать из части сил тридцать седьмой и двадцать шестой армий новую, сороковую армию и развернуть ее на Десне, севернее Конотопа. Думаю, удар на Чернигов, безусловно, подтверждает неудачу южной группы войск противника и рассчитан для их поддержки, — добавил Кирпонос.

— Выход немцев к Окуниново и захват моста через Днепр осложнили обстановку в этом районе, смею утверждать, непоправимо, — продолжал Тупиков. — Нынче мост удалось разрушить. Однако шестая армия успела переправить по нему на левый берег Днепра значительные силы и создала мощный плацдарм, откуда пытается ударить во фланг и с тыла Киевского укрепрайона.

Сказав о неотложных мерах, которые необходимо предпринять, генерал Тупиков предложил срочно передислоцировать штаб фронта в Прилуки.

Следом за начальником штаба поднялся Михеев.

— В дополнение к сказанному Василием Ивановичем Тупиковым должен отметить умелый маневр пятой армии, организованно и хитро отошедшей на левый берег Днепра. Примечательно мнение противника на этот счет, которое стало нам известно вот из этого только что доставленного подлинника, — показал его Михеев присутствующим. — В нем есть такие строки: «Как и прежде, эта армия сумела, усилив сопротивление с фронта, ввести в заблуждение командование действующих против нее немецких соединений и скрыть подготовку к отходу, чтобы затем внезапно отступить на всем фронте».

— Объективная похвала, — довольно произнес Тупиков.

— А вот иная подробность из приказа генерала Штапфа командиру одиннадцатой танковой дивизии, которая рассекла правый фланг отходящего двадцать седьмого корпуса и захватила мост у Окуниново: «…Воспользоваться хаотическим отходом войск названного стрелкового корпуса русских, упредить его выход к переправе, овладеть ею и обеспечить на левом берегу Днепра стратегически важный плацдарм до подхода шестой армии». Подчеркиваю, «стратегически важный плацдарм». Не стану отнимать время на единственный вывод в отношении командования корпуса. Добавлю одно: ответственность за невзорванный мост, хотя для уничтожения его в случае прорыва врага все было готово, ложится не только на коменданта переправы. Учли все, вплоть до прямой связи со штабом фронта…

— По телефону и аппарату Морзе, — уточнил Тупиков.

— Но забыли о том, — продолжал Михеев, — что встречаются командиры, которые легко произносят: «Есть!», «Слушаюсь!» — но не умеют проявить решительную инициативу, попадая в сложную обстановку.

Он еще говорил о том, как велики контрасты в моральном облике частей и соединений, дерущихся с врагом в одинаково трудных условиях, подметив для примера, что в 5-й армии намного меньше проявлений трусости, чем в том же 27-м стрелковом корпусе.

— Это в порядке дополнения, — снова подчеркнул Михеев, продолжая. — Я не стану зачитывать добытые вражеские документы — с их содержанием в переводе вы можете ознакомиться, — но остановлюсь на некоторых главных моментах. Первое. Одиннадцатой танковой дивизии врага по подходе передовых частей шестой армии на захваченный стратегический плацдарм — имеется в виду Окуниново — приказывается, развивая успех, к 26 августа занять Остер и выйти в направлении Нежина, то есть прямо на восток. Восьмой танковой дивизии приказано сосредоточиться на захваченном рубеже юго-восточнее Остера и быть готовой для нанесения рейдового удара на Прилуки.

Михаил Петрович Кирпонос вопросительно взглянул на Тупикова, и тот понял: командующему вспомнилось высказанное начштаба предложение перевести штаб фронта как раз в Прилуки.

— Замысел противника, по-моему, ясен. Он переходит к осуществлению важной тактической цели — охватить правое крыло фронта. Необходимо это учесть сейчас же, здесь, — оглядел Михеев присутствующих, будто бы желая узнать, как воспринято его сообщение. Увидя понимание на лицах, продолжал: — Второе. Вражеским войскам южнее Киева, на левом крыле нашей тридцать седьмой армии, дано указание прекратить активные боевые действия, перейти к обороне, перебросив двенадцатую танковую и двадцать девятую стрелковую дивизии на Каневский участок для сосредоточения, наведения переправы через Днепр и последующего захвата плацдарма. Предлагается два варианта в выборе места переправ, они обозначены на схеме. Я позволю себе высказать мысль о том, что мы, возможно, недооцениваем важность этого участка. Мне известно, под Каневом сейчас скопилось около двадцати наших танков, много повозок с боеприпасами и снаряжением. Там образовалась пробка, толчея. Переправа налажена плохо, капитан речного флота отказывается грузить танки на паром… Я послал в Канев боевого чекиста. Он справится со своей задачей. Но я позволю повториться: возможно, мы недооцениваем стратегической важности каневского участка фронта. Нельзя повторить ошибку, допущенную под Окуниново.

Тупиков взял у Михеева немецкие документы вместе с переведенным текстом и передал их командующему фронтом, предложив:

— Это нужно сейчас же обсудить.

…Над Каневом кружили «юнкерсы». Отгоняемые зенитным огнем и тройкой периодически взлетающих краснозвездных истребителей, вражеские бомбардировщики никак не могли прицельно сбросить бомбы на паром и самоходные баржи, неторопливо пересекающие широкую реку.

Наши отходящие войска стремились к переправе. На холмистом правом берегу Днепра было людно, потому Плетнев не сразу разглядел приткнувшиеся под обрывом танки и направился к танкистам.

— Почему стоите, не переправляетесь? — спросил он первого попавшегося ему танкиста.

— Не сажает речной капитан, перевернем и потопим, кричит, плавсредства, посигают танки за борт. И еще шумит, что у нас по снаряду на пушку и по ведру горючего на мотор, дескать, какой шут переправлять…

Последних слов Плетнев уже не слышал. Он ринулся к широким мосткам, ведущим на дебаркадер, кое-как прижимая к бедру колодку с маузером, чтобы не оторвали, протиснулся к лестнице, ведущей в надстройку пристани, стремясь к взъерошенному и потному капитану-речнику, надрывно кричащему в мегафон.

Плетнев потряс капитана за костлявое плечо, спросил громко:

— Почему не грузите танки? Что у вас творится тут?

— Курортники на пляж рвутся! — зло огрызнулся взвинченный происходящим капитан.

— Я с поручением Военного совета и особого отдела фронта, — снова ухватил за плечо капитана Дмитрий Дмитриевич. — Давайте наводить порядок.

— В две глотки? — утерся рукавом парусинового кителя капитан.

— Почему же не переправляете танки?

— На чем? Там десяток одних тридцатьчетверок, считай, каждая по полсотни тонн. Как я их погружу? И не говорите, совсем без переправы хотите оставить. Наши лайбы узки, текут, вихляются с борта на борт.

— Я отвечаю за переправу танков! — выпалил ему в лицо Плетнев. — Готовьте паром!

— Не позволю! Покажите мандат! — потребовал капитан, а прочитав документ, сунул его обратно в руку чекиста, стих, но продолжал упорствовать: — Не можем, я же все-таки больше понимаю…

И тут они оба заметили непонятную заминку людей, штурмовавших дебаркадер. Из уст в уста передавалось: «Командующий фронтом приехал!»

С Кирпоносом на переправу приехали Михеев и Плесцов. Они пошли вдоль колонны танков, одобрительно примечая, как подтягиваются, стараясь выглядеть бодрее, командиры и красноармейцы.

Кирпонос шел ровно и даже как будто неспешно, своим обычным широким шагом, вскользь оглядывал лица бойцов и командиров, словно стараясь ободрить взглядом: «Отходим, да… так складывается… и вы верьте, верх наш будет».

Плетнев, догнав начальство, доложил Кирпоносу об упорстве капитана-речника и уже хотел сказать, что собирается предпринять, но командующий упредил его:

— Невозможно, говорит капитан? А вот неподалеку пару дней назад я был свидетелем переправы танков на неприспособленных паромах. Сделайте так: паром покрепче пришвартуйте к пристани. Танки пусть идут на средней скорости и так, чтобы каждый сразу влетал на центр парома и отходил в сторону. Понятно? Объясните маневр начальнику переправы… Возьмите ее под свой контроль.

Командир танковой бригады, моложавый белобровый майор Семенов, увлек Дмитрия Дмитриевича к крайнему легкому танку. Сидя на нем, они въехали по скрипучим мосткам на пристань. Паром оказался зачаленным крепко, и майор уже хотел дать команду водителю: «Вперед!» — но Плетнев остановил:

— Погодите! Надо же с ходу, на средней скорости… Предупредите водителей. И пусть лучше каждый из них подойдет сюда, посмотрит, как ему вылетать с мостков.

Первый танк уверенно плюхнулся на середину парома, застыл, будто огляделся, потом двинулся назад, освобождая место справа. И следом второй танк занял свое место, а третий — Т-34, вставший посредине, притопил паром, который плавно отвалил и тяжело пошел к левому берегу.

Видя, что переправа танков идет как надо, Плетнев сказал майору Семенову:

— Продолжайте в том же духе. А я к самоходкам слетаю, посмотрю, кто это там порядок наводит.

…Кирпонос ехал к переднему краю каневского плацдарма. Сопровождавший его Михеев усилил охрану командующего несколькими особистами 26-й армии. Навстречу непрерывно текли отходящие войска.

На дороге тесно, в воздухе удушливый дым, в поле на корню горит подожженный хлеб. Всюду разбитые повозки, машины и кое-где неисправные танки. Многого уже насмотрелся Кирпонос за недолгие недели этой не первой в его жизни войны и все же внимательно, с болью в глазах приглядывался ко всему вокруг, как и в начальные дни боев.

От Стародубки отправились пешком на командный пункт стрелкового полка. Михеев шел рядом с командующим, ни на шаг не отставая, готовый в любой момент прикрыть его своим телом. Противник находился в полутора-двух километрах, и Анатолий Николаевич остро чувствовал опасность, которой подвергает себя Кирпонос, и в то же время не мог, не имел права на слишком настойчивый совет поберечься: командующий вряд ли бы прислушался.

Идущий поодаль Плесцов все это видел и понимал, стремясь тоже держаться поближе к Михееву. Но тут, когда они оказались в рощице, на КП стрелкового полка, Плесцов вдруг увидел среди командиров полкового комиссара Якубова, с которым вместе учился и закончил политучилище.

— Вот это встреча! — изумился тот, и его правый глаз сощурился в щелочку. — Воюю, Ванюша, начальник политотдела. Бьемся нещадно, только к боевому духу еще бы добавить техники…

Якубов как будто боялся, что не успеет всего сказать, говорил быстро, поглядывая по сторонам.

Иван Михайлович не дослушал, заторопился навстречу подходящим Кирпоносу и Михееву, второпях не успев даже на прощание пожать Якубову руку.

Но он поторопился напрасно. Полковой комиссар вытянулся перед командующим, лицо его светилось радостью, а сам он подался вперед.

— Якубов! — обрадовался и командующий, подавая руку давнему знакомому по финской кампании.

— Так точно, товарищ генерал-полковник! — откликнулся Якубов; встреча с Кирпоносом для него не была неожиданностью — на нее и рассчитывал полковой комиссар, разговаривая с Плесцовым. При этом промелькнули в его памяти эпизоды встреч с Кирпоносом во время боев с белофиннами, и особенно один незабываемый случай. Тогда беспримерным броском через Финский залив дивизия под командованием Кирпоноса вышибла врага с северного берега, и Михаил Петрович, не обращая внимания на артобстрел и начавшуюся бомбежку, руководил боем; вдруг возле него, совсем рядом, упала авиабомба. Взрыва не последовало, но он мог произойти в любую секунду. Якубов вместе с присутствующими здесь бойцами упал на землю. А стоявший рядом с Кирпоносом адъютант Георгий — фамилию его Якубов забыл — в растерянности присел. И все уставились на спокойно стоявшего генерал-майора Кирпоноса. Тягостная пауза длилась две-три секунды, может быть, и того меньше. Потом Якубов увидел, как комдив сильным толчком ноги сбросил бомбу под откос. Тотчас же в овраге раздался оглушающий взрыв. От неожиданности все застыли, только теперь осознав происшедшее.

Сейчас Кирпонос произнес с горькой усмешкой:

— Что так пристально смотришь на меня, будто не узнаешь? Наступающим привык видеть? — Он пожал сильную руку Якубова. — Обидно, но не тебе же объяснять ситуацию.

— Невозможное иной раз делаем… — с пониманием, не требующим разъяснений, ответил Якубов.

— Далеко отступили, верно, — упрямо кивнул головой Кирпонос — Но ничего. И наш час придет. Грянет! — И, уходя, добавил: — Пусть даже если все ляжем костьми на последнем рубеже, с которого другие начнут разгром фашистов!

…Переправа не прекращалась и ночью. В помощь Плетневу начальник особого отдела 26-й армии прислал двоих оперработников. И когда на обратном пути Кирпонос со своими спутниками появились на дебаркадере, Михеев взял Дмитрия Дмитриевича с собой.

Переправились на левый берег. Машины направились к Прилукам — туда переместился штаб фронта. Было тихо, клонило ко сну.

Анатолий Николаевич то и дело потирал ладонями лицо, чтобы не задремать. Он видел, как Кирпонос опустил фуражку на лоб, склонил голову и вроде бы уснул. «Ему и вовсе только в пути передышка», — посочувствовал Михеев и стал размышлять о предстоящих делах: вспомнил разведчиков, находящихся в тылу врага, Антона Сухаря, который сейчас ждет или уже получил сброшенную с воздуха взрывчатку от «хозяина» гитлеровской агентуры.

Вдруг сильный тупой удар с ходу остановил и развернул машину. Анатолий Николаевич ничего не успел сообразить, ударившись грудью о переднее сиденье, потом услышал голос Кирпоноса.

— Фу ты!.. Опять эта нога… — процедил генерал сквозь зубы.

Ему помогли выйти из «эмки», ударившейся о затормозивший грузовик. Морщась, Кирпонос опустился на приступку, с досадой сказал:

— Этого еще не хватало, черт побери!.. Костыли-то мне теперь совсем некстати. Вот незадача! — ощупывал он и поглаживал ногу пониже колена.

 

Глава 27

В эту августовскую ночь далеко друг от друга в тылу врага произошло несколько событий, подробности которых так или иначе стали известны особому отделу фронта.

…Допрос Лойко был коротким.

— В документах сказано, кто я и куда гнал скот, — настойчиво отвечал Алексей Кузьмич. — Приказ выполнял… Был со мной ваш солдат, имущество его. Он пошел тылы дивизии искать…

Лойко избили жестоко, до потери сознания.

Мишиной версии о том, что он пристал к незнакомому человеку со стадом, то ли поверили, то ли пропустили ее мимо ушей. Но не освободили, а вместе с Алексеем Кузьмичом швырнули в прохладное, сырое, со стойким запахом гнилой картошки овощехранилище.

— Вот так, значит, Миша… — немножко освоившись и погладив парнишку рукой по голове, сказал Лойко. — А староста-«свояк» перепугался, не вошел в комнату.

Снаружи доносились шаги часового, становились гулкими возле двери.

— Стой на своем: не знаешь меня. Так будет лучше, — посоветовал Алексей Кузьмич. — Выкрутишься — иди через фронт.

Снова помолчал, думая о Мише. Смертельная опасность навсегда породнила его с пареньком. На душе и вовсе стало тревожно.

Ощупывая руками неприятные, заплесневелые стены, Лойко поглядывал на потолок, надеясь увидеть полоску неба — вытяжные трубы должны быть в овощехранилище. Заметив просвет, Алексей Кузьмич посадил Мишу на плечо, и тот дотянулся до квадратного отверстия.

— Уцепись как-нибудь, пролезь, — поторопил, обрадованный, Лойко. — Становись на плечи.

— Гвозди торчат здоровые, — больно уколол руку Миша.

— Дальше пошли… — Алексей Кузьмич сделал несколько шагов и почувствовал, как парнишка дернулся на его плече.

— Дыра… Небо! И гвоздей нет.

— Лезь, Мишута, — еще нетерпеливее заторопил Лойко. — Только тихо, по-кошачьи. Уйдешь, лети к ветряку за селом, сегодня-завтра ночью кто-то из наших должен прийти. А если никого не будет, вернись к деду Артему, — наставлял напоследок Лойко, начиная тревожиться, как бы часовой не заметил беглеца.

— Ладно, — отозвался Миша, не успев спросить: «А как же вы-то?»

Отверстие было узким, но парнишка без труда просунул в него плечи, оперся на земляную кровлю руками и одним движением выполз, распластался на пологой крыше.

После кромешной темноты овощехранилища на улице показалось очень светло: небо в звездах, за селом яичным желтком маячила луна. Шаркали сапоги часового. Он ходил рядом, вдоль стены. Миша лежал в оцепенении, понимая, что ему не осилить стражника, и мучился оттого, что Алексей Кузьмич остается в неволе.

Тихо и неприметно Миша переполз на противоположный скат крыши, который спускался вровень с землей, по-пластунски миновал заросшие бурьяном кусты и все полз, полз, пока не обессилел. Поднявшись, он осмотрелся — село находилось близко, но Миша не разглядел его за темнеющей возвышенностью. Пригибаясь, он пошел быстрее и быстрее от жилья, помня о ветряке, который надо было еще отыскать.

* * *

В стороне от больших дорог, глухими местами пробиралась небольшая группа Михаила Степановича Пригоды. Шли днем и ночью в направлении на Кировоград. Но вдруг узнали: город занят врагом, фронт отодвинулся. Повернули к Днепру.

— За рекой, считай, у своих. Где только и как переправиться? — вслух размышлял Пригода.

В селе Тубельцы им сказали в крайней хате:

— Дед Байбуз все знает, бакенщик.

Позвали деда. Не спеша, вразвалочку пришел крепкий, с отвислыми усами старик. Выслушав Пригоду, он певуче рассудил:

— Указать, чего не указать, мне тут и река, и берег, и все донышко известно. Только ежели меня с вами поймают, что мои пятеро внуков жевать станут?

— Плату требуешь? — прищурился Пригода и вынул из кармана пухлый бумажник, в котором лежали партийный билет, чекистское удостоверение личности, орден Красной Звезды, немного денег, которые он выложил на стол. — Двести с чем-то рублей, больше нет.

— Как хотите считайте, — не глянул даже на деньги Байбуз. — Жевать мне нечего и нечем. А немец нашу красненькую к одной марке своей равняет. На нее куска хлеба не возьмешь.

Понимая, что гнев не помощник, Михаил Степанович снял с руки часы, положил на стол — все равно, если вплавь придется, пропадут. Вынули деньги еще трое.

— Будет, спасибо, — убрал дед плату в карман. — Пойду разведаю, в полночь ждите.

Он пришел точно, с лопатой на плече. К берегу спускались гуськом, петляя — дед знал расположение немецких постов. Остановились возле речного сигнального столба с перекладинами.

— Ройте, вытаскивайте столб и плывите на нем с богом, вечером еще наши стояли напротив, — распорядился дед и на всякий случай заметил: — Так-то и незаметнее, на лодке сразу подстрелят.

Он был прав.

— Возьми, дед, мои сапоги, — сказал приотставший от остальных красноармеец и тоже вошел в воду.

Бревно подхватило течением, начало сносить вдоль берега. Но люди скоро приспособились. Отгребаясь что есть силы свободной рукой и чувствуя движение, они радовались удачно начавшейся переправе и скорой возможности оказаться среди своих.

Но расплывчатый неразличимый берег, казалось, совсем не приближался. Начали уставать. Кто-то предложил поменяться стороной бревна, чтобы дать передохнуть уставшей руке. Так и сделали.

Плыли долго, пока не выбились из сил. Половина из них уже не гребла, едва держась за спасительное бревно. И когда до берега оставалось не больше полусотни метров, увидели впереди лодку.

— Держись, братва! — крикнули с нее.

— Свои! — небоязливо громко раздалось в ответ.

Их подхватили сильные руки. А немного погодя окруженцы, шатаясь, сошли с лодки на берег.

Отжимая из бумажника воду, Пригода спросил бойцов:

— Откуда узнали, что свои плывут? А может, немцы?

— Фриц на бревне по Днепру? Что ты, ни в жисть не переплывет!

— Вы думаете, первые, что ли, таким макаром… Встречаем вот, — дали исчерпывающий ответ бойцы.

Вышедших из окружения повели в штаб 264-й стрелковой дивизии.

Уже светало.

* * *

На лесной поляне севернее Величковщины в два часа ночи вспыхнули три костра: чекисты услышали шум самолетов. Гитлеровская разведка в условленный день слала Сухарю подкрепление.

Приняв прошлый раз груз взрывчатки и боеприпасов, Антон спустя сутки передал в разведцентр новое донесение:

«Сменил базу, лагерь в безопасном месте, в лесу между Лозовая и Величковщина. Веду разведку близлежащих районов. Трое направлены в Сенчу определить возможность взрыва моста через Сулу. Четверо ушли в направлении Бахмач, взяли материал для подрыва железнодорожного полотна. Испытываю нехватку людей».

Центр ответил:

«Ждите завтра в два часа ночи. Сигнал — три костра в линию. Готовность подтвердите. Уничтожение моста в Сенче отмените, будут новые указания. Деятельность одобряем».

Самолет шел над лесом, и шум его быстро нарастал.

— Костры! Сушняку подбросьте! — крикнул Антон. — Приготовьтесь, товарищи!

В лесочке и по краю — в оцеплении — рассредоточились чекисты и пограничники из охраны особого отдела фронта. Для страховки выставили побольше людей: численности десанта не знали. Решено было захватить всех по возможности без шума, живыми.

А вот уже на звездном небе стали различимы темные точечки. Десять, двадцать… Они спускались вразброс. Антон понял: ни один не опустится на поляну.

— Резерв! На южный край леса! — приказал Сухарь.

Затрещали под ногами сухие ветки. Никто не произнес ни звука, исполняя приказ руководителя операции.

«Позастревают на деревьях. Это даже хорошо, — подумал Антон и услышал над собой шуршащий звук, вскинул голову, метнулся в сторону, увидя что-то широкое под парашютом, не похожее на человека. Догадался: — Груз!»

На поляну все же опустились двое в гражданском. Сухарь не успел к ним подойти, как их обезоружили и заставили сесть.

— Сколько вас сброшено? — спросил он, присаживаясь на корточки и разглядывая парашютистов.

— Антон! — обрадовался мордастый диверсант. — А я уж думал… Чего твои дурят? Это же я, Охрименко.

— Здорово! Порядок такой, убедиться надо… Сколько прислали? — повторил вопрос Антон.

— Семнадцать, Петро старший. И груз.

— Какой Петро? — не сразу вник в услышанное имя Сухарь, думая о другом: осталось обезвредить пятнадцать диверсантов.

Охрименко не ответил, увидя своего дружка Петро с кляпом во рту и со связанными руками, которого вели двое таких же крепких пограничников. Доставленный на сборный пункт рвался из рук, дико, по-кабаньи, прерывисто хрюкал, мотая головой. Охрименко вскочил, заметив еще парашютиста под конвоем, заорал:

— Предал, сволочь! Продал!.. — Он не успел закончить проклятие, сбитый навзничь хлестким ударом.

— Кляп ему! Всем кляп в рот! — распорядился Антон, добавив: — И чтоб ни гугу!

Выстрелов не было слышно. Но растревоженная тишина подсказывала, что операция проходит нормально, «пополнение» берут бесшумно. Привели на условленное место еще троих — покорных, без подсказки присевших возле арестованных. Но больше никто не появлялся. Не присылали пока и посыльных из оцепления. Значит, туда ни один из парашютистов не приземлился и не вышел. Оставалось взять еще десятерых.

Антону уже не стоялось на месте. Но тут как раз из оцепления связной принес успокоительную весть — взяли еще четверых.

— Быстро назад! Сообщи, осталось шестеро… Ты один? Почему одного послали?.. — И, не дожидаясь ответа, Антон выделил красноармейца в напарники связному.

И вдруг в той стороне, куда отправились двое, раздался выстрел, другой, затрещали автоматные очереди…

— Арестованных к машине! — под звук стрельбы выкрикнул Антон и с группой бойцов кинулся на выручку, сообразив, что связной с красноармейцем наскочили на врага.

Так оно и оказалось. Посланный для сопровождения боец выскочил навстречу, возбужденно позвал, указывая рукой:

— Туда давайте! Уложил я его…

— Кого уложил? Где связной? — ухватил за руку повернувшего назад красноармейца Антон.

— Бандита, кого же… Связной ранен, вот тут лежит… давайте сюда.

Где-то далеко слева вспыхнула стрельба — одиночная, частая. Антон повернулся в ту сторону, мгновение послушал и приказал:

— Вынести раненого и убитого! Выходить по проходу к оцеплению!

Сухарь без промедления повел красноармейцев по краю леса к месту утихшей схватки. Но, еще не добежав туда, узнал горькую весть про убитого красноармейца и раненого старшего лейтенанта — пограничника. Пройдя еще немного, он увидел обоих, лежащих на траве, склонился над старшим лейтенантом.

— Трое их было… видать, заметили нас, догадались, открыли огонь… Пришлось уничтожить…

— Куда ранены?

— В живот…

— Быстро за санитарной машиной! — хлопнул по плечу стоявшего рядом бойца Антон, соображая в то же время, остались ли еще парашютисты в лесу и сколько. По его прикидке выходило: одного или двоих не хватало. Надо было проверить.

За машиной, оказалось, уже послали. Санитарный автобус стоял наготове. Он подъехал быстро, в нем уже находился раненый красноармеец-связной. Антон предупредил врача о ранении старшего лейтенанта, а потом уж торопливо отправился к грузовикам, которые привезли сюда пограничников и теперь стояли возле дороги метрах в трехстах от леса. Туда уже доставили арестованных. Их оказалось одиннадцать. С учетом убитых двоих недоставало. Об этом Антон передал по цепи.

Сухарь решил ждать рассвета, чтобы прочесать лес. Но делать этого не пришлось. Еще в темноте к оцеплению выполз раненый диверсант и сообщил об убитом напарнике. Труп нашли в кустах.

Антон подал команду:

— Отбой! Оцеплению собраться возле машин!

С грустным чувством он сел на подножку грузовика, задумчиво уставился на лес. И вдруг увидел на дереве белое пятно парашюта, сообразил, что оставлять парашюты неубранными нельзя. Утром фашисты могут послать самолет-разведчик, догадаются о провале. Да и груз собрать, увезти надо.

Оставив с собой взвод пограничников и машину, Сухарь отправил два грузовика с людьми. Диверсанты сидели в кузовах под надежной охраной.

Их повезли в Прилуки, в особый отдел фронта.

* * *

До первых проблесков зари промыкался Миша Глухов по бесконечному, как показалось ему, полю, продирался сквозь кустарник, снова выходил на открытое место, дважды на четвереньках пересекал крутой овраг с ручьем и остановился, сообразив, что свернул обратно к селу.

Было тепло, но промокшие ноги парнишки зябко чувствовали утреннюю свежесть, и сам он ощущал тревожную неуютность. Как всегда, перед рассветом темнота сгустилась; в беззвездном небе лишь высоко на востоке пробилась матово-серая полоса. Миша заметил ее, оглядевшись и поняв, что уклонился в сторону: село должно быть по правую руку.

Топчась в нерешительности, Миша не мог сообразить, куда идти дальше. Ветряк он, должно быть, прошел, не заметив. А если явился кто-нибудь от Стышко, будет ли ждать до утра? Ведь Сева Бугаенко сообщил, что «встреча назначена через три дня ближе к полуночи у млына за восточным краем села… или там же на следующий день». Миша начал подсчитывать, сколько прошло с тех пор дней. Выходило, впору — сегодня. Но было уже утро… Неожиданно у него появилось желание, пока не взошло солнце, убежать подальше от села, где-нибудь спрятаться, переждать до ночи. А днем оглядеться, отыскать ветряную мельницу — ее издали увидишь.

Тревога за Алексея Кузьмича, подавленная было неожиданным одиночеством и страхом, вдруг ожила в парнишке с такой болью, что по его щекам покатились сиротские горькие слезы. Он не вытирал их, только всхлипывал, прерывисто шмыгал мокрым носом, и вовсе не отчаяние, а какая-то небывалая решительность овладела им, побуждая что-то предпринимать, делать.

Между тем где-то далеко в глубине за горизонтом зримо сходил мрак, растворяясь и предвещая рассвет. И там, на фоне помягчевшего неба, Миша увидел неестественно высоко — на взгорье — черную, похожую на огромную парящую птицу верхушку мельницы. Он ничуть не сомневался в том, что видит тот самый млын, который ему нужен. Глухов бросился бежать, забыв, что на пути овраг с ручьем, кувырком скатился в него, выбрался на противоположный край и засеменил по ухабистому склону холма наверх.

Он подходил к ветряку, мрачному и таинственному, переводя дух и с надеждой вглядываясь в пустое светлеющее пространство: не появится ли кто-нибудь? Но вокруг было тихо и пусто.

Миша обошел вокруг мельницы; задрав голову, оглядел громоздкие ободранные крылья, постоял в раздумье, увидел скособочившуюся на одной петле дощатую дверь, чуть отодвинул ее, чтобы пролезть, и вошел внутрь. Он различил толстые бревенчатые опоры — вертикальные и в перекрестье, сооруженные давным-давно с надежной основательностью.

Прикрыв поплотнее за собой дверь, Миша по лесенке поднялся на площадку, но не стал задерживаться на ней, полез выше, на вторую. Дальше хода не было, разве что если только вскарабкаться по скрещенным бревнам, цепляясь за металлические скобы, — под крышей виднелось что-то вроде круглого потолка с квадратным отверстием.

«Посмотрю потом», — решил Миша о чердачном укрытии, успев наивно понадеяться на то, что туда, в случае чего, искать не полезут. Он притулился у щели — выбирай любую на все стороны, увидел оранжевую с краснотой зарю и огромное, как на ладони, пространство, но не выхватил глазами того, чего ему хотелось. Перешагивая и подныривая под косо поставленные бревна, он подошел к нужной стороне стены и через щель увидел знакомое село. Он отчетливо помнил, как входил в него с Лойко, испытывая робость и сочувствие к людям, оказавшимся на оккупированной территории, как остановил их староста, привел домой и Миша впервые разглядел врагов вблизи… Сейчас он искал глазами этот дом, но было все же далеко — километра два, к тому же улица отсюда не просматривалась, ее загораживали крайние беленые хаты.

Присев на бревно и сунув руки под мышки, Миша прислонился к стене и в вялой задумчивости снова прильнул к щели. И то, что он увидел, страдальчески отразилось на его лице: от села по дороге мимо холма пронеслась грузовая машина, в кузове под охраной лежал связанный Лойко. И когда машина ушла далеко, Миша метнулся наверх. Цепляясь за что попало, он добрался до квадратного лаза на чердак, пролез в него, без труда выдавил трухлявую дощечку и прильнул к отверстию.

Машина пылила далеко за поворотом и немного погодя скрылась. А Миша все смотрел в ее сторону, потеряв ко всему интерес. Ему ничего не хотелось — ни идти, ни спать, ни смотреть в щель, ни даже пить, и он с унылым безразличием опустился на грязный от многолетней пыли пол, обхватил колени и сидел так, не замечая свисающих возле лица паучьих тенет. Мысли приходили бессвязные, тоскливые.

Успокоившись немного, Миша калачиком свернулся на полу. Но сон долго не приходил к нему.

…Лишь когда начало темнеть, Глухов осторожно спустился на второй этаж своего укрытия. Немного переждав, перебрался вниз, прислушался. Решил, надо выйти наружу и затаиться неподалеку в траве. Так он и сделал, дыша свежей прохладой и чувствуя, как щекочет в носу, позывая чихнуть. Зажав пальцами нос и потирая его, Миша вслушивался в шорохи ветра, томясь мучительным ожиданием. Сейчас было посветлее, чем прошлой ночью. На небе вспыхивали и пропадали редкие звезды, часто выныривала из туч луна, смотря прямо в лицо Мише, но, словно сочувствуя ему, снова ускользала за тучи.

До полуночи было еще далеко, когда Миша услышал шаги, а потом и увидел идущего человека. Он продвигался медленно, с осторожностью, но не прогибаясь. Подойдя к мельнице, постоял возле двери, тихонько два раза кашлянул.

Миша следил за ним, опершись руками о землю и весь подавшись вперед. Когда же услышал явно вызывающий сигнал, поднялся и без робости, но волнуясь, пошел навстречу.

— Мишута! — обнимая, шепнул ему на ухо Ништа.

— Петр… Лукич! — еле выговорил Миша, всхлипнув, но удержался, не заплакал.

Они недолго посидели возле мельницы. И когда Миша все рассказал, Петр Лукич, встревоженный и озадаченный неожиданной вестью, принял решение: идти через линию фронта к своим. Такой вариант был предусмотрен Стышко на случай, если произойдет непредвиденное и они потеряют связь с радистом. Без рации они ничто. Всякий раз не отправишь к своим донесение с посыльным. Значит, надо идти самому, вместе с Глуховым. Не мог он оставить его здесь одного. Да и подумал: «Где не удастся пройти взрослому, проберется мальчишка».

— Ты, поди, голодный, — достал из кармана сверток Петр Лукич. — На-ка, поешь. Я сейчас… — И он скрылся за дверью в мельнице.

Прикрыв полой пиджака фонарик и включив узкую полоску света, Ништа написал короткое сообщение Василию Макаровичу, положил бумажку в портсигар и закопал, как было предусмотрено, у основания центрального столба.

Когда чекист вернулся, Миша, жуя, сунул ему сверток в руку.

— Ты чего это модничаешь, голодный ведь? На-ка, дорогой, доедай, — хотел отдать еду обратно Ништа.

Но Миша не взял, сказав:

— Наелся, сами-то поешьте… Сейчас бы попить.

— Идем, Мишутка. Воды у нас на пути — не перепить, — обнял его Петр Лукич и легонько подтолкнул в спину.

 

Глава 28

Тяжелый сентябрь…

Ему предшествовали неудачи в последних числах августа. Возлагая большие надежды на вновь созданный Брянский фронт, Ставка укрепила его своими резервами, рассчитывая ликвидировать опасность, нависшую с севера над Юго-Западным фронтом. Однако развернувшиеся наступательные операции ожидаемых результатов не дали. Продвинувшись на отдельных участках до десяти километров, войска Брянского фронта не смогли сломить сопротивление частей прикрытия 2-й танковой группы. Это наступление сковало лишь незначительные силы противника и не ослабило его нажима на войска Юго-Западного фронта.

Восстанавливая положение на правом крыле фронта, рассеченном танковыми дивизиями Гудериана, командование не ожидало мощного удара гитлеровских войск и форсирования ими Днепра юго-восточнее Кременчуга. Резервов не было. Последний шанс — переброска полков и батальонов с неатакованных участков — стал невозможным. Враг повсюду повел активные боевые действия, скрытно сосредоточивая для решающего удара танковые силы генерала Клейста.

…Особый отдел фронта в Прилуках располагался в нескольких домах на Радяньской улице. В угловом каменном флигеле, занятом Михеевым и Ярунчиковым, шла напряженная работа. Особисты словно бы не хотели мириться с тем, что складывающаяся обстановка меняет их функциональные обязанности, все больше заставляя их принимать участие в боях.

Вернулся из 5-й армии Плесцов. Михеев посылал его к генералу Горбаню с поручением Кирпоноса узнать во всех деталях положение на правом фланге фронта.

— Пакет привез, — доложил Иван Михайлович комиссару. — Горбань говорит, что только чудо может спасти армию от окружения. На передовой ужасно непрочно. Белозерский с оперативным составом в окопах…

— Неси пакет командующему, все как есть расскажешь ему, — не стал задерживать Плесцова Анатолий Николаевич и вдруг в дверях увидел Пригоду, привстал даже: — Михаил Степанович! Заходи, чего же ты, вот не ожидал… Живой!

И снял телефонную трубку, позвонил Деревянко:

— Собирайся, повезешь в Харьков документы и арестованных. Два грузовика даю тебе.

Михаил Степанович представился как положено:

— Заместитель начальника особого отдела шестой армии старший батальонный комиссар Пригода вышел из окружения!

— Садись! — указал на стул Михеев. — С документами вышел, разумеется?

Достав бумажник, Михаил Степанович извлек из него просушенные и немного покоробленные партийный билет и чекистское удостоверение; кровяным блеском сверкнул орден Красной Звезды. Не дожидаясь расспросов, старший батальонный комиссар начал рассказывать о трудных боях в окружении и безуспешности ударов на прорыв к своим, о тыле противника, о настроении советских людей на оккупированной врагом территории.

Обо всем этом Михаил Степанович немного погодя подробно написал:

Начальнику особого отдела Юго-Западного фронта

Зам. начальника особого отдела НКВД шестой армии

комиссару госбезопасности III ранга

старший батальонный комиссар

товарищу МИХЕЕВУ А. Н.

М. Пригода.

РАПОРТ

В середине июля части 6-й армии Юго-Западного фронта после шестидневных упорных боев в районе Бердичева, где на ряде участков нашими частями наносились мощные контрудары, вынуждены были отойти в юго-западном направлении.

По данным разведки и показаниям пленных, было известно, что против измотанных тяжелыми боями частей армии действует четыре дивизии противника: две танковые и две моторизованные. Враг наступал при абсолютном превосходстве в авиации.

Разрыв между нашими частями и соседями увеличивался, пополнение не получали, ощущали острую нужду в боеприпасах, особенно в артиллерийских снарядах, участились случаи потери связи и управления войсками.

В этой обстановке стали поступать данные, что танковые части и мотопехота противника обтекают наши фланги. Штаб 6-й армии с несколькими подразделениями стоял в селе Подвысокое, что в пятидесяти километрах юго-восточнее Умани. Здесь мы оказались в полном окружении.

Девятого августа приказом командующего армией был сформирован прорывной отряд. В него вошли: третья противотанковая бригада, разумеется, неполного состава; небольшая сводная танковая группа; батальон охраны штаба армии, рота особого отдела и рота командного состава штаба, в число которой влились 23 чекиста во главе с бригадным комиссаром Моклецовым, образовавшие вместе с работниками военной прокуратуры взвод. Группа во главе с командующим 6-й армией генерал-лейтенантом Музыченко и членом Военного совета дивизионным комиссаром Поповым в ночь на десятое августа пошла на прорыв вражеского окружения.

На командном пункте в селе Подвысокое остались офицеры штаба и политотдела армии. Там же находился и я, заместитель начальника особого отдела, с группой чекистов.

Командный пункт должен был руководить частями, занимающими оборону, поддерживать связь со штабом фронта, а когда группа генерал-лейтенанта Музыченко прорвется, то по сигналу следовать за ней. Однако сигнала от командующего не поступило, связи с ним установить не удалось.

Утром десятого августа командный пункт подвергся сильному минометно-артиллерийскому обстрелу и бомбардировке. На юго-восточную окраину Подвысокого прорвалось около двух батальонов пехоты противника с тремя танками. Оборонявшие окраину подразделения после продолжительного и тяжелого боя отступили в село.

Начальник штаба дважды посылал группы командиров для выяснения местонахождения и положения отряда командующего армией. Первая группа не возвратилась. Вторая доложила, что отряд т. Музыченко, по-видимому, прорвался и форсировал реку Сенюха.

К тому времени северо-восточная часть села Подвысокое уже была занята пехотой противника. В этой обстановке приняли решение продержаться в Подвысоком до наступления темноты, а потом идти на прорыв.

Бросок к лесу под огнем противника удался. Но, проникнув в лес, мы поняли, что он также окружен и обстреливается со всех сторон из пулеметов и автоматов. Ночью перестрелка несколько утихла, и нам удалось просочиться в поле. К рассвету следующего дня, установив, что вокруг большая концентрация войск противника, мы, слабо вооруженные, разбились на небольшие группы и решили просачиваться к линии фронта.

Пятнадцать суток наша группа, состоявшая из шести человек, шла по оккупированной врагом территории к Днепру, на левом берегу которого части Красной Армии занимали оборону. Мы двигались в основном ночью, обходили населенные пункты, если предварительной разведкой устанавливали нахождение в них вражеских частей. В деревне Тубельцы крестьянин Байбуз в ночь на двадцать шестое августа провел нас плавнями к Днепру, обойдя немецких часовых и патрулей. На берегу нами был выкопан сигнальный столб, на котором наша группа переплыла реку на участок обороны 2-го стрелкового полка 264-й стрелковой дивизии. Из штаба дивизии мы направились в штаб 26-й армии в Золотоношу, откуда в штаб Юго-Западного фронта в Прилуки.

Все документы особого отдела 6-й армии в период боев и окружения сожжены. Судьба группы прорыва, возглавляемой командующим 6-й армией генерал-лейтенантом Музыченко, мне не известна.

г. Прилуки,

1.09.41 г.

* * *

На другой день Михеев пригласил Пригоду и сообщил ему, что с ним хочет побеседовать командующий фронтом. К генерал-полковнику Кирпоносу они отправились вместе. У командующего находился только что вернувшийся с передовой член Военного совета Бурмистенко, в последние дни совсем редко появлявшийся в штабе фронта.

Разговор у командующего сразу пошел о боевых действиях 6-й армии в окружении. Отвечая на вопросы, Пригода понял, что генерал-полковник очень внимательно прочитал его вчерашний рапорт. Тот вдруг спросил:

— Правда ли, что в районе боевых действий шестой армии немцами разбрасывались листовки, на которых генерал-лейтенант Музыченко сфотографирован в обнимку с фашистским офицером?

— Такой листовки я не видел. Генерала Музыченко я лично знаю мало, но, насколько я наслышан о нем, такого предположить не могу. Думаю, это очередная фальшивка врага.

Кирпонос переглянулся с Бурмистенко, и Михаил Степанович понял, что они разделяют его мнение.

— Музыченко действительно в плену, — сказал командующий.

Сообщение это сильно огорчило Пригоду. Он понял, что отряд прорыва был разбит и не переправился через реку Сенюха.

— Разве только тяжело раненного или контуженного, захватили генерала Музыченко, — высказал свое предположение Михаил Степанович.

Бурмистенко поинтересовался настроением населения на временно оккупированной территории, тем, что предпринимают фашисты, наводя свои порядки.

Пригода рассказывал, все больше хмурясь — о недавно пережитом шла речь.

— Население ненавидит врага, старается саботировать распоряжения оккупантов, ищет путей к сопротивлению. Озлобленность большая, враг начал активно отбирать зерно, скот, переписывать население, ходят слухи, будто молодежь собираются вывозить в Германию, — подытожил Михаил Степанович.

— А к вам, окруженцам, как относились?

— Старались помочь. Костерят за то, что отступаем, но помогают и верят в нашу победу. Не раз у нас просили оружие. Бороться, помогать Красной Армии хотят.

Михеев напомнил:

— О том колхознике скажите, который хотел, чтобы Советская власть хоть бы на три дня вернулась.

— Говорит, перевешали бы сволочей, которые на свет повылазили, и тогда помирать не грех.

В припухших от усталости грустноватых глазах Бурмистенко появилась живинка.

— Тогда-то и совсем грех помирать, — сказал он. — Вот только скоро ли вернемся?

— Ясно, — удовлетворился беседой Кирпонос и взял прислоненную к столу палку — он еще сильно хромал. — Вы знаете, что формируется шестая армия?.. Генерал Малиновский назначен командующим. Так что есть смысл, — повернулся он к Михееву, — направить старшего батальонного комиссара в родную армию.

Пригода ушел, а Михеев остался на заседании Военного совета, как вдруг порывисто распахнулась дверь, и, не переступая порога, адъютант командующего, волнуясь, сообщил:

— Передачу из Киева начинают… перекличку с городами… об обороне…

Кирпонос включил приемник. Мужественная, обостряющая ненависть к врагу и зовущая на борьбу песня «Священная война» приковала внимание присутствующих. И когда она смолкла, из динамика донеслось:

— Внимание! Говорит Киев. Слушай нас, родная Москва! Слушай нас, героический Ленинград! Слушай нас, вся любимая Отчизна! Привет вам, труженики страны социализма! Привет вам, дорогие друзья и товарищи, из столицы великого украинского народа, города-крепости! У микрофона — секретарь Киевского городского комитета КП(б) Украины товарищ Шамрыло.

— Вот уже больше месяца на подступах к нашему родному Киеву идут ожесточенные бои, — сурово начал он. — Коварный враг пытается ворваться в наш город, чтобы залить его улицы кровью наших отцов и матерей, кровью наших жен, сестер и детей, чтобы разграбить богатства, созданные трудом советских патриотов. Но этому не бывать. Красавец Киев стоит как неприступная крепость. Героические части Красной Армии, поддержанные народным ополчением, отбрасывают врага от нашего города. Только на считанные минуты фашистам удалось с высоты Голосеевского леса взглянуть на могучий и грозный Киев, но огонь наших батарей и пулеметов закрыл навеки их глаза…

Кирпоносу вспомнился тот день и тревожный час, когда гитлеровцы прорвались в Голосеевский лес. У Михеева ожила в памяти вспышка яркого залпа «катюш», бросок в атаку… По радио уже выступал бригадный комиссар Лугай, говоривший о том, что восемьдесят два дня Красная Армия беспощадно громит и уничтожает гитлеровские полчища, отстаивая каждую пядь родной земли, что захватчики жнут плоды своей кровавой авантюры…

Члены Военного совета фронта, слушая, все больше мрачнели, наперед зная, что дни обороны Киева сочтены. Горше этого сознания им сейчас в голову ничего прийти не могло.

 

Глава 29

Враг активизировал наступление во всей полосе Юго-Западного фронта, глубоко вклинился в расположение советских войск на конотопском направлении. В связи с этим перед войсками 21-й армии, переданной недавно в состав фронта, была поставлена задача — наступлением на северо-восток разгромить тылы двух танковых дивизий противника.

Однако Брянский фронт не сумел поддержать успешно начавшееся наступление 21-й армии. Его 13-я армия отступила с занимаемых позиций, облегчив 2-й вражеской танковой группе прорыв в направлении Конотопа.

Военный совет Юго-Западного фронта доложил главкому направления маршалу Буденному о серьезности сложившейся обстановки. К этому времени 21-я армия под фланговыми ударами врага, пытавшегося окружить ее, отошла на Десну севернее Бахмача. В полосе же обороны 5-й армии гитлеровские войска, обойдя Чернигов с востока, вышли ей в тыл.

Чрезвычайно тревожная обстановка сложилась на стыке Юго-Западного и Южного фронтов. Здесь юго-восточнее Кременчуга дивизии 17-й вражеской армии, форсировав Днепр, захватили крупный плацдарм, на котором сосредоточились основные силы этой армии и 1-й танковой группы врага, ожидающие сигнала ударить в тыл Юго-Западного фронта с юга. Попытки отбросить противника за Днепр оказались безуспешными.

…В особом отделе жгли бумаги. Густо дымила печная труба над хатой, вышвыривая вверх огненные языки. Коптящая труба, видимо, привлекла внимание вражеских летчиков, без конца бомбивших восточную окраину Прилук, где находился штаб фронта, а тут вдруг самолеты повернули в другую сторону, к Радяньской улице, спикировали вдоль нее, но не сбросили бомбы, скорее всего израсходовали все, а только полоснули из пулеметов по окнам домов и разбежавшимся прохожим.

Пережидая налет, Михеев укрылся в сенцах пустующей хаты. Ему почему-то вспомнилась первая бомбежка, под которую он попал в день приезда на фронт, отправившись в 5-ю армию. И он мысленно увидел генерала Горбаня на КП пограничного полка, майора Штыхно с забинтованной шеей… Совсем недавно это было, и как далеко отошла с тех, коростенских позиций 5-я армия. Только что Михеев узнал о том, что Ставка разрешила отвести армию Горбаня на Десну с целью прикрытия правого крыла фронта. Но противник, наступающий с севера, упредил отход и теснит армию от Десны. Помочь ей было нечем. Анатолий Николаевич присутствовал при телефонном докладе Кирпоноса Буденному об угрожающем положении — резервов не было. А для воссоздания фронта на этом участке нужны были крупные силы. Но ни главком, ни Ставка выделить их не могли.

Единственный выход виделся в немедленном отводе войск с киевского выступа с целью выравнивания линии фронта и создания плотной обороны на одном из тыловых рубежей. С этим предложением Военный совет Юго-Западного направления обратился 11 сентября к Верховному Главнокомандующему, отметив, что промедление с отходом может привести к потерям войск и огромного количества материальной части.

В тот же день состоялся разговор Кирпоноса с Верховным Главнокомандующим. Отвечал генерал-полковник скованно, даже в какой-то момент растерянно, напомнив только о просьбе усилить фронт резервами… И заверил, что указания Ставки, только что полученные по аппарату, будут немедленно проводиться в жизнь.

Указания были ясны: войска фронта не отводить, Киева не сдавать!

Ставка сочла отвод войск преждевременным. Кирпонос принял единственно правильное решение: не допустить окружения главных сил фронта. Но за прошедшие два дня положение катастрофически ухудшилось.

…«Юнкерсы» отвалили на запад, и Михеев поспешил к хате, над которой по-прежнему густо дымила труба, с тревогой ожидая увидеть у себя в отделе что-нибудь неладное.

Возле жарко горящей печи Анатолий Николаевич увидел согнувшихся, занятых уничтожением бумаг Кононенко и Плетнева. Они не заметили вошедшего комиссара.

— Целы? — спросил Михеев вдруг.

— А чего нам? — сдвинул на затылок кубанку Плетнев. — Жарко вот.

— Аккуратнее жгите, из трубы летит черт-те что, впору ловить клочки.

Взяв кочергу и орудуя ею в печи, Андрей Павлович сказал:

— Горевал тут Пригода, что, не простившись, уехал.

— Уехал, значит. Ну и хорошо. Доволен, что ли, Михаил Степаныч новым назначением?

— Еще бы! Начальником отдела армии — куда еще, — с вывертом крутнул рукой Плетнев.

В сени, ругаясь, вбежал Грачев:

— Очумели! Дымит, как из крематория, мало фашист обстрелял, хотите, чтобы фугаской помог вам уничтожить бумаги, — и, увидев комиссара, стих.

— Чего шумишь, они даже не знают о налете, — сказал Михеев и сообщил чекистам неважные новости: — Положение сильно ухудшилось. На левом фланге прорвались танковые дивизии генерала Клейста. И Гудериан еще мощнее жмет с севера. Между ними всего километров сто пятьдесят. Уходить из Прилук будем, вернее всего на Пирятин.

Поговорив с чекистами, Михеев вышел на улицу, шел задумчиво, не слушая идущего рядом Грачева, который рассказывал о последних сообщениях из-за линии фронта. Мысли Анатолия Николаевича были заняты донесением Тупикова в Ставку, отправленным сегодня ночью. В нем Василий Иванович, объективно представив крайне тяжелое положение Юго-Западного фронта, со всей прямотой заявил, что если Ставка и на этот раз не разрешит отвести войска, то может случиться катастрофа. «Начало катастрофических событий, — подчеркивал он, — дело пары дней». Кирпонос не решился подписать это донесение. Тогда начальник штаба фронта отправил его за одной своей подписью.

Только что Михеев познакомился с ответом Ставки, полученным на имя командующего фронтом. В нем говорилось о том, что генерал-майор Тупиков представил в Генштаб пораженческое донесение. Обстановка, наоборот, требует сохранения исключительного хладнокровия и выдержки командиров всех степеней. Необходимо, не поддаваясь панике, принимать все меры к тому, чтобы удержать занимаемое положение, и особенно прочно удерживать фланги. Надо внушить всему составу фронта необходимость упорно драться, не оглядываясь назад. Необходимо неуклонно выполнять указания т. Сталина.

Когда Михеев прочел бумагу, Тупиков сказал ему:

«У вас достаточный повод арестовать меня». А глаза его говорили: «Если бы мы все здесь не понимали, как я прав».

«Для ареста, уважаемый генерал, необходим не повод, а преступление», — ответил Михеев сразу на два его вопроса.

Все это не выходило сейчас из головы Михеева.

* * *

В полдень 16 сентября Военный совет Юго-Западного фронта собрался в лесу в семи километрах севернее Пирятина. Генерал-майор Тупиков доложил оперативную обстановку, самую тяжелую и неприятную, о которой ему когда-либо приходилось говорить.

— Случилось то, что, как вам известно, должно было произойти, — черство и с напряжением начал Тупиков. — Вчера к вечеру и окончательно сегодня утром две дивизии первой и второй танковых групп противника, выйдя в район Лохвица и Лубны, перерезали последние коммуникации фронта. В окружении оказались двадцать первая, пятая, тридцать седьмая и двадцать шестая армии, понесшие на сегодняшний день огромные, невосполнимые потери, — бегло водил он карандашом по карте, показывая продолговато-неровные очертания расположения армий, образовавших замысловатые контуры зажатого в танковые клещи фронта.

Глубоко выдвинутая на запад и охваченная врагом с трех сторон, 37-я армия, в сущности, одна продолжала, удерживать в районе Киева плацдарм радиусом до 25 километров. Далее фронт шел по Днепру до Черкасс, в 60 километрах южнее поворачивал к северу на Лубны, проходил западнее Лохвицы к Прилукам, изгибаясь к северу, возвращался к Яготину — 90 километров восточнее Киева — и выходил к Днепру километрах в 30 выше столицы Украины.

В этих невероятно трудных условиях Киев, оказавшийся почти в тылу врага, продолжал стойко держаться.

26-я армия, растянутая вдоль Днепра, была настолько ослаблена, что лишь героическими усилиями удерживала фронт обороны. 5-я и 21-я армии, также понесшие огромные потери, почти утратили боеспособность. Части этих армий, сосредоточенные в небольшом районе западнее и восточнее Прилук, перемешались, и управлять ими стало уже невозможно.

Заметив, что начальник штаба, всегда уравновешенный и внешне сдержанный, начал говорить нервическими, рублеными фразами, словно сдерживаясь, чтобы не закричать, Кирпонос перебил Тупикова:

— Новый главком направления маршал Тимошенко разделяет нашу точку зрения в оценке создавшейся обстановки, ставит вопрос о немедленном отводе войск. Он понимает, что решение этого главного вопроса не завтра, так послезавтра может потерять смысл. Фронт противника по реке Псёл еще не прочен, хотя, несомненно, отход наших войск уже связан с большими трудностями. Должен отметить, стало нарушаться управление частями и соединениями.

Неожиданно вошел генерал-майор Баграмян, прилетевший из штаба Юго-Западного направления с особым поручением маршала Тимошенко.

— Разрешите, доложить на Военном совете приказ главкома, — поприветствовав всех сразу, деловито и озабоченно начал Иван Христофорович. — Военный совет направления принял решение оставить Киев и войскам фронта выходить из окружения.

— Давайте приказ, — протянул руку Кирпонос и сразу опустил ее, недовольно насупив брови, ибо Баграмян сказал:

— Приказ устный, Михаил Петрович. Самолет, на котором я летел, могли сбить, документ попасть в руки врага… — Он подошел ближе к столу, за которым сидел командующий, и уже потише, почти смущенно досказал последнее указание маршала Тимошенко: — Вам разрешено вылететь на самолете…

От этих слов распрямилась устало сгорбленная над столом спина Кирпоноса. Он резко поднялся.

— Я имею иной приказ Верховного, запрещающий отвод войск и сдачу Киева, — с нажимом произнес Кирпонос, усомняясь в достоверной точности переданного ему устного распоряжения. Мелькнула еще мысль: «Военный совет Юго-Западного направления принял самостоятельное решение, без санкции Верховного…» Нет, такого приказа он выполнить не может, тем более устного. И продолжал: — Устный приказ главкома выполнить не могу. Будем драться в окружении. А на самолете вывезите тяжелораненых.

…Тотчас же Кирпонос запросил Ставку о том, как поступить в сложившейся ситуации, выполнять ли ему приказ маршала Тимошенко.

Лишь на исходе следующих суток, 17 сентября, маршал Шапошников, по поручению Ставки, ответил, что Верховное Главнокомандование разрешает оставить Киев, но о выводе войск за реку Псёл ничего не было сказано. По причине такой неопределенности войска правого крыла Юго-Западного фронта потеряли возможность использовать для отхода две последние ночи, когда они еще сохраняли боеспособность и могли не только организованно отойти сами, но и обеспечить отвод остальных сил фронта.

В ночь на 18 сентября Кирпонос отдал всем армиям фронта приказ с боем выходить из окружения, указав направление ударов на прорыв. Лишь 37-я армия, оборонявшая Киев, не получила этого приказа, связи с ней уже не было, она продолжала самоотверженную борьбу за столицу Украины. Однако подавляющее превосходство противника в силах не позволило армиям фронта выполнить поставленных перед ними задач на прорыв.

Кирпонос решил отходить вместе с отступающими частями на восток. Основная группа штаба Юго-Западного фронта во главе с Военным советом в ночь на 18 сентября под прикрытием 289-й стрелковой дивизии двинулась вдоль реки Удай к Городищу.

* * *

Известие об окружении правого крыла Юго-Западного фронта привез в особый отдел шофер, не сумевший прорваться на грузовике в Харьков.

— Под бомбежку попали, Деревянко на головной машине проскочил через Сулу, а я не успел, мост разнесло, — докладывал Ярунчикову шофер, оправдываясь. — Поехал на Лубну, а там уже немцы. Попетлял и назад еле-еле вырвался.

Весть эта для Ярунчикова не была неожиданной. Он узнал об окружении от Михеева, перед тем как тот уехал с Военным советом на Пирятин. Особый отдел должен был выступить из Прилук позже. Никита Алексеевич не стал пока сообщать оперативному составу пренеприятную новость. И вот она сама себе пробила дорогу.

— Без паники только, — предупредил шофера бригадный комиссар, хотя тот не выказывал растерянности. — Подстраивайтесь к колонне, выступаем на Пирятин.

…До Новой Гребли — двадцать пять километров — ехали часа три. Машины догнали колонну штаба фронта — впереди создалась пробка, свернули на проселочную дорогу, снова уперлись в скопище повозок, продвигались медленно, не ведая, что делается впереди.

На рассвете обогнули Пирятин и остановились на южной окраине города. Поступил новый приказ штаба фронта: двигаться на восток до села Чернухи.

Здесь-то и нагнали особый отдел Петр Лукич Ништа с Мишей Глуховым. Их не узнать: босые, оборванные, грязные. Ништа к тому же отрастил жиденькие усы и бородку, оброс, а чудной колпак на голове делал его похожим на монаха, поэтому ни один из чекистов сразу не угадал, кто это так восторженно вклинился в их строй.

— Миша! — схватил мальчишку за руку Грачев.

— Мирон Петрович! — всхлипнул в ответ тот.

Узнав, что Михеева нет, Ништа догнал Ярунчикова, на ходу стал докладывать ему о чекистско-разведывательной группе в тылу врага.

— Остались без рации, Лойко с Мишей схватили немцы. Мальчишке удалось бежать. Что с Алексеем Кузьмичом, выяснить не удалось.

Ярунчиков помолчал, взглянул на Мишу, спросил:

— Как же тебе удалось бежать?

Глухов рассказал.

— Остальное все в порядке, — добавил Ништа. — Так четко начали — и на́ вот тебе. Пустой номер мы без рации, потому и вернулся. Какие будут указания?

— С Михеевым надо посоветоваться… — торопливо ответил Ярунчиков, услышав сообщение, что Чернухи уже заняты врагом.

Свернули на Куреньки, началась бомбежка, и все залегли. Лежа в кукурузе, Грачев сказал Ниште:

— Занедужил Никита Алексеевич, с Михеевым надо решить, что вам дальше делать.

— Рацию прихватить и возвращаться надо, такое дело наладили, все перевозки на двух дорогах под учетом, — вздохнул Ништа.

— Я тоже так думаю, — согласился Грачев.

Вражеские самолеты висели над дорогами. Чекисты свернули по шляху на юг. Миновали Деймановку, Шкураты и застряли с грузовиками на заболоченном берегу реки Удай.

Снова уклонились на север, в направлении села Бондари. Колонна втянулась в неширокую балку, еще более суженную на выходе крутыми холмистыми скатами по обе стороны дороги, как вдруг налетели «юнкерсы». Они будто бы следили за колонной, выбрав самое коварное место для удара — деться некуда, ринулись бомбить и расстреливать машины и бросившихся на крутизну людей.

Вдоволь покуражась, самолеты ушли. Чекисты собрались в стороне от балки, отдышались, передохнули. И снова спустились вниз — хоронить погибших. Смрадная гарь расползалась по низине от горящих машин. Каким-то чудом уцелел грузовик с документами особого отдела. Возле него обнаружили сидящих Ништу и Мишу Глухова. Лицо и руки у парнишки алели от крови. Петр Лукич обкручивал его шею бинтом и, ни на кого не обращая внимания, приговаривал:

— Это ничего, на войне нельзя без крови… Малость задело, а то бы повыше — и поминай, как говорится. Умыться бы тебе, заляпал лицо.

Миша сидел покорно, задрав подбородок.

Кое-как оттащили с дороги обгорелые машины, и одинокий грузовик, пыля, выскочил из балки. Снова двинулись в путь. Прошли Сухоносовку, занятую отходящими тылами 5-й армии, как вдруг прискакал верхом посыльный Михеева, передал Ярунчикову приказ: сжечь машины и документы особого отдела, выходить на Лохвицу.

— Уже фашисты сожгли, один грузовик остался, — проворчал Ярунчиков и спросил: — Где комиссар, откуда послал?

— С Военным советом.

— Знаю. Куда идут, спрашиваю?

— На Городище.

— Передай комиссару, я сильно болен, язва, должно, открылась… еле иду.

Приказ Михеева исполнили здесь же: отогнали грузовик за дорогу, облили бензином и подожгли.

— Отходить! Нечего маячить! — шумел Ярунчиков. — Плесцов! Проследите, чтобы все бумаги сгорели. Оставьте с собой несколько человек.

…Утром в селе Вороньки чекистскую колонну нагнали двое верховых.

«Михеев!» — разнеслось среди особистов.

Соскочив с коня и передав уздечку красноармейцу, Анатолий Николаевич поправил гимнастерку под портупеей, придирчивым взглядом осмотрел чекистов.

— Чего приуныли? Это не годится, — без нажима упрекнул он. — Я, конечно, не ожидал, что вы с песнями идете. Но пободрее рассчитывал увидеть. Бой ожидает! Тяжелый бой. Лохвица занята, Жданы — тоже. Сворачивайте на Городище, там встретимся.

Михеев увидел Ништу, подошел к нему.

— Вернулся?!

Петр Лукич доложил о случившемся, высказал необходимость возвращения в тыл врага.

— Да, разведку надо продолжать, — согласился Михеев. — В Городище стоит подразделение связи, достанем у них рацию… И еще направлю с тобой сотрудника. Обдумать надо, куда сместить часть вашей группы. — И немного погодя добавил: — Стышко должен оставаться на месте.

* * *

Враг, видимо, следил за отходом штаба Юго-Западного фронта, в силу обстоятельств оказавшегося в отрыве от ближайших частей. К утру 18 сентября группа штаба фронта во главе с Военным советом вошла в Городище. Части 289-й стрелковой дивизии, с которыми группа продвигалась на восток, ночью на разных участках отбивали атаки врага и отстали. В распоряжении штаба не осталось ни одного самолета. Попытки установить контакт с 21, 37 и 26-й армиями оказались безуспешными. Была потеряна связь и со Ставкой Верховного Главнокомандующего.

В штабах армий также нарушилось руководство своими частями. Войска же 5-й и 21-й армий перемешались и, потеряв управление, двинулись на прорыв отдельными отрядами и группами.

В поисках связи с армиями прошли сутки…

Едва рассвело, Городище содрогнулось от бомбардировки, которая не прекращалась до полудня. И вдруг самолеты, которые осиными стаями метались в воздухе, разом исчезли: на подступающие к селу с востока холмы прорвались вражеские автоматчики. Высоты были голые, лишь одинокая деревянная церквушка, угодившая туда как будто по недоразумению, высилась над обрывом справа. Село просматривалось врагом во всю ширь, и лишь ряды высоких тополей создавали обманчивое впечатление попавшим в окружение, будто им удается передвигаться скрытно.

Гитлеровцы стреляли беспорядочно, для страха, и вниз не спускались. Они, вероятно, ожидали подхода новых сил, считая главную свою задачу — окружение штаба фронта — выполненной.

Врага надо было тотчас сбить с высот, уничтожить и уходить из Городища. Отрезанные от войск, штаб и Военный совет фронта еще имели силу для прорыва. Тут находились командный и рядовой состав штаба фронта, чекисты и бойцы охраны тыла фронта, пограничники, курсанты школы НКВД и примкнувшие группы выходивших из окружения бойцов. Было решено сформировать из них отряды прорыва и прикрытия.

В этот чрезвычайно критический момент комиссар госбезопасности Михеев построил особистов в укрытии за домами вдоль ряда тополей и, обходя неспешным шагом строй, поджидая начальника штаба фронта, сообщил:

— Теперь одна задача: пробиваться. На Военном совете решили создать отряд прорыва из двух групп. Первая — из чекистов. Командиром назначаю Плетнева, его заместителем — Кононенко. Вторая группа будет из пограничников, курсантов школы НКВД и бойцов охраны. Командиром назначен полковник Рогатин. Командует отрядом прорыва генерал Баграмян. Вооружитесь автоматами и винтовками, запаситесь гранатами. Больные есть? Выйти из строя!

Двое шагнули вперед.

— Ступайте туда, — указал Михеев в сторону, где на траве, скрючившись, сидел Ярунчиков. — Женщин тоже прошу выйти. — Остановился возле Миши Глухова, чуть было не спросил: «А ты к чему здесь?» — но сказал другое: — Поверни-ка шею, работает?.. Э-э, не пойдет так, брат, нынче смотреть надо разом вокруг. Шагай-ка в сторонку, еще навоюешься. Твое впереди…

Стремительно шли к строю генералы Тупиков и Баграмян. Чекисты подтянулись. Начальник штаба сразу начал:

— Обстановка вам, товарищи, понятна. Ничего не остается, как идти в атаку. Военный совет на чекистов надеется. Вы были и есть самой стойкой, организованной силой. Вам поручается первыми пробить боевые заслоны противника. — Он повернулся к высотам, указал на обрывистые склоны: — Трудно вам будет наступать, но надо; вторая группа пойдет в обход высот, ей даем два броневика. Прорываться не на восток, а на северо-запад, там меньше сил врага. Стремитесь южнее Лохвицы к реке Суле и завтра, двадцатого сентября, обеспечьте переправу через мост в Сенче. Сосредоточение там. Вопросы есть?

Все было предельно ясно.

— Сейчас шестнадцать часов пятьдесят минут, — смотря на часы, сказал Баграмян. — Готовьтесь, скоро начнем атаку. Если нам удастся прорвать окружение, а мы обязаны его разорвать, Военный совет и штаб фронта пойдут за нами. Но коли случится худшее, все сложим головы в бою, Родина не забудет нас.

Пригласив Михеева с собой, Тупиков и Баграмян отправились к группе пограничников. Те набивали патронами диски ручных пулеметов, прилаживали за пояса гранаты.

Среди бойцов Михеев увидел два знакомых лица: низенького веснушчатого сержанта и долговязого красноармейца. Он сразу припомнил, где встречался с ними: на передовой за селом Белка, в окопе, когда отражали танковую атаку. Те тоже признали комиссара.

— Опять, значит, вместе, — сказал сержант первое, что пришло на ум.

— Выходит, так, — приветливо согласился Анатолий Николаевич. — Как хоть вас звать, старые знакомые, а то уж и неловко мне.

— Сержант Зайцев! Волгарь.

— Красноармеец Лыков! Ленинградский.

— От границы идем, — добавил сержант. — Все как надо было, а тут говорят: последний решительный бой. А потом что, штыки в землю? И гитлерюг бить не надо?

— Почему же, еще как надо будет лупить. А «последний решительный» говорят в том смысле, что бой пойдет либо на жизнь, либо на смерть. А победить — значит продолжать борьбу.

Вторая группа отряда была готова к бою, и Михеев торопливо вернулся к чекистам. Настала пора выходить на исходный рубеж к пологому склону высоты. Скрытно, перебежками и по-пластунски, укрываясь за деревьями, кустарником, продвигались все дальше бойцы в командирской форме, занимая позицию для атаки.

К холмам выскочили два наших броневика и, стреляя из пулеметов, скрылись за обрывом, над которым торчала деревянная церквушка. И как-то разом чекисты и пограничники бросились в атаку. Пальба заглушила неокрепшее «ура».

Не ожидавшие дерзкого налета, гитлеровцы слишком поздно открыли плотный огонь, успев сразить наступавших в центре цепи.

Загрохотали гранаты… Упал Ништа, но тут же поднялся, и находившиеся рядом чекисты увидели его окровавленную руку. Петр Лукич пробежал еще несколько шагов, остановился, пытаясь одной рукой поставить гранату на боевой взвод, но пошатнулся и упал, придавив телом жиденький кустарник.

Граната Плесцова угодила в бруствер окопа вражеского пулеметчика. Разгоряченный боем, Иван Михайлович едва успел залечь — над ним просвистели осколки. Он выдвинулся вперед и оказался в выгодной позиции, ведя автоматный огонь по фронту гитлеровцев. А когда рядом увидел Плетнева, Кононенко и Грачева, понял: теперь самый подходящий момент захватить вершину высоты, а это — половина успеха.

— Вперед! — крикнул Плетнев.

Яростная ненависть к врагу, с которым сошлись лицом к лицу, утраивала силы чекистов, остановить которых могла только смерть.

Левым флангом они смяли гитлеровцев и, не останавливаясь, расширяя захваченный рубеж, погнали их к реке. Шел бой правее, там пограничники во главе с Рогатиным продолжали атаку.

Около двух километров чекисты преследовали остатки вражеского мотопехотного батальона и уничтожили его. К счастью, основные силы врага еще не успели подойти к Городищу. Перейдя вброд реку Многа между селами Мелехи и Вороньки, наступавшие остановились. В строю недосчитались восемнадцати человек.

Генерал Баграмян послал двоих связных доложить Военному совету: приказ выполнен, продолжаем движение на Сенчу.

…Штаб и Военный совет фронта сразу же покинули Городище. Мост через реку севернее села оказался разбитым, и о проезде машин нечего было думать. Повернули на Вороньки. Но не повезло и там: жиденький дощатый мост завалился, едва успела пройти вторая машина. Остальные пришлось бросить.

На Сенчу потянулся пеший строй. По пути к колонне присоединялись выходящие из окружения красноармейцы и командиры. Дорога пошла трудная, то лесистая, то заболоченная. К тому же наступившая ночь и вовсе притормозила движение. Откалывались от колонны отдельные группы и по нескольку человек, должно быть бойцы одной части, самостоятельно уходили на восток к Сенче.

В роще Шумейково, неподалеку от хутора Дрюковщина Сенчанского района, колонна — человек восемьсот — остановилась. Почти на километр с юга на восток хутор опоясала широкая и глубокая лощина, сплошь заросшая дубняком, орешником, кленом, а по верху ее окаймляла полоса колючего, усыпанного ягодами терновника.

Здесь и решили укрыться на день. Продолжать путь было бессмысленно. К тому же, едва успели занять оборону, разведчики доложили, что все дороги вокруг заняты гитлеровцами, к роще приближаются вражеские танки.

Все понимали: здесь предстоит жестокий бой. Враг плотным кольцом окружил овраг и открыл по нему минометный огонь. Оказавшиеся в западне бойцы и командиры от одного к другому передавали приказ генерал-полковника Кирпоноса:

— К бою!

 

Глава 30

С раннего утра за селом Дрюковщина бой то затихал, то разгорался с новым ожесточением. Со всех сторон враг обложил и Шумейкову рощу, и огромный, с пологими лесистыми склонами, овраг. Ошалело, будто ища прохода, выскочили в низину легкие гитлеровские танки, паля из пушек и пулеметов. Два танка подожгли сразу, и теперь другие избегали подходить к краю оврага, где лежала плотная цепь окруженных.

Гитлеровцы наверняка знали, кого настигли они, понимали обреченность сотен людей, угодивших в западню, и хотели поскорее покончить со штабом и Военным советом фронта.

Не сумев прорваться с ходу, немцы затаились. Подошли машины с подкреплением. Враг готовил новый удар, сильнее прежнего, чтобы наверняка сбить оборону и потом с легкостью доконать в низине остальных.

На середине склона под лобастым бугром учащенно пульсировал родник. Он до краев заполнил широкую, похожую на таз чашу; бойкой струйкой сбегала по березовому желобку студеная вода, медленно наполняя котелок.

Сюда, к роднику, помогли спуститься раненному в ногу Кирпоносу. Он и без того после аварии на дороге ходил прихрамывая, а тут пуля угодила под левую коленку, и самостоятельно передвигаться командующий не мог.

Полулежа, давая разрезать и снять сапог, Кирпонос попросил воды и горько произнес:

— И опять эта нога… совсем не годится дело. — Он увидел подошедших Тупикова и Михеева с перевязанной головой, приказал, указывая рукой на то место, где сходились два оголенных склона: — Здесь усильте оборону… и западный край рощи держите крепче, он сильно мешает врагу, иначе сбросят.

— Все сделаем, товарищ командующий, — заверил Михеев.

Смотря на белую, с кровяным пятном повязку и на землисто-серое лицо комиссара государственной безопасности, на котором даже губы, пересохшие и треснутые, покрыл пепельный налет, Кирпонос вроде бы между прочим сказал:

— Слышал, а сегодня увидел… Всем бы так драться.

Произнеси эти слова кто угодно другой, Анатолий Николаевич и бровью бы не повел — не коснулись бы они его души. Но их произнес Михаил Петрович Кирпонос, который только что сам с винтовкой наперевес наравне со всеми в цепи дважды бросался в атаку. Его старались прикрыть те, кто находился рядом, в том числе и Михеев. Но как-то так вышло, что командующий успевал сместиться в сторону и увлечь бойцов к новой рукопашной схватке — и все смешалось, Анатолий Николаевич потерял из виду генерал-полковника, сам дрался лицом к лицу с врагом.

— Где Бурмистенко? — спросил Кирпонос.

От этого вопроса Тупиков, уже направившийся было идти, круто обернулся и, словно спеша опередить других, чтобы не подтвердили слух о гибели Михаила Алексеевича, ответил громко, для всех:

— В цепи Бурмистенко, — вскинул он размашисто руку, — с людьми, где же еще ему быть, вот только что его видел…

А видел он его перед последней атакой противника с группой бойцов, спешащей из низины по склону наверх. Тупикову как-то не верилось, чтобы Михаил Алексеевич погиб, хотя уцелеть шансов было намного меньше. Член Военного совета полчаса назад удержал стихийно устремившихся в глубину лощины бойцов, куда вскоре враг обрушил мощный минометный обстрел, под который попала только часть замешкавшихся, в то время как десятки воинов бросились вслед за Бурмистенко по склону наверх, вливаясь в ряды оборонявшихся.

После небольшой передышки открыли огонь откуда-то издалека вражеские пушки. Снаряды рвались наверху, с недолетом, а с перелетом они проносились над окруженными, грохали позади, в низине, где уже никого не было.

Михеев лежал в цепи за кустами терновника, щурился — слепило солнце, и от этого комиссар выглядел еще суровее, напряженнее. Не выпуская из руки винтовку, он поглядывал в сторону противника и думал о том, как нелепо они попали в котел из-за вчерашней задержки с переправой и ночных беспрерывных заторов на дороге, помешавших до рассвета выйти к Сенче.

«Все! Тут, пожалуй, конец…» — подытожил он спокойно, без душевного надрыва и огляделся, как будто захотел рассмотреть свое навечное место. Оно было красивым и в то же время неудобным неровностью своей, на которой даже деревья, казалось, еле удерживали кривые стволы.

Люди передвигались по склону с усилием, цепляясь за стволы и ветки, торопясь к своим местам в круговой обороне. Михеев чувствовал в осмысленной торопливости командиров и бойцов направляющую руку генерала Кирпоноса.

Слева от Анатолия Николаевича лежали Ярунчиков и шофер Капитоныч. Справа, за поваленным трухлявым деревом, притулился Белозерский, за ним выдвинулся вперед Боженко — начальник особого отдела механизированного корпуса, а возле него виднелась фигура полковника Сгибнева.

Анатолию Николаевичу бросилась в глаза спокойная суровость на лицах этих людей, вполне осознающих свое положение и решившихся драться насмерть. В них еще не остыла разгоряченная ярость недавних рукопашных, но они уже успели отвлечься, подумать о чем-то кровном и оттого стали задумчивее, увереннее и спокойнее.

Среди всех, казалось, самое неподходящее занятие нашел себе Боженко. Он успел оборвать возле себя все ягоды терна и уже залез в гущу колючего кустарника, преспокойно срывая и бросая в рот спело-синие ягоды.

— На мотоциклах несутся от села, броневики за ними… — вдруг сообщил Боженко, отползая ниже.

Михеев заметил, как зашевелились люди в цепи, а Ярунчиков, вытянув шею, напряженно посмотрел вперед, словно желая убедиться в правдивости слов Боженко.

— Танки! — звонко закричал Капитоныч.

С юга, со стороны Жданов, россыпью неслись танки, обгоняя пылящие слева от них бронемашины.

— Издали страху нагоняют, — заметил Ярунчиков.

— Жарко будет, — отозвался Михеев, прилаживаясь к винтовке.

Вражеские артиллеристы пристрелялись. Близко ложились снаряды, пылью и дымом закрывая из виду напористо идущие танки. За ними торопилась пехота. И сразу захлопали одиночные выстрелы обороняющихся. Пальба ширилась, подали голос два ручных пулемета, заставив гитлеровских автоматчиков залечь. Но ненадолго. Поднятые офицерами, они снова бросились вперед.

В цепи окруженных от одного к другому передали:

— По танкам гранатами! И сразу вперед, бей штыками пехоту!

У Михеева имелась единственная граната. Она лежала у него в кармане кожаной тужурки и была предназначена для крайнего случая. Вторую свою гранату он отдал Боженко для связки, и тот сейчас держал связку в руке.

Сильный пулеметный огонь из танков заставил обороняющихся прижаться к земле. Приглушенно охнул смертельно раненный в грудь Белозерский. Уронил голову сраженный наповал полковник Сгибнев. Тут и там появились раненые.

— По танкам! — раздалась чья-то волевая команда.

Михеев видел, как справа грохнул тяжелый взрыв, потом рядом — боженковская связка гранат, еще слева, снова справа.

— Вперед! Бей!.. — вырвался из десятков ртов боевой клич, и поднявшиеся в контратаку ринулись на врага с винтовками наперевес.

Гитлеровцы явно не ожидали вымахнувшую навстречу разъяренную лавину, предполагая, должно быть, что окруженные встретят их огнем, станут отбиваться гранатами, и потому, должно быть, опасливо жались за танками, а теперь растерялись, в первое мгновение дрогнули. Вспыхнувшая пальба начала утихать, в ход пошли штыки и приклады…

Михеев не различал вражеских лиц, но одно крепко запечатлелось в его сознании: круглое, в очках и с искривленным ртом. Комиссар даже успел заметить, как взлетели вверх очки, а взметнувшиеся руки фашиста чуть было не мазнули Анатолия Николаевича по лицу. Михеев размашисто бил прикладом, валил наповал фашистских солдат, пробиваясь все дальше вперед и настигая дрогнувшего врага.

Вблизи ревели танки и броневики. Они словно не могли сообразить, с какой стороны подойти к дерущимся, сбавляли скорость, кружились и не прекращали огня по роще и оврагу, откуда с отчаянной смелостью бежали, бросались на помощь своим новые окруженцы.

На короткое мгновение Михеев остановился с широко открытыми глазами, увидел, что танки начали теснить бойцов к оврагу. «Эх, гранат больше нет», — с досадой подумал комиссар и дал команду отходить. Сам он шел в последней цепи, чуть пригнувшись, и даже не слышал, а инстинктивно почувствовал, как сзади разорвался снаряд. «Этот мой», — было его последней мыслью. Комиссар вскинул голову, распрямился во весь рост, хотел шагнуть вперед, но только дернулся и рухнул на спину, неловко отбросив руку с зажатой в ней винтовкой.

А минутой позже на склоне возле пульсирующего родника, незаметная в общем грохоте и пальбе, разорвалась мина. Дернулась к груди, к сердцу, правая рука Кирпоноса, но не дотянулась, упала, и сам он повалился на бок, к чаше родника, словно захотел напиться.

Его повернули на спину, расстегнули китель — Михаил Петрович еще слабо дышал, осколок угодил под сердце. Он умер тихо, без последнего тяжелого вздоха, как навсегда засыпают люди, отдавшие все свои силы и целиком жизнь делу, которому служили.

Наверху то затихала, то еще яростнее вспыхивала пальба. Движения на склонах уже не заметно было, убитые и раненые оставались там, где их настигла пуля или осколок. Но враг так и не прорвался через передовые позиции окруженных, не проник в широкий и лесистый овраг.

Тело командующего фронтом перенесли чуть ниже, к лощине. Тут же вырыли неглубокую могилу. Прощание было коротким, молчаливым. Моложавый майор из штаба фронта и двое раненых бойцов застыли в нерешительности, будто бы не зная, как положить убитого. И тогда майор снял с груди генерал-полковника Кирпоноса Золотую Звезду Героя под № 99, орден Ленина и медаль «XX лет РККА», достал из кармана партийный билет и удостоверение личности, фотографию семьи положил обратно.

Свежую могилу с едва приметным холмиком укрыли ветками, и трое свидетелей последнего прощания с командующим один за другим стали карабкаться по склону мимо родника наверх, где заметно на слух сбивалась и редела перестрелка.

…Михеев очнулся под вечер, когда его укладывали на самодельные носилки. Рядом были Ярунчиков, Боженко и несколько красноармейцев-пограничников. Ни на минуту не отлучался от комиссара поникший Капитоныч.

— Держатся? — спросил Михеев, будто очнувшись ото сна и пытаясь подняться. Ему помогли сесть. Ощупывая туго перевязанную голову, он повторил вопрос.

Ярунчиков ответил:

— Танки ушли, остались автоматчики, должно быть, немного…

— Где Кирпонос?

— Убит командующий.

— Убит?! — оглядел Михеев присутствующих. — А Бурмистенко, Тупиков?

— Погибли, — ответил Ярунчиков. — И Белозерский скончался от ран. Приказано отходить, с темнотой прорываться на Жданы. — И, видя, что Михеев пытается встать, положил ему на плечо руку. — Лежите, товарищ комиссар, вы пробитый весь…

Как будто только теперь Анатолий Николаевич увидел свою правую, забинтованную ногу без сапога, потрогал перевязанную грудь, встрепенувшись, нащупал свой маузер, удостоверясь, что он на месте, успокоился, снял с руки часы, протянул Капитонычу:

— Возьми, сгодятся… и отправляйтесь все, не застревайте тут… В плен не попадайте. Останетесь живы, привет моей жене с сыном передайте, если что, расскажите… А теперь ступайте. Удачливого вам пути!

Капитоныч принес полный котелок родниковой воды, протянул Михееву. Комиссар взял его обеими руками, жадно прильнул к студеной, освежающей воде и вдруг оторвался от нее на полглотке, что-то поискал глазами на склоне за лощиной, откуда пришел Капитоныч, лицо его смягчилось просветленной нежностью, дрогнули веки, как будто он тайком подмигнул кому-то, любуясь и зовя к себе…

Находили сумерки. Стрельба в роще и над оврагом постепенно стихала.

* * *

Разведчики, посланные генералом Баграмяном для розыска и налаживания связи со штабом и Военным советом фронта, пришли ни с чем. Направили новые две группы в разных направлениях — те вообще не вернулись… Уже сутки отряд прорыва, обросший сотнями новых, выходящих из окружения красноармейцев и командиров, стоял на правом берегу Сулы, не решаясь покинуть его. Но надежды разыскать штаб и Военный совет оставалось все меньше. Промедление же с отходом могло стать губительным: кругом сосредоточивался враг.

Он уже проник на левобережье напротив Сенчи, блокировал широкий бревенчатый мост, и о переправе по нему не могло идти речи. К тому же с запада наскочили вражеские танки, и, хотя им дали ощутимый отпор, отряд прорыва не стал больше рисковать, скрытно отошел вниз по реке к соседним Лучкам.

— Будем ждать до темноты, — распорядился Баграмян.

Посоветовавшись, чекисты распределили обязанности. Плесцову поручили организовать оборону Лучков на высотах; Кононенко — наладить переправу; Грачеву — питание и медицинскую помощь; Плетневу — создать боевые группы.

Организовать оборону села — означало сформировать полную боевую роту, добыть оружие и боеприпасы. Все это с большим трудом Плесцову удалось сделать, и он ушел на высоты.

Верхом на лошади тут и там появлялся Плетнев, собирая окруженцев и доставляя их на сборный пункт.

— Ты кто такой? — попытался грубо не подчиниться ему капитан с группой красноармейцев, продолжая идти своей дорогой.

— Приказ командования! — преградил им путь Дмитрий Дмитриевич. — И, будьте уверены, чекист выполнит его!..

Местное население принесло продовольствие и даже табак. Хуже обстояло с медицинским обслуживанием. Не было ни врача, ни медицинских сестер.

Повезло Мирону Петровичу Грачеву. Он встретил около двадцати врачей и медицинских сестер во главе с полковником, ищущих переправу на противоположный берег. Грачев привел их, растерянных, на сборный пункт. Медикам предложили немедленно заняться оказанием помощи раненым.

В полдень вражеские танки и пьяные автоматчики пошли в атаку. Плесцов с отрядом бойцов заставил их отступить. Все это время Плетнев, формируя боевые группы по пять и более человек, добывал для них патроны, гранаты и посылал на подмогу обороняющимся.

Когда Дмитрий Дмитриевич притащил на высоту станковый пулемет, Плесцов даже обнял товарища.

— Где достал?

— Из реки выловил.

А на берегу готовили переправу. Кононенко на лодке отправился к противоположному берегу, но не добрался до него с сотню метров, дальше пошла топь, трясина, которую ни на лодке, ни тем более вброд не перейти, и немцы это знали, потому не обращали внимания на непроходимый участок реки.

Генерал Баграмян приказал разобрать плетни, рубить ветки, нести солому и вязать маты… Лишь к вечеру настелили проход через топкий берег реки. Наготове стояли лодки и плотики.

До темноты оставалось не больше часа. Казалось, ничто уже не может остановить переправу. И тут на Лучки двинулись пять вражеских танков, а за ними, как и прежде, хмельные автоматчики.

Собрали считанные патроны и гранаты. Плесцов приказал не открывать огня без команды. Он исподлобья наблюдал за приближающимися танками, не зная, что будет; три связки гранат остановить их не могли. Но надо было стоять: ни вперед, ни назад пути не оставалось. Иначе полягут все.

Иван Михайлович первым дал автоматную очередь. В стороне раздался взрыв, и все увидели, как круто развернулся, задымил танк. Ликовали без слов, отметив удачу дружным залпом.

Вскоре горел и второй танк; тогда остальные три машины повернули в обход обороны. Гитлеровские автоматчики залегли…

А на берегу началась переправа: подоспели спасительные сумерки.

Следя за танками, Плесцов решил, что пришло самое время роте отойти. Пусть танки давят пустые окопы. И, оставив людей для прикрытия, Иван Михайлович занял с ними два окопа, приказав передать по цепи:

— Отходить! К переправе!

* * *

Всю ночь капитан госбезопасности Боженко и семь красноармейцев с Капитонычем впереди посменно несли тяжело раненного Михеева. Не оставлял комиссара и обессиленный Ярунчиков. Прошли немного, километров шесть, когда начало светать. Впереди за леском разглядели село.

— Жданы! — определил Боженко.

— Давайте к стогу, вон к тому, на отшибе, переднюем, — распорядился Ярунчиков.

— Заловят нас тут, шагать надо, — попробовал возразить Боженко. — К реке надо пробираться.

— Идите, — разрешил Ярунчиков, располагаясь у стога. — Капитоныч с красноармейцем пусть останутся, остальным нечего толпиться.

Боженко предлагал другое — идти всем вместе — и сейчас колебался в нерешительности.

— Выполняйте! — поторопил Ярунчиков.

Присев возле Михеева, капитан госбезопасности сказал:

— Пойду к Жданам, организую переправу и вернусь. Нельзя тут дневать.

Анатолий Николаевич приподнялся на локте, посмотрел в сторону села.

— Иди. Наткнетесь на немцев, не давайте взять себя, — предупредил он.

Но не успел Боженко с пограничниками пройти и километра, как увидел позади на поле три вражеских танка. Они давили копны, поджигали стога, расстреливали убегающих. Вспыхнул и одинокий, на отшибе, стог, под которым остался Михеев. Густой дым растекся по убранному полю, и стало невозможно что-либо разглядеть.

— Погибли! Я же говорил… — горестно вырвалось у Боженко.

Укрываясь за кустарником, он кинулся с бойцами обратно.

Впереди возникла перестрелка. Потом все стихло, развеялся дым. Танки куда-то исчезли, только вдалеке маячила реденькая цепь гитлеровцев. Они удалялись, прочесывая местность.

Боженко подбежал к тому месту, где догорал стог, походил вокруг — никого рядом не было. И вдруг из овражка вылез Капитоныч. Он был растерян и не сразу заговорил.

— Пошли в укрытие, пока не заметили нас, — потащил его за руку капитан госбезопасности. — Где Михеев?

— Погиб комиссар… там они, — упавшим голосом сказал Капитоныч, показывая на овраг. — Только вы отошли, смотрим, немцы летят. Мы к оврагу… Танки бы ничего — автоматчики наскочили. Мы — отстреливаться. Смяли они нас… Михеев с Ярунчиковым полегли рядышком…

— Понаблюдай там, наверху, — приказал Боженко одному из красноармейцев, сам спустился вниз, пошел по извилистому дну оврага. Убитых отыскал за бугром. Михеев полулежал, прислонясь спиной к земляной стенке, и казалось, крепко уснул, склонив голову набок. Откинутая рука его зажала маузер.

Ярунчиков лежал рядом, лицом к земле. Боженко перевернул его на спину, увидел кровавое пятно на левой стороне груди, перевел взгляд на Михеева, склонился над ним.

В планшетке комиссара госбезопасности Боженко нашел циркуль, штабную линейку и письмо жене. Письмо он сразу закопал, остальное сунул себе в планшетку. С трудом выпростал маузер, но в нем не было ни одного патрона, и Боженко положил оружие обратно, в окостеневшую ладонь комиссара.

Сверху донесся голос наблюдателя:

— Немцы! Повернули! Назад идут!

Боженко распрямился, постоял мгновение.

— Прощайте, товарищи! Мы отомстим за вас! — сказал он тихо, чувствуя, как подступивший к горлу комок мешает ему говорить. — Мы еще вернемся! Придем, товарищ комиссар госбезопасности!

 

Спустя много лет…

Из Сенчи в Лучки на машине минут десять езды. Но трое приехавших сюда на новеньком зеленом вездеходе оставили машину, решив пройтись пешком по дороге, на которую не ступали больше тридцати лет. Полковники в отставке Плетнев, Стышко и Грачев с волнением шли по местам былых боев.

Сенча разрослась, целехонький мост сереет через Суду. А вот млына не стало.

Плетнев задумчиво стоял у края распаханного поля, смотрел в противоположную от села сторону.

Грачев пошутил:

— Опасался я, Дмитрий Дмитриевич, как бы ты опять здесь в атаку не бросился.

— Ребят вспомнил… Вон от того края леса шли танки. Тут погибали наши побратимы…

— А я Михеева вижу, как сейчас, — с болью вспомнил Василий Макарович Стышко. — Стою и думаю: встать бы сейчас всем погибшим. О чем бы они спросили нас прежде всего?

Грачев ответил:

— Думаю, не спросили бы, а сказали прежде всего: видим, победили, и жить вам чертовски хорошо, спасибо, что не забыли нас, пришли навестить.

— Никто из них не забыт, — подтвердил Плетнев. — На днях письмо получил от Михаила Пригоды, я рассказывал ему, что собираемся на места боев, так вот Михаил Степаныч просил поклониться землице родимой и павшим. — Дмитрий Дмитриевич низко поклонился.

— Он в Донецке, генерал-лейтенант Пригода? — уточнил Грачев.

— Да, недавно в отставку ушел. Вторым орденом Трудового Красного Знамени его наградили.

Василия Макаровича восхитила новость, он припомнил:

— У него и боевых, кажется, четыре Красного Знамени.

— Пять, — уточнил Дмитрий Дмитриевич. — Бесстрашный мужик. Я видел его в бою. Между прочим, когда я приехал к нему первый раз подо Львов, вижу, как-то настороженно приглядывается он ко мне: мол, как-то поведешь себя, товарищ, под пулями…

— Нашел к кому приглядываться, — польстил Плетневу Грачев.

— Он же не знал меня. А потом ободрил: «Ты ничего, без оглядки на передовой, молодец».

— Здоровый, всех нас переслужил, — вставил Стышко.

— Ему где-то уже под семьдесят, — прикинул Грачев. — Столько же и Михееву сейчас было бы.

— Рано ушел, — горестно вздохнул Дмитрий Дмитриевич и пошел по тропе, говоря: — Полгода всего служил под его началом в Киеве, два месяца воевал, а до старости не забыл своего комиссара.

Встретили пожилого дядьку, разговорились.

— Как не помнить тот сентябрь, — оживился старик. — Начальником почты я состоял. К нам в сени занесло снаряд. Стены в щепки, ведра на воздух. Наши все на мост рвались через реку.

За Сенчей вдоль берега густо разрослись деревья; дорога не петляла — не стало топких мест. Трое шли неторопливо и легко, вспоминали пережитое.

— А мне Лойко с Мишуткой припомнились, — вдруг произнес Стышко. — Как брательники были, старшой и малый…

— Расстреляли Алексея Кузьмича, проходило в сводке, — отозвался Грачев. — А Мишу Глухова, представьте, встретил под Ростовом, когда город отбили в сорок втором… Уходил радистом с опергруппой в тыл врага. Жив ли?

И все помолчали, надеясь на лучшее.

Белые, чистенькие хаты украшали Лучки. По широким, прямым улицам бегала детвора, и как-то не верилось ветеранам войны, что здесь когда-то грохотали тяжелые бои.

— Здесь были самые драматичные, как теперь у нас говорят, события начального периода Отечественной войны, — задумчиво произнес Грачев. — А вот генерал-полковник Гальдер, бывший начальник генштаба рейха, назвал сражение под Киевом «величайшей стратегической ошибкой в восточном походе». Вот так… А как мы прорывались из окружения…

…В ту памятную ночь, когда Плесцов с группой прикрытия последним покинул высоты, спустился в Лучки, окруженцы уже все переправились на левый берег Сулы, и на долю смельчаков не осталось даже бревна.

— Помыкались они, — рассказывал потом Иван Михайлович, ругаясь крепкими словами, — забыть о тех, кто прикрывает! Потом содрали с сарая две здоровые двери — и пошел грести чем попало, — припоминал Грачев.

— Всякое бывало, — сказал Плетнев. — Я со своей группой ушел раньше. Дневки, как правило, делали в лесу. Как-то, день на пятый должно быть, нас, человек пятьдесят, вызвался провести один деревенский парень. Малость оставалось до леса, как уже рассвело. Провожатый привел нас к совхозной конюшне. Она была заброшенной, с сеном на чердаке. Там и решили переждать до вечера, другого выхода не было. Парень пошел на хутор Двенадцать Тополей, обещал привезти харчей. И привез в полдень… фашистских автоматчиков, те давай палить по конюшне. Как нас не задело, по сей день не пойму!

— Действительно повезло, — вставил хлебнувший военного лиха Стышко.

— Настрелялись фашисты и давай кричать, предлагая, чтобы мы выходили и сдавались в плен. От нас ни звука. Фрицы ближе подобрались, но в конюшню боятся заходить, снова палят из автоматов. Мы уж стали посматривать друг на друга, мысленно прощались. И вдруг немцы как бросятся бежать. Глядим, наша конница! — взмахнул, рубя воздух кулаком, Плетнев. — Кавалеристы генерала Крученкина!

— Так и нас тоже они выручили! — присоединился Грачев.

Их лица сияли, словно чекисты снова видели тех, кто подоспел к ним на помощь в тяжелую минуту.

— А день тогда стоял такой же солнечный, яркий, — вспомнил Грачев.

— И были мы наполовину моложе, — добавил Плетнев.

Трое ветеранов войны стояли над обрывом, и с ними рядом сейчас были все те, память о ком навсегда сохранится в их сердцах.