Наместник Гитлера в Норвегии — рейхскомиссар Тербовен, два часа беседовал с майором Квислингом.
Их встреча состоялась не в Осло, а на склоне холма Синнсакер, прилегающего к городу Тронхейму — бывшему когда-то королевской столицей и архиепископской резиденцией.
Рейхскомиссар был в ужасном настроении. После недавнего покушения на Видкуна Квислинга он стал осторожным, недоверчивым и беспокойным.
Они говорили о создании норвежских отрядов для защиты страны от русских. Вся надежда — члены норвежской квислинговской партии — и те уклонялись от призыва в вооруженные отряды своего вождя и тысячами скрывались в лесах, уходили в Швецию. В конце беседы рейхскомиссар приказал через неделю доложить о создании отрядов и выгнал Квислинга, как слугу, грубо и беззастенчиво.
Тербовен вылетел в Киркенес, самый северный норвежский порт в Баренцевом море, невдалеке от финской границы.
К вечеру самолёт приземлился на аэродрома около моря, а через несколько минут Тербовен тяжело поднялся на второй этаж своей временной резиденции в Киркенесе. На ходу отдал распоряжение дежурному офицеру узнать, все ли вызванные командиры дивизий и частей прибыли на совещание к рейхскомиссару.
В кабинете, неуютном и большом, с четырьмя высокими окнами, выходящими к морю, казалось, только что закончили ремонт. Вдоль голых стен один к одному стояли длинные ряды стульев. В углу, около окна, — широкий письменный стол, кожаное кресло, а над ним до потолка — портрет Гитлера. Все другие стены были пусты. Картин рейхскомиссар не любил.
Тербовен положил на стол толстую чёрную папку, разделся и подошёл к окну. Солидный, высокого роста, с лоснящейся бритой головой, он был похож на мясника. На его пухлом лице выделялись покрасневший длинный и прямой нос с разветвлёнными фиолетовыми прожилками и презрительно опущенные уголки губ. Смотрел он исподлобья, и это придавало лицу ещё более холодную суровость.
Он был одним из первых рейхскомиссаров, испечённых в гитлеровском адском котле для оккупированных стран. Тербовен и сейчас помнил, как в первые дни своего назначения, ещё будучи в Германии, он вслух повторял: «Рейхскомиссар! Хорошо, чёрт побери!» — и до самозабвения прислушивался к своему голосу. Прибыв в Норвегию, он встал во главе управления страны и исполнил всё, что приказал ему фюрер. 25 сентября 1940 года рейхскомиссар объявил, что стортинг считается распущенным, король лишённым престола, а все вопросы внешней политики отныне входят в компетенцию германских властей.
Норвежские политические партии были распущены, за исключением партии «Национальное единение», руководитель которой, Видкун Квислинг, объявлен «вождём национального движения». В стране был установлен новый политический порядок.
Началась война с Россией. И когда Эрика Коха, гаулейтера Восточной Пруссии, назначили рейхскомиссаром Украины, Тербовен, с завистью вздыхая, стал ненавидеть Норвегию. «Что это за страна?… Сопки. Лес. Тундра. Населения — морж наплакал. Угля, нефти нет, а о сельском хозяйстве и говорить не хочется. Много ли разживёшься на руде, китовом жире и треске, будь она проклята… Животноводство, разве, ещё осталось. Торговый флот был большой, да уплыл с англичанами. Что и говорить… Здоровье Норвегии подорвали ещё короли Швеции. В Россию бы!»
После разгрома немцев под Сталинградом эти мысли Тербовена уже не волновали. А когда советские войска освободили свою территорию и двинулись к Германии, он начал беспокоиться, как бы не лишиться Норвегии. Несколько дней назад Тербовен пал духом. Финляндия вышла из войны, в Заполярье немцы остались один на один с русскими. После уверений Гитлера о выводе войск из Скандинавии Тербовен примирился с мыслью покинуть пост рейхскомиссара и в то же время боялся возвращения в Германию, где начиналась паника.
Вчера Тербовен получил секретный приказ Гитлера, о котором он должен сейчас говорить на совещании. В приказе фюрер повелел стоять за Норвегию насмерть.
Тербовен отошёл от окна, раскрыл папку, достал сложенную карту и, как скатертью, накрыл ею стол. На карте было много пометок: чёрных, синих, зелёных точек и чёрточек. Взгляд его расплылся по чёрным точкам. Они усеяли Восточную Пруссию, Польшу, Румынию, Болгарию, неудержимой лавиной двигались на Берлин. Рейхскомиссар облокотился на стол, закрыл руками лицо, стоял, не шелохнувшись, и только манжеты рубашки с золотыми запонками, выглядывающие из рукавов пиджака, слабо дрожали.
В кабинет вошёл Радиес — начальник гестапо оккупационных войск. Он был полной противоположностью Тербовену — низкорослый, худой, с лицом, как высушенное яблоко, но очень подвижный и нервный. Радиес без конца поправлял узел чёрного галстука и подёргивал правым плечом.
— Коммунисты сколотили новый партизанский отряд. Он уже подымает голову, — сообщил Радиес, тоже склоняясь над картой.
— Надеюсь, гестапо знает, что делать с этой головой, — с иронией ответил рейхскомиссар, отходя к окну.
— Отряд дислоцируется не больше сотни миль отсюда и называется «Двадцать второй год компартии Норвегии», — продолжал Радиес. — Как видите, эта голова имеет солидный возраст и, как я уже убедился, глубокие корни.
— Удар в спину готовят?
— Да. Перехватили их связного, который показал на допросе, что отряд ждёт наступления Красной армии. К несчастью, он покончил с собой в камере. Но замысел ясен… Вы из Тронхейма прилетели? Что там за забастовка вспыхнула? — спросил Радиес, меняя тему разговора.
— Студенты политехникума начали забастовку. Они покинули город и сейчас находятся где-то около шведской границы.
— Они у партизан, уже с винтовками…
В кабинет вошёл дежурный офицер и доложил Тербовену о прибытии двоих американцев, ожидавших рейхскомиссара со вчерашнего дня. Тербовен разрешил пропустить их и добавил:
— Обычно крысы бегут с корабля, который должен погибнуть, а эти — наоборот.
— Должно быть, хорошая примета, — вставил Радиес, подёргивая плечами.
— Смотря для кого, — пробурчал Тербовен, садясь в кресло, и попросил Радиеса оставить его одного.
В кабинет вошли Уайт и Ланге, одинаково одетые в тёмно-синие мешковатые костюмы.
— Просим извинить!… Знаем, вы очень заняты. В приёмной столько офицеров, — начал Уайт. — Я с последней просьбой…
— Слушаю, — сухо ответил Тербовен, откинувшись к спинке кресла.
— В Осло есть старые коммерческие дела моего дряхлого отца. Сейчас удобный случай. Обрадую своего старика.
— Нужна виза на проезд? — спросил Тербовен.
— Да, поеду я и Ланге. Он поможет мне.
Тербовен задумался. Задумался не о том, дать визу или отказать. Он решил извлечь из этой встречи с Уайтом пользу и для себя. Всё-таки их связывало многолетнее, ещё довоенное знакомство. Правда, Тербовен никогда бы не вспомнил об Уайте и не пошёл на восстановление с ним связи, если бы не начал задумываться о своём будущем, которое уже стало вырисовываться в его сознании мрачными развалинами разбитой Германии. То, что Уайт сам дал о себе знать, добиваясь возврата капитала, оказавшегося волей судьбы под властью рейхскомиссара, радовало Тербовена. Как-никак около полумиллиона долларов осталось за Уайтом платежей. Деньги можно вернуть. Тербовен не вспоминал о них несколько лет. Увлёкшись политикой, он давно отбросил коммерческие сделки. Отбросил не потому, что его перестали интересовать прибыли. Напротив, политика помогла ему ворочать не тысячами, а миллионами. Но теперь…
При первой встрече с Уайтом, разрешая ему въезд на Никель, Тербовен из-за честолюбия не ставил больших условий. К тому же тогда помешал разговору вошедший Радиес. Сейчас же, особенно после приказа Гитлера держать сопки до последнего солдата, Тербовен, как никогда остро, задумался о себе. Ведь не собирается же он сложить голову за Норвегию!
Лицо рейхскомиссара, до этого суровое и непроницаемое, преобразилось в добродушно-хитроватое, и Уайт на мгновение почувствовал, что он сидит не перед грозным рейхскомиссаром, а перед прежним компаньоном, опытным маклером Тербовеном.
— Я распоряжусь, — согласился Тербовен, вставая из-за стола. — Немцы умеют ценить старую дружбу.
В ответ Уайт прикрыл глаза, склонил голову.
— Я иду вам навстречу, хотя ваше пребывание здесь противоречит… — Тербовен не договорил и круто повернул разговор. — У нас мало времени, поэтому будем кратки. Итак, вы вывозите оборудование рудников, едете в Осло, хоть к чёрту на рога, меня это не интересует, пропуск дам. Но… у моего дряхлого отца есть старые коммерческие дела в Америке. — Тербовен улыбнулся, не спускал глаз с лица Уайта, стараясь определить, какое впечатление произвёл его намёк.
— Нужна виза на проезд, — отшутился Уайт, не сразу поняв, на что намекает рейхскомиссар.
— Об этом я побеспокоюсь сам. Вы только доставите его с небольшим багажом к себе в Америку. Сейчас удобный случай, обрадую старика, — Тербовен хитро улыбнулся.
Уайт покосился на Ланге, подумал и ответил:
— За добрую услугу я готов отплатить вдвойне. Но как бы мне не сломать на этом шею…
— Если в этой сделке и потеряет кто, то только я, — поспешил убедить Тербовен. — У вашего спутника будет заграничный паспорт.
— Однако…
— Я не узнаю вас, Уайт! В молодости нам с вами приходилось рисковать куда больше.
— Хорошо. Я согласен только ради старой дружбы.
— В таком случае постарайтесь быстрее управиться с делами. Дай бог вам попутного ветра.
Уайт и Ланге откланялись и удалились. Тербовен грузно опустился в кресло.
На совещание прибыли командиры горноегерских дивизий, специальных частей, авиационной дивизии, старшие офицеры артиллерии, флота и один адмирал. Стульев не хватило, принесли из других кабинетов. Когда все уселись и наступила тишина, торопливо вошли опоздавшие — командующий армией генерал Фалькенхорст с начальником штаба. Выбросив перед собой правую руку, они в один голос гаркнули: «Хайль, Гитлер!» Все, кроме Тербовена, их приветствовали стоя.
Совещание длилось недолго. Говорил один Тербовен. Он рассказал о положении на фронтах и особенно подробно остановился на заполярном участке военных действий.
— Таким образом, обстановка изменилась, — сказал в заключение он. — Мы сковываем крупные сухопутные силы и флот противника, которые могут быть использованы против фатерлянда. Мы должны любой ценой держать фронт. С сегодняшнего дня всю ответственность за наш участок фронта фюрер возложил на меня. Он приказал нам стоять здесь до последнего солдата.
— Как же тогда понимать официальное заявление фюрера о выводе войск из Скандинавии? — недоумевая, спросил один из офицеров.
— Однажды доктор Геббельс сказал: «Нужно уметь не говорить правду, даже после того, как вам выбьют зубы». Зачем стыдиться лжи, когда она вызывается стратегической необходимостью?
— А что сказать солдатам? — спросил генерал Кайфер. — Держаться до последнего — значит умереть…
— А разве они вечно жить у вас думают? — резко перебил Тербовен. — Солдатам надо внушить, что, воюя здесь, они дерутся за Великую Германию. А лучше пресекать всякие попытки думать и размышлять. Паникёров, трусов, дезертиров расстреливать без суда перед строем. — Рейхскомиссар повернулся к командующему армией. — Спешите перебросить части… Танковую бригаду оттяните в Норвегию, может оказаться в котле, дороги завалят. С юга Норвегии снимите необходимые части, переведите к Петсамо. Прикажите войскам, отходящим на север Финляндии, уничтожать всё на своём пути. Ежедневно сообщайте данные разведки и о передислокации наших частей. А о начале наступления русских — немедленно, в любое время суток… — Тербовен встал, усталыми глазами медленно скользнул по лицам присутствующих и добавил: — Фюрер не забывает нас. Помните и вы о своём долге.
Совещание окончилось. Кабинет быстро опустел. Около двери остановились Радиес и Тербовен.
— Я разрешил этим коммерсантам, что были у меня перед совещанием, въезд в Осло. Сделайте так, чтобы они быстрее покинули Норвегию, — предложил Тербовен начальнику гестапо и посоветовал: — Только без шума.