Декабрь 1241 года. Лангедок. Область Ларагуэ

Беглецы скакали во весь опор. Мигель, вцепившись мёртвой хваткой в одежду Анри, еле удерживался в седле.

Дождь сильно размыл дороги. Кони скользили в грязи копытами. Казалось, ещё один крутой поворот, и они все окажутся на земле, в холодной слякотной жиже. Но этот участок пути пролегал по открытой местности, поэтому они торопились и не сбавляли скорости. Впереди виднелись холмы, усеянные валунами и глыбами. Там можно было укрыться и перевести дух.

Достигнув цели, всадники двинулись шагом. Анри и Мигель ехали впереди, Пьер немного поотстал.

— Послушайте, сеньор, — сказал Мигель, — нам надо остановиться и осмотреть вашу рану.

— Не сейчас, парень. Не волнуйся, со мной всё в порядке. Я подложил платок, и кровь уже не сочится. Рана скользящая.

— И всё же она может быть опасна.

Анри махнул рукой.

— Пустяки.

Вытирая краем плаща мокрое от дождя лицо, он недовольно заметил:

— Господи, неужели Ты не мог придумать другую погоду?

— Господь нам дал не только зиму, но и лето, — с обезоруживающей простотой ответил Мигель, — и оно длится гораздо дольше, чем промозглая зима. Я так думаю, Бог неспроста устроил слякоть и непогодицу. Это чтобы люди могли радоваться лету, как благоденствию. А то если всё время будет лето, то и радоваться нечему.

— Поверь, малыш, радоваться будет чему. Есть много вещей, от которых замирает сердце в упоительном блаженстве. А слякоть — это напоминание людям о вселенском потопе. Смотрите, мол, не становитесь великими грешниками, а то будет с вами то же, что и с первыми людьми.

Пьер, поравнявшись с Анри, проговорил сквозь зубы:

— Это не людям, а тебе напоминание.

Сказав это, он некоторое время ехал молча, глядя перед собой. А затем, уже не сдерживаясь, почти закричал:

— Зачем ты убил инквизитора?

Анри не ответил.

— Я не понимаю тебя, — гневно продолжил Пьер. — Ты сам себе копаешь могилу. Да и мне тоже. Нас будут искать с удвоенной силой, и теперь костра нам не избежать уж точно. И зачем мне Господь послал тебя в спутники?

Анри резко повернулся к нему. Его лицо исказила злоба, в глазах читалось отчаяние и одновременно лютая ненависть. Сдавленным от гнева голосом он произнёс:

— Инквизиторы — это не люди, а слуги дьявола! Ты разве не видишь, Пьер? Посмотри вокруг, настают последние времена. Сбываются предсказания святого Писания о конце света. Друг идёт против друга, христианин против христианина, брат против брата. Вот послушай, что у Матфея сказано, я долго думал над этим, размышлял: «Истинно говорю вам: отраднее будет земле Содомской и Гоморрской в день суда, нежели городу тому; остерегайтесь же людей: ибо они будут отдавать вас в судилища, и в синагогах своих будут бить вас; предаст же брат брата на смерть, и отец — сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят». Или вот ещё: «И тогда соблазнятся многие, и друг друга будут предавать, и возненавидят друг друга; и многие лжепророки восстанут, и прельстят многих; и, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь». Подумай хорошенько, о наших ведь временах идёт речь. Те лжепророки и есть инквизиторы, да и приспешники их. И чем быстрее и больше мы убьём их, тем скорее очистим землю от этих слуг дьявола.

— Ты безумец, — проговорил Пьер. — Разве сказано в Евангелии, в этой скрижали милосердия, что надо убивать? Вспомни лучше, что сказал Иисус о любви к ближнему. Мы все должны следовать примеру Спасителя, который был кроток и смирен сердцем и который, не отмщая, вынес козни своих врагов. Ты сам уподобляешься инквизиторам и всем тем, кто убийство возвёл в богоугодное дело.

Гнев в глазах Анри погас и сменился печалью.

— Ты прав в одном, — сказал он. — Я безумец. И пусть я умру в этой борьбе, но не позволю слугам дьявола свободно ходить по нашей земле, сея смерть и горе.

Пьер тяжело вздохнул:

— Ты становишься рабом своей ненависти, Анри.

— Ты видел, что сделали с телом моего отца? Они не оставляют в покое даже мёртвых. Тебе не понять моих чувств.

И, пришпорив коня, рванулся вперёд.

Пьер вспомнил своего отца, и сразу сердце сжалось от нехорошего предчувствия. Какая судьба уготована его родителю? Быть может, его ждёт не менее печальная участь, чем отца Анри. «Может, и прав де Вилль, — подумалось Пьеру. — Последние времена наступают. Живём ведь в постоянном страхе, боимся говорить, боимся даже думать. Друзья предают на каждом шагу».

Он тряхнул головой, отгоняя грустные мысли. Надо молиться Господу. Возможно, всё образуется, и с его отцом ничего плохого не случится.

Мысли переключились на мальчишку, бежавшего с ними. И зачем этот парень впутался в столь скверную историю? Однако какой молодец! Без него не удалось бы выбраться из ловушки.

Пьер нагнал Анри.

— Эй, Мигель! — крикнул он. — Благодарю тебя за помощь. Ты отважный малый, настоящий рыцарь.

Мигель, услышав лестные слова, покраснел от удовольствия.

— Но печально одно, — добавил Пьер, — теперь и тебе назад дороги нет.

Анри обернулся и бесцветным голосом произнёс:

— Почему бы тебе, Пьер, не поехать другим путём? Со мной будет слишком опасно. Я теперь злейший преступник, а твоего лица, может, крестоносцы и не запомнили в этой суете, да и имя твоё им ни о чём не говорит. Мало ли белокурых юношей в Лангедоке. Вот ещё что. Одежду не забудь сменить. Так, чтоб совсем не признали. Папаша Жиро видел тебя без плаща и, разумеется, разглядел твоё красное дорогое сюрко с золотой застёжкой.

— О себе я как-нибудь сам позабочусь, — ответил Пьер. — И какой дорогой мне идти, сам решу.

Тут Мигель решил вставить слово.

— В этих местах много плохих ущелий. Я знаю. Здесь прячутся разбойники и всякий сброд. Нельзя поодиночке. Надо держаться вместе. Там, дальше, в области Ларагуэ, во владениях Раймонда Альфаро, поспокойнее.

Анри подтвердил:

— Да, это точно. Я слышал, осенью сеньор Альфаро устроил настоящую охоту на разбойников. Всех истребил. Граф Тулузский, поставивший его управлять этими землями, был очень доволен. Говорят ещё, что и инквизиторов он не жалует. Даже доминиканцы с неохотой едут проповедовать в Лорагуэ. Я думаю нам лучше и вправду поехать через земли Альфаро. Завтра доберёмся до Вильфранш-де-Ларагуэ, минуем Авиньонский замок, дальше повернём на юг и дойдём до реки Хере. Там заканчивается Тулузское графство и начинается графство Фуа. Будем двигаться вдоль реки мимо аббатства Вальс. Дойдём до замка Мирепуа. Там тоже более или менее безопасно. Предателей мало. Мирепуа принадлежит барону Пьеру Роже, сейчас он обосновался в Монсегюре, этой неприступной крепости. Инквизиторы рвут и мечут, что не могут добраться до барона. Народ в Мирепуа и его окрестностях так же люто ненавидит инквизиторов, как и их хозяин. Если не будем нигде долго задерживаться, то до Мирепуа доберёмся к завтрашнему вечеру. С Божьей помощью.

— Ты хорошо осведомлён о всех делах в Лангедоке, — уважительно заметил Пьер.

— Мой отец был дружен с бароном, — гордо сказал Анри. — Так вот. От замка Мирепуа мы двинемся к городу Лавланэ. Это недалеко. Городишко этот небольшой, не то что Тулуза, остановимся там на ночлег, передохнём. А от Лавланэ до Монсегюра рукой подать.

Пьер покачал головой и с сомнением произнёс:

— Не думаю, что нужно идти в Монсегюр через Лавланэ. Слишком пугливый там народ. Сражавшиеся против крестоносцев или подозревавшиеся в ереси нашли убежище в ближайших замках — Монсегюр, Перелья, Рокафиссада, Лордат, Каламэ. Ну, а те, кто остался в Лавланэ, бояться крестоносцев до смерти. Говорят, доминиканцы теперь любят захаживать туда, принимают их там дружелюбно. Безопаснее будет идти от Мирепуа чуть западнее, к реке Арьеж. Добраться до замка Рокафиссада, там горные ущелья, много гротов, где в случае чего можно укрыться. А оттуда до Монсегюра рукой подать.

— И ты, Пьер, не хуже моего разбираешься в обстановке, — заметил Анри. — Тебе ведь надо в город Фуа? А Фуа как раз стоит на реке Арьеж. Хочешь, чтобы мы тебя проводили? И всего-то придётся сделать небольшой крюк.

Пьер, заметив в тоне Анри насмешку, не обратил на неё внимания и спокойно ответил:

— Я ещё не решил, кто будет моим попутчиком. Просто предостерегаю вас. — Он кивнул в сторону Мигеля. — Парнишку береги. Я бы всё же передал его в аббатство Вальс. Там Мигелю будет хорошо и безопасно.

— Нет, — запротестовал Мигель. — Я поеду с вами. Анри обещал взять меня своим оруженосцем. Я не хочу в аббатство. Я хочу быть рыцарем.

— Подумай, Мигель, — настойчиво повторил Пьер. — Анри ищут. У инквизиторов длинные руки. Ты подвергаешь риску свою жизнь.

— Пусть так. Но в аббатство не пойду. Я уже решил.

Пьер бросил многозначительный взгляд на Анри, надеясь, что тот поддержит его. Но у молодого рыцаря на лице играла довольная улыбка. Он явно был не прочь, чтобы Мигель остался с ним.

Дальше все ехали молча. Дождь постепенно прекратился, и солнце маленьким краешком наконец-то пробилось сквозь тучи. Сразу стало как-то веселее и спокойнее.

Часа через два их кони устали и решено было сделать привал. Выбрав укромное место между огромными валунами, они спешились и развели огонь, чтобы просушить плащи.

Еды осталось мало. Хлеба полкраюшки и пара кусков солёного мяса. Всё разделили на троих и запили простой водой.

После короткой трапезы Мигель сказал, что уйдёт ненадолго. Ему нужно кое-что найти. Не дожидаясь ответа, он быстро скрылся за скалой. Анри и Пьеру не понравилось это внезапное исчезновение. На всякий случай они вытащили из ножен мечи.

Через некоторое время Пьер и Анри уже начали думать, что парень просто сбежал. Наверно, это было бы и неплохо. Гораздо хуже, если он приведёт сюда крестоносцев, тем самым заслужив себе прощение и, возможно, получив даже деньги. Времена-то наступили какие! Нельзя доверять никому.

— Хорошо бы стоянку сменить, — предложил Пьер. — Так, на всякий случай.

Анри кивнул в знак согласия. Они уже стали стягивать с палок сушившиеся у костра плащи, как вдруг из-за валуна появился Мигель. Он был один. В руках он держал пучок какой-то травы.

— Вы хотели уйти без меня? — голос Мигеля дрогнул.

— Мы думали, что ты сбежал, — холодно ответил Анри.

— Что вы, сеньор! Разве я мог бы. Вот, еле нашёл нужную траву.

И он потряс зелёными листьями.

— Это зачем? — недоумённо проговорил Анри.

— Лечить вас буду, благородный сеньор Анри. Листья надо промыть, разогреть на огне и приложить к ране. Всё затянется быстро и нагноения не будет. Меня матушка научила. Она многих людей вылечивала. Вся деревня к ней ходила.

— Так она у тебя знахарка была?

Мигель закивал.

— Всех, значит, лечила, а себя не уберегла, — усмехнулся Анри. — Видно, не такая уж знающая.

Мигель опустил голову.

— Зачем вы так?

Он молча промыл траву и положил на разогретые камни рядом с костром.

— Мою матушку убили злые люди. Сказали, что колдунья. А она всех лечила. Добрая и отзывчивая была. Никому не отказывала.

В глазах его стояли слёзы.

Анри дружески похлопал мальчишку по плечу.

— Ладно, забудь о моих словах, Мигель. Ну, давай, лечи меня, лекарь.

Мигель положил на рану приготовленные листья и туго замотал шёлковым платком, предупредив, что к вечеру надо будет сменить повязку.

Пьер с интересом наблюдал за мальчиком и не удержался от вопросов.

— Послушай, Мигель, а твоя матушка какие болезни лечила?

— Всякие, — парень напряг память и многозначительно изрёк:

— Она говорила, что соки организма — кровь, флегма, чёрная и жёлтая желчь — должны быть уравновешены в определённой пропорции, нарушение которой и есть причина болезни.

Анри и Пьер переглянулись. Умный вид, с которым говорил мальчишка эти слова, наверняка ему не понятные, рассмешили их, но они сдержались.

— А чёрную смерть она могла излечить? — полюбопытствовал Пьер.

— Ну-у, приходилось. Мать рассказывала, что ещё давно, когда я не родился, они с отцом жили в Святой земле. По-моему, город назывался Акара.

— Наверно, Акра, — поправил Пьер.

— Наверно. А может, Яффа. Не помню точно. Они жили в разных городах. Так вот, там и случилась эта страшная болезнь. Немало людей умерло. А матушка с отцом спаслись и многим помогли.

— И как же они спаслись? — Пьера взяло любопытство. — Перебрались в другой город?

— Нет. Зачем в другой город? Они защитили себя от дьявольской болезни. Непрестанно читали молитвы, всё время ели чеснок, даже носили его в виде ожерелья на шее. Да, ещё обтирались уксусом и всё в доме промывали им. Знаете, чеснок и уксус — самое лучшее средство от чёрной смерти.

— Представляю, как от них смердело, шагов за сто, наверно, — хмыкнул Анри.

Парень пожал плечами и с предельной серьёзностью ответил:

— Да, запах был, куда ж от него деться. Зато защита какая!

— И с гордостью стал рассказывать о необыкновенных способностях родительницы: — А ещё матушка лечила от сердечной болезни, от лёгочной тоже, камни выводила, желтуху убирала, даже выпадение волос останавливала. От печени настоем цикория и ячменной водой лечила. От головной боли — маслянистые повязки ко лбу прикладывала. Пахучие такие, что в дом не войди. Но люди с просветлённой головой уходили. Благодарили. Всякие травы, настойки и лечебные камни у неё имелись. Бывало, уходила на заре за травами и только к вечеру возвращалась.

— Я тут любопытную историю вспомнил, — прервал Пьер мальчика. — Как-то на Сочельник у нас родственник гостил. По разным землям путешествовал. Восток, и всю Азию обошёл, в Святой земле побывал. Много всяких людей встречал. Удивительные истории рассказывал. Вот, например, как кочевые азиаты оспу лечат. Они просто выносят больного поближе к мусорной свалке и бросают его там без всякого ухода. Только привязывают к изголовью красного петуха, а рядом с ногами — чёрную козу. Петух кукарекает, а коза блеет. Так они злых духов из тела выгоняют. Одним словом, чудят варвары.

— И что, человек выздоравливает? — заинтересовался Анри.

— Когда как. Если больной вылечивается, козу и петуха режут и устраивают пир.

— А если не вылечивается?

— Тоже режут. Но уже для поминок, — усмехнулся Пьер.

Анри, скрывая улыбку, многозначительно посмотрел на парнишку и нарочито деловито произнёс:

— Вон оно как, Мигель. Век живи — век учись.

Тот с серьёзным видом запротестовал:

— Нет, сеньор, так оспу лечить нельзя. Это не лечение вовсе. Глупые азиаты. Лучше бы чесноком спасались. Они, ведь, варвары эти, и про чеснок странные вещи говорят, будто он вырос из следа ноги дьявола, когда тот покидал райский сад.

Анри и Пьер, уже не сдерживаясь, рассмеялись.

— Азиаты эти, — заметил Пьер, — хоть и считают чеснок дьявольским растением, но особое уважение к нему имеют. Уплетают за милую душу.

— Лучше бы не ели, — огорчился Мигель. — Пусть бы дохли как мухи, тогда Святая земля не обливалась бы кровью. Мне рассказывал отец, как они христиан режут.

— Ох, — вздохнул Анри. — Если бы ещё и христиане друг друга не убивали… Иногда мне кажется, что человеку хорошо там, где нет людей. Странно, не правда ли?

— Да-а, — согласился мальчик. — Много злых людей вокруг.

Все замолчали. Мигель перевернул плащи и подвинул их поближе к огню. Сев на корточки, он стал шевелить палкой дрова. Наверно, это было его любимым занятием. Глядя на огонь, каждый думал о своём.

Тихое потрескивание, таинственное мерцание пламени удивительным образом действуют на человека. Создаётся иллюзия, что ты существуешь сам по себе, вне связи с внешним миром, будто выпадаешь из реальности и полностью погружаешься в своё сознание. Огонь порой убаюкивает несбыточными мечтами или, наоборот, будит воспоминания, которые подкрадываются незаметно в минуты покоя, а потом поглощают тебя и закручивают в потоке прошлого, вновь заставляя радоваться или переживать.

Какая невообразимая душевная боль настигает человека, когда он вспоминает и переживает самые страшные моменты своей жизни. Для неокрепшей души ребёнка это особенно мучительно. Маленький человек непроизвольно пытается вычеркнуть это из памяти, забыть, заменить более сильными чувствами или яркими событиями. Но обмануть и заставить молчать память можно лишь на время. Она хитрее и лукавее нас. Тихое созерцание — одна из уловок, которой пользуется память, открывая прошлое, словно старое письмо, и заставляя читать его новыми глазами и чувствовать новыми чувствами.

Мигель не хотел думать о прошлом, но врата воспоминаний сами собой распахнулись, заманивая вновь в свои владения.

Река… Люди… Много людей… Они волнуются, чего-то ждут. В один момент их взоры обращаются куда-то вдаль. Там ведут женщину. Она идёт медленно, словно плывёт. Волосы её распущены, ветер слегка играет золотистыми кудрями, рассыпанными по плечам. Чёрное платье, бледное лицо. Она держит в руках что-то белое, подходит всё ближе и ближе…

Мигель чувствует, как крепко сжимает его ладонь отец. Слышит его тяжёлый вздох. Горло сдавливает страх. Становится трудно дышать. Он не может поверить, не может принять сознанием, что это происходит с его семьёй, что эта несчастная женщина — его мать. Взгляд Мигеля прикован к рукам матери — в них белая увядшая лилия. Господи всемогущий, почему у него всегда перед глазами стоит эта лилия?