Глава 1

БЕГСТВО ИЗ ЯРОСЛАВЛЯ

«В 1919—1920 годах у меня были тесные отношения с представителями русской эмиграции разных партий…»

(Из протокола допроса Сиднея Рейли.)

«Савинков долгое время находился в эмиграции, но после Февральской революции вернулся в Россию и занял непримиримую позицию против большевистской партии. Он был инициатором введения смертной казни для солдат на фронте и вступил в тесную связь с британской разведкой. Здесь-то и произошла его встреча с Сиднеем Джорджем Рейли. Союз заклятых врагов продолжался до последней поездки Савинкова в Россию».

(Из книги Л. Никулина «Мертвая зыбь».)

«Летом 1925 года через финляндскую границу на советскую территорию был переброшен уже известный нам разведчик Сидней Рейли. Он имел при себе паспорт на имя купца Штейнберга».

(Из книги Сайерса и Кана «Тайная война против советской власти».)

«Бунаков показал письмо Рейли. Оно было подписано псевдонимом «Железный».

(Из книги Л. Никулина «Мертвая зыбь».)

Москва, 14 мая 1918 года

— Милая моя, — Иванов поднес к губам и поцеловал тонкую белую руку Иустиньи, — не забивай свою хорошенькую головку подобной ерундой… Ты и без того устала, измучилась… Я не лгу тебе, клянусь!

Женщина усмехнулась. Конечно, в свои «за сорок» она выглядит, как в двадцать пять, но это не значит, что она и мыслит, как девчонка. О, нет! Был только один человек, который сумел обвести ее вокруг пальца, — покойный Джордж Рейли. Но он свое получил. А она тоже получила — хороший урок. Конечно, ей совсем не интересен жалкий юнкеришка, но пусть он не считает, что, бессовестно обманывая ее, сможет волочиться за девицами. Недаром в Иу-стинье Кругловой течет испанская кровь, она. не допустит, чтобы с ней обращались, как с дешевой шлюхой или с жалкой домашней курицей.

— Я никуда не поеду, — ровным голосом повторила она.

Юнкер Иванов приподнялся на кровати. Вид у него был жалкий и беспомощный.

— Ты просто не понимаешь, какой опасности подвергаешь себя! — горячо воскликнул он. — Твоя безудержная ревность, твое дикое упрямство до добра не доведут! Я же не предлагаю тебе покинуть Москву навсегда — на время. Ты не представляешь себе, какая заваруха начнется здесь со дня на день! Бог мой! — он в отчаянии схватился за голову. — Ну что мне сделать, чтобы ты поверила мне?

— Не знаю… — холодно сказала Иустинья. — А впрочем… Где ты был вчера вечером?

— На конспиративной квартире в Малом Левшинском переулке. Ты можешь проверить: дом 3, квартира 9. Там живет пожилой человек, бывший офицер Николай Николаевич… вот фамилия, к сожалению, мне неизвестна… Вот видишь, я все тебе рассказал…

Иустинья, кажется, сменила гнев на милость.

— Ну хорошо, — немного подумав, сказала она. — Я уеду. Но только дай мне время собраться.

— А потом мы никогда уже не расстанемся! — пылко воскликнул юнкер.

Женщина окинула его полным презрения взглядом.

Ярославль, 20 мая 1918 года

Вадим, изнывая от бездействия, ждал распоряжений из Главного штаба. До их получения Борис не велел что-либо предпринимать. Но дни шли, а ни письма, ни шифрованной телеграммы, ни связного из центра не было. Штейнберг начал волноваться. Его тревогу разделяли и остальные члены организации.

Немного истории

Организация «Союз защиты родины и свободы» была основана в начале 1918 года. Во главе ее стоял один из бывших руководителей Боевой организации эсеров, опытнейший конспиратор, комиссар Временного правительства при ставке Главковерха, бывший управляющий военного министерства в правительстве Керенского, участник корниловского мятежа, один из организаторов Добровольческой армии и террористических дружин для покушения на В. И. Ленина и прочих членов советского правительства, человек яркой и трагической судьбы Борис Савинков.

Уже в первые недели своего существования «Союз защиты родины и свободы» превратился в масштабную организацию с отделениями в Казани, Муроме, Ярославле, Рыбинске и других поволжских городах, а также в Челябинске и Рязани. Главный штаб находился в Москве. В программу «Союза» входило:

1. Свержение правительства, доведшего родину до гибели.

2. Установление твердой власти, непреклонно стоящей на страже национальных интересов России.

3. Воссоздание национальной армии на основах настоящей воинской дисциплины (без комитетов, комиссаров и т. п.). Восстановление нарушенных прав командного состава и должностных лиц. Некоторым изменениям должны быть подвергнуты только уставы внутренней службы и дисциплинарный.

4. Продолжение войны с Германией, опираясь на мощь союзников.

К началу лета 1918 года численность членов «Союза» достигла 5 тысяч человек. Среди участников организации были народные социалисты, эсеры, левые кадеты, анархисты, офицеры царской армии, работники советских учреждений, в том числе те, которые занимали высокие должности в штабах Красной Армии, в органах военного контроля, на военных складах. Например, некий Ведерников возглавлял весной 1918-го Московскую продовольственную милицию, где другой член «Союза» Покровский (он же Парфенов) командовал кавалерийскими частями.

Вступающий в организацию давал клятву хранить в тайне все, что ему известно о «Союзе», который строился по принципу «пятерок», когда каждый знал имена только четырех других членов организации. Разглашение тайны и измена карались расстрелом.

Москва, 15 мая 1918 года

В Иустинье пропадал сыщик. Переодевшись в ситцевую юбку и простую холщовую рубаху, надвинув повязанный по-крестьянски платок на самые глаза, с корзиной в руке, она семенила по улице за юнкером Ивановым, который, сославшись на неотложные дела («О них тебе уже известно, дорогая…»), торопливо шагал на самую окраину города. Вдруг он остановился и взглянул на часы. Вероятно, ему было жарко, потому что юнкер распахнул пиджак и принялся обмахиваться кепкой. Иустинья наблюдала за ним, спрятавшись за угол дома.

На противоположной стороне улицы появилась миловидная молодая женщина в элегантном костюме. Иванов бросился к ней и пылко приложился губами к ее руке. Он что-то сказал женщине. Иустинья не разобрала, до нее долетели только слова:

— …потерял надежду…

Женщина рассмеялась, взяла юнкера под руку, и парочка, мило воркуя, свернула в Малый Левшинский переулок.

Иустинья, соблюдая конспирацию, поспешила за ними. Иванов, кивнув дворнику, вместе со своей пассией скрылся в темноте подъезда.

Подождав немного, Круглова тоже подошла к дому и, словно в нерешительности, потопталась около входа.

— Эй, бабка! — окликнул ее дворник, здоровый широкоплечий мужик с окладистой бородой. — Ча-во ты тут ошиваесси?

Иустинья шмыгнула носом и пропела елейным голосом:

— Не подскажешь ли, братец, Николай Николаевич не тут живут?

— Который такой Николай Николаич? — нахмурился дворник.

— Фамилии вот не упомню, — сокрушенно покачала головой женщина. — Пожилой такой, из благородных…

— Нет тут никакого Николай Николаича, — отрезал мужик. — Нет и не было. Иди, бабка, куды шла…

Иустинья сдвинула назад платок, обнажив высокий чистый лоб, и взглянула на дворника своими огромными черными глазами.

— Э-э-э… — заметно смягчился мужик. — Да ты не бабка вовсе… Чаво ж ты уродоваешь себя?

У «разведчицы» задрожал голос.

— А как же иначе, братец? Путь-то мне неблизкий был… Мало ль теперь лихих людей на дорогах… А с бабки чаво возьмешь? Только… — она утерла слезу со щеки, — где ж мне Николай Николаича искать? Сестра ентот адрес дала: Малый Левшинский переулок, 3…

— Да нет тут такого, — сочувственно повторил дворник. — На что тебе он?

— У нас голод в деревне, — Иустинья размазывала по лицу настоящие слезы. — Не прокормиться… Сестрица сказывала, иди, мол, к Николай Николаичу, я у него в кухарках ходила, он человек хороший, может, в прислуги возьмет… Ну как же нет Николай Николаича? Я адрес хорошо запомнила: Малый Левшинский переулок, 3, квартира 9…

— Тьфу, — сплюнул дворник. — Какой же там Николай Николаич? Там, как госпожа Милютина съехала, новый хозяин из начальников публичный дом устроил…

— Как ето публичный дом? Для чего?

— Известное дело, для чаво. Целыми днями парочки шасть — туды, шасть — сюды… И днем, и ночью. И таперь одни пришли. А давеча, позавчерась, ентот господин с другою девкою был…

— Прохор! — донесся сердитый женский голос откуда-то из подвального окна. — Про-охор!

— Иду! — отозвался дворник и снова обратился к Иустинье: — Я и околоточному уж сколько раз докладал, а он только рукой машет… Говорят, дескать, я все придумываю… А чаво я придумываю? Глаза ж есть, все вижу: кто, когда, с кем…

— Прохор! — женщина в подвале, кажется, начала выходить из себя.

— Иду-иду! — дворник торопливо направился к лестнице. — А ты ня стой тут, иди, откель пришла.

— Ах, мерзавец, — прошипела Иустинья, с ненавистью глядя в черное чрево подъезда. — Ну ничего, он у меня еще увидит!

Она решительно стянула платок, тряхнула волосами и направилась в центр города. Прямо в Кремль!

Немного истории

«В середине мая 1918 года одной из сестер милосердия Покровской общины было сделано заявление командиру латышского стрелкового полка в Кремле, что в ближайшие дни в Москве ожидается восстание и особенно жестоко будут расправляться с латышскими стрелками. Об этом ей рассказывал влюбленный в нее юнкер Иванов… Этому заявлению нельзя было отказать в серьезности. Заявление было передано в ВЧК.

Последняя немедленно установила наблюдение за Ивановым…

В этой квартире постоянно собиралось много народу, поэтому было решено провести обыск во время одного из сборищ. В квартире было обнаружено 13 человек… На столе среди прочих бумаг был найден набросок схемы построения пехотного полка и небольшая сумма денег, от которой все отказывались. При личном обыске была обнаружена программа «Союза защиты родины и свободы», перепечатанная на машинке, картонный треугольник, вырезанный из визитной карточки, с буквами О. К, пароль и адреса в г. Казани…»

(Из «Красной книги ВЧК».)

Ярославль, 30 мая 1918 года

Ночью в квартире Вадима Железного раздался условленный стук в дверь. Замирая, от предчувствий, Вадим накинул на себя халат, подошел на цыпочках к двери и спросил:

— Кто?

— Боюсь, я ошиблась адресом, — произнес женский голос. — У вас нет родственников в Рыбинске?

— Жду вестей от брата, — отозвавшись на пароль, Вадим распахнул дверь. — Входите.

Вошла женщина в длинном темном платье и повязанном под подбородком платке.

— Здравствуйте, — незнакомка сняла платок и аккуратно его свернула. — Я из Главного штаба…

— Наконец-то, — выдохнул Вадим. Не зажигая света, пододвинул незнакомке стул. — Садитесь, ради Бога. Что случилось? Почему так долго не было никаких распоряжений? Ах, извините, я не совсем одет…

— Ничего, — серьезно сказала незнакомка. — Все равно темно.

— Лучше не включать лампу, — оправдываясь, произнес Железный. — Опасаюсь любопытных соседей. Но если вы желаете…

— Нет-нет, — быстро сказала женщина. — Мне знакомы правила игры.

Вадим сел на краешек кровати.

— Ну говорите же, говорите… Мы тут все с ума сходим от неизвестности…

— Ситуация очень непростая, — вздохнула женщина. — Арестован штаб московской организации…

— Бог мой! — Вадим потер себе виски. — Я чувствовал, что произошло нечто ужасное! Когда это случилось? как?

Незнакомка рассказала все, что ей было известно о захвате конспиративной квартиры в Малом Левшинском переулке.

— А Борис? — в голосе Вадима звучала тревога. — Где он?

— К счастью, его в тот вечер вообще не было в Москве. Он приехал лишь на следующий день. Борис принял решение перебазировать центральный штаб организации и часть личного состава в Казань. Решено одновременно организовать восстания в двадцати трех городах Поволжья и в Москве. Таким образом, будут созданы условия для объединения союзников, дислоцированных на Севере, с частями Чехословацкого корпуса… Это поможет нам выполнить свою главную задачу.

— Но… это же… это же безумно дорого…

Женщина пожала плечами:

— Если бы неоткуда было взять денег, Борис не размахивался бы на такую широкомасштабную операцию. Нам помогут французы. Посольство пообещало Савинкову 2 миллиона. Через Виленкина из английского посольства мы уже получили некоторую сумму, достаточную для эвакуации московского гарнизона в Казань. Да, еще Масарик передал 200 тысяч рублей…

— Когда решено организовать восстания в Поволжье? — деловым тоном спросил Железный.

— В первых числах июля.

— Но это невозможно! — Вадим нервно вскочил, и, в темноте натыкаясь на мебель, забегал по комнате. — Невозможно! Почему вы так поздно сообщили? Сегодня какое число?

— Тридцатое мая…

— Нет, это совершенно нереально! Нужно собрать людей, проверить готовность войск, провести работу среди жителей, отпечатать листовки, наконец! Нет… — он резко остановился. — Необходимо немедленно связаться с Борисом и перенести сроки восстания хотя бы на месяц…

Небо за окном посветлело. Контуры предметов в сером предутреннем свете казались расплывчатыми.

Вадим скорее угадал, чем увидел выражение лица связной из Главного штаба.

— Товарищ Железный, — холодно сказала она, — вы находитесь в Ярославле уже третий месяц. Неужели за это время вы ничего не сделали? По-моему, человек с вашим опытом должен сам помнить о тех условиях, в которых нам приходится действовать. Ваши люди должны быть постоянно готовы к тому, чтобы в любую минуту выполнить приказ Главного штаба.

— Но… — попытался было возразить Вадим.

— Никаких «но»…

Женщина поднялась со стула и направилась к двери.

— Уже уходите? Погодите! — спохватился Штейнберг. — Сейчас я оденусь и провожу вас!

— Не стоит, — не оборачиваясь, ответила связная. — Помните о конспирации. Я сама доберусь до вокзала и уеду первым же поездом. Прощайте. И ждите сигнала.

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«…как ее зовут…

Эвакуация штаба и личного состава была назначена на 31 мая. Но, вероятно, в наших рядах находился изменник. Аресты начались в ту самую ночь, когда я получил из центра приказ к подготовке восстания. 100 человек были схвачены чекистами и упрятаны в застенки. К счастью, Борис и на сей раз оказался неуязвим. У него сумасшедшая интуиция, и он покинул свою конспиративную квартиру ровно за час до того, как туда явились красные твари. Потом я узнал, что Бориса приютили сотрудники английского консульства, которые помогли ему бежать в Поволжье.

К моей чести, ровно через три дня после визита ночной гостьи все члены ярославской организации были готовы к восстанию».

Немного истории

«6 июля, около двух часов утра, совершенно неожиданно для советских кругов в городе начали появляться небольшие группы подозрительных лиц. Одна из этих групп обезоружила милицию, другие же приступили к захвату важнейших учреждений: банка, почты и телеграфа, советских учреждений. Выяснивши из документов, найденных в Совете, адреса активных советских работников, белогвардейцы начали обход квартир и арест советских деятелей. Арестованных немедленно расстреляли. Так погиб председатель уездного исполкома Закгейм, бывший председатель губисполкома Доброхотов, губернский военный комиссар, левый эсер Душин, военный комиссар округа Нахимсон и другие.

…Все инструкторы, бывшие офицеры перешли на сторону Белой гвардии, передав ей пулеметы и броневой автомобиль. Во главе белогвардейцев встал полковник Перхуров…

К 14 июля положение у Ярославля представлялось в следующем виде. Окраины города были почти совершенно выжжены. Советских частей в это время было далеко не достаточно для того, чтобы можно было вести более или менее активную работу с мятежниками… Напротив, положение противника к этому времени сложилось благоприятное… Во главе контрреволюционных отрядов находились опытные военные руководители, которые действовали по плану и указаниям белогвардейского штаба… Притом белогвардейцы распространились далеко по левому берегу Волги; в Волжском монастыре (в 13 верстах от Ярославля) они обосновали свой тыловой штаб и базу для орудий и продовольствия…»

(Из «Красной книги ВЧК».)

Ночь на 18 июля

С начала восстания Вадим спал урывками, по 3–4 часа в сутки, а последние две ночи вообще не смыкал глаз. С приходом подкрепления красные вновь перешли в наступление. Окружной военный комиссар Геккер был опытным командиром: немедленно по прибытии он стал сжимать вокруг мятежников кольцо с севера, взяв железнодорожную станцию Филино, пригодные слободки Урочь и Тверцу.

Даже здесь, за толстыми монастырскими стенами, Вадиму слышны были отдаленные взрывы: город обстреливался красной артиллерией. Красноармейцы словно озверели: они врывались в дома, убивали ни в чем не повинных мирных жителей, брали в плен каждого, кто вызывал у них подозрение.

— Невозможно воевать с дикарями, — полковник Перхуров склонился над схемой, — это варвары, ублюдки, убийцы… — Он поднял голову и прислушался. — Вот, опять бомбят…

Вадим нервно закурил. Он чувствовал себя ответственным перед мирными жителями Ярославля. В начале восстания, когда войсковые части «Союза» и примкнувшие к ним белогвардейские отряды составляли оперативный план действий, первоочередное внимание уделялось именно тому, чтобы в случае боев как можно меньше пострадали жилые кварталы. Большевистские варвары, напротив, ни перед чем не останавливаются, преследуя свои гнусные цели. Они дотла сожгли все постройки на городских окраинах. Их аэропланы только за два дня сбросили на город 12 пудов динамитных бомб. Обезумевшие женщины, старики, дети прячутся в подвалах. Хорошо, если кто успел захватить с собой съестное и запасы воды…

— Товарищ Железный! — в монастырскую трапезную, где располагался штаб, заглянул часовой. — Вернулись разведчики…

— Немедленно проси… — распорядился Вадим.

Офицеры Ремизов и Первухин принесли невеселые вести: кольцо вокруг Ярославля сомкнулось, город занят красными, чекисты развесили на столбах и руинах зданий объявления следующего содержания:

ПРИКАЗ

чрезвычайного штаба Ярославского фронта

Чрезвычайный штаб Ярославского фронта объявляет населению города Ярославля:

Всем, кому дорога жизнь, предлагается в течение 24 часов со дня объявления сего оставить город и выйти к Американскому мосту. Оставшиеся после указанного срока в городе будут считаться сторонниками мятежников. По истечении 24 часов пощады никому не будет, по городу будет открыт самый беспощадный ураганный артиллерийский огонь из тяжелых орудий, а также химическими снарядами. Все оставшиеся погибнут под развалинами города вместе с мятежниками, с предателями, врагами революции рабочих и беднейших крестьян.

Полковник Перхуров грязно выругался.

— Теперь они направляются сюда, — докладывал между тем Ремизов. — Однако возникла некоторая заминка, поскольку восемь их броненосных платформ сползли под откос, загородив собой путь. Вследствие этого прервана связь между частями в Ярославле и войсками на противоположном берегу Волги. Однако это временное явление.

— Что будем делать, господин полковник? — повернулся Железный к командующему группой войск Северной Добровольческой армии. — Держать осаду бессмысленно. Нас здесь слишком мало…

— Бессмысленно, — согласился Перхуров. — Надо удирать.

Железный поморщился.

— Ну, если хотите, отступать, — раздраженно поправил себя полковник. — Это сути дела не меняет.

— Между прочим, — ни к кому не обращаясь, сказал Первухин, — Борис Викторович уже бежа-ли-с…

— Савинков? — изумился Вадим. — Откуда вам это известно?

Первухин тонко улыбнулся.

— У меня везде свои люди, товарищ Железный, даже в ВЧК…

— Ирония теперь неуместна, — нетерпеливо прервал его Вадим. — Пожалуйста, конкретно…

— А если конкретно, то, узнав об операции, которую готовят чекисты во время эвакуации Главного штаба в Казань, Борис Викторович испарился. Через несколько дней он объявился в Казанском монастыре и сообщил, что скрывался у друзей в английском консульстве. Позавчера, запасясь подложными документами, он уехал из монастыря в Москву, чтобы оттуда пробраться в Белоруссию, а затем в Польшу. Бежать ему помог тот самый сотрудник ВЧК, который меня об этом информировал.

— Это не провокация? — с тревогой в голосе спросил Перхуров.

— Нет, господин полковник. Мы вместе воевали и не раз ходили в разведку. Я доверяю этому человеку, как самому себе…

— Впрочем, теперь не время беспокоиться о судьбе Савинкова, — сказал Ремизов. — О себе надо думать…

Все вопросительно посмотрели на Перхурова.

— Нужно каким-то образом прорваться к Волге, — сказал командующий. — В километре отсюда я велел на всякий случай приготовить небольшой пароходик. Если с ним все в порядке…

— Вы гений, господин полковник! — восхищенно воскликнул Ремизов.

Железный, ни слова не говоря, сгреб со стола все бумаги и запихал их в портфель.

 

Глава 2

ПЕПЕЛ КЛААСА

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«О, как я их ненавижу! Этих недоучек, выскочек из мелкобуржуазной среды, этих недорослей, тартюфов, этих люмпенов без роду, племени и отечества. А больше всех — картавого недоноска с калмыцкими глазками, властолюбивого и жестокого негодяя, превратившего великую Россию в сборище уродов, выкинувшего за борт истории, уничтожившего самых выдающихся людей моего отечества…

С кем он собирается строить «новое государство»?

С подобными себе честолюбивыми маньяками от революции? С мужиками, которые в Зимнем мочились в вазы и топтали ногами произведения искусства? С потными и похотливыми кухарками?

Это они — Россия?

Нет, господин Ульянов-Ленин! Россия не с вами, а с нами. Здесь, в Париже, Берлине, Лондоне, Шанхае… Россия — это десятки тысяч культурных, просвещенных людей, которых вы и ваши приспешники выгнали с собственной земли, лишив их домов, состояний, будущего… Но вам не дано лишить их России. Она бьется в сердцах подобно пеплу Клааса, она живет в душах, она не дает им погибнуть от нищеты или сойти с ума от безысходности.

Пусть потомок старинного рода граф Ревельский метет по утрам парижские улицы и получает нагоняи от полицейских и домовладельцев, если на тротуарах остается сор… Он не перестает быть графом и с метлой в руках, и вам, господин картавый, до него — как от земли до неба.

Пусть петербургская красавица, дочь банкира Розанова, от голода и нищеты вынуждена выйти здесь на панель. Все равно ваши общественные революционерки никогда не сравнятся с ней в уме и образованности.

Вы выгнали их с родной земли, но знайте же, есть Моисей, который вернет Россию обратно в Россию! И тогда вам не миновать Страшного Суда. Сначала людского, потом Господнего!»

Париж, январь 1919 года

По улице медленно брел высокий и очень некрасивый человек в длинном черном пальто и с тростью в руке. Прохожие старались обойти его стороной: во всей фигуре этого незнакомца было что-то зловещее, нереальное, мистическое, и это «что-то» заставляло прохожих инстинктивно жаться к стенам домов при встрече с ним.

— Борис Викторович!

Высокий человек поднял тяжелый взгляд на затормозивший у тротуара автомобиль.

— Борис Викторович! — из автомобиля с неожиданной резвостью выскочил немолодой плотный господин в добротном пальто и дорогой шляпе. — Здравствуйте! Вы что же, не узнаете меня?

— Господин Сазонов, — без всяких эмоций в голосе произнес Борис Викторович. — Отчего же не узнаю… Портреты министра иностранных дел публиковались в газетах…

— Я слышал, что вы в Париже, — не обращая внимания на его тон, возбужденно продолжал Сазонов, — но, как всегда, инкогнито, и разыскать вас не представлялось никакой возможности…

— Да на что я вам? — усмехнулся Борис Викторович. — Для всех, кто честно и преданно служил Романовым, я, если не ошибаюсь, персона нон грата…

— Времена изменились, дорогой господин Савинков. Теперь мы с вами по одну сторону баррикад… Вы в Париже, я в Париже, вы бежали от большевиков, я бежал от большевиков, вы хотите вернуться, я хочу вернуться… Разве этого мало, чтобы, забыв прежние противоречия, протянуть друг другу руки? — и экс-министр первым протянул Борису Викторовичу свою холеную пухлую ладонь.

Савинков вяло пожал ее.

— А ведь у меня к вам есть одно дельное предложение, — сказал Сазонов.

— Какое же? — спросил эсер без всякого интереса.

— Э, нет, друг мой, — рассмеялся Сазонов. — Тут я вам ничего не скажу! Тротуар — не место для обсуждения важных проблем. Поедемте куда-нибудь пообедать. Или вы спешите?

— Нет, я никуда не спешу…

— В таком случае… — Сазонов гостеприимно распахнул перед Борисом Викторовичем дверцу автомобиля, — прошу! Шофер, к «Максиму»!

Автомобиль взревел и покатил по мостовой, оставляя позади себя клубы черного дыма.

Немного истории

«К весне 1919 года при политической, военной и материальной поддержке империалистов Антанты на территории России сформировалось несколько крупных антисоветских военно-политических объединений, возглавляемых военными диктаторами — монархистскими генералами. На востоке таким диктатором был «верховный правитель России» вице-адмирал А. В. Колчак, на юге — «главнокомандующий вооруженными силами юга России» генерал А. И. Деникин, в районе Петрограда — генерал И Н. Юденич. Политическим ядром этих военно-диктаторских режимов явились монархистские и кадетские организации.

…Бывший царский министр иностранных дел С. Д. Сазонов, исполнявший в Париже обязанности представителя Колчака, образовал там комитет-совещание в составе бежавших из России князя Г. Е. Львова и члена ЦК кадетской партии В. А. Маклакова для работы среди иностранцев в пользу Колчака».

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

Париж, январь 1919 года

— Таким образом, дражайший Борис Викторович, мы хотели бы пригласить вас сотрудничать с нами, — выковыривая зубочисткой остатки шпината, Сазонов выжидательно уставился на Савинкова.

— В качестве кого? — меланхолично спросил Борис Викторович.

— В качестве совещательного голоса в комитете и для работы среди демократических элементов… — туманно ответил бывший министр. — Вы умеете убеждать, и у вас такие связи…

— Для успешного исхода дела мне нужны деньги, — голос Бориса Савинкова стал твердым. — Много денег.

— Деньги будут, — поспешил заверить его Сазонов. — Я гарантирую вам…

— Хорошо, — после недолгого молчания согласился эсер.

— Превосходно! Предлагаю отметить это событие! — Сазонов поднял бокал, отхлебнул немного вина и без всякой паузы продолжал: — Для начала вы должны привлечь к сотрудничеству верных людей, находящихся теперь в эмиграции. Они станут вашими помощниками…

— Считайте, что один помощник у меня уже есть. Это Вадим Штейнберг, или Железный — как вам угодно, эсер, надежный и проверенный товарищ, с которым я имею дело аж с девяносто пятого… Он выпускник факультета философии Гейдельбергского университета, занимался правом, имеет связи и люто ненавидит большевиков. Подходит?

— Главное, чтобы этот господин… — Сазонов щелкнул пальцами в воздухе, — Железный подходил вам…

В тот же день Савинков отправил в Берлин телеграмму Штейнбергу:

«Немедленно приезжайте Париж тчк получили товар высшего качества тчк необходимо ваше посредничество тчк».

А Сазонов передал шифровку вице-адмиралу Колчаку:

«Требуется участие в совещании левых элементов. Пока некого взять… Единственный человек из находящихся здесь, который мог бы сыграть эту роль, — Савинков. Его позиция совершенно согласна с нами. По словам его — у него много сторонников в России, среди несоциалистических, но демократических радикальных элементов, а также среди офицерства. Он сам очень желает быть приобщенным к совещанию, о чем прямо заявил… Мы хотим поручить ему агитацию среди демократических элементов и с этой целью для себя используем его спутников. Просим вашего одобрения. Вместе с тем просим все-таки изыскать способ удовлетворения его денежных притязаний».

Лондон, лето 1919 года

После возобновления связи с Савинковым для Вадима вновь началось бурное время. Он мотался по Европе, налаживая отношения с эмигрантскими кругами, привлекая к работе людей, которые могли помочь личным участием в борьбе с новым российским правительством.

Благодаря успехам колчаковской армии в Сибири деятельность Железного продвигалась весьма и весьма успешно. Имя адмирала магически действовало на представителей английских деловых кругов, и Вадим, таким образом, завел связи в весьма высоких сферах.

Он сошелся с генерал-майором Альфредом Ноксом, с которым его познакомили еще в Петербурге, где генерал вплоть до начала 1918-го был военным атташе при посольстве Великобритании; подружился с членом палаты общин английского парламента С. Хором, разыскал известных ему по России чиновников Форин Оффис Питерса и Липпера… Все они неоднократно уверяли Вадима в своей ненависти к большевикам и поддержке эмигрантских кругов в борьбе с ними. И действительно, уже весной 1919 года в Омск из Лондона была направлена специальная комиссия во главе с профессором Бернардом Цэйрсом, которая должна была разработать обширную программу реконструкции России в военном, экономическом и социальном планах. Летом 1919-го по Карскому морю через Обь и Иртыш в Омск прошли II судов с ледоколами: эта экспериментальная экспедиция должна была разведать новый торговый путь из Англии в Россию.

«…Боевой материал, — писал позже в своих воспоминаниях князь Евгений Трубецкой, — стал прибывать из Англии в таком изобилии, что Добровольческая армия не успевала его разгружать. Англичане жаловались на медлительность разгрузки».

Развивший бурную деятельность Вадим самоуверенно приписывал себе многие успехи колчаковского движения. Чувство собственной значимости, пришедшее на смену мучившим его юношеским комплексам, возвышало его в глазах окружающих, и теперь с ним пытались завязать контакты не только представители эмигрантской элиты, но и члены весьма уважаемых в Англии фамилий. Его стали приглашать на приемы в богатые дома.

На одном из таких приемов Железный познакомился с генералом Френчем, другом военного министра Уинстона Черчилля. Френч пообещал свести Вадима со старым приятелем. Свое слово генерал сдержал: в начале лета Уинстон Черчилль назначил аудиенцию «правой руке Савинкова», как называл себя Штейнберг-Железный.

Министр принял русского эмигранта в своем кабинете.

— Разумеется, мы должны спасти Россию от большевизма, — важно кивнул он в ответ на горячие рассуждения Вадима о том, что красные привели его родину к полному краху. — Мы лично заинтересованы в свержении Ленина, ибо он совершил предательство по отношению к союзникам, заключив мирный договор с Германией. Выход России из войны — акт убийства. Мы всячески будем поддерживать антисоветское движение, и я скорее подам в отставку, нежели соглашусь отозвать английских солдат из армии Колчака!

Завершив таким образом аудиенцию, министр распрощался с Железным, напоследок еще раз заверив его, что Вадим может обращаться лично к нему, Черчиллю, если возникнут какие-то сложности в общем деле.

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«Я искренне верил, что так оно и будет, о чем неоднократно писал Савинкову. Борис, мотаясь между Парижем, Прагой и Варшавой, также находился в состоянии эйфории. Могли ли мы предполагать тогда, как все обернется на самом деле!

Как-то раз поздно вечером в моей лондонской квартире раздался звонок в дверь. Я уже лег спать, и этот поздний визит без всякой предварительной договоренности меня встревожил. Звонок повторился. Он был долгим и настойчивым — вероятно, посетитель наверняка знал, что я дома.

Накинув на плечи халат, в карман которого на всякий случай был положен пистолет, я осторожно вышел в прихожую. На лестнице, видимо, услышали мои шаги, потому что из-за двери раздался требовательный и властный женский голос:

— Откройте!

Отворив дверь, я едва не упал от неожиданности. На пороге стояла Пепита Бобадилья собственной персоной!

— Не ожидал? — она слегка улыбнулась и проследовала мимо меня в гостиную.

Признаться, нет. Мне и в голову не могло прийти, что давняя возлюбленная, о которой я почти и не вспоминал, разыщет меня в Лондоне! Конечно, я знал непредсказуемый характер Пепиты, но чтобы такое…

В полной растерянности последовал я за ней. Моя гостья уже сидела в кресле и с любопытством озиралась по сторонам.

— А ты неплохо устроился, — заметила она, раскачав китайского болванчика, который украшал чайный столик. — Совсем не похоже на эмигрантскую нору… И сколько ты платишь за эту квартиру?

— Пятьдесят фунтов стерлингов в месяц… — пробормотал я.

— Ого! — с уважением произнесла Пепита. — Из этого я могу сделать вывод, что ты отнюдь не бедствуешь, как другие… А, собственно, на какие средства? Тебе удалось вывезти из России драгоценности? Или ты стал членом английского парламента?

— Послушай, — не выдержал я. — Что это за допрос? В конце концов это ты свалилась как снег на голову… Откуда ты взялась? Как ты меня разыскала? То ты вдруг исчезаешь и пропадаешь неизвестно где годами, то…

Пепита рассмеялась.

— Пойди оденься, — повелительным тоном сказала она. — Обрати внимание, у тебя гости. А кроме того, я в некотором роде дама, если ты соизволил заметить…

Когда я вновь вернулся в гостиную, Пепиты там уже не было. Зато из кухни доносились умопомрачительные запахи и слышался звон посуды.

— Я проголодалась, — заявила она мне, стоя у плиты. — А так как хозяин ты не слишком гостеприимный, я сама решила за собой поухаживать… — и она ловко перевалила бекон с яичницей со сковороды на тарелку.

— Ты надолго? — поинтересовался я, смирившись с тем, что на другие вопросы ответов все равно не получу.

Пепита пожала плечами.

— Еще не знаю, — произнесла она с набитым ртом. — Как сложатся обстоятельства.

— У тебя в Лондоне дела?

Гостья кивнула:

— И очень важные. Я собираюсь замуж.

— Вот как? Очень рад… И кто же этот счастливчик?

— Ты…

Несколько мгновений я стоял, словно оглушенный. Вид у меня, должно быть, был весьма глупый, потому что Пепита, отставив тарелку в сторону, начала хохотать.

— Испугался… — заливалась она хохотом. — Ой, не могу! Эсер сраный! Стрелять не боишься, а женщины испугался! С ума сойти!

— Ты… это… серьезно?.. — наконец я вновь обрел дар речи.

— Конечно, — Пепита перестала хохотать. — Иначе зачем бы я разыскивала тебя по всей Европе и добиралась сюда из Москвы?

— Как — из Москвы? — нет, эта женщина приносила мне сюрприз за сюрпризом.

— Очень просто. Проснувшись однажды утром, я поняла, что не могу без тебя жить. Это было в Мадриде несколько лет назад. Я почувствовала себя полной идиоткой: ведь был рядом человек, который любил меня, как сорок тысяч братьев… Кстати, кто из великих это сказал?

— Шекспир… — пробормотал я, совершенно сбитый с толку.

— Впрочем, это неважно. Так вот, был такой человек, который мог составить мое счастье, а я этого не разглядела. И тогда я кинулась в Гейдельберг. Но тебя там, конечно, уже не было… Берлин, Лондон, Париж… Я шла по твоим следам, словно ищейка. Друзья сказали, что ты в Петербурге. Я — туда. Не нашла. Отправилась в Москву… А тут — эта ужасная революция… Война… Я не смогла уехать: наш поезд на Украине был расстрелян то ли красными, то ли какой-то бандой… Пришлось возвращаться в Москву… Ты не представляешь, что я пережила! Врагу не пожелаю… Опять-таки нужно на что-то существовать… Я пошла сестрой милосердия в Покровскую общину…

— Как — в Покровскую общину? — насторожился я.

— Очень просто… Почему тебя это пугает?

— Скажи, не была ли ты знакома с неким юнкером Ивановым, который находился там на излечении? — даже из застенков ВЧК члены московской организации «Союза защиты родины и свободы» сумели передать на волю весть о том, что их провал произошел из-за юнкера Иванова, чья возлюбленная, сестра милосердия, донесла чекистам о его подпольной деятельности. Мы приговорили юнкера к расстрелу, но за нас это сделали чекисты…

— А при чем тут Иванов? — пожала плечами Пепита. — Мало ли кто мне встречался в это время…

— Это ты сообщила чекистам о собраниях в Малом Левшинском переулке? — в упор спросил я.

— За кого ты меня принимаешь? — Пепита гордо вскинула голову. — А впрочем… — внезапно сменила она тон. — Что тут такого? Я бедная, мне нужно на что-то существовать… В общине нас только кормили даром, а денег не платили. А я хочу одеваться, хочу жить… В конце концов, если появилась возможность продать ценные сведения, почему бы ею не воспользоваться?

— Они заплатили тебе? — ахнул я. — Эти, с трезвыми головами и чистыми руками?..

— Достаточно для того, чтобы я могла выбраться из этой жуткой Москвы…

У меня началась истерика. Я хохотал, как сумасшедший. Так вот, оказывается, как они работают, эти нищие рабочие и крестьяне! Вот почему провалилась блестящая затея с «Союзом»! И из-за кого? Из-за женщины, с которой я в свое время спал! Из-за Пепиты Бобадилья!

Я все хохотал и не мог остановиться.

— Психопат, — ледяным тоном произнесла Пелита, и я замолк. — Прекрати истерику!

Я мгновенно отрезвел. Стало очень холодно, и руки мои покрылись гусиной кожей.

— Вернемся к моему предложению… — женщина строго посмотрела на меня.

— О чем ты говоришь?! — я был возмущен до глубины души. — Ты хочешь, чтобы я женился на женщине, которая предала дело моей жизни? Которая продалась чекистам? Во! — и я, словно мужик из дворницкой, поднес кукиш к самому ее носу.

— Ну что ж, — Пепита оставалась абсолютно спокойной. — Я так и передам твоему сыну…

— Какому сыну? — оторопел я.

— Нашему с тобой сыну, — все тем же ровным голосом повторила она. — Сэмьюэлу Бобадилья, которому я хотела дать фамилию отца.

Я не верил ей. Ни одному ее слову. Конечно, она не могла родить… Во всяком случае, от меня. Но все же…

— Меня не купишь… — впрочем, прежней уверенности во мне уже не было. — Сколько ему лет?

— Тринадцать… Он родился в сентябре шестого года.

Я подсчитал. Мы с Пепитой встречались в Гейдельберге с лета по декабрь девятьсот пятого… Ну да. Она исчезла из моей жизни тридцать первого декабря, в самый канун Нового года.

— Но… — совсем смутился я. — Но… чем ты можешь это доказать?

Вместо ответа Пепита вынула из сумочки фотографическую карточку. Я уввдел худого и некрасивого подростка.

— Это же твое лицо… — тихо сказала женщина.

— Но… — все еще не мог поверить я, — отчего же ты не сообщила об этом раньше?

— Я искала тебя… — глаза Пепиты наполнились слезами. — Но не думала, что ты… встретишь меня так… что политика…

Она закрыла лицо руками.

Сын! Господи, у меня есть сын! Я даже представить не мог, что когда-нибудь у меня будет сын!

Через неделю мы с Пепитой обвенчались по католическому обряду…»

Немного истории

«В конце января 1919 г. колчаковская армия потерпела сокрушительное поражение. Даже командование Чехословацкого корпуса, оказавшегося в Сибири по воле Антанты, сочло необходимым отмежеваться от колчаковцев…

4 января 1920 г. «верховный правитель» отрешился от власти и издал «указ» о назначении своим преемником еще не добитого Деникина, а до вступления последнего на этот «пост» передал военную власть… бандитствующему атаману Семенову.

5 января в Иркутске произошло восстание, но власть захватил эсеро-меньшевистский «Политцентр». 6 января 1920 г. в Красноярске сдались в плен остатки колчаковской армии (20 тыс. человек). Эшелоны чехословацких легионеров, под охраной которых находился Колчак, оказались отрезанными.

15 января чехословаки передали Колчака «Политцентру».

…21 января власть в Иркутске перешла в руки образованного большевиками ВРК. 22 января 1919 г. ВРК сообщил начальнику 30-й стрелковой дивизии А. Я. Лапину, которому были подчинены все партизанские части, действовавшие в районе Иркутска, что Колчак и его «премьер-министр» Пепеляев находятся в тюрьме, золотой запас России, захваченный при задержании Колчака, перевозится в кладовые Госбанка».

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

В России постановлениями ВЦИК и СНК была отменена смертная казнь.

В морозный день 7 февраля 1920 года красноармейцы под конвоем привели к реке и развернули спиной к проруби арестованных Колчака и Пепеляева и расстреляли их. Тела погибших упали в ледяную воду. Такую смерть принял российский вице-адмирал, участник обороны Порт-Артура, командующий Черноморским флотом в 1916–1917 гг., талантливый писатель, личность незаурядная во всех отношениях, Александр Васильевич Колчак.

Весть о гибели Колчака Вадим Железный воспринял как личную трагедию.

 

Глава 3

ПТИЦА ФЕНИКС

Варшава, январь 1921 года

Давно не видевшийся с Савинковым Вадим отметил про себя, что Борис очень постарел. Да и характер у него изменился: он стал сдержаннее и рассудительнее, внимательнее к собеседнику и мягче в высказываниях.

Они встретились в штаб-квартире Русского политического комитета в Варшаве, которым руководил Савинков. Железный приехал в польскую столицу по его вызову: Борис по-прежнему оставался весьма деятельным человеком и лелеял мечты о смене власти в России.

— Мысль моя такова, — втолковывал Борис Вадиму, — чтобы попытаться придать более или менее организованную форму зеленому движению и вызвать обширное и массовое крестьянское восстание. С этой целью и следует послать в Россию эмиссаров. Посмотрите…

Он разложил на столе перед посетителями отпечатанные документы.

— Это, — Савинков взял одну из бумаг, — схема соподчинения боевых отрядов. Согласно моим планам, каждая волость должна составить отряд, во главе которого заблаговременно ставится начальник, являющийся руководителем организации. Волостные организации объединяются уездным руководителем, уездные руководители — губернским… Им вменяется в обязанность создание дружин специального назначения… Кстати, товарищ Железный, эти свои мысли я уже изложил в письмах господам Черчиллю и Сосновскому, военному министру Польши…

— Замечательно, — задумчиво сказал Вадим, просматривая бумаги. — Ну и что они?

— Сосновский, с легкой руки маршала Пилсудского, обещал помочь военной силой. А Черчилль молчит… Именно поэтому я и вызвал вас сюда — чтобы вы стали представителем центра в Лондоне и связались с Черчиллем. Вы ведь, кажется, лично знакомы?

— Знаком — это сильно сказано, — усмехнулся Вадим. — Я был у него на приеме в позапрошлом году… Вряд ли английский военный министр помнит о моем существовании…

— А вы напомните, — тоном, не терпящим возражений, сказал Савинков. — Когда заходит речь об интересах России, полагаю, требуется на время забыть о приличиях и ложной скромности… Вы согласны со мною?

— Во всяком случае, мне нечего возразить…

— Вот и хорошо. Ваша задача — сделать так, чтобы англичане возобновили интерес к русскому вопросу и выделили нам субсидии. С моей стороны, я приложу все усилия для составления единого и однородного отряда, до 5 тысяч штыков и сабель, чтобы он мог поддержать восстание в России. Между прочим, в лагерях и казармах Польши обосновались остатки армий Булак-Балаховича и Перемыкина, по моим подсчетам — около 15 тысяч человек. Думаю, их можно будет мобилизовать на новую войну…

Железный с восхищением посмотрел на Бориса. Вот кто времени даром не терял! Савинков — как птица Феникс, каждый раз возрождается из пепла. И откуда такая воля, такая уверенность, такая надежда в этом человеке?! Как ему удалось сохранить все это, несмотря на страшные поражения, через которые ему довелось пройти?

— …считаю необходимым внедрять своих людей в Красную Армию, — продолжал между тем Борис, — с целью создания военных противосоветских организаций, а также для проникновения в советские учреждения. Своим агентам я настоятельно рекомендую не просто проникать в армию и партию, но и стараться расти в них по служебной лестнице. Мною уже посланы люди в Петроград, Москву, Минск, Чернигов, Харьков, Киев, Курск…

До позднего вечера находился Железный в роскошном номере отеля «Брюль», где располагалась штаб-квартира Русского политического комитета. Он обнаружил, что, несмотря на многочисленные провалы эмигрантского и белогвардейского движения, от которого Вадим на время отошел после краха колчаковской армии и бесславной гибели адмирала, возглавляемая Савинковым организация активно действует. Это явствовало даже из непрекращающихся телефонных звонков и бесконечного потока посетителей, настроенных весьма по-деловому.

Только около десяти часов они с Борисом вышли наконец на свежий воздух.

— Я чертовски проголодался, — вдруг вспомнил Савинков, — по-моему, последний раз я ел только за завтраком.

И они направились в маленький ресторанчик, находившийся неподалеку.

— Все-таки русская водка лучше, — заметил Железный, поставив на стол опорожненную стопку из-под старки.

— Все русское лучше, — глубокомысленно вздохнул Борис. — Но где она, наша Россия…

Он немного помолчал, а потом вдруг спросил:

— Не находите ли вы, что настало время для возобновления деятельности «Союза защиты родины и свободы»? Теперь-то мы учтем прежние ошибки и не допустим провала.

Вадим замялся. Он не хотел вспоминать о «Союзе», ибо в том, что большевики раскусили блестящий савинковский замысел, оказалась виновной его жена… Правда, об этом никто, кроме самого Штейнберга, не знал.

— Отчего же вы молчите? — Савинков пристально смотрел на него.

— Право, не знаю… Я как-то не думал об этом…

— А я думал. И пришел к выводу, что теперь все можно повернуть вспять. Надеюсь, вы примете предложение стать членом «Союза»?

—‘Несомненно… — Вадим очень хотел перевести разговор на другую тему. — Я слышал, вы решили снова вернуться к литературе?

— Да, — небрежно бросил Борис. — Написал роман…

— О чем же?

— О революционной борьбе. На основе личных впечатлений и воспоминаний.

— Как любопытно! — восхитился Железный. — Я тоже, знаете ли, занимаюсь сочинительством. Немного для заработка, немного для себя… Но, чувствую, таланту маловато… А как называется ваш роман?

— «Конь бледный»…

— Попахивает декадентством…

— Ну и что? Но сам текст вполне в реалистическом духе.

— Дадите почитать?

— Ради Бога… Если хотите, можете перевести на английский.

— Вы это серьезно?

Савинков пожал плечами:

— Почему бы и нет?

— Ну что ж, я с удовольствием попробую…

Вернувшись в Лондон, Железный и в самом деле взялся за перевод савинковского романа, тем более что издатель, к которому он обратился, с энтузиазмом откликнулся на предложение и выплатил неплохой аванс. К своей работе Вадим подключил нового приятеля Поля Дюкса, который недавно вернулся из Петрограда, где, как говорили, он вел разведывательную деятельность по заданию «Интеллидженс Сервис». Такую дружбу, как справедливо рассудил Вадим, следовало укреплять общими интересами.

Немного истории

Занятый возобновлением контактов с деловыми и политическими кругами Англии и переводом савинковского романа, Железный не нашел времени выехать на съезд возобновленного «Национального союза защиты свободы и родины», который состоялся в июне 1921-го в Варшаве. На съезде присутствовал 31 человек, среди делегатов были и представители иностранных держав: офицеры французской, английской, итальянской и американской военных миссий в польской столице и офицер службы связи между министерствами иностранных дел и военным министром Польши Сологуб. После недолгих дебатов участники съезда пришли к единому мнению: использовать террор как средство для деморализации коммунистов и как повод для прекращения притока свежих сил в РКП (б). Обязанности по финансированию организации взяли на себя второй отдел польского генерального штаба и французская военная миссия.

На территории России и Белоруссии «Союз» создал ряд губернских комитетов, которые, в свою очередь, организовали уездные и городские комитеты и ячейки в советских учреждениях и на предприятиях. Ставка была сделана на крестьянские восстания.

— Огромное большинство России — крестьянская демократия, — мотивировал направление деятельности «Национального союза» Савинков. — Не очевидно ли поэтому, что, пока вооруженная борьба с большевиками не будет опираться на крестьянские массы, иными словами, пока патриотическая армия не поставит себе целью защиту интересов крестьянской демократии, и только ее, большевизм не может быть побежден в России…

Но времена изменились: Савинков не учел того, что уставшие от войны, запуганные красным террором, изголодавшиеся люди хотят только одного — покоя. Вот почему в его отряды ринулись не крестьяне, казалось бы, кровно заинтересованные в решении своих проблем, а люмпены, бездельники, бандиты… Их «акции» превращались в зверство, массовые убийства, поджоги.

Командовавший одним из таких отрядов полковник Павловский регулярно совершал со своей бригадой рейды из Польши на советскую территорию. Во время первого рейда отряд Павловского ворвался в город Холм, где бандиты убили 250 и ранили 310 человек. Отступая в направлении Старой Руссы, они прошли через Демянск, разгромили там все советские учреждения, выпустили из тюрьмы уголовников и убили 192 человека.

При втором рейде в районе Пинска головорезы захватили в плен 14 молодых людей из отряда ЧОН и заставили рыть себе могилы, после чего полковник Павловский лично расстрелял их. Потом его «орлы» ограбили банки в уездных центрах Духовщина, Белый, Поречье и Рудня.

В следующий раз головорезы, совершив налет на погранзаставу, убили спящих после дежурства десятерых красноармейцев, повесили беременную жену начальника заставы.

4 июля 1921 года Советское правительство направило Польше ноту с требованием ликвидировать на территории страны организации, действующие против Советской России, Белоруссии и Украины, изгнать их руководителей.

«В ноте подробно характеризовалась враждебная Советскому государству деятельность савинковских организаций и приводились многочисленные факты связи их с польской разведкой. В ноте говорилось также о том, что польский генеральный штаб содействовал отправке в Россию яда с целью массового отравления красноармейских частей в момент восстания. Так, например, 2-й отдел польского генерального штаба за подписью майора польского генерального штаба Бека выдал агентам Савинкова документ на провоз в Россию якобы для исследовательских целей двух килограммов яда».

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

В октябре 1921 года между советским и польским правительствами был подписан протокол, по которому руководители антисоветских организаций должны были покинуть территорию Польши. Но Бориса Савинкова к тому времени уже не было в польской столице.

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«Обосновавшись в Париже, Борис благоразумно рассудил, что ему следует на время уйти в подполье. Однако это вовсе не означало, что он сложил руки. Напротив, Савинков продолжал работать еще активнее. Я всегда поражался его неуемной энергии и великолепным организаторским способностям. Если бы он когда-либо решил разбогатеть, то стал бы самым богатым человеком мира. Он умел раскрутить колесико так, что оно продолжало вертеться с бешеной скоростью и очень долгое время без его последующего участия.

Начав в Варшаве выпускать газету «Свобода» еще в лучшие времена работы Русского политического комитета, Борис продолжал руководить изданием и после своей высылки из Польши. Он сумел привлечь к делу журналиста и писателя А. Амфитеатрова и профессора литературы Д. Философова, которые приложили все старания, чтобы газета не скатилась до уровня обычного желтого листка, каких теперь много, а продолжала оставаться рупором русской прогрессивной эмиграции. Философову даже после высылки из Варшавы удалось получить под издание субсидию от министерства иностранных дел Польши.

Что касается меня, то Борис, который в силу сложившихся обстоятельств не мог находиться вне Парижа, попросил быть его представителем в тех странах, правительства которых продолжают борьбу против новой русской власти. Вот почему мне пришлось помотаться по свету!

Обо всех своих действиях я должен был немедленно информировать Савинкова. Я не умел пользоваться шифрами, псевдоним Железный был уже хорошо знаком агентам ВЧК, которые во множестве рыскали по всему миру, выявляя и уничтожая контрреволюционеров, и Пепита предложила мне взять другую фамилию — Рейли.

— Почему Рейли? — недоуменно спросил я.

— Почему бы и нет? — парировала жена. — Джордж Рейли, разве не звучит?

Черт возьми! Еще как звучит! Внезапно я вспомнил это имя. Конечно же, Джордж Рейли — тот самый социалист, англичанин, с которым меня когда-то познакомили в России соратники по Боевой организации эсеров. Как же я мог забыть? Он здорово помог, нам тогда, переправив из Лондона химикаты для динамитной мастерской. Рейли, конечно же, Рейли. И все-таки…

Не вдаваясь в подробности, я сказал:

— Звучит, но… Я русский человек!

Пепита вздохнула с таким видом, будто она имеет дело с маленьким ребенком:

— Вадим, иногда я поражаюсь твоей наивности… Что сделают чекисты с русским человеком, уличенным в помощи контрреволюционерам, тем более Савинкову?

— Убьют… Могут подстроить, например, автокатастрофу, как это сделали с графом Олсуфьевым…

— Вот видишь… Ты и сам все понимаешь… Немцем ты быть не можешь…

— Не могу…

— Следовательно, ты должен сделаться англичанином. Даже если чекисты выйдут на твой след, они решат, что ты действуешь по заданию «Интеллидженс Сервис», и максимум, на что они решатся, — это облить тебя грязью в их советских газетенках. Убить тебя они не посмеют, арестовать — тем более… А то, что о тебе напишут какую-нибудь гадость, — тебе же на руку. Посмотри, как резко возросла популярность Савинкова после того, что Советы приписали ему массовые убийства…

Все-таки Пепита была замечательно умной женщиной!

— Ты совершенно права, — вынужден был согласиться я. — Хорошо, сделаюсь англичанином. Одно меня смущает: если вдруг что случится, подозрение падет на настоящего Джорджа Рейли…

— Не падет, — заверила меня Пепита. — Дело в том, что этот человек давно умер.

— Откуда ты знаешь?

— Я была с ним знакома… в юности… он погиб во время войны.

— Жаль, — вздохнул я. — Он был славный…

С тех пор письма к Борису я подписывал так: «Дж. Рейли».

«Можете себе представить, что здесь я мобилизовал все и вся. Громадные услуги мне оказал Крамарж. Вы знаете почему? Из-за Вас, потому что я ему сказал, на что пойдет часть денег, которые я зарабатываю. Великолепный старик».

(Из письма Железного-Рейли Савинкову. Прага, 7 мая 1922 года.)

«Приехал я сюда и немедленно должен был заняться поисками денег, и что Вы думаете? Ни один из тех людей, которые… в первые годы войны заработали миллион долларов, не дал мне ни единого цента! Кстати, я подумал о некоем римлянине. (Под «неким римлянином» Вадим имел в виду Муссолини. — Прим, авт.) Вот если бы Вам к нему найти дорогу! Неужели нет путей? Его симпатии, наверное, на нашей стороне».

(Из письма Железного-Рейли Савинкову. Нью-Йорк, 28 августа 1922 года.)

«Вам нужно познакомиться с Вольской. Она вышла замуж за величайшего американского богача и получила от него свадебный подарок — 5 миллионов долларов наличными… Она будет в Париже после 12 сентября… Если бы вы с ней познакомились, вы могли бы увлечь ее на деятельную помощь… Помните, я Вам всегда говорил, что нашему делу недостает подходящей влиятельной женщины».

(Из письма Железного-Рейли Савинкову, Лондон, 31 января 1923 года.)

«Только что встретил Черчилля (не пройдя на парламентских выборах 1922 года, У. Черчилль вынужден был уйти в отставку. — Прим. авт.). Спросил его, не может ли он нам помочь, указав подходящих людей со средствами. Он, по-видимому, был искренне озабочен и просил меня ему написать, т. к. он завтра утром уезжает. Прошу Вас немедленно дать мне схему для письма, кроме того, думаю, что было бы хорошо, если бы Вы приложили собственное письмо…»

(Из письма Железного-Рейли Савинкову. Лондон, 31 января 1923 года.)

«Сейчас отправил Черчиллю Ваше письмо с приложением длинного письма от себя, объясняющего все положение согласно Вашим указаниям. Будем надеяться, что он что-то сделает и скоро ответит».

(Из письма Железного-Рейли Савинкову. Лондон, 5 февраля 1923 года.)

«Муссолини же, по-видимому, взвесив тяжесть положения в Италии, и затруднения в западноевропейской политике, сказал своим энтузиастам: уймитесь, не время».

(Из письма Амфитеатрова Савинкову, Рим, 12 июня 1923 года.)

«Римская комбинация, по-видимому, окончательно померла».

(Из письма Железного-Рейли Савинкову. Лондон, 15 июня 1923 года.)

1979 год Москва, пункт приема вторсырья № 398/2

Вика оглянулась. Поблизости никого не было. И она бочком проскользнула в дверь.

Эдик, лежа на кушетке, читал «Крушение антисоветского подполья в СССР».

— Привет, — сказал он, увидев Вику, и неохотно поднялся.

— Здравствуй, — Вика прошла в свой угол и села, обхватив колени руками.

— Как дела? — Бодягин вложил в книгу закладку.

— Нормально… А у тебя?

— И у меня, — Эдик воткнул вилку в розетку. — Чай будешь?

— Буду…

После беседы в КГБ Вику будто подменили. То она устраивала истерики, то была вялой и безучастной, как сейчас. Ее визиты становились все более тягостными для Эдика. Но он чувствовал себя невольным виновником ее состояния и прекратить отношения не мог.

Чтобы прервать затянувшуюся паузу, Бодягин кивнул на книгу Д. Голинкова:

— Читала?

— Нет…

— Зря, — он старался казаться непринужденным. — Много любопытных фактов. Хотя трактовка… И столько белых ниток торчит из каждого дела. Здесь, кстати, несколько глав посвящено, представь себе, Рейли.

— Ну и что? — Вика равнодушно дула на чай.

— Вообще концы с концами не сходятся. Взять хотя бы биографию. До сорока лет чувак живет в Петербурге так, что вообще никто ничего не знает о его существовании. Скажи, разве так бывает? Да возьмем хоть любого, самого обычного человека. У каждого есть родственники, друзья, сослуживцы. Есть бумаги, документы, заявления, счета… — он потряс пачкой квитанций. — Это в наше время. А раньше? Они же все, как ненормальные, катали письма и воспоминания. Какой-нибудь хмырик, ничтожество — а фигурирует в мемуарах княгини там или графа, потому что они видели его из окна. А тут чувак таскался на балы всю свою жизнь и был знаком со всеми подряд — и до революции о нем никто ни слова, ни полслова…

— Не производил впечатления, — без всякого выражения произнесла Вика. — Или был глубоко законспирирован…

— Ты посуди сама: после революции глубоко законспирированный британский агент открыто идет по улице, со всеми раскланивается, и каждая собака знает, что это известный всему миру шпион Рейли. У него так в визитке и написано: «Шпион». Приложены также домашний и служебный адреса и телефончик.

Вика хихикнула.

Воодушевленный ее реакцией, Бодягин продолжал с еще большим пылом:

— Или эта заварушка с послами. Там все время крутились три-четыре наших Штирлица, любое передвижение каждого участника заговора тут же становилось известным «железному Феликсу». И что? Всех послов взяли за задницу, а широко разрекламированный шпион со всеми адресами и телефонами сделал ЧК ручкой и сказал: «Ребята, чуть позже. Сейчас не могу, по горло занят. Мне срочно нужно к генералу Деникину, он без меня совсем пропадет». А эти козлы из «Свободной Европы», когда читали воспоминания генерала Деникина, почему-то забыли сообщить в эфир о его верном соратнике Рейли. А Савинков? Он же не только метал бомбы. Он книги всю жизнь писал. О себе, между прочим, о своем окружении. По-видимому, только глубокий и неизлечимый склероз помешал ему посвятить хотя бы строчку своему лучшему другу Рейли. А про какую-нибудь Маруську-эсерку не забыл… Опять же Черчилль. Он просто спать не ложился, пока не позвонит агенту «Интеллидженс Сервис»: «Алло, старик, у меня опять проблемы с русскими. Не подскажешь ли, как им насолить очередной раз?» А Рейли ему отвечает: «Нужно устроить экономическую блокаду, изн’т ит?» «Сэнк ю вери мач, — говорит ему Черчилль. — Что бы я без тебя делал? Бай, май фрэнд! Я иду бай-бай!» Наверно, Рейли был очень тайный советник, потому что ни в одной книге о Черчилле его никто даже не упоминает. Видимо, телефон английского премьера не прослушивался.

Вика хохотала.

— А как тебе нравится это покушение на Чичерина? Сидит себе Рейли в Штатах, возглавляет фирму и считает миллионы. Тут телеграмма от коллеги из британской разведки: «Друг Рейли тчк есть оказия кокнуть Чичерина тчк выезжай немедленно Берлин век». Чувак бросает на фиг миллионы, надевает шляпу, целует жену и детей и сваливает. А жена ему вслед: «Милый! Возьми ружье! В Берлине дефицит оружия. И кстати, есть ли у тебя там блат, чтобы подделать документы?»

Скрипнула дверь. Вика перестала смеяться и вся сжалась.

Эдик недовольно обернулся.

— Чего тебе опять? — спросил он щуплого мужичка с пропитой физиономией.

— Едуард! — с неожиданной силой пьянчужка ударил себя в грудь. — Последний раз! Ей-богу, верну! Завтра же! С себя последнее продам, а верну! Это долг чести! А Иван Никанорыч долги чести платит завсегда!

— Сколько? — утомленно спросил Бодягин.

— Восемнадцать… — мужик что-то сосчитал в уме и уточнил: — Тридцать две…

Эдик отсчитал мелочь и ссыпал в пригоршню мужику.

— Спасибо, Едуард, — прислонившись к дверному косяку, Иван Никанорыч зашевелил губами, пересчитывая медяки. — Нет, — вдруг строго сказал он, протягивая своему благодетелю три копейки. — Лишнего нам не надо. Но, — пошатываясь, он сделал шаг к Бодягину, схватился за его плечо и взглянул в глаза:

— Едуард! Я верну тебе все до копейки! Вот получу — и верну. Ты думаешь, я забыл? Дядя Ваня помнит все, девушка, — внезапно переключился он на Вику. — Семь копеек с прошлой недели, еще в субботу одиннадцать, вчера двадцать три и сегодня тридцать две. Едуард! Ты человек ученый, сосчитай на счетах, сколько получится!

— Да ладно, дядь Вань, иди… — Бодягин попытался оттеснить пьянчужку за дверь.

Но тот не сдавался:

— Ты сперва сосчитай, потом я уйду!

Эдик обреченно пощелкал костяшками:

— Итого семьдесят три копейки.

— Едуард! — Иван Никанорыч еще маленько побил себя в грудь: — Ты меня знаешь, бу спокоен! За мной не заржавеет. Семьдесят три. Девушка, ты свидетель. Ешшо никто не мог пожаловаться на дядю Ваню. Он никого никогда не обижает.

— Да уйдешь ты наконец или нет? — психанул Бодягин.

— Едуард! — забулдыга ухватился за косяк обеими руками и попытался подмигнуть. — Иван Ника-норыч все понимает. Он сам был молодой. Меня уже нет!

После ухода дяди Вани стало пусто и скучно. Сжавшись в своем уголке, Вика наблюдала за Эдиком. Он запер дверь, достал из ящика стола простыню, небрежно раскинул ее на кушетке и начал раздеваться.

Вика молча сняла с себя свитер и погасила свет.

 

Глава 4

ПОКУШЕНИЕ В ГЕНУЕ

Лондон, март 1922 года

Пепита прихорашивалась перед зеркалом, примеряя новое боа. Несмотря на возраст, который, кстати, до сих пор никто не мог определить, она оставалась удивительно хороша собой — ни вертикальных складок от крыльев носа до кончиков губ, ни целлюлита, словом, ничего из того, что заставляет мужей с грустью отмечать: «Увы, она постарела…» Вадим, только вчера вернувшийся из очередной поездки, растянувшись на диване, штудировал присланный с оказией из России номер «Известий».

— Какая ложь! — периодически восклицал он, прочитывая очередное сообщение об успехах советской власти. — Какая гнусная ложь!..

Супруга не обращала на него никакого внимания.

— Пепита! — вдруг Вадим сорвался с места так, будто его ужалила оса. — Пепита! Ты только посмотри, что они пишут: «Единый бандитско-черносотенный фронт. Контрреволюционная сволочь, давясь от ненависти, предпринимает все новые и новые шаги для борьбы с молодой Советской республикой. Ярый антикоммунист и человеконенавистник, шпион английской и польской разведок, ставленник мирового империализма Борис Савинков, организовавший массовые зверства на территории России и Белоруссии, отчаявшись от того, что мировой пролетариат и все прогрессивные круги отвергли его притязания стать диктатором России, бросился в объятия новых друзей. Это Муссолини и его пособники, фашисты, душители трудового народа, которые, преследуя свои гнусные цели, хотят развязать новую войну. Савинков, этот осколок старого режима, встречался с Муссолини в Риме…»

Пепита перекинула боа через левое плечо и обернулась к мужу:

— Вадим, тебе не надоело?

Железный осекся.

— Что именно?

— Все это, — сказала Пепита. — Меня, например, тошнит от этих газет…

— Все правильно. У нормального человека и не может быть другой реакции на советскую прессу. Но согласись: здесь, — он потряс газетой над головой, — нет ни единого слова правды. Во-первых, Савинков никогда лично не встречался с итальянским диктатором…

— Какое это имеет значение, встречался — не встречался… Мне абсолютно все равно. Главное, чтобы он регулярно выплачивал тебе жалованье… Мог бы повысить, кстати, ведь ты для него добываешь такие деньги…

— Сколько раз тебе говорить, — Вадим раздраженно отшвырнул «Известия» в сторону. — Я добываю деньги не для него, а для нашего общего дела. Святого дела, — он мельком взглянул на себя в зеркало и гордо приосанился. — Когда мы освободим Россию…

— Боже, опять этот бред, — театральным жестом Пепита приложила пальцы к вискам. — Ты болен, Вадим, ты просто нездоров.

— Я бы…

Но Пепита не дала ему договорить.

— Тебе надо думать о будущем! О ребенке! Мальчик уже взрослый, а его отец, которого я с таким трудом разыскала, вместо того чтобы заняться образованием сына, играет в бирюльки!.. В детские игры! Он борется с коммунистами! Коммунисты далеко, они не имеют к тебе никакого отношения! Оставь свои бредни, отрезвей! Послушай, — она села на кровать и похлопала по покрывалу, приглашая Вадима сесть рядом, — тебе нужно делать капитал. Политика из тебя не получилось. Но может получиться литератор. Я прочла страницы из твоих дневников…

— Ах, вот как! — заорал Вадим, снова вскакивая. — Ты шпионишь за мной?! Лазаешь в мои бумаги?! О, теперь я знаю… я знаю, откуда чекистам становятся известны все наши планы! У тебя богатый опыт…

Пепита тоже вскочила и со всего маху дала мужу пощечину:

— Мразь!

— Шлюха! Вспомнила о сыне… А где он, мой сын? Ты избавилась от него, сунула в закрытый пансион, чтобы он не мешал тебе делать грязные делишки! Да-да! Я знаю, именно для этого, а не для того, чтобы дать ему образование!

— Тьфу!

Вадим утер плевок с лица и вдруг, как это случается с нервическими натурами после большого выплеска энергии, как-то сразу обмяк. Он опустился на кровать и закрыл лицо руками.

— Тряпка, — презрительно сказала Пепита.

В дверь позвонили.

Женщина еще раз взглянула на себя в зеркало, поправила волосы и как ни в чем не бывало пошла открывать.

Уставший и разбитый Вадим поплелся в гостиную на зов супруги.

В кресле сидел Борис Савинков собственной персоной.

«…После того как «зеленое движение» потерпело крах, Савинков сделал ставку на террор. Вильям Браун, защитивший диссертацию о Борисе Савинкове в университете Джорджа Вашингтона, писал о том, что Савинков и Рейли планировали организовать покушение на Чичерина. После того как эта попытка провалилась, Савинков 13 апреля 1922 года был задержан в Генуе. У него был обнаружен план гостиницы, где останавливалась советская делегация во время Генуэзской конференции».

(Из книги Л. Шкаренкова «Агония белой эмиграции».)

«…И тут появился в Париже представитель «Интеллидженс Сервис» Рейли, тесно связанный с Савинковым. Он поддержал план покушения на советскую делегацию и обещал свое содействие в Берлине, где делегация должна была задержаться по пути в Геную. Рейли поручил резиденту «Интеллидженс Сервис» в Берлине русскому эмигранту В. Орлову оказать содействие террористической группе. Орлов достал для приехавших в Берлин Эльвенгрена и Савинкова пять револьверов, фотографические карточки членов советской делегации, два фиктивных паспорта и другие принадлежности для террористической работы.

Недели через две в Берлин явились вызванные Савинковым из Варшавы три савинковца, а из Гельсингфорса прибыл вызванный Эльвенгреном бывший полковник Озолин. Все они включились в работу, им было выдано оружие.

Вскоре в Берлин прибыл и Рейли. Эльвенгрен характеризует его приезд как «инспекторский». «Как-то мне позвонил по телефону Орлов, — показал он при расследовании, — и сказал мне, чтобы я передал Савинкову, что хозяин приехал… Я очень удивился и не знал, кто это может быть. На мой вопрос Орлов ответил, что Савинков поймет. Потом Савинков сказал, что это приехал Рейли, и что Орлов так его называет. Савинков быстро собрался для встречи с ним». Рассказывая о встречах с Рейли, Эльвенгрен продолжал: «Первая встреча была на квартире Орлова, Савинков рассказал Рейли о положении, о том, что до сих пор ничего не удается, о затруднениях с приездом сотрудников и т. д. Рейли спрашивал, доволен ли он помощью Орлова, надеется ли он все же что-нибудь сделать, в чем главное затруднение и т. п. Савинков сказал, что будет пытаться, но не особенно рассчитывает, так как средств совершенно недостаточно… что не знает, как с оставшимися деньгами дотянуть до конца».

Таким образом, подготовка террористического акта проходила под общим руководством и при помощи сотрудников «Интеллидженс Сервис» Сиднея Рейли и других. Савинков и его друзья были лишь исполнителями воли «хозяев».

Террористы сделали все приготовления к покушению на членов советской делегации, вели слежку за прибывшим в Берлин наркомом иностранных дел Г. В. Чичериным, но им все же не удалось осуществить свои преступные замыслы. Средства, отпущенные террористам, иссякли, и они разъехались по домам».

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

«Покушение не состоялось лишь потому, что советская делегация задержалась на приеме».

(Из книги Л. Никулина «Мертвая зыбь».)

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«О, жалкие, ничтожные людишки! Они пытаются представить нас бездушными и кровожадными марионетками, выполняющими чью-то злую волю! Они меряют нас по своей мерке, пытаясь доказать, что за нашей спиной была мощная поддержка. Между тем единственным человеком, который нас поддержал, был Орлов. Он изготовил мне паспорт на имя британского подданного Джорджа Рейли.

И вообще, все было не так, совсем не так… Мы приехали в Геную вдвоем и остановились в гостинице «Риц». В связи с ожиданием большого числа людей, которые прибудут на конференцию, в первую очередь журналистов, нам предоставили не самые лучшие апартаменты, зато с видом на море. Мы записались в книге гостей как коммерсанты из Англии. Но Борис наотрез отказался пользоваться псевдонимом. Я же поставил росчерк с завитушкой: Джордж Рейли.

Вечером, когда, нагулявшись по набережной, мы вдоволь надышались мягким южным воздухом, когда поужинали в маленьком ресторанчике макрелью по-итальянски, запивая нежное мясо ароматным вином, Борис поднялся ко мне в номер.

— Вы волнуетесь? — спросил он.

— Как вам сказать… Мне не приходилось еще убивать людей, даже тогда, когда я состоял в рядах Боевой организации эсеров…

— Ленин — не человек, — злобно отрезал Савинков. — Сотни тысяч, миллионы людей вздохнут свободно, когда вы сотрете с лица земли это мерзкое чудовище. А это, — он подбросил на ладони пистолет, — будет храниться в Британском музее в назидание потомкам…

Я почувствовал, как легкий холодок поднимается по моей спине. Мне казалось, что и Борис слышит, как бьется мое сердце. Наконец-то после стольких лет работы, после стольких лет безвестности (если, конечно, не считать нескольких десятков эмигрантов, в среде которых я пользовался популярностью), наконец-то я совершу ДЕЛО. И плевать, что потом меня могут найти, поймать, арестовать, приговорить к расстрелу… Вероятнее всего, большевики приложат все усилия, чтобы отомстить за своего главаря, как это уже было с эсеркой Каплан, с десятками людей, поплатившихся за убийство Урицкого, — пусть. Пусть я погибну, но после моего выстрела жизнь в России изменится. Моя многострадальная родина снова станет мощной державой и займет достойное место в мире!»

Генуя, апрель 1922 года

Хоть рассмотреть его сначала…

Когда-то, еще в самом начале революционной деятельности, Вадим был немного знаком с тем человеком, которого теперь весь мир знает под именем Ленин. Железный был тогда молод, горяч и бесконечно увлечен идеями Маркса. Некоторое время он даже водил дружбу с социалистами из группы «Спартак», одна из активисток которой, Роза Люксембург, и познакомила его с начинающим журналистом из России, редактором подпольной газеты «Искра» Владимиром Ульяновым.

— Вы не представляете себе, товарищ Железный, что это за личность! — восхищенно воскликнула Роза, указывая на невысокого молодого человека с хитрым прищуром раскосых глаз. — Герой! Мученик! Был в ссылке в Шушенском… глушь, Сибирь… комары… Условия ужасные… крестьянский дом… никакой связи с внешним миром… Несмотря на то, что получил право проживания лишь во Пскове, не побоявшись филеров охранки, инкогнито поехал в Петербург… Ах, товарищ Владимир, ваши страдания должны окупиться…

Ульянов польщенно улыбнулся:

— Наши ст’адания, това’ищ Люксембу’г, наши ст’адания… Все мы п’иносим свои жизни в же’тву одному общему делу…

Вадим хмыкнул: ему еще не приходилось встречать картавых Демосфенов. Интересно, какими такими пламенными речами он увлекает за собой массы?

Вообще Ульянов ему не приглянулся. Так, весьма средний человечек с замашками весьма среднего российского буржуа. Многословен и властолюбив — это видно с первого взгляда. А газета, которую он редактирует, — сплошные лозунги и ничего кроме… Единственное, что тогда еще поразило Железного, — бешеная работоспособность Владимира. И когда он успевает строчить статейки да еще активничать в революционном подполье?

И кто бы мог подумать…

Сидя за столиком у окна в вокзальном ресторане, Вадим наблюдал за перроном. Часы показывали уже половину третьего, а поезда из Санта-Маргарето, где разместили советскую делегацию, все еще не было. Между тем конференция начинается ровно в три…

Без двадцати…

Железный начал волноваться. Неужели их привезут во дворец Сан-Джорджо на автомобилях? Нет, вряд ли… Красных не удостоят такой чести…

Наконец раздался гудок паровоза. Стрелки на часах дрогнули: без одной минуты три… Ай да большевики! Ай да правительство! Опоздать на конференцию, где собрались представители крупнейших мировых держав, где Ленин и его клика впервые будут представлять новую Россию, — такого еще не было!

Из вагона вышло несколько человек. Ага, Литвинов, представляющий Россию в Великобритании, этот, в безупречном смокинге, кажется, нарком иностранных дел Чичерин — Вадим знал его по фотографиям в газетах, рядом с ним, наверное, Красин… А это кто? Воровский? Бог его знает — Вадим не запомнил всех членов русской делегации, хотя их фамилии были опубликованы в прессе.

Но где же Ленин?

Железный еще раз внимательно оглядел небольшую группу на перроне. Ленина там не было.

Поезд вздохнул, дернулся и медленно покатил дальше. Делегаты направились к автомобилям, дожидавшимся их, чтобы отвезти во дворец Сан-Джорджо.

Немного истории

Генуэзская конференция 1922 года считается первой победой советской дипломатии. Возглавлять делегацию из России должен был Ленин, но чуть ли не в последний момент перед тем, как русские отправились в Италию, он отказался от поездки, передав свои полномочия Чичерину.

Георгий Чичерин был одним из образованнейших людей нового российского правительства. После Февральской революции он входил в лондонскую делегатскую комиссию для содействия возвращению политэмигрантов на родину. Летом 1917 года английская полиция арестовала нескольких активных членов комиссии, в число которых попал и Чичерин. В январе 1918-го Советское правительство обменяло Чичерина на Бьюкенена, который много лет был послом Англии в царской России.

В своей речи на Генуэзской конференции нарком иностранных дел говорил о возможности мирного сосуществования двух систем — капиталистической и социалистической, ратовал за разоружение и за созыв всемирного антивоенного конгресса.

Говорил он по-французски.

«В этом французском было лексическое богатство, как и красота звучания, подсказанная красотой французского слова… Речь, прервавшая блокаду… Зал все понял: он сполна воздал русскому делегату — вряд ли такие аплодисменты когда-либо раздавались в стенах дворца Сан-Джорджо».

(С. Дангулов. «Заутреня в Рапалло».)

В то время, когда зал рукоплескал Чичерину, Борис Савинков оперативно принял новое решение: совершить террористический акт в отношении наркома иностранных дел.

Генуя, апрель 1922 года

— Таким образом, — рассуждал Борис, нервно расхаживая из угла в угол, — мы убьем двух зайцев: заставим большевиков вспомнить о том, что мы не сложили оружие и не собираемся этого делать, а также уничтожим популиста Чичерина, который набирает очки России не столько своими реальными делами, сколько краснобайством. Вы согласны? — он повернулся на каблуках и посмотрел на Железного. Вадим чувствовал себя глубоко разочарованным. Чичерин — это не Ульянов, это следствие, а не суть, это симптом, а не болезнь. На его место найдут другого — мало ль ренегатов, блестяще образованных и со знанием языков, осталось на службе у красных тварей?

Он вздохнул.

— Но ведь по плану… — начал было Вадим.

— План остается прежним, — прервал его Савинков. — Здесь ничего не меняется. Повторим… — он вытащил из кармана исчерченный листок бумаги. — Вот схема отеля «Палаццо д'Империале» в Санта-Маргарето. 2-й этаж… Номера русских — вот по этой линии, справа. Крестиком обозначен номер, где должен был остановиться Ленин. Вместо него здесь живет Чичерин…

— Откуда вам это известно? — перебил Савинкова Вадим.

Борис усмехнулся;

— Деньги, дорогой друг, деньги и умение общаться с прислугой… Между прочим, эта информация стоила не очень дорого… Однако вернемся к гостинице. Видите кружочек? Это вентиляционная шахта. Вы остаетесь там до возвращения Чичерина. Когда они все будут проходить мимо вас, стреляете и по этой вот линии выбираетесь наружу. Вы попадаете на хозяйственный двор, далее через эти продуктовые склады выбираетесь на дорогу, пересекаете ее и оказываетесь в Рапалло, где находится резиденция немецкой делегации. Там полно людей, и вам легко будет скрыться в толпе… Поезда ходят часто, вы возвращаетесь в Геную еще до рассвета. Я буду ждать вас в ресторане вокзала Принчипо, откуда мы первым поездом отправимся в Рим. Я все подсчитал: между прибытием локомотива из Рапалло и отправлением поезда в Рим — один час двенадцать минут. Вы успеете даже в том случае, если рапалльский состав придет с опозданием… Единственная ваша задача — выбраться из Санта-Маргарето. Да, и еще… Будьте предельно осторожны: в связи с прибытием делегации охрана проверяет абсолютно все помещения отеля «Палаццо д’Империале». Обход начинается в половине двенадцатого. Но, думаю, к этому времени все уже будет кончено.

Санта-Маргарето, апрель 1922 года

Притаившись в вентиляционной шахте, Вадим ждал. Он растянулся во весь рост и лежал, прижавшись щекой к холодному каменному днищу узкой и бесконечно длинной трубы. Уши словно ватой заложило: все доносящиеся снаружи звуки казались глухими и далекими. В правой руке Вадим ощущал холодную сталь браунинга.

Благодаря подкупленной Савинковым прислуге из русских эмигрантов Железный пробрался в шахту давно, вскоре после полудня. Теперь уже вечер. Вот-вот должны вернуться с заседания члены советской делегации.

Вадим заблаговременно положил свой брегет прямо на уровне глаз и теперь коротал время, наблюдая за минутной стрелкой. Половина одиннадцатого. Пора бы… Но за стеной, в коридоре, не слышалось ни шагов, ни голосов.

Одиннадцать. Пять минут двенадцатого… Пятнадцать… На какое-то время Вадиму показалось, будто он слышит отдаленный смех. Он весь напрягся, приготовившись к выстрелу. Но смех исчез и опять стало тихо.

Двадцать минут двенадцатого. Русские не появились. Зато через десять минут придет охрана… Черт возьми! Неужели все впустую?

Через две минуты, опасаясь быть схваченным ни за что, Железный ползком двинулся к выходу.

Чертыхаясь, он наконец спрыгнул в хлипкую грязь под вентиляционным отверстием, а далее все сделал согласно плану Савинкова. Через два с половиной часа он был уже на вокзале Принчипо в Генуе.

Сидевший за угловым столиком ресторана Савинков читал газету, время от времени отхлебывая кофе. Вполне добропорядочный господин. Он казался совершенно спокойным, но Вадим знал, какие бури бушуют в его душе.

— Вы позволите? — Железный присел за его столик.

Борис поднял на него тяжелый взгляд:

— Что?

— Ничего, — тихо ответил Вадим, но в его голосе прозвучали агрессивные нотки, — Они не пришли.

— Как? Почему? — лицо Савинкова стало растерянным.

— Не знаю. Я убрался оттуда в двадцать две минуты двенадцатого.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Борис.

— Я тоже…

Стеклянная дверь отворилась, и в полупустой зал вошел полицейский. Оглядев посетителей, он направился к столику, где сидели русские. Вадим покрылся холодным потом.

— Господа, — вежливо козырнул карабинер, — проверка документов. Предъявите ваши бумаги.

Савинков полез за документом. Железный протянул поддельный паспорт на имя британского подданного Джорджа Рейли.

Полицейский внимательно все изучил, снова козырнул и вернул бумаги мужчинам:

— Благодарю вас. Все в порядке.

— А в чем дело? — небрежным тоном поинтересовался Борис.

— Обычная формальность, — улыбнулся блюститель порядка. — Во избежание недоразумений… Теперь в Генуе представители высоких иностранных держав… Мы обязаны усилить внимание…

И, еще раз откозыряв, он подошел к другому столику.

 

Глава 5

ТАЙНА «ПИСЬМА КОМИНТЕРНА»

Немного истории

«В 1923–1927 годах страны капиталистического мира были наводнены антисоветскими фальшивками. «Документы о подрывной деятельности» Советского правительства и Коммунистического Интернационала должны были «свидетельствовать» о том, что коммунисты и Советское правительство руководят «заговорами» в капиталистических странах.

В 1924 году произошел скандальный случай использования таких фальшивок в Англии. В октябре лейбористское правительство назначило выборы в парламент. Во время избирательной кампании соперничающая с лейбористами партия опубликовала сенсационное «Письмо Коминтерна» от 15 сентября 1924 года, в котором «Коминтерн» будто бы предлагал Центральному Комитету Британской Коммунистической партии готовиться к вооруженному восстанию в Англии, создавать «ячейки во всех войсковых частях и на военных складах».

Советское правительство категорически опровергло так называемое «Письмо Коминтерна» и ноту английского правительства по этому поводу…»

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«По способам провокационной деятельности они перещеголяли так ненавидимую ими царскую охранку. По сравнению с чекистами дореволюционные филеры — джентльмены, честнейшие люди, ведущие достойную игру. По крайней мере, они были брезгливы по отношению к предателям… У нынешних агентов ОГПУ напрочь отсутствуют человеческие чувства: они готовы продать родного отца, лишь бы добиться своих гнусных целей.

Борис стал их жертвой, смелый и мужественный человек, умница, талант…

Господи, если Ты есть, воздай им за грехи!

Он стал жертвой провокации, мне известно это наверняка. При всем его опыте, при всей проницательности Борис иногда бывал на редкость наивным. Взять хотя бы его дружбу с полковником Павловским. Еще в двадцать первом я предупреждал Савинкова, что этот грубый и жестокий солдафон крайне опасен. Это он и его люди, совершавшие вылазки в Белоруссию и зверствовавшие там безмерно, стали причиной провала возрожденного «Союза». Если бы не Павловский, мы еще тогда сумели бы поднять в России массовое крестьянское восстание, свергли бы коммунистов и вернулись на родину. И Борис остался бы в живых…

Но Савинков не внял моим советам…

В июне двадцать третьего мы узнали о существовании в Москве подпольной противосоветской организации наподобие нашего «Союза защиты» или кадетского «Национального центра». Горстка мужественных людей решила продолжить дело, начатое русскими революционерами в 1918-м, — освободить родину от красного террора. Я гордился тем, что, несмотря на все беды и лишения, которые свалились на голову нашему поколению, есть еще храбрецы, способные выстоять, не сломиться в самых нечеловеческих условиях.

Зная об огромном опыте Савинкова, о его преданности делу революции и освобождения России от большевиков, члены московской делегации связались с Борисом через своего представителя в Париже Мухина. Он сообщил, что руководство организации хотело бы привлечь к работе Бориса Викторовича, так как в рядах членов начались разногласия.

— Ликвидировать их и сплотить наши ряды можете только вы, — подчеркнул Мухин.

— Поедете? — спросил я Бориса, когда он рассказал о визитере из России.

Савинков пожал плечами:

— Сначала я должен удостовериться, что это не провокация… Свяжусь с Павловским.

Вскоре пришла телеграмма от полковника:

«Сведения товаре подтвердились тчк вышлите согласие концессию».

Я провожал Бориса на вокзале Ватерлоо. Был очень жаркий день, солнце расплавляло мозги, беседа не клеилась, и я молил Бога, чтобы поезд поскорее отправился. О, если б я знал тогда, что вижу Бориса в последний раз!

На следующий день, купив газеты, я на первой же странице обнаружил чудовищную информацию:

«Стала известна судьба полковника Павловского, «прославившегося» своими зверствами на территории западных областей России и Белоруссии в 1921 году. Два года назад, когда красными была раскрыта его банда, Павловскому удалось бежать. Он скрывался до сентября 1923 года, а потом вдруг объявился в Москве, где и был арестован сотрудниками ОГПУ. В настоящее время полковник Павловский в ожидании расстрела содержится в Бутырской тюрьме».

В глазах у меня потемнело. Значит, чекисты хитростью выманили Савинкова в Россию! Значит, они перехватили письмо Бориса полковнику и сами дали телеграмму, заставившую моего друга покинуть Францию!

Но еще больший удар ждал меня вечером того же дня, когда из Варшавы позвонил ближайший помощник Савинкова по руководству «Национальным союзом» и сообщил, что Борис благополучно добрался до Польши и в данный момент нелегально пересекает границу с Россией!

— Это провокация! — крикнул я, но в трубке уже послышались короткие гудки.

Через несколько дней, в августе 1924-го, в «Известиях» появилось сообщение, которого я ждал и боялся:

«В двадцатых числах августа на территории Советской России органами ОГПУ был задержан Борис Викторович Савинков, один из самых непримиримых и опасных врагов рабоче-крестьянской России…»

А еще через несколько месяцев — короткая информация в «Таймсе»:

«7 мая 1925 года в Москве покончил с собой видный деятель антисоветского движения Борис Савинков… В ожидании расстрела, назначенного ему судом, он содержался во внутренней тюрьме ОГПУ на Лубянской площади… Воспользовавшись отсутствием оконной решетки в комнате, где он находился по возвращении с прогулки, Борис Савинков выбросился из окна и разбился насмерть…»

Интересно, что это за тюрьма без решеток на окнах?!

Бориса нет. Но я продолжу начатое им дело! Я жизнь свою положу, чтобы стереть с лица земли красную сволочь!»

Берлин, начало октября 1924 года

— Таким образом, я пришел к выводу, что в новых условиях мы должны отказаться от идеи массовых вооруженных восстаний и террористических актов и перейти к более действенной пропаганде, — закончил Вадим и внимательно оглядел всех собравшихся в офисе Владимира Орлова, русского белоэмигранта, бывшего следователя по особо важным делам при департаменте полиции Петербурга, открывшего в Берлине разведывательную фирму.

— Да уж, — усмехнулся помощник Орлова, сын царского сенатора Алексей Бельгардт. — Что касается пропаганды — тут нам следует поучиться у большевиков. Здорово у них это получается — подлоги и подтасовка фактов…

— И тем не менее, — строго возразил Орлов, — их методы оказываются весьма действенными… Их пропаганда в глазах пролетариев весьма заманчива. Посмотрите, что делается: рабочие передают большевистские газеты из рук в руки, они слепо верят всему, о чем там говорится, они заразились новыми идеями, чего доброго, скоро и впрямь революционная эпидемия охватит весь мир… Я полностью согласен с господином Железным…

— Это хорошо, — важно кивнул Вадим. — Но мы с вами имеем в виду совершенно разную пропаганду…

— То есть? — не понял Орлов.

— Объясняю. Меня волнует то, что зарубежные партнеры — Англия, Франция, Германия и даже Польша — охладели к нашим проблемам… Увы, Советы признаны как государство…

— Это естественно, — нетерпеливо перебил Вадима Бельгардт. — Это совершенно закономерно. Надо свыкнуться с горькой правдой. Тогда, в семнадцатом, восемнадцатом и даже девятнадцатом, Советы представляли реальную опасность для всего мира… Как гниль на яблоке, которая, если ее не уничтожить вовремя, охватит весь плод… Тогда нам помогали. Теперь же выяснилось, что красная зараза локализовалась лишь на территории одной страны, и наши друзья просто махнули на Россию рукой. Более того, страны Антанты пошли даже на экономические и торговые соглашения с Советами. Верить им нельзя: наша родина — это наше горе… личное…

— Ах, молодой человек, — сокрушенно покачал головой Вадим. — До чего же ваше поколение толерантно по отношению к обстоятельствам… Глядишь, еще немного — и вы будете заодно с красными… Нельзя же так легко мириться с беспринципностью Ллойд-Джорджа и Керзона… Но это, друг мой, а propos… Позвольте мне продолжить свою мысль о пропаганде.

Бельгардт закинул ногу на ногу и принял вид оскорбленной добродетели.

— Итак, — продолжал Железный, — мысль моя такова: мы должны дискредитировать не просто Советы, но сам коммунизм в глазах мировой общественности. Таким образом мы снова вызовем всплеск интереса международных политических и финансовых кругов к своим проблемам. Мы напомним о реальной опасности красной заразы, показав ее масштабы и возможности. Тогда правительства крупных держав нами снова заинтересуются. Мы получим так необходимую нам помощь. Но воспользуемся ею не так бездарно, как в прошедшие годы…

— Резонно, — заметил Орлов.

— Ну и как вы собираетесь воплотить все это в жизнь? — иронически спросил Бельгардт. — Может быть, поймаем одного промышленника и растолкуем ему, как велика опасность коммунистических партий? А может, под видом коммунистов совершим какой-нибудь акт?

— Вот именно, — кивнул Вадим, словно не заметив иронии. — Мы совершим акт именно под видом коммунистов.

— Но каким образом? — растерялся Орлов. — Наденем кожаные тужурки и пройдемся по Берлину с маузерами?

Вадим тонко улыбнулся.

— Зачем же — тужурки? Мы сделаем изящнее… Вы знаете, что Англия теперь накануне парламентских выборов. Пока лидируют лейбористы… Естественно, консерваторам это очень не нравится. Мы только сыграем им на руку, если под видом Коминтерна обратимся к ЦК коммунистов Британского королевства с призывом активизировать свои действия…

Бельгардт, забыв про обиду, подался вперед. Вадим заметил это движение.

— О, молодой человек, вы, кажется, уже уловили мою идею…

— Да! — горячо воскликнул Алексей. — Тогда в прессе поднимется шумиха, лейбористы проиграют, а консерваторы, всерьез обеспокоенные новой акцией Советов, пересмотрят свое отношение к России на правительственном уровне.

— И с их помощью мы выиграем войну! — подхватил Орлов. Все рассмеялись.

— Нет, это гениально! — захлебывался от восторга Бельгардт. — Позвольте мне пожать вашу руку, господин Железный!

И только молчавший все это время офицер Жемчужников вдруг криво ухмыльнулся.

— Вам не нравится? — высокомерно спросил его Вадим. — Но, милый мой, теперь все средства хороши, даже подлог… С волками жить — по-волчьи выть…

— Интересно, — не обращая внимания на слова Железного, сказал Жемчужников. — Кто нам оплатит это предприятие? Согласитесь, расходы предстоят немалые: изготовление коминтерновских бланков, печатание, оплата издателям газет, которые это опубликуют…

— Не беспокойтесь, господин офицер, — ледяным тоном отозвался Вадим. — Здесь тоже все продумано. Слава Богу, еще есть люди, готовые субсидировать нашу деятельность. Мой лондонский приятель, господин Дюкс, в свое время познакомил меня с членом палаты общин консервативного правительства господином Миддлом. Последний берет на себя все расходы…

«Шумно оглашенное в печати сенсационное «Письмо Коминтерна» сыграло роль в избирательной кампании. Оно «доказывало ошибочность» политики лейбористов, установивших дипломатические отношения с Советским правительством. Поднятая шумная кампания напугала английского обывателя, и консерваторам удалось получить на выборах большинство голосов, свалить лейбористов и прийти к власти».

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

«Черчилль оказался в своей стихии. Используя фальшивку, он с новой энергией обрушился на английских лейбористов и на Советский Союз. «Они, — заявил он, имея в виду советских руководителей, — отдают письменный приказ о подготовке восстания, о начале гражданской войны… Я утверждаю, что такое положение никогда не имело места в истории Англии».

(Из книги В. Трухановского «Уинстон Черчилль».)

«…Это письмо, в котором перечислялись различные способы организации государственного переворота и захвата власти коммунистами, послужило поводом для обвинения Советского правительства во вмешательстве во внутренние дела Англии. Позже в Берлине состоялся суд по делу белоэмигрантов Орлова и Павлу невского, также обвинявшихся в подделке документов… Германские власти вынуждены были судить мошенников, разоблаченных неопровержимыми уликами (однако наказания они фактически не понесли). Выступивший на этом суде эксперт доктор Фосс указал на слишком грубые приемы подделки. От русских эмигрантов, по его мнению, вообще не следовало брать никаких сообщений о русских делах».

(Из книги Л. Шкаренкова «Агония белой эмиграции».)

«8 февраля 1968 года в английской газете «Санди таймс» на первой полосе появилась статья, в которой редакция сообщала о новой возможности найти ключ «к одной из наиболее зловещих политических загадок Британии в нашем веке» — тайм происхождения «Письма Коминтерна», сыгравшего такую большую роль в Англии.

Научный сотрудник юридического факультета Гарвардского университета Уильям Батлер неожиданно нашел в подвалах университета оригинал «Письма Коминтерна» — четыре страницы русского текста, заснятые на фотографических пластинках, и еще две страницы какого-то другого документа, явно поддельного. Исследования Батлера, опубликованные в «Бюллетене Гарвардской библиотеки», привели его к заключению, что «Письмо Коминтерна» — подделка.

Редакция «Санди таймс» воспроизвела на своих страницах русский оригинал «Письма Коминтерна», найденный Батлером, и высказала предположение, что если кто-либо опознает почерк, которым написано письмо, то это, возможно, поможет выяснить, почему фальшивка была принята за подлинное «Письмо Коминтерна» и использована в предвыборной кампании 1924 года против «красной опасности». Редакция предложила всем читателям помочь в решении этой исторической загадки.

Статья газеты «Санди таймс» вызвала интерес английской общественности. Некий Майкл Кетти, историк, представил в редакцию образец почерка Сиднея Рейли, взятый из книги «Приключения Сиднея Рейли», отредактированной женой шпиона и опубликованной в 1931 г., и сообщил, что ему бросилось в глаза сходство между почерком Сиднея Рейли и оригиналом русского текста «Письма Коминтерна».

Тогда редакция «Санди таймс» пригласила известного в Англии эксперта по исследованию спорных документов, члена Британской академии криминалистики Джона Конвея для экспертизы. Ему были представлены фотокопии несомненного письма Сиднея Рейли и полный текст оригинала «Письма Коминтерна» на фотопластинках, найденных Батлером.

Изучив эти документы, Джон Конвей дал следующее заключение: «Я сравнил эти два текста и, исходя из характера почерков, то есть нажима, расстояния между буквами, написания букв, их размера и других характерных признаков, убедился, что они были написаны одним и тем же человеком… То, что тексты написаны на языках с различным алфавитом, несколько затрудняет сравнение, однако внешний вид и манера написания букв одинаковы. Ни один из этих признаков в отдельности не мог быть сочтен исчерпывающим доказательством, однако совокупность их заставляет полагать, что они характерны для почерка одного и того же человека…

Таким образом, данные советской разведки о причастности Сиднея Рейли к «Письму Коминтерна», об обстоятельствах его изготовления получили дополнительное подтверждение».

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

Лондон, январь 1925 года

Вадим впал в глубокую депрессию. Его расчеты не оправдались: получив в парламенте большинство голосов, не без участия его, Вадима Штейнберга, который лично сочинил текст «Письма» и лично перевел его на русский язык, консерваторы не стали рвать дипломатических отношений с Советами, и шумиха, поднятая вокруг сфабрикованного документа, улеглась сразу после выборов.

— А что вы от меня хотите? — развел руками мистер Миддл. — Субсидировав ваше предприятие, я сделал все возможное. Надеюсь, что и вы, господин Железный, в обиде не остались? Что же касается России… Я ведь не премьер, друг мой, а всего лишь скромный член палаты общин…

Вадим проклинал тот день, когда он ввязался в эту историю, пошел на подлог, наплевав на собственные принципы. Но дело было сделано…

В прихожей хлопнула дверь. Вернулась откуда-то Пепита.

— Угадай, где я сейчас была, — игриво спросила она.

Вадим промолчал.

— Между прочим, я занималась твоими делами, — обиделась жена. — Была в издательстве, у господина Волынского. С твоими сраными воспоминаниями.

Вадим снова промолчал. Ему было абсолютно все равно, как оценивает Пепита его литературные способности. Равно как и этот недоучка Волынский…

Пепита начала заводиться:

— Идиот! — Она в сердцах кинула на стол увесистую рукопись. От удара листки разлетелись во все стороны. — Скотина! Бездарь! Именно так сказал Волынский: бездарь! Он сказал, что более нудной вещи в жизни не читал! Что такой ярый революционер, как ты, мог бы напихать туда приключений и стать героем дня! Что ты молчишь?! — она перешла на крик.

Вадим вздохнул и перевернулся на другой бок.

 

Глава 6

ОПЕРАЦИЯ «ТРЕСТ»

Немного истории

«Синдикат-2» — так называлась операция, разработанная чекистами в 1923–1924 годах. Она была задумана специально для того, чтобы заманить Бориса Савинкова на территорию Советской России. На ее выполнение были брошены огромные средства, десятки людей участвовали в этом трагическом спектакле как с той, так и с другой стороны советской границы. Лично председатель ВЧК Ф. Э. Дзержинский, а также его заместитель В. Р. Менжинский и начальник контрразведывательного отдела ВЧК—ОГПУ А. X. Артузов разработали план-легенду, согласно которой в Москве и других крупных городах России якобы сформировалась и готовилась к выступлению подпольная антисоветская организация либеральных демократов (ЛД). Необходимо было заставить Савинкова поверить в эту легенду, а также в то, что на территории Москвы якобы возобновило работу отделение «Национального союза защиты родины и свободы», которое-де намерено слиться с ЯД. Человек с «чистыми руками и горячим сердцем» Андрей Федоров, молодой чекист с поддельными документами на имя Мухина, играя роль члена ЦК ЛД, убеждал Савинкова в том, что только он один способен объединить и возглавить две эти организации, но для этого он должен выехать в Россию. Довольно долгое время Савинков не соглашался, небезосновательно опасаясь, что это провокация. Тогда чекисты включили в игру Павловского, арестованного еще летом 1923 года. Под угрозой избиения и пыток он написал Савинкову письмо, где подтверждал необходимость его присутствия в Москве. Следом за письмом пришла телеграмма, известная Железному.

В ночь на 15 августа 1925 года Савинков перешел советско-польскую границу, а в 10 часов утра 18 августа был арестован в Минске.

Успех «Синдиката-2» воодушевил чекистов на еще одну широкомасштабную операцию.

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«Но мыслить они мне не запретят. Кого они боялись? Горстки людей, потерявших родину, выброшенных за борт истории, оставшихся без дома, без средств, без завтрашнего дня? Людей, у которых не оставалось ничего, кроме веры и надежды? Но такой слабой надежды, что запускать против нее махину под названием «Операция «Трест» абсурдно и нелепо. В конце концов, шел двадцать пятый год и ничего нельзя было повернуть вспять.

Что такое «Операция «Трест»? Очередная выдумка Дзержинского и ему подобных, выдумка, которая должна была показать, что ЧК всегда начеку. С несчастными эмигрантами и теми, кого называли контрреволюционерами, бороться было куда легче, чем со стоявшими у власти временщиками, жестокими и кровожадными фанатиками идеи.

А еще они боялись. Они боялись мыслящих людей, потому что последние могли рассказать всю правду будущим поколениям.

Недавно по телевизору показывали фильму «Операция «Трест». Мой старенький «Рекорд» то гас, то снова зажигался, по экрану ползли полосы, а звука не было вообще. Но кое-что я все-таки смог посмотреть. Что и говорить — прекрасный актерский букет!

Горбачев в роли Якушева очень убедителен. А Касаткина — Мария Захарченко-Шульц — настоящая эсерка, фанатичная и нервическая. Ну и конечно Артузов… Джигарханян есть Джигарханян…

А ведь на самом деле все они были не такими, и вообще все было не так.

Чекисты придумали, будто существовала некая монархическая организация с центром в России и якобы ее цель — свержение существующего строя и восстановление монархии. Главную роль в этой афере исполнял ренегат А. А. Якушев, бывший действительный статский советник, и другой предатель — бывший генерал русской армии Н. М. Потапов, перебежавший к красным еще в ноябре 1917-го. Эти двое должны были разыскивать в России и за границей так называемых контрреволюционеров и приводить их на заклание к чекистам. На государственные денежки Якушев покатался по европейским столицам: был в Берлине, Париже, Лондоне. Он был очень неглупой и небесталанной личностью. Как вспоминал потом бывший сенатор Чебышев, близкий к Врангелю человек, Якушев и в самом деле производил благоприятное впечатление: «Держался спокойно, говорил без всяких жестикуляций… ни тихо, ни громко, гладко, самоуверенно, немного свысока».

Якушев сумел обаять даже генерала Климовича, некогда директора департамента полиции. А уж Климович был тертый калач, недаром он позднее служил у Врангеля начальником разведки.

Потом провокатор встречался и с Врангелем, и с великим князем Николаем Николаичем… Лично знал Гучкова, Кутепова, бывшего премьера Коковцова…

И чем больше людей было таким образом вовлечено в орбиту «Треста», тем больше наград получали бравые ребята из ЧК. Кому паек дополнительный, кому часы именные, а кого, глядишь, и в звании повысят. Да, эти ребята знали, за что убивают…»

Лондон, 26 июля 1925 года

Как и было условлено, Штейнберг встретился с Алексеем Бельгардтом в одном из маленьких кафе на Пикадилли.

— Что с вами, господин Железный?! — воскликнул Алексей, увидев его. — Здоровы ль вы?

Вадим и в самом деле здорово сдал за последний год. Под глазами появились мешки, на высоком лбу — резкие морщины, виски поседели…

— Постарел, да? — грустно спросил он.

— Ну как вам сказать… — Бельгардт пожалел о допущенной бестактности.

— Ну, а вы как? Слышал, был суд по поводу того «Письма»…

— Был, да сплыл, — рассмеялся молодой человек. — Нас поругали и отпустили. Правда, господину Орлову пришлось закрыть свое предприятие… Зато на денежки, полученные от мистера Миддла, он сумел основать мелкооптовую торговлю мануфактурой… Господин Жемчужников ретировался в Россию. Теперь мода такая пошла: назад к красным бежать. Вы не представляете, сколько наших уехало из Берлина! Ну, а ваш покорный слуга, — он хлопнул себя по груди, — продолжает заниматься черт знает чем. Сейчас пописываю статейки в эмигрантские газетенки. Вы ведь тоже пишете?

— Сильно сказано — пишу! Так, для себя… Воспоминания…

— Да уж, вам есть что вспомнить, — завистливо протянул Бельгардт. — А ведь я к вам по делу, господин Железный. Зная ваш бойцовский характер, спешу сообщить приятное известие: в Москве создана и действует весьма авторитетная и обширная монархическая организация. Подпольно, конечно.

После смерти Бориса Савинкова Вадим стал чрезвычайно подозрителен даже по отношению к хорошо знакомым людям.

— Вы что ж, — усмехнулся он, — специально приехали из Берлина, чтоб мне об этом сообщить? Или сами стали членом этой организации? Помнится, батенька, вы весьма скептически относились к подобного рода затеям…

Алексей, кажется, обиделся.

— Хотите сказать, что я провокатор? Премного благодарен-с. Но, чтобы развеять ваши сомнения, все же объясню. Я приехал в Лондон вовсе не с целью повидать вас, а жениться. Моя невеста — англичанка. Это первое. Второе: я и теперь скептически отношусь к подобного рода затеям и ни за что никуда вступать больше не буду. Хватит. А проинформировал вас об этом только затем, чтобы порадовать, — и он отвернулся к окну.

Железный почувствовал себя неловко.

— Простите меня, старика, — сказал он. — Ей-богу, не хотел вас обидеть. Просто время теперь такое, сами знаете. Но откуда же вам известно об организации?

— От племянницы генерала Кутепова Марии Захарченко-Шульц. Она сказала мне об этом в Париже, прежде чем отправиться в Россию. Мадам Шульц уж полгода как уехала. Нелегально перебралась через границу, добралась до Москвы… С ней все в порядке: мой приятель Шульгин недавно побывал в России и виделся с ней.

— Интересно… — Вадим почувствовал хорошо знакомое ему волнение, чувство, которое возникает у заядлого охотника, когда он видит добычу.

— Филиалы этой организации есть уже в Париже и в Варшаве, а еще, кажется, в Гельсингфорсе и в Ревеле… Да, еще в этом… — Алексей щелкнул пальцами в воздухе, будто что-то припоминая, — в Ленинграде.

— Вы хотите сказать, в Петербурге?

— Да, простите, оговорился.

— И что же, генерал Кутепов тоже в этой организации состоит?

— По-моему, нет. Но он в курсе всего через свою племянницу.

— Голубчик, — Вадим порывисто схватил Алексея за руку, — умоляю, сведите меня с генералом. Кажется, не все еще потеряно.

Немного истории

В конце 1925 года Якушев через «Трест» предложил поездку в Москву известному эмигрантскому деятелю Василию Витальевичу Шульгину. Бывший член Государственной думы, помещик Волынской губернии, вместе с А. И. Гучковым присутствовавший при отречении Николая Второго от престола, Шульгин был убежденным монархистом, в годы гражданской войны состоял при штабе Деникина. С паспортом на имя Иосифа Карловича Шварца Шульгин в ночь на 23 декабря был принят через «окно» в Столбцах, побывал в Киеве, Москве и Ленинграде и 6 февраля 1926 года благополучно перешел границу. Эту поездку Василий Витальевич впоследствии живо описал в своей книге «Три столицы», рукопись которой внимательно читалась не только Якушевым, но и руководящими сотрудниками ОГПУ. Чекисты могли быть довольны: свидетельство такой персоны, как Шульгин, укрепляло доверие к «Тресту» среди эмигрантов и вообще за границей.

Москва, июль 1925 года

Окна были занавешены, несмотря на духоту летнего дня, и на столе неярким светом горела настольная лампа. Якушев докладывал начальнику разведывательного отдела ВЧК Артузову о результатах проделанной работы.

— Значит, генерал не собирается к нам в гости? — постукивая пальцами по столу, спросил Артур Христофорович.

— Не собирается, — с сожалением вздохнул Якушев. — Во всяком случае, пока.

— Плохо… — Артузов прикурил одну папиросу от другой. — Очень нехорошо, Александр Александрович… Нам сейчас нужна птица высокого полета.

Якушев обреченно развел руками:

— Да где ее взять-то, товарищ Артузов?

— Монархисты должны быть уверены, что их организация пользуется вниманием со стороны влиятельных кругов. Гучков тоже не собирается?

— Увы… И Климович тоже…

— И что же мы имеем? Мелкую шушеру…

Внезапно Артузов вскочил и вытянулся по стойке «смирно». Якушев повернул голову. На пороге комнаты бесшумно появился сам председатель ОГ-ПУ товарищ Дзержинский.

— Садитесь, Артур Христофорович, — по-свойски кивнул он. Артузову. — Здравствуйте, Александр Александрович. Рад вас видеть. Чем порадуете?

— Увы, пока ничем… Я все изложил в записке товарищу Артузову.

— Мы тут вот о чем размышляем, Феликс Эдмундович, — вмешался тот. — Время-то идет, а с притоком новых сил в «организацию» туговато. Вот Александр Александрович по миру помотался, эмигранты с энтузиазмом воспринимают идею свержения нашей власти, но предпочитают, чтобы все было сделано чужими руками. Верно ведь, Александр Александрович?

— Да, — кивнул Якушев. — Именно так.

— А в Москве уже сомнения начались. Они, видите ли, действовать хотят. Шульц высказывает подозрения, что все это — игра.

— Нехорошо, — покачал головой Дзержинский. — Александр Александрович! Дайте ей какое-нибудь задание.

— Да не в задании дело! Она вон месяц мороженым торговала в Ленинграде около Исакия, якобы для связи. Наши люди ей «информацию» передавали вроде как из зарубежных филиалов. Но ведь эта дама — ненормальная! Ей не мороженым торговать хочется, а стрелять в кого-нибудь! Я из последних сил ее удерживаю, все рвется кого-нибудь кокнуть.

— Этого нельзя допустить! — всполошился Ар-тузов. — Если она задумает теракт, мы обязаны будем ее арестовать. А вдруг она расколется на допросе! Тогда вся операция к черту. Нет, нужно какое-то реальное, причем известное в кругах контры лицо, которое отвлекло бы внимание Шульц на себя, во-первых, а во-вторых, убедило бы ее, что подрывная работа в организации ведется. Но кто это будет? Слушайте! — внезапно осенило его. — Феликс Эдмундович, а помните, в восемнадцатом, был такой парень, англичанин, который был замешан в деле Локкарта и сбежал потом? Он ведь, кажется, был приговорен к смертной казни? Вот бы его втянуть!

— Вспомнили, Артур Христофорович! — рассмеялся Дзержинский. — Британца звали Сидней Рейли. Но на самом деле то был Реллинский.

— Который? — изумился Артузов. — Георгий Васильевич? Из петроградской уголовки? Так я его знаю! Ну, вы даете, ребята! Да вы авантюристы! Я сам на эту удочку со шпионом купился! О! — он поднял вверх указательный палец. — Придумал! А если Реллинского снова подключить?

— Не получится, — охладил его пыл Дзержинский. — Реллинский уже не тот. Совсем, говорят, спился… Еще алкогольный психоз начнется, все дело завалит…

— Жаль, — расстроился Артур Христофорович. — А то бы разыграли комедию…

— Есть еще один человек, — задумчиво произнес Якушев. — Но не знаю, жив ли он…

— О ком вы? — заинтересованно спросил Дзержинский.

— Был в последние годы у Савинкова такой приятель — Вадим Штейнберг, или Железный — как хотите. Ярый антисоветчик. Я слышал о нем от Шульц. Но лично они, кажется, не знакомы…

— Железный? — Феликс Эдмундович потеребил бородку. — Впервые слышу…

— Шульц говорит, что он принимал весьма активное участие в деятельности Боевой организации эсеров, а уехав после октября за границу, добывал деньги для савинковских сумасбродных прожектов. Одно время, году этак в девятнадцатом, был весьма популярен в эмигрантских кругах. По некоторым сведениям, имел дело с самим Черчиллем. Последние годы, кажется, жил в Лондоне.

— Это нам подходит! — вновь воодушевился Артузов. — Значит, так, Александр Александрович. Разведайте, жив ли он, где и чем занимается, составьте послужной список и вытаскивайте его к нам.

— Но только без всяких арестов, — строго предупредил Артура Христофоровича Дзержинский. — Он должен побывать в Москве и благополучно вернуться обратно. Как Шульгин. Помните: Железный — это наживка для крупных рыб.

— О чем вы говорите? — в глазах Артузова появилось укоризненное выражение. — Разве я сам не понимаю?

Хельсинки, 30 июля 1925 года

Как обычно, ввод в операцию нового лица из эмигрантов был обставлен с помпой и в условиях строжайшей конспирации, разработанных начальником отдела ВЧК Артузовым. Из Москвы Якушев отправился в Петроград, где его уже ждала Мария Шульц. Потом они в разных вагонах доехали до Сестрорецка, откуда глубокой ночью «подкупленный» Якушевым пограничник перевел их на сторону финнов. Погода была теплая, но всю ночь капал дождик, поэтому идти пришлось по скользкой грязи, что делало путь еще более опасным и романтичным. Сев опять-таки в разные вагоны поезда, по подложным документам (Якушев воспользовался псевдонимом «Федоров»), они наконец добрались до Хельсинки, до «финского штаба организации», которым руководил некий Бунаков, по сведениям ОГПУ, работавший на британскую разведку. По своим каналам, через генерала Кутепова, он выяснил, что Железный жив-здоров и находится теперь в Лондоне.

— Вот, — сказал Бунаков Якушеву, — вчера получил от Железного письмо, — и протянул гостям лист бумаги, исписанный рваным, нервным почерком.

«Власть медленно, но неминуемо отмирает. Героический период закончен весной 1921 года, наступивший затем период консолидации власти и стремление к строительству (нэп) не мог дать желательных результатов ввиду страшного напора голода и экономического развала. Красная Армия для меня до сих пор неразрешимая загадка. Существенный вопрос: что идет скорее — инфильтрация в армию здорового крестьянского элемента или коммунизация рекрутов? Вероятно, в первых стадиях переворота больше всего надо считаться со специальными частями ГПУ и ЧОН. О них я мало знаю достоверного, но допускаю, что и они, хотя бы ввиду своей численности, не могут в удачный момент избегнуть закона общего действия солдатского бунта, то есть должны поддаться массовому настроению окружающей среды.

Среду создадим мы. Полагаю, следует использовать старые испытанные методы: пропаганду, террор, диверсии. Расшифровываю: пропаганда проводится с учетом существующих условий и изменившейся психологии масс. Она должна вестись не впрямую, как это делают большевики, но косвенно — чтобы у масс возникли сомнения в правильности действий новых властей. Пропаганда подкрепляется террористическими актами — для устрашения. Предлагаю воспользоваться опытом Боевой организации эсеров. И, наконец, диверсии, цель которых — доказать большевикам, что против них существует реальная сила, с которой нельзя не считаться. Диверсии могут быть как идеологическими, так и террористическими — организация взрывов на промышленных предприятиях и железных дорогах, в советских учреждениях и т. д., поджоги, массовые отравления…

Господа! Я несказанно рад, что нашлись силы, способные объединить разрозненных и разбросанных по свету патриотов в единую мощную организацию. За себя скажу следующее: это дело для меня есть самое важное дело в жизни. Я готов служить ему всем, чем только могу. Вадим Железный».

Прочитав письмо, Мария Шульц благоговейно положила его на стол.

— Именно такие люди могут составить честь нашей организации! — восторженно воскликнула она.

Якушев кивнул.

— Хорошо бы с ним встретиться… Вы сможете это устроить?

Бунаков с сомнением покачал головой.

— Боюсь, после истории с Савинковым он вряд ли согласится выехать в Россию…

— Опасения Вадима можно понять, — вмешалась Шульц. — В конце концов, ОГПУ только и ждет, чтобы в лапы чекистам попался такой лакомый кусочек, как Железный. Может быть, договоримся встретиться с ним в Париже? — она вопросительно взглянула на Якушева. — У генерала Кутепова?

Александр Александрович сидел с задумчивым видом. Он бы с удовольствием съездил в Париж, но вот Шульц вывозить туда нельзя. Пусть лучше будет в России, под присмотром… А кроме того, сметой операции такие расходы не предусмотрены…

— Нет, — наконец сказал он. — Лучше все же организовать встречу в России, так сказать, на месте действия. Ведь господин Железный, насколько я понимаю, не был в стране с семнадцатого года, следовательно, вовсе не знает обстановки, которая сложилась при Советах. Для успеха общего дела необходимо, чтобы он знал реальную подоплеку того, что происходит на самом деле.

— Логично, — вынуждена была согласиться Шульц.

— А что, если… — Якушеву в голову пришла блестящая мысль, — что, если пригласить его сюда, в Хельсинки? Даже если мы не сможем уговорить Железного отправиться с нами в Россию, он встретится здесь с членами московской и петроградской организаций… Реально ли такое, господин Бунаков?

— Думаю, что да, — кивнул руководитель финского филиала. — Я немедленно свяжусь с генералом Кутеповым, а еще лучше — с самим Железным…

Париж, 24 августа 1925 года

Железный и Кутепов не понравились друг другу с первого взгляда. Генерал вообще не терпел нервных хлюпиков, каждую минуту готовых впасть в истерику. А Железный не переносил, когда с ним говорили свысока да еще менторским тоном. Тем не менее встреча прошла более или менее успешно.

— Полагаю, вам все же необходимо выехать в Хельсинки, — сказал генерал, уставившись на Вадима своими стальными холодными глазами. — Во-первых, чтобы мы могли лишний раз убедиться в жизнедеятельности организации и в том, что она не фикция. Во-вторых, чтобы разъяснить нашим российским друзьям главные направления работы. Ну, и наконец…

— Не знаю, — Железный заерзал на стуле. — Не знаю, поеду ли я. Ведь вы же этого не делаете… Не хотите в лапы ОГПУ? А как чужими руками вытаскивать каштаны из огня…

— Меня еще никто не обвинял в трусости, — нахмурился генерал. — Я поеду, едва потребуется моя помощь. Я — человек сугубо военный. Мое дело — тактика и боевые действия. А стратегию, уж будьте любезны, разрабатывайте вы. Если, конечно, вы и в самом деле беспокоитесь о судьбе России. Я не хочу дискутировать с вами, дам лишь один совет: поезжайте. Тем более, речь идет о Хельсинки, где вас ОГПУ не достанет…

Лондон, 22 сентября 1925 года

— Все-таки решился! — блестя глазами, сообщил Вадим жене. — Я поеду! Просто обязан сделать это как русский патриот и человек чести!

— Поезжай, — равнодушно отозвалась Пепита. — Только не морочь больше мне голову.

Вадим забросил в дорожный саквояж чистую сорочку и патетически воскликнул:

— Боже мой! И так говорит моя жена! Подруга жизни, соратница!

— Никакая я тебе не соратница, — отрезала супруга. — Я не эта… как ее там… ваша княгиня, которая поехала за мужем на Урал…

— В Сибирь, — поправил ее Железный. — Декабристки отправились вслед за своими мужьями в Сибирь, ибо готовы были разделить страдания тех, с кем связали свою жизнь перед Богом!

— Наверное, мужья хорошо их содержали, — философски заметила Пепита. — А что я вижу от твоей «революционной Деятельности»? Ни денег, ни славы… Даже свои поганые мемуары издать не смог… А всего-то и надо сделать их немножко повеселее и напихать побольше приключений…

— Ты опять? — с рыданиями в голосе спросил Вадим. — Опять соль на раны! О, скорее бы уехать… Сначала в Хельсинки, потом в Штеттин…

— А Штеттин зачем? — сварливо спросила жена. — Тоже по делам организации?

— Бельгардт обещал познакомить меня в Штеттине с влиятельными людьми, которые могут субсидировать наше предприятие.

Пепита закатила глаза и выразительно промолчала.

— Да, скажи, — вдруг спохватился Железный. — Ты не знаешь, где мой паспорт на имя Рейли? Хочу захватить его на случай, если вдруг в Хельсинки нагрянут чекисты. Британского подданного они не посмеют тронуть.

— Кажется, в шкатулке, — вспомнила Пепита, — где лежат неоплаченные счета…

22 сентября 1925 года Вадим Железный отбыл из Лондона в финскую столицу.

25 сентября 1925 года произошла встреча Якушева с Железным на квартире у Бунакова.

«Он был одет в серое пальто, безукоризненный серый в клеточку костюм. Впечатление неприятное. Что-то жестокое, колючее во взгляде выпуклых черных глаз, резко выпяченная нижняя губа. Очень элегантен. В тоне разговора — высокомерие, надменность. Сел в кресло, поправил складку брюк, выставил носки и желтые новенькие туфли. Начал с того, что не может сейчас ехать в Россию. Поедет через два-три месяца, чтобы познакомиться с «Трестом».

Я сказал:

— Обидно, добравшись почти до Выборга, остановиться у порога.

Железный сообщил, что собирается уехать в субботу на пароходе в Штеттин… До 30 сентября в Москве ничего не успеешь сделать, а задержаться он не может.

Когда Железный заявил, что он в данное время не может ехать, я как можно спокойнее сказал, что если встает вопрос о сроке, то берусь организовать поездку в Москву таким образом, чтобы в субботу утром быть в Ленинграде, вечером оттуда выехать в Москву. Целого дня вполне достаточно для знакомства с Политическим советом «Треста». Затем вечером обратно в Ленинград, понедельник провести в городе, а ночью через «окно» — в Хельсинки. Это будет вторник, в среду есть пароход, отправляющийся в Штеттин».

(Из докладной записки Якушева начальнику КРО ОГПУ Артузову.)

«…И что бы ты там ни говорила, я убедился в своей правоте. Организация есть, и она действует…»

(Из письма Железного Пепите Бобадилья, отправленного из Хельсинки 25 сентября 1925 года.)

Москва, 27 сентября 1925 года

На даче в Малаховке, где заседал Политический совет организации, не было ни одного человека, который не получал бы жалованье в органах ОГПУ. Переодетые чекисты собрались здесь специально для того, чтобы у Железного создалось впечатление об активной деятельности и авторитете организации. Вел «заседание» Николай Михайлович Потапов.

— И, конечно же, средства, — сказал он. — Нам необходимы большие субсидии. Где их взять — вот в чем вопрос?

Он внимательно оглядел присутствующих.

— У меня есть одна идея, — откликнулся фальшивый «штабс-капитан» Дорожинский. — Она связана с невозможностью получить средства от иностранных держав. План мой грубый, но действенный…

— А именно? — Потапов поднял на лоб очки.

— В России остались громадные художественные ценности. В музеях хранятся уникальные картины, скульптуры, рукописи. Их направо и налево разбазаривают большевики. Культура им не нужна. Поэтому я предлагаю реквизировать и продать за границу наиболее ценные раритеты.

— То есть как реквизировать? — поперхнулся Потапов.

— Украсть, — сказал Дорожинский таким тоном, будто речь шла о самых обыденных вещах.

— Что-о? — поднявшись со стула, Вадим подался вперед и хлопнул ладонью по столу. — Вы предлагаете пойти на уголовное дело? Поставить себя в один ряд с коммунистическими преступниками? Ну уж нет… — он едва не задыхался от ярости. — Нет, господа, что хотите, но если вы станете действовать подобным образом, я вынужден буду покинуть ряды организации! Я русский человек, надеюсь когда-нибудь вернуться на родину и не позволю, чтобы достояние могущественной России разбазаривалось по миру!

— Это же только предложение… — пристыженно пролепетал Дорожинский.

— В самом деле, господин Железный, — миролюбиво сказал Якушев, испугавшийся, что Вадим и впрямь покинет «ряды членов». — Что это вы так разбушевались? Идея штабс-капитана и впрямь нам не подходит, вы совершенно правы. Но, может, у вас есть какие-то другие мысли на сей счет?

Вадим немного успокоился.

— Мое мнение остается прежним, — заявил он. — Контакты с влиятельными эмигрантскими кругами и поиск сочувствующих нам граждан среди иностранных промышленников и банкиров. Именно с этой целью я и собираюсь в Штеттин… Лучше я для общего дела пойду с протянутой рукой по миру, нежели заклеймлю себя тавром вора!

— В таком случае, — заключил Потапов, — мы будем просить вас взять на себя поиск субсидий…

«В тот же день чекисты арестовали Рейли. А для того, чтобы скрыть факт поимки этого известного разведчика, в ночь на 29 сентября (в эту ночь соучастники Рейли должны были ждать его возвращения на финской стороне) на границе чекисты инсценировали перестрелку и создали видимость, будто Рейли и его сопровождающие наткнулись на советскую заставу и были убиты. Инсценировка удалась.

А между тем Сидней Рейли, пойманный в ловушку, давал показания в ОГПУ».

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

Ленинградская область, станция Парголово, 28 сентября 1925 года

Щегольски одетый гражданин в желтых ботинках вышел из вагона поезда и чуть ли не бегом направился к деревянному строению, стоявшему несколько особняком от прочих станционных построек. Он задержался там довольно долго: из-за дощатой двери с маленьким окошечком-сердечком доносились пыхтение и вздохи. Когда же уборная снова отворилась, из нее вышел сутулый крестьянского вида мужик в телогрейке и кирзовых сапогах. На голове у него был суконный серый треух, в руках — большой узел из бабьего платка.

Мужик остановился посреди перрона и махнул рукой в одно из окошек отъезжающего поезда. К нему тотчас же подошел человек в пограничной форме.

— Моя фамилия — Деревщиков, — вполголоса представился пограничник. — Пойдете со мной… Но я жду еще одного вашего попутчика, так что, товарищ Железный, посидите пока здесь… — и он кивнул на стоящую поодаль подводу, запряженную грустной гнедой кобылой.

Вадим вздохнул, послушно взобрался на телегу и сам не заметил, как задремал…

1979 год Москва, пункт приема вторсырья № 398/2

— Теперь все ясно, — Эдик захлопнул «Блокъ-ноть». — Настоящий Рейли, из энциклопедии — это Железный. Практически все сходится: и друг Савинкова, и ярый антисоветчик, кровно заинтересованный в свержении большевиков. К тому же он был эсер, а эсеры по части конспирации — большие доки. Вот почему у него несколько псевдонимов. Да, интересно, чем отличаются правые эсеры от левых?

— Не помню, — честно призналась девушка. — Мы что-то учили…

— Впрочем, это неважно. И те и другие — говно хорошее. Под стать большевикам. Как проститутки готовы были то с этим, то с тем, потом хватались — а уже поздно, — Эдик прилег на кушетку, закинув руки за голову. — Вообще всякой дряни много водилось. Вот Потапов, например. Спрашивается, какого черта он связался с чекистами? Ладно, перешел к красным, ты военный, служи в армии. Там с этими рабочими и крестьянами военспецы нужны были позарез. Не хочешь в армию — иди бухгалтером. Начальник департамента полиции Петербурга Лопухин щелкал же на счетах в конторе до самой своей смерти — и ничего, ему было не западло. Но он не стал провокатором и не закладывал своих, как старый пердун Потапов. То же самое Якушев… А считали себя интеллигентами, твою мать!

— Ну что ты всех судишь? — возразила Вика. — Может быть, их поставили в безвыходную ситуацию? Шантажировали? Принуждали? Ты же знаешь этих гэбэшников…

— Угу, вот как заговорила…

— К чему твоя ирония? Ты что, недоволен? Сам призывал открыть глаза и не повторять того, что вдалбливали в голову… И вообще, каждый человек вправе менять свое мнение…

Она присела на край кушетки и погладила Эдика по груди.

— Ну что мы все спорим?

— Мы не спорим, а дискутируем. Ты что, потеряла интерес ко всей этой истории? Подумаешь, не можешь больше заказывать документы в спецхране… Информации кругом полно, нужно только уметь ею пользоваться и критически осмыслять. Вот он, спецхран, — Эдик похлопал себя по лбу.

— А потом тебя вместе с твоим спецхраном помещают в психушку или отправляют на Лубянку, а оттуда прямиком в лагеря… И ты сидишь там и критически осмысляешь…

— Что же ты предлагаешь — не думать?

— Эдик! — Вика порывисто обняла его. — Мне страшно! Давай уедем!

— Куда?

— Туда, где они нас не достанут! Поедем в Израиль! Или, хочешь, в Штаты!

— Ты с ума сошла! — оторопел Бодягин.

— Я уже все продумала, — лихорадочно заговорила девушка. — Мы поженимся, это самое главное. И знаешь почему? Мамина мама, моя бабушка, Берта Иосифовна Юдович, была самой настоящей еврейкой. По израильским законам моя мама еврейка, а значит, и я! Я потеряю паспорт. А в новом запишусь еврейкой! И тебя вывезу отсюда! Ну что ты молчишь?

— Я думаю…

— У тебя были неприятности с КГБ, а это значит, что в Израиле тебя примут с распростертыми объятиями. Ты будешь политическим беженцем. Тебе сразу дадут работу! Ты забудешь про этот вонючий подвал! Мы будем счастливы!

— А предки твои?

— Я поговорю с ними, они все поймут. Я познакомлю вас, они увидят, какой ты… В конце концов, родители не желают мне зла!

Эдик поднялся с кушетки и закурил. Он долго смотрел в окно, выпуская дым в форточку. Вика терпеливо ждала ответа.

Наконец Бодягин выбросил окурок, сел рядом с ней на кушетку и сказал:

— У тебя замечательный план. Практически без изъянов. Но… Во-первых, нас могут не выпустить…

— Тогда, — мгновенно переориентировалась Вика, — мы уедем в Сибирь. В глухомань, в тайгу…

— И будут между деревьями ходить два жида порхатых и один лось сохатый… — невесело пошутил Эдик. — Но ты меня не дослушала. Ты представляешь себе, что такое семейная жизнь?

— Конечно, — уверенно кивнула девушка.

— Ни фига ты не представляешь… Тебя мама-папа кормят, холят, лелеют… У тебя никаких забот. А выйдешь замуж — с первой же недели начнется подсчет денег, которых вечно не хватает, начнутся бытовые проблемы, которые ты сейчас так презираешь… А главное, обнаружится, что мы почему-то совершенно разные люди. И то, что казалось особенно привлекательным, начнет раздражать, выводить из себя… В один прекрасный день ты возненавидишь меня за то, что я не люблю мыть посуду, а я тебя за то, что ты выдавливаешь зубную пасту не с того конца тюбика… И все эти наши общие интересы — все эти Рейли и прочие шпионы вместе с чекистами отправятся по известному адресу. Только не говори, что мы исключение из общего правила.

— Ты что, меня не любишь? — осторожно спросила Вика.

— Вик, ну не в этом дело…

— Именно в этом. Если мы любим друг друга, то легче переживем и материальные трудности, и быт, и посуду я буду мыть сама!

— Какая ты еще маленькая, — Эдик прижал ее к себе.