Глава 1

ДЕЛА И ДЕЛИШКИ

Петербург, 1911 год

— Сколько, — спросил Массино вполголоса.

— Десять процентов, — подумав, сказал Мандрохович. — Не считая мелочи, которую ты получишь от другой стороны.

— Пятнадцать, — попытался торговаться Винченцо. — И оплата дороги за твой счет.

— Разбежался! — иронически заметил Иштван. — За такие деньги я сам поеду на край света.

— Ладно, — Массино вздохнул, как человек, вынужденный жертвовать собой ради общего блага. — Только для нашей дружбы.

Разговор этот велся вполголоса в одном из обшарпанных залов, где собиралась столичная богема. Вот и теперь на небольшой эстраде, картинно заламывая руки, нараспев и немного в нос читал свои стихи никому не известный молодой поэт с накрашенными губами и словно приклеенной ко лбу темной челкой, что придавало ему несколько педерастический вид.

— Чушь какая-то, — проворчал Иштван. — Чьи-то подмышки… Да хоть и золотые! Нашел что нюхать.

— Давай лучше разговеемся, — предложил Массино.

Они выпили за успех дела и закусили гусиным паштетом.

— И поделом, поделом! — горячился субъект за соседним столом, блестя стеклышками пенсне. — Нечего было разрушать основу основ исконно русского крестьянства — общину, мир…

— Не скажите, — возражал густым басом плотный господин. — Реформы необходимы нашей стране, иначе мы рискуем остаться в стороне от столбовой дороги прогресса…

Речь шла об убийстве премьера Столыпина, которого застрелил в Киеве местный еврейчик-анархист. Злые языки поговаривали, будто бы покушение на Петра Аркадьевича совершено было с ведома самой государыни, люто его ненавидевшей, а Гришка Распутин теперь-де возносит к небу молитвы за то, что избавился наконец от своего злейшего врага.

— Никуда не деться от этой политики, — поморщился Винченцо, опрокидывая рюмку коньяку. — Надоело! Со всех сторон только и слышишь — анархисты, кадеты, эсеры…

— А я считаю, что уважающий себя коммерсант должен быть в курсе последних событий, — возразил Мандрохович. — Немножко политики делам не помеха, особенно если знаешь, на какие рычажки когда нажимать, чтобы извлечь выгоду!

Массино не стал спорить. Иштван был прав и к тому же не любил, когда ему перечили. А он, Винченцо, сейчас, как никогда, нуждался в его благоволении и покровительстве. Мандро стоит крепко, биржевые потрясения для него значат не больше, чем комариные укусы, а Массино приходится крутиться, как белке в колесе.

Поэта, воспевавшего подмышки, сменила знаменитая актриса. Она была по-модному тощей, а под глазами нарисовала себе такие глубокие синие тени, словно находилась в последней стадии чахотки. Изображая волнение, актриса попыталась вздымать грудь, но это получалось плохо из-за отсутствия таковой. Телодвижения, которые она совершала, должны были, по-видимому, означать нечто эротическое и страстное, но выглядели анемично и натужно. Сорвав несколько жидких хлопков, чахоточная знаменитость раскланялась.

— Ты бы хотел такую иметь? — провожая ее ленивым взглядом, поинтересовался Иштван. — Кокаинистка, неврастеничка, Лубенский утверждает — неукротимый темперамент…

— По мне, лучше лечь с трупом, — невольно передернулся Массино. — Я предпочитаю здоровых девок в теле… Помню, в Баку у меня была одна персияночка, — оживился он. — Все при ней — бюст, задница… Танцевала танец живота. Ты не поверишь, что вытворяла в постели…

Свой первый миллион Массино сделал в 1898 году, выгодно перепродавая оружие, которое ему — тогда еще Дмитрию Таукчи — было поручено доставить бесплатно индусам-мятежникам. Несмотря на свой сравнительно юный возраст — двадцать четыре года, — Винченцо здраво рассудил, что деваться азиатам все равно некуда, стрелять-то из чего-нибудь нужно, купят, как миленькие, а смыться он всегда успеет, если всплывет на поверхность правда… И вообще с этими индусами ему детей не крестить. Гораздо опасней был тот человек, который поручил ему транспортировку винтовок и патронов: эдакий пылкий и благородный мститель, гибрид капитана Немо и графа Монте-Кристо. Такой не станет церемониться и шлепнет на месте за обман. Поэтому Массино пришлось сменить имя и какое-то время разъезжать по делам инкогнито.

Именно тогда он крупно вложился на Дальнем Востоке, но началась японская война, и все пропало. Пришлось снова подыматься с нуля. Но к тому времени Дмитрий разжился самым главным для делового человека — обширными связями. Ценнейшим приобретением в десятые годы он считал дружбу с Мандроховичем. Мандрохович был такой же персоной без роду-племени, как и Таукчи, вот только везло ему больше. Никто не знал, откуда он появился и чем занимается. Друзья называли его Иштваном фон Мандро, но кто перед ними — немец, румын, венгр или поляк, никому известно не было. Винченцо сразу понял, что они с Иштваном — одного поля ягоды, и постарался это использовать. Роднила их и общая неразборчивость в средствах. Именно по совету Таукчи-Массино фон Мандро избавился от своего первого компаньона, графа Дубенского, которого время от времени мучили абсолютно философские проблемы: а гуманно ли торговать оружием? Иштван соединил капиталы с Шуберским, директором одной из российских железных дорог, и прочно обосновался в Петербурге.

— Ты и в самом деле итальянец? — спросил Мандро без особого интереса. — Или прикидываешься?

— Натуральный, — подтвердил Дмитрий. — Правда, папаша у меня был неизвестно кто, а ма-ман — наполовину болгарка, наполовину румынка… А фамилия очень удобная. Если делать ударение на последнем слоге, звучит вполне по-французски… А ты, если не секрет, откуда?

— Это давно потеряло всякое значение, — пожал плечами Иштван. — Я тот, кем необходимо быть в каждый конкретный момент. Допустим, с англичанином я — среднеевропейский предприниматель. С контрабандистом — его лучший друг и почти родственник… А в светском салоне — джентльмен безупречного происхождения и прекрасных манер… Понимаешь? Без этого в нашем деле не обойтись. Посмотри на себя… Одет кое-как, обаятелен, но вульгарен, в глазах вечно голодный злой блеск… Хочешь добиться успеха? Для этого нужен лоск, братец… Иначе выше афер средней руки не подымешься…

— Легко давать советы в твоем положении! — обиделся Массино. — А мне каково? Каждый раз начинаю на пустом месте…

— А ты в казино пореже наведывайся, — спокойно сказал Мандро. — И не вкладывай средства в сомнительные предприятия. Думаешь, я наследство получил или мне деньги с потолка сваливаются? Нет, братец, пришлось немало потрудиться, прежде чем открыть счета в швейцарских банках… А сколько усилий нужно было приложить, чтобы всякая великосветская сволочь начала подавать мне руку… Противно вспоминать…

— То-то и оно, что противно! — живо откликнулся Винченцо, облизывая толстые губы.

— А ты перетерпи, братец… Потом, когда будешь в силе, они начнут плясать под твою дудку… Потому что на деньгах держится весь этот проклятый мир…

Нью-Йорк., 1913 год

— Сигару, мистер Массино? — Макдауэлл любезно раскрыл коробку. — Или вы не курите?

Винченцо с трудом удержался, чтобы не схватить сигару мгновенно. Уроки фон Мандро не пропали. Теперь он тщательно взвешивал не только каждое свое слово, но и любое движение.

Медленно взял сигару. Дождался, пока американец предложит свой ножичек. Обрезал конец из скрученных табачных листьев… И только когда Макдауэлл щелкнул зажигалкой, неторопливо склонился и прикурил. Пусть попляшет этот толстосум! В поставках России военно-морского снаряжения заинтересован он, а не Массино.

Винченцо развалился в кресле, закинул ноги на край журнального столика и, блаженствуя, пустил к потолку струю дыма. Приятно было лицезреть отутюженные складки своих дорогих брюк, новенькие желтые штиблеты и шелковые носки в тон.

— Я заплачу вам хорошие комиссионные, — вкрадчиво пообещал Макдауэлл.

И снова Массино пришлось усмирять себя. Вместо жадного: «Сколько»? он отделался неопределенным хмыканьем.

— Десять процентов от общей суммы, — сказал американец.

Винченцо с деланным безразличием следил за кольцами дыма, всплывающими над сигарой.

— Пятьдесят тысяч немедленно, — голос Макдауэлла дрогнул.

Массино неторопливо повернул к нему голову.

— Это действительно неплохо, — лениво, подражая интонациям Иштвана, процедил он. — Однако мистер О’Хара готов заплатить пятнадцать процентов и семьдесят пять кусков.

— Чертов О’Хара! — американец стукнул кулаком по столу. — Вечно он путается у меня под ногами! Когда-нибудь я его достану… Ладно, даю столько же.

— Принимаю ваши условия, — такой удачи Винченцо не ожидал. Имя О’Хары он использовал только потому, что знал о его вечной конкуренции с Макдауэллом. — Исключительно ради нашей дружбы с вами, дорогой Конни…

Американец зашелестел чековой книжкой. Вид у него был настолько победный, что Массино с трудом удержался от хохота.

Иштван, как всегда, оказался прав. Этих янки дурачить гораздо проще, чем самых бедных контрабандистов в Европе.

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«Чем я только не занимался! Воровал, торговал вразнос, служил мальчиком на побегушках, снова воровал, бывал бит, сидел в кутузке… Пока не понял: ловят за руку и больно бьют только тогда, когда крадешь мало! Сорвать бы однажды такой куш, чтобы хватило на всю жизнь… Потом сиди, поплевывай в потолок — денежки твои в надежных сейфах, регулярно капает процент с капитала… Так бы оно и было уже давно, если бы не этот вечный зуд — рискнуть, сыграть, вложиться! Надо быть предельно осторожным. Богатому есть что терять — и это бывает очень больно, гораздо больнее, чем от побоев. И еще одно правило. Деньги не пахнут. Никого не интересует, где ты их взял, если их много, — зарезал родного отца или украл на большой дороге. Самое выгодное — торговля оружием. Всегда на земном шаре кто-то с кем-то воюет. И все время производится оружие нового образца. Но вот изобрели что-нибудь не просто новое — новейшее. Берешь у производителя устаревшее по бросовым ценам и везешь туда, где — пиф-паф! — дураки дерутся из-за клочка земли или идейных разногласий. Они покупают у тебя все, что может стрелять и убивать, — ружья, порох, патроны, пулеметы, автоматы, бомбы, взрывчатку, напалм… Да еще и говорят «спасибо» за то, что ты позволяешь им играть в их глупые игры. И без всякой передышки снова: пиф-паф! Им и в голову не приходит, что с другой стороны стреляют из такого же оружия, произведенного теми же торговцами.

А наркотики! Вот где золотое дно. Никогда не мог понять идиотов, которые нюхают, курят и глотают всякую дрянь. Что за удовольствие они в этом находят? Ну да Бог с ними, пока они набивают мне карман за понюшку кокаина, шарик опиума или горстку анаши. И готовы зарезать первого встречного ради этой гадости! Хороший товар: места занимает немного, весу небольшого, сырье дешевое — а навар огромный. Правда, при доставке случаются досадные оплошности, если, допустим, план обнаруживают, ты теряешь и товар, и ту цену, которую взял бы за него, и курьера — в Европе его посадят, в Азии вообще отрубят голову… Но это обычные издержки, и надо относиться к ним как к явлению природы: засуха — неурожай, ливни — все сгнило… Зато в случае благополучной доставки ты король и сам черт тебе не брат!

…Купить с пенсии «Беломору» так, чтобы хватило на целый месяц. Без разносолов я еще могу обойтись, а без курева совсем худо…»

Одесса, 1913 год

— В такую погоду не пойду, — упрямо твердил Шелушенко. — Шаланда, не к ночи будь сказано, потопнет или того хуже… — Он суеверно сплюнул через левое плечо, при лунном свете в ухе блеснула стертая серебряная серьга. — Такого уговору не было.

— Плачу вдвое, — настаивал Массино.

— Мне моя голова дороже стоит, — не соглашался контрабандист. — Если не дай Бог шо, ты, шо ли, моим детям дашь хлеба?

— Ты же знаешь меня не первый год, — Винченцо по-свойски похлопал Архипа по плечу. — Я твою семью не оставлю. Пойми, мне позарез нужно получить товар. Заказчики нервничают, а я не могу их подвести — в следующий раз другого найдут.

— Мне от твоих заказчиков ни холодно, ни жарко, — Шелушенко шмыгнул носом и подтянул какую-то веревку, чтобы ветер не трепал попусту парус. — Вот стихнет, тогда выхожу. А раньше — ни-ни.

— Зачем от денег отказываться? — Массино с надеждой смотрел на волнующееся море. — Может, тебе кто-то больше предлагает?

— Не-е… Платишь ты хорошо, — контрабандист приложил руку козырьком ко лбу. — Кажись, собирается распогодиться, шобы не сглазить. А много марафету?

— Три мешка.

— Не боишься, шо зацапають? — Архип стал ловко разматывать конец. — Плакали тогда твои денежки…

— Ты больше рискуешь, — желая подольститься к норовистому рыбаку, заметил Винченцо. — А деньги… Что такое деньги? Тьфу, чепуха…

— Когда их куры не клюют, — хмыкнул Шелушен ко. — Так дашь вдвое, не зажмешь?

— Вот тебе святой истинный крест, — побожился Массино. Сейчас он готов был заложить душу дьяволу, только бы три заветных мешка прибыли в Одессу, к этому обрывистому, подмытому прибоем берегу. — Клянусь матерью.

— Ладно, пора… Подтолкни-ка, — распорядился контрабандист, впрыгивая в шаланду.

Массино изо всех сил оттолкнул лодку. Архип взялся за весла, под белой драной сорочкой забугрились мощные мускулы.

— Ни пуха! — вполголоса напутствовал его Винченцо.

— Ага! — Шелушенко снова сплюнул. Отгребя от берега, он поставил небольшой заплатанный парус, и шаланда быстро заскользила по волнам.

Винченцо поплотнее укутался в предусмотрительно захваченное с собой одеяло. Костер разводить он боялся, хотя было ветрено и сыро. Так и просидел, скорчившись, изредка задремывая, почти до рассвета, пока вдали не показался еле различимый силуэт паруса.

Как было условлено, зажег фонарь и трижды помахал им из стороны в сторону. Контрабандист направил шаланду к этому импровизированному маяку. И вскоре причалил к берегу.

— Быстрей давай! — командовал он, когда они вдвоем перетаскивали на берег мешки с марафетом. — Скоро совсем засветлеет, могут засечь…

Массино перегрузил товар в тюки, перекинутые через спину смирного ослика.

— А расчет? — окликнул его Шелушенко. — Уговаривались вдвое.

Он бережно разгладил и спрятал в кожаный пояс сто рублей. Для него это была огромная сумма. Винченцо же прикидывал, сколько тысяч он получит за всю партию…

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«Хорошая девочка стоит хороших денег, как любит повторять Иштван. И это правда. Самые захватывающие амурные истории мне довелось пережить с тех пор, как завелся кой-какой капитал. А раньше? И вспомнить особенно нечего… Позже, когда я уже научился разбираться, что к чему в этой жизни, понял простую истину: чем больше платишь, тем больше получаешь. Все бабы шлюхи, и разница только в цене…

Мы ехали в авто по ночному Парижу, вокруг дефилировали роскошные дамы, и Мандро посвящал меня в то, какая сколько стоит.

— А порядочные женщины в этом городишке есть? — наконец не выдержал я.

— Ты еще не настолько богат, — заржал Иштван. — Погоди, всему свое время…

И объяснил, что порядочная женщина — это не та идиотка, которая хранит верность мужу или любовнику! Нет! Порядочная — это очень дорогая шлюха, умеющая себя вести, с которой не стыдно показаться в обществе… И чем лучше ты ее одеваешь, чем роскошней для нее особняк, тем выше твой престиж среди чистой публики.

— Так что скупиться на баб не стоит, — заключил мой многоопытный друг. — Это, братец, всегда окупается.

Примерно тогда же я впервые увидел Пепиту. Да, это был высокий класс, не толстозадая бакинская Зулейка. Даже голос у нее звенел, как золотая монета, брошенная на серебряный поднос. Грудь — высокая, как курс доллара на международных торгах. А держалась она с такой гордостью, будто родилась принцессой или дочерью банкира.

— Какая фемина! — я не мог не выдать своего восхищения. — Господи, я бы отдал половину всего, что имею, только бы приблизиться к ней!

— Маловато, — усмехнулся Мандро. — Обычно сеньорита Бобадилья вытряхивает из своих избранников не половину, а все до последнего сантима…

Его реплика отдавала чудовищным цинизмом. Меня покоробило. Такая женщина, как она, не просит, не требует денег — ей отдают добровольно… Впрочем, Иштван, как всегда, прав, — Пепиточка обходится втридорога: она не признает ни дешевых квартир, ни дешевых вещей, ни дешевых развлечений. Зато и обладать ею — умной, красивой, дорогостоящей шлюхой — высший шик.

— До чего ты мне надоел! — подзадоривает она меня, когда я лезу к ней под юбку. И слова у нее такие тягучие, как мед. — Винтик, ну невозможно же все время заниматься только любовью. Мне хочется куда-нибудь выйти, встретиться с друзьями, посетить Опера…

На ее языке это все означает деньги, много денег. Она блистает и развлекается, а я плачу — и плачу горькими слезами. Вот что такое большая, настоящая любовь…

…Соседка по коммуналке Светлана Кирилловна еще очень бодрая для своих лет и день-деньской хлопочет по хозяйству. Она печет такие пирожки, что просто пальчики оближешь. Хорошо бы провести остаток наших дней, наслаждаясь совместной жизнью…»

 

Глава 2

ВСЕ ПРОДАЕТСЯ И ПОКУПАЕТСЯ

Мюнхен, 1915 год

Поезд дернулся и остановился.

— Приехали, что ли? — Массино выглянул в окно вагона. В лицо ударили огни перронных фонарей. — Где это мы?

По коридору затопали сапоги, в дверь купе застучали прикладами. Послышалась грубая, тяжелая немецкая речь.

— Сейчас, сейчас, господа, — засуетился Винченцо, поспешно перепрятывая алмазы из дорожного баула под стельки ботинок. — Сию минуту! Момент!

Он открыл дверь, деланно зевая и завязывая шелковые шнурки ночного халата. И отлетел в сторону, отброшенный весомой солдатской рукой. Кто-то поднял его за шиворот и здорово тряхнул.

— Витте… — Массино втянул голову в плечи. — Я есть друг германского рейха… Занимаюсь коммерцией… Вот мои бумаги… — Он протянул офицеру паспорт на имя Франца Беренса, гражданина Швейцарии. — Их бин… нейтральная страна… герр лейтенант…

Немец просмотрел документы и сунул их себе в карман. Сказал что-то солдатам. Те принялись рыться в багаже.

— Я не понимайт, — Винченцо перешел на ломаный язык, как будто так проверяющие разобрали бы хоть слово. — Комерц… Германия — великий страна…

Вещи из баула разлетались в разные стороны. Массино обрадовался, что вовремя перепрятал камушки. Но его схватили и стали выводить из купе.

— Э-э! Куда? — закричал торговец, отчаянно вырываясь к выглядывающим из-под спальной полки ботинкам. — Дайте, сволочи, одеться. Их бин больной! Мне нельзя простужаться!

Солдат ткнул его в спину прикладом. Почему-то боль от удара воскресила в Винченцо некоторые познания в языке Гете и Шиллера.

— Дойчен швайне! — яростно отбивался он. — Вас ист дас? Их бин иностранец! Эй, кто-нибудь! Хельфен зим мир, битте!

Но его призывы остались без ответа. Массино выволокли из вагона, офицер ударил его по голове рукояткой пистолета, и гражданин Швейцарии Франц Беренс потерял сознание.

Очнулся он от чьих-то громких голосов. Опасливо приоткрыл глаза и заметил, что над ним склонился человек в белом халате.

— Доктор! — прошептал Винченцо. — Я вас озолочу, только помогите!

— Отшень карашо, галюптшик, — кивнул доктор. — Вы мошете кафарит. Отфетшайт на фапросы.

Другой голос что-то пролаял по-немецки. И, скосив глаза, Массино узнал офицера, руководившего его арестом.

— Господин лейтенант спрашивает, — перевел доктор, — кто вы такой и с каким заданием проникли на территорию Германии.

— Я швейцарский подданный… Моя фамилия — Беренс, занимаюсь коммерцией…

— У нас другие сведения. Вы — русский разведчик и преследуете шпионские цели. Кто ваш связной? Где назначена встреча?

— Помилуйте, — озадаченно спросил Винченцо, — какой связной? Я занимаюсь куплей и продажей, а к политике не имею никакой причастности…

— Ваши документы — фальшивка. На самом деле вы гражданин воюющей с нами России. Говорите правду, иначе к вам применят пытки, — монотонно переводил доктор.

— Ладно, хрен с вами! — отчаялся Массино. — Я действительно не швейцарец, а итальянец. Ита-лиа-но… Парларе италиано? Нет! Так какого черта морочите мне голову? Я буду жаловаться, учтите! У меня связи в самых высоких финансово-промышленных сферах. Круппа знаете? Ну, так я пожалуюсь самому Круппу!

Немцы о чем-то посовещались между собой.

— Немедленно развяжите мне руки! — потребовал вошедший в раж Винченцо. — Иначе я за себя не ручаюсь!

Офицер подошел к стоящему в углу телефонному аппарату и принялся накручивать ручку. «Вдруг и в самом деле позвонит Круппу?» — струхнул было Массино. Но терять ему было нечего. Мошенников обирают, а шпионов расстреливают.

— Яволь! — немец вытянулся в струнку с телефонной трубкой у уха. Наверно, получил выволочку от начальства. — Яволь, герр генерал!

Он сделал знак, и задержанному развязали руки.

— Что, распекли тебя, лейтенант? — развязно спросил Винченцо, растирая затекшие запястья. — То-то же! Не будешь в следующий раз трогать невинного коммерсанта.

— Энтшульдигунг, господин Беренс, — доктор протянул Массино его паспорт. — Примите наши извинения. Нас неверно информировали. Вы можете быть свободны и еще успеете на поезд.

…Оказавшись снова в своем купе, «честный коммерсант» первым делом запер дверь и вытащил из-под полки ботинки. Дрожащей рукой прощупал их внутри… Слава Богу, алмазы были на месте! Винченцо переобулся и вздохнул с облегчением. Если бы камушки пропали, он во век бы не рассчитался с Мандроховичем. Все обошлось лучше, чем можно было надеяться. Даже взятку глупым геррам не пришлось давать. Сами отпустили.

Из «БЛОКЬ-НОТА» неизвестного

«Не люблю я эти общественные потрясения. Об исторических событиях приятно прочитать в книжке на сон грядущий. А жить, когда вокруг стреляют, мне не очень нравится. Вот, пожалуйста, из-за Февральской революции не успел получить комиссионные от мистера Макдауэлла! За последнюю партию снаряжения для флота, самую крупную. Утешает только то, что все прежние суммы он выплачивал с американской аккуратностью. Если удастся вырваться в Соединенные Штаты, потребую свое. Не отвертится! А пока половлю рыбку в мутной воде родной сторонушки… Пусть белые и красные бьют друг другу морды. Оружие малыми и большими транспортами пригодится всем. Итак, снова берусь за старый промысел…

…С ними можно иметь дело. Культурная нация. Один недостаток — свысока глядят на всех остальных. Оно и понятно — мировая держава, колонии по всему земному шару. Удивительно, как они держатся за всю эту обветшалую рухлядь — королева, лорды, сэры и пэры… И, однако, великую Британию создали не они, а глазговские да ливерпульские купчины, на своих допотопных парусниках ввозя в старушку Европу перец, корицу, имбирь… А что, это отличная идея! Пряности! Решено — занимаюсь пряностями и немножко кокаином… Это прекрасное прикрытие для винтовок и пушек…»

Петроград, конец 1917 года

— Еленочка Шарлевна, радость моя! — Массино игриво пощекотал женщину за ушком, где трогательно завивались колечки волос.

— Отстань, — лениво отмахнулась она. — Ты платишь мне деньги за комнату, а этих глупостей мне и даром не надо.

— Ну почему же? — удивился Винченцо. — Я высоко оценю твою благосклонность. Хочешь бриллиантовое колье?

— На кой ляд мне твое колье? — огрызнулась Елена. — Раздобудь лучше хлеба, пшена и картошки, иначе загнемся с голоду. За твое колье на базаре ржавой селедки не дадут!

— Со мной ты не пропадешь, золотко, — Массино поймал и на лету чмокнул хорошенькую ручку. — Перебои с продуктами — не беда… Я знаю еще несколько мест, где всегда можно разжиться кое-чем повкуснее селедки. Ты сможешь питаться, как королева, если не будешь мне отказывать в маленьких радостях жизни…

Елена Шарлевна презрительно фыркнула:

— Пока я от тебя ничего не видела, кроме пустых обещаний… Дай мне наесться и выпить хорошего вина, а уж потом заводи разговоры о постели…

— Твое желание для меня — закон! Бегу, лечу его исполнять! — Винченцо сделал пируэт на «счастливых» довоенных ботинках, спасших ему два года назад мандроховические алмазы. — Доставай пока скатерть, тарелки и рюмки, радость моя!

От еды Елена отяжелела, смотрела сонно и вяло реагировала на ласки своего квартиранта. Но он все равно был доволен — здесь по крайней мере была гарантия, что не подхватишь триппер или, хуже того, льюэс. Ищи потом венеролога!

— Ну, проснись же, детка, — жарко дышал в ухо женщине коммерсант, — обними своего зайчика… В двери забарабанили.

— А, черт! — Массино слез с кровати и принялся одеваться. — Кто это в такой час?

— Наверно, с обыском, — зевая, предположила Елена Шарлевна. — Все ходят, ходят, а чего ищут? Неизвестно…

…Когда постояльца увели, хозяйка достала из-за божницы толстый бумажник и пересчитала купюры. На месяц хватит, а там видно будет. Колье она тоже припрятала заранее, перед тем как донести на Винченцо в ЧК, и на селедку менять его не собиралась.

— Слава Богу, — сказала она себе, — что обыскивали только комнату моего зайчика и не обшарили всю квартиру…

К немалому изумлению Елены Шарлевны, под утро Массино уже вернулся и стал лихорадочно собирать вещички.

— Вот радость-то! — растерянно повторяла женщина, проклиная про себя гуманность чекистов. — Могли ведь и расстрелять…

— Типун тебе на язык! — коммерсант бросал в баул все подряд. — Черт возьми, куда подевался бумажник?

— Может, останешься? — торопливо спросила хозяйка. — Столько еще не съедено, не выпито…

Но Винченцо не так легко было обвести вокруг пальца.

— Где мой бумажник, сука? — прорычал он, схватив Елену за горло. — При обыске его не нашли… Это твоих рук дело!

— Я… ничего… не знаю… — полузадушенно хрипела женщина. — Пусти! Отдам!

— Вот тварь! — квартирант отшвырнул ее в угол. — Воспользовалась арестом… Думала небось, что я больше не вернусь? А я — вот он! Гони деньги!

— Подавись, скотина! — Елена Шарлевна швырнула бумажник в обросшее щетиной лицо «турецких и восточных стран негоцианта». — Глаза бы мои тебя не видели! Убирайся!

— Жаль, нет времени, не то я бы тебя проучил. — Массино застегнул баул. — Продажная сука, ты еще легко отделалась!

— Проваливай! — крикнула она ему вслед. Входная дверь хлопнула. — Спекулянт паршивый! Хорошо, что про колье не вспомнил…

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«Господа большевики так же продаются и покупаются, как и все прочие. Единственное различие — в идейной подкладке. Для немцев, допустим, я был русским шпионом, для чекистов — буржуем. Ну и так далее. Как меня только схватили, я сразу заприметил этого парня и сделал ставку на него, как на фаворита на бегах. В глазах у него была ненасытная алчность. Я невольно представил, как после моего расстрела этот вчерашний крестьянин жадно обшаривает мой труп, и мне остро не захотелось расставаться с жизнью и становиться добычей мародера.

— Хочешь денег? — шепнул я ему, когда меня выводили по черной лестнице.

— Сколько дашь? — почти неслышно отозвался мерзкий стервятник.

Это был вопрос вопросов. Сколько раз я слышал его за те годы, что живу на свете. Недоплатить — это еще полбеды. Гораздо опасней переплачивать. Этот красный еще не знает своего аппетита. Посулить ему слишком много — и он захочет отнять у меня все.

— Тысяча, — сказал я. И не ошибся. Это было ни много, ни мало — в самый раз. Недобор и перебор караются расстрелом.

Когда меня заперли, он первым попросился в охрану. И стоило только остальным большевикам удалиться, стукнул в дверь:

— Давай деньги.

У меня всегда есть при себе некоторая сумма. В искусстве обыска чекисты еще не слишком поднаторели, под заветные стельки заглянуть не догадались. Но с этим парнем надо было беречься.

— Нужно отпороть подкладку, — схитрил я. — У тебя ножницы найдутся?

После некоторых колебаний он просунул мне в полуоткрытую дверь перочинный ножичек. Я прикинулся, будто извлекаю обещанную взятку из указанного места. Дверь открылась шире. В глазах моего охранника горел алчный интерес. Винтовку он, конечно же, оставил снаружи.

— Держи, — я протянул ему приготовленные заранее купюры. Он жадно схватил их и вырвал у меня из рук пиджак: надеялся поживиться. Я только того и ждал! И в мгновение ока очутился за пределами своего узилища… Под сорочкой на мне была поддета теплая фуфайка наподобие морской — еще одна мера предосторожности, которой я обучился за время своих странствий по свету. Я резво бежал по улицам, опасаясь только наткнуться на случайный патруль. Выстрелов сзади я не боялся: этот дурак продолжал рьяно потрошить мой пиджак…»

Петроград, 1918 год

— Барышня! Алле, барышня! — Массино подул в трубку. — Опять треск… Наладьте связь, золотко! Плохо слышно…

— Делаю, что могу, — сварливо отзывалась телефонистка. — Скажите спасибо, что вообще соединяю…

— Спасибо, детка, большое спасибо! Без вас, дорогуша, вообще как без рук…

Но телефонная барышня куда-то исчезла, а сквозь треск прорвался знакомый и такой родной голос Мандроховича:

— …Бросай все к чертовой матери и приезжай! Что ты там потерял, в этом дохлом городе?..

— Не могу, Иштван, дорогой! — надрывался Винченцо. — Передал родственникам посылку, а они не вернули ящик…

— Какие, твою мать, родственники? — удивился Мандро на другом конце провода. — Что за ящики, братец? Ты уже начал заговариваться?

— Потом все объясню, — приходилось изъясняться обиняками, чтобы не поняла телефонистка. Под родственниками коммерсант подразумевал англичан-союзников. Посылка означала партию оружия, а ящик — соответствующую оплату за него. — Короче, меня держат тут дела. Скажи лучше, к кому обратиться в случае необходимости?

Иштван принялся перечислять имена, а Массино только головой качал: тот выслан, этот арестован, третий подался на юг…

— …Зайди в Английский клуб, там собираются деловые люди… — пробилось сквозь шум и треск.

Это было важное напоминание. Даже издалека Мандрохович ухитрялся помогать добрым советом.

Наведя справки, «турецких и восточных стран негоциант» узнал, что вышеупомянутый клуб носит ныне имя Латышского. Но там по-прежнему бывает избранная публика.

В этой атмосфере Массино чувствовал себя, как рыба в воде. Людей в форме — этих новых «красных» командиров и комиссаров — он обходил за версту, зато господам в приличных костюмах делал различные предложения, и не всегда безуспешно. Например, знакомому анархисту, Петьке Аршинову, за пустяковую сумму в десять тысяч он подсказал:

— Есть опиум. Двести пакетов по десять фунтов каждый.

— Где? — Петькины ноздри хищно затрепетали.

Винченцо загадочно молчал. Он знал эту публику. Среди них каждый третий — наркоман или алкоголик.

— Где? — Аршинов выложил на столик еще тридцать тысяч. Это уже была стоящая цена.

— Товарищество «Кавказ и Меркурий», — понизив голос, сообщил Массино. — Не здесь… В Москве.

Через несколько дней по Петрограду поползли слухи: группа так называемых анархистов-коммунистов заявилась в частную московскую контору «Кавказа и Меркурия» и, предъявив мандат, потребовала выдачи хранившегося на складе наркотика, для того якобы, чтобы уничтожить этот опасный для общества продукт… Дело расследовала ЧК и лично Дзержинский. В гостинице «Метрополь» арестовали нескольких участников операции, изъяли бомбы, револьверы и крупную сумму денег. А опий как в воду канул. Винченцо узнал по своим каналам: всю партию оптом сдали перекупщику за сто тысяч, деньги получил известный артист-анархист Мамонт Дальский. С этой сделки Массино имел сорок процентов…

Но не все проходило гладко. Однажды коммерсант предложил свои услуги прилично одетому господину с холеным лицом. Тот отказался, не захотел с ним связываться. Присмотревшись к господину внимательней, Винченцо похолодел. Он вспомнил, где раньше видел этот волевой подбородок, эти проницательные глаза. Господином вырядился чекист, который арестовал его, Массино, в прошлом году в квартире продажной суки Еленочки… Наверняка она негласная осведомительница ЧК, эта стерва, в трудную минуту укравшая у него бумажник и бриллиантовое колье…

Винченцо видел, как переодетый чекист подсел к человеку в английской морской форме. Послышались радостные восклицания.

— Надо предупредить моряка! — пробормотал Массино себе под нос. — Ему наверняка расставляют ловушку…

Он решил дождаться минуты, когда англичанин останется один. Сколько фунтов стерлингов запросить за столь важное сообщение? Сто много, двадцать пять мало… Тридцать? Сорок? Пятьдесят? Судя по нашивкам, моряк в звании капитана… Семьдесят пять? По некотором размышлении коммерсант остановился на шестидесяти.

Но время шло, а чекист и не думал уходить. Наоборот, они с англичанином пили и закусывали, словно никуда не торопились. И вообще выглядели старинными приятелями.

У Винченцо засосало под ложечкой. Но он боялся отвлечься. И сидел в дальнем уголке зала, чтобы не вызвать подозрении переодетого господина: чекист тоже мог узнать его.

— Чертов англичанин! — пробормотал он, теряя терпение. — Хоть бы в уборную вышел!

Но мочевой пузырь у моряка был, видно, крепким: сколько он ни пил, опорожняться не собирался. Зато засвербило в паху у Массино, да так, что он еще раз недобрым словом помянул Елену Шарлевну. Не дай Бог, наградила его триппером! Потом он понял — ничего страшного, просто захотелось пи-пи.

— Фрэнк! — чекист хлопал англичанина по плечу. — Дружище!

Мелко семеня, Винченцо вышел в туалет и долго стоял над писсуаром. Когда ему полегчало, вернулся в зал. Но интересующих его людей и след простыл. Скорее всего, они ушли вместе.

Плакали шестьдесят фунтов стерлингов!

 

Глава 3

ЗОЛОТО ПОД НОГАМИ

Екатеринославская губерния, 1919 год

— Кто таков? — спросил небольшого роста человек с длинными волосами. — Куда направляешься?

И хотя он был худ и мал, как подросток, Массино испугался.

— Я по торговой части, — пролепетал в ответ. — Езжу туда-сюда, предлагаю товар, сам кое-что покупаю…

— Не врешь? — серые глаза сверлили. — Не обманываешь батьку Махно?

— Вот как на духу! — Винченцо размашисто перекрестился. — Святой истинный…

— Это ты брось, — Махно поморщился. — Не пытайся казаться глупее, чем ты есть… Документов у тебя на целый полк. Какой паспорт настоящий? И кто ты на самом деле? Массино или Беренс? Итальянец, француз, швейцарец? Отвечай.

«Турецких и восточных стран негоциант» не знал, что сказать. Разве что начать с самого начала…

Отца своего он никогда не видел. Да и был ли в природе человек, которого он мог бы назвать папой? Мать сходилась то с одним, то с другим мужчиной, но ненадолго, и маленький Думитру не успевал ни к кому из них привязаться. Думитру было румынское имя, а дед-болгарин в пику бабке называл внука Димой. Они-то, старики, и увезли мальчика в далекую Бразилию. Что они там искали, какое счастье? Дед, крепкий средних лет человек, благодаря своему техническому образованию устроился инженером на серебряном руднике, и вскоре его внук уже свободно болтал по-испански. Накопив кое-какие сбережения, старики собрались домой, в родную Буджак-скую степь, на юг Бессарабии. Но Дима-Думитру заартачился. Ему хотелось повидать свет. Дед в сердцах пригрозил оставить внука без гроша. Тогда подросток сбежал ночью, прихватив с собой львиную долю заработанных дедом денег…

— Не желаешь отвечать? — неожиданно истерично выкрикнул Махно. — У нас с молчунами разговор короткий — к стенке!

— Да что вы, Нестор Иванович! — взмолился Массино. — Просто не знаю, с чего начать. Жизнь у меня так богата приключениями…

Долго ли, коротко ли скитался Дмитрий по свету, но в конце концов судьба забросила его в Италию. Здесь ему понравилось, и он надолго задержался во Флоренции. Смышленый юноша пришелся по нраву хозяину магазина, в котором работал, а пуще того — дочке хозяина. Когда выяснилось, что у этой обоюдной симпатии есть последствия, молодому авантюристу пришлось спешно сказать «арриведерчи» и прекрасному городу цветов, и беременной Клаудии. От благодатного итальянского периода у него остался только звучный псевдоним, которым Дмитрий пользовался и много лет спустя. Потом была Франция… Англия… Россия… Массино научился сносно разговаривать на разных языках. Вот только немецкий недолюбливал, избалованный благозвучием славянских и романских наречий. Впрочем, коммерческим успехам это не мешало… Но жизнь торговца полна неожиданностей. Когда его захватили махновцы, то сперва приняли за еврея.

— Хлопци! — тщетно взывал к ним Винченцо. — Та який же я жид? Свий я, с-под Одэссы!

Он не мог допустить, чтобы из-за глупой ошибки, сгоряча его расстреляли. Подозрительного типа доставили в штаб. И вот теперь его допрашивал сам батько.

Пришлось вкратце рассказать свою биографию. Естественно, опуская многие подробности, известные только Мандроховичу и Пепите. В своей исповеди Массино в основном упирал на присущую ему любовь к анархистам. Вот когда пригодилась история с «Кавказом и Меркурием»! Махно слушал внимательно, не перебивая. Но ни разу не засмеялся и не улыбнулся, хотя Винченцо старался расцветить рассказ шутками и анекдотами.

Об афере с опиумом Нестор Иванович был наслышан. Но не поверил, будто Массино каким-то образом к ней причастен:

— Чем докажешь?

Пришлось назвать имя знакомого петроградского анархиста. И тут Винченцо несказанно повезло. Выяснилось, что Петька Аршинов, заплативший за наводку сорок тысяч, находится здесь, в Гуляй поле. Батько распорядился вызвать его для очной ставки. И вскоре Аршинов прибыл. Войдя в штаб, поздоровался:

— Здорово, Нестор Иванович! Привет, месье Массино! Ты как сюда попал?

Петька подтвердил правдивость показаний Массино и даже предложил ему написать статейку для газеты «Путь к свободе», которую выпускал у Махно. Но Винченцо сослался на отсутствие литературных способностей и отказался. Он предпочитал настоящую свободу…

— Жаль, — покачал головой Аршинов. — Вот Нестор Иванович никогда не пренебрегает печатным словом. Что, батько, написал заметку, как мы с тобой сидели в Бутырке?

Атаман, неожиданно сконфузясь, протянул Петьке сдвоенный листок бумаги и искательно заглянул ему в глаза. Аршинов по-редакторски бесцеремонно что-то почеркал в заметке и снисходительно бросил:

— Что ж, довольно недурно…

И странно было видеть, как расцвел от этой похвалы страшный для многих Махно.

А у Массино в дополнение ко всем его документам прибавился еще один — пропуск на юг, подписанный Нестором Ивановичем.

Там, на юге, Винченцо должен был встретиться с Иштваном Мандроховичем. События в России приобретали слишком непредсказуемый характер. Пора было покидать эти бурлящие пространства.

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«Мандро, как всегда, прав — давно надо было отсюда уехать. Сейчас, когда все бегут из России, как крысы с тонущего корабля, это не организованный, цивилизованный отъезд, а исход. В людской мешанине и неразберихе я больше всего боюсь потерять моего друга. Сколько глупостей я делаю, когда его нет рядом и некому удержать меня от безрассудных поступков!..

Сейчас самое главное — уехать. Хоть куца. Турция? Пусть будет Турция! В Константинополе у меня остались кое-какие связи по старым делам. Да и где их нет? Выброси меня волна на необитаемый остров — и там найдется туземец, которому я когда-то сплавил винтовку, или девочку, или, на худой конец, дешевые бусы. Нет, меня не съедят аборигены, как Магеллана — или кого они там у себя съели.

Иштван настроен менее оптимистично. Бедняга, он столько вложил в недвижимость, а теперь его собственность топчут хамы, господа большевики имеют своих блядей в нумерах его гостиниц… Мне, разумеется, проще. Да и Мандро не стоит прибедняться — за границей у него остается достаточно, чтобы безбедно прожить самому, да еще хватит на детей, внуков и правнуков.

С грехом пополам нам удалось пристроиться на какой-то обшарпанный пароходишко, который грозил развалиться надвое от перегрузивших его толп… Публика весьма пестрая, видел несколько приличных лиц, а в основном всякая шушера без гроша в кармане. Что они собираются делать за морем? Барышни помоложе и посвежее пойдут на панель… А остальные?

Наш Ноев ковчег причалил… Давненько не бывал я в Константинополе! Пыльный, шумный город быстро поглотил разношерстных русских беглецов. Белые солдаты и офицеры отбыли в специальные лагеря… Вот идиоты! Не надоело им еще воевать? Четыре года кормили вшей на германской войне, потом — гражданская бойня… Меня никакими коврижками не заманишь, никакими мундирами и чинами не соблазнишь зачем-то бежать в атаку, разевая рот в бессмысленном крике «Ура!». Но попробуй сказать это кому-нибудь из них — пристрелят! Только и слышно:

— Ах, Россия! Ах, мы потеряли родину!

А для большинства эта родина — либо нищий клоповник, либо папенькина усадьба, где сынок впервые пощупал девку… Другое дело те, кто владел землями, фабриками, магазинами или, как Мандро-хович, гостиницами. Это, я понимаю, большая потеря, есть о чем жалеть. А убиваться просто так, ради красного словца…

Ясно, что этот кусок жизни навсегда отрезан. Значит, надо просто забыть, как будто его не было в помине. И начинать все с начала. Мне не привыкать! Чем хуже другие? Допустим, Россия — страна неплохая (была), но не век же сидеть на месте. Есть и другие государства, ничем не хуже, а многие — так вовсе обустроенней и удобней для современного человека. Вот, к примеру, Соединенные Штаты. Кстати, не забыть! Макдауэлл все еще не расплатился со мной по старым, довоенным комиссионным. Сколько же лет прошло? Ага, почти пять. Можно попробовать отсудить. Все по закону, как полагается в цивилизованной стране. Это вам не Россия, господа крикуны. Слава Богу, что я не какой-то там славянофил, я деловой человек. И моя родина — банковский счет».

Стамбул, конец 1920 года

Массино шел по узким восточным улицам, отталкивая назойливых продавцов, выбегавших из лавок в надежде заманить к прилавку такого солидного на вид и, вероятно, богатого господина.

— Иди, иди, чорбаджи, — приговаривал Винченцо, — такое барахло мне и даром не надо.

Кое-кого из старых знакомых ему уже удалось отыскать. Но после поражения генерала Врангеля поставлять оружие было некому, по крайней мере вблизи от этих мест. Да и вообще… Слишком много в Константинополе русских беженцев, к тому же без гроша. Нет, надо отсюда уезжать. И климат здешний в его возрасте трудно переносить. Декабрь, а солнце палит нещадно. Почему-то вспомнились снежные петербургские зимы…

Массино утер носовым платком вспотевший лоб. Очень хотелось пить, но покупать воду у водоноса он брезговал. Да и опасно: можно подхватить любую заразу, вплоть до холеры. Оставалось только найти какое-нибудь кафе почище. Но вокруг, кроме лавок, ничего подходящего.

Вдруг в глаза бросилась вывеска крупными буквами по-русски: «Театр миниатюр. Подаются напитки».

— Забавное сочетание, — усмехнулся Винченцо. — Так и быть, придется потратиться.

Он купил у пожилой, интеллигентного вида кассирши входной билет и откинул полог. Народу в крохотном зальчике было немного. На наспех сколоченной сцене уныло вскидывали ноги в выцветших трико четыре девицы.

— Эй, — окликнул коммерсант барышню в аляповатом кокошнике и с подносом, — подай, милейшая, водицы.

Девушка подошла.

— Ой! — она чуть не выронила поднос. — Месье Массино, это вы?

Под кокошником с трудом угадывалась старая знакомая — Сашенька Петровская, актрисулька из театра миниатюр на Троицкой. Но белокурые кудряшки жалко свисали вдоль щек. И куда только подевалась прежняя миловидность?

— Сколько зим, сколько лет! — с наигранной бодростью произнес Винченцо. — Налей, золотко, воды, умираю от жажды… А помнишь розовое шампанское? Какими судьбами ты здесь?

— Как все, — всхлипнула Сашенька. — Села на пароход — и вот…

— Но в последний раз мы виделись в столице…

— Два года назад, — заплакала Петровская. — Тогда ты меня и бросил… И началось! Арестовали,  держали три месяца на Гороховой, потом в Бутырской… Страшно вспоминать! Допрашивали, мучили… А все из-за тебя!

— Ну-ну, не преувеличивай, — досадливо поморщился Массино. — Тогда всех брали.

— Всех твоих знакомых! — девушка сжала кулачок. — Всех твоих любовниц! Следователь смеялся мне в лицо… Ты пользовался мною, как и другими…

— Разве нам было плохо вдвоем? — пожал плечами Винченцо. — Я тебя вроде бы ничем не обидел. — Он уже сожалел, что зашел в этот шатер. Черт дернул!

— Все мои несчастья из-за тебя, — Сашенька рыдала в три ручья. Зрители, отвернувшись от жалкого зрелища на сцене, с любопытством поглядывали на нее. — Я здесь одна-одинешенька, сбежала от большевиков в чем была…

— Тебе нужны деньги, золотко? — Массино полез за бумажником. — Столько тебя устроит?

— Негодяй! — Петровская бросила ему в лицо скомканные купюры. — Дешево хочешь отделаться! После всех моих несчастий… Забери меня отсюда, увези в Европу…

— Это невозможно, детка. Я и сам пока не знаю, куда направлюсь. И потом… Что ты будешь там делать — подавать воду?

— Он еще издевается?! — Сашенька истерически закричала, зрители повскакивали с мест. — Посмотрите на этого изверга, моего погубителя!

— Тише, дура! — Винченцо бросил на поднос полсотни фунтов стерлингов и торопливо, почти бегом кинулся вон из шатра. Вслед ему неслись рыдания.

На следующий день он выехал из Константинополя Восточным экспрессом.

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«Я сделал ошибку, расставшись с Мандро из-за пустяковой размолвки. Удача отвернулась от меня, и я снова превратился в мелкого афериста, с чего когда-то начинал. А таким типам, как известно, бьют морду, их преследуют обманутые граждане, на них косо поглядывает полиция… В Софии меня едва не застрелил давно забытый мною человек, которому когда-то я всучил недоброкачественную кожу… В Праге Леночка Отгон слово в слово повторила обвинения Сашеньки Петровской… В Берлине мне удалось было стать на ноги. Эмиграция ничему не научила моих сограждан. Они доверчиво несли мне в клюве все, что им удалось спасти, убегая из разоренной России… Только идиот мог рассчитывать на пятнадцать процентов в месяц с выгодно помещенного капитала! Когда глаза у них открылись, мне пришлось бежать… В Париже Пепита (даже она!) наорала на меня за разрыв с Иштваном и за то, что я дурно распорядился ее деньгами, которые она просила поместить в надежное дело… А уж ее-то я никогда не дурачил: знал, что себе обойдется дороже… Я плюнул на все, сел на океанский пароход и причалил в Соединенных Штатах. Ведь я не забывал все эти годы, что с Макдауэлла причитается некий должок… Американский суд разочаровал меня. Сколько денег я насовал господам присяжным, как подмазывал!.. Мои претензии сочли необоснованными. Закон, видите ли, есть закон! Сволочи сытые, последнюю рубашку готовы снять с ближнего, а тем более с дальнего…

Пришлось выложить последний козырь — алмазы. Мандрохович, естественно, и не подозревал, что они благополучно пережили мюнхенскую мою эпопею пятнадцатого года. Он до сих пор уверен, что камушки были отобраны у меня при аресте. Сколько раз с тех пор я благословлял надежные стельки моих ботинок! Иштван, как всегда, прав, когда говорит, как важны для делового человека добротная обувь и приличный костюм.

Итак, месье Массино, так сильно наследивший в России, Турции и Европе, мирно почил в бозе. По-еле проигранного процесса ему нечего делать и в Штатах. Теперь на свет извлекаем немного обветшалого, но все еще жизнеспособного Франца Беренса, бывшего гражданина Швейцарии. На английский лад мое новое имя звучит как Френсис Барнс. Фирма моя так и называется: «Френсис Барнс. Индийский хлопок». Я существую вполне легально и делаю, как здесь принято говорить, свой маленький бизнес. Маленький, потому что хлопком (разумеется, не из Индии, а из южных штатов) я занимаюсь постольку-поскольку, а основной оборот составляет старый добрый марафет. В Новом Свете люди травят себя этой дрянью точно так же, как и повсюду в мире. Что ж, это их личное дело, заботиться об их здоровье я не намерен…

…Взял отпуск, посетил Лондон и вместе с Пепитой смотался в Париж. Она рада была встряхнуться. К тому же во Франции к нам присоединился Мандро. Слава Богу, наши отношения с ним потихоньку налаживаются. Мне хотелось по-настоящему погудеть, но Пепита предпочитала благопристойные светские вечера (сменила статус и стала замужней дамой, потому и ведет себя так), а Иштван зачем-то потащил нас любоваться всякой рухлядью в Лувр. Я зевал, расхаживая по залам… И был потрясен, узнав, сколько стоят на международных аукционах все эти глупые портреты и пейзажи… Ничего себе! Первая мысль была — организовать похищение… Но я сказал себе: стоп, не увлекайся! Где ты продашь холст, растиражированный по всему свету в тысячах репродукций? Вторая идея: нанять бригаду безработных художников и заставить их малевать картины в стиле благородной старины… По размышлении отказался от нее — эти мазилы придерживаются безумных новейших течений и попросту не сумеют работать в добротной реалистической манере. Да-а, захирело нынче искусство… Жаль, а ведь можно было сбывать подделки под видом вывезенных из России оригиналов…

И тут меня по-настоящему осенило!

Зачем заниматься подделками, если достаточно нагнуться и подобрать золото, валяющееся под ногами?! Ведь где-то в России остались сокровища, вывезенные Романовыми из Царского Села! Сначала в Тобольск, потом в Екатеринбург… Часть, конечно, присвоили большевики. Но не все, далеко не все! Император, его семья и приближенные добирались до Тобольска на трех пароходах! Кто-то мне говорил об этом, не помню… Везли все, вплоть до дворцовой мебели. Так неужели же не позаботились о настоящих ценностях? В корсеты великих княжон Александра Федоровна чуть ли не собственноручно зашивала бриллианты и жемчуга — это тоже общеизвестно… Из Тобольска Романовы выезжали на 19 упряжках! Ну допустим, в нескольких тарантасах сидели они сами, их приближенные и охрана. Но на всех остальных везли багаж! Именно тогда липовый большевик Василий Яковлев пытался спасти царскую семью вместе с сокровищами… Даже следователь Николай Соколов, уже после расстрела, сумел вывезти из дома Ипатьева не только грошовые романовские реликвии, но и разрозненные бриллианты, сапфиры, жемчужины… Если такой «мусор» валялся повсюду в доме после отступления красных, то сколько всего было ценностей? А главное — где они?

На какое-то время мне пришлось стать ярым монархистом. Первым делом разыскал «Иллюстрасион» за двадцатый год с воспоминаниями Пьера Жиль-яра — он обучал французскому языку наследника Алексея… Воспользовался тем, что нахожусь в Париже, и нанес визиты — великому князю Николаю Николаевичу и Феликсу Юсупову — он женат на племяннице царя и держит ателье мод… Сведений собрал крайне мало, все очень скудное и недостоверное…»

 

Глава 4

КРУШЕНИЕ ИЛЛЮЗИЙ

1979 год Москва, ст. м. «Преображенская площадь», ул. Просторная, 63

Вика мыла посуду. В прихожей хлопнула дверь: вернулся Эдик с продуктами.

— Вот, — сказал он, взгромождая на стол болоньевую сумку и авоську. — Отчитываюсь по списку: капуста — есть, картошка, два кэгэ, — есть, свекла — имеется, сметану купил, также десяток яиц, хлеб, лук в наличии, килька в томате — две банки… А, черт, майонез забыл…

— Как? — расстроилась Вика. — Ты же знаешь, оливье без майонеза…

— Да ладно, — беспечно отмахнулся Бодягин. — Сделай винегрет. Я его даже больше люблю.

— Слушаюсь, товарищ командир, — шутливо откозыряла девушка.

— К пустой голове руку не прикладывают, — начальственным тоном напомнил ей Эдик. — Вольно!

Комнату нельзя было узнать. Переселившись в холостяцкую берлогу, Вика не просто навела здесь порядок: квартира Бодягина сияла теперь чистотой и манила уютом.

Эдик с удовольствием растянулся на диване, закинув руки за голову.

— Столица нашей Родины Москва готовится к Олимпиаде, — восторженно провещала радиоточка. — На строительстве олимпийского комплекса сданы в эксплуатацию последние спортивные объекты. Все готово к приему советских и зарубежных рекордсменов. По заявкам радиослушателей передаем песни, посвященные спорту и его героям… — после короткой паузы женский голос сменился мужским:

— «Суровый бой ведет ледовая дружина, мы верим в мужество отчаянных парней…»

— Трус не играет в хоккей! — блаженно промурлыкал Эдик и выключил радиоточку, над которой красовался собственноручно исполненный им плакат: «Пункт первый. Командир всегда прав! Пункт второй. Если командир не прав, см. пункт первый!»

— Викуля! — позвал он. — В паспортном была?

— Была! — откликнулась из кухни хозяйка. — Через три дня будет готово. И сразу подадим заявление.

— Подадим, подадим, куда теперь деваться… — проворчал себе под нос Бодягин. И громко спросил: — А предкам своим звонила?

В дверях комнаты показалась Вика в переднике и с красными, словно обагренными кровью ладонями.

— У-у-у! Я страшный и ужасный Бармалей! — она зловеще нависла над диваном.

— Бр-р! — поежился Эдик. — Ты что, уже убила кого-нибудь?

— Зарезала! Свеклу зарезала!

— Уберите от меня эту кровожадную женщину! Эту леди Макбет! Уберите, ибо я за себя не отвечаю!

— Слушаюсь, командир! — Вика поспешно спрятала руки за спину.

— Рядовой Лютикова! Отвечайте по уставу: вступали ли вы в телефонный контакт с вышестоящими товарищами Лютиковыми?

Вика нахмурилась:

— Не звонила и не буду.

— Викуль, это ты зря, — вздохнул Бодягин. — Не стоит обострять отношения. Все равно рано или поздно нужно будет поладить с предками. Хотя бы для того, чтобы подать документы в ОВИР. Тебе понадобится их письменное разрешение.

— К тому времени они сами придут сюда с извинениями, — упорствовала Вика. — Ты же знаешь, я пыталась… Объяснила им все по-человечески. И мама была не против… Но вот папа… Я от него этого не ожидала. Ничего-ничего, я его прекрасно знаю. Сперва он всегда говорит «нет». А потом сам же начинает подлизываться. Погоди, накупит подарков, возьмет бутылку «Столичной» и придет знакомиться с будущим зятем…

В дверь позвонили.

— Ну вот! А я что говорила! Недолго же они выдержали!

Девушка бросилась на кухню мыть руки. Эдик торопливо поднялся, поправил покрывало на диване и пригладил волосы. Вика с полотенцем в руках уже мчалась в прихожую.

На пороге стояли двое незнакомых мужчин, а из-за их спин выглядывали соседи снизу — муж и жена.

Не дав им и рта раскрыть, Вика затараторила:

— Это не у нас течет… У нас у самих на кухне стена мокрая. Это, наверное, выше прорвало…

— Гражданин Бодягин здесь проживает? — строго спросил один из незнакомцев.

— Да… — Вика растерянно отступила в сторону. И вся четверка незваных гостей гуськом проследовала в комнату.

— Ваши документы, — потребовал у Эдика тот же человек в штатском.

— А в чем дело? — Бодягин старался не терять самообладания.

— Документы! — не терпящим возражения тоном повторил незнакомец.

— Это у вас самих надо проверить документы! — вспыхнула Вика. — Кто вы такие? И по какому праву врываетесь в чужую квартиру?

— Помолчи! — остановил ее Эдик, доставая паспорт из кармана куртки.

Человек в штатском внимательно изучил все записи.

— Та-ак… Кооперативная, 3, корпус 10… Почему проживаете не по месту прописки?

— Товарищ уехал в командировку, попросил посторожить квартиру, — невозмутимо ответил Эдик.

— Лжете, молодой человек, — немедленно встряла соседка. — Сергей Архипович второй год за границей работает. Он вам квартиру сдает. За сорок рублей в месяц.

Она искательно посмотрела на штатского.

— Да, он уехал в заграничную командировку, — спокойно подтвердил Бодягин. — И мы договорились, что я буду следить за порядком и оплачивать коммунальные услуги.

— Разберемся, — сказал человек в штатском, передавая товарищу паспорт Эдика. — Ваши документы, гражданка, — обратился он к Вике.

— Это моя знакомая, она здесь в гостях, — торопливо опередил девушку Бодягин.

— Знакомая! — издевательски передразнила соседка. — Сожительница она его. Две недели как переехала. С чемоданом, — она презрительно оглядела Вику. — Есть некоторые бессовестные, которые мужчинам на шею сами вешаются, без расписки.

— Не ваше дело, — огрызнулась Вика.

Соседка открыла было рот, чтобы еще раз осудить безнравственность нынешней молодежи, но штатский отодвинул ее.

— Документы, — повторил он.

— У меня только служебный пропуск, — Вика протянула ему синюю книжечку. — Паспорт был мною утерян, о чем сделано соответствующее заявление в Краснопресненский РОВД, — как по писаному, отчеканила она.

Эдик сжал ей локоть.

Штатский внимательно изучал удостоверение. Потом пристально стал разглядывать девушку.

— Чья это фотография? — вдруг спросил он.

— Моя, — удивилась Вика. — Что, разве непохожа?

— Комаров, взгляни-ка, — мужчина передал напарнику синюю книжечку. — Она?

— Липа, — бросив беглый взгляд на документ, заключил тот. — Еще и криво приклеено.

— Да вы что? — возмутилась Вика. — Это мой пропуск. Мне выдали его в отделе кадров!

Комаров уже накручивал диск телефона.

— Алло? Архив? Мне нужен отдел кадров… — помолчав немного, он сказал: — Отдел кадров? Вас беспокоят из комитета госбезопасности, лейтенант Комаров. Нас интересует, числится ли у вас в штате гражданка, — он заглянул в удостоверение, — Лютикова Виктория Валентиновна, архивариус… Что? Когда? С понедельника? Ага… Ну, спасибо… спасибо, — повесил трубку.

— Гражданка Лютикова, Виктория Валентиновна, — глядя на девушку, сообщил он, — три дня назад, 28 ноября, уволена по статье за прогулы…

— Как уволена?! — обомлела Вика. — Какие прогулы? Да у меня отгулов за выходные накопилось пол месяца. Я только три дня и использовала, Галина Алексеевна сама разрешила…

— Разберемся, — Комаров сунул синюю книжечку в папку, где уже лежал паспорт Бодягина.

В прихожей хлопнула дверь.

— Не опоздал? — и в комнате появился Юрий Владимирович Дрига собственной персоной. — О, Виктория Валентиновна, и вы здесь! — разулыбался он Вике, как старой знакомой. — Вот видите, как нехорошо получилось, я же вас предупреждал… Ну что, Эдуард Самуилович, впутали-таки милую девушку в неприятную историю?

Эдик и Вика молчали. Соседи торжествующе поглядывали на них.

— А мы, собственно говоря, к вам по делу, — продолжал Дрига.

Он вынул из кармана сложенную вчетверо бумажку и помахал ею в воздухе:

— Вот ордер на обыск.

— А на каком основании? — хмуро спросил Эдик.

— Вообще-то я не обязан перед вами отчитываться, — Юрий Владимирович фамильярно похлопал его по плечу. — К тому же, мой юный друг, основания всегда найдутся. Но так и быть, имея в виду нашу старую дружбу с Викторией Валентиновной и вами… Накануне Олимпиады решением Моссовета проводится чистка образцового коммунистического города от тунеядцев, спекулянтов, проституток и прочих антисоциальных элементов. Насколько мне известно, Виктория Валентиновна нигде не работает и неразборчива в связях… Вас устраивает такое объяснение?

Вика беспомощно взглянула на Эдика.

— Подонки, — процедил он сквозь зубы.

— А вот оскорбления при исполнении… — Юрий Владимирович значительно побарабанил пальцами по столу. — Надеюсь, до открытого сопротивления дело не дойдет? Начинайте обыск, распорядился он. — Граждане Лютикова и Бодягин, пройдите сюда, — Дрига указал на диван. — Понятые — вон на те стулья.

Вика сидела, как оглушенная. Она едва воспринимала все, что происходит вокруг. Безымянный в штатском за столом заполнял какие-то бумаги. Комаров вываливал на пол содержимое шкафа. В воздух летели платья, рубашки, нижнее белье, простыни и пододеяльники. Дрига собственноручно перетряхивал книги. Некоторые он откладывал в сторону и диктовал безымянному их названия:

— Лев Троцкий, «Моя жизнь»… Записал? Леонид Андреев, «Рассказ о семи повешенных»… Сартр, Жан-Поль, «Слова»… «Вопросы философии», журнал, номера два, пять, девять за 1966 год… Вернадский В. И. «Философские мысли натуралиста»… успеваешь?..

Понятые о чем-то тихо переговаривались между собой.

— Антисоветчик! — донеслось до Вики. — Ишь какие книжки держит…

Эдик, который до сих пор сидел с каменным лицом, презрительно бросил:

— Для вас любая книга — антисоветчина…

— Молчать! — рявкнул на него Юрий Владимирович. И вновь обернулся к безымянному: — Бахтин Михаил, «Проблемы поэтики Достоевского»…

— Чего-чего там по этике? — переспросил тот, почесывая ручкой за ухом.

— Не по этике, а поэтики, в одно слово, — поправил его Дрига. — Комаров, тайники какие-нибудь обнаружены?

— Пока нет, — басом отозвался тот, закончив простукивать плинтусы. — Ну-ка, поднимитесь!

Вика и Эдик встали с дивана.

Комаров, крякнув, рывком поднял сиденье — и тут же уронил его.

— Блядь! — выругался он.

— Что такое? — немедленно подскочил к нему Юрий Владимирович.

— Р-р-рука, — заикаясь, выговорил лейтенант.

Соседка побледнела. Ее муж напрягся.

— Чья? — в абсолютной тишине прозвучал голос Дриги.

— Ч-человечья… — доложил Комаров.

Юрий Владимирович медленно и осторожно приподнял сиденье.

— Ф-фу, — он утер пот со лба. — Ну, Комаров, ты даешь… — Дрига извлек из дивана ручной протез с гипсовой кистью телесного цвета.

— Твою мать! — сплюнул безымянный. — Я уж думал, расчлененка.

— Это чье? — Юрий Владимирович брезгливо, на отлете, держал неожиданную находку.

Эдик поднял руки вверх:

— Как видите, не мое. — Он не скрывал иронии.

— Приобщить к делу? — деловито поинтересовался безымянный.

— Да хрен с ней! — Дрига швырнул протез на пол. Гипсовая кисть раскололась на части. — Жуть какая-то.

— Это соседских детишек пугать, — ухмыльнулся Эдик. — Вы же знаете, товарищ капитан, я ненормальный, у меня и справка есть.

— Но-но! — погрозил пальцем Юрий Владимирович. — Ты мне эти шуточки брось, Бодягин. Прибереги их для психиатров… Так, с жилым помещением покончено… Перейдем к остальной площади.

Безымянный, примостившись за кухонным столом, снова что-то строчил.

— В бачке ничего подозрительного не обнаружено, — гулко донесся из туалета бас Комарова.

— Под ванной проверь, — крикнул Дрига, изучая содержимое холодильника.

— Зря ищете, компромат мы уже весь съели, — бессильно бросил Эдик.

— Поговори у меня! — цыкнул на него Юрий Владимирович. — Я тебе, сволочь…

— Тут кафель… Что делать? — Комаров ждал новых распоряжений. — Отбивать?

— Оставить! Сюда иди.

Кухня малометражки с трудом вмещала такое количество людей, и рассыпать крупы и макароны Комарову пришлось в коридоре.

— Бриллианты ищут, — отчетливо шепнула сметливая соседка своему супругу.

Юрий Владимирович гремел посудой. С полки упала на пол и, жалобно звякнув, разбилась новенькая красная в белый горошек чашка.

— Извиняюсь, — пробормотал Дрига, наступая на осколки.

— Вы за все заплатите! — внезапно закричала Вика. — Варвары! Для вас нет ничего святого!

— Успокойтесь, Виктория Валентиновна, — ласково улыбнулся капитан. — Стоит ли так расстраиваться из-за копеечной чашки? Мы возместим ущерб.

Вика заплакала. Эдик обнял ее за плечи.

— А там что такое? — Дрига встрепенулся, придвинул табуретку к буфету и залез на нее. — Это уже любопытно… — он спрыгнул на пол, держа в руках пожелтевшие от времени тетрадки, исписанные мелким неровным почерком. — Ну что ж, недаром поработали… Пиши, — велел он безымянному, — рукописных документов шесть единиц, неизвестного содержания, старого вида.

Вика сквозь слезы смотрела, как Дрига поочередно вытряхивал над столом письма, записки и открытки, адресованные автору «Блокъ-нотов».

— Кому это принадлежит? — Юрий Владимирович спрашивал отрывисто, резко. — Вам, Бодягин? Ей? Третьим лицам?

— Третьим лицам, — в тон ему отвечал Эдик.

— Фамилия владельца?

— Неизвестна…

— Как документы попали к вам?

— Нашел среди макулатуры.

— С какой целью принесли в квартиру?

— С целью прочитать…

— Интересно, — вкрадчиво протянул капитан. — Значит, злоупотребляя служебным положением, роетесь во вторсырье, сданном населением… И вместо того, чтобы передать государству положенные килограммы бумажного утиля, вы расхищаете народное добро… Приносите на чужую жилплощадь антисоветские из мышления…

— С чего вы взяли, что антисоветские? — перебил его Бодягин.

— А советскими вы не интересуетесь, Эдуард Самуилович. Итак, вы приносите на чужую жилплощадь антисоветские измышления для того, чтобы передать их на Запад? Или снять копию и размножить?

— А это уж ваши измышления…

— Предположения, Эдуард Самуилович, только лишь предположения. Вы же отказываетесь назвать владельца этих э-э… материалов и фамилию автора. Таким образом, отвечать за все написанное здесь придется лично вам. Приобщите к делу, — Дрига аккуратно сложил тетрадки стопочкой и пододвинул их к безымянному.

Понятые расписались под протоколом обыска. Юрий Владимирович закрыл папку и обернулся к Бодягину:

— Мы вас вызовем, Эдуард Самуилович, когда вы понадобитесь. Надеюсь, с вас не надо брать подписку о невыезде? А гражданка Лютикова поедет с нами. Для выяснения некоторых обстоятельств.

 

Глава 5

КАВАЛЕР ОРДЕНА ПОДВЯЗКИ

Бессарабия, 1923 год

Френсис Барнс неторопливо шел по мощенным булыжником улицам Кишинева.

— Боже мой, ну и дыра! — вздохнул он, отбиваясь тростью от бросившейся на него из подворотни шавки. — Пшла вон, кынеле!

В эти места его забросила отнюдь не ностальгия по полузабытым воспоминаниям детства. И не коммерческие интересы: что делать процветающему американскому бизнесмену на бывшей провинциальной окраине Российской империи, ныне принадлежащей королевству Румыния?

Вот уже целый год Массино шел по горячему следу потерянных царских сокровищ. Легально и нелегально он побывал в Тобольске и Екатеринбурге, повторил маршрут следователя Соколова, вывезшего через Харбин материалы, связанные с расследованием убийства Романовых… И вот теперь он искал человека, который в восемнадцатом году пытался спасти обреченного Николая II…

Поравнявшись с кинотеатром «Одеон», Массино сверился с записанным в блокноте адресом. Где-то здесь… Он огляделся.

Из Александровского сада доносилась музыка — играл военный духовой оркестр. Грохотала по булыжнику каруца. Нарядные дамы конфузливо зажимали носы, когда лошадка на ходу усеивала мостовую конскими яблоками. Мимо пробежала замурзанная девочка и показала Массино язык.

— Эй, есть кто-нибудь? — крикнул Винченцо в полуподвальное окно трактирчика с претенциозной вывеской «РЕСТОРАНЪ «ЯРЪ» Г-НА ЕСАУЛА МАМКИНА». Из окна сильно тянуло недобродившим молодым вином, луком и брынзой.

— Врець чева? — на пороге стоял усатый человек в замызганной белой куртке. — Изволите откушать?

— Это можно, — согласился Массино и нагнулся, входя, под низкой притолокой. — Что вы можете предложить?

— На горячее зама из курицы… — усач предупредительно смел крошки со стола. — Вторые блюда — костица и мититеи на гратаре, сэрмале, кырнэцеи… Рекомендую закуску «Завтрак чабана»… Ну и, конечно, тулбурел… Винцо легкое, приятное, не пьянит, а только кружит голову…

— Пейте свой тулбурел сами, — Барнс грузно плюхнулся на стул. — Сто граммов водки, брынзу с помидорами и костицу… И кувшин холодной воды.

— Слушаюсь, — усач щелкнул стоптанными каблуками. — Сию минуту все подам-с…

Перекусив, коммерсант вынул бумажник. Усач благоговейно принял из его рук доллары.

— Мерси-с… Это не румынские леи… Премного благодарны…

— Послушайте, милейший, — прервал его Мас-сино. — Я ищу капитана Ростовцева… Вы ведь есаул Мамкин, не так ли?

— Мамкин, Григорий Степаныч, — подтвердил усач. — Так точно. Но Алексея Петровича здесь нет-с. Их благородие все тосковали да плакали, а потом вернулись в Петербург… То есть в Петроград, по-нынешнему. А для чего вам нужен господин капитан?

— Десятого июня восемнадцатого года, — мистер Барнс неторопливо отпил воды из кувшина, — группа офицеров попыталась пробиться из предместий Екатеринбурга к дому Ипатьева и освободить царскую семью… Верно?

— Так точно, — лицо есаула сморщилось, словно он собирался заплакать. — Только ничего у нас не получилось… Налетели красные, порубили шашками, весь отряд рассеяли… Алексей Петрович раненые были, чуть не померли…

— Насколько мне известно, — продолжал Массино, — капитан Ростовцев впоследствии занимался поисками пропавших царских реликвий… Я тоже убежденный монархист, господин Мамкин, и тоже следопыт… Мне бы хотелось объединить наши с Алексеем Петровичем усилия.

Хозяин ресторана перекрестился, его выцветшие голубенькие глазки наполнились слезами:

— Упокой, Господи, души великомучеников!.. Святое, благородное дело делаете, господин… Я черкну вам адресок их благородия…

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«Купить румынских пограничников, притом задешево, — дело нехитрое… И вскоре я уже был на другом берегу Днестра… В Киеве удалось сесть в поезд, следующий на север… К великому сожалению, капитан Ростовцев не смог сообщить мне ничего нового: все те же отрывочные и малодостоверные сведения… Но я напал на другой след! Сослуживец Алексея Петровича рассказал мне, что примерно год назад, отгружая художественные ценности для Русского музея, он будто бы своими глазами видел саблю наследника цесаревича… Простейшая логика подсказывает, что там же должны быть и прочие сокровища Романовых… Сильно поиздержался, но в случае удачи сорву такой куш, что небесам станет жарко…»

Ленинград, 1924 год

— История вас не забудет, дорогой Дмитрий Иванович, — Ростовцев вынул из портфеля и разложил на обеденном столе бумаги. — К сожалению, вынужден был взять на дом… Срочно готовлю квартальный финансовый отчет.

Бывший белый капитан служил скромным бухгалтером в одной из многочисленных советских контор.

— Увы, — Массино развел руками. — Все мои поиски ничем не увенчались. Представляю, как огорчится великий князь Николай Николаевич, когда узнает об этом…

— Не все еще потеряно, — Алексей Петрович приготовил чернильницу, перьевую ручку и пресс-папье. — Нельзя терять надежды.

— Вы правы, — Винченцо жутко раздражал этот монархист-бухгалтер, но пока что у него не было другого надежного угла. — Рано или поздно режим рухнет, и Романовы снова воцарятся на престоле своего несчастного отечества…

Он сам не верил в эту болтовню, но не говорить же Ростовцеву о том, что розыски пропавших сокровищ он давно уже забросил и теперь понемногу занимался старыми, испытанными махинациями: спирт, кокаин, оружие, купля-продажа… Благодаря нэпу в городе существовало множество подпольных фирм и тайных притонов. Так что и поставщиков, и покупателей у Массино было в избытке. Не брезговал он и ростовщичеством. А для хозяина всегда наготове байка о встречах с заграничными монархистами и неустанных поисках царских реликвий.

Алексей Петрович защелкал костяшками счетов.

— Ну, не стану вам мешать, пойду к себе, — Винченцо прошел в свою комнатушку, бывшую кладовую, и запер дверь. Выдвинул из-под кровати небольшой дорожный баул и вынул из него жестяную коробку от леденцов «Ландрин». Здесь, в уютном ватном гнездышке, лежали настоящие, а не выдуманные сокровища — драгоценные камни. Блестели, играя гранями, бриллианты чистой воды. Матово светились жемчуга. Бросали на потолок кровавый отблеск рубины. Нежно, по-весеннему, зеленели изумруды.

Вооружившись иглой и ниткой, Массино принялся зашивать камушки под подкладку пиджака. Он знал, что рано или поздно нэп отменят и тогда придется немедленно уносить ноги. И к этому нужно готовиться заранее.

— Дмитрий Иванович, можно вас на минутку? — деликатно постучал в дверь Ростовцев.

— Сейчас, только закончу шифровать сообщение для великого князя, — таинственным голосом ответил квартирант, делая последние стежки. — Осталось только воспользоваться симпатическими чернилами. А что, у вас что-то срочное?

— Ничего, я подожду, — экс-капитан снова защелкал счетами.

Винченцо привел комнату в порядок и вышел.

— Простите, что потревожил, — Алексей Петрович держал бланк телеграммы. — Только что принесли. Срочная! Мне пришлось расписаться в получении.

— Благодарю, — Массино пробежал глазами текст: «Пятьсот литров по десять завтра утром». — Это код, — сказал он на тот случай, если Ростовцев прочитал телеграмму. На самом деле речь в ней шла о партии спирта. — Необходимо срочно дать ответ. Придется его продублировать. Алексей Петрович, не в службу, а в дружбу… Отнесете на почту, а?

— А как же отчет? — растерялся Ростовцев. — Ладно, посижу над ним ночью…

Через десять минут он вышел из дома. А еще через полчаса сдал на почту две телеграммы. Одна из них содержала ответ Массино на предложение купить партию спирта: «Согласен вашу цену». Другая была адресована в Лондон, Пепите Бобадилья: «Дожидайся моего возвращения тчк ничего не предпринимай тчк везу подарки тчк всегда твой». Бухгалтер-монархист был счастлив служить правому делу.

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«…Вложилась в мою поездку и теперь имеет право получить обратно часть накопленного. Разумеется, я себя не обижу. Но и с Пепитой ссориться невыгодно. Она соавтор моих самых блестящих операций. Я смело назвал бы ее финансовым гением, если бы такой комплимент мог польстить все еще хорошенькой женщине. И какого черта ей взбрело в голову связываться с этим ничтожным эсером? Судя по ее словам, он фанатик, таким людям я не доверяю. Они готовы жертвовать не только собой, не только своими близкими, но и целым миром ради достижения бредовых целей. Чего он добивается, этот ее муженек? Если уж арестован сам Савинков, если он раскаялся и зарекся бороться с Советами… Кто такой в этом случае Железный? Ничтожная персона, всю жизнь в тени Савинкова, эдакий несостоявшийся Наполеон… Что нашла в нем Пепита, почему вышла за него замуж? Между ними нет ничего общего. А ведь она могла бы сделать блестящую партию, получить все мыслимые и немыслимые богатства, да еще и титулы — у них в Англии это важно. А может быть, все дело в том, что ее сын — не от меня, а от Вадима?»

Ленинград, весна 1925 года

— …Есть также картины и иконы, — прошептал Петренко. — На Западе идут нарасхват.

— Лучше не надо, — покачал головой Массино. — Не хочу связывать себе руки. Меня интересуют исключительно малые объемы… То, что не требует особой транспортировки. Понимаете?

— Могу предложить вот это, — оглядевшись по сторонам, Петренко положил на садовую скамью между собой и своим собеседником небольшую изящную вещицу, похожую на небольшую книжку. — Походный трехстворчатый образ Богоматери.

Винченцо взвесил вещицу на ладони. Презрительно выпятил губу:

— Серебро… И тянет всего граммов на четыреста…

— Семнадцатый век, — обиделся Петренко. — Раритет… Практически бесценный образ…

— Бесценный — это значит: не имеет цены, — съехидничал Массино. — Ладно, беру, места все равно много не займет.

Он расплатился и сказал:

— Идите в одну сторону аллеи, а я — в другую, чуть позже… На всякий случай предупреждаю: мы с вами незнакомы и никогда не встречались…

Петренко, все еще сохраняя на лице выражение оскорбленного достоинства, удалился. Он ведал сортировкой реквизированных художественных ценностей и оказал Массино немало услуг. Но теперь, когда вопрос с отъездом был решен, церемониться с посредником не имело смысла.

Винченцо сунул новое приобретение в карман. Рассмотрит его дома: здесь, в саду, это делать опасно. Неужто и впрямь этот образок — настолько редкая штука?

Он вышел на улицу и сел в трамвай. Предстояло нанести визит одной даме.

— Что вам угодно? — резко спросила Елена Шарлевна.

Коммерсант молча разглядывал ее. Постарела, подурнела. В руке дымится папироса, папильотки на голове, из-под халата виднеется подол ночной сорочки.

Женщина близоруко сощурилась.

— Боже мой! — она неожиданно узнала своего бывшего квартиранта. — Винченцо! Это ты?

Довольный произведенным эффектом, Массино сделал шаг в прихожую. Она показалась ему маленькой и темной.

—  Но ведь ты уехал за границу… — все еще не веря собственным глазам, Елена Шарлевна шла за нежданным гостем. — Так мне, по крайней мере, говорили…

— Тут нет никакой ошибки, — решил напустить туману Винченцо. — Я здесь проездом. Заключил с Советским правительством договор на концессию… Разработка платины и прочих драгоценных металлов…

Женщина всплеснула руками:

— То-то, я смотрю, ты так одет… Как лорд Керзон!

— Я не лорд, — скромно отозвался Массино. — Всего только пэр… Но орден Подвязки получил… из рук самой королевы…

Елена Шарлевна ахнула и закатила глаза.

— Какой ты стал важной персоной! Сама королева… Мне приятно, что ты не задираешь нос и не забыл старых друзей, — с тяжеловесной игривостью заметила она.

— Из знакомых мало кто здесь остался, — вполне искренне ответил делец. — А ты даже на другую квартиру не съехала.

— Куда уж мне, — женщина со вздохом стала жаловаться на свою трудную, полную лишений жизнь, на нынешнюю дороговизну и маленький оклад жалованья…

Чтобы не поддаваться жалости, коммерсант повторял про себя: «Эта сука продала меня чекистам… Донесла на меня, сволочь…»

— А как твоя личная жизнь? — приветливо улыбалась Елена Шарлевна. — Ты женат?

— А как же! — мистер Барнс отвечал не менее обворожительной улыбкой. — Моя супруга… дети… родовое поместье… особняк в Лондоне… светские обязанности так утомительны…

— Ах, как живо я представляю все это! — воскликнула женщина. — Подумать только, а ведь твоею женой могла быть я… Я так любила тебя, Винченцо! Безумно… Я боготворила тебя… Когда ты бросил меня так внезапно, я чуть с ума не сошла от горя!

В порыве чувств Елена Шарлевна обвила руками шею Массино. Он удивленно отстранился и еще раз напомнил себе: «Она украла у меня колье… И пыталась слямзить бумажник! Старая грымза!»

А вслух сказал:

— Я так рад, что вырвался на полчаса повидать тебя, золотко. К сожалению, должен ехать… Сегодня вечером у меня встреча в Москве с министром цветной металлургии…

Массино шагал по улице, чувствуя себя человеком, который окончательно расплатился по старым долгам. Еленочка чуть ли не платком ему вслед махала. «Безумно любила!» Вот стерва!..

Он подошел к трамвайной остановке. У людей были тусклые, погасшие лица, одежда на них висела мешковато и казалась неглаженой и нечистой.

— Ничего, скоро меня здесь не будет! — сказал себе Винченцо. Он взобрался на заднюю площадку трамвая и стоял, глядя через стекло на блестящие в свете уличных фонарей рельсы. Ему казалось, что он уезжает домой.

Рядом дышал перегаром какой-то гражданин.

Массино брезгливо отодвинулся. Но ужасный запах окружал его плотным облаком.

— Послушайте, товарищ, вы не могли бы немного отойти в сторону? — с внезапным раздражением обратился коммерсант к пассажиру. — А то дышать нечем…

Пьяный угрюмо смотрел на него. Это лицо показалось Винченцо смутно знакомым. Взгляд исподлобья, тяжелый подбородок с ямкой… Где, когда он мог видеть этого нетрезвого гражданина?

— Извиняюсь, — пробормотал незнакомец. — Перебрал немного, — и неверными шагами двинулся по проходу между сиденьями.

В голове Винченцо словно молния блеснула. Он вспомнил.

Семнадцатый год… Арест у Еленочки… Мрачный чекист, возглавлявший отряд… И еще, через год, в Латышском клубе, тот же человек, в добротной визитке, дружески хлопает по плечу английского моряка… Тот же переодетый чекист!

Пьяный в проходе обернулся. Взгляд его выражал подозрительность. Следит! А пьяным просто притворяется. Рубаху облил водкой для запаха…

Мистеру Барнсу показалось, что он уже слышит, как за ним с жутким лязганьем закрываются двери тюремной камеры…

Не помня себя, он в панике спрыгнул с трамвая на полном ходу. Больно ударился о камни и потерял сознание…

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«В Советской России есть громадные художественные ценности. Выкрасть их из музеев не представляет особого труда, нужны только деньги. В Европе и Соединенных Штатах произведения искусства имеют неограниченный сбыт… В цивилизованных странах украденное из страны большевиков считается спасенным, а не похищенным.

Брать следует не то, что выставлено в залах. В некоторых музеях установлена сигнализация, есть соответствующая охрана. Это ненужный риск. Существуют запасники — там, в упакованном виде, спрятаны величайшие шедевры, которых никто не видит и не знает. Взять их гораздо легче, да и продать тоже. Вся проблема только в том, как организовать их отправку за границу. Можно использовать дипломатические каналы, но для этого нужны связи в посольствах. Есть и другой путь — нелегальный вывоз, с помощью профессиональных контрабандистов. За небольшую оплату эти люди протащат в обход пограничных кордонов все, что угодно, хоть целый паровозный состав. Главное — чтобы они не знали, что именно транспортируют. Тогда у них не будет искушения присвоить себе то, что добыто нами с такими трудностями…

Брать нужно следующие произведения:

1. Офорты старых голландцев, прежде всего Рембрандта.

3. Гравюры французских и английских мастеров восемнадцатого века с необрезанными краями. Миниатюры XVIII и начала XIX века.

3. Монеты античные, золотые, не стершиеся, с четкой чеканкой.

4. Итальянские и фламандские примитивы.

5. Холсты голландцев, испанцев, итальянцев…»

 

Глава 6

ПОСЛЕДНЯЯ АВАНТЮРА

Ленинград, 1925 год

— Ну, как ваша голова? — сочувственно спросил Ростовцев. — Сильно болит?

— О-о-о! — Массино попробовал приподняться и не смог. — Что со мной? Я ранен?

— Нет, — бывший капитан сменил компресс у него на лбу. — Спрыгнули на ходу с трамвая и расшиблись… Как это вас угораздило?

Винченцо начал припоминать последние события дня.

— За мной была слежка, — простонал он, держась за виски. — Надо было оторваться… Даже ценой собственной жизни.

— Понимаю, — сообщнически закивал Алексей Петрович. — Спасали всю организацию. Вы, Дмитрий Иванович, настоящий герой!

— На моем месте и вы поступили бы так же, — за-скромничал Массино, наплетший бухгалтеру-монархисту историю о якобы организованной им группе по отысканию царских реликвий. — А какое сегодня число? — вдруг спохватился он.

— Двадцать шестое, — взглянув на отрывной календарь, сообщил Ростовцев.

— О-о-о! — взвыл мистер Барнс. — Все пропало!

— Почему? — удивился экс-капитан. — Вы скоро выздоровеете.

— Вчера я должен был перейти границу, — понизил голос Массино. — С той стороны, в Финляндии, у меня назначена встреча… с курьером от великого князя Николая Николаевича. Представьте, курьер ждет, а я здесь валяюсь и даже не могу подняться.

— Не беда, — успокоил его Ростовцев. — Как только вам полегчает, вас проведут.

— Кто проведет? Где я буду искать человека, с которым договаривался? — искренне волновался Винченцо.

— Да лягте, не пытайтесь встать! — урезонивал его Алексей Петрович. — Я свяжусь с одним моим знакомым… Он иногда промышляет контрабандой… Сам служит на границе, понимаете? Здесь неподалеку, около Парголова. К нему можно обратиться в любой момент.

— Свяжитесь с ним немедленно! — взмолился Винченцо. — Я чувствую себя лучше! Я совсем здоров! Нельзя терять ни минуты! Курьер его высочества не может ждать!

Про курьера он приплел для пущей внушительности.

— Хорошо, — немного поразмыслив, согласился Ростовцев. — Я скоро вернусь. А вы пока не вставайте и не снимайте компресс.

Но сразу же после его ухода Массино попытался приподняться. И тут же со стоном опустился на подушки. Голова кружилась, сильно тошнило.

— Черт меня дернул прыгать с подножки! — в отчаянии воскликнул коммерсант. — Помстилось, вот и все… Почему я решил, что пьянчуга — переодетый чекист? Расплачивайся теперь сотрясением мозга!

Вернулся капитан.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Винченцо. — Договорились?

— Этот человек вас проведет.

— Сегодня? Да говорите скорее, голубчик, не томите душу!

— Послезавтра!

— Но это невозможно! Курьер не будет ждать столько дней!

— Раньше вы все равно не сможете подняться на ноги и тем более осилить весь путь, — возразил Ростовцев.

Алексей Петрович был прав. Ничего другого не оставалось, как подчиниться обстоятельствам.

«В ночь с 28 на 29 сентября четверо контрабандистов попытались перейти финскую границу. В результате двое были убиты. Третий, оказавшийся финским солдатом, арестован, а четвертый умер в результате тяжелого ранения».

(«Известия», октябрь 1925 года.)

«На границе, близ деревни Ала-Кюль, инсценирована перестрелка, шум, разыграна сцена, будто бы Рейли и его сопровождающие наткнулись на заставу и в завязавшейся перестрелке убиты».

(Из книги Л. Никулина «Мертвая зыбь».)

«Вспоминая про инсценировку, Петров начисто обходил молчанием свою собственную роль в ней и объясняет происхождение только одного «трупа» — роль «трупа» играл «двойник» Рейли, облитый заранее приготовленной кровью. Финская стража с той стороны (метрах в двухстах) наблюдала за всей перестрелкой и последующим «опознанием» трупа при свете автомобильных фар… Интересно бы знать, кто были те трое, которые одолжили свои трупы пограничникам для инсценировки?..»

(Из очерка Р. Пименова «Как я искал шпиона Рейли».)

Ленинградская область, 28 сентября 1925 года

Дорожный баул был набит так плотно, что ремни затянулись с трудом. Туда вошло многое из того, чем разжился Массино в России. В чертежном тубусе лежали плотно скатанные рулоном пожелтевшие от времени рисунки (Петренко клялся и божился, что два-три из них принадлежат Рембрандту, но правда ли это, выяснится только за границей), толстенькой колбасой были увязаны римские золотые и медные монеты, в отдельном свертке хранились предметы культа, в том числе трехстворчатый образ Богоматери семнадцатого века, змеей извивалась массивная золотая цепь, в жестяной коробке из-под леденцов «Ландрин» позвякивали кольца и перстни… Все остальное Массино нес на себе: камушки были вшиты под подкладку, а самые мелкие он суеверно спрятал в ботинки под стельки — повезло же в Мюнхене в пятнадцатом году, авось пронесет и сейчас…

Ростовцев был молчалив и сосредоточен, словно бы сам собирался на рандеву с мифическим курьером великого князя. Поездом они доехали до станции Парголово. На перроне уже ждал человек в пограничной форме.

— Здорово, Алексей, — он крепко пожал руку бывшему белому капитану и цепко осмотрел Мас-сино. — С нами пойдет еще один гражданин.

— Но позвольте… — запротестовал было Винченцо, однако пограничник прервал его:

— Мы договорились с ним заранее. Так что желаете вы или нет…

Массино решил не спорить. Главное — пусть переведут, а уж сколько будет попутчиков, все равно. Простился с Ростовцевым и по знаку Деревщи-кова — так назвался проводник — сел на телегу, где уже ждал, нахохлившись, другой человек.

Колея была размыта дождями, сильно трясло. Винченцо терпел, прижимая к груди заветный баул. Снова разболелась голова.

Деревщиков чмокал губами, понукал лошадь, но та ничуть не ускоряла шаг. Ехали молча, как на похоронах. Наконец проводник нарушил молчание:

— Слезайте. Дальше идем пешком.

Он бросил поводья, и лошадка, как ученая собака, сразу же затрусила обратно.

Идти было трудно, ноги разъезжались в грязи. Массино ощущал тошноту, хотелось отойти в кусты и вырвать, но он понимал, что это невозможно.

— Сейчас выйдем на берег, — тихо сказал Деревщиков. — Там нас встретит финский друг. Он переправит вас на другой берег. Давайте деньги.

Массино и неизвестный попутчик расплатились. Где-то невдалеке слышался уже плеск речной воды.

Пограничная застава в 17 км от станции Парголово, 28 сентября 1925 года

Ване Извекову выпало идти в дозор со старым солдатом Василием Черновым. Но у Чернова так схватило живот, что его пришлось увезти на станцию. Василий сильно стонал, и Ваня боялся, как бы он не помер по дороге. Путь-то неблизкий до Парголова — семнадцать верст… Чернова увезли, а Извекову дали напарника, такого же зеленого новичка, как он сам. Но Ваня держался бывалым воином и свысока поучал Куделина:

— Ты как, Сашко, винтовку повесил? Неправильно… Вдруг лазутчик аль шпион ползет… Пока ты расчухаешь, что к чему, он уже к нам в тыл проникнет…

— Ага, — виновато шмыгал носом Куделин и вешал оружие на плечо, как полагается. — Мы ж непривычные…

Болтать в дозоре запрещалось уставом, но ехать верхом и словом не перекинуться было и скучно, и боязно, поэтому разговор продолжался.

— Ничего, обвыкнешься… Тут, на кордоне, чему только не обучишься! — Извеков придержал Орлика, чтобы Сашко ехал рядом. — Лазутчик — он не дурак. И следы путает, и коровьи копыта на ноги надевает, и задом наперед ходит… Но мы ученые… Из каких местов сам будешь?

— Тамбовские мы…

— А я курский. Деревня Покровское Щигровского уезда… Слыхал?

— Не-а, — Куделин пристыженно шмыгнул носом. — Я, окромя нашей деревни да Тамбова, нигде не бывал. Ну, еще в Ленинграде… Только не видел ничего, потому как ночью привезли и ночью увезли…

— М-да… Темный ты, как я погляжу, — снисходительно откликался Извеков. — Деревенский, а на лошади кулем сидишь… Тс-с-с… Слышишь?

— Вода журчит…

— «Вода-а»! — передразнил Ваня. — Это река, Сестра называется.

— Чудное имя…

— Ничуть не чудное. Граница тут. С этой стороны — мы, а на том берегу — финляндцы. Народ они ничего, смирные, работящие… Трепать языком не любят… И ты никому ни слова, понял? А то нехотя какую-нибудь военную тайну расскажешь. Бдительность и еще раз она же. Болтун — находка для шпиона. Слыхал такую поговорку?

— Ага…

— Заагакал… Отвечай четко, по уставу: так точно, есть, служу Советской родине! Тс-с-с… Слышишь?

— Река Сестра журчит…

— Сам ты журчишь, — сердито оборвал напарника Ваня. — Голоса… Люди идут.

Они замолчали и прислушались. В самом деле, прямо к ним кто-то двигался.

— Ой, мамочки! — Куделин вжал голову в плечи. — Шпиены…

— Не трусь, Сашок! — храбрился Извеков, до боли сжимая винтовку в руках. — Нехай только сунутся… Подпустим поближе, вдруг кто свои?

По шороху кустов можно было определить, что люди уже близко. Голоса звучали все отчетливее.

— Стой, кто идет? — звонко крикнул Ваня. — Стрелять буду!

«Шпиены» ответить не успели. Куделин, наверно от страха, начал стрелять. В кустах кто-то упал. Извеков, чтобы не отставать, тоже принялся палить в темноту. Голоса стихли. Шорохи тоже.

Пограничники растерянно переглянулись. Все инструкции, как вести себя в таких случаях, напрочь вылетели из головы.

— Помогите… — прошептал кто-то в кустах. — Мы свои… Раненые…

Сашко сделал было шаг вперед, но Ваня удержал его и громко сказал:

— Свои дома сидят, а не через границу шастают.

— Вот дурень! — ругнулся раненый. — Если переорал, беги на заставу, подмогу зови… Всех пострелял, стрелок хренов!

Извеков свесился с Орлика и осторожно раздвинул руками прибрежные заросли. Людей было четверо. Трое лежали неподвижно, один шевелился, внутри у него что-то булькало.

— Зови на помощь, — велел Ваня Куделину. — Да гони побыстрее, пока шпиен не помер!..

Вскоре прибыл грузовик с кордона. При свете включенных фар Извеков увидел лужи крови под двумя неподвижными телами. Раненым оказался свой же старшина, Серега Деревщиков. А четвертый, белобрысый финн, вообще был целехоньким — ни царапины. После оклика: «Стой! Кто идет?» он бросился ничком на землю и потому ничуть не пострадал.

— Ну, Ванька, натворил ты делов! — сердито кричал начальник заставы. — Тут же «окно», твою мать, проход был плановый…

— Откуда же мне знать? — оправдывался Извеков. — Мы слышим, люди идут… Действовали строго по уставу…

— По уставу! — начальник склонился над Деревщиковым. — Держись, Серега, сейчас тебе сделают перевязку…

Носилки тронулись с места. Белобрысого финского «шпиена», не пострадавшего в перестрелке, усадили в кузов. Он все еще молча трясся.

— Операцию завалили, — бормотал начальник, ощупывая труп и рассматривая в свете фар документы. — Глянь, Штейнберг, купец… Железный… Этот должен был уйти на ту сторону! Теперь с меня голову снимут!

— Простите, Афанасий Тимофеич… — заныл Извеков. — Меня никто не инструктировал…

— А ты и не должен был ничего знать, — сердито отозвался командир. — Чернова предупредили, угораздило его загреметь в лазарет… Погоди… А это что еще за тело?

Покойник, в хорошем костюме и крепких ботинках, крепко прижимал к груди кожаный чемоданчик, перетянутый ремнями.

— Откуда только взялся? — с досадой сказал начальник заставы. — Эх, Деревщиков, на буржуйские деньги клюнул! Если выживет Серега — под трибунал пойдет… — Он раскрыл бумаги «незапланированного» трупа. — Так-ак… Любопытно! Френсис Барнс… Винченцо Массино… Дмитрий Иванович Таукчи… Важная, видать, птица! Может, зачтут это нам? Эх…

На финском берегу тоже поднялся переполох. Вспыхивали огоньки фонариков, слышались голоса…

— Гаси фары! — распорядился командир. — Грузи тела! Уходим немедленно…

Ленинград, 30 сентября 1925 года

— Ответите по всей строгости закона! — кричал Мессинг. — И ты, Петров, и ты, Вяхья!

В такой ярости Афанасий Тимофеевич видел полномочного представителя ОГПУ по Ленобласти впервые и понимал, что тот сам напуган до полусмерти.

— Так точно! — четко отвечал начальник заставы. — Под суд пойду! Искуплю вину перед родной Советской властью!

— А я не согласен, Станислав Адамович, — мягко возразил белобрысый «шпиен» Тойво Вяхья. — Почему я должен садиться за решетку из-за чужих грехов? Моя задача была — встретить «гостя» и переправить его через реку… Так бы я и поступил, если бы пограничники не начали пальбу…

— Трибунал разберется, кто за что должен отвечать, — Мессинг, успокаиваясь, потер свой бритый наголо череп. — И определит степень вины каждого. Из-за вашей халатности поставлена под удар большая группа засекреченных товарищей. Ладно… Идите. И ждите… А я еду в Москву…

Станислава Адамовича самого вызывали «на ковер». Подчиненные не были посвящены во все детали. Но он-то знал, чем грозит ему срыв операции. Вадим Штейнберг по плану должен был беспрепятственно перейти границу и вернуться в Хельсинки. Так велел сам Артузов. Теперь — хана. Отстранят от дел. Уволят с должности. Посадят в тюрьму. Ушлют, куда Макар телят не гонял. И дернул же черт дозорных проявить бдительность в самый неподходящий момент!

И все же Мессинг надеялся на лучшее. Он вез в столицу козырь — ценности, найденные в бауле Массино, и камни, зашитые в его вещах. Преступная жадность, проявленная Сергеем Деревщиковым, может оказаться спасительной. А вину свалить не на кого… Деревщиков скончался от раны, полученной в перестрелке.