Автор:
БУЗИНОВСКИЙ СЕРГЕЙ БОРИСОВИЧ — художник-дизайнер из Барнаула. Первая работа выходила в «Знаке вопроса».
К ЧИТАТЕЛЯМ
Три десятилетия подряд интерпретаторы и дешифровщики вертят в руках магический кристалл «Мастера…» Чего только не углядели между строк — даже Ленина и Сталина. Булгаковеды ищут второе, потаенное дно романа. Никто не сомневается в том, что клад существует: «Ваш роман вам принесет еще сюрпризы», — обещал Воланд. Какие же тайны запечатал он своей древней печатью — каменным жуком-скарабеем с вырезанными на спинке письменами?
В одной из ранних редакций романа Иешуа дважды повторяет: «Путаница продлится ровно две тысячи лет». Завещанные сроки поджимают — и надо, наконец, разобраться в самом блистательном из булгаковских розыгрышей.
…Воланд. Он же — сатана. Сатана прилетает в пролетарскую столицу и учиняет инвентаризацию покойных негодяев («Великий бал у сатаны»). Но это, как известно, «проходит по другому ведомству»: сошествие Спасителя в ад. «И было видение в аду», — из сцены в писательском ресторане. Не случайно в булгаковской Москве — запах серы, адская жара, ресторанная бесовщина и прочие инфернальные подробности. «Князь тьмы» убеждает литераторов поверить в Бога. Он рассуждает о милосердии, пророчествует, наказывает грешников и устраивает счастье двум влюбленным.
… Мы публикуем две главы из книги «Семь печатей Воланда», издание которой готовится в Барнауле.
ПЕРВАЯ ПЕЧАТЬ
Странный сатана…
Воланд «одет в одну ночную длинную рубашку, грязную и заплатанную на левом плече». Но это же «старенький разорванный голубой хитон» Иешуа — те самые «грязные тряпки, от которых отказались даже палачи»! Там же: «Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта — ссадина с запекшейся кровью». У Воланда левый глаз — «пустой», «мертвый», а «угол рта оттянут книзу». Иешуа страдал на кресте, — «сжигаемый солнцем» — «кожу на лице Воланда как будто бы навеки сжег загар». Оба — одинокие, «путешественники», полиглоты, про обоих говорят, что они сумасшедшие. Иешуа арестован, Воланда пытаются арестовать. Появление того и другого сопровождается буйством природы: сначала адской жарой, затем — ураганом, молниями, потоками воды… И, наконец, вспомним — чем пахло в комнате Воланда? Серой и смолой! Сера — это понятно, а вот смола — как раз наоборот: мирро, благословенная смола богослужений, подарок волхвов маленькому Иисусу. Мирро упоминается и в том месте Евангелия, где женщина умащивала Христа.
«Одним мирром мазаны»?
Но не все просто и с запахом серы — это древний и почти повсеместный способ зашиты от злых духов! И, как все языческое, сделалось атрибутом дьявола.
Воланд и Иешуа говорят: евангелисты все напутали. Они убеждают своих собеседников в том, что «перерезать волосок уж, наверно, может лишь тот, кто подвесил». И оба незамедлительно доказывают этот тезис.
«Ночь густела, летела рядом, хватала скачущих за плащи и, содрав их с плеч, разоблачала обманы. И когда Маргарита, обдуваемая прохладным ветром, открывала глаза, она видела, как меняется облик всех летящих к своей цели…»
Грим и бутафория. Обман, Но вот маски сброшены: «Воланд летел тоже в своем настоящем виде…»
Кто же он — настоящий?
В Варьете маг спрашивает: «Изменились ли эти горожане внутренне?»
«Да, это важнейший вопрос, сударь», — соглашается Коровьев.
Открытым текстом: смысл миссии Воланда! Шестая часть планеты пережила мировую войну и кровавую ротацию социума — то, что Булгаков прозрачно обозначил как «квартирный вопрос»: «Мир хижинам, война дворцам!» Историю пришпорили, но изменился ли индивид? Сеанс в Варьете — жестокий тест. Фокус с отрыванием головы, фальшивые червонцы и колдовской магазин как рентгеном высвечивает души зрителей: «Они — люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было. Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца…»
Но: «Квартирный вопрос только испортил их».
Что-то здесь не так… Сатана не может быть озабочен деградацией человеческого духа по определению, как говорят математики. На сцене Воланд в черном. Черный цвет — символ тайны: черный — темный — тайный. Не случайно маг выступает в черной полумаске — скрывает лицо. Истинное лицо!.. Булгаков постоянно подчеркивает почти до потери чувства меры: сатана — «артист», «замаскированный», «фокусник»…
Сюжет романа — испытание на человечность. Воланд — не сатана. Он — измеритель Добра и Зла. Дозиметрист. «И мера в руке его»…
У Дюрера один из всадников Апокалипсиса держит в руке «меру» — аптекарские весы. «Поздравляю вас, гражданин, соврамши!»: мерой древних иудеев была трость! Мерой длины, разумеется… Но Иоанн Богослов об этом и пишет: «Говоривший со мной имел золотую трость для измерения города…» Город святого Писания — Новый Иерусалим, иначе говоря — Град Божий. Самому Иоанну выдана была другая трость — не золотая — для «замера» нынешнего человечества: «И дана мне трость, подобная жезлу…» А Воланд «под мышкой нес трость с черным набалдашником». Не золотую. Эта трость появляется неоднократно — то она становится похожей на шпагу, то маг опирается на шпагу, как на трость. И, конечно, Воланд и его свита летят на черных конях: «Я взглянул, и вот конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей»…
«Трость, подобная жезлу», выданная Иоанну, обернулась дирижерским жезлом Иоганна Штрауса на балу. Случайность? Похоже, в булгаковском романе нет места случайности — это имя неотвязно следует за Воландом. Иваном зовут и одного из первых собеседников мага. Многие исследователи заметили, что Ивану Бездомному в романе принадлежит совершенно особое место. И что словно для него одного было разыграно все это действо. Отметим и явную связанность двух фигур — поэта и Воланда — подчеркнутую сходством множества деталей. Воланд — профессор, историк. Им же становится в эпилоге Иван. Воланд — путешественник, «без определенного места жительства». Иван — Бездомный. Воланд — «сумасшедший немец». Поэт попадает в клинику Стравинского. И так далее… Одна из глав называется — «Раздвоение Ивана». Столкнувшись с Воландом, Иван пытается делать то, к чему приучен не был — размышлять. «Новый Иван» спорит с «ветхим, прежним»…
Стоп!
Иван «ветхий», Иван «новый»… Последний из пророков Ветхого Завета — Иоанн Креститель. В Новом… — Иоанн Богослов!..
Круг замкнулся.
«Раздвоение Ивана»: не намек ли это на то, что на самом деле Иванов — двое? Иоанн… Воланд?! Булгаковский сатана подозрительно часто говорит о милосердии: в Варьете, в эпизоде с Фридой («Я о милосердии говорю…»), в разговоре с буфетчиком («помилосердствуйте!..»). Имя «Иоанн» в переводе с древнееврейского — Бог милосерден.
Воланд — немец: значит, Иоанн, Ганс. «Окаянный ганс!» — кричит он на Бегемота. Вслушайтесь: Ганс — Га-Ноцри.
Иешуа Га-Ноцри.
Иоганн.
Бал у сатаны — «бал ста королей». «Как подумаешь о том, насколько микроскопически малы их возможности по сравнению с возможностями того, в чьей свите я имею честь состоять, становится смешно и даже, я бы сказал, грустно», — так говорил Коровьев. Но библейский «Владыка царей земных» — это об Иисусе, а не о сатане!
Значит, Воланд — постаревший на двадцать веков Иешуа. Разве не обещал библейский Мессия прийти еще раз — перед «концом времен»?
«Аннушка уже купила масло». Сколько домыслов накручено вокруг этой знаменитой булгаковской фразы! А ведь все просто: ветхозаветная пророчица Анна первой объявила о грядущем Мессии-Помазаннике, то есть о Христе (греч. Христос — евр. Мессия, Помазанник).
Цари, первосвященники и пророки помазывались елеем — священным маслом. Кого ждала московская Аннушка?
Еще раз сравним «метеорологию» двух булгаковских пришествий. Ершалаим: «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город…» Москва: «Эта тьма, пришедшая с запада, накрыла громадный город…»
Случайно ли совпадение: туча появляется вместе с Иешуа и Воландом? Туча — черная. Но апостол Лука и не обещал, что она будет светлой: «И тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаке с силой и славою великою».
Кто же он, «высокий иностранец», прилетевший в Москву «с силой и славою великою»? Читающий да разумеет: «Высочайший придет на землю в образе человеческом, будет есть и пить с людьми в мире». Это — из раннехристианского «Завета Двенадцати Апостолов». Не случайно гастрономическая тема в романе так подчеркивается: «Среди лиц, садившихся со мной за пиршественный стол, попадались иногда удивительные подлецы!» Не намекает ли Воланд на библейского Иуду и Тайную Вечерю? Или на булгаковского Иуду из Кириафа, потчевавшего в своем доме Иешуа?
Так кто же посетил булгаковскую Москву «однажды весной, в час небывало жаркого заката»? Кто нашептал мастеру «Евангелие от Воланда», ждавшее своего часа двадцать столетий?
В писании обнаружено более 250 упоминаний о втором пришествии. Библия учит, что Мессия появится неожиданно, в другом облике и под другим именем: «И назовут Тебя новым именем». Воланд появился в Москве и, конечно же, не был узнан в своем опереточно-мефистофельском обличье. Не признали москвичи и маскарадное воинство его — «членов преступной шайки». Но разве Он не предупреждал: «Се, иду как тать…». «Тать» означает — вор, разбойник; беседуя с литераторами, булгаковский иностранец «воровски оглянулся». Воланд назвал Левия рабом, Ивана — дураком, Маргариту — королевой, отнял старое имя и саму память о нем у мастера: «И рабов своих назовет новым именем». Имя — это очень важно. «Черный бог», «бог разбойников», — кричит потрясенный казнью Левий. Бог усмехнулся: двадцать веков спустя в Москве появляется «черный маг» Воланд с «шайкой разбойников». В новой шахматной партии он играет черными («… в смежных клетках, белой и черной, виднелись черные всадники Воланда»). По тем же правилам он пришел не с востока, как обещал ученикам Иисус, а с запада. И, конечно, ряженого богочеловека не узнали даже те, кто возвестил о его приходе — мастер и Иван Бездомый.
Надо особо отметить: сам Воланд прямо свое «инкогнито» не раскрывает — ни в Ершалаиме, ни в Москве. Как Иисус, которого Христом (Мессией) объявили ученики. Мага называет «сатаной» мастер — с точностью до наоборот! Тогда же в палате № 117 впервые прозвучало его новое имя — Воланд. В своей бесконечной доброте московский Мессия позволяет именовать себя «сатаной» и «плодом галлюцинаций» — как и в Ершалаиме, где он не обижался на «лжеца» и «собаку». Только доведенный до отчаяния двумя атеистами, гость пролетарской столицы в сердцах восклицает: «Поверьте хоть в то, что дьявол существует!»
Второй Мессия — «Искупитель». «Сегодня такая ночь, когда сводятся счеты», — говорит Воланд. Отсюда и тема денег в романе, особенно фальшивых. Понятным становится и эпизод со сдачей валюты. Искупление вины, прощение: Фрида, Пилат, Берлиоз, Иван, Варенуха, фиолетовый рыцарь, Николай Иванович… «Кот…, откуда-то добыл печать, по всем правилам подышал на нее, оттиснул на бумаге слово «уплочено».
И, наконец, Мессия, как обещал, «отделил агнцев от козлищ». Увы, даже самые лучшие из «агнцев» не заслужили Свет!
Каноны соблюдены. Христиане ждут, что Мессия восславит Иисуса в день второго пришествия — об этом и шла речь на Патриарших прудах. Он должен явиться перед «концом времен», «в день, которого не бывало». Сделано! В Москве «небывало жаркий закат». С четырех концов загорелась столица, плавится солнце, разламывается луна, «тьма пришла» — все признаки надвигающегося Апокалипсиса! Маргарита разбивает часики — «и времени уже не будет». Далее: «… нет уже давно и самого города, который ушел в землю и оставил по себе только туман».
Все счеты сведены. Исполнилась: «придет же день Господень, как тать ночью, и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят…».
Христиане ожидают Иисуса. «Мастер и Маргарита» — роман о втором пришествии. И о том, как Мессию опять не узнали: не случайно Булгаков подчеркивает, что лицо Иешуа — «обезображенное», «неузнаваемое».
«Лысеющий лоб» Воланда, изборожденный страданием, разве это не ясный намек на Лысую гору, чье второе название — Лысый Череп?
«Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл», — говорил Иешуа. В «Откровении» Иоанна Богослова перед Божьим Престолом расстилается море, «подобное кристаллу». Светило над Новым Иерусалимом — блистающий кристалл. А у Воланда — чудесный хрустальный глобус! Он дарит Маргарите золотую подкову, усыпанную бриллиантами: буква «омега» — знак счастливого конца «Все будет правильно!» — обещает маг. «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец», — так называл себя Тот, Кто говорил с Иоанном Богословом. Но он же сказан «Я, Иисус…»
Средневековые художники, выполнявшие иллюстрации к «Откровению», обычно изображали триединого Бога в виде сияющего треугольника. Этот же знак мы видим на часах и портсигаре Воланда: «На крышке его сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый треугольник»…
А бал в квартире № 50 — это, конечно, праздник пятидесятницы. «Ну, натурально!» — сказал бы Коровьев. В тот день Дух Божий сошел на учеников Его, и три тысячи неофитов присоединились к ранее уверовавшим («Народу!» — тут Коровьев ухватился за щеку, как будто у него заболел зуб…».) «Сошествие Духа» наблюдалось в конце бала: «Разве я позволил бы себе налить даме водки? Эго чистый спирт!» «Дух» по-латыни — «спиритус». Если верить Библии, Дух этот сошел на каждого из учеников в виде языка пламени. У Булгакова — пожары: «загорелось как-то необыкновенно…» Не символ ли это, не знак ли чего-то другого? «Огонь пришел Я низвесть на землю и как желал бы, чтобы он уже возгорелся». «Огонь» Иисуса «необыкновенный»: огонь Истины, Слово Божие…
…Версия о втором пришествии выстроилась прямо-таки с подозрительной легкостью. И чудится ехидная усмешка Михаила Афанасьевича. Увы, читатель, очень похоже на то, что посмеялся над нами Булгаков.
Казни-то ведь никакой не было! «Померещилось», — объяснял Иешуа Пилату, идя по лунной дорожке. В Ершалаиме померещилась казнь, в Москве, как явствует из эпилога, никто никого не отравлял и никто не улетал из подвала — Маргарита тихо скончалась у себя в особняке, мастер — в палате № 117. Может, и не встречались они никогда, не горела рукопись, да и рукописи-то никакой не было? Ничего не случилось и с булгаковской Москвой — никакого Апокалипсиса и «конца времен».
«Померещилось»…
Вспомним: кто был непревзойденным мастером иллюзий? Кто искушал Иисуса, показывая ему «все царства мира и славу их»?
Сатана.
«Воланд махнул рукой в сторону Ершалаима, и он погас…»
А Иешуа?.. Родился не в Вифлееме, а в Гамале — «на севере». Но библейский север — сторона дьявола: «Выше звезд божьих вознесу престол мой, и сяду на горе в сонме богов, на краю севера». Иешуа назван «бунтовщиком» и «мятежником» — аллюзия на бунт Люцифера и апокалиптическую «Войну в небесах». С библейским «змием» и «драконом» роднит его и то, что он назван «обольстителем народа». Отчетливо прозвучало и слово «лжец». Эго же атрибут сатаны: «лжец и отец всякой лжи»! «Утренней звездой» назвал себя Иисус в «Откровении». Но Венера — звезда Люцифера! Не случайно Венера трижды поминается в романе, а в конце главы «Погребение» «на другом конце неба было видно беловатое пятнышко утренней звезды»!
…Снята первая печать: Иешуа и Воланд — это одно. «Два в одном — всего три», — говорят оккультисты Востока и Запада. Божественная Триада. Воланд пытается объяснить это Левию Матвею — впрочем, без малейшей надежды на успех: «Что бы делало твое добро, если бы не существовало зло?»
… Если в тексте есть тайный сюжет, то все «внешнее» — камуфляж. Мистификация. Похоже на шахматную доску, укрытую платком. Фигуры угадываются: вот — конь, это — король… Но какой — белый, черный? Все они — ряженые.
Внешний сюжет «Мастера…» выдержан в парадигме христианства — от страстей Голгофы до народных суеверий о «нечистой силе». Христианскую мысль движет оппозиция Иисуса и Сатаны. Или — или… Единый космос рассыпался на мельчайшие осколки в разбитом зеркале биполярного отражения. Вот почему в булгаковском романе все разбито — стекла, зеркала, часы, витрины, дорожный знак, пенсне… «Мелькнула луна, но уже разваливаясь на куски…», «ломаное солнце» сверкает в тысячах окон…
Но те, кто записывал, «ничему не учились и все перепутали», — убеждает нас Иешуа, ставший Воландом. «Все едино» — совсем не христианская мысль. Сквозь тонкий флер ершалаимской драмы явно просвечивает нечто иное…
ВТОРАЯ ПЕЧАТЬ ВОЛАНДА
Начало романа — спор о существовании Иисуса. «Невежественный» Иван изобразил Христа «ну совершенно как живого», а «образованный» Берлиоз утверждал, что Иисуса никогда не было в живых. «Нет ни одной восточной религии, — говорил Берлиоз, — в которой, как правило, непорочная дева не произвела бы на свет бога…» Он вспомнил Озириса, Таммуза, Мардука, Вицлипуцли, Атгиса и целый ряд других Спасителей, демонстрирующих поразительное сходство в обстоятельствах рождения, жизни и смерти. Христиане не придумали ничего нового, и сама история казни Христа — «простые выдумки, самый обыкновенный миф». Берлиоз исправно повторяет главный довод «образованных» атеистов — но зачем? Здесь — момент истины: редактор в чем-то ошибся, и его голова незамедлительно покатилась по булыжнику Бронной.
«Самый обыкновенный миф»?..
«Мифы суть сосуды, — учил Платон, — носители великих истин, весьма достойных, чтобы их искали».
Кажется, яснее не скажешь! Но мы высокомерно уподобляем древних маленьким детям: громыхнул гром — видно, кто-то очень большой ударил своей дубиной. Либо — олицетворение природных циклов. Боги как персонажи сельхозкалендаря: праздник Диониса — к сбору винограда…
«Мифы суп, сосуды…»
Образованный читатель увидит в романе массу аллюзий на мифы индийские, иудейские, греческие, иранские, египетские, скандинавские… Нужно только различить знакомые символы в пестром узоре внешнего сюжета. Этот первый слой скрытых образов «Мастера…» еще достаточно прозрачен. Единственная трудность состоит в том, что знаки и атрибуты каждого из богов угадываются в словах и действиях многих персонажей, прячутся в самых неожиданных закоулках текста. Известно увлечение Булгакова магией букв и чисел, и в своем последнем романе писатель виртуозно выстраивает шарады из нот, цифр, цветов, минералов, металлов, растений, животных и т. д.
…В самом начале романа и почти в конце Воланд как-то немотивированно хохочет. Бесполезно искать здесь «психологию» — это символ. Заметим, что слово «хохот» употреблено четыре раза. Немотивированный повтор слова — верный признак шифра. Иван называет таинственного незнакомца «заграничным гусем»: хохочущий гусь — намек на древнеегипетского гуся-демиурга, Великого Гоготуна, снесшего золотое яйцо Вселенной. Хохот — его божественный атрибут, поэтому Воланд «никого не испугал и смехом этим не удивил». Не случайно маг и его свита поселились в квартире ювелира Фужере — Булгаков намекает на знаменитого Фаберже, чьи золотые пасхальные яйца украшают лучшие музеи мира.
Первый в перечне Берлиоза — «египетский Озирис, благостный бог и сын Неба и Земли», умирающий и воскресающий благодетель человечества. Он — бог-цивилизатор: отменил кровавые жертвоприношения, смягчил нравы, обучил ремеслам. Убит братом Сетом. Озирис изображался в виде спеленутого человека-мумии. Можно признать случайным то, что Иешуа несколько раз назван «связанным». Но и поэт Бездомный в клинике — «спеленутый, как кукла». Озирис — «он-нофре», «доброе существо», Иешуа Га-Ноцри всех называет «добрыми людьми». На некоторых изображениях бог держит виноградную лозу или оплетен ею. Этот символ часто встречается в романе. Фигуру доброго бога всегда окрашивали в зеленое: зеленый цвет преобладает в «Мастере…» Озирис — спаситель душ, владыка живущих после смерти.
Каменный жук на груди Воланда — это тоже Египет: гемма фараонов. Жук-скарабей — символ бога утреннего солнца Кхепри (Воланд: «…кхе…кхе…саркома легкого…»). Вечернее солнце у египтян олицетворял бог Тум (Атум): в сцене, где Маргарита заходит в квартиру № 50, писатель зачем-то трижды повторяет слово «тумба». А зачем в романс кричат: «Ба!» и тоже трижды? Интересное совпадение: словом «ба» древние египтяне именовали человеческую душу. В романс целые россыпи междометий «ах». А также чересчур много… луны: «Луна властвует и играет, луна танцует и шалит…» Между этими множествами существует прямая связь: «Ах» на языке строителей пирамид — «луна»! Да и в какой еще стране кот — «древнее и неприкосновенное животное»? Но там же была и великая небесная корова, символическая мать, кормящая фараонов молоком мудрости: «Коровьев»?.. Но Коровьев — «хормейстер», у него усики — «как перья»: бог солнца, соколиноголовый Хор (Гор)!
Видимо, для автора особое значение имело слово «сеть»: пять раз подряд на одной странице! «Я сделаю вас ловцами человеков», — обещает Иисус рыбакам. Сети видны и на некоторых изображениях буддийского Майтрейи — «Грядущего Господа». Но у Булгакова сеть появляется в той самой главе, где чекисты пытаются арестовать Бегемота. Сет — один из главных богов египетского пантеона, а бегемот — посвященное ему животное! Завоеватели Древнего Египта — гиксосы — соединили это имя со своим божеством Ан (Небо) и получили Сет-ана. По другим источникам — Сат-ана. Не отсюда ли булгаковский «сатана»? Воланд — «иностранец», Сет (Сетан, Сатан) — «бог чужих стран». Азазелло назван «демоном безводной пустыни», Сет — бог пустыни. Не случайно и Бегемот рассказывает о своих блужданиях по пустыне. А в самом начале первой главы — там, где Булгаков на целый абзац растянул ту простую мысль, что вокруг собеседников никого не было, он зачем-то подчеркнул еще раз: «Пуста была аллея». Сет — «бог разрушительного солнечного жара». В романе — «раскаленная» Москва «в час небывало жаркого заката». И «солнце, с какой-то необыкновенной яростью сжигавшее в эти дни Ершалаим». «Коллаборационизм» Сет-ана привел к тому, что после изгнания гиксосов он стал богом зла (Левий Матвей: «Я к тебе, дух зла!..»). А его главные священные животные — бегемот, осел, свинья сделались «отвращением для богов». Воланд смотрит на свиноподобного Николая Ивановича «с отвращением». Иешуа: «У меня и осла-то никакого нет, игемон…» К именам животных Сета прибавлялись такие эпитеты, как «буря», «ураган», «мятежник», «восстание» — все эти слова встречаются неоднократно. В начале своей «карьеры» Сет считался покровителем царей (у Воланда — «бал ста королей»), но позже его очернили. Сравните: Иван в поэме рисует Христа «черными красками», Левий Матвей в гневе кричит своему богу: «Ты черный бог!» В битве двух богов Сета и Гора есть пикантный момент: Гор лишается глаза, а Сет теряет мужское достоинство. Воланд удачно совмещает черты обоих врагов: его правый глаз — мертв, и, конечно, он — холостой и «совершенно безопасный иностранец»!
Любопытно и поучительно: в период Древнего Царства Сету приписывали победу над змеем Апопой, но уже в Среднем Царстве опальный Сет, спаситель Солнца-Ра и победитель Тьмы-Апопы, непостижимым образом сам становится темным богом Сетом-Апопой. Затем история повторяется: один из победителей Сета — светлый бог мудрости Тот — через многие столетия обернулся темным божеством, повелителем луны и проводником в царство мертвых. Мало того, Тоту переходит исконный титул Сета — «бог чужеземных стран». А западный оккультизм издревле объединяет египетского Тота, греческого Гермеса и римского Меркурия в одну легендарную личность — Гермеса Трисмегиста, первого цивилизатора человечества.
Как сказал бы Коровьев — «прошу заметить»: булгаковский мастер — с маленькой буквы. А все булгаковеды, словно сговорившись, пишут с большой. Но истинный автор «романа о Пилате» — Воланд. Не случайно рассказ о казни он начинает словами из романа мастера. Прямо по тексту. «В белом плаще с кровавым подбоем…» И потому мастер мгновенно узнает «иностранного консультанта», описанного Иваном: «Воланд!» А буква М, вышитая на шапочке Маргаритой, — перевернутая W — «двойное вэ» Воланда. Он — Великий Мастер — Гроссмейстер, — играющий свою партию живыми фигурами: «Шахматные журналы заплатили бы недурные деньги, если бы имели возможность ее напечатать». Но буква М и сама по себе означает «великий» — в буквенной символике средневековых чернокнижников: от греческого «мега» или древнеиндийского «маха». Булгаков упорно именует Воланда магом — «маг» в переводе в древнеперсидского — «великий»!
«Трижды романтический мастер», — сказал Воланд. В первых редакциях — просто «романтический». Нет ли здесь ключа? Трижды… Мастер? Три буквы М — мастер, Маргарита, Воланд (М — перевернутая W!)
«Мега» — «великий», «мегист» — «величайший». Три «М» — «триждывеличайший»? По-гречески — «трисмегист». «Тот Гермес Меркурий Трисмегист — Мастер всех наук и искусств, Знаток всех ремесел, Правитель трех миров, Писец Богов и Хранитель Книг Жизни» — так титулуют эту таинственную личность черные книга западного оккультизма (не забудем: «черные книги» — темные, секретные. Иначе говоря, зашифрованные!) В эпоху эллистического Египта почитание Трисмегаста — бога мудрости и письма — достигло апогея. Он именуется также «распределителем времени»: «Праздничную полночь приятно немного и задержать», — говорит Воланд, остановив луну. Не случайно алмазный треугольник украшают именно часы. Это — атрибут «распределителя».
Маг Воланд — Левию Матвею: «… не успел ты появиться на крыше, как уже сразу отвесил нелепость, и я тебе скажу, в чем она — в твоих интонациях…»
Сравним: «Тот — великий магик и умеет произносить волшебные изречения с правильным ударением и интонацией» (Иллюстрированная история религий». — М.: 1899).
Воланд объясняет свой приезд желанием разобрать рукописи одного чернокнижника. Ясный знак: булгаковская книга также зашифрована. И писатель так настойчиво повторяет: «Прошу заметить! Воланд — профессор, историк, полиглот, «князь тьмы». Иначе говоря — Мастер, Знаток, Хранитель, Правитель — титулы Трисмегиста. А также «Писец Богов»: «Я лично присутствовал…» Большинство персонажей романа — литераторы («писцы»). Писец-секретарь Пилата, «ихний секретарь» — рекомендуется Коровьев. А сочиняют в «Мастере…» все поголовно: романы, поэмы, истории болезни, доносы, телеграммы, протоколы… Иван Бездомный клянется не писать стихов: «Я другое хочу написать…»
Гермес, бог письменности — «Трижды величайший». Булгаковский мастер — «трижды романтический». «Трижды романтический» — три «ро». «Ро» — «царь». По-древнеегипетски. А в древнегерманском языке «ро» — «славный». Эта морфема прослеживается в именах — Роберт, Роджер, Роман… Воланд — «пожалуй, немец», и три «ро» — «триславный. Но именно так переводили титул Гермеса русские авторы в начале нынешнего века.
«Люди — смертные боги. Боги — бессмертные люди. Счастлив будет тот, кто это поймет!» — так говорил триждывеличайший Мастер. Тот подарил египтянам буквы и числа, вел летопись, предсказывал грядущее. Греки звали его Гермесом, посредником между богами и людьми. В Древнем Риме он был известен как Меркурий. Его алхимический символ «ртуть», «его» день недели — среда. Именно в среду маг появился в Москве и предсказал судьбу Берлиозу: «Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть — несчастье…» Астрологический антураж не случаен: Меркурий считался также покровителем магии и астрологии. Астрологи знают, что символический цвет планеты Меркурий — желтый. Не потому ли Маргарита вышивает букву М желтым шелком, а в руках у нее — желтые цветы?
На великие тайны наброшено цветистое покрывало мифов: один из них представляет крылатого вестника богов покровителем торговцев, шулеров и фокусников. «Парижский магазин» в Варьете, деньги-оборотни, сон Босого, сцена наставления буфетчика и рассказ Коровьева о квартирном аферисте — веселый намек на широкоизвестную ипостась Меркурия.
«Я — сторожевой пес Божественного Пастуха!» — говорил Гермес. Трость Воланда — с набалдашником в виде собачьей головы. У Пилата — гигантский пес Банта. О собаках благожелательно отозвался Иешуа. Маргарите перед балом надевают золотую ладанку с изображением черного пуделя, под ноги ей положили подушечку с тем же пуделем, но вытканным золотом. Мелькнул в романе и розыскной пес Тузбубен. Персонажи Булгакова без конца рычат и скалятся, и даже Бегемот тявкает! Очень многозначительный намек — и, возможно, не только на Гермеса: Левий Матвей видит собачий череп на Лысом Черепе, где, по преданию, захоронен череп Адама…
…Но как все сплелось! Озирис, Сет, Алопа, Тот… В древних и современных оккультных книгах Трисмегист изображается попирающим Тифона, злого дракона. Но от дракона же — «Великого Огненного Дракона» — он получил знание о природе мира и сути богов. У Булгакова черепица Ершалаимского храма — как чешуя дракона. А «облачный змей» Алопа, «повелитель тьмы» — то самое страшное черное облако, наползающее с запада: «Тьма пришла в Ершалаим со стороны Средиземного моря…» Булгаков уточняет: «Странную тучу принесло со стороны моря… Она уже навалилась своим брюхом на Лысый череп…» И сам Воланд — как туча, как древний облачный змей Алопа: «Плащ Воланда вздуло над головой всей кавалькады, этим плащом начинало закрывать вечерний небосвод…»
Гермес Трисмегист — проводник в царство мертвых, Спаситель. «Я поведу вас к спасению», — говорил он.
«По этой дороге, мастер, по этой!..» — такими были последние слова Воланда, провожающего влюбленных в жизнь после смерти.
«Блажен будет тот, кто пойдет по дороге Озарения!» — последняя строчка из единственного трактата Гермеса, дошедшего до наших дней. Эго — «Изумрудная скрижаль», инструкция по духовной трансмутации. Она была вырезана на огромном плоском изумруде — не оттого ли весь роман залит зеленым герметическим светом? Зеленеют липы на Патриарших, бухгалтерские бланки, доллары в сортире. Зеленая лента на шляпе буфетчика, зеленая лампа и зеленая клеенчатая сумочка, зеленоспинные ящерицы и зеленое платье госпожи Тофаны… «Луна заливала площадку зелено-ярко». И — «брынза не бывает зеленого цвета, это вас кто-то обманул».
Сияет правый глаз Воланда, а левый — мертв. В другом месте Булгаков называет левый глаз мага «колодец всякой тьмы и теней». Солнце и луна: правый глаз человека соотносится с солнцем, левый — с луной. Это — из знаменитой «Ятроматематики», древней книги по врачеванию, приписываемой Гермесу. Но почему луна — «обитель всяких теней?» Одна из ипостасей Тота-Гермеса — владыка луны, царства душ, ожидающих нового воплощения. Если угодно — чистилище. Космос, по Гермесу, разделен на две части: подлунный мир и сияющий эфир (свет). Мастер не заслужил свет, и царь подлунного мира, «повелитель теней» Воланд наградил его покоем. Обыгрывается и слово «эфир»: «Пойду приму триста капель эфирной валерьянки!» — говорит Коровьев.
Луна «царствует» в романе, но в облике Воланда и его свиты преобладают солярные знаки. Меркурий — околосолнечная планета. Древние даже считали ее «тайным Солнцем». Коровьев: «Солнце склоняется, нам пора». Каменные львы в Ершалаиме, застежки в виде львиных морд, Азазелло — огненно-рыжий, Бегемот, позолотивший усы… Все это — солнечная символика. Булгаков поразительно настойчив: наигравшись «в войну» с агентами ОГПУ, кот улетел — «смылся в заходящем солнце»!
Булгаков искусно обыгрывает атрибуты солнечного Гелиоса — шар (хрустальный глобус Воланда — «освещенный с одного бока солнцем»), рог изобилия (кушанья и напитки в устрашающих количествах), летающие кони, солнечные часы, горы (Воробьевы), роскошный дворец, хитон… Не забыты и второстепенные детали мифа. Именно с Гелиосом связана тема яда («Яду мне, яду!») — этим занимались дочь и внучка солнечного бога — Цирцея и Медея. Волшебная мазь, подаренная Маргарите, вызывает в памяти волшебную мазь Гелиоса, которой он намазал своего сына Фаэтона. Намек на ту трагическую историю остроумно спрятан в эпизоде прибытия Маргариты на бал: «буланая открытая машина», которая «обрушивается» (!) на остров — это, безусловно, фаэтон — распространенный в 30-е годы тип открытого автомобиля с мягким откидным верхом. После гибели Фаэтона его сестры — гелиады (Гелла?) — очень опечалились.
В «ершалаимской» части романа щедро выписан красавец-легат Аполлон! Даже плащ, живописно переброшенный через левую руку, вызывает ассоциации со знаменитой статуей Асохара Случайность? А не припомните ли, как звали председателя Акустической комиссии, который требовал непременного разоблачения фокусов? Аркадий Аполлонович! Между прочим, солнечного Аполлона называли также Музагетом — «повелителем муз». Какое прекрасное совпадение: известный балет «Аполлон-Музагет» был создан И. Стравинским, однофамильцем булгаковского профессора из «дома скорби»! Кто будет спорить с тем, что Маргарита — типичная муза, вдохновляющая мастера? Буква М — печать Аполлона? А почему, собственно, «мастер»? М-астер… Астер, Астерос?.. Но Астерос — остров, на котором родился Аполлон!
Солнечный бог по совместительству является Мойрагетом — повелителем мойр, богинь судьбы, прядущих нити человеческих жизней. Отсюда спор Иешуа и Пилата о волоске, на котором подвешена жизнь. И о том, что «перерезать волосок уж, наверно, может лишь тот, кто подвесил». А также спор Воланда и Берлиоза о том, кто управляет судьбой. И. конечно, солнечный бог «нс любит электрический свет»!
Аполлона часто изображали рядом с крылатым львом — грифоном. В свите Воланда — громадный летающий кот. Известно, что одно время бог отрабатывал какую-то повинность — пас коров. Коровьев?.. Многократно эксплуатировался античными скульпторами сюжет «Аполлон и ящерица» — греки заметили, что это животное не боится солнечных лучей. У Булгакова: «Не обращая никакого внимания на зеленоспинных ящериц, единственных существ, не боящихся солнца». Через пару страниц снова: «… бегающих вокруг него ящериц». Священные животные Аполлона — ворон, волк и мышь. Все это в романс присутствует: через оцепление вокруг дворца Ирода «мышь не проникнет», «Вульф!» — крикнула женщина Ивану, когда тот пытался вспомнить фамилию иностранца («вульф» — «волк»). Волчьи глаза Пилата, волчий клык Азазелло… Большой черный ворон сопровождал мага в ранних редакциях романа, а в одном из вариантов был даже целый «вороний эскорт». Но в последней редакции осталось только «небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно чертили черные птицы…»
Аполлон — прорицатель. Его главное святилище в Дельфах было выстроено над расщелиной, из которой исходили сернистые газы. Жрица сидела на трехногом деревянном стуле — триподс — над отверстием и в опьянении вещала волю богов. Трехногий табурет в эпизоде с буфетчиком (четвертая ножка отломилась), на трехногом табурете сидел на Лысой горе Афраний. А в комнате Воланда пахло серой! «Я форменный пророк», — заявил кот. И не случайно в романе так много пророчествуют.
Аполлон — бог врачевателей. Маргарита — Воланду: «Вылечите его, он стоит этого!» Пилат — Иешуа: «Ты великий врач?» Тема болезни и исцеления в романе — одна из главных, уступающая разве что теме искусства. Аполлон как покровитель искусств особенно известен. Французский искусствовед Рене Менар (Мифы в искусстве старом и новом. — СПб.: 1900) писал об Аполлоне как о боге гармонии, «возвращающем покой тревожным душам». Булгаков: «Он не заслужил свет, он заслужил покой!» Иешуа родился «на севере» — намек на знаменитую страну гипербореев, находившуюся, как известно, под особым покровительством Аполлона.
Лучезарный бог — основатель городов: Воланд и Пилат озабочены умонастроением горожан. Аполлон — Алексикакос, Отвратитсль зла: «Вот кого я с особенным удовольствием отпущу, — сказал Воланд, с отвращением глядя на Николая Ивановича». В этом же ряду — сцены с бароном Майгелем, Могарычем, Варенухой, Лиходеевым и прочими мелкими злыднями. Но Азазелло и Абадонна — тоже аспекты бога солнца, сочетающего рациональную ясность и блеск вдохновения с темными силами стихий. Аполлон — помощник в войнах (Абадонна), его смертоносные стрелы разят без промаха (Азазелло), бог сдирает кожу с самонадеянного силена Марсия (опять Азазелло: «… он видывал не только голых женщин, но даже женщин с начисто содраной кожей…») Авторы энциклопедии «Мифы народов мира» отмечают темную ипостась Аполлона — он «демон смерти, убийства…» Огненнорыжий Азазелло в последней главе «летел в своем настоящем виде, как… демон-убийца».
По какому-то божественному закону каждому светлому богу положено сразиться и убить «свое» чудище — змея, дракона, быка или что-нибудь в этом роде. Аполлон «отметился», убив страшного змея Пифона.
Но и персидский Митра — бог солнца, справедливости и милосердия (Воланд: «Я о милосердии говорю!»). Культ Митры проник в Римскую империю на несколько десятилетий раньше христианства. Римский историк Дупий пишет, что Митра, как и Христос, был распят на кресте и воскрес на третий день. Религию солнечного бога принесли волхвы-кудесники из североиранского племени магов. Воланд — «маг». А Берлиоз, поучая Ивана, приводит эпизод с посещением волхвов из множества прочих библейских истории. Бог солнца умирает и воскресает: в Ершалаиме — утро новой эпохи («Солнце, подымающееся вверх над конными статуями гиплодрома…»), в Москве — вечер («Солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо…»).
«И был вечер, и было утро…»
Солнечный бог Митра («… его лицо навеки сжег загар»), юноша, родившийся из камня, убивает ножом быка. Бык — древний символ Земли. Новая кровь, новое человечество… В булгаковском романе подозрительно много разговоров о том, кого и как зарезать. Чуть ли не на каждой странице блистают клинки и острия самых разнообразных размеров и форм: ножи, шпаги, мечи, пики… От ножа гибнет Иуда, Маргарита мечтает поразить ножом Латунского «прямо в сердце», копьем закалывают Иешуа и разбойников, игла колет в сердце Берлиоза, Поплавский выхватывает паспорт «как кинжал», Левий Матвей крадет хлебный нож. Нож и у продавца Торгсина: «Острейшим ножом, очень похожим на нож, краденный Левием Матвеем, он снимал с жирной плачущей розовой лососины ее похожую на змеиную с серебристым отливом шкуру». И даже любовь у Булгакова поражает «как финский нож»!
Трость и шпага — атрибуты Воланда. Трость и меч — у Митры. На древних изображениях Дьвиноголового Митру туго обвивает змея. Перед тем как свистнуть на прощание, Коровьев «завился как винт». А желтая буква М, вышитая на шапочке мастера, — ясный символ солнечного Митры. Как и буква W — перевернутая М. Историк Мэнли П. Холл в своем знаменитом «Энциклопедическом изложении масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской философии» пишет о посвящении кандидата в высшую степень культа Митры: «На третьем уровне ему давался колпак, на котором были начертаны или вытканы знаки…» Шапочка мастера — митраистский колпак? «Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак», — сказала Маргарита Ее омовение в потоке крови перед балом — тоже из митраистского культа: «Этой кровью я смываю с тебя все грехи!» — так говорил Максим Эфесский, посвящая в мистерию солнечного бога римского императора Юлиана.
Воланд — Митра? Тогда понятен ответ Азазелло: «Мне больше нравится Рим». Хорошо объясняется и «собачья» символика в этом культе собака — символ искренности и преданности. Митра — четырехкрылый. Воланд — от латинского «volans» — крылатый!
Самые проницательные исследователи поняли «закатный роман» как пророчество о конце света: «Но не столько страшен палач, сколько неестественное освещение во сне, происходящее от какой-то тучи, которая кипит и наваливается на землю, как это бывает только во время мировых катастроф…» Это подтверждают и булгаковские черновики — найдена запись об известном пророчестве Мишеля Нострадамуса: в 1943 году мир постигнет катастрофа. А в одной из ранних редакций романа действие происходит именно в 1943 году.
Ершалаим — «утро», Москва — «вечер». Будет ли новый рассвет?
«Мастер шел со своей подругой в блеске первых утренних лучей через каменистый мшистый мостик…»
В мире умирающего и воскресающего Митры нет смерти, нет ночи небытия — вот почему в последней главе Воланд произносит свою загадочную фразу о рассвете — «непосредственно после полуночной луны».
Митра Зенд-Авесты — хранитель договоров (договор Воланда с дирекцией Варьете), устроитель социума («Я открою вам тайну! Я вовсе не артист, а просто мне хотелось повидать москвичей в массе»), покровитель семьи. И не случайно на древних барельефах Митру изображали с факелом в руке — он божество из пантеона зороастрийской Персии, наместник Духа Добра и Света Ормузда.
…Горят квартира, подвал, ресторан, гастроном. Горит рукопись. «Вечно пылал огонь в печке мастера» и в камине «нехорошей квартиры»…
«— Тогда огонь! — вскричал Азазелло, — огонь, с которого все началось и которым мы все заканчиваем».
Это — маздеизм, древняя религия персов-огнепоклонников, последователей Зороастра. У них вечный огонь в домашних алтарях, они возжигали костры на башнях и высоких холмах. Зороастрийцы радостно и спокойно ожидают конец света. После чего праведники возродятся и будут жить вечно в «расе прозрачных людей»: «И туг знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин…» Мах (Маг) маз-деистов — лунный дух. А в библейские времена были известны маги — племя или секта зороастрийцев. Их также называли волхвами: ВОЛАНД — ВОЛ-ЛАНД — «Страна волхвов?» В начале нынешнего века маздеистские общины в Персии, Индии и на Ближнем Востоке называли себя гебрами. На фарси — «иностранцы». У Булгакова — «иностранный консультант по магии». Маздейский бог добра и света Ормузд (по-авестийски — Ахура Мазда), как и Воланд — с одним сияющим глазом. Темный, злой полюс, противостоящий Ормузду, — его брат-близнец Ариман: булгаковский Ариман — один из своры литераторов, затравивших мастера. Митра — посредник между светом и тьмой, примиряющее (объединяющее?) начало.
С четырех сторон горит булгаковская Москва: «… загорелось как-то необыкновенно, быстро и сильно, как не бывает даже при бензине…»
Любопытно: слово «мастер». некоторые лингвисты выводят из авестийского «мазда» — «мадрый». Мазда — мастер — М?..
… «Полыхнул белым и синим огнем» алмазный треугольник Воланда — древний знак Божественного Огня. Булгаков поджигает подвал мастера и словно говорит нам: смотрите, вот с чего все начиналось! Воланд оглядывается «воровски»: великий «вор» Прометей украл на Олимпе огонь и принес его людям. Титан доставил огонь людям на Землю в полом стволе нардекса — деревянный цилиндрик обернулся примусом Бегемота Прометей, как и египетский Тот, считается основателем цивилизации: Эсхил сообщает, что Титан научил людей плавить металлы, строить дома и корабли, запряг в ярмо быка, изобрел парус. В Варьете Прометей — Воланд подводит печальный итог: «аппаратура» не сделала людей милосерднее.
Знаки булгаковской тайнописи — как золотые крупинки, мерцающие на песчаных дорожках внешнего сюжета. Воланд не любит электрический свет? Неудивительно: подобно библейскому сатане, сброшенному с неба на землю, Прометей провел сотни лет во тьме Тартара — прелюдия к пытке на кавказской скале. Бог — спаситель, бог — мученик… Но вот орел, терзавший печень богоборца, убит, поэтому в квартире № 50 висят береты Воланда и его свиты с орлиными перьями! Такие же перья — на шлеме легата. Булгаков-врач дал точный симптом «исклеванной» печени: лицо Воланда «словно навеки сжег загар». И, разумеется, в книге присутствуют множество титанических персонажей и предметов: «великан Крысобой», портсигар Воланда — «громадных размеров», «сверхъестественных размеров». — очки Берлиоза, сургучная печать на двери — «огромнейшая». Громадные залы, «гигантский пес» Банга, огромные — кот Бегемот и грач-шофер, «румяногубый гигант Амвросий…» А «сто тысяч — громадная сумма!»
Но главное — библейский сатана лишен дара предвидения. Эго — догмат. Между тем булгаковский «сатана» только и делает, что предсказывает! Берлиозу: «Аннушка уже купила масло…» Прогноз барону Майгелю: «… это приведет вас к печальному концу не далее чем через месяц». Буфетчику — о его скорой кончине. Мастеру — о сюрпризах, которые принесет роман. Обобщающий прогноз: «Все будет правильно.» И, наконец, Воланд — Левию Матвею: «Ты с чем пожаловал, незваный, но предвиденный гость?..»
«Предвиденный»!
Имя «Прометей» буквально означает — «предвидящий», «знающий наперед». А огненный глаз Воланда, вписанный в сияющий треугольник Огня — его истинный знак, символ Божественного Предвидения.
… «Немец». Воланд отвечает на вопрос Берлиоза о семейном положении: «Один, один, я всегда один…»
«Один». — три раза: верный признак шифра! Древнегерманский Один (он же — Вотан) — бог мудрости, колдовства и пророчества. Знакомый набор! Он принес людям волшебные буквы — руны — и добыл «мед поэзии». Одноглазый Один («… правый глаз мага пуст, черен и мертв*) — умный, насмешливый демиург. Особая примета — чрезвычайно высокий рост. Бог-странник (Иешуа — «бродяга», Воланд — «высокого роста», «путешественник»), бог, принесший себя в жертву, он умирает, распятый на дереве и пронзенный копьем («… и тихонько кольнул Иешуа в сердце*). Бог умирающий и воскресающий, покровитель мертвых… Золотой дворец Одина — Вальхалла — обитель погибших героев: там они живут, пьют, любят, сражаются и умирают, а наутро воскресают вновь. Воскресает и съеденный ими кабан (ср.: Николай Иванович, превращенный в борова. Воланд: «На кой черт и кто станет его резать?..») Роскошные залы Воланда — это из мистерии Одина. Девять залов-миров, через которые должен бесстрашно пройти кандидат: «… надо облететь залы, чтобы почтенные гости не чувствовали себя брошенными».
Как и у Булгакова, в культе Одина присутствуют огромный плащ, мертвые вещающие головы и кубок из черепа — из него должен выпить посвящаемый. Птица Одина — ворон. Как мы уже отмечали, она сопровождает Воланда в первых редакциях романа. Эвфемизмические имена северного бога — Игг («Страшный»), Хор («Высокий»), Гримнир («Скрывающийся под маской») — уже известные нам знаки Воланда. Тацит описывает Одина, как германского Меркурия, отмечая, что ему посвящен тот же день недели — среда. День, в который Воланд появился в Москве и сказал: «Меркурий — во втором доме…»
«Все будет правильно», — обещает Воланд. «Правильно» — по-гречески «орфос». Воланд, как мы помним, — смуглый. А многие исследователи мифов полагают, что имя «Орфей» восходит к омониму «орфос» — греческому слову («темный»). На этом основании теософы прошлого века делали вывод о том, что Орфей — выходец из Индии. Его почитали как «отца музыки»: Коровьев — «бывший регент и запевала». Орфей — в окружении зверей. Регент везде появляется в компании кота Бегемота. Орфей спускается в ад и зачаровывает его обитателей музыкой — даже Сизиф оставил свой камень! Хормейстер Коровьев-Фагот дезорганизует работу советского учреждения: «…помолчат минуты три и опять грянут…» А прощальный свист регента на Воробьевых горах?! «С корнем вырвало дубовое дерево», «выплеснуло целый речной трамвай…» Великолепная аллюзия на известные эпизоды орфического мифа: о деревьях, которые вырывали корни из земли и бежали, чтобы послушать музыку, а также о корабле «Арго», который сам сошел в морс, повинуясь звукам волшебной лиры. Смерть Орфея — его разорвали на части разгневанные женщины — и смерть Берлиоза: «… он прямо сказал, что Берлиозу отрежет голову женщина». Хорошо коррелирует с мифом и эпизод с ожившей на балу головой — голова Орфея, выброшенная на скалы, долгое время пророчествовала.
Орфей — цивилизатор Греции, боговдохновленный Учитель, принесший человечеству свет мудрости, идею мировой гармонии, первую космогоническую систему. Он облагородил культы, отменил кровавые жертвоприношения, учил о бессмертии человеческой души — умирающей и воскресающей. Теософы говорят о том, что Орфей принес свои знания из Индии, где его посвятили в тайные мистерии Востока. Много позднее Учитель был прочно отождествлен со своим учением — уже ранние философы-орфики утверждали его божественное происхождение, а мучительную смерть Орфея считали жертвой, принесенной человечеству. Но в булгаковском тексте играют отблески и других мифов. «Воланд широко раскинулся на постели». В другом месте: «Черный маг раскинулся на каком-то необъятном диване». И снова: «Воланд в сорочке сидел на постели». В Варьете маг восседает в кресле. Поразительное совпадение: «Бог этот обыкновенно изображался в удобной позе, полулежа или сидящим на троне…» — пишет уже известный нам Рене Менар о Дионисе — Вакхе.
Воланд — Вакх? В театре он появляется в маске: театральная маска — один из атрибутов веселого бога, изобретателя театра Священные животные Вакха — Диониса — черная пантера, тигр и рысь. Отряд кошачьих. Громадный черный кот Булгакова — пантера? Бегемот зачем-то рассказывает о том, как он «питался мясом убитого им тигра». А в другой главе кот сидит на тигриной шкуре. Вакх — великий путешественник, «бог-чужестранец». В каждом месте, где бог ненадолго останавливается, он учит жителей разводить виноградную лозу и понимать толк в вине. Воланд называет себя путешественником, а вино в романе льется рекой: извергаются фонтаны шампанского и коньяка, пьют фалсрнскос и цскубу, официанты несут над головой запотевшие кружки с пивом… «Вино какой страны вы предпочитаете в это время дня?» — спрашивает у своего гостя Воланд. Пьют водку, пьют абрикосовую, нарзан, воду и кровь: «Не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья…»
«Мастер и Маргарита» — вакхический роман: праздник в Ершалаиме, вакханалия в писательском ресторане, потрясающее зрелище в Варьете, бал и полночный ужин у Воланда, разгром гастронома и ресторана… И даже шествие литераторов за гробом Берлиоза у Александровского сада. Рене Менар — о вакханалиях позднего эллинизма: «Особенно роскошно и великолепно устраивались шествия в Александрии».
Маргарита: «Так это, стало быть, литераторы за гробом идут?» Р. Менар: «За колесницей шли писатели, поэты, музыканты, танцоры…»
«За гробом…» — намек на одно из имен Диониса — «Загрей». У Менара — клетки с птицами и медведи. То же самое — «бальные ухищрения Бегемота»: «Попугаи разлетелись, как я и предсказывал!» О медведях упоминают Воланд после бала и Пилат в разговоре с Иешуа.
И, наконец, театральная тема, излюбленная Булгаковым, прямо отсылает нас к театрализованным представлениям вакхических мистерий. Кульминация древнего зрелища — титаны, разрывающие на части веселого бога, заставляют его смотреть в зеркало. Сравните: образ разбитого зеркала у Булгакова! Уже упомянутый Мэнли П. Холл пишет о тайном — эзотерическом — значении этой сцены: «После того как Вакх посмотрелся в зеркало и последовал за своим отражением в материю, рациональная душа разбивается на фрагменты».
Осколки зеркала — человеческие души: «город с ломаным солнцем, сверкающим в тысячах окон…»
Две чаши выпивает Маргарита на балу, из черепа — кровь барона, ставшую вином, и чудодейственную прозрачную жидкость в лафитном стакане. Дважды выпивают и вина, присланного Воландом: одна чаша — беспамятство, обморок, смерть, вторая — жизнь: «Тут мастер поднялся, огляделся взором живым и светлым…»
Две чаши — атрибуты Диониса. Исследователь мифов Г. Кайзер пишет: «Душа, выпивая эту чашу, пьянеет, она забывает свое высокое божественное происхождение, желает только воплотиться в тело посредством рождения и идти по тому пути, который приведет ее к земному жилищу, но там, к счастью, находит она вторую чашу, чашу разума, выпив ее, душа может излечиться или отрезвиться от первого опьянения, и к ней тогда возвращается воспоминание о ее божественном происхождении, а вместе с ним и желание возвратиться в небесную обитель…»
Дионис — спаситель душ, проводник в «небесный дом».
«Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе доли в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше…»
«Пейте, это моя кровь», — говорил Иисус. В христианской символогии вино — кровь Христа, виноградной лозы, а Бог-Отец — виноградарь. Следы древних мистерий легко обнаруживаются в христианстве: вино представляло Вакха, его Дух, Сокровенное Знание. И сам бал Воланда — не «черная месса», не обезьянье передразнивание церковных обрядов — как пытаются доказать многие булгаковеды. Эго — мистерия, посвящение Маргариты в тайны Духа. Бегемот: «Помилуйте, королева, — прохрипел он, — разве я позволил бы себе налить даме водки? Это чистый спирт!» «Спирт» — спирит, дух. Чистый Дух, животворящий тело: «Живое тепло потекло по ее животу, что-то мягко стукнуло в затылок, вернулись силы, будто она встала после долгого освежающего сна…»
В сцене с буфетчиком: «пахло ладаном и крепчайшими духами».
Святой Дух?.. В греческом оригинале Евангелия от Иоанна Он назван Утешителем. По-гречески — «Параклетоо. Коровьев — «клетчатый», «в клетчатой паре» — Булгаков не устает это повторять.
«Утешитель же, Дух Снятый, которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему и напомнит все, что Я говорил вам».
У евангелиста Иоанна (Иван? Иоанн Воланд?) обещано пришествие Того, Кого в символике христианства обозначают птицей или двойной «S» — Sancta Spiritus. У Коровьева — «усики-перышки», а Воланд — «volans», «крылатый». Не «сатана» — Sancta!..
Или индусский Санат? Сын Брамы, один из «божественных девственников», принципиально отказавшихся размножаться? «Вы, конечно, человек девственный», — сказал мастер Ивану именно в том эпизоде, где впервые прозвучало слово «сатана». А разве не понятно: «Любая женщина в мире, могу вас уверить, мечтала бы об этом, — рожу Азазелло перекосило смешком, — но я разочарую вас, этого не будет». Булгаковский «сатана» — Санат? Абзацем ниже Иван «начал бормотать про какую-то поездку в санаторию…»
За непослушание Брама сбросил «сынов-девственников» на землю, обрек на бесконечное рождение в человеческом облике. И неудивительно, что «… нет ни одной восточной религии, — говорил Берлиоз, — в которой, как правило, непорочная дева не произвела бы на свет бога…»
«Боги, боги мои!» Спасители, мученики, победители чудищ, владыки времени, благодетели, проводники душ, учителя тайной мудрости… Боги удваиваются, утраиваются, удесятеряются — в разбитом зеркале мифов. Вселенское Варьете, бесконечный номер с переодеванием: «Как меняется облик всех летящих к своей цели!»
«Бог один, — ответил Иешуа…»
Сорвана вторая печать Воланда: «Один, один, я всегда один!»
Сквозь разноцветный флер мифов просвечивает нечто иное…