Штаб партизанской зоны собирал в районе Милевой скалы силы трех отрядов для проведения крупной операции — одновременного нападения на станцию Варвара и села Варвара, Симеоновец и Семчиново. Мы, чепинские партизаны, прибыли туда вместе с партизанами из отряда имени Ангела Кынчева за два-три дня до операции. На большой поляне мы застали отряд имени Панайота Волова. Это была одна из тех счастливых встреч, которые не забываются.

Кроваво-красный закат над вершинами Рилы предвещал сильный ветер. Откуда-то издали доносились гулкие раскаты грома и сверкали молнии, но над нами небо оставалось ясным и чистым. Строй сотен партизан, громкое приветствие «Смерть фашизму — свободу народу!» и окружающие нас горы, вздыбившиеся над Пазарджикской равниной, — все это вызывало в нас необыкновенный восторг. Потом строй распался, и поляна наполнилась радостным шумом. Люди собирались тесными кружками, громко и возбужденно разговаривали. В ту пору нас связывали чувства особой чистоты и сердечности.

Тогда-то чепинские партизаны впервые увидели командующего партизанской зоной Методия Шаторова. Он присел к нашему костру. Ночь стояла темная, ветер шумел в ветвях деревьев, и мы замирали от волнения, чувствуя себя заправскими гайдуками. В наших романтических душах таился огромный запас нерастраченных сил и чувств.

Шаторов разговаривал с нами так, как будто мы с ним давние знакомые. Крупные черты его лица казались высеченными из камня. В глаза бросалась седая прядь волос. В речи его ощущался легкий акцент, должно быть приобретенный за время пребывания в Советском Союзе. Он не старался произвести впечатления, не было даже следа наставнического тона, свойственною пожилым людям. Скоро он овладел нашим сознанием, и мы даже не уловили, как это произошло.

Нападение на станцию Варвара и ближайшие села мы провели вечером 18 августа 1944 года.

При атаке на станцию погиб дорковский партизан Христо Овчаров. Он выронил из рук винтовку и упал, пронзенный вражеской пулей, у самого здания общинного управления, где оборонялись несколько жандармов. Мы устремились вперед, полагая, что застали врага врасплох и следует спешить, чтобы не дать ему прийти в себя. Когда мы вернулись к Христо, он лежал в луже крови. Он пытался что-то сказать, но слов мы не расслышали — кругом раздавались выстрелы. Кто-то приподнял его, но голова Христо безжизненно запрокинулась…

В селе Варвара Гроздена Бонева вместе с детьми ждала встречи со своим мужем Асеном, но из темноты соседнего двора выскочил убийца — Черный… Прибежавшие на помощь партизаны нашли Гроздену в темной летней кухне, сраженную разрывными пулями. Ее дети, израненные, испуганные, прижимались к мертвому телу матери…

После боев на станции Варвара и в селе Семчиново наши колонны направились к Милевой скале. Лес наполнился приглушенными голосами, топотом сотен людей и ржанием коней. На лошадях везли раненых детей Асена. Рядом с ними шагал с тяжелым рюкзаком за плечами Методий Шаторов. Мы хотели ему помочь, но он наотрез отказался.

На другой день мы собрались на Милевой скале и провели перекличку. У нас оказалось человек десять раненых. Большинство из них не могли передвигаться самостоятельно, так как нуждались в серьезном лечении.

Наблюдатели сообщили, что приближаются войска и полиция. Мы развернулись в цепь. Но колонна солдат остановилась у подножия горы. Чтобы предупредить нас о своем приближении, солдаты старались шуметь, громко разговаривали, ломали ветки. Офицеры не повели их в бой, возможно, потому, что не решились, а возможно, и потому, что понимали, какой оборот принимали события в стране.

Партизаны из отряда имени Панайота Волова ушли в Среднегорье, а через несколько дней оттуда к нам пришел комиссар зоны Стоян Попов — Дед Василий. Он обходил партизан в заломленной на затылок черной папахе и весело переговаривался. Выцветшие запорожские усы придавали ему лихой вид. Зная это, он время от времени их подкручивал.

2 сентября пало правительство Багрянова. Радио сообщило, что передовые части Советской Армии приближаются к Дунаю. Весь партизанский лагерь, расположившийся под Милевой скалой, осветился пламенем костров. Кто-то запел. Песню подхватили все. Потом плясали хоро. Мы чувствовали, что победа близка, и ликовали. А у подножия гор, словно собравшиеся в кучу светлячки, трепетали огни сел.

— Не торопитесь, товарищи! Не торопитесь! — увещевал нас Методий Шаторов. — Пока Отечественный фронт не возьмет власть в свои руки, винтовка для нас — и брат, и невеста…

3 сентября на Милеву скалу прибыли подразделения нашей бригады, находившиеся в Чепинских горах. На лесной поляне стало еще более оживленно и весело.

День 4 сентября в партизанском лагере начался собранием коммунистов отряда имени Ангела Кынчева. Штаб партизанской зоны спешил разобраться с вопросами, касавшимися партизан этого отряда, а на 10 часов было назначено собрание коммунистов нашей бригады.

Утром, когда в лагере все ожило, где-то на западе раздались выстрелы. Методий Шаторов тотчас же распорядился послать разведку, а отряды собрать и подготовить к бою.

Через полчаса разведчики вернулись. С запада по хребту двигались войска. У них были минометы. Члены штаба зоны посовещались накоротке. Шаторов вскинул на плечи свой тяжелый рюкзак и встал перед строем отрядов.

— Товарищи! Положение таково, что мы не можем отступать, — заговорил он уверенно. — Мы обязаны принять бой с врагом и разгромить его! Иначе население потеряет веру в нас. По местам, товарищи!

Партизаны из бригады «Чепинец» заняли позиции на западной, а партизаны отряда имени Ангела Кынчева — на восточной стороне поляны. Шум голосов смолк. Мы укрылись кто за камнем, кто за деревом, кто в кустарнике. В лесу стало тихо, он казался вымершим.

Противник наступал сначала вдоль хребта со стороны Вороньей скалы, где оборону держал отряд каменецких и дорковских партизан. Растерявшись при виде такого войска, молодые партизаны открыли беспорядочную стрельбу. Более опытные партизаны выждали и открыли огонь с близкого расстояния. Пулеметы врага смолкли. Солдаты повернули назад. Эхо боя отдалилось и растворилось где-то в ущельях гор.

Наступило затишье. Мы недоумевали: может быть, солдаты решили не воевать с нами? Прошло полчаса томительного ожидания. Мы невольно отсчитывали каждую минуту. Но вот пулеметы на склонах Вороньей скалы начали снова строчить по нашим рядам.

— Солдаты, не стреляйте! — крикнул кто-то из партизан. — Мы ваши братья, и у нас общие враги!..

Находившиеся на самой вершине горы наблюдатели доложили, что со стороны станции Долене приближается конница. Батальон 27-го пехотного полка, пришедший из села Варвара, предпринял атаку на отряд имени Ангела Кынчева. Мы оказались в окружении.

Пули расплющивались о стволы деревьев и камни. Офицеры непрерывно подгоняли своих солдат. Некоторые из них под прикрытием деревьев короткими перебежками продвигались вперед. На нравом фланге снова завязался ожесточенный бой. Один из молодых партизан был ранен.

— Будем драться! — отрезал Методий Шаторов, когда ему предложили отступить. — До вечера продержимся…

В полдень противник начал наступление уже со всех сторон. Мы четыре часа упорно удерживали свои позиции. Кончались патроны. Прорвавшись в стык между отрядом имени Ангела Кынчева и чепинцами, противник начал просачиваться на поляну. Отряду имени Ангела Кынчева пришлось отступить.

С северо-востока показалась новая колонна — противник атаковал нас с тыла. Над поляной свистели пули. Штаб зоны попал под прицельный огонь. Дальнейшее промедление могло привести к разгрому.

Пришел приказ отступить. Около родника нам удалось отбросить солдат и прорваться в высокий буковый лес. Вслед за нами отступили остальные отряды бригады и штаб зоны.

К трем часам пополудни мы уже ушли на несколько километров от Милевой скалы. Но над нами на хребте противник перегруппировывал свои силы, готовясь преградить нам путь. Издалека с беловского шоссе доносился шум моторов: видимо, подходили новые жандармские и полицейские части. Мы были измотаны, весь день ничего не ели, нас мучила жажда. Тяжелее всех пришлось раненым. Не хватало патронов.

Под Млековицей наша колонна повернула по склону, чтобы вступить в Беловские горы. Мы шли по лесу, и предательский шум наших шагов гулко разносился вокруг. Листва до того высохла от зноя, что при малейшем прикосновении звонко шелестела.

Обошли ущелье и через редкий лес направились к хребту. Где-то над нами застрочил пулемет. Противник преградил нам путь на запад: он занял господствующую позицию на горе, а мы залегли на открытом месте. Пришлось укрыться в ущелье. Наступили критические минуты боя.

В урочище Млековица мы попали под перекрестный огонь. Опытный враг предварительно «освоил» близлежащие высоты. С пронзительным свистом пули ударялись о скалы, с шипеньем пронзали сухую листву, и с деревьев на нас сыпались ветки и листья. Наша колонна устремилась вниз в ущелье. Но чем ниже мы спускались, тем безнадежнее становилось наше положение.

Несколько раз пытались мы вырваться из этого ущелья смерти, но враг каждый раз преграждал нам путь. Нам удалось выбраться из него только на расстоянии километра от места первой засады. Мы стали взбираться по каменистому склону небольшой высотки. Но когда первым смельчакам удалось добраться до вершины и занять там позицию, прямо перед ними застрочил пулемет.

Наша колонна была рассечена. Группа партизан, в которой находился и я, пробила себе путь на восток, но остальные не последовали за прорвавшимися и снова спустились в ущелье.

Вскоре в ущелье завязался бой. Взрывы гранат заглушали частую стрельбу. После того как замолкли пулеметы, прекратилась и стрельба из автоматов. Только время от времени раздавались винтовочные выстрелы. Когда же умолкли и они, в лесу установилась зловещая тишина.

В этом бою погибло двенадцать партизан из бригады «Чепинец». Пал в бою и член ЦК партии Методий Шаторов. Выполняя задания партии, он под различными именами и с разными паспортами переходил границы многих стран. Методий являлся профессиональным революционером. Его неоднократно арестовывали и подвергали пыткам в фашистских тюрьмах. В последние годы своей жизни Шаторов был вынужден покинуть свой родной край и перебраться в Софию. Зная его как революционера с огромным опытом, Центральный Комитет осенью 1943 года назначил Шаторова командующим Третьей военно-оперативной повстанческой зоной. Когда группа жандармов окружила партизанский отряд в ущелье под Милевой скалой, он обратился к солдатам с призывом не проливать бессмысленно братскую кровь. Но они остались глухи к этому призыву… Уже после народной победы было найдено тело Шаторова. Убийцы нанесли ему несколько огнестрельных ран.

Через два дня после боя у Милевой скалы наша бригада расположилась в одном из старых лагерей в горах. Жители Чепинской котловины помогали нам, доставляя продукты, медикаменты, одежду.

Победа застала нас в Гайдуцком ущелье. Легкий ветерок в лесу играл листвой — она шумела, словно живая. Откуда-то доносилось постукивание дятла. Пахло спелой малиной. Мы быстро собрались и отправились в Каменицу.

На поляне в Скриенице бригада остановилась на отдых. Приведя себя в порядок, мы продолжали свой путь. Свободные, мы шли не оглядываясь, не опасаясь, что нас услышит враг, и пели в полный голос. Так петь, как мы тогда, можно только раз в жизни…

Выбравшись из леса, мы увидели Каменицу и другие села, раскинувшиеся на равнине. На дороге собралось множество народу. На грузовиках, телегах и пешком молодые и старые пришли встречать нас еще в горах. Они обнимали нас; радостные крики смешивались с рыданиями.

Вся Чепинская котловина, залитая ярким сентябрьским солнцем, выглядела празднично. Крыши домов в Каменице алели, как весенние цветы. А из села к нам тянулась бесконечная вереница людей. Те, что помоложе, карабкались по крутым тропинкам и еще издали кричали:

— Идут!.. И-ду-ут!

Мы снова построились в колонну и в сопровождении сотен людей вошли в Каменицу. Ненадолго остановились на площади. Жители обнимали нас, дарили цветы. Пожилая женщина из Каменицы искала сестру Велы Пеевой и дрожащим голосом повторяла:

— Милые мои… Милые!.. А где Гера?

В Лыджене нас встретили в центре села. Площадь была до отказа забита народом, здесь были жители и других окрестных сел. У школы построили карательный отряд. Испугавшись того, что весь народ, как один человек, поднялся на борьбу и что пришли партизаны, офицеры капитулировали, но многие лыдженцы с опаской поглядывали в их сторону и старались держаться подальше. Дети облепили школьную ограду. Над площадью развевались красные флаги.

— Ура… У-ррр-а! — раздались крики, как только мы показались на площади. — Да здравствуют партизаны!.. Да здравствует Советская Армия!

Мы ускорили шаг и вступили на площадь. Ликующие голоса заглушили нашу песню. Сердца переполняла радость. Нас несло словно на крыльях. Одни отходили в сторонку, чтобы уступить нам дорогу, а другие — матери, отцы, сестры, друзья — бросались нас обнимать. Вся площадь бурлила, но отряды сохраняли строй и продолжали петь. И песня звучала все громче. Крестьяне прислушивались к ее пророческим словам:

Комиссар Манол Велев взобрался на стол посреди площади, поднял руку и обратился к крестьянам. Его лицо пылало, на лоб свесились курчавые пряди.

— Братья и сестры! Советские воины принесли нам свободу! Преступная фашистская власть пала! Наступил день, за который погибли лучшие сыны народа…

В ответ тысячи рук, сжатых в кулак, поднялись над площадью.

Женщины в черных платках, матери и жены погибших, вытирали слезы — это были и слезы радости, и слезы печали…

Чепинцы встретили нас еще более восторженно. На главной улице и на площади нас ждало все село. Отцы и матери, близкие и друзья не отходили от нас ни на шаг.

К вечеру наша бригада вернулась в Лыджене и расквартировалась в здании школы.

Начинало темнеть. Со стороны леса подул ветер, зашумели фруктовые сады, ломившиеся от зрелых плодов. Во дворах темнели груды подсолнухов, пахло грушами, и яблоками, а на окраине разгуливали коровы и козы: пастухи давно их пригнали, но никто не приходил за ними. От радости люди забыли про все свои дела.

Далеко за полночь я зашел во двор своего родного дома. Никто не спал — ждали меня. Моя больная сестра разрыдалась. Мы присели под старой грушей.

— Завтра уезжаем в Пазарджик, — сказал я матери. — Зашел на минутку, только взглянуть на вас…

Мама ничего не сказала. Спустилась в погреб и принесла кувшин козьего молока. Я выпил молоко и тут же встал. Мне стало как-то не по себе, что-то сдавило горло. Подошел к матери. Почувствовал ее горячее прерывистое дыхание.

— Мне надо идти, мама, — сказал я каким-то не своим голосом. — Сейчас в Пазарджик, а оттуда — на фронт.

— Надо! Опять надо!.. Когда же это кончится!

Я улыбнулся ей смущенно. Она поняла и, не имея сил вымолвить ни слова, жестом отпустила меня.

И я ушел.