Лицо у Марины стало скучным. Она исполнила свой долг, навестила больного, поинтересовалась его здоровьем, следовательно, может попрощаться и уйти. А он пусть ест апельсины с яблоками и читает детективы. И Дмитрий решил не медлить дальше и начать запланированный разговор.

– Маруся, послушай, а во сколько я в тот день ушёл из дому? – с вялой озабоченностью в голосе спросил он.

– Откуда я знаю, в котором часу ты ушёл? – вытаращила глаза Марина. – Если бы мы жили вместе… Я понятия не имею. Во сколько! Откуда я могу знать? И не называй, прошу тебя, Марусей.

– Жаль. А на какое время и где назначена была встреча?

– На семь часов на Гоголевском бульваре. От Арбата первая скамейка слева. А зачем это тебе?

– Да я вот думаю, что если меня каким-либо образом поместить в те предтравматические, так сказать, условия, то, вполне возможно, я бы и сдвинулся с мёртвой точки, может, и вспомнил бы чего. А дальше – больше. И пошло, поехало бы.

Марина озабоченно сдвинула брови и выпятила губы. Потом пожала плечами:

– Свозить тебя на Гоголевский бульвар? И усадить тебя на ту скамейку? И что это даст? Ну я не знаю. – И рассмеялась: – Может, тебя в квартиру Степанищевых надо затащить? Да к окну подтащить?

– С тебя сбудется. Ты и из окна второй раз меня выбросить захочешь, пожалуй, – с обидой сказал Дмитрий.

– Ну, ты знаешь, я тебя из окна не выбрасывала. Ты сам сиганул. А если тебе кто и помог, то Вовка, а не я.

– Да знаю я все детали, – скривился Дмитрий. – Известна мне твоя роль во всём этом деле досконально.

– Детали? К тебе память вернулась?

– Степанищева вчера заходила.

– Что, у вас и действительно что-то там… А?

– Ревнуешь? Ведь мы же расстались, ты говорила?

– Да. Ты и в самом деле не помнишь?

– А почему ты мне сцену ревности закатила, если мы уже разбежались? – задал каверзный вопрос Дмитрий.

Однако Марина сдаваться не спешила. И для начала она решила потянуть, видимо, время, задавая совсем уж лишние встречные вопросы.

– О какой сцене ревности ты говоришь?

– Да всё об этой самой. Связанной со Степанищевой и её бегемотом.

Марина опустила голову, а затем виновато посмотрела на Дмитрия:

– Я ведь женщина, ты знаешь. Мы, женщины, всё-таки не всегда логичны бываем… Сама не знаю, как так получилось. Ты уж, Диман, прости меня, дуру.

– Да я же убиться мог! И этот бегемот мог угробить меня. Как Степанищева рассказывала, так я же чудом спасся. Я же отделался очень легко.

– И слава Богу! – подхватила Марина. – И забудем об этом. Кто старое помянет… Да я, кстати, уже и наказана: они мне такой счёт выставили, что ой-ё-ёй. Собираюсь сходить к ним разобраться на месте.

Дмитрий с ней не согласился:

– Да нет, надо бы воспроизвести события прошлых дней. Скажи-ка мне, с кем я должен был встретиться на той скамейке?

– Понятия не имею. С заказчиком или посредником. Я же не расспрашивала.

– Как он выглядит? Мужчина или женщина? – продолжал задавать вопросы Подлесный.

Марина посмотрела на него как на ненормального:

– Диман, ты такие вопросики задаёшь!..

– Какие?

– Да детские вопросики. Откуда же я знаю, с кем ты встречался?! Кто мне звонил, я и то не знаю. Я знаю только, что встретиться ты должен был с Иваном Ивановичем. Так, по крайней мере, он должен был тебе представиться. Но учти, что в подобных делах в настоящих именах нет необходимости. Имена – чтобы в разговоре как-то друг друга называть. Он – мне: Иван Иванович, мол, будет. А я сказала, что направлю к нему Николая Николаевича, то есть тебя. Всегда так было.

Дмитрий сдаваться не собирался, он намерен был продолжать задавать наивненькие вопросы.

– А тебя он как называл?

– Да ты что?! – поразилась его недомыслию Марина. И даже головой потрясла. – Он же звонил мне по моему телефону! По сотовому! Как он мог меня называть? Так и называл – Марина. А как ещё?

– Понятно, – кивнул Дмитрий.

– А на встречу с тобой мог прийти кто угодно. Взять на время псевдоним и явиться. Хоть кто!

– Да, конечно.

– И даже женщина, – добавила с улыбкой Марина.

– И даже майор милиции, – усмехнулся Дмитрий.

– Типун тебе на язык! – взмахнула обеими руками Марина и пригвоздила его гневным взглядом. – Ты что несёшь?! Накаркаешь тут!

Наступил момент, когда Подлесному потребовался максимум выдержки, самообладания и даже, пожалуй, артистизма. И он навлёк на лицо простодушнейшее выражение и задал один из важнейших вопросов:

– Извини, Марина, а кого я должен был?.. В общем, кто там мешал этому Ивану Иванычу?

– Вот этого я не знаю, – развела руками Бояркина. – Поэтому как раз и придётся ждать опять их звонка. Если, конечно, ты не вспомнишь. Я просто не представляю, что я буду говорить. Упал, мол, мой специалист из окна и ничего теперь не помнит. Прикинь. И как это будет выглядеть? Да мы же уроним себя в их глазах так, что… Я даже не знаю. Да они просто могут сказать: давайте, мол, деньги обратно – и привет. Где деньги, дорогой? А?

– Ты уверена, что деньги он заплатил?

– Как иначе? Ты сам посуди. Допустим, ты не получаешь деньги, но заказ выполняешь. И что? С кого деньги потом трясти? Не с покойника же.

– Да так оно, – вынужден был согласиться Дмитрий.

– Это с меня они всегда обратно получить могут, – вздохнула Марина. – Так что делай вывод. И придётся, видно, тебя к специалистам везти.

После ухода Бояркиной Подлесный долго анализировал её поведение во время состоявшегося разговора, однако к однозначному выводу так и не пришёл. А потом появилась медсестра. Она сообщила, что подозрение о переломе не подтвердилось, но трещина всё же имеется. Ну и вывих, конечно.

– Значит, меня выписывать будете? – спросил Дмитрий.

– Это – к Владимиру Иванычу.

На следующий день Подлесного выписали.

***

Бояркину он ожидал более трёх часов. Она появилась около четырёх часов в сопровождении представительного мужчины лет сорока с хвостиком.

– Как?! Тебя уже выписали? – удивилась и как бы слегка подрастерялась Бояркина.

– Да, меня выписали, – подтвердил Дмитрий, – но, извини, я не могу вспомнить свой новый адрес.

– Адрес? – переспросила Марина. – А разве я тебе не говорила? Я же выяснила этот адрес. Посиди тут, я сейчас принесу. – И она обернулась к своему спутнику. – Виктор Петрович, проходите, пожалуйста, в кабинет.

Спустя две минуты Подлесный получил бумажку с адресом его нового места жительства.

– Ключ, надеюсь, у тебя сохранился? – присаживаясь рядом, спросила Марина.

– Да, среди своих ключей я обнаружил ещё один, незнакомый на вид.

– Ну, наверное, от этой квартиры.

– Наверное, – согласился Дмитрий. – Как тебе удалось узнать мой новый адрес?

– А ты сообщал мне. И телефон, и адрес. Я его на календаре записала. Место, я думаю, не очень шикарное, но, опять же, бульвар, а это значит, что зелени много.

Дмитрий глянул на бумажку:

– Бескудниковский бульвар. Такое впечатление, что впервые это название встречаю.

– Ничего, вспомнишь. Надеюсь, ещё до того, как они позвонят.

Дмитрий, осторожно взявшись обеими руками за колено больной ноги, переставил её левее, а затем развернулся к Марине.

– Послушай, ты вот подписалась на такие дела, а ведь они же чреваты всякими последствиями, – раздумчиво проговорил он.

– Не я одна подписалась, – насторожённо покосившись на него, ответила Бояркина.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что это моя была инициатива?

– Какая тебе сейчас разница в том, чья инициатива? – возмутилась Марина. – У тебя как память отшибло, так ты такой осторожный стал, что спасу нет.

– Осторожность никогда не помешает. Тем более в подобном деле. На этом пути столько опасностей подстерегает, что…

– Ладно, тормози, знаю я обо всех опасностях! – оборвала его Бояркина. – Нажираться только не надо когда не положено. А кто не рискует, тот не пьёт шампанского.

– Ты ещё скажи, что лучше один раз напиться крови, чем всю жизнь падалью питаться.

– Один раз напиться, согласна, может быть, и мало, но всю жизнь падалью питаться я тоже не хочу. А такие импотенты, как ты, они согласны.

– Ты хочешь сказать, что я импотент? – сделав удивлённое лицо, спросил Подлесный.

– Да не то чтобы… – повела плечом Марина. – Да и я – другом смысле. В том смысле, что таким, как ты, ничего от жизни не надо.

– Кроме падали?

– Вот именно.

– Это кто? – Дмитрий кивнул на дверь её кабинета.

– Клиент.

– Не тот, которого ты лечила с моим участием? Того тоже Виктором звали.

– Нет, это другой.

– Он-то не падалью питается?

– Думаю, что нет, – внимательно глядя на собеседника, ответила Бояркина. – Почему ты спрашиваешь?

– Да так, – Подлесный загадочно улыбнулся. – Ты сказала сейчас, что обо всех негативных моментах тебе известно.

– И что?

– Но, согласись, предвидеть всё ещё никогда и ни у кого не получалось. Давай, например, сделаем такое предположение. Вот возьмём, к примеру, тебя. Вот перешла ты, скажем, кому-то дорогу, и решили тебя убрать. Обращаются к человеку и говорят: мне нужно то-то и то-то. И этот человек говорит в ответ, что у него кое-что подобное имеется на примете, и звонит тебе. Ты такое можешь представить? Ты посылаешь на встречу с заказчиком своего киллера, который получает деньги и данные на жертву. А жертва-то эта – ты сама. Представляешь? Ты принимаешь заказ на убийство…

– У тебя богатенькое воображеньице, Диман, – насмешливо улыбаясь, остановила его Бояркина.

– Но ты допускаешь, что такое вполне может случиться? Причём схемка может быть и посложнее. Допускаешь? – Подлесный теперь был максимально внимателен к малейшим движениям собеседницы.

– Диман, давай не будем отрываться от земли.

– Но – вдруг?

– Перестань болтать чепуху. Я целых полчаса слушала твою тираду, думая, что ты членораздельное что-то сказать желаешь.

– Ты вообще и полностью исключаешь подобную возможность?

Марина не ответила. Она смотрела на него одним из тех взглядов, какими смотрят на неразумных детей, несущих несусветную околесицу.

– Такого быть не может, по-твоему? – повторил вопрос Дмитрий.

– А ты трамваев не боишься? Кирпича на макушку? А ещё и так может случиться, что завтра ядерная война начнётся.

– Ядерная война – это для всех. А то, о чём мы говорили, – для конкретного живого человека. И этим человеком может оказаться любой. А любой предприниматель – в сто раз скорее.

– Ладно, меня ждут, – сказала Бояркина и поднялась. – Я скажу Барыбенко, чтобы он отвёз тебя домой.

***

Если бы Подлесный и не знал, что квартира, в которой ему предстоит жить, принадлежит старой женщине, то понял бы это, едва переступив порог. Всё здесь было ветхим, стареньким, потёртым, выцветшим. У порога лежал коврик, более естественно смотревшийся бы в контейнере для мусора. Но Дмитрий, тем не менее, вытер об него туфли, а затем уже прошёл в комнату. Кровать с двумя подушками, накрытая покрывалом с красочным изображением оленя на фоне озера и лесных зарослей, небольшой столик с клеёнкой, два стула, комод, бельевой шкаф, телевизор «Рекорд» на тумбочке, на полу – половики.

И было множество других вещей помельче, которые хотелось выкинуть тотчас же вон из квартиры. Даже не потому, что они будут постоянно мешать, а потому, прежде всего, что всё тут, без сомнения, источало этот старушечий запах, впервые коснувшийся его ноздрей, пожалуй, ещё на лестничной площадке. Дмитрий дошёл до балконной двери и открыл её настежь. Однако этого показалось недостаточно, и он шагнул на балкон. Хлама много было и здесь, но воздух отличался в лучшую сторону.

На балконе он стоял до тех пор, пока не появилось отчётливое желание броситься вниз. Как глупо! Последние мгновения жизни наполнить ужасом стремительно несущейся навстречу смерти! И Дмитрий решительно возвратился в духоту квартиры.

На кухне страшно гудел и трясся допотопный холодильник. Внутри него обнаружилась колбаса, а также кусок сыра, десяток яиц, две банки рыбных консервов и кусок сала в морозильнике. Молодец Маринка – даже сала прикупила. Правда, что касается консервов, тут она допустила промашку, потому как он признавал лишь в масле консервированную рыбу, но отнюдь не в томате.

В ванной Подлесный нашёл своё любимое полотенце с кистями и туалетные принадлежности. Свежеизвлечённый из упаковки кусок мыла даже на вид прекрасно пахнул. На полу стояли его тапочки. Почему-то рядом с унитазом. А стоять тапочки должны были в коридоре, возле двери.

Небрежность – одна из определяющих особенностей характера Бояркиной. Экспромтом, по сути, родить блестящий план выдворения своего бывшего возлюбленного, а затем столь неаккуратно осуществить данную инсценировку – как раз в её стиле. Ведь знает же, что консервы в томате он терпеть не может. А взбивать подушки? Неужели ж он стал бы взбивать подушки?

Ему стало смешно. То есть он неожиданно для себя повеселел. О чём печалиться? Она подарила ему свободу, заплатив, к тому же, за квартиру, которая, надо надеяться, скоро будет восприниматься в качестве родного дома. Он ещё не в том возрасте, когда невозможно или очень трудно привыкать к новому месту жительства. Обживётся и ещё гостей будет принимать. Женщин. Его семейное положение изменилось. В лучшую или худшую сторону – он пока не разобрался. Однако всё выветрится: из квартиры – старушечий запах, из души его – Маринка со всеми её прибамбасами округлых форм.