Я сплю и вижу сон.

Он напоминает малобюджетный фильм, снятый на натуре, на пленке «Техниколор» с объемным пространственным звуком. Непривычный сон и непривычная обстановка.

Мы едем в джипе. Фиона, Люк и я путешествуем по пыльной африканской саванне. За рулем сидит нервный, но довольно благожелательный смотритель национального парка. Воздух переполнен богатейшей какофонией экзотических звуков: невидимые птицы, сидящие на деревьях, исполняют брачные песни.

В машине очень жарко, солнце высушило и раскалило дорогу так, что на ней образовались всевозможные кочки, рытвины и ухабы. Фиона вытирает со лба пот и передает мне флягу с водой. Я собираюсь сделать глоток, и, когда вода касается моих губ, мы ощущаем сильный толчок в машину сзади. Смотритель пытается вывернуть руль так, чтобы мы не съехали с дороги. Мы оборачиваемся и видим двух носорогов, мчащихся на полной скорости и вознамерившихся по очереди долбить нашу машину. Бум!

— Вот дер-р-рьмо! — визжит Люк, и его от удара перебрасывает ближе к дверце. — Мы все погибнем!

Из открытой фляги выплескивается вода и заливает мне лицо. Бум! Несмотря на то что водитель не убирает ногу с педали, удары носорогов учащаются, и сами животные каким-то образом умудряются набирать скорость вместе с джипом.

Смотритель (теперь я поняла, что его играет Николас Кейдж) тем не менее сохраняет спокойствие:

— Держитесь, ребята, — бросает он нам через плечо, и в этот момент джип сворачивает влево и мчится прямо в лес. — Мы обязательно оторвемся от этих тварей!

Но у нас ничего не получается. Интервалы между ударами постоянно сокращаются, и при этом джип всякий раз безжалостно бросает из стороны в сторону.

— Что-то мне это не нравится, — сообщает Кейдж, заметив, что дорога ведет к крутому обрыву. Мы окружены десятитонными носорогами, и потому у водителя не остается другого выбора, как затормозить у края обрыва и надеяться на лучшее.

Но носороги не унимаются.

БУМ!

Они подталкивают нас все ближе к пропасти. Мы разобьемся насмерть, в этом не может быть никакого сомнения.

Мы с Люком сжались от страха, и каждый забился под руку Фионы. Мы обречены!

БУМ! БУМ! БУМ!

Но водитель не из тех, кто так быстро сдается. Он старается сделать все, чтобы его клиенты получили то, чего желали — счастливого конца.

Вспотев от напряжения, он пытается дать задний ход, чтобы отодвинуть машину от края бездны. Но мы все очень скоро убеждаемся в том, что лошадиные силы не могут соперничать с двумя убийцами-носорогами, каждый из них — не меньше танка.

Задняя часть джипа теперь напоминает искореженную консервную банку, и к тому же с каждым новым ударом, массивные рога проклятых тварей оказываются на дюйм ближе к человеческой плоти.

БУМ! БУМ! БУМ!

Передние колеса джипа уже висят в воздухе, и все попытки водителя отъехать от пропасти оказываются тщетными. И тут до наших ушей доносятся новые звуки.

Они исходят от самих носорогов. Теперь каждый удар сопровождается резким и довольно тонким воплем. Наша машина стала напоминать качели, раскачивающиеся между двумя смертельными факторами.

Еще один удар — и мы погибли. Мы все сознаем это.

— Что такое, черт возьми? — вопрошает Николас после довольно длительной паузы, не сопровождающейся ударами. Мы поворачиваемся и теперь видим, что один носорог насел на другого, и они совокупляются.

— Мы для них были не обедом, — делает свое заключение Люк, наконец, начавший играть свою роль, — а только прелюдией к любовной игре.

В этот момент джип отрывается от земли и подбрасывает нас всех в воздух.

— А-а-а-а-а-а-а!!!

Мы падаем со скоростью пятьсот миль в час, отчаянно размахивая руками и ногами…

И я, «приземлившись» на собственную кровать, просыпаюсь.

Мне требуется еще пара секунд, чтобы определить свое местонахождение. Я отчаянно моргаю, и передо мной четко вырисовываются плакаты с изображением Николаса Кейджа.

БУМ!

Черт! Сон продолжается.

Надо ущипнуть себя. Нет, это уже не сон.

— ДА! ДА! ДА!

Я смотрю на часы. Пять утра. Она вообще когда-нибудь останавливается?

БУМ!

Мне почему-то раньше казалось, что стены в церкви должны быть очень толстыми.

БУМ!

— Давай, мой мальчик, давай, ну, давай же!

И в этот момент, что уж совсем на меня не похоже, я стала думать о том, а какие слова в тот момент говорила она? И, что еще хуже, что она сейчас ему говорит? Та, которая с Люком. А он сейчас, наверное, уже внутри нее, под ней или сзади нее, а может быть, и сверху. Сегодня ночью. Сейчас. Я истязаю себя образами Люка и Ее, той безликой и безымянной девушки, и эти картинки мелькают в моем мозгу, как порноужастик со звуковым оформлением в виде Джеки и ее анонимного партнера в соседней комнате.

— Глубже! — приказывает Джеки. — ГЛУБЖЕ!

Ее дружок по койке беспрекословно повинуется и чуть не рушит всю стену своими стараниями. А если хорошенько подумать, Люк, конечно же, никогда бы не выдержал ритм этого парня-носорога, хотя, что касается рогов, у него их, наверное, будет много. Нет, вы только подумайте: какая выносливость, а? Какой ритм! Раз-два, раз-два, раз-два-два-два, раз-два, раз-два… Нет, это не половой акт, это настоящее землетрясение!

И тут из горла Джеки несется такой первобытный рев, что, несомненно, этот оргазм у нее самый настоящий, какой только может быть. А мистер Носорог продолжает свои удары, набирая при этом силу и скорость. Он, наверное, не остановится никогда. Сколько же времени я спала?

Я прячу голову под подушку, чтобы избавиться от этих звуков. Бесполезно. Землетрясение продолжается еще минут пять, после чего человек-носорог издает такой страшный звук, который может означать только одно из двух: либо он достиг оргазма, либо помер.

В любом случае это значит, что я могу хоть немного выспаться и отдохнуть перед очередным заседанием редколлегии.

Заседания редколлегии в понедельник утром редко бывают занятными даже в лучшие времена, а сегодняшний день никак нельзя назвать хорошим. Дело в том, что когда я проснулась от звука сношающихся носорогов, я долго еще лежала и размышляла о своем дерьмовом положении. Итак, я являюсь консультантом по любовным отношениям, который не имеет ни малейшего понятия о том, какими должны быть эти отношения в идеале. И даже представить себе не может.

О, когда-то я знала это великолепно.

И знала не хуже, чем что-либо другое. Это было для меня так же просто, как перечислить наизусть дни недели. Удачные любовные отношения, это когда:

У вас имеется взаимопонимание;

Вы делитесь друг с другом своими проблемами;

Вы доверяете своему партнеру;

Вы открыты перед ним;

Вы вместе составляете свои основные жизненные правила;

Вы любите друг друга;

Вы способны выполнять свои обязательства.

Ну, и что же здесь удивительного? Мы все это знаем, верно? Да нет, что касается меня, теперь я так о себе сказать не могу. Уже не могу. Всякий раз, когда я пытаюсь найти для себя ответ, я где-то застреваю. Или во мне что-то заклинивает. Что, правда, по большому счету одно и то же.

И она, конечно, это заметит. Вероника поймет, что я теряю свою сюжетную линию. И хотя она ничего не говорит об этом во время собрания, я вижу, что она решила оставить меня на десерт.

— Марта, перед тем, как ты уйдешь, я бы хотела переброситься с тобой парой слов.

Вот, видите? Я же вам говорила.

Вероника закрывает дверь, и мы остаемся с ней наедине.

— С тобой все в порядке? — интересуется она.

— Да. Все… м-м-м… прекрасно. А что?

— Ты в этом абсолютно уверена?

Я киваю.

— Дело вот в чем. Я просматривала твои последние ответы читательницам и заметила, что кое-где ты… не совсем в себе уверена.

— Неужели?

Она прищелкивает языком и тяжело вздыхает.

— Да, именно так. — Затем ее голос становится более сочувствующим: — Ты только не подумай, что я сую нос не в свои дела, но мне важно знать, все ли у тебя в порядке за пределами работы?

За пределами работы. Надо же! Честно говоря, я и не подозревала, что Вероника знает о существовании такого места и периода времени.

— М-м-м… э-э-э… А что ты имеешь в виду?

— Твою личную жизнь, Марта, твою личную жизнь. Ты можешь считать, что это не мое дело, но здесь затронута твоя профессиональная компетентность, а потому я имею право знать все, так ведь?

— Ну, наверное.

— Так как?

— Что — как?

— Ну, так ты расскажешь мне, в чем дело?

— Дело? Ни в чем.

— Как насчет любви в твоей жизни?

Я едва сдерживаюсь, чтобы не ответить ей «Да-да, конечно, я очень люблю жизнь», но вместо этого выдавливаю из себя:

— Все в порядке. (Перевод: это не твое собачье дело!)

— Ну, я имею в виду тебя и твоего парнишку. У вас все в порядке?

Парнишку? Парнишку?

— С Люком?

— Ну, да, конечно.

— М-м-м…

Скажи ей правду, Марта. Скажи. Не рой себе яму еще глубже, чем она уже есть.

Но в девяти случаях из десяти честность должна быть добровольной.

— М-м-м… Дела… — Говеные? Паршивые? Капут делам? Хуже не бывает? — Дела с Люком отличные. Да. Дела отличные.

— Отличные?

Господи, да отвяжется она когда-нибудь от меня или нет?

— Лучше не бывает.

Она так пристально смотрит на меня, как изучает десятилетнего ребенка мать, после того, как нянька наговорила ей о нем всяких гадостей. Только во взгляде Вероники нет ничего материнского. И в ее груди тоже. Да и в этом брючном костюме, в котором она почему-то становится похожа на Муссолини. Да и вообще в ней нет ничего от матери, раз на то пошло.

В этот момент звонит телефон.

— Вероника слушает… ага… ага… ага…

Она продолжает «агакать», а я тусклым взглядом обвожу ее офис. Как правило, здесь все опрятно и прибрано, как на кухне у Фионы. Сегодня кабинет представляет собой вместилище бумажного хаоса. Повсюду валяются пресс-релизы, контракты с внештатниками, прочитанные факсы, анонимные распечатки, фотопробы и даже распоряжения о приведении в исполнение приговоров о смертной казни. Вся комната забита ими. Только стены, на которых сверкает галерея обложек «Глосса», остаются неизменными.

Я снова переключаюсь на Веронику, которая теперь в стиле Мак-Энроэ вопит в телефонную трубку:

— Мать твою! Ты не можешь так говорить со всей серьезностью… нам нужен этот эксклюзив… хуже времени выбрать ты не можешь… нет-нет, все в порядке… конечно, мы выплываем… Насчет этого даже не беспокойся… ага… пока.

Она швыряет трубку, достает из сумочки таблетку и запивает ее остатками давно остывшего кофе.

— Гребаный урод! Педик! Урод сраный! — выдает Вероника.

— Может быть, я лучше… — И я кивком указываю на дверь.

— Да, пожалуй, — соглашается она. — Так действительно будет лучше.