На следующий день после моего возвращения в Лондон мне звонит мама. В середине разговора я начинаю понимать причину ее звонка.

— Мы так обеспокоены за тебя.

— Со мной все в порядке, ма. Не стоит за меня так волноваться.

— Твой отец даже сон потерял, так беспокоится.

Ну, в это мне верится с трудом. Мой отец неоднократно бывал застигнут на том, что умудрялся заснуть даже стоя. Он может отключаться где угодно. В машине, на табуретке, в своем кабинете и даже в супермаркете.

— Ну, мам, я честно тебе говорю: у меня все в полном порядке. Можно мне самой с ним поговорить?

— Что-что?

— С папочкой. Я хочу сама с ним поговорить.

— Папочка! Марта хочет сказать тебе пару слов. — Взволнованная, она передает трубку отцу.

— Привет, Марти, — слышу я бодрый жизнерадостный голос.

— Привет, папочка.

Я слышу в трубке какой-то приглушенный шум, после чего отец заявляет мне следующее (на этот раз голос его уже более серьезный, даже немного мрачноватый):

— Мы очень обеспокоены за тебя.

Я вздыхаю:

— Знаю, мама уже говорила.

Где-то там вдали я слышу, как мама начинает суфлировать: «Спроси ее про работу»

— Э-э-э… Мы очень интересуемся, как у тебя дела на работе?

— Ну… в общем, все нормально. Журнал процветает и набирает силу.

И снова до меня доносится приглушенный мамин голос: «Спроси ее про Люка».

— Я его уже давно не видела, — говорю я, не дожидаясь, пока отец сформулирует свой вопрос.

В тот же день, но немного позже, я отправляюсь в магазин «Бутс». Стою и жду, когда меня обслужит девушка с полным отсутствием бровей и способности работать с клиентами. Я покупаю, если вам интересно, новый крем против старения, который в самом деле прекрасно помогает. Результаты проверены дерматологами и все такое прочее. Товар сертифицирован, крем обеспечивает защиту от ультрафиолета солнечных лучей, в его состав входит ретинол и другие компоненты, названия которых трудно выговорить, как, например, холорплородоксимен, и все они служат для того, чтобы сражаться с вредными свободными радикалами. Они будут мешать этим радикалам объединяться и устраивать революцию на моем лице.

Кроме того, я сейчас нахожусь в своем собственном мире, на планете по имени Марта. Я размышляю над тем, что буду писать в следующей порции ответов читательницам. Я думаю о том, как сказать людям, чтобы они были счастливы в любви. Как жить по возможности без огорчений. Но мой бурный поток советов, после всего случившегося, временно иссяк. Ничего в нем не осталось. Он испарился, и на его месте образовалась неприглядная черная дыра.

— Привет, незнакомка.

Сердце мое останавливается, и я подскакиваю так, что, наверное, при этом выпрыгиваю из собственной кожи. Это голос Люка, и он только что прошептал мне эти слова прямо в затылок.

Я оглядываюсь и оказываюсь с ним лицом к лицу, — такому знакомому и близкому, даже в ярком свете магазинных ламп.

— Господи, как же ты меня напугал! — восклицаю я.

— Твоя очередь, — тихо и как-то таинственно произносит он.

— Что?

— Платить. Твоя очередь.

— Ах, да. — Я отворачиваюсь, чтобы оплатить свой чудесный крем против морщин.

— У вас есть наша дисконтная карточка? — интересуется безбровая девица.

— Что?.. Нет, — отвечаю я и расписываюсь на копии чека.

Девица начинает сравнивать подписи, и мне кажется, что это будет продолжаться бесконечно. Она пытается найти некоторое сходство между ровным росчерком на обратной стороне моей кредитки Суитч и паукообразной загогулиной, которую я воспроизвела только что у нее на глазах. Затем она все же решает дело в мою пользу, и я уступаю место Люку, чтобы и он расплатился за то, что приобрел здесь, в магазине.

Это не презервативы. Уже хорошо. Это меня здорово успокаивает. Ага, упаковка лезвий. Вернее, одноразовых бирюзовых станочков «Уилкинсон». Для чувствительной кожи, обеспечивающие суперскольжение. И это, как я понимаю, не случайная покупка. Люк относится к ритуалу бритья исключительно серьезно. Он пробовал варианты и с тремя лезвиями, например «Мах-3» и тому подобное. Он даже пытался использовать электробритву, но потом пришел к выводу, что одноразовые станки «Уилкинсон» с двойными лезвиями, в сочетании с гелем для бритья, подходят ему почти идеально. Во всяком случае, они не вызывают раздражения кожи.

Пока он роется в бумажнике, чтобы собрать необходимую сумму (он всегда предпочитал провозиться хоть три часа, но выложить два фунта и шестьдесят два пенса, нежели округлить в уме стоимость покупки до трех фунтов и самому ждать сдачи в тридцать восемь пенсов), я отчетливо представляю себе, как Люк, стоит перед зеркалом. Голова чуть откинута, взгляд напряжен, и лезвие скользит по подбородку с такой точностью, на которую способны только женщины. Он голый, и лишь влажное полотенце охватывает его стан, как набедренная повязка дикаря.

Мы выходим на улицу.

— Ну, как дела? — спрашиваю я и боюсь услышать ответ.

— Хорошо, — ограничивается он одним словом. — А как ты?

— Хорошо.

— Это хорошо.

Удивительно, правда? Еще два месяца назад мы могли с ним беседовать абсолютно на любые темы. Обсудить проблему мирного урегулирования положения на Ближнем Востоке или поспорить о только что просмотренной по телевизору комедии, а потом еще долго дискутировать о том, почему инстинктивное поведение, такое, например, как зевание, является заразительным. Да мы часами могли говорить о чем угодно. У нас не было ограничения тем. А вот теперь нам даже трудно составить одно грамотное предложение. Правда, постепенно Люк приходит в себя.

— А ты знаешь, что тогда в том самом баре 52 я просто играл перед тобой? (Он иногда любит добавлять уточняющее «тот самый», хотя и так понятно, о чем идет речь).

— М-да.

— Именно так. Это была игра. Ты помнишь, сама же мне говорила, что, когда чувствуешь себя неуверенно, надо играть и вести себя так, словно тебе глубоко наплевать на все. Вот я и решил попробовать.

— Что?

— Вести себя так, словно мне наплевать на все то, что происходит вокруг. Я тогда, как бы это лучше сказать, делал пробу, что ли? Чтобы проверить свою позицию. В общем, я хотел сказать совсем не то, что наговорил тогда. Я все повторял, как я счастлив, что ты дала мне понять, будто я увидел настоящий смысл в произошедшем, а ведь на самом деле мне хотелось рассказать тебе, как дерьмово я себя чувствую. На самом деле, очень дерьмово. Просто как настоящий кусок говна.

Я так и знала. Ага! Он не смог меня провести ни на минуту. Конечно, ему было очень паршиво. Он был раздавлен. Просто развалился на части, как Шалтай-Болтай, которого любит вспоминать Фиона.

— Ну а почему ты не мог мне этого объяснить? Или позвонить позже? Или еще что-нибудь придумать? — Я отступаю в сторонку, чтобы дать проход какой-то маниакальной мамаше, толкающей перед собой детский складной стул на колесиках со скоростью двадцати миль в час. Люк поступает так же.

— Сам не знаю. Наверное, не хотел тебя расстраивать еще больше.

— А я и не была расстроена, — тут же откровенно вру я. — Понимаешь, это было для меня неожиданностью, вот и все. И мне потребовалось некоторое время, чтобы свыкнуться с этим.

— Послушай, — продолжает Люк, поймав свое отражение в витрине. — Знаешь что… Если вдруг тебе захочется еще раз все обговорить… Тогда позвони мне и приходи. Ты же знаешь, как и где меня найти в любое время суток.

Я улыбаюсь. Неужели ко мне возвращается первоначальная версия 1.0? Но судить об этом еще рано.

— Буду иметь это в виду.

Высокая красотка, словно сошедшая с обложки модного журнала, шествует мимо нас, провоцируя шквал восхищенных взглядов мужчин, а слабонервные водители даже сигналят из своих автомобилей. Но Люк смотрит только на меня.

— Да, я непременно буду иметь это в виду.