Крути бутылочку.

Когда мне было тринадцать лет, эти два слова вызывали у меня только одну реакцию: страх. Самый настоящий панический страх.

Понимаете, дело не в том, что я боялась мальчишек. Напротив, в этом возрасте они меня очаровывали. Я подолгу наблюдала за ними с довольно значительного расстояния. Мне было интересно смотреть на то, как они общаются между собой: состязаются, у кого рука сильней, играют в мяч или ловят сумки, подбрасывая их в воздух, а потом попадая головой в петлю ремня.

Меня пугало другое. Мне было страшно целоваться с ними. Или скорее не столько целоваться, сколько обниматься. Я примерно знала, как надо целоваться, но вот чтобы при этом еще и обниматься — это что-то совсем другое. Конечно, мне приходилось все это видеть. И тем не менее, хотя я столько раз наблюдала, как Дездемона сливалась в поцелуях со своими бой-френдами, я все же не была уверена в том, что сама смогу все это исполнить. Я и понятия не имела о том, что происходит там, между придвинутыми вплотную губами мальчика и девочки. И мне было очень страшно даже подумать о том, что у меня может получиться что-то не так. И тогда надо мной станут смеяться. И еще приклеют ярлык «нецелуемая» или что-нибудь вроде того.

Но имелось у меня еще одно, не менее серьезное опасение: будто я умру в возрасте девяноста девяти лет, так за всю жизнь ни с кем по-настоящему и не поцеловавшись. Уже в тринадцать лет я оставалась в подавляющем меньшинстве. Я принадлежала к малочисленной группе Нецелуемых, той самой разновидности девочек, которые вымирали в той же пропорции, в которой возрастало количество приверженцев игры «В бутылочку». Между прочим, я бы куда охотней согласилась провести вечер в компании, где играют в «русскую рулетку» (что было навеяно просмотром кинофильма «Охотник на оленей»), чем терпеть унижение от того, что у меня не так получилось с поцелуем. Но, как я уже говорила, мысль о том, что мои старушечьи губы упокоятся после того, как они и так девяносто девять лет ничего не делали, серьезно отравляла мне жизнь.

Так продолжалось до той поры, пока я не получила уже пятое приглашение на вечеринку, где гости собирались играть «в бутылочку». На этот раз я согласилась.

— Что? Неужели ты туда пойдешь? — изумилась Дездемона, возлежавшая на своей кровати в окружении многочисленных плюшевых симпатяг — медвежат и собачек.

— Ну… М-м-м…

— Все-таки решилась, и все у тебя будет в первый раз.

— Ну… М-м-м…

Внутри у меня все похолодело. До вечеринки остается два дня — а потом моя судьба будет решена. Я присела на стул и принялась разглядывать плакаты с изображением античных статуй, развешанные у Дездемоны в комнате, пытаясь успокоиться, глядя на черно-белые изображения мускулистых мужчин и очаровательных младенцев.

— Марта, с тобой все в порядке?

— Ну… М-м-м…

— По-моему, ты здорово нервничаешь.

— Да нет… ничего страшного.

Она взглянула на меня так, словно хотела сказать: «Я тебе все равно не верю», и улыбнулась. Она поступала так всякий раз, когда становилась свидетельницей моих мучений:

— Ты переживаешь так из-за субботы. Я угадала?

— Нет, — выпалила я настолько поспешно, что мой ответ уже нельзя было принять за правду.

— Я так и знала, так и знала, — закудахтала Дездемона, прижимая к животу плюшевого медвежонка.

— Нет, Дез, честно. Не из-за этого.

Она закивала, совсем как врач, которому только что удалось поставить правильный диагноз своему пациенту:

— Ты боишься играть «в бутылочку», — вынесла она приговор (и совершенно справедливо).

— Нет… нет… Не боюсь.

Затем (я помню это весьма отчетливо) она закрывает себе лицо плюшевым медвежонком и сама начинает произносить слова так, как будто их говорит медведь, а не она. Она даже изменила голос. Он у нее получился с таким же псевдоаристократическим налетом, который она теперь использует практически всегда.

— Марта Сеймор, нами было установлено, что ты никогда прежде не обнималась с мальчиками. Подтверждаешь ли ты наши слова? — Она выглянула из-за медвежонка, чтобы убедиться, что я утвердительно кивнула ей. — Нами также было замечено, что ты будешь вынуждена целоваться и обниматься со многими мальчиками в субботу вечером. Подтверждаешь ли ты наши слова?

— Ну… М-м-м…

— Таким образом, теперь ты волнуешься из-за того, все ли у тебя правильно получится. Подтверждаешь ли ты наши слова?

— Ну… М-м-м…

Да-да, именно так все и происходило. Мне польстило то, что медвежонок из высшего общества распознавал всю правду о моей фобии относительно «целования и обнимания».

Дездемона отшвырнула игрушку в сторону.

— Ха-ха! Я так и знала!

— Дез, прошу тебя, не надо!

И в тот момент, когда я уже подумала о том, как она начнет бегать по улицам Дарема, рассказывая во всеуслышанье о моем позоре, Дездемона поступила так, как я и ожидать от нее не могла. Она произнесла совсем другие, приятные мне, слова:

— Все в порядке, Марта. Твой секрет останется при мне. Но почему ты так напугана? Тут не о чем волноваться, понимаешь?

Я наблюдала за тем, как она, лежа на кровати, неспешно, всей пятерней расчесывает свои светлые волосы. Некоторое время она ничего не говорила. Прошло с полминуты, и мне стало неприятно находится под прицелом ее голубых глаз. И тогда она сказала:

— Я могла бы показать тебе, как это делается.

— Что-что?

— Я говорю: могу показать тебе, как надо целоваться.

Сперва я подумала, что она изобрела для меня какое-то новое изощренное издевательство. Но очень скоро я поняла, что она не шутит.

— Как это? — тихо поинтересовалась я.

— С помощью Берни.

— Что?

Она взяла в руки все того же плюшевого медвежонка:

— Мы используем для этого Берни.

Я внимательно посмотрела на игрушку. На этого Берни, одноглазого медвежонка с плюшевыми ушами, в полосатых штанишках, который даже отдаленно не мог вызывать у меня ассоциации с Джейми Малряном и другими мальчиками, которые должны были присутствовать на вечеринке в субботу.

— Ты считаешь, что мне нужно тренироваться с игрушкой?

— Это скорее всего тебе поможет. Почему бы и не попробовать? А я научу тебя, как это делается. Шаг за шагом.

Я улыбнулась:

— Может быть, я не в его вкусе.

— Берни не из прихотливых, — произнесла Дездемона, и это у нее прозвучало вполне серьезно. — И кстати, я начну первая.

— Тогда я согласна.

Дездемона поставила медвежонка перед собой и — сосредоточилась.

— Ну, слушай. Сначала надо внимательно посмотреть ему в глаза. Учись. — И она заморгала так, что ее ресницы игриво затрепетали.

— Это важно?

— Да.

— Почему?

— Потому что.

— Понятно.

— После этого ты ждешь, когда он сам сделает первый шаг. Тогда ты закрываешь глаза и приоткрываешь рот. Чуть-чуть. Вот так. — Она придвинула Берни к себе и поцеловала его с притворной страстью, одной рукой придерживая его набитую ватой или чем-то еще, плюшевую голову.

— Ну… м-м-м… а что ты делаешь сейчас? Ртом? — совершенно искренне полюбопытствовала я.

Оно оторвалась от Берни:

— Я повторяю все то, что делает он.

— Но он не может ничего делать.

Тогда Дездемона сунула язык под нижнюю губу и оттянула ее, наверное, чтобы собраться с мыслями:

— Я ведь при-тво-ря-юсь.

— Прости. А что ты делаешь языком?

— Ну, в разных случаях бывает по-разному. — Она снова заговорила серьезно, как и полагается учителю и наставнику.

— От чего это зависит?

— От того, что делает языком мальчик.

— А-а-а, понятно.

— Но одно ты должна делать всегда. — И она стала медленно двигать нижней челюстью из стороны в сторону. — И еще: первой заканчивать поцелуй тоже должна ты.

— Хорошо.

— Теперь твоя очередь.

Она придвинула медвежонка ко мне и усадила его на кровати:

— Эй, привет! — произнесла она, имитируя голос плюшевой игрушки.

Я рассмеялась. Что это сегодня с ней? Никогда ничего подобного с Дездемоной еще не происходило. Я вытянула губы и старательно повторила продемонстрированный только что метод правильного целования. Сначала взгляд. Потом ждем первого шага с его стороны. Закрываем глаза. Чуть-чуть приоткрываем рот. Следуем за движениями его губ. Ждем, когда он начнет шевелить языком. Передвигаем нижнюю челюсть из стороны в сторону. Поцелуй продолжается… Поцелуй завершен.

Но пока мои губы справлялись с мокрой мордочкой Берни, я поняла, что в реальной жизни все будет совершенно не так. И когда отодвинула от себя медвежонка, я даже заметила, что его единственный пластмассовый глаз смотрел на меня с нескрываемым ужасом. Ну а если я произвела такое впечатление на бездушного плюшевого медведя в жутком костюмчике, то что же может произойти с бедным мальчиком, которому судьба (замаскированная под бутылочку) прикажет целоваться со мной? Наверное, он умрет прямо там же, на месте.

— Ну? — поинтересовалась моими впечатлениями Дездемона.

— Не знаю. А ты сама как считаешь?

— Гм-м… Не уверена. Трудно сказать. — Она приставила указательный палец к подбородку, что должно было означать одно: Дездемона серьезно задумалась. Вскоре ее лицо просветлело, совсем как в мультиках, когда над персонажем зажигается нарисованная лампочка и над головой появляется облачко, а в нем написаны какие-то умные слова.

— Мне все ясно!

— Что?

— Почему бы тебе не потренироваться на мне?

— Что?!

— Ну, представь себе, что я мальчик.

— Как это?

— Просто у тебя никогда ничего не получится, если ты будешь целоваться только с Берни.

Я скривилась:

— Но я не могу целоваться с тобой.

— Почему?

— Потому что… потому что… ты же девочка!

— Ну и что? Не обращай внимания. Я же хочу тебе помочь. Ну а если хочешь выставить себя дурочкой, то, конечно, я тоже мешать не стану.

— Но если мы будем целоваться, то станем лесбиянками.

— Не говори ерунду! Мы бы стали лесбиянками, если бы нам нравилось целоваться. Неужели не понятно?

— Не очень. Прости.

— Представь себе, что я мальчик. Закрой глаза, и тогда тебе будет легче.

— М-м-м…

— Вот и отлично. Делай все так, как я тебе…

— Нет. Ну, хорошо. Наверное… Наверное, я попробую.

Она улыбнулась и положила руки мне на плечи, точно так, как футбольный тренер, когда разговаривает с новичком:

— Теперь слушай. Я буду мальчиком, а поэтому ты должна поймать мой взгляд, а потом ждать, когда я сама сделаю первое движение.

Я в испуге оглядела комнату: все те же сентиментальные черно-белые картинки. Мужчины и дети. И все они таращатся на меня. Они как будто наблюдают за нами. Тогда я опустила глаза, и увидела на кровати еще одну страждущую аудиторию, состоящую из плюшевых собачек.

— Не знаю, смогу ли я.

— Конечно, сможешь. Просто закрой глаза.

— Я…

И прежде чем я успела что-то сказать, я почувствовала прикосновение ее губ. И на этом мои воспоминания обрываются. Про сам поцелуй я ничего не помню. И то, как мы обнимались, тоже. Могу только вообразить, что это было ужасно, но точно теперь сказать ничего не могу. Иногда мне даже кажется, что ничего подобного в моей жизни не происходило. Но это было. И теперь я точно в этом уверена.

Правда, я не помню, что при этом чувствовала, или как долго продолжалось все это. Зато я хорошо помню, как все закончилось.

Снизу, с первого этажа, раздался голос ее матери:

— Девочки, чай готов. Спускайтесь!

Вот и все. Обучение закончилось. Мы съели по куску пиццы, по порции жареного картофеля с салатом, и больше об этом случае не вспоминали. Никогда.