Ритмичные постукивания спинки кровати разбудили его, и он окунулся в гадкую духоту еще до того, как осознал, где он находится и что происходит.

Шон трахал матрац, причем безжалостно, словно хотел бедрами раздавить лягушку. Во сне он раскачивал кровать с такой силой, что она придвинулась к стене и отстукивала неустанный бит. Любой прохожий решил бы, что здесь орудует извращенец. Шон перевернулся, его волосы разметались по мокрому, липкому от пота лицу, пока он пытался сообразить, что к чему. У него был настолько яркий сон о нем и Мэгги, что проснуться без нее было мучением. Хуже всего было счастливое осознание, что они скоро встретятся и что он влюбился. Ему хотелось обсудить это безумие с Хилари, но Хилари снова ушла. Когда он вернулся накануне ночью, Хилари уже спала, абсолютно голая, лишь набросив на гибкую спину влажное полотенце. Он сел в ногах ее кровати, с нежностью глядя на жену. Затем он стал гладить ее спину и наклонился, чтобы поцеловать хрупкие плечи. На этот раз не было никаких средств от насекомых, которые могли бы оттолкнуть его – только его собственная неуверенность. Если он пойдет до конца, получится, будто он ее насилует. Он чувствовал, что именно так и будет, и остановился. Он лежал, глядя в потолок, и думал, так ничего и не придумав. Он встал и, завернув в платок несколько кубиков льда, приложил его к ноющим вискам. В какой-то момент он снова провалился в неглубокий сон. Теперь его матрас был мокрым от растаявшего льда и ночных кошмаров.

Приняв душ, он решил выйти на улицу поискать Хилари, надеясь найти ее возле бассейна. И, только шагнув из номера в ослепительно яркий день, он понял, сколько времени проспал. Была середина дня. Парящее над землей солнце раскалило докрасна терракотовую дорожку, и ему пришлось возвращаться в комнату за сандалиями для короткой прогулки до бассейна.

Листья лимонных деревьев трепетали в мареве дня, словно приветственно машущие ладони. Впереди поливальная машина разбрызгивала воду по саду. Он остановился переждать ее и тут же подумал, изменится ли что-нибудь, если он пройдет сквозь туман брызг. Тогда он уже был бы у бассейна. Изменится ли его жизнь, если он сделает это?

У бассейна Хилари не было, и он растерялся, потому что совершенно не представлял, как провести день. Он скучал по ней. Ему хотелось быть с ней или, по крайней мере, поговорить с ней, чтобы прояснить хоть что-нибудь.

Он потащился обратно к номеру. Это был, пожалуй, самый жаркий день за неделю. Пот медленно скатывался по его бокам и голеням. Его коротковатая рубашка прилипала к груди и спине. На этот раз он подождал, пока разбрызгиватель сделает круг, чтобы охладиться под его струями. Он снова подумал о Мэгги и решил, что не влюбился в нее, а просто она ему очень-очень нравится. В любом случае, ему хотелось снова с ней увидеться.

И снова это была идея Пастернака, и снова его обломали. Владелец гаража никак не велся на его уговоры.

– Слишком гранде! Слишком гранде!

– Да скажи толком, чего ты от меня хочешь? – пробормотал Пастернак, слезая с просевшего мотороллера.

С остальными проблем не возникло. Анке, Криста и Милли водили скутеры дома, в Неймегене. Они быстро убедили хозяина в своем мастерстве, сделав круг по дворику. Каждая из трех девчонок могла взять одного пассажира, в результате толстый Пастернак оставался в одиночестве. Сначала он попытался внушить владельцу, что у него дома есть свой мотороллер.

– Я крутой пацан в Манчестере, чувак. Я – Стинго! Главный стиляга!

– Какой скутер у твой?

Он сделал мечтательно лицо.

– Большой золотой скутер!

Владелец гаража с сомнением покосился на большой живот Пастернака, подумал и пренебрежительно махнул рукой.

– Расскажешь девочкам!

– Серьезно! Крутой пацан! Главный стиляга!

– Какой скутер?

– Большой золотой «ламборджини».

– «Ламбретта»?

– Си!

Хозяин указал на «Ли-200».

– Покажи мне. Прокатись.

Спустя минуту переднее колесо скутера врезалось в основание пальмы. Хозяин, похоже, веселился не меньше остальных. Приобняв упирающегося Пастернака, он провел его обратно в гараж и посадил на простенький, но надежный «мотогуцци», преподав ему трехступенчатый курс вождения. Через несколько минут главный стиляга возглавлял группу из четырех скутеров, мчавшихся по Аутовиеда-де-Атлантика к аквапарку в Ла-Калета.

Попивая обжигающе горячий эспрессо на маленькой террасе в горной деревушке Хатар, она хихикала себе под нос. Это предел мечтаний Шона. Всегда простые вещи. Если бы он был тут, с ней, это был бы звездный час его отпуска. Бедняга Шон. Она вспоминала записку, которую написала ему, чтобы просто сказать, что она сожалеет, и что это не его вина, и что она пытается с собой разобраться, – но в конце концов смяла ее и сожгла на обочине дороги. Это была его вина. Она стояла в дверях спальни и смотрела на него – и не чувствовала ничего. Это была его вина, а если нет, то и ее вины там не было. Ей было неприятно, что она обращалась с ним так паршиво, и она собиралась поговорить с ним об этом. Но, хотя она сожалела о своей грубости, больше она не жалела ни о чем. Ей не в чем было оправдываться, и она не собиралась идти на попятный. Оставить записку значило оставить причину для оправданий, а ее не было. Промокнув глаза салфеткой, она оставила под блюдцем 200 песет.

Она бродила по тихим улочкам, пустынным из-за полуденной жары. Похоже, она взобралась на самую высокую точку в этой деревне. Выше было только маленькое кладбище, к которому вела узенькая тропка; все остальные улочки и аллеи спускались вниз с того места, где она стояла. Она нашла тенистый балкон на пике, от которого сбегала к церкви извилистая дорожка. Перегнувшись через перила, она могла видеть проходившую вдалеке процессию, поднимающуюся вверх к кладбищу. Старики в черных куртках и беретах несли гроб, а укутанные платками женщины и дети в черных штанишках замыкали шествие. Хилари не могла оторвать от них глаз, понимая, что подглядывать неприлично, но понимая и то, что они ее не видят и не увидят еще долго. Звон козьих колокольчиков создавал успокаивающую элегию дрейфующему горному зефиру. Она уже хотела развернуться и пойти обратно к машине, когда процессия прошла последний поворот и медленно, шаг за шагом, начала подниматься по самому крутому отрезку.

Хилари стояла, склонив голову и прикрыв глаза, чувствуя на себе неодобрительные взгляды, осуждающие ее вторжение в самые интимные основы этой деревушки. Она была туристкой, подглядывающей, как жители деревни хоронят своего мертвеца. Она чувствовала их скрытую ярость и боялась поднять голову. Она крепко зажмурила глаза и открыла их, только когда процессия должна была миновать ее, и тут же уперлась взглядом прямо в угольно-черные глаза маленькой красивой девочки лет пяти-шести. Девочка улыбнулась ей и протянула цветок, прежде чем мать дернула ее за руку, чтобы она не отставала. Маленькая девочка обернулась, чтобы снова посмотреть на Хилари; ее глаза сверкнули. Гроб уплыл прочь, поблескивая в жарком мареве дня. Она вытерла глаза и пошла к машине, чувствуя себя мелкой и незначительной. Однако ей стало легче, по крайней мере, ушло ощущение беспокойства. И все равно она ничего не понимала. Она могла лишь сесть в машину и поехать дальше. Это было все, что она могла сделать.

– ОСТОРОЖНО! БЕРЕГИСЬ! ТОЛСТЯК ЛЕТИТ!

Пастернак летел по извилистой водяной горке, и его вес позволил ему набрать умопомрачительную скорость. Его бросало от борта к борту, бум-бум-бум, а он даже не мог закричать, хотя его спину здорово натерло о шершавый желоб горки, он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, пока его швыряло из стороны в сторону и несло к крохотному, размером не больше полотенца, бассейну с бутылочно-зеленой водой.

– Это безопасно, это безопасно, это безопасно! – повторял он про себя, сердце ушло в пятки, и он заорал от ужаса перед неизбежным падением: – А-А-А-А! МЕРТВЕЦ!..

Последние слова разобрать было невозможно, потому что он плюхнулся в зеленую ледяную пучину соленой воды, опускаясь все глубже и глубже, слыша шелестящие трели пузырьков воздуха и стук крови в ушах. Он уже начал бояться, что никогда не достигнет дна и не сможет подняться на поверхность, когда внезапно от порыва холодного воздуха у него перехватило дыхание. Он сглотнул, подрагивая, и попытался отдышаться, когда рядом с ним мелькнула ярко-красная вспышка купальника Анке. Похохатывая, он подождал, пока она вынырнет, и прижал ее к себе.

– ЭТО БЫЛО ЧЕРТОВСКИ ЗДОРОВО, ДА! – завопил он с утрированным северным акцентом.

Она засмеялась.

– Слишком страшно для меня. Я лучше полежу на солнышке и позволю мужикам желать меня.

– А мне можно тебя желать?

– Только не так сильно, как я желаю тебя!

– Вранье! Только обещаешь!

Он игриво оттолкнул ее и очень удивился, когда она схватила его за задницу.

– Мадам, я вас умоляю, соблюдайте приличия!

Они поплыли к краю бассейна. Милли ожидала их на солнечной террасе, ужасно довольная. Она что-то прятала за спиной.

– Угадайте, что я достала для нашего гиганта?

– Шоколадку?

Она покачала пальцем, улыбнулась и достала спрятанную «Дейли миррор».

– Ух ты! Отлично! Где взяла?

– Какой-то парень хотел выбросить ее в урну, и я спросила, можно ли мне взять.

– Классно!

– Он хотел сто песет за нее.

– Не может быть!

– Не может. Я тебя надула.

– Хотелось бы.

Она печально взглянула на него, но не стала продолжать эту тему. Он уселся рядом с ней и тут же вперился в свой любимый таблоид.

– Что это с твоей спиной! Она вся в ссадинах!

– Это от водяной горки. Там всегда так.

– Нет! Слишком сильно! Ты уверен, что тебя не поцарапала какая-нибудь горячая девчонка, Пасти?

Он сделал обиженное лицо.

– Конечно нет! Посмотри на спину Анке – у нее то же самое!

Милли хихикнула и подвинулась ближе.

– Ты будешь изучать самые важные мировые события, подтяжку груди Патси Кенсит и все такое, а тетя Милли полечит твои сексуальные раны… – Она любовно толкнула его и поцеловала в плечо. – …Кокосовым маслом, йа?

Пастернак с радостью закивал головой.

– О, йа, йа! О, очень йа!

Она шлепнула его и принялась за работу. Никогда еще девушка не уделяла ему столько физического внимания. Это было чудесно. У него тут же встал, и ему пришлось переключиться на результаты финальной игры лиги регби, до которых ему не было никакого дела, чтобы хоть как-то сдерживаться. Он изо всех сил прижался бедрами к полу, чтобы скрыть эрекцию, и перелистывал страницы, не разбирая слов. Он был готов кончить. Черт, он же действительно сейчас кончит!

– Эй, подожди! Что это было?

– Что?

Он почувствовал себя виноватым, думая, что она вычислила его и вот-вот разоблачит.

– Переверни страницу назад…

Он вернулся на спортивную страничку.

– Вот это!

Это был раздел знакомств.

– Фантастика! Читай вслух, Пасти!

Испытав облегчение и расслабившись, Пастернак с готовностью подчинился:

– Женщины ищут мужчин, или мужчины ищут женщин? Или женщины ищут женщин? Или мужчины ищут козлов?

– Ты знаешь, что мне не нравятся такого рода разговоры, дорогой.

Она игриво шлепнула его по спине и наклонилась, прижавшись к нему грудью.

– Пожалуйста! Господи, только не начинай снова! – взмолился Пастернак.

– Давай читай! Что угодно!

– Ладно. Как насчет этого: «Уютная блондинка около сорока, хорошее белье, БЖМП, ищет НКВТН с ЧЮ, БД для встреч или большего».

Милли уставилась на страницу.

– Что эта вся херня значит? Пастернак засмеялся.

– Коды, в принципе, все одинаковые. Всегда так пишут: ЧЮ – «чувство юмора». Ты бы тоже так написала?

– А остальное? Это в Англии так принято?

– Безусловно.

– Это бред! Это… невероятно!

– Мы, знаешь ли, сумасшедшая нация…

Она покачала головой и снова его подтолкнула.

– Продолжай! Мне любопытно!

– Оставь это для девочек…

Она снова нетерпеливо его пихнула.

– Ладно. «Без жилищных и материальных проблем» – это тоже довольно стандартное сокращение. Так, а это что еще за муть? НКВТН? ВТН – это «высокий темноволосый незнакомец». Может, «не короткожопый высокий темноволосый незнакомец»?

Он шлепнул себя по лбу.

– Черт! Это же явно «некурящий высокий темноволосый незнакомец». И, э-э, «без детей», по-моему. В общем-то, дамочка без претензий.

– Уютная? Что это значит?

Пастернак прокашлялся и едва слышным голосом ответил:

– Большая. Понимаешь? Полная. Любвеобильная. Уютная.

Милли задумалась.

– Получается, жирная, богатая тетка с крашеными волосами хочет высокого красавчика с деньгами и без детей, йа?

– Два раза йа.

– А ему-то какая корысть?

– Вообще-то «без финансовых проблем» – это вроде как хитрость. Она говорит, мол, я, возможно, не бедная, но и не дура. Платите за себя сами, парни. У жиголо никаких шансов. Но на самом деле она это не всерьез. Она хочет потрахаться с молодым красавцем, но ее гордость не позволяет ей сказать об этом открытым текстом. Она говорит, что у нее есть кое-какие деньги, что она жадная до секса…

– Где так написано?

– Хорошее белье. Это все равно что вывесить красный фонарь.

– Хорошее белье! Боже мой! Вот старая шлюха!

– Знаешь, я так не думаю. Я могу очень хорошо представить, что это за женщина. Скорее пятьдесят, чем «около сорока», отчаянно одинокая. Она на любой вариант согласна. Разве тебе ее не жаль?

Она не ответила. Когда Пастернак повернул голову и посмотрел через плечо, то увидел, что Милли как-то странно на него смотрит. В ее взгляде была чистота и нежность. И любовь.

– А ты и вправду особенный, а? Не знаю, как может парень в двадцать лет быть таким… чувствительным!

Опаньки! Он поднялся и сел, отвернувшись от нее, проигнорировав комплимент.

– Слушай! А давай напишем свое объявление! Такое стебное «одинокое сердце», а?

– Стебное?

– Шутливое. Ненастоящее. Напишем что-нибудь для прикола!

Она неуверенно пожала плечами.

– Хорошо.

– Ну давай, помоги мне. Посмотрим. Мы напишем полную противоположность тому, что обычно требуют остальные. То есть то, чего они на самом деле хотят.

– Ну вот, снова философствуешь.

– Ага: «Толстый неудачник, 20, БЧЮ, БМФЖД, ищет кого угодно для секса. Везде».

Она засмеялась и хлопнула в ладоши.

– Переведи пожалуйста!

Он ответил голосом Лео Гетца:

– Оке, оке, оке! Слушай сюда, да? Оке – «Толстый неудачник, 20, без чувства юмора, без машины, финансов, жилья и друзей, ищет кого угодно для секса. Везде». Это чертовски честно, как думаешь?

Она чмокнула его в щеку.

– Ты сумасшедшее животное. Если бы ты не был богатеньким, я бы решила, что ты себя описал! Но ты же знаешь, что можешь получить меня в любое время, а? Везде.

Она попыталась удержать его взгляд, но его глаза нервно забегали, и он снова вернулся к голосу Лео Гетца:

– Хватит дражнить миня!

К ним, гогоча, подбежали запыхавшиеся Мэтт, Криста, Том и Майки, вдоволь накатавшиеся на водных горках. Пенис Тома вылезал из ширинки его дурацких купальных трусов, к вящему веселью Анке и Милли. Вовремя, подумал Пастернак.

Лежа около бассейна, Хилари почувствовала, что обгорает, но ей лень было переворачиваться. Ей было и так хорошо. Ну и пусть она немного обгорит, что с того. Через пару дней она снова будет дома. Снова жизнь, снова реальность, а это будет еще одно воспоминание. Однако она обрадовалась, когда к ней подошла блондинка из гидов с толстыми щиколотками, предлагающая рекламные листовки таймшеров. У Хилари появилась причина подняться. Она посмотрела на красиво оформленную брошюру – раскладку, которая сама по себе была интересно сделанной. Обычно девушки предлагали брошюрки Шону, а тот выкидывал их, не читая, едва гиды исчезали из виду. Предложение было заманчивым.

ПОЛУЧИТЕ ВАШ ВАУЧЕР ЦЕНОЙ В 8000 ПЕСЕТ

Примерно тридцать фунтов, подумала она. И что я за это должна?

ПРИЕЗЖАЙТЕ на пляжи курорта Мирабель, и там вы найдете качество, роскошь и изысканность, присущие всем курортам Мирабель. Посетите наш великолепный курорт и получите ваучер стоимостью в 8000 пт., который вы можете использовать в любом из рекомендованных Мирабель парикмахерских салонов, магазинов, салонов красоты или гольф-клубов – выбор за вами! Если ваше пребывание на Коста ограничено, просто насладитесь коктейлем на красивейшем «Балконе Мирабель», откуда открывается прекраснейший вид на дома.

(Полная инструкция на обратной стороне.)

Ее не особенно интересовала перспектива ужина на одну персону в выпендрежном средиземноморском отеле, но ей понравилась идея экскурсии по курорту. Она знала, что не станет вписываться ни в какие авантюры. Ей даже не нравилась сама идея таймшеров. Время по частям. Что-то в этом сочетании настораживало Хилари. Однако она определенно заинтересовалась. К тому же нельзя сказать, что она не успевала отмахиваться от других предложений. К черту! Она поедет. Она вписала свое имя и номер апартаментов и отдала листовку удивленной и обрадованной девушке.

Шону хватало и того, что он сидел с Мэгги на террасе и попивал пиво, наблюдая, как солнце растворяется в море, но когда они спустились в пещеры, он понял, что она была права. Он никогда не видел ничего подобного.

Пригнувшись под низким потолком одного из коридоров, они прошли по грубым закругленным ступеням, вытертым до блеска. Воздух, в котором чувствовался запах пота тысяч туристов, проходивших группами каждый час, был древнее и первобытнее, чем в любых развалинах, где он бывал. Но никакие миазмы истории и никакие рассказы Мэгги не могли подготовить к открывшемуся его взору огромному, словно из других миров, гроту. Он застыл, глядя на это великолепие, зная, что задерживает пришедших на концерт людей, но не в состоянии двинуться, не вобрав в себя полностью зрелище этого изобилия сталактитов, кристаллов и колонн – пред ним лежали века. Это было причудливо-прекрасно и невероятно сверхъестественно, особенно благодаря игре теней и дрожащих силуэтов от сотен и сотен свечей, расставленных повсюду. Поначалу Шону показалось, что эта пещера напоминает ему сцены из «Доктора Немо» или даже «Чужих». Если бы эти величественные, огромные столбы вдруг начали кровоточить, Шон бы даже глазом не моргнул. Он двинулся по ступеням вниз и, заметив смеющиеся глаза довольной Мэгги, сел рядом с ней.

Она вручила ему программку, где рассказывалось о древних музыкальных традициях этого региона, но когда невысокий задумчивый гитарист представил аккомпанирующих музыкантов и начал играть, Шон сразу же узнал мелодию. Это были «Классикал Гэз» – или если не именно они, то определенно тот же стиль классической гитары, на основе которого впоследствии Мейсон Уильямс создал свою более доступную версию. Шон посмотрел в программку: «Астурия» (1892).

И больше ничего. Это было волшебно. Шон закрыл глаза, ритмичные аккорды переливались через него и проникали в самое сердце. Он почувствовал, как бедро Мэгги прижалось к его бедру, когда мимо них протиснулся один из опоздавших. Шон так и продолжал сидеть, чувствуя тепло ее бедра, слушая музыку. Склонив голову набок, он любовался мистической игрой светотеней, захваченный волшебным действом. Время перестало для него существовать.

Он присоединился к шквалу оваций и снова закрыл глаза. Бойкую польку, если это была полька, сменили один за другим два диссонансных экспериментальных пассажа, а затем внезапно, словно из ниоткуда, его ошеломило страстное, тоскующее вступление следующей пьесы, знакомой, будто любимая колыбельная из детства. Убаюкивающая и печальная, она потрясла его трагической неизбежностью своей истории. Однако он был уверен, что никогда прежде не слышал этой вещи. Никогда. Он снова посмотрел в программку. «Recuerdos de la Alhambra».

Воспоминания об Альгамбре. Вещь была так же незнакома Шону, как и ее волшебное название, и когда запоминающееся тремоло мягко окутало его душу, он крепко зажмурился и поплыл от аккорда к аккорду прямо к пронзительному романтическому крещендо так уверенно, словно он сам написал ее в своих снах прошлой ночью. Он дышал вместе с музыкой и позволил ей проникнуть глубоко в его душу, а потом еще плотнее прижал ногу к теплому бедру Мэгги.

– ДА! ДА! ЙЕССС! О, ЙА! ОХ, АБСОЛЮТНО ТОЧНО, ОПРЕДЕЛЕННО ДА!

Остальные игнорировали его и продолжали идти в тени узких улочек.

– Су-упер! ПРОСТО охрененно!

Майки обернулся и потрогал его лоб.

– Чего ты там бредишь?

Пастернак с сияющими глазами указал на постер.

– Мы должны туда пойти! Обязательно!

Все повернули назад и уставились на дешевенькую афишу в большом окне бара. Мэтт прочитал ее вслух:

– Бар «Нарранха» рад дать знать о вернуца Ив и Кристоф и их триумфальный «АББА-Арабески» кабаре-шоу. Есть фсе ваши любимый хит!

Пастернак восторженно раскинул руки.

– Мы просто ОБЯЗАНЫ там быть! Девчонок не надо было уговаривать.

– Считай, что мы уже там!

– Я тоже!

Том, выглядевший сегодня скромно в своих шортах хаки, продемонстрировал в презрительной ухмылке свои большие, плоские передние зубы. Из-за этих зубов Мэтт пару раз чуть не закатал ему в пятак. Не то чтобы он что-то имел против Тома – просто его бесили эти зубы, когда тот вдруг начинал вести себя по-мудацки. Именно так он сейчас себя и вел, и Мэтту снова хотелось его приложить как следует. Вдобавок Том заныл жалобным детским голоском:

– «АБ-БА»! Кому нужна эта чертова «АБ-БА»?

Пастернак удивленно на него посмотрел.

– Я даже не собираюсь удостаивать это высказывание ответом. Если ты не понимаешь – ты не понимаешь. Но это, попомни мои слова, будет одним из лучших моментов твоего отпуска. Это просто свалилось с неба прямо тебе в руки. Это дар небес, чувак! Будет здорово!

Криста взяла Тома за руку.

– Послушай, он прав. Будет весело.

Том выплеснул злость на свою красивую спокойную подружку, которая к тому же была выше его ростом.

– «АББА»!

Он выдернул руку.

– Идите сами!

Он побежал по улице, остановившись лишь для того, чтобы крикнуть:

– Если бы я знал, что это будет пошлый дискотечный отпуск, я бы сэкономил денег и полетел на Фларес!

Засмеяться в такой ситуации – хуже не придумаешь, но от вида его красного злого лица они не выдержали и расхохотались.

Том, обычно спокойный и уравновешенный, не на шутку распсиховался и был готов взорваться. Гордо подняв голову и став от этого еще более смешным, он глубоко дышал, стараясь держать себя в руках.

Негодующе сверкнув на них злыми глазами, он крикнул:

– САЛАГИ!

И побежал. Криста двинулась было за ним, но Майки удержал ее.

– Оставь его на несколько минут. Он сам успокоится.

Она поморщилась.

– Что это с ним?

Пастернак вышел вперед, зажал нос и с ученым видом гнусаво затараторил:

– Он думает, будто ты его предаешь. Он никогда никого не любил и никогда ничего подобного не чувствовал. Он понял, что это не в его власти, и почувствовал свое бессилие и одержимость тобой. Он хочет, чтобы в целом мире были только ты и он, он и ты, навсегда. Он чувствует, что идет на компромисс, разделяя тебя с нами. Каждый пикник на пляже, каждое путешествие на катере, каждая дискотека – это еще больше потерянного времени для бедняги Тома, времени, которое он хотел бы провести с тобой, дорогая Криста. У нас осталась всего пара дней. Ему трудно поверить, что у него есть такая потрясающая девочка, как ты, и глубоко внутри он чувствует, что недостоин тебя. Естественно, он не верит, что по приезде в Голландию ты его не забудешь. Боюсь, он безнадежный, хотя и распространенный случай. Аккуратнее с ним. Спасибо за внимание.

Он слегка поклонился и отошел назад. Остальные, обалдев, уставились на смешного толстяка. Милли потрясенно покачала головой.

– Самое смешное, что он прав. Криста кивнула.

– Я должна была сама догадаться! О, господи! Ну и ну!

Майки расхохотался и захлопал.

– Мои поздравления, доктор Фрейд!

Он лукаво подмигнул остальным.

– Если бы ты обратил свою интуицию на собственный случай, тогда дело могло бы сдвинуться с мертвой точки.

Пастернак, чувствуя взгляд Милли, изо всех сил постарался скрыть свое смущение, но тут же нашелся:

– А что касается меня, детка Майки, то я буду здесь сегодня вечером, буду танцевать и размахивать руками, будто мне все по барабану. Вот такой я, Майки, человек. Добрый Доктор Приколист!

Мэтт улыбнулся и хлопнул его по плечу. Майки сделал хитрое лицо, будто ему лучше знать Пастернака, и они отправились искать Тома.

Мэгги прижалась спиной к деревянному ограждению обзорной площадки и смотрела на него, такого одинокого и потерянного.

– Теперь тебе лучше?

Он оторвался от чудесной панорамы сверкающего моря.

– Намного. Это было просто… прекрасно. Как ты и сказала – роскошно.

– Никогда не видела, чтобы мужчина так плакал.

Он прямо взглянул на нее.

– Я часто плачу. Это мне помогает выпустить запертые глубоко внутри чувства. Это были не горькие слезы. Все было просто… чудесно.

Он снова обернулся к морю. Она проследила его взгляд до развалин старой смотровой башни над Маро. Встав на цыпочки, она осторожно вытерла слезы с его лица. И, заглянув в его глаза, решилась.

– Пойдем, – сказала она, – я хочу тебе кое-что показать.

Даже четырехколесный привод маленького юркого джипа не спасал от почти отвесного уклона грязной дороги. Шону приходилось наклонять голову в сторону Мэгги, уворачиваясь от веток, пока «витара» прорывалась сквозь заросли, скользя по старым листьям. Из-за разбитой дороги машину перекосило, и Шон оказался почти на полметра ниже места водителя. Со стороны Мэгги берег резко обрывался к темнеющим внизу оливковым рощам и теплицам с помидорами. Со стороны Шона была набережная, ведущая к усаженному елями мысу и приземистой старой смотровой башне. Они проехали еще один поворот, и грязная дорога вывела их на маленькое плато, окруженное деревьями. Здесь дорога кончалась. Дальше был обрыв в море.

Они сидели в джипе с работающим двигателем. Мэгги с трудом сглотнула и слегка подалась вперед. Казалось, она пытается взять себя в руки или набраться храбрости для следующего шага. Шон решил промолчать. Резкий треск цикад разрывал тяжелый, душный воздух. Ощущение было как перед грозой.

Прямо перед ними стояли два кривых тиса, чьи узловатые ветви переплетались годами. Почти над самым обрывом рос тис поменьше, под ветвями которого стояла небольшая мраморная скамейка. Шон вылез из машины и медленно зашагал к ней, а подойдя, поставил на нее ногу и, уперевшись локтем в колено, опустил подбородок на ладонь, глядя вокруг. В метре от скамьи был обрыв к морю. Прямо над ними нависала башня, построенная сотни лет назад, чтобы предупреждать о нападении мавров, финикийцев, генуэзцев. Шон улыбнулся. Теперь это были британцы, немцы и скандинавы.

Когда он отступил на шаг от скамьи, рядом что-то блеснуло. Прямо перед скамьей стояла плита, мемориальный камень. Памяти Дениз Томпсон. 6.5.1919 – 19.9.1992.

Он склонил голову.

– Про нее я и вспомнила.

Он не слышал, как Мэгги подошла.

– Когда-то я приходила сюда каждый день. Давным-давно.

Она взяла его за руку и повела по горной тропинке, которая виляла туда и сюда, пока не вывела их на еще одну крохотную площадку. Напрягая зрение в призрачном сумраке, он едва видел узенькую извилистую тропку, ведущую к маленькому пляжу, до которого, казалось, никогда не добраться.

– МАНИ-МАНИ-МАНИ!

Они окружили беснующегося посреди танцпола Пастернака, протягивая песеты, ероша ему волосы и толкаясь. Пастернак отрывался вовсю, размахивая руками, словно отгоняя невидимых мух, под классику «АББА». Он подпевал во всю глотку, но после веселой «Ватерлоо» и такой же заводной «Дай мне» начал сдавать. Теперь ему нужен был старый добрый кислород. Ему хотелось сохранить немного энергии на потом.

С удовлетворением он огляделся. Все танцевали, смеялись, потели и подпевали бесспорным чемпионам евроданса. Том и Криста жадно целовались в центре забитой народом танцплощадки и отрывались друг от друга, только чтобы изобразить танец, больше похожий на половой акт, – Том прижимался сзади к девушке, положив руки ей на бедра, пока она извивалась в его объятиях. Пастернак поднял вверх два больших пальца. Том сунул два пальца в рот, по-прежнему сияя и наслаждаясь моментом. Милли стояла в стороне, держа выпивку разгулявшихся друзей, свистящих и вопящих. У Ив и Кристофа редко была такая благодарная аудитория, и они были в экстазе. Энтузиазм Пастернака и компании заразил всех присутствующих в зале, в основном людей среднего возраста, позарившихся на дешевую выпивку в «счастливый час». После трех песен Пастернак поднял с мест всех теток, которые до этого просто хлопали и смеялись, пока не поддались всеобщему угару. Толстяк прыгал, как мячик, в самом центре, радостно выбрасывая кулаки в воздух. Он снова это сделал. Он снова всех завел. Он на самом деле был Доктор Приколист.

Однако венцом его славы стал момент, когда прослезившиеся Ив и Кристоф вышли поклониться в третий раз, с сожалением оставляя отзывчивую аудиторию, чтобы поехать на последнее свое ночное выступление в другом клубе. Когда Кристоф начал собирать свою установку и отключать микрофоны, Пастернак подобрался к нему и что-то прошептал на ухо.

Кристоф был счастлив пообщаться с фанатом и указал тому на микрофон. Потом поставил обратно свои клавиши на стойку сбоку сцены. Через несколько секунд Пастернак взобрался на маленькую сцену. Те, кто пошел к бару, чтобы получить свою дешевую выпивку до наступления полуночи, начали оборачиваться, смеясь над толстым парнем на сцене.

– Лееедиии и джентльмены! Прекрасная Ив и потрясающий Кристоф… – Он прервался, подождав, пока не утихнут спонтанные аплодисменты и свист. – Ив и Крис прекрасно развлекли нас сегодня вечером, и я думаю, вы согласитесь…

К свисту и топоту добавились крики: «Вали оттуда, толстый!»

– Сейчас, сейчас – обещаю. Но сначала позвольте мне исправить оплошность этого отличного выступления. Пожалуйста, присоединяйтесь ко мне в наслаждении этим последним шедевром «АББА». Спасибо.

Кристоф сыграл вступление. Пастернак сглотнул и крепко вцепился в микрофон, стараясь выглядеть как Барри Уайт. Он видел поднявших руки девчонок, горделиво улыбающихся в переднем ряду. Он слышал свист и мяукание.

– Давай, Пасти! Давай, сынок!

Его друзья застыли в предвкушении. Им не верилось, что Пастернак отважился на такое шоу. Он улыбнулся Ив, которая подтанцовывала рядом. Кристоф, совсем размякший от умиления, кивнул толстяку. Это было то, что нужно.

Шквал восторгов чуть не сбил Пастернака с ног, когда его друзья и все остальные ринулись к сцене, повсюду были руки и ноги, сияющие улыбки, все танцевали, скакали и отдавались музыке. Пузатые мужики оставили свое пиво на столах и присоединились к всеобщему веселью. Толпа вопила, как на рок-концерте. Пастернак пел во все горло, не слыша собственного голоса, но инстинктивно чувствуя, что попадает точно в ноты. К моменту припева сцена была забита счастливой публикой, и когда пришло время, Пастернак, в слезах экстаза, откинул голову назад и проревел слова с такой яростью и силой, что сам удивился, откуда что взялось:

– ПОБЕДИТЕЛЬ ПОЛУЧАЕТ ВСЕ… Беснующаяся толпа вместе с Ив и Кристофом подпевала:

– ТЕПЕРЬ ВСЕ В ПРОШЛОМ!

Он увидел тянущую к нему руку Милли. Голос начинал садиться. Он сунул микрофон ближайшему желающему и спрыгнул на пол. Вытащив Милли из толпы, он прижал ее к себе и поцеловал со всей страстью, на которую был способен.

– Боже мой, – прокричала она, облизывая губы. – Это было здорово. Сделай так еще раз.

И он сделал. Он не мог ошибаться.

Она опустилась на скамейку. Он сел рядом. Мэгги смотрела прямо перед собой невидящим взглядом, и он заметил маленькую горку камней, на вершине которой возвышался маленький крестик.

– Это мой.

Он хотел встать, но она удержала его за руку.

– Дай мне сказать. Я хочу рассказать тебе.

– Да, пожалуйста.

Шон чувствовал каждый скачок ее настроения, пока она говорила.

– Когда я впервые приехала сюда, то провела всю зиму в солярии. Можешь себе представить? – горько засмеялась она.

– 1986. Мы с мамой купили его по каталогу. Четыре трубки – «Филипс» – мы думали, это круто! Соседи платили деньги, чтобы у нас позагорать. Когда я закончила школу и приехала сюда с девчонками, я была вся оранжевая. Мой самый первый загар. Мне казалось, что я красивая.

На слове «красивая» ее голос дрогнул, и ему захотелось прижать ее к себе, но он сидел и слушал.

– Тогда это был скорее курорт для тех, кому от восемнадцати до тридцати. Мини-юбки, стройные ноги, попсовые песенки – я помню наизусть каждое слово этих чертовых песен.

– И что случилось?

– Это была моя вина. Мне отчаянно хотелось быть первой, кто переспит с официантом. Мы все такие были. Представляешь? Сраный испанский официант! Вряд ли их можно винить за то, что они этим пользовались. Мы сами на этих бедняг просто наседали.

Шон кивнул.

– Я стала встречаться с этим парнем. Его на самом деле так и звали – Мануэль. Мы всю неделю над этим смеялись. Никогда не думала, что буду любить кого-то, как я любила Мануэля, с его маленькими усиками и плохими зубами. Когда я вернулась сказать, что я беременна, они тут же сомкнули ряды. Мануэль? Никакого Мануэля не знаем.

Она горько засмеялась.

– Ну и кто в результате посмеялся последним, а?

Он покачал головой.

– И ты осталась?

– Я просто так решила, и все. Не знаю, что случилось, возможно, это был выкидыш, но прежде чем я что-то поняла, я уже истекала кровью, попала в госпиталь и потеряла ребенка.

Шон снова посмотрел на кучку камней. На могилку.

Мэгги, одолев самое трудное, сухо закончила:

– У меня не было страховки, чтобы оплатить больничные счета. Я была позором семьи и собственным позором, а потому я просто осталась. Я и ребенок. Не беспокойся, ее там нет. В госпитале мне ее не отдали. Мне пришлось заплатить даже за то, чтобы узнать, девочка это или мальчик. Это было так паршиво…

Шон нагнулся, привлек ее к себе и обнял своими огромными руками.

– Иди ко мне.

Она слабо улыбнулась.

– Да ничего. Я просто хотела, чтобы ты все это знал. Чтобы хоть кто-то…

Она замолчала и посмотрела на море, и на этот раз в ее глазах стояли слезы, хотя она все еще улыбалась.

– Чтобы кто-то знал обо мне.

– Господи Иисусе.

Она засмеялась.

– Точно. А потом я наткнулась на это место. Оно… живое, полное духов, тебе не кажется?

Шон кивнул.

– В общем, я успокоилась, сделала собственный памятник и просто…

Она глубоко вздохнула.

– Ну вот. Я нашла место на горе, там, где я могла бы жить с моим ребенком. Ну и просто прижилась. Поначалу мне казалось, что я Жанна Д'Арк, ходила за молоденькими девчонками и пыталась предостеречь их от соблазнов. Вот кого ты мне напомнил, когда я впервые тебя встретила. Будто у тебя миссия. Ты даже не задумывался, прав ты или нет.

Я была такой же. Заходила в номера к девчонкам и оставляла презервативы у кроватей. Меня чуть не уволили.

Она снова вздохнула и покачала головой.

– Но потом это ушло, понимаешь?

Она посмотрела на Шона, и он кивнул. Когда она говорила, веснушки на ее носу шевелились, и Шону захотелось поцеловать ее.

– Я не чувствовала себя… ограбленной. Мне все еще было восемнадцать, и я говорила на почти безупречном испанском. В общем, я решилась. Я зазывала отдыхающих в бары, где мне платили. То же самое с прокатными конторами и автобусными экскурсиями. С каждой продажи я что-то имею. Потом перешла в недвижимость, особенно когда начался бум. Я даже таблетки продавала – просто чтобы удостовериться, что у подростков будут нормальные «колеса».

Она уткнулась носом в плечо Шона.

– Вот и все. Это я. Рыжая девчонка из Данбара, которая живет здесь.

Она пожала плечами. Шон еще крепче прижал ее к себе. Она чувствовала, что это не страсть, а дружеская поддержка, поэтому не стала искать его поцелуев и тоже обняла его.

Он поднялся и подошел к краю пропасти. Она присоединилась к нему. Шон отклонился назад, к ней.

– Можно тебя кое о чем спросить?

– Конечно.

– Как ты назвала ее?

Она помолчала.

– Бонита.

– Красивое имя.

– Была такая песня, помнишь? Когда мы девчонками приезжали сюда в отпуск, мы были такие юные, красивые и… свободные. Да, мы были свободны. И танцевали под эту песню. «Ла Исла Бонита».

Она отвернулась от него и встала на краю утеса.

– Но ты и сейчас свободна. Ты же вне закона. Если уж ты не свободна, то кто тогда свободен?

Она подумала над этим.

– Мне нужен мужчина, все равно нужен. Какая уж тут свобода.

Он не мог поднять глаза. Как неловкий юнец, он растерялся и не знал, что делать. Он чувствовал ее зовущий взгляд. Когда Мэгги снова заговорила, в ее голосе была боль:

– Есть еще одна причина, по которой я здесь осталась.

– И что это за причина?

– Не могу тебе об этом рассказывать.

– Попробуй.

– Было бы гораздо лучше, если бы ты позволил мне показать тебе это.

– Когда?

– Завтра у меня выходной.

До этого она говорила в темноту, а теперь с улыбкой повернулась к нему.

– Извини, что я жалуюсь. Знаю, у тебя тяжелый период. Просто помни, что я у тебя есть, ладно?

Он улыбнулся.

– Всегда, когда тебе будет нужно.

– Спасибо.

Она бросила на него хитрый взгляд.

– Просто пыталась тебя зацепить, пока ты расслабился. Нельзя же меня за это винить, да?

Он громко засмеялся, отчего она тоже начала хохотать. Она взяла его за руку и повела обратно к джипу.

– Заведи будильник. Ты не пожалеешь. Встретимся у телефонов в восемь, хорошо?

– Хорошо.

Закрыв дверь со своей стороны, он ощутил дрожь, которой не чувствовал уже давно. Он поежился, будто от холода. Хотя, возможно, это был страх.

Он чувствовал, как Милли неотрывно смотрит на него с другого конца комнаты. Он по-прежнему торчал на кухне, притворяясь, что готовит для всех закуски и выпивку. Она старалась выглядеть страстно. Вряд ли это ее красило – она стала точь-в-точь как Брук Шилдс в «Прелестной малышке», которая изображает страсть. Он украдкой глянул на нее. Черт! Он уперся прямо в глаза! И в этих глазах была любовь. Большая любовь. Черт! Он должен это как-то разрулить. Рано или поздно ему не отвертеться. Все остальные, как обычно, пойдут парочками в их неймегенский номер. Мэтт ляжет спать. Останутся только Милли и он. Наедине. Распаленная, горевшая желанием Милли, особенно после того, как он продемонстрировал свои чувства в баре «Нарранха». С самого начала она добивалась его тела и сейчас ждала, что все случится в эту ночь. Великую ночь.

– Эй, Пасти! Что там с выпивкой, чувак?

Он очнулся на том же месте, застыв у дверцы холодильника. Это был его последний шанс. Если он покинет свое убежище на кухне и выйдет к ним, тогда ему конец. Пути назад не будет, и ему придется переспать с Милли. Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Как же ему этого хотелось! И как же это было невозможно!

Он вывалился в комнату с глупой улыбкой:

– О-ох, вах-вах, бе-е!

Они неуверенно засмеялись:

– Чего? Что он говорит?

Пастернак засмеялся безумным смехом, тыча пальцем в Мэтта:

– Бе-бе-е!

– Что?

– Он нажрался, – заявил Мэтт. Лицо Милли потухло.

– Он вроде нормальный был только что. Когда мы все вернулись.

Пастернак закатил глаза и умудрился даже пустить слюну изо рта. Мэтт вскочил.

– Черт! Я уже видел его таким. Он отключается!

Он щелкнул пальцами, как бы иллюстрируя это. Пастернак чуть не обнял его. «Отличная работа, дружище, – подумал он. – Я твой должник».

Мэтт оттащил его в ванную и сунул головой в раковину.

«Ну зачем так грубо», – подумал толстяк. Каким-то чудом он сумел изобразить, что его рвет. Мэтт, дружище Мэтт, обтер его холодным полотенцем и увел в спальню. Через несколько минут он вернулся с полотенцем и тазом.

– Вот, старик. Проспись. Не знаю, слышишь ли ты меня, но с твоей стороны кровати таз, на случай, если тебя снова будет тошнить. И на тумбочке у лампы стакан воды. Спокойной ночи.

Он закрыл дверь. Пастернак улыбнулся. Есть! Он перевернулся, действительно совершенно разбитый, и стал слушать доносящийся из комнаты гул голосов, обсуждающих его. Его там не было, и все равно он оставался в центре внимания.

Он спал как суслик и даже не почувствовал, как она скользнула к нему под одеяло. Он не чувствовал прикосновения ее грудей к своей спине, когда она потянулась к его члену; он не чувствовал, как она терпеливо, любовно мяла его и гладила. Он не почувствовал ее теплых губ, когда она взяла его в рот, и не услышал, как она тихонько вздохнула, сдаваясь. Или он притворялся, что не слышит. Когда она нежно поцеловала его в плечо, шепнув: «Спокойных снов, любимый Пасти», она не могла знать, что его глаза широко открыты и тупо пялятся в балконную дверь.