1

Во второй половине осени на всех навалились дела. Бывало так, что Оля с Андреем по три-четыре дня не встречали гостей, и даже Вася Городов, лучший Олин друг, всё чаще где-то пропадал. Один Слава заходил как прежде, но последние несколько раз – без Александры.

– Влюбилась, – объяснил он. – Сидит, понимаешь, дома и страдает.

– В кого? – спросила Оля.

– Да я откуда знаю. В какого-то хрена с бугра. Нет, чтобы делом заняться, гриф построгать.

– Не переживай, – утешила Оля, – скоро поймёт, что никого лучше тебя нет и не будет. Не сейчас, так завтра.

– Ха, я ещё сто раз подумаю, даже если поймёт. Двое чокнутых вместе – это перебор. Это, блин, не жизнь, а оперный театр. Хоть один должен быть нормальным.

– А как же мы?

– Ну, вы особенные, одни на миллион. Или, может, не такие уж чокнутые, только притворяетесь. Но, блин, притворяетесь талантливо.

В свободные минуты Оля занималась его будущим сайтом. Работа шла медленно: во-первых, оттого что знаний не хватало на что-то более серьёзное, чем страничка на локальном сервере. Когда обещала, думала, что всё будет гораздо проще. Отказываться не позволяла гордость. Оля восполняла пробелы на лету, отыскивая в сети решение новых и новых вопросов, которым не видно было края. Дело тормозилось ещё и потому, что Слава был непривередлив и заранее согласен со всеми Олиными идеями, а их рождалось много, порой друг с другом несовместимых. Изначально она задумала дизайн в стиле пышного елизаветинского барокко, но как-то попробовала сделать строгий классический вариант – и тоже вышло неплохо, а главное – без риска перестараться и впасть в дурной вкус. Сама выбрать не могла, и Слава тут был не помощник. Андрей стоял за барокко, но подчёркивал, что его голосу не надо придавать значения. Решили спросить Артёма, знатного архитектора, но он как назло уехал в командировку по городам Золотого Кольца.

Пропала Ксения, это было печальнее всего. Она приходила заниматься ещё дважды после той ночи с субботы на воскресенье, когда рассказала свой сон, – но что-то между ней и Олей надломилось. Не было ни разговоров после урока, ни песен, ни прежнего душевного тепла, и даже голос теперь звучал иначе, более отстранённо, что ли… Ксения превратилась в обыкновенную ученицу. «Расстроилась, бедняга, – думала Оля, – но что я могла сделать?… Сейчас бы ответила ещё мягче, но ведь и тогда не отказала. Сама хотела подумать… Да ладно, со временем успокоится, всё будет как раньше». Но накануне третьего занятия Ксения позвонила и сказала, что не может прийти. Бабушка лежит в больнице.

– А что с ней? – спросила Оля.

– Да вроде не страшно. Два дня жаловалась на сердце, аритмия была, я говорила: давай вызовем неотложку. Она: не надо, не надо… Но я всё-таки вызвала. Приехали и увезли.

– Может, помочь чем-нибудь?

– Да не надо, спасибо, Оль. Справлюсь. Больница здесь, на Авангардной, я через день хожу. Еду приносить бабушка запретила, там кормят. Я позвоню, как буду готова.

– Хорошо, я жду. Передай, пусть выздоравливает, – сказала Оля, решив, что позвонит сама, если Ксения не даст о себе знать в ближайшие две недели.

Главной радостью этих дней было то, что родители Андрея наконец оттаяли и теперь Оля с Андреем могли приезжать к ним вдвоём. В первый такой визит Андрей подошёл к маленькому роялю в гостиной, с ужасно хитрым видом раскрыл клавир оперы Мусоргского «Женитьба» и произнёс:

– Давненько не брал я в руки…

Оля села рядом, чтобы перелистывать ноты. Андрей продолжал:

– Когда-то я пел Подколёсина в студенческом спектакле. На вокальном был только один подходящий голос, и он не мог это выучить. Но я лишь пел, аккомпанировала девочка с пианофорте. Мне за ней не угнаться… но попробую всё сразу.

Когда он раньше говорил, что может извлечь из рояля только гаммы да «Чижика-Пыжика» одним пальцем, Оля не очень-то верила. И потому не удивилась, когда Андрей, примерившись и без звука наметив несколько аккордов, бодро заиграл что-то неимоверно комическое. Было совершенно непонятно: вроде ноты как ноты, но, соединённые вместе, дают такое настроение, что улыбка сама разъезжается шире клавиатуры. Покончив со вступлением, Андрей запел сразу за двух героев. Партию Агафьи Тихоновны, не дожидаясь конца первой страницы, Оля взяла на себя. Читать мелодию с листа она не умела, но на слух ловила всё с первого раза и не отпускала. Кто там не мог выучить?… Агафья у неё выходила немного с джазовым уклоном, но так было даже веселее. Вернувшись домой, Оля ещё с неделю забавляла гостей речитативами на оригинальный гоголевский текст: «Вы, сударыня, любите кататься?» «Как кататься?» «На даче очень приятно летом кататься в лодке…» – теперь уже сама распевая за двоих. А Алёну, в знак особой благодарности, даже заставила переводить их на английский.

Не будь Алёны, вряд ли всё разрешилось бы так скоро. Как ей удалось? Алёна только пожимала плечами, загадочно улыбаясь. На следующее занятие она попросилась прийти вдвоём с подругой и привела миниатюрную гостью в джинсовом комбинезоне, с большим животом, тихим голосом и скромно опущенными ресницами.

– Олеся, – представила её Алёна, – из Вологды. Познакомились в поезде прошлым летом.

– Хочу переехать в Питер, – освоившись и осмелев, рассказала Олеся за чаем, – но вообще я сумасшедшая. Через три месяца рожать, а меня носит по свету.

– Других не держим, – заверила Оля и, вслед за ней осторожно приложив ладонь к круглому животу, воскликнула: – Ого! Пинается!

– Так ещё бы. Наш человек.

– Олеська твоя коллега по несчастью, – сказала Алёна, изобразив движения рук бегуна, – но меньше двадцати километров ей не интересно. А предпочитает марафоны.

– Я бы хотела попробовать марафон, – вслух подумала Оля, – испытать себя, так сказать. Но не уверена, все-таки бывший спринтер.

– Нетипичный спринтер, такая тоненькая… Я почему-то верю, что сможешь, – успокоила Олеся. – Не только пробежать, а замахнуться на три часа. Конечно, не с первого раза. Тренируйся, время есть. Весной начни с половинок, а я восстановлю форму к «Белым ночам». Уже три раза их бегала. Попробуем вместе, а потом доберёмся до «Великой Китайской стены» или даже «Четырёх пустынь». Может, «Iron Man» попробуем…

– Соблазнительница, искусительница, – сказала Алёна, обняв её за плечи. – Я вот думала из Питера уезжать, а поговорила с ней – и осталась. Теперь твоя очередь.

И Оля вправду стала тренироваться почти каждый день, до или после занятий. Наматывала круги по аллеям Полежаевского парка, а если было слишком темно или сыро – по тротуарам юго-западных улиц. Бегала по часу и больше, ускорялась и замедлялась, глядя на пульсометр, и отчёт о каждой тренировке заносила в специальную веб-страничку, созданную на локальном сервере. Андрей за пульсом не следил и статистики не вёл, просто гонял себя за компанию, если чувствовал силы после рабочего дня. Он никогда не считал себя хорошим бегуном на дистанции длиннее ста метров, но, подражая Оле, быстро уловил её технику, стал двигаться мягче, ровнее дышать, больше не втыкался в землю пятками и время от времени чувствовал то, что иногда снилось: невесомость, отсутствие усилий, когда ты сам летишь и только по привычке, которую давно пора забыть, подставляешь под себя ноги. Но так бывало не часто, а в основном – нормальный, крейсерский темп, в котором Андрей мог одолеть километров пятнадцать, как раз совпадал с Олиным замедлением. Недолго он чувствовал себя на равных, но затем Оля нажимала потайную кнопку, бесшумной ракетой уносилась вперёд и с невозмутимым видом догоняла его на круг, прежде чем Андрей успевал этот круг закончить.

– Всё-таки я продержусь с тобой этот марафон, – говорил Андрей.

– Десятку сможешь, я уверена. И для начала хватит.

– Ладно, полумарафон, – сказал Андрей после очередного испытания, но уже через двадцать минут, намыливая Оле спину под душем, принялся за старое:

– Нет, только целый. Я уже сейчас его сделаю, веришь? – и обнял её, бросив губку на дно ванны. Оля, закинув руку назад, погладила его по голове.

– Я буду спокойнее, если ты встретишь нас на половине с питьём и закуской. Но ладно, это я маму попрошу.

От такого ритма они исхудали, об этом говорили друзья, и родители всё чаще порывались накормить обоих пирогами и блинами. От девяноста восьми килограммов Андрея, с которыми он пришёл в совместную жизнь, осталось девяносто два, все брюки стали велики в поясе и не смотрелись с ремнём; Андрей не обращал на это внимания, и Оля купила ему широченные, могучие подтяжки, наводящие на мысль о диком Западе, кольтах и мустангах. Сама она весила пятьдесят семь и превратилась в сплошной слиток мускулов. На животе проступили такие чёткие квадратики, что Андрей однажды расставил там шашки и, если бы она не сбросила их от смеха, непременно разыграл бы этюд в Чапаева.

– Что-то и Алёнка меня сегодня не мучила, – сказала Оля, сев на диване. – Мы болтали после занятия, она смотрела, смотрела, но к решительным действиям так и не перешла.

– Знаешь, теперь бы и я трижды подумал, – ответил Андрей. – И ещё раз подумал… И всё-таки попробовал! – и, схватив её за плечи, опрокинул на покрывало. Оля сопротивлялась отчаянно и с такой энергией, что, будь на месте Андрея Алёна, её бы сдуло, как пух одуванчика. Но тут весовые категории были слишком неравны. Вырываясь, Оля заехала ему ладонью по зубам, остановилась, принялась извиняться, но Андрей махнул рукой: всё в порядке, всё цело, продолжаем! Дождавшись, пока она смирится и затихнет, он вытянулся в полный рост, уложил её, разгорячённую, часто дышащую, сверху и, закрыв глаза, прошептал:

– Сдаюсь.

 

2

Неожиданно позвонила Марина, с которой познакомились на Ксюшином дне рождения, – бойкая сестра симпатичного, невезучего в сердечной взаимности Ромы.

– Оля, ты, наверное, знаешь?… Я учусь в художественном, – сказала Марина.

– Да, ты говорила. Я всегда завидовала тем, кто умеет похоже нарисовать лицо. Сама никогда не могла.

– У меня такое предложение, только не падай. В общем… ты бы хотела стать моей натурщицей? Обнажённой, – добавила Марина после небольшой паузы. – За шоколадку и за рисунок. Можно будет отсканировать.

– Я подумаю, – ответила Оля и представила, как стоит на возвышении, девушка рассматривает её, увлечённо водит карандашом по листу, вновь поднимает взгляд… А почему бы нет, только время, время…

– Очень редко такие, как ты, встречаются, – сказала Марина. – Потрясающее тело, готовый шедевр. Надо лишь не испортить куриной лапой.

– Давай попробуем, мне самой интересно, – решилась Оля. – Спасибо за комплимент.

– Это правда!

– Но только с тобой, – продолжала Оля. – Стоять обнажённой перед всем вашим курсом, к такому экстриму я не готова.

– Да мы ещё до этого не дошли. Я для себя, потренироваться. И вообще я тебя оставлю в тайне. Если найду клад, тоже не буду всем раздавать.

– Но я не умею позировать, сразу говорю.

– Не волнуйся, я поставлю, как придумала, а ты будешь застывать. Надолго, но можно размяться, подвигаться, если устанешь. И обратно в позу.

Они договорились на вечернюю половину субботы. Ехать к Марине в училище, искать свободный кабинет Оля отказалась: полдня уйдёт на одну дорогу, два часа туда, два обратно. Зато Марина согласилась поработать у Оли дома – в той самой комнате, где ночевала с братом после Ксюшиного дня рождения. Как раз один товарищ получил права, он довезёт.

Марина привезла десять готовых рисунков Оли, сделанных по памяти и воображению. Пока девушки работали в большой комнате, Андрей, восхищаясь талантом художницы, сканировал листы, затем играл на гитаре, и беспризорные гости бродили между кабинетом, где слушали музыку, и кухней, где сами вели разговоры и заваривали чай. Гостей собралось много, как давно уже не было: кого-то звали, кто-то явился сам. Безбородый, похожий на школьника Слава Брындин вновь с Александрой, непривычно коротко подстриженной; лёгкая, длинноногая, смешливая бегунья Настя, подруга Олиных детских лет; Жека из погрузочной бригады, ростом превосходящий даже братьев Шумиловых; вернувшийся из Ярославля Артём; а вскоре после того, как Андрей вышел на кухню, прибавился новый человек: Дима, доставивший сюда Марину. Молодой, слегка небритый, в очках с серебристой оправой, он сам напоминал художника, ещё не вкусившего богемной жизни. Дима выгрузил на стол коробки с пиццей, и Настя поставила её в духовку. Когда Оля с Мариной закончили труд, на кухне стало чересчур тесно, и все переместились в большую комнату.

– Как успехи? – спросил Андрей.

– Хорошо. Но я всё-таки нетерпеливая, – ответила Марина, ничуть не смущённая таким количеством едва знакомых взрослых людей. – Положено двенадцать часов на один рисунок, а мы за пять часов – два. Но Ольга просто супер! – добавила она. – За всё время не шелохнулась. Точно не устала?

– Нет, нет, – сказала Оля, – могла бы ещё. Я про себя песни пела, повторяла задания для курсов…

– Можно показать, что получилось?

– Конечно, – разрешила Оля.

Работы были встречены восторгом, Андрей вместо туша сыграл на гитаре мексиканский гимн, Марина покраснела от удовольствия. Один из рисунков, где она, вполоборота со спины, подняв руки и чуть запрокинув лицо, будто кружилась под медленную музыку, Оля через несколько дней напечатала в фотоателье и оформила в рамку с паспарту, а Андрей повесил на стену в большой комнате. Он хотел в спальне, чтобы видеть на ночь и с утра, но Оля сказала, что там бывают ученики, они будут спрашивать, отвлекаться. Там более уместно что-нибудь нейтральное, а на ночь тебе достаточно оригинала.

 

3

– Художникам позируешь, давай наконец и мне, – сказал в тот вечер Артём. Оля согласилась и с трудом, но всё же вытянула в фотостудию Андрея.

– Больше отговорок нет. Даже кровный враг назовёт тебя каким угодно, но не толстым. Смотри, какие скулы рельефные, – для полной убедительности Оля провела по ним губами, – прямо что-то латиноамериканское. И вообще ты очень красивый.

– Откровенная, явная и неприкрытая лесть. Я русский мужик, возможно с лёгким татарским уклоном.

– Ну, Андрей… Вот представь, выпустишь диск. Обложка нужна? Будешь выступать, на афиши фотография нужна? Пожалуйста, ради меня… Вот и молодец!

Студия располагалась в квартире на верхнем этаже старого, с высоченными потолками, дома. Владел ею, на паях с двумя другими мастерами, сам Артём. Поздно вечером, когда Оля с Андреем приехали на место, он встретил их и проводил в гримёрку, затем в большой зал. Гости с любопытством разглядывали длинное помещение, световые приборы на штативах, солидные и как будто одушевлённые на вид. Чтобы познакомиться ближе, в распоряжении была целая ночь. Начали с Андрея, играющего на гитаре, и с ним пришлось повозиться. «Ты же миллион раз выходил на сцену, – со смехом внушала Оля. – И там не зажимался, не позировал, тебе вообще было до лампочки, как выглядишь. Вот и здесь давай так же». Дело сдвинулось, когда она села на диван у противоположной стены, изображая публику. Андрей постепенно раскрепостился и всё меньше обращал внимание на вспышки импульсного света, на мельтешение Артёма, который после каждой серии кадров двигал источники, что-то поправлял, бормоча под нос, и без конца экспериментировал. В свитере стало жарко, Андрей сменил его на клетчатую рубашку и, пока он переодевался, Артём пролистал на дисплее фотоаппарата получившиеся снимки. Как ни удивительно, они понравились. Очень кстати был и почти чёрный фон, и боковой свет, при котором половина лица резко выступала из тени, и контуры теневой стороны, выхваченные из темноты контровым лучом. Всё это придавало Андрею неожиданно загадочный вид, по-своему романтичный, но без малейшей слащавости, которой он боялся больше всего. Особенно поработал Артём над гитарой: она была то вся освещена, то угадывалась по янтарному блику на полированной деке; где-то узким световым пучком маэстро подчеркнул гриф с блестящими порожками или сделал акцент на левой руке, выразительно смазанной в движении. Андрей воодушевился, и следующие заходы – в рубашке и футболке с черепом и костями – уже не казались ему пыткой.

– Это живые снимки с концерта, – сказала Оля, увидев результат. – Круто, потрясающе! – и, поцеловав Артёма в щёку, ушла в гримёрку варить кофе.

Андрей фотографировался на светлом фоне вместе с Олей, надевшей короткое летнее платье, и всё-таки пытался спрятаться за ней. Но и так вышло неплохо. Затем тщательно побрился и сделал парадные кадры в смокинге с бабочкой, а дальше превратился в ассистента. Он быстро запомнил все приборы, где рефлектор, где октобокс, и переставлял их по указаниям мастера, но тонкую доводку – сдвинуть на миллиметр, повернуть на долю градуса – Артём до последнего делал сам. Оля сменила платье, сама поиграла на гитаре, потом оделась в шорты с майкой и не меньше ста раз подпрыгнула по сигналу Артёма, ловившего её в кадр. Взлетала она высоко, приземлялась так мягко и бесшумно, что если этажом ниже кто-то жил, он вряд ли видел во сне скачущий табун. Потом Оля осталась вовсе без одежды, а Артём свернул бумажный фон, открыв неотделанную кирпичную стену, и вместе с Андреем притащил из соседнего зала несколько фанерных кубов и каких-то абстрактных фигур. «Выдержат, не бойся, – заверил он, нажав ладонью на самую большую. – Занозу не посадишь, всё отполировано».

Готовые фотографии он небольшими партиями слал через интернет. Самые удачные показал коллегам в своём архитектурном бюро, туда по делу заглянул один скульптор, тоже поглядел, и вечером Артём говорил Оле по телефону:

– Это уже серьёзно, понимаешь? С хорошей оплатой…

– Тёмыч! – отвечала Оля. – Эдак мне надо бросать преподавание, окончательно переходить… в мандели. А я свою работу люблю и ни на что не променяю.

– Это весной планируется. Да при желании найдёте время. Или боишься? Если что, мужик очень порядочный. Хорошо за полтинник. Only business, я ручаюсь. В общем, моё дело сказать, а решай сама. Но он говорит: идеальна, таких давно не видел. Спросил, какого роста. Я говорю, где-то метр семьдесят.

– Почти угадал, на сантиметр меньше. Хотя последний раз измерялась года четыре назад. Может быть, с тех пор и подросла. Однако за время пути…

– Он хочет, чтобы ты украшала какой-то парадный вход, – продолжал Артём. – Представь: мраморная, в натуральную величину.

– Играешь на тщеславии? А думаешь, оно у меня есть?… В общем, есть немного, но оно в другом выражается, в учениках. Who has taught you English so fine? Olya has taught… Ладно, скажи ему телефон. Только я читала «Таис Афинскую», там великий скульптор говорит, что для полного совершенства женщина должна родить, и желательно дважды. Как быть с этим?

– Так то женщина, – ответил Артём, – а ему нужна дева.

– И, наверное, с веслом?

– Нет. С лирой или с книгой… Или с кошкой. В общем, подробнее сам объяснит.

– Ладно. А про Андрея он что-нибудь сказал? – поинтересовалась Оля.

– Сказал, что похож на Че Гевару, как все аргентинцы.

Оля, улыбнувшись, вспомнила: и правда что-то есть, особенно на чёрно-белых снимках.

 

4

И полной неожиданностью стал в первую зимнюю субботу звонок Анатолия.

– Оля, ты бы хотела со мной танцевать? – спросил он.

Ни больше и ни меньше.

– Так это… я ведь не умею, – изумившись до полной растерянности, сказала Оля.

– Да все когда-то не умели. Это не беда, было бы желание. Но если нет, то нет…

– А как же Даша? – спросила Оля. – Расстались?

– Даша идёт вверх, моя миссия закончена, – ответил он с комической торжественностью. Оля ещё не понимала, огорчён ли он и хочет это скрыть, или вправду настроен философски.

– Жаль, – осторожно сказала она. – А почему? ты не хочешь вверх?

– Да в том дело, что я люблю танцы. Ещё бы не любил, столько лет занимаюсь. Но не переношу весь этот околотанцевальный антураж, конкурсную возню. Видеть не могу партнёров, измазанных автозагаром, и прочую такую хрень. Серьёзное противоречие. Я уже давно решил, что хочу всё понимать, это моя цель, но официально выше «C» класса не идти. А Дашка хочет выше. По-моему, рановато, ещё сезон в паре со мной не помешал бы. Но её позвал настоящий партнёр, не буду же я держать. Пусть идёт, догоняет.

– Настоящий – это как? – спросила Оля.

– Занимается с детства, выступал по «А», потом у него был перерыв два года, теперь возвращается. Отдохнул, проголодался. И они по возрасту примерно одинаковы.

– И ты не расстроен?

– Нет, я рад за неё. Честно. Мне не впервые вставать с начинающей партнёршей, даже нравится. Вижу, как она растёт на глазах, в какой-то момент начинает думать, что уже всё умеет, сама принимается меня учить… Это забавно. Да, Оля, сразу скажу. Если ты думаешь, что танцевать в паре – значит обязательно иметь какие-то личные отношения, то нет. Наши тренеры двадцать пять лет знакомы, работают, дружат и всё. Можешь не бояться, я предлагаю только танец.

– Спасибо, я в тебе и так уверена. Да ничего другого бы и не вышло. Я фаталистка в том, что касается отношений. Если судьба, сразу чувствую.

– С Андреем чувствовала?

– Ну, там что-то в голове взорвалось, – засмеялась Оля. – И до сих пор… Кстати, он был бы не против, я знаю. Но некогда катастрофически. Когда у вас тренировки?

– Завтра. И все воскресенья по утрам. Группа начинающих у Алины.

– Вот, единственное время, когда я могу хоть немного заняться собой… Слушай! – вдруг воскликнула она, хлопнув себя ниже спины. – Толя, я балбес! Как раньше не вспомнила?… У меня же есть для тебя партнёрша!

– Серьёзно?

– Да! Начинающая, но уж всяко лучше меня, это правда. Давай я сейчас ей позвоню? Если завтра пойдёт, спрошу разрешения дать тебе её телефон. И тут же перезвоню, договорились?

– Хорошо, спасибо. Буду ждать. Ты, Оля, настоящая фея.

 

5

Ближе к вечеру Оля занималась ужином и, прижимая трубку плечом, темпераментно, чуть ли не на повышенных тонах, говорила с папой. Он купил всеволожский «Фокус», а хорошо послужившую «Шкоду» отремонтировал и оставил дочери. Оля умела водить: ещё лет десять назад, когда у них был сорок первый «Москвич», папа сажал её за руль на безлюдных участках загородных дорог. Карина, старшая сестра, в то время боялась даже смотреть на водительское место, а Оля ждала этих поездок, как Нового года или дня рождения. «Шкода» после «Москвича» и вовсе показалась игрушкой. Папа сначала контролировал, давал советы, а потом лишь одобрительно кивал, хотя расслабиться, сидя рядом, конечно, не мог. И с тех пор она каждое лето хоть немного, да рулила, даже когда ушла новизна и острота ощущений, но о правах не задумывалась. Об этом и шёл разговор. Оля доказывала, что ничего не будет с машиной, если она ещё постоит в гараже, сейчас идти в автошколу некогда, можно отложить до посленовогоднего времени, до апреля, до июля… Папа резонно возражал, что некогда будет в любое время года и летом тем более: укатишь на Ладогу, потом в Милан, а школу перенесёшь на вчера, потому что оно железно не наступит. Поспорив, сошлись на весне, когда высохнут дороги. У Оли была ещё одна задумка на весну, только вот непонятно, как всё успеть. Она хотела прыгнуть с парашютом; пока никому об этом не говорила, даже Андрею. Ему-то можно, он пойдёт и прыгнет заодно, – но этого Оля и боялась. Подвергать человека риску из-за собственной прихоти… Ладно, это будет ещё не завтра.

…Но и не очень долго осталось ждать. Подумать только: недавно купались в Ладоге, а уже зима. Она пробовала силы последние недели: по утрам звонко подмораживало, воздух становился суше, заряжал бодростью, легче дышалось на бегу. Понемногу выпадал снег и таял, но не весь; каждый раз его оставалось чуть больше, пока газоны не побелели сплошь, без чёрных проплешин. Ночь приходила всё раньше, но была светлее от этой белизны и от звёзд, которые будто опомнились и сбежались в таком множестве, какого и летом не бывало. Вот когда можно радоваться, что живёшь на окраине: в центре темно, пахнет сыростью, а здесь утоптанная аллея приятно хрустит под ногами, и в следующие выходные надо не забыть перевезти от родителей лыжи. Декабрь и за окном, не только на календаре.

Оля, проверив, не горит ли мясо в духовке, убавила огонь и села с ноутбуком за обеденный стол готовить английские тесты. Все ученики в её группе были примерно равны по силам; кто-то остался с прошлого года, другие добавились недавно. Один из новеньких влюбился в неё, причём парень именно такой, на которого можно смотреть, как на красивую скульптуру. В прошлом году Оля не задумывалась, какое впечатление производит, шла на курсы и к частным ученикам так же, как в магазин, в гости к подругам и в любое другое место. И всё было спокойно. Теперь, зная, что похорошела и совсем по-другому блестят глаза, она старательно изображала мышку… но, кажется, это не удалось. Красивой Оля себя никогда не считала, но сознавала, что выглядит ярко, даже экзотически: зеленоглазая, с волосами светлее ореховой кожи. Только сейчас, к декабрю, они более или менее сравнялись по тону. Да ещё стремительность и точность движений, да ещё волосы, отрастая, завивались – чем длиннее, тем больше. Прежде Оля терпеть не могла свои кудряшки, зимой норовила распрямить, на лето стриглась, но сейчас, глядя в зеркало, думала, что они ей, пожалуй, идут. Вот и не получилась мышка. Бедный ученик ни в чём не признавался, но так умилительно краснел, отвечая на вопросы, с такой дрожью в руках давал на проверку тетрадь, что над ним тихо потешалась вся группа. Смешки были добродушными, но Оля не сомневалась, что некоторые старожилы уже поспорили, ждёт ли парня взаимность. Оля была не против: пусть развлекаются, лишь бы на английском, для пользы дела. Но того, кто ставил на счастливый для героя исход, ждёт большой облом. И парня – даже удивительно – ей почти не жаль. Бессердечная стала; рассказала Андрею – он и то посочувствовал…

 

6

Андрей пришёл минут через двадцать после того, как Оля выключила плиту. Он встречался с Викой Кирсановой и её партнёром у метро «Новочеркасская». Они хотели сделать танцевальные номера под гитару для новогоднего вечера в клубе «Фонтан». Вечер намечался на двадцать третье декабря. Рановато для новогодних праздников, но и хорошо: вряд ли Георгий Вахтангович куда-нибудь позовёт.

– А если всё-таки позовёт? – спросила Оля.

– Скажу, что занят, обещался за полгода. И это правда, мы ещё на Ладоге задумали.

Сегодня они посмотрели зал, ребята подвигались, Андрей поиграл на сцене. О том, как всё прошло, он рассказывал за ужином и после, когда они с Олей перебрались в кабинет.

– Зал там ещё больше, чем на Восстания, где мы были, – сказал Андрей.

– И будет заполнен? – спросила Оля, обняв его сзади.

– Говорят, яблоку не упасть. Вот такому, райскому. Сушёному. Эти вечера знамениты, со всех клубов приходит народ.

– Кто в такой толпе услышит гитару… Будешь в микрофон?

– Прикинул так и сяк. Думаю, лучше всего взять полуакустику. Попрошу Славяна, достанет. Но мне кажется, одна гитара – это бедновато. Если бы сольное выступление, тогда хорошо, а как сопровождение жиденько. Там все привыкли к оркестрам. Я подумал, если бы ты согласилась подыграть…

– Я?! – воскликнула Оля и поцеловала его в макушку. – Со своими тремя аккордами? Будет один смех.

– Да классный у тебя уровень.

– Ну, четырьмя. Я вообще никогда не играла на сцене.

Но погоди… Во сколько вы будете выступать?

– В полдевятого – девять…

– А вечер начинается в шесть, – сказала Оля. – Значит, три часа, пока все будут отдыхать, и я в том числе, ты будешь волноваться и ждать выхода… Так и правда нечестно, – сказала она с улыбкой. – Вы уже точно решили, что играть?

– Для начала «Hijo de la luna», потом «Michelle», дальше эту:

– Так, может, я спою? – предложила Оля. – Мне это проще и интереснее.

– А это мысль! И нас обоих бесплатно пустят. Мне тогда по-другому надо будет играть, один аккомпанемент. Это даже лучше, можно больше наворотить всяких фишек. Ну, и потом две латинских: «You’re my everithing»…

– Я могу по-испански, даже несколько вариантов:

Этот мне больше нравится. Но можно и так:

– Здорово, мне тоже больше первый. Испанский румбе идёт. И напоследок «Long Tall Sally». Не полностью, каждую песню минута сорок, а то они замучаются плясать.

– Вы ещё встретитесь до вечера?

– Договорились через неделю.

– Тогда и попробуем все вместе, ага? – сказала Оля и потянулась за эстрадной гитарой. – А пока давай с тобой. Тихонько, чтобы соседей на уши не поставить…

Они по разу сыграли и спели всё, когда в прихожей переливчато запищал домофон.

– Мушкетёры, – сказала Оля, – ещё вчера напрашивались.

– Вот и зрители, – отозвался Андрей и пошёл открывать.

 

7

В воскресенье, проводив гостей, они музицировали с перерывами то на обед, то на пробежку, и уже к вечеру готовы были выступать. Музыка продолжалась и назавтра: перед курсами Оля ездила знакомиться с оперной певицей, в январе улетающей на стажировку в Америку. С первых же минут поняла, что английским Тоня владеет основательно, знает много слов, но в разговоре долго думает, листает в уме словарь, бесконечно проверяет, сомневается и строит фразы на скверный русский манер, нагромождая целые товарные составы из существительных в родительном падеже. За месяц можно раскачать, – решила Оля, – надо больше общения. И весь урок Тоня повторяла за ней разговорные темы, училась болтать легко, без напряжения, привыкала к строю и звучанию живой речи. Мимоходом коснулись песен, выяснили, что вкусы во многом схожи, и под конец на два голоса исполнили «Road Trippin'». «В вас пропадает обалденная певица!» – сказала Тоня, провожая учительницу. «She wakes up from time to time, – ответила Оля. – Repeat, please».

Домой она возвращалась поздно, и Андрей, как почти всегда после курсов, ждал её на «Балтийской».

– Всё, сегодня у нас был на объекте последний день, – сказал он по пути к электричкам и, не дожидаясь вопросов, объяснил: – Прикрыли весёлую жизнь. То ли комиссия по охране труда, то ли по технике безопасности… В общем, запретила использовать наши услуги. Толя сказал, но мне было лень вникать в эти бюрократические названия. Интересно, что они будут делать? – добавил он, помолчав. – Ставить подъёмник? Так это дороже, чем наши услуги. Или на гастеров комиссия закроет глаза?…

– Что-нибудь придумают. А вы что собираетесь делать? – спросила Оля и, на миг остановив его, поцеловала в щёку.

– Жека и Володя дали объявления в строительные журналы. Я, может, тоже дам, посмотрю по настроению. Если Толе запретили, это не значит, что всем… Ну, не расстраивайся, Ольча! – сказал он, легонько встряхнув её за плечи. – Знаю, ты эту работу не любишь. Мягко сказано, да?… Наверное, завяжу, сегодня был знак, что пора. Подумаю до Нового года. Зато я новые петли бабахнул в кухонный шкаф. И привёз тебе костюм; если надо, успеем подогнать по размеру.

– Спасибо! – сказала Оля, – костюм – это супер. И знаешь, Новый год уже чувствуется. Прошлась по центру: гирлянды, ёлки стоят в витринах… Немного, но есть. Даже видела одну Снегурочку.

– И, может, она от Вахтанговича. Набирает заказы… Гатчина, – прочитал Андрей верхнюю строку расписания. – Ха, представляешь, до сих пор не привык, что гатчинские тоже подходят. Идём.

Они сели в электричку и заговорили о близящемся празднике. Оля всё расспрашивала, выясняя мельчайшие подробности новогодней работы. Андрей рассказывал с необычайным удовольствием. Он уже и не помнил, когда в последний раз встречал Новый год дома. Кажется, ещё до армейской службы, – а после эти день и ночь были у него самыми трудовыми. Георгий Вахтангович, зная нелюбовь Андрея к пьяным кабакам, во многом сам её разделяя, нашёл ему особенное занятие: ездить по квартирам в образе Деда Мороза, поздравлять детей. «Вообще, интересно попробовать, – сказала Оля, услышав об этом впервые, – но я не слишком загорелая?» «В самый раз, – ответил Андрей, – моя первая Снегурочка была узбечкой. Чёрненькая, глазастая, живая тысяча и одна ночь. Дети от неё балдели». «Там, я слышала, наливают в каждом доме?» – спросила Оля чуть погодя. «Ну, это разве что в анекдотах, – успокоил Андрей, – а так в прошлом году один мальчик пяти лет хотел угостить соком. Снимай, – говорит, – дедушка, бороду! Пей! Причём он свято верил, что я настоящий. Но вот положена настоящему Деду Морозу съёмная борода!» «И как выкрутился?» – заинтересовалась Оля. «Мама сообразила, быстро дала мне трубочку. Через неё выпил, не снимая». Представив эту сцену, от хохота Оля повалилась на диван и только к вечеру вспомнила, что ещё хотела сказать. Можно бы завернуть к Свете, если будем проезжать недалеко от её дома, порадовать Никиту. Но потом раздумала: он слишком хорошо её знает. Как ни наряжайся, вмиг раскусит, что это Оля и никто другой. «А кто с тобой ездил год назад? – спросила она далеко за полночь, повернувшись к Андрею спиной. – Алёна?» «Нет, – уже засыпая, прошептал он на ухо, – Алёнка встречала на хате у бывшего однокурсника, в своей компании. Со мной ездила Таня. Вообще-то стриптизёрша, но с ооочень невинным взглядом».

Платье Снегурочки оказалось великовато, и во вторник они отвезли его маме Андрея, умевшей замечательно шить. О том, что прекратилась грузоподъёмная работа, пока умолчали – и были правы, потому что в этот же вечер позвонил Жека. На его объявление в строительном журнале отозвался клиент – не такой, как Толя, мельче, но дня на четыре его объёма должно было хватить. Не отдохнув и пары суток, бригада собиралась вновь, теперь с другим командором.

– Ну, ты понимаешь, Оль… Не могу же я их бросить, – извиняющимся тоном сказал Андрей. – Кого они найдут под Новый год? А мы уже сработались…

– Конечно, понимаю, – ответила Оля. – На твоём месте сама бы поехала. Даже если бы не хотела.

Она думала, что он поработает ещё раз-другой, но оказалось, что декабрь – самое авральное время. За первым заказом прилетел второй, затем новый, новый… И всё закрутилось почти так же, как прежде. Отличия были только в худшую сторону. Раньше дорога на работу занимала у Андрея минут двадцать на маршрутке; теперь он мотался, куда позовут, даже на другой конец города. Раньше, у Анатолия, всё было отлажено, машины со стройбазы прибывали минута в минуту; теперь их приходилось ждать, сидя без дела иной раз по два часа. Оля только удивлялась, как при всём этом Андрей ухитряется больше прежнего играть на гитаре, не забрасывать бег, готовить ужин и пылесосить в комнатах, когда первым возвращается домой, и неизменно быть в добром расположении духа.

 

8

Под конец года в Питер зачастили гитаристы, как известные, так и теневые герои, ценимые в избранном кругу. Прилетал и Марко, одинаково свой в обеих компаниях. Концерты шли в разных залах, от Капеллы и Консерватории до клубных, размером чуть больше комнаты, и Андрей старался побывать везде. Оля, когда была свободна от занятий, ходила вместе с ним, но кого бы ни видела – всё ей казалось, что Андрей на этой сцене звучал бы и выглядел лучше. А он таскает мешки… Даже Марко, сказавший ей комплимент по-русски, стал как-то раздражать своим благополучием и спокойной уверенностью, хотя здесь Оля понимала, что неправа, и старалась отогнать это чувство.

На одном из концертов они встретили Валеру – клавишника, с которым Андрей когда-то играл в ресторане.

Оля с первого взгляда решила, что Валере лет шестьдесят, и страшно удивилась, когда Андрей сказал, что чуть за сорок. Её папа выглядел куда моложе. Встреча была весёлой, по пути к метро бывшие напарники вспоминали разные случаи на работе. Такой, например: когда пьяненький посетитель хотел непременно сам исполнить песню, ему давали неподключенный микрофон; Валера играл, посетитель надрывался, но звучал-то в зале голос Андрея, невидимого за дверью. «За два года так никто и не въехал, – сказал Валера перед тем как расстаться. – Кстати, петь его как следует я научил. Методом живительного удара в солнце при малейшей попытке напыжиться». Распрощавшись, Оля ещё посмеялась по инерции, а потом одним движением нарисовала его в памяти: душевный товарищ, деликатный, болезненно худой, морщинистый, порой не в меру суетливый, с длинным тощим хвостиком на затылке, а спереди почти лысый, курит одну сигарету за другой… Только посмотрела на него – и уже отчего-то жалеешь. Может, и хорошо, что Андрей соскочил, – подумала она ближе к ночи, – а то поработал бы ещё несколько лет – и неизвестно, что бы стало.

Утром её разбудил звонок мамы, зазывавшей на большую распродажу летней одежды. Оля не хотела ехать, но всё же послушалась и, глядя на себя в зеркалах примерочных кабинок и веселясь от мысли как-нибудь спрятаться тут вдвоём, неожиданно увлеклась и накупила футболок, топиков, шорт, брюк и кед на несколько лет вперёд. К платьям по-прежнему не тянуло: лишь одно, шёлковое, брусничного цвета, чуть ниже колен, подарила мама, и, прогулявшись в нём по залу, Оля мимоходом ускользнула от двоих желавших познакомиться мужчин и одной девушки. Очень вовремя вспомнив, что с лета не была в Эрмитаже, она уговорила двух учениц и ученика, с которыми должна была встретиться в тот день, провести выездное занятие. Тихо разговаривая по-английски, они бродили по выставкам лиможской эмали и севрского фарфора, а потом – просто так, без цели и направления, – по всем залам, пока ученики не стали жаловаться на ноги. Да и сама Оля, вернувшись домой, чувствовала приятную усталость и даже обошлась без пробежки.

Следующим вечером, по пути с уроков, она поймала в вагоне метро изумлённый взгляд и, присмотревшись к лицу под чёрным капюшоном, узнала Дину – бывшую подругу из спортивного лагеря. «С ней всё в порядке», «хорошо выглядит» и другие радостные мысли пришли в голову чуть погодя, а первым желанием было выскочить на ближайшей остановке. Совсем не вписывалась Дина в теперешнюю жизнь, даже как случайная встречная. Наверное, она сама это почувствовала и, приняв равнодушный вид, достала из рюкзака книгу. «Да нет, смотри, – устыдившись своего порыва, мысленно сказала Оля, – можешь подойти, поговорим…» Несколько раз Дина взглядывала на неё поверх страниц и, кажется, сделала движение навстречу, но тут они доехали до «Балтийской», и Оля, взмахнув на прощание рукой, вышла на платформу.

Выждав, как и собиралась, две недели, она позвонила на мобильный номер Ксении. Электронная девушка ответила, что аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. «Деньги закончились», – подумала Оля и хотела подкинуть сотни две, но вспомнила, что сама очень не любит такую непрошеную заботу. И кто позаботился – на месте Ксюхи, без сомнения, поняла бы. Сначала надо позвонить домой.

Трубку сняла бабушка.

– Здравствуйте, Вероника Сергеевна, – сказала Оля. – А Ксюша дома?

– Нет её, Оленька, где-то гуляет. Вечером должна быть.

– Как ваше самочувствие? Лучше?

– Лучше, спасибо. Да если бы было плохо, она бы не ушла никуда. А так подлечили в больнице, не жалуюсь.

– Ну, я рада за вас…

– А Ксюше я передам, что ты звонила, когда вернётся.

Она позвонит.

– Спасибо, – сказала Оля. – Всего вам наилучшего.

С наступающим!

И, подумав, положила на Ксюшин номер триста рублей, но звонить не стала.

 

9

Двадцать третьего декабря Жека звал выносить откуда-то мусор: не очень много, двоим на пару часов, – но уж здесь Андрей отказался. И Оля, заранее договорившись с учениками, раскидала занятия по другим дням. С самого утра, ни на что постороннее не отвлекаясь, они готовились к выступлению. Зал на Новочеркасской опробовали ещё две недели назад, и тогда почти всё было по-настоящему: полуакустическая гитара, звукорежиссёр за пультом, танцующие Вика с Сергеем и тренер Алина Александровна, глядящая на них почти с материнской гордостью. Репетицию провели на таком подъёме, так отладили звук, что решили замахнуться на все десять танцев, а не на половину, как думали вначале. Не хватало в тот день только зрителей – а их, по уверениям ребят, соберётся столько, что на паркете не протолкнёшься. В пустом зале Оля не волновалась, только спросила с удивлением: зачем нужен микрофон? Петь в него – всё равно, что бегать на костылях. Она и без подпорок может выдать такую ноту, что стены дрожат. «Это сейчас, – ответили ребята, – а как будет толпа, сама себя не услышишь». Оля не больно-то поверила и была спокойна всё время, оставшееся до праздника. И ночью накануне её не тревожили кошмары, и, проснувшись раньше обыкновенного, она посмотрела на тёмное окно, представила за ним тысячеглазое чудище, жадно ловящее фальшивые ноты и забытые слова, мысленно щёлкнула его по носу и повернулась на другой бок.

– Неужели ты совсем не боишься? – спросил Андрей, когда они днём в последний раз прогоняли всю программу. – Вот ни капли?

– А чего тут бояться, – ответила Оля. – Здесь могу, на Ладоге могу, а чем отличается зал?

Но всё-таки её потряхивало от волнения – уже, наверное, час или полтора. Не настолько сильно, чтобы это нельзя было скрыть… от кого угодно, даже от себя самой, но не от Андрея. Он, конечно, понял, что она в действительности чувствует, но сделал вид, будто не понимает. И Оля, взглянув ему в глаза, поняла, что он всё понимает, но делает вид, и сама прикинулась блондинкой из анекдотов. И он, разумеется, понял, что она всё понимает, но прикидывается… Через пару минут, устав от собственной проницательности, они расхохотались, а когда успокоились – что далось нелегко, – Андрей включил на компьютере воспроизведение.

– Вот послушай, всё замечательно, – сказал он.

Оказывается, он тайком записал все номера. Вышло и правда хорошо, теперь надо перенести это состояние в зал. Они пришли в зал к пяти, когда гости ещё не собрались. Только десяток ребят из «Фонтана» под командой Алины Александровны шустро вытаскивали из кладовой, в два ряда расставляли вдоль стен длинные полированные столы и разной масти, белые и чёрные банкетки. Случайно или нет, парни ставили их через одну, придавая окраинам зала сходство с шахматной доской. В углу левее сцены стояла высоченная ёлка, сверкающая украшениями, и девочки, кто снизу, кто со стремянки, вешали на неё последние шары, гирлянды, серебряные дождики. Только подойдя вплотную и пощупав хвою, Оля поняла, что ёлка искусственная.

А наверху работала, конечно, Виктория.

– Привет! – весело сказала она, помахав рукой. – Идите вон туда: видите, стол с табличкой. Это наши места, мы их всегда занимаем.

Оставив гитару на сцене, где уже хозяйничал звукорежиссёр, Оля с Андреем подошли к столу. Там оказалось даже два стола, состыкованные торцами. Располагались они ближе к выходу, на той стороне зала, где были окна, сейчас завешенные тёмными шторами. К шторам кое-где были приколоты ёлочные игрушки; на банкетках лежали сумки; на столах, кроме таблички с названием клуба, стояли бутылки шампанского, коробки шоколадных конфет, вазы с фруктами. Андрей переложил в одну из них принесённые с собой мандарины и яблоки.

Зал постепенно заполнялся, но гостей пока не хватало на то, чтобы занять все приготовленные места. Всеобщая элегантность – лёгкие платья девушек, рубашки и галстуки мужчин – напоминала о конкурсе, но настроение было куда более расслабленным. Удивительным выглядело то, что все или почти все гости были между собой знакомы. Оля и Андрей узнавали кое-кого из тех, кто присаживался к ним за стол. Ребята из «Фонтана» закончили убирать зал и тоже подошли. Были здесь Рома, и Сергей – высокий партнёр Виктории, и другие, кого видели в октябре. Появились Марина с другом Димой и Даша – ни с кем конкретно, сама по себе, но её тут же окружили младшие девчонки. Звукорежиссёр включил музыку, и вдруг оказалось, что огромный зал уже переполнен и желающие танцевать могут двигаться по паркету только очень маленькими шагами.

Алина Александровна, взяв микрофон, объявила начало. Почти сразу к столу подошли Анатолий, Светлана в длинном аквамариновом платье, переливающемся в свете люстры с миллионом рожков, и подросший с лета Никита в бело-рыжем плюшевом комбинезоне с очень симпатичным хвостом, пришитым к брюкам. Алина вскоре пригласила на паркет начинающих, и Света, оставив сына на Олино попечение, ушла танцевать с Анатолием незатейливый фокстрот. Никита, впридачу к комбинезону, надел маску в виде добродушной собачьей морды.

– И как тебя зовут? – спросила Оля.

– Р-рекс! – ответил он, очень правдоподобно подавая лапу всем сидящим за столом.

Потом всё перемешалось. Небольшой блок дискотеки: полутьма, цветные лучи скользят над головами. Вновь зажглась люстра. Опытные танцоры в два захода исполнили европейскую программу. Оля тихо спросила, скоро ли выступать. «Где-то через час», – ответил Андрей. Маскарадное шествие под аплодисменты и одобрительный рёв. Много разноцветных собак, робот, привидение. Джентльмен в котелке и с тростью. Восточная красавица: голый живот, блестящие ожерелья, подведённые к вискам глаза. Негр – настоящий, не маскарадный – в пышной белой чалме. На фланге процессии были Света, надевшая серебристую полумаску, и Никита в костюме юного сенбернара. За ними кто-то шёл на голове. Стены разошлись и сблизились. Замыкающая пара левитировала, многоцветно дымясь. И вновь дискотека.

– Идём, – сказал Андрей, тронув Олю за плечо, – они уже переодеваются.

Никем не замеченные, оба в тёмном, поднялись на сцену. С самого начала они договорились не привлекать к себе большого внимания. Алина Александровна даже объявить их должна была не сразу, а после двух номеров. Платье Оли сливалось с чёрным задником, Андрей наполовину спрятался за барьер, на котором стоял операторский пульт. Протрубили фанфары, все гости разбежались по местам. Вика в длинном оранжевом платье и Сергей во фраке прошли в центр зала. Алина, отметив, что ребята в представлении не нуждаются, всё же представила их и объявила медленный вальс. «Charade». Андрей сыграл четыре такта вступления. Оля, на миг задержав дыхание, мысленно сказала: «Эх, была – не была!» – и запела вовремя. Никто в зале, кажется, не понял, что музыка живая.

«Tango Italiano». Андрей так чётко держал ритм, будто внутри него щёлкал метроном. Где-то внизу, то далеко, то под самыми глазами, летало оранжевое облако. Зрители аплодировали – пока лишь облаку и его высокой чёрной тени. Но вот Алина обратила внимание на музыкантов. Прожектор озарил сцену и отвернулся: в зале было интереснее. Поклонились. Сели, дождались тишины. Ещё три номера – каждый по минуте сорок.

Сергей и Вика убежали переодеваться. Заполняя паузу, Алина объявила небольшое землетрясение. Решили переждать его на сцене и задержались на час или два. Андрей, подмигнув Оле, показал оттопыренный большой палец. Она глядела очень внимательно, то ли сквозь него, то ли вглубь себя. Наконец, вернулись ребята, одетые по-бразильски. Андрей вопросительно приподнял бровь. Оля кивнула: готова. И ещё пять номеров. А, может быть, двести пять.

– Всё уже закончилось? – спросила Оля, когда они, сойдя со сцены, пробирались к своим местам.

– Абсолютно! – ответил Андрей, приблизив губы к её уху. – Ты молодец!

– Я ничего не помню, – сказала Оля. – Нет, правда всё?

Андрей, усадив её за стол, поцеловал в макушку, налил стакан тоника, очистил мандарин.

– Я ничего не помню, – сказала Оля, когда её стали поздравлять соседи. – Я ничего не помню! – повторила она, когда чуть позже к ним присоединились Вика и Сергей.

Андрей, слетав к звукорежиссёру, заказал медленный танец и пригласил Олю раньше, чем услышал первый аккорд.

– Я, наверное, всё перепутала? – спросила она. – Слова забыла, да?

– Всё было прекрасно. Лучше, чем когда-либо вообще. И ты прекрасна.

– Посмейся надо мной. Думала, это легко…

– Дело привычки, – ответил Андрей. Оля молча обняла его за шею.

– Если бы я не бросила три с половиной года назад, – сказала она, вернувшись за стол, где заметно прибавилось шампанского и прочих вин, – я бы сейчас так присосалась!..

– Вот этого не надо.

– Не бойся, я бросаю раз и навсегда. Нет, в самом деле не опозорилась? Эх, придётся верить…

Вечер близился к концу. Оля постепенно отходила от шока. Но и по пути домой, и назавтра, и через несколько дней, когда посмотрела запись и решила, что опыт ей в общем понравился, она гораздо ярче собственного выступления вспоминала маскарад и Никиту в костюме Рекса, очень выразительно, пока мама не видит, поднимающего заднюю лапу возле ножки стола.