Жена позвонила в разгар рабочего дня, и Виктор Андреевич сразу напрягся.
— Да, — сказал он, стараясь оставаться спокойным.
— Витя! — задребезжала мембрана. — Извини, но я подумала, что должна сказать тебе сразу. Дело в том…. В общем, пришло письмо, Витя!
— От Ани?
— Да! То есть почти… Витя, ты не волнуйся, всё хорошо! Ты лучше сам посмотри. Пароль помнишь?
— Да, — сказал Виктор. — Света, от кого письмо?
— Посмотри! — твёрдо повторила жена и положила трубку.
Виктор подавил досаду, включил Интернет и стал ждать. Внизу экрана весело забегали зелёные квадратики загрузки. Квадратики бегали быстро, но ему казалось, что они издевательски стоят на месте. Вспотели ладони.
Почта открылась, Виктор глянул на верхнюю строчку, и у него закружилась голова. Незнакомый адрес с расшифровкой «Анна Тапарова», и четыре коротких слова заголовка: «Муха привет! Это я».
Бежали секунды, собирались в минуты, а Виктор Андреевич Михеев смотрел и смотрел на экран, не решаясь открыть письмо.
«Муха, привет! Это я».
В кабинете вдруг стало жарко.
Тапик!
«Муха, привет! Это я».
Пашка!
Виктор положил дрожащий палец на мышку, убрал, снова положил. Опять убрал.
«Муха, привет! Это я». «Муха, привет!». «Муха!..»
В голове тихо зашумела листва. Виктор, словно во сне, вновь положил руку на мышку и нажал левую кнопку.
Письмо будто бы выпрыгнуло из монитора, впечатываясь ему прямо в сетчатку, прямо в душу, но Виктора Андреевича Михеева здесь уже не было. Он снова, наверное уже в десятитысячный раз, был там — в проклятом Богом 1994-м году.
И вновь, и вновь, как заезженная пластинка, в мозгу всплывала одна и та же мысль.
«Хорошо, когда есть друзья. Всегда есть, кому придти на помощь. И всегда есть, кого предать».
Ох, как же не хотелось ехать Виктору в Грозный! Воспалённое воображение услужливо подбрасывало картинки одна ужасней другой, и отделаться от них было трудно. Сердце начинало стучать, как пулемёт, на лбу выступал пот. Ни валерианка, ни корвалол не помогали; помогала водка. Слава богу, хоть этого добра хватало.
Ехать было надо. Родительскую квартиру, пусть и за копейки, но продали полгода назад. Деньги благополучно вывезли. Мало того, родителям разрешили полгода пожить в квартире, пока Виктор не найдёт им жильё. И всё это было сделано практически без его, Виктора, участия. Всё сделал, вернее, организовал Кулёк. Организовал, как всегда безупречно. Как это у него получалось, Виктор давно уже не пытался понять. Главное, что получалось. Даже сейчас, когда он уже год не жил в Грозном. Получалось.
— Что дёргаешься? — сказал ему Кулёк три дня назад. — Приедешь, позвонишь Саламбеку — и всё. Даже платить не надо будет. Нет, в принципе можно обойтись и без тебя, но как это будет выглядеть? Хочешь?
— Кулёк, — зачем-то спросил Виктор, — ты что, продолжаешь иметь с ними дела?
— С кем? — усмехнулся Валентин.
Виктор знал эту усмешку, этот уверенно-снисходительный взгляд. Он привычно терпел её годами, прекрасно понимая, что это мизерная плата. Даже и не плата вовсе, а так — мелочь. Но иногда становилось обидно, и тогда забывалось всё: и то, что он сейчас здесь, а не в бушующем Грозном, что для него нашлось неплохое место, что скоро будет свой дом…. На миг, но забывалось.
— С заводом, — буркнул Виктор. — С Саламбеком. Вообще — с «ними»!
— Виктор Андреевич! Вы никак думаете, что это всё бесплатно падает с неба? — Кулёк улыбнулся ещё шире и вдруг резко сменил тон. — Едешь? Или…
— Еду.
— Правильно, — снова улыбнулся Валентин. — Всё будет нормально.
Виктор промолчал.
— Муха… — сказал Кулёк, когда он уже собрался уходить. — Ты скажи ему, что ещё не поздно, что я жду… мы ждём. Не бзди, Муха!
Виктор честно пытался не «бздеть». И когда садился на автобус в Моздоке — поезд он отверг сразу — и когда ехал через внешне совершенно не изменившуюся республику. У него это даже почти получилось, особенно, когда с удивлением обнаружил, что в автобусе большинство русские, в основном, старики. «Пенсии!» — не сразу сообразил Виктор. Ищущей своего места Ичкерии было не до таких мелочей, и пенсии старики предпочитали переводить в Россию. Точно так же ездили в Ставрополье и его родители. Страх сменился стыдом.
Только до Грозного.
Как только он вышел из автобуса на кишащей народом автостанции, страх вернулся и больше уже не исчезал. Страх уходил в глубину, прятался, как затаившаяся зубная боль, потом вдруг выныривал и вгрызался в мозг так, что ни о чём другом думать было невозможно.
В высоком небе ярко сияло не по-мартовски весёлое солнце, на деревьях уже набухали почки — ничего этого он почти не заметил. Воздух пах так же, как и всегда, пылью — это не заметить было невозможно. Ветер носил по грязным улицам тучи пыли, количество мусора и грязи поражало. «Вообще, что ли, не убирают?» — подумал Виктор, увидел стайку совсем молодых пацанов с автоматами и перестал замечать даже грязь.
Натянул пониже на лоб специально запасённую вязаную шапочку и пошёл к выходу, стараясь не смотреть никому в глаза и жалея, что не согласился с предложением Кулька. Снова стало стыдно. Да что это он? Люди же живут, вон женщина идёт — явно русская, даже не скрывается. А вот ещё. И вот. Живут, а он завтра уедет и забудет всё, как сон. Всё будет хорошо!
Виктор даже остановился и закурил. Правильно говорил когда-то Тапик: «Понимаешь, Муха, ты боишься, и это видно. Запах страха привлекает хищников, а уж шакалы слетаются на него вмиг. Вот ты вечно и вляпываешься. Ты не бойся, и всё будет нормально». Нормально…
Возле Совета Министров народу было немного, не то что полгода назад, но Виктор всё равно обошёл квартал стороной. Автоматически бросил взгляд на другую сторону и даже остановился: школа работала. Настроение улучшилось, и до моста он дошёл почти спокойно. Через пять минут впереди замаячил дом с неизменным плакатом на торце: выцветшая стюардесса по-прежнему заученно улыбалась, приглашая летать самолётами Аэрофлота. Что в самолётах теперь почти не летают, а страна стала заметно меньше, стюардессу не волновало. А может, она этого не знала.
Виктор перешёл Сунжу по старому мосту, перебежал дорогу у въезда на новый, и резко остановился. Сердце застучало снова, но теперь по-другому, морщины у глаз разгладились, а на лицо впервые за сегодняшний день выползла улыбка.
Впереди, возвышаясь над остальными деревьями на добрых три метра, приветливо покачивал ветвями старый айлант.
«Привет, побратим! — мысленно сказал Виктор. — Какой ты стал громадный! Точно — айлант высочайший! Как тут дела?»
«Привет! — засмеялся айлант. — Наконец-то, ты перестал называть меня вонючкой. Не очень, но ты не бойся. Всё будет хорошо!»
«И ты туда же, — сказал Витька. — Это не страх, это ответственность. За семью… Подожди, а как это мы с тобой разговариваем? А, понимаю: мне это кажется».
«Конечно, кажется, — зашелестел айлант. — Конечно, кажется. Кажется…. Кажется….Кажет…»
Виктор немного постоял, вдыхая пахнувший пылью родной воздух, поднял голову наверх, увидел солнце и улыбнулся второй раз.
Дальше, действительно, всё пошло хорошо. Родители не только были дома, но и ждали его с собранными вещами и горой начищенной картошки. Телефон работал, Саламбек оказался на месте, тут же подтвердил готовность и сказал, что машина и всё остальное будут завтра в десять. Особо подчеркнул про какие-то документы для Валентина. Виктор уточнять не стал.
Мама водрузила на стол горячую картошку с нутрией, отец открыл запотевшую бутылку своего знаменитого самогона, и Грозный, ещё утром представляющийся чем-то вроде преддверия Ада, стал снова казаться вполне обычным, даже вполне уютным городом. Ещё через три рюмки Виктор освоился настолько, что спустился на третий этаж и старательно выдавил из дверного звонка придуманную ещё в детстве условную мелодию. Три коротких звонка, три длинных, снова три коротких и длинная, почти бесконечная заключительная трель.
Не третьем коротком за дверью зашуршало, послышались приглушённые голоса, затем кто-то хохотнул, и дверь рывком распахнулась.
— Муха? — удивился Павел.
— Тапа! — закричал Виктор. — Привет! Пошли ко мне самогон пить! Домой пустишь? Тапа!
— Тише ты! — зашипел Павел, вталкивая его в квартиру. — Чего орёшь?
— Ага! — обрадовался Виктор. — Забздел? Пугливые вы тут стали! Пошли самогон пить! О, привет, Игорёк! А где Аня? Аня!
— Здрасти, дядя Витя! — сказал выглянувший из соседней комнаты Пашкин сын. — А мамы нету.
— Не ори! — рявкнул Пашка и сам засмеялся. — Хорошо жить алкашам! Подожди, я оденусь. Ты чего приехал?
Виктор присел на диван, огляделся. Как всегда, взгляд сразу поймала «Надежда», поймала плотно, словно любимая Пашкина чёрная дыра. Картина, конечно же, была той же самой, написанная Тапиком сто лет назад, но, боже ж ты мой, как она изменилась!
Город не казался больше беззаботным, город притих в ожидании страшной беды. Беда была уже на пороге, даже за порогом, и ветерок уже не просто звал. Он взывал, требовал, умолял: «Быстрей! Быстрее, пожалуйста! Ещё можно успеть! Завтра будет поздно!» Господи, как же он раньше этого не замечал?
— Муха! — тронул его за плечо Павел. — Так чего ты приехал-то?
— А? — вынырнул из картины Виктор. — Я за родителями. Потом расскажу. А Аня где?
— Тогда и я потом, — объявил Тапик. — Игорь, дверь никому не открывать! Хотя нет, пошли лучше со мной.
Они просидели до поздней ночи. Сначала у родителей, потом у Пашки. Город давно покрылся чёрной тьмой; немногие всё ещё работающие фонари лишь усиливали тягостное впечатление. Казалось, что тьма теперь навсегда, что это привычное и естественное состояние города, а день и солнечный свет — только призрачное недоразумение. Пешеходы с улиц исчезли, как только село солнце, немного погодя, их примеру последовали машины, и город стал похож на привидение. Что он всё-таки населен, и населен не призраками, можно было догадаться только по освещённым окнам. Да ещё по выстрелам — вряд ли, привидения могли стрелять.
Виктор сначала вздрагивал от каждого выстрела, прислушивался, ждал продолжения. Потом с удивлением заметил, что остальные не обращают на них никакого внимания. Даже родители, даже Игорёк. Как будто бы ничего не происходило, как будто за окном просто шумел дождь.
— Тапа, — чувствуя, как возвращается страх, спросил Виктор. — Вы что, настолько привыкли? А вдруг там сейчас кого-то убивают?
— Ты о чём? — Павел переждал длинную автоматную очередь и усмехнулся. — Ага, убивают! А трупы, чтоб не было видно, перед рассветом собирает похоронная команда. И прячет в канализацию. Муха, не пори ерунды! Если бы каждый выстрел означал смерть, тут уже бы не было живых. Развлекается народ. Хотя бывает, конечно. Артурчика вот убили… Лучше подробней расскажи, как у вас дела: как новая фирма, успехи?
Виктор рассказывал ему об этом уже десять раз, но Пашка цеплялся, как клещ, выпытывая всё новые и новые подробности. Самогон разливал по телу приятное тепло, расслаблял, снимая старые и новые тревоги, и Виктор, удобно устроившись в кресле, рассказал всё.
— Ага! — довольно буркнул Павел. — Саламбек. Я так и думал!
— Ну и что? — насторожился Виктор. — Не знаю, что ты там «надумал», но я к этому не…
— Да ладно тебе! Я же не осуждаю, всё правильно.
— Правда?
— Правда. Хоть часть наворованного на дело пойдёт. Давай, Муха, ещё выпьем. За Кулька! Ты держись за него Муха, держись!
— А ты?
— А что я? — спросил Павел, запивая самогон водой. — Крепкий, зараза!
— Зубы не заговаривай! Так и будешь здесь сидеть? — Виктор опрокинул рюмку, поморщился, тоже запил водой. — Вещи вон начал собирать — зачем? Где Аня? И вообще, что и как — ты же за весь вечер почти ничего не рассказал!
— Аня по пути к родителям заехала. Скоро вернётся.
— По какому «пути»?
Павел налил ещё самогона, понюхал, словно раздумывая.
— Ладно! — тряхнул головой, вскочил и убежал в комнату.
Через пару минут вернулся, одним махом опрокинул рюмку и положил на стол полиэтиленовый пакет.
— Вот!
Виктор осторожно открыл пакет и тоже потянулся к самогону: внутри аккуратно обернутые полиэтиленовой плёнкой и стянутые резинками лежали три толстые пачки долларов.
— Вот! — повторил Павел и начал говорить быстро и сумбурно, словно сбрасывая накопившуюся на душе тяжесть. — Понял? Я тоже кое-что, оказывается, могу…. Без Кулька! Аня? Аня поехала на разведку. Ничего, Муха, скоро мы тоже отсюда уедем. Этого, конечно, не хватит, но ещё квартира. Русик почти договорился. Мне и работу уже обещали.
— Подожди! — замотал головой Виктор. — Ты можешь толком объяснить? Куда поедете, когда? Откуда деньги? Где обещали?
— От верблюда! — довольно осклабился Пашка. — Во всяком случае, Кулек не имеет к этому отношения. И его партнёры, вместе с Саламбеком, тоже. Почти…. Работу не только обещали, Муха, там уже всё на мази. Почти рядом будем. Осталось только квартиру продать.
За окном прострочила короткая очередь, эхо подхватило звук и понесло его дальше и дальше, отталкивая от замерших домов.
— А ты не боишься? — кивнул на пакет Виктор.
— Они у меня месяц уже лежат, — небрежно сказал Павел, но пакет закрыл и убрал под стол. — Никто же не знает. Ладно, давай ещё по одной, и спать. Ты к себе пойдёшь?
Отъезд прошёл, как и обещал Кулёк — чётко и без проблем. Машина пришла даже раньше десяти, следом с завода приехал брат Саламбека с несколькими рабочими, и через каких-то два часа весь скопленный за десятки лет скарб перекочевал в контейнер. Квартира стала голой и почему-то маленькой, как будто бы съёжилась от стыда. На кухонном столике выпили последний раз, угостили рабочих. Некоторых из них Виктор знал: сейчас они смотрели на своего бывшего начальника как-то странно: со смесью осуждения и зависти. Разговора не смотря на самогон не получалось. Пора было уже ехать, уже пришла и машина с «охраной», которая должна была сопровождать их до границы; в машине сидело несколько незнакомых чеченцев. Ждали только Саламбека. Время шло и шло, Саламбека не было, и Виктор понемногу начинал беспокоиться. Охранники ждали совершенно спокойно, один даже заснул.
В час дня, когда Виктор уже твёрдо решил, что что-то не так, во двор, взвизгнул покрышками, влетел чёрный BMW. Хлопнула дверь, из машины вышел высокий мужчина в дорогом чёрном плаще с властно-уверенной маской на лице. Сделал несколько шагов, увидел Виктора и приветливо улыбнулся: будто бы сменил маску. «Не хуже Кулька», — подумал Виктор, улыбаясь в ответ.
— Салам, Саламбек!
— Привет, Витя. Как дела? Как дети, дочь? Все здоровы? Как Валентин?
— Всё нормально, — сказал Виктор, пожимая ухоженную руку. — Валя тебе привет предавал, сказал, что он всё подготовил и проблем не будет.
— Это хорошо! — Саламбек вытащил пачку «Мальборо», предложил Виктору, закурил сам. — Вы, я вижу, уже готовы?
Несколько секунд они курили. Виктор затягивался молча, отдавая дань вежливости, и ждал, когда можно будет, немного покривив душой, сказать «до свидания». Слова Саламбека прозвучали для него неожиданно. Как ночной выстрел.
— Тут такое дело, Витя. Короче, документы будут только завтра.
— Какие документы? Как? — не понял Виктор и замер. — Ты же обещал, Саламбек! Зачем мы тогда сегодня?..
Саламбек выкинул сигарету, оглянулся на машину с проснувшимися «охранниками» и недовольно поморщился.
— Обещал, но не всё зависит от меня. Знал бы ты…. И вообще — что такого? Пусть едут сейчас, а ты завтра. Завтра всё будет железно, клянусь Аллахом!
Виктор растерянно посмотрел на контейнер, на родителей, вытащил сигарету. Руки немного дрожали.
— Витя, — удивился Саламбек, — ты что, психуешь? Завтра возьмёшь документы, и мы тебя довезём до границы. Брат отвезёт, в целости и сохранности. Или боишься, что родителей некому будет встретить?
— Родителей? — переспросил Виктор и уцепился за подкинутое объяснение. — Конечно! Конечно, боюсь…
— Так я уже договорился, — сообщил Саламбек, и Виктору показалось, что это говорит не он, а Кулёк: настолько знакомо звучал уверенный голос.
— С кем? Почему?
— С Валентином. Он сказал, чтоб ты не беспокоился — родителей встретят.
«Не беспокоился, — подумал, лихорадочно затягиваясь, Виктор. — Вот же гад, как будто он не знает, как здесь…. Лишь бы бумажки свои получить».
— Ну как? — спросил Саламбек. — Отправляем машину? Ключи мне завтра отдашь, я хозяину передам. А хочешь, у меня переночуй.
— Нет, — автоматически ответил Виктор, — спасибо. Саламбек, а что за срочность?
— Валентин не сказал? — опять удивился Саламбек. Виктор пожал плечами. — Состав надо отправлять срочно. Очень срочно: слишком много появилось желающих. Ну что?
«Вот так — состав. А мне ни слова. Почему я должен узнавать об этом от чеченов, Кулёк? Может, поэтому и Пашка не хочет с тобой?..»
— Ну?
Виктор затянулся последний раз, затоптал окурок ногой и махнул рукой.
За Сунжей что-то неразборчивое прокричали в мегафон, и толпа восторженно взвыла «Алла!». «Карр!!» — недовольно отозвались с веток вороны.
Последним из двора выехал чёрный BMW, и на душе стало совсем тоскливо. Ну и что теперь — напиться?
— Эй! — стукнули его сзади в спину. — Ты что остался?
Виктор повернулся, увидел Павла, и сразу стало легче.
— Тапа, ну почему он всегда так? — затараторил Виктор. — Почему мне ни слова? Почему я должен узнавать всё от чеченов? Ему состав дороже? Дороже дружбы, да? Я понимаю, моя помощь ему не особо нужна, он и сам всё бы мог бы…. Но хоть сказать можно, а? Хоть намекнуть? Чего молчишь?
— Как ты всё понятно изложил! — улыбнулся Павел. — «Он» — это, насколько я понял, Кулёк? «Чечены» — это только что выехавший отсюда наш нефтяной барон? А что за состав? Нефть?
— Наверное, — сплюнул Виктор. — И теперь я должен ждать их долбанные бумажки до завтра. Главное, я ведь даже не знал!
— Понятно, — перестал улыбаться Павел. — Знаешь, Муха, если это так, то Кулёк прав. Меньше знаешь — крепче спишь. Подожди, не кипятись! Мне сейчас надо бежать, а вечером всё обсудим. И переночуешь у меня. Самогона, правда, нет, но что-нибудь придумаем. До вечера, Муха — я зайду!
Виктор поднялся в пустую квартиру, постоял на балконе, наблюдая за митингом у Совмина. Слов слышно не было, лишь время от времени толпа вскидывала руки, и тогда через Сунжу доносилось приглушённое «Алла-а-а!» Казалось, они могут так кричать вечно.
Он выкурил две сигареты, посмотрел на стоящий неподвижно айлант и вернулся на кухню. Взял с подоконника бутылку с остатками самогона, сел прямо на пол у холодной батареи и, прихлёбывая из горлышка, стал ждать вечера.
Проснулся от звонка в дверь. Звук в пустой квартире разносился необычайно громко, бил по ушам, но Виктор обрадовался: «Тапик!». Вскочил, отшвырнул пустую бутылку и побежал в прихожую.
Звонок прозвенел ещё раз. «Сейчас, сейчас!» — сказал Виктор, повернул замок и распахнул дверь.
Тяжёлый удар в лицо отбросил его к стене. Виктор ударился затылком и стал сползать на пол. Не вышло: чьи-то руки подняли его, и голова снова взорвалась от боли. «Хватит!», — услышал он как сквозь вату и потерял сознание.
Очнулся от льющейся на голову воды. С трудом открыл глаза: сквозь плавающие пятна и чёрные мушки смотрели на него три лица. В одинаковых чёрных шапочках, натянутых на самые брови, с одинаковыми нагло-безжалостными глазами и садистскими ухмылками. Близнецы.
— Очнулся, — сказал один и плеснул остатки воды ему в лицо. — Где деньги?
— Ка…кие деньги? — спросил Виктор.
Второй «близнец» ударил его по лицу, и голову полоснуло болью.
— Подождите, — заторопился Виктор. — Какие деньги? Нет никаких ден…
Снова удар, снова взрывается мозг, и сводит судорогой живот.
— Деньги!
— Подождите, — рот заполнился сладкой кровью. — Я не понимаю.
Второй снова поднял руку, и Виктор зажмурился. Удара не последовало.
— Квартиру продал? — спросил первый, Виктор кивнул. — Где деньги?
Ах, вот оно что? Они, наверное, видели, как грузили вещи и решили, что… Виктор даже обрадовался.
— Сейчас, — сказал он и попытался сесть поудобней. — Сейчас я всё объясню. Квартиру я продал давно, сегодня только вывозили вещи. Денег тоже давно нет, можете спросить у Саламбека. Саламбек Умаров, спросите у него.
— Кто это? — лениво спросил первый.
— Как? — удивился Виктор. — Его же все знают! Он в правительстве…
Резкий удар в лицо. Ещё один. Ещё.
— Не гони! Где деньги, собака?
Виктор в отчаянии закрыл глаза и тут же вздрогнул от чего-то холодного. Открыл глаза: прямо в переносицу смотрел ему ствол пистолета.
— Хочешь, пристрелю? — спросил третий. — Нет? Где деньги!
— Парни! — взвыл Виктор, получил болезненный удар по почкам, но не замолчал. — Да нету у меня денег! Нету, вы понимаете? Что я дурак — такие деньги с собой держать? Я их Саламбеку отдал!
— Из правительства? — спросил первый, и Витька, не обращая внимания на пульсирующую боль, закивал головой. — Не бреши! Где деньги?
Удары посыпались со всех сторон, и после второго или третьего он отключился. Очнулся опять от воды. «Близнецы» сидели на корточках на полу: третий поигрывал пистолетом, второй курил, первый разглядывал его документы.
— Михеев Виктор Андреевич, — прочитал первый и почему-то засмеялся. — Выписан из Грозного в 1993-м…. А где сейчас? Химки? Это где? Москвич, значит? Где деньги, москвич?
Виктор промолчал.
— Разворовали, суки, всю республику, теперь в Москву бежите? Шакалы! А это кто? Сидеть!
Второй легко ударил его по лицу, и голова снова взорвалась болью. Сильно, почти нестерпимо болел разбитый затылок, что-то не так было с животом, один глаз заплыл и видел плохо.
— Смотри, Мага, он обоссался, — засмеялся первый. — Виктор Андреевич, ты лучше не дёргайся, а то ещё сдохнешь. Так, кто это у нас?
Вытащил из бумажника фотографии, стал перебирать.
— Жена? А это дети?
Виктор вздрогнул и напрягся, первый бросил на него цепкий, как у хищника взгляд, закурил и вернулся к фотографии.
— Мальчик и девочка. Молодец! Девочка ничего, я б такой засадил! Хочешь, Виктор Андреевич? Нет? А то мы приедем в эти твои…Химки. Адрес есть.
Чеченец выпустил дым и с наслаждением садиста заглянул Виктору в глаза.
— Не закрывать! В глаза смотри, свинья! Любишь детей? Вижу, что любишь. Где деньги?
— У Саламбека.
Второй резким движением схватил его ладонь и ткнул в неё сигаретой. Руку обожгло дикой болью, Виктор коротко вскрикнул, стиснул зубы и замолчал. Чеченец прижимал сигарету всё сильнее и сильнее, боль заполнила всё тело, до самой последней клетки. Вытерпеть её, казалось, невозможно, и Виктор уже не понимал терпит он или уже нет.
— У Салабмека.
Трое смотрели на него с интересом, первый снова вернулся к фотографии.
— Не любишь ты своих детей, Виктор Андреевич. Ты деньги больше любишь, как все русские. Сдохнут они в твоей России. Баба твоя работать не может, а на родственников вам, шакалам, надеяться нельзя. Сдохнут твои дети без тебя. Или дочка проституткой пойдёт, чтоб жрать что было.
Боль затмила всё сознание, мысли путались. «Что он говорит? Ой, как больно… Наташка. Петя. Наташка…. А ведь они меня убьют. Убьют, и Света действительно не сможет одна. Убьют. Подожди, но ведь Кулёк же не оставит, Валька никогда не оставлял. Да? А состав с нефтью? Он даже не сказал, использовал, как придурка».
— Молчишь? Мага, у тебя сигарета погасла.
«Ой, как же больно! Убьют, нефть Кулёк не получит, значит, не будет и денег. А Света одна не сможет…»
— Молчишь?
Боль из почти невыносимой стала невыносимой, издалека стала наползать спасительное беспамятство. Третий убрал пистолет и плеснул на него водой; второй снова разжёг сигарету, поднёс к глазу.
— Молчишь, свинья? — закричал первый, ударил Виктора в живот, бросил фотографию на пол и ткнул в неё сигаретой.
Окурок попал в Наташку и сразу прожёг ей лицо. Огонь немного подождал, будто раздумывая, и пополз дальше, превращая в пепел шею, тонкое тельце в лёгком платье, руки…
Виктор смотрел на фотографию, широко открыв глаза. Огонь ухмыльнулся злой чеченской улыбкой, перекинулся на него, связав нитью боли уже мало что соображающий мозг и корчащуюся на полу фотографию. И когда тоненькая огненная полоса оставила от Наташки только ноги и перекинулась на сына, Виктор чётко сказал.
— Я скажу, где деньги. Скажу! Только не надо детей жечь.
Через пять минут они стояли у двери на третьем этаже. Виктор поднёс руку к звонку и замер. Второй чеченец надавил ему на разбитый затылок, а первый угрожающе поднёс к фотографии зажигалку. Виктор закрыл глаза и нажал на звонок. Три коротких звонка, три длинных, снова три коротких и длинная почти бесконечная заключительная трель.
— Муха? — спросил из-за двери Павел и широко открыл дверь.
Третий чеченец, застывший пред дверью, распрямился, как пружина и нанёс ему сокрушающий удар в лицо.
В то место, где мгновение назад было лицо.
Павел пригнулся, кулак просвистел мимо, и в тот же миг третий, тяжело вздохнув, опустился на грязный бетонный пол. Звякнув, отскочил в сторону пистолет. Павлик оттолкнул второго, впихнул Виктора в квартиру и дёрнул дверь.
Он почти успел.
Оглушительно прогремел выстрел, пуля царапнула потолок, вниз полетела штукатурка, и Павел застыл.
— Стоять! — приказал первый, не сводя с него прицел. — Нохчи вуй?
— Нет.
— ГIаски, — удивился чеченец. — В квартиру!
Дверь захлопнулась, отрезая их от внешнего мира. На Павла теперь смотрели два пистолета.
— ГIаски, — повторил первый. — Я думал, такие все вымерли.
— Зря думал, — сказал Павел. — Что надо?
— Деньги давай, шакал! — прошипел третий, держась рукой за бок.
Первый что-то резко сказал ему по-чеченски и третий нехотя убрал пистолет.
— В гости не пригласишь? — спросил первый и засмеялся. — Нехорошо, русский, нехорошо. Тогда давай деньги.
— Бери, — Павел вытащил из кармана несколько бумажек. — Больше нет.
— Русский, мне неохота тебя убивать. Но придётся. Сначала твоего друга, потом тебя.
— Давай.
Первый схватил Виктора за плечо, взвёл курок и приставил ствол ему к виску. Витька закрыл глаза.
— Давай, — повторил Павел. — Мне-то что?
— Ты мне нравишься! — снова засмеялся первый. — Как тебя звать? Но деньги у тебя есть, и ты их отдашь.
— Слушай, — сказал Павел, глядя только на него. — Меня тут знают все, и твой выстрел тоже слышали. Сейчас уже несколько человек звонят по телефону моему другу.
Вожак отвёл пистолет от Виктора, осторожно поставил курок на место.
— Дудаеву?
— Галаеву. Руслану Галаеву. Уходите.
— Какие у вас друзья известные! — ухмыльнулся чеченец; происходящее его явно забавляло. — У одного Галаев, у другого сам Умаров. И все нам мстить будут, да? Абу, тебе страшно?
В конце коридора скрипнула дверь, первый тут же дёрнул пистолетом и довольно засмеялся: в проёме, растерянно глядя по сторонам, стоял Игорёк.
— Сын? — спросил первый. — Иди сюда, мальчик.
— Деньги на кухне, — сквозь зубы сказал Павел. — Оставь его.
— Неси. Пацан пусть здесь стоит. Неси!
Чеченец, не отпуская пистолет, взял пакет, заглянул и отдал его второму. На лице его появилась довольная улыбка.
— Ничего, русский! — сказал он. — Не в деньгах счастье. Так у вас говорят? Ты мне нравишься, русский. Будь таких побольше, вы были бы почти людьми. Живи. Дала мукълахь кхин а гур ду вай!
Гулко, как вбиваемый в гроб гвоздь, щёлкнул дверной замок, и в квартире стало тихо. Виктор тяжело прислонился к стенке, сполз на пол и закрыл глаза. Павел смотрел куда-то мимо него бессмысленным взглядом, потом вздрогнул, развернулся и со всей силы въехал кулаком в стену. Замычал от боли, ударил ещё раз. Лопнули обои, на пол посыпалась штукатурка. Ещё удар.
— Папа! — закричал Игорёк. — Не надо, папа! Папа!
Павел посмотрел на сына, на разбитые в кровь костяшки пальцев, снова на Игорька. Резко выдохнул, приложил к руке платок, другой потрепал сына по голове.
— Всё! Всё нормально, сынок.
— Папа! А как же мы теперь? Что теперь будет?
— Нормально всё будет, — уверенно сказал Павел. — Дядя Руслан их найдёт. Обязательно найдёт, не волнуйся! Игорь, ты иди к себе: нам тут поговорить надо. Нет, нельзя, иди спать! Игорь!
— Муха, — наклонился Павел к Виктору, когда за сыном закрылась дверь. — Муха, очнись! Кто это, откуда взялись? Как узнали про деньги?
Виктор открыл один глаз. Видно было плохо: Пашкино лицо расплывалось, в воздухе плавали и извивались какие-то мерзкие амёбы.
— Муха! Ты меня слышишь?
Он кивнул, переждал, пока уляжется всколыхнувшаяся в затылке боль, поднял с пола полусгоревшую фотографию.
— Они Наташку жгли… — выдавил Виктор. — Я не хотел. Я бы не сказал, Тапа, я бы никогда не сказал, но они… Они бы и Наташку убили, и Петю. Видишь, как они их жгли?
Он смотрел на Павла лихорадочным взглядом, по щеке, цепляясь за двухдневную щетину, ползли слёзы.
— Я тебя предал, Тапа…предал.
— Господи! — сказал Павел. — Ладно, давай вставать. На кухне бинты есть, йод. Пошли, я тебе помогу.
Утром Виктор встал рано. Рука опухла и дёргала, голова тоже болела, но уже не так. Павел сидел на кухне перед почти пустой бутылкой водки, под потолком плавал сизый дым. Переполненная пепельница уже не вмещала окурки, и они валялись везде: на столе, на полу.
— Иди, выпьем, Муха! — позвал Пашка. — Помянем мечты.
Виктор осторожно выцедил разбитыми губами водку, закурил. Голова сразу закружилась.
— Как это у тебя вечно получается, Муха? — спросил Павел, следя за кольцами дыма. — С детства.
— Тапа! Я бы не сказал, но… Они бы меня убили. Я не из-за себя, пойми, даже не из-за Светы. Я из-за Наташки с Петей. Как бы они одни?
— Муха, — удивлённо повернулся к нему Павел. — Но у меня же тоже есть сын.
— У тебя один…
— Что? Что ты сказал?
— У тебя один. Один, а у меня двое.
— Ты что, пьян? — сузил глаза Павел. — Или голову повредили?
— Нет, — сказал Виктор, не сводя с него лихорадочного взгляда. — Двое больше, чем один, я не виноват, что у меня двое. Мы же для них живём, Тапа! Было бы у тебя тоже двое, я бы никогда не сказал. Клянусь! Никогда…
— Уходи!
— Что?
— Пошёл в жопу, Муха!
— Подожди! — заторопился Виктор. — Ты же всё рано выкарабкаешься…. И ещё Кулёк велел тебе предать…
— Уходи! — тихо сказал Павел, закрыв глаза. — Я не хочу тебя больше видеть. Никогда.
Лучше бы он закричал. Лучше бы он его ударил.
Виктор Андреевич помотал головой, отгоняя многолетний дурман, протёр глаза и снова, уже в пятый раз, прочитал короткий текст. Одна строчка: «Привет, Муха! Рад, что тебя нашёл. Дай номер твоего сотового. Теперь уже скоро))». И больше ни слова.
Затем нажал «Ответить», набил, путаясь в цифрах, номер своего телефона и отправил письмо. Вытащил сигарету, покрутил в руках, бросил на стол. Потянулся, откинулся в кресле и прикрыл глаза. На лицо медленно выползла довольная, какой уже не было много лет, улыбка.