Павел Тапаров открыл ноутбук и, путаясь в пароле, снова открыл электронную почту. Он делал это сегодня, наверное, десятый раз — заходил в почту и перечитывал одно и то же короткое письмо. Потом закрывал ноутбук, шёл на кухню и молча курил, глядя перед собой бессмысленным взглядом. И так весь вечер, с тех пор, как Анна позвала его к компьютеру.

— Павлик, посмотри, что тут…

Он нехотя оторвался от мольберта: перепиской давно занималась жена, он и не помнил, когда последний раз заглядывал в почту. Не хотелось и сейчас, но было что-то в голосе Ани такое, что заставило его удержаться от вопросов. А когда прочитал письмо, вопросы задавать стало бессмысленно. Не потому, что они исчезли, просто ответить на них было некому.

Письмо состояло из трёх коротких фраз.

«Добрый день, Павел! Я бы с удовольствием приобрела у Вас картину под номером 48. Кроме того, хочу, если можно, сделать заказ. Сюжет на Ваше усмотрение, лишь бы в нём присутствовал скверик у музучилища. Сообщаю свои координаты для переговоров. С уважением, Светлана Михеева».

Адрес, телефонный номер, число.

Всё.

Павел включил вытяжку и затянулся очередной сигаретой.

Михеева. Света Михеева. Совпадение? Да нет, не может быть, иначе, почему «музыкальный» скверик. Тогда почему только она, без Витьки? Разошлись? А фамилия? Впрочем, это ерунда — фамилию она могла и оставить. Но тогда, почему так официально? А если не одна?.. И что, Муха не знает о письме? Или это такой ход, чтоб он не догадался…Господи, сколько вопросов. Муха, Муха, сколько лет.

Голова чуть заметно закружилась, тихо прошелестел смутно знакомый голос, и Павел Андреевич Тапаров провалился в бездонный колодец времени.

К вечеру стало ещё холоднее, сухой и колючий воздух буквально обжигал горло.

Пашка поднял воротник пальто и натянул повыше шарф. Стало легче, но ненадолго: от дыхания шарф сначала повлажнел, а потом начал покрываться сосульками. Ну и мороз, наверное, минус двадцать. Вот тебе и южный город! Хотя, если уж совсем честно, такое бывает редко. Даже очень редко. Но бывает!

— Вот же колотун! — пробурчал Валька. — Как только они там стоят! Обалдеть!

А «они» стояли. Стояли, не смотря на небывалый мороз, и, похоже, их даже стало больше. В центре города осталось только два цвета — белый и чёрный. Белые, покрытые инеем деревья, белые крыши домов, почти белое от мороза небо. И чёрная масса людей на площади.

Белый и черный. Чёрный и белый.

Потом глаз выхватывал красные пятна транспарантов, обвисших без ветра знамён — и картинка становилась немного веселее.

— Гляди, гляди, — кивнул Витька, — костры стали жечь. Греются! Интересно, когда их разгонять начнут?

— Думаешь, будут? — спросил Пашка через заледенелый шарф.

— Конечно! Третий день уже — сколько можно? Вон сколько солдат нагнали.

Пашка оглядел тоненькую цепочку военных: все солдаты были с автоматами, кое-где виднелись ручные пулемёты. Гнетущая картинка…. Говорят, так же было и в 58-м, когда русские требовали выселить только что начавших возвращаться из ссылки чеченцев. А сейчас ингуши…

— Конечно, разгонят! — уверенно сказал Валька. — И на транспаранты не посмотрят. «Слава КПСС!» «Да здравствует дружба народов!» Детский сад!

— Почему «детский сад»? — внешне спокойно спросил Руслан.

— Русик, ты как дитё, ей богу! Наша партия, конечно, любит, когда ей жопу лижут, но только если она этим процессом сама руководит! И вообще, какая, на фиг, дружба народов, когда они требуют создания Великой Ингушетии?

Витька негромко засмеялся. На площади очередной оратор призывал вести себя спокойно, не поддаваться на провокации, и всячески расхваливал родную Советскую власть. Впрочем, восстановить историческую справедливость и отдать ингушам Пригородный район он призывать тоже не забывал. Слышно было плохо: усиленный динамиками голос тонул в странном ритмичном шуме. Это переминалась с ноги на ногу закоченевшая на морозе толпа.

— Чего болтаешь? — возмутился Руслан, но как-то не очень активно. — Какая «Великая Ингушетия»? Просто хотят, чтоб Пригородный район у Осетии забрали…

— И отдали ингушам, — подхватил Витька. — Вместе с Орджоникидзе. Не, Русик, разгонят их. Как пить дать, разгонят! Кстати, слышали, в народе уже целую поэму сочинили? Начинается так: «Раз в крещенский вечерок ингуши восстали. Сдвинув шапки на бочок, все «Ура!» кричали…»

— Пошли отсюда, — ежась от мороза, предложил Пашка. — Кулёк, ты забыл, зачем собрались?

— Ещё чего! — возмутился Валька и решительно повернул налево — через абсолютно пустой в этом месте проспект Революции.

Через полчаса они сидели за столиком в пустом кафе «Южное». Громадные окна мороз покрыл фантастическими узорами и казалось, что за ними не притихший в тревоге город, а сказочный ледяной мираж. В зале было тихо, сумрачно и довольно тепло, Пашка даже снял совсем задубевший шарф. С улицы время от времени доносились призывные крики: «Беляшики! Горячие беляшики!» Тетка, похоже, могла работать в любую погоду.

На стол легли купленные у этой самой тёки пирожки. Валька пошептался со скучающей за стойкой полной женщиной и совершенно открыто наполнил стаканы из купленной в гастрономе бутылки портвейна. Женщина смотрела в замёрзшее окно и делала вид, что ничего не замечает. Бутылку Валька, впрочем, поставил под стол.

— Ну что, поехали? — предложил Витка, поднимая стакан и хитро улыбаясь.

— Чего вы на меня уставились? — спросил Руслан. — Что происходит?

Пашка, не выдержав, рассмеялся.

— Видали?! Сегодня, вроде, восемнадцатое, а? День рождения зажилил и спрашивает! Ладно, мы не злопамятные. Русик, поздравляем тебя с семнадцатилетнем, желаем…Чего мы ему желаем? Короче, расти большой, не будь лапшой!

— С днём рождения, Русик! Поздравляем!

Четыре стакана стукнулись с глухим звуком, и женщина на секунду оторвалась от созерцания морозных узоров. Глянула на единственных посетителей, решила, что всё в порядке, и снова отвернулась. Холодный портвейн скользнул по пищеводу, провалился в желудок, и там сразу стало тепло, а через минуту приятно зашумело в голове.

— Спасибо, пацаны! Я не зажилил, я…

— Да ладно тебе! — перебил его Валка. — Мы тут тебе одну финтифлюшку подарить решили, ты не обижайся. Тапа, наливай!

И Валька вытащил из кармана небольшой, перевязанный обычной бечёвкой свёрток. Пашка наполнил стаканы, и теперь все с интересом следили, как Руслан пытается развязать затянутый намертво узел. Наконец, верёвка поддалась, Русик сдёрнул бумагу и ошеломлённо вытаращил глаза.

На мятой, не очень чистой бумаге лежал небольшой, но совершенно настоящий горский кинжал в ножнах.

— Настоящий? — на весь зал прогудел Русик и потянул за рукоятку.

Тускло блеснуло лезвие, и женщина за стойкой бросила на столик обеспокоенный взгляд. Валька мгновенно накрыл кинжал бумагой, посмотрел на продавщицу и обаятельно улыбнулся. Женщина снова отвернулась к окну.

— Чего орёшь? — прошептал Валька. — Конечно, настоящий! Давай!

Стаканы снова звякнули, и в голове стало ещё веселее.

— Пацаны! — растрогался Русик. — Кулёк! Тапа! Спасибо! Витя! Я вас…Я вас всех!.. Он же стоит, наверное… Кулёк!

— О, один готов! Русик, не бзди, всё под контролем! Давай закусывай!

Павлик глотнул ещё портвейна и расстегнул пальто. Голова стала лёгкой, узоры на окнах заискрились, как живые, и даже вино не казалось уже таким мерзким. Мерзким? Кто сказал такую чушь? Подать его сюда! Прекрасное вино, замечательное!

Вот и разговор за столом стал живее, и тема актуальнее.

— Да не знаю я! — вздохнул Витька. — Зачем мне твой институт нужен?

Что? Что он такое говорит? Вот дурак!

Пашка остановил рукой Вальку, икнул и очень доходчиво объяснил:

— Муха, давай включим логику. Если ты не поступишь в институт, значит, пойдёшь в армию. Правильно? Значит, ты кто? Значит, ты дурак! Правильно?

— Сам дурак! — не принял логики Витька. — Что, в армии нормальных нет?

Ну что можно сказать в ответ на такую глупость? Пашка и не стал ничего говорить, только демонстративно покрутил пальцем у виска и пожал плечами. Витька подумал-подумал, нашёл неотразимый аргумент и сам перешёл в атаку.

— Ты же в институт не из-за армии собираешься?

— А из-за чего же ещё?

— Врёшь!

Продавщица недовольно кашлянула, Витька извинительно поднял руку и перешёл на громкий шёпот.

— Врёшь! Ты же всегда знал, кем хочешь быть! Химией занимался, мечтал….Врёшь!

— Ну вру, — согласился Павлик.

Витька выпрямился и довольно улыбнулся. Улыбка была, скорее доброй, но сквозила в ней и некоторая снисходительность. Так взрослые смотрят на детей, как бы говоря: «Ну что, попался? Ничего, мы же понимаем, что ты не специально».

Улыбка ударила Пашку, как красная тряпка. В глазах потемнело, и он, нагнувшись к столу и глядя прямо в чёрные глаза друга, зашептал жарким шёпотом:

— Вру. Только не очень! Мечтал? Я о многом мечтал, Витя — ты, наверное, забыл. О художественном училище, например. Но мне не дают времени на раздумье: сразу не поступлю, тут же загребут в армию. А это два года! Зачем мне их терять, ради чего? Чтоб меня шестьсот дней учили беспрекословно выполнять приказы любого кретина? Чтоб меня превращали в болвана, привыкшего, что миром правит только сила? Я делом хочу заниматься, пользу приносить!

Шёпот становился всё громче, слова разлетались по пустому кафе, отражались от стен и покрытых морозным узором окон, возвращались эхом.

— А разве это не так? — тихо спросил Валька, и Пашка настороженно замолчал. — Разве правит не сила? Стоп, стоп, не кипятись! Я ж согласен — нечего там делать, только время зря тратить.

— Если мужчина не служил — он не мужчина, — объявил Русик. — Я тоже поступать буду.

— Вот это логика! — восхитился Валька. — Тебе поступить, что два пальца — у нас же для нацкадров льготы!

Витька обвёл друзей взглядом, зачем-то посмотрел на продавщицу, которая уже не скрываясь, прислушивалась к каждому слову, и растерянно вздохнул.

— Хорошо вам. Вы всё выбрали — и институт, и специальность. Кулёк, ты тоже выбрал или всё высчитываешь, где легче директором стать?

— Мелко мыслишь, Витя — я министром буду. Только оттуда и можно что-нибудь изменить. Спорим?

— Министром… — тоскливо повторил Витя и вдруг снова закричал, срываясь на фальцет: — А если я не знаю, что хочу? Не знаю — и всё! Что мне делать?

— Так, молодые люди! — зычным командным голосом оборвала спор продавщица. — Ну-ка, освобождайте помещение! Освобождайте, освобождайте, нечего мне улыбаться! Девок своих будешь гипнотизировать!

На улице стало ещё холоднее, с неба срывался редкий снег. С площади по-прежнему доносился тяжёлый монотонный шум, а здесь, совсем рядом, было удивительно пусто: ни прохожих, ни машин.

Как всегда предлагала хранить деньги в сберкассе неугомонная реклама на крыше поликлиники, и призывно сиял огнями «Океан». От Сунжи поднимался белый туман, оседал на деревьях, и казалось, что они выточены изо льда. А реке, спрятавшейся под этим туманом, не было дела ни до рекламы, ни до всполошившего весь город митинга, ни до самого города. У реки были более важные дела.

— Ну что, завтра пойдём митинг смотреть? — прощаясь, предложил Пашка. — Если его не разгонят, конечно.

— Пойдём, — согласился Русик. — Слушайте, а мне понравилось сегодня. Да нет, не из-за подарка, просто….Давайте так каждый год отмечать. Договорились?

На следующий год, однако, не вышло: первая сессия всё-таки — не до этого. А на втором курсе, когда давно уже стало ясно, что ничего такого уж страшного в этих сессиях нет, в такой же зимний вечер они снова купили портвейн. Число было такое же, как и два года назад — 18 января — но это было единственное сходство. Во-первых, Руслану сегодня исполнялось не 17, а целых 19 лет. Во-вторых, все они давно не школьники, а много чего повидавшие студенты. В-третьих, не было в Грозном больше никаких митингов. И, наконец, погода. На улице стоял обычный грозненский январь, когда мороз, и то символический, бывает только по ночам.

Из-за погоды отпала необходимость и в кафе. Зачем, когда можно расположиться в любимом скверике? Пустых лавочек полно и можно найти самую уютную — рядом с чугунной оградой набережной. Их не видно ниоткуда, а им видно всё — и Ленинский мост, и рекламу на крыше поликлиники, и уютно светящиеся окна музучилища. Рядом шумит Сунжа, за лавочкой спрятаны четыре бутылки портвейна, и настроение, и без того прекрасное, стремительно взлетает вверх.

— Что-то Русика долго нет, — сказал Витька, поглядев на часы. — Может, откроем пока одну?

Пашка достал бутылку, сделал большой глоток и пустил её по кругу. Сунжа зашумела веселей, а на улице стало ещё теплее.

— Новость слышали? — спросил Валька. — Фимка Геплер в Израиль уезжает.

— Куда? Он же в лётное хотел?

— Хотел….А родители хотели другого. Да и не взяли его в летное: не нужны нам военные лётчики-евреи. Теперь будет в Израиле летать.

— Кто его там пустит летать? Будет улицы мести. Вот людям делать нечего — разве плохо им тут было? Эх, давай ещё одну, что ли!

— Не торопишься? — засомневался Витька. — У тебя же соревнования на носу.

— Ерунда! — засмеялся Пашка. — В этом году всех порву!

Ещё одна бутылка полетела в реку. Весело шумела Сунжа, мигал огнями ресторан «Океан», тихо играла музыка в бывшей синагоге. Здорово — разве может так быть в каком-то Израиле!

— Кулёк, — спросил Павлик безразличным тоном, — а что это за девушка с тобой вчера была? С синими глазами?

— Ого! — присвистнул Валька и вытаращил глаза. — Тапа, ты стал замечать моих знакомых? А как же моя неразборчивость и дурной вкус?

— Не выделывайся! Я только спросил, как её звать.

— Неужели? А зачем тебе? Ты ж у нас ангела ждёшь, а у меня только шалавы — твои слова! Аня её звать.

— Я её тоже заметил, — сказал Витька. — Ну и как — нет больше «Пиренеев»? Или ещё не успел?

— Да тут не «Пиренеи», — Валька смотрел только на Пашку, — Тут «Гималаи». Но всё равно высота будет взята! А, Тапик?..

Ответить Пашка не успел: из-за кустов вышли трое парней. Вроде бы, чеченцы, но в темноте особо не разглядеть.

— Пьём? — спросил один, и сразу стало ясно — чеченец.

— А вам что? — спросил Павлик поднимаясь.

— Дружинники!

Парень резким движением сунул ему под нос удостоверение, Пашка автоматически наклонился и тут же получил сильнейший удар в челюсть. В глазах взорвались разноцветные пятна, мир качнулся и опрокинулся вниз головой.

— Один есть! — донеслось сквозь шум в голове.

Кто это «один», почему? Пашка открыл глаза: сквозь разноцветные пятна видны были только мелькающие ноги. Он что — лежит? Так, значит, «один» — это он. Ну, уж шиш!

Павлик закрыл глаза и несколько раз глубоко, как учил тренер, вздохнул. Задержал дыхание, резко выдохнул и открыл глаза. Звуки ворвались резко, будто бы вырвали затычки из ушей, вот только разобрать, кто что кричит было невозможно. Пашка и не стал разбирать.

Он встал, пытаясь сориентироваться в мельтешащих вокруг фигурах, дождался, когда перед ним очутится чужая спина, и ударил ногой в пах. Спина дёрнулась, заваливаясь набок, на секунду показалось лицо, и Пашка ударил ещё раз. Левой, не замахиваясь, прямо в искажённую гримасой морду. Фигура качнулась и опустилась на землю.

«Есть один!» — мстительно подумал Павлик и шагнул вперёд.

Валька в распахнутом пальто и без шапки пытался противостоять невысокому крепкому парню, но было ясно, что долго не продержится: дышит тяжёло, нос разбит. Второй «дружинник» барахтался с Витькой в партере на грязном асфальте.

«Кулёк!» — выбрал Павлик и крикнул:

— Эй! Собарде!

Парень оглянулся. Валька, пользуясь моментом, попытался ударить его сзади, но получил удар прямо в разбитый нос и сел на грязный асфальт.

— Ну? — повернулся парень. Соперник не казался ему серьёзным: худой, длинный. — Иди!

Пашка шагнул. Голова заметно кружилась — чёртов портвейн. Как же не вовремя!

Противник оказался достойным: умело уклонялся, сам переходил в атаку, а голова плыла всё сильней и сильней. К тому, же совсем некстати пришёл в себя третий «дружинник». И хотя он, тяжело дыша, пока ничего не предпринимал, краем глаза приходилось следить и за ним.

Помог Кулёк.

Всё произошло очень быстро. Валька поднялся, мотая головой; чеченец на мгновение отвлёкся, и Пашка, вложив в удар все оставшиеся силы, чётко как на тренировке, достал его кроссом в челюсть. Парень упал как подкошенный, Пашка по инерции сделал полшага вперёд, услышал крик, оглянулся, и в боку резко кольнуло.

— Сзади! — кричал Витька. — Нож!

Но уже было поздно. Деревья опять закачались, наклонилась, словно падая, горящая красным реклама.

Упасть он не успел: кто-то подхватил под руки, вроде бы, Витька. Опять зашумело в голове, звуки стали тягучие, словно издалека, из-за стенки.

— Тапа! — это точно Муха.

— Пашка! — это, наверное, Кулёк.

— Что? — а это ещё кто? Русик? — Кто?!

— Ножом! — опять Муха. — Ваши! Суки!

— Заткнись! — это, конечно, Валька. — «Скорую»! Русик, оставь их… потом! Помоги! Сколько крови!..

Доктор вышел довольно скоро. Снял маску, сунул в рот сигарету и успокаивающе сказал:

— Не волнуйтесь, рана не опасная — в рубашке родился. Но крови потеряно много, кровь редкая. Первая группа, резус отрицательный, у нас такой нет, — с надеждой обвёл родителей усталым взглядом.

Пашкин отец обнял заплаканную мать за плечи, встал.

— Хорошо, — сказал врач, — но этого мало.

— У меня! — вскочил Витька. — У меня первая отрицательная! У нас с Пашкой одинаковая группа, нам вместе анализ делали, правда! Тогда даже сестра удивилась, правда! Можете провери…

— Хорошо! — тихо сказал врач, и Витька замолчал. — Пойдёмте.

— Тётя Валя, — сказал Валька, когда за ними закрылась дверь. — Вы не беспокойтесь, тётя Валя! Завтра здесь будут все, у кого такая группа крови. Я вам обещаю! Русик, скажи!

— А? — поднял голову Руслан. — Я их найду, клянусь!

Ногу обожгло болью, Павел вскрикнул и вскочил. За окном сверкала ночная реклама, на кухне тихо гудела вытяжка, всасывая сигаретный дым, за стеной опять работала дрель.

А боль? Нет, это был не нож — просто упал на ногу горячий пепел.

Павел встал, затушил сигарету, выключил вытяжку и пошёл в комнату. Аня сразу оторвалась от компьютера, словно ждала. Синие, такие же, как и тридцать пять лет назад, глаза смотрели настороженно.

— Аня, — сказал Павел. — Я тут подумал… Может, ты ей ответишь? Сама. А там посмотрим.

Настороженность сменилась удивлением, удивление — неуверенной радостью. Глаза сделались широкими-широкими, уголки подозрительно повлажнели.

— Хорошо, Павлик, — сказала Анна и стремительно отвернулась к монитору.