Чтобы ни с кем не встречаться, Женя перешёл на другую сторону проспекта Революции, бесцельно постоял около Госбанка, по привычке поглядывая в сторону школы. Опомнился, прошёл по Комсомольской до сберегательной кассы, опять остановился. Прошло уже больше недели, но привыкнуть, что больше не надо никого ждать, пока никак не получалось. Хлопали двери сберкассы, впуская и выпуская народ, жаждущий материального благополучия, светило майское солнце, а на душе было тоскливо и пусто.

Крытый фургон свернул с Комсомольской, засигналил перед закрытыми воротами двора Госбанка. Когда-то это был очень интересный двор, наверное, единственный в своём роде. В нём вперемешку находились и кабинеты работников банка, и жилые квартиры. В некоторые квартиры надо было подниматься по узким металлическим лестницам снаружи дома. Поперёк двора на разной высоте были натянуты верёвки, на которых постоянно сушилось бельё. Работники банка морщили носы: в кабинетах стоял неистребимый запах борща. Чтобы во двор, из которого можно было попасть в святая святых банка, не ходили все подряд, на воротах постоянно дежурил милиционер. А ещё во дворе был громадный подвал. Подвал этот, по преданиям, переходил в подземный ход, который тянулся аж до самого вокзала. На случай внезапной эвакуации. В пятом классе у Жени жил здесь друг Мишка и они потратили немало времени на поиски подземного хода.

Давным-давно расселили отсюда всех жителей, давным-давно Женин друг переехал в микрорайон. Так и остался не найденным подземный ход и вряд ли кто теперь его найдёт.

Домой идти не хотелось, не хотелось вообще ничего. Женя прошёл мимо входа во двор Совета Министров, где когда-то был летний кинотеатр «Экран», дошёл до перекрёстка с проспектом Победы, потоптался на месте. Направо пойдёшь, налево пойдешь… Женя повернул направо. По случаю тёплой погоды половина столиков пивного павильона была заполнена. Пива что ли выпить? Честно говоря, пиво в Грозном поганенькое, но все давно привыкли. Да и не скажут вслух об этом. Как же — патриоты, однако когда завозят пиво из Орджоникидзе, хватают его ящиками. Пива тоже не хотелось.

Женя опять повернул направо, миновал студию звукозаписи, прокуратуру, вход во двор и остановился опять на том же перекрёстке. Налево уходил квартал с аптекой, овощным и «Столичным». Когда-то «Столичного» не было, а был художественный музей и казался он просто огромным. Давно уже переехал музей к «Букинистическому» и давно он уже не кажется огромным. Стоп, стоп, да разве три года это давно? Ну, это как посмотреть — сейчас и неделя кажется годом.

Ну, и куда дальше?

Ноги, не дожидаясь решения, повернули опять направо. Занятно — движемся по кругу. Около школы уже никого не было, но лучше на ту сторону не переходить. Женя двинулся мимо кафе, поглядывая одним глазом на ту сторону, и внезапный крик застал его врасплох.

— Беляшики! А вот бе-ля-шики! Горячие беляшики!

Эта продавщица стояла у входа в кафе, казалось, всегда. И год назад, и пять лет. Её звонкий голос слышался в школе и летом, когда окна были закрыты и зимой, когда закрыты были даже форточки.

Захотелось есть. Первое за сегодня осознанное желание. Как там: «Любовь приходит и уходит…» Беляши Женя конечно покупать не стал — на фиг они нужны, когда можно взять замечательные грозненские пирожки с котятами. Никаких котят в пирожках, конечно, не было, но название почему-то приклеилось. На самом деле это были пирожки с требухой. Стоили они всего четыре копейки и были необычайно вкусны. Часто можно было видеть, как люди брали их десятками, вместо обеда. Самое интересное, что пирожки эти были известны далеко за пределами Грозного, давно став одной из его визитных карт.

Женя, обжигаясь, откусил горячий пирожок и чуть не поперхнулся от неожиданности, услышав знакомый голос.

— Ты даже и не представляешь, как долго эта женщина будет продавать здесь пирожки. Не менее двадцати лет! А если всё пойдёт у нас с тобой как надо, то, пожалуй, и гораздо дольше.

Здрассти вам — объявился, наконец! И для чего? А чтоб объяснить, в чём же заключается этот таинственный план. Оказывается, чтобы толстая тётка могла орать тут ещё лет сто. Вот здорово! И время-то выбрал подходящее, гад! А сколько намёков было, сколько многозначительности! А не пойти бы вам уважаемый…

— Спокойно, Женя, спокойно! — сам голос был до омерзительности спокоен и рассудителен. — Всё совершенно не так. Давай поговорим чуть попозже, например, в сквере Лермонтова. А пока поешь пирожка, остынь.

Скотина, ещё издевается! Хотя, почему бы ни послушать? Женя, механически жуя ставший вдруг невкусным пирожок, прошёл мимо кафе, мимо узкой арки старинного двора. Из фотоателье в подвальном помещении выходила женщина с маленькой девочкой. Девочка капризничала и требовала, чтоб ей немедленно дали обещанную фотографию.

Когда-то лет в пять, Женю тоже фотографировали здесь. Пожилой мастер долго ставил его на стул, потом долго устанавливал декорации, постоянно советуясь с мамой. Женя устал стоять на неудобном постаменте, к тому же у него начало почему-то сильно урчать в животе. Наконец мастер остался доволен композицией, отошёл к своему аппарату, скрылся на секунду под чёрным покрывалом, вылез и объявил, что сейчас вылетит птичка.

Женя вылупил глаза, боясь пропустить такое замечательное явление, и вдруг громко пукнул. В тесном помещении звук получился ужасно громким, похожим скорее на раскаты майской грозы. Женя от неожиданности дёрнулся и упал со стула. В это время вспыхнула вспышка.

Женю всё-таки сфотографировали на стуле, этот снимок и сейчас дома, в семейном альбоме. Другая фотокарточка лежит отдельно, её показывают далеко не всем. На карточке запечатлён маленький мальчик с выпученными от страха глазами, застывший в неловкой позе прямо в воздухе.

Женя доел пирожки, скомкал бумажный пакет, огляделся. Интересное дело, каких-то полгода назад он, не задумываясь, бросил бы бумагу прямо на тротуар, а сейчас вот почти автоматически ищет урну. Это ведь Лены влияние; казалось бы, теперь можно и не стараться, а вот надо же… Урна нашлась на удивление быстро. Большая, чугунная, и как их только тягают?

Женя прошёл гастроном, который в округе называли довольно странно — «На ступеньках». Ступеньки у магазина, конечно же, были и даже довольно высокие. Совсем недавно Женя покупал здесь маленькую горькую шоколадку с не очень подходящим названием — «Гвардейский». Нет, пожалуй, две. Какая теперь разница…. Рядом со ступеньками примостилась женщина с весами и целой кучей динамометров. Тут были и обычные, кистевые, и спинные и целое устройство для определения силы бицепсов. Обычно в посетителях недостатка не было.

Женя остановился у входа в Детский мир, затерявшись среди покупателей, и стал разглядывать противоположную сторону. Надо же новое здание нефтяного института ещё выросло. И довольно ощутимо. Такими темпами, пожалуй, скоро и построят. А ведь поначалу все говорили, что это будет ещё один долгострой, как новый театр на Грознефтяной. И ведь начали не так давно. Лет пять, наверное. А раньше на этом месте чего только не было. Большее место, конечно, занимал школьный двор или, скорее, поле. А вот здесь — прямо у дороги — была станция Юных Натуралистов. Станция покупала по какой-то смешной цене у населения живых мышей. Мышами там кормили змей. Смотреть на кормёжку тем, кто принёс больше трёх мышей, разрешали бесплатно. Женя посмотрел один раз и больше не пошёл — долго, нудно и совсем неинтересно. Мишка из «банковского» двора окрестил это действие Глотательно-пищеварительным запором.

А чего он собственно выглядывает? Почему ему собственно надо прятаться? Не будем мы прятаться, а прямо сейчас дорогу и перейдём. Тем более что как раз сейчас там нет ни одного человека.

Женя быстрым шагом перешёл дорогу и, не оборачиваясь, двинулся в парк. Ещё недавно это вход был отмечен двумя высокими колоннами с фонарями, а весь сквер был отделён каменной оградой, украшенной бетонными вазами с цветами. Ограда была не очень высокой и, начиная с пятого класса, считалось особым шиком перемахнуть через неё, небрежно придерживаясь одной рукой. Сейчас ни ворот, ни ограды не было, в сквер можно было заходить откуда угодно, что народ и делал, не особо обращая внимание на газоны.

Бюст Лермонтова стоял на высоком постаменте посреди клумбы. Между прочим, была у памятника одна интересная особенность. Если посмотреть на затылок Михаила Юрьевича, то правое ухо было раза в два больше левого и сильнее оттопыривалось. В анфас эта особенность была незаметна. Великий поэт смотрел задумчивым взглядом куда-то мимо Детского мира. Почему-то казалось, что Михаил Юрьевич смотрел не в прошлое, что было бы естественно, а в будущее. Что он там видел, в далёком завтра? Может счастливую жизнь в прекрасном городе двухтысячного года, как на давнем рисунке Жени? Спросить бы у него, что будет с ними — с Женей, с Леной, со всеми.

Спросить бы. Но ведь не ответит каменный истукан!

Перед памятником на лавочке сидел Петя со своей мамой. Повзрослел Петя, ну да ему же в школу в этом году. А маму и не узнать сразу — исчез её знаменитый шиньон! Мальчик ел жареную кукурузу из пакета и что-то рассказывал. Интересно где они кукурузу взяли, её ведь уже сто лет не продают.

— Да знаю я мамочка, он Бородино написал и ещё много-много. И всё равно его взорвут в будущем! Точно тебе говорю!

Надо же, Петя все буквы произносить научился! А предсказывать не прекратил. И какое-то у него будущее не очень приятное получается.

— Замучил ты меня, сынок, своим будущим! Лермонтова-то за что взрывать? Он же не Ермолов! Правда, он тоже что-то там писал. «Злой чечен ползёт на берег…»

— Не мам, не за это. Его просто с Чеховым спутают.

— Час от часу не легче! Пора тебе прекращать эти фантазии, ведь в школу скоро! Чехов-то тут при чём? Потом хоть восстановят, надеюсь?

— При чём Чехов сам не пойму. Там вообще какая-то ерунда начнётся. А что потом, мамочка, я смотреть боюсь. Там что-то очень-очень страшное будет. Везде дым, огонь.…Нет, не хочу смотреть! Пойдём лучше к фонтану.

Женя свернул направо и двинулся по аллейке вдоль забора стройки. Здорово всё-таки эта стройка обезобразила вид. Тут ведь ещё одна аллейка была — липовая. Где она теперь? Дальше были теплицы, куда в пятом классе Женя бросил громадную дымовушку. Каждый день в теплицы привозили навоз на подводе. Пока его разгружали, лошадь поедала упавшие с деревьев каштаны. А здесь были ничем не ограждённые проходы в школьный двор. А вот тут посередине был общественный туалет в довольно большом отдельном здании. Здание было старое, полукруглое, с маленькими окошечками наверху. Даже украшения были — какая-то лепнина. Короче, знатное было здание и на туалет-то не очень похожее.

Как-то лет пять назад Женя стал свидетелем занимательного случая. Два прилично подвыпивших мужика, явно не из Грозного, сидели на лавочке недалеко от туалета и спорили.

— А я тебе говорю, что это планетарий! Точно. Я такой в Норово… Новороссийске видел.

— Сам ты планетарий! У пране…, у пла-не-та-рия крыша круглая. Чтоб на небо смотреть. Сортир это, Вася. Сортир!

— Нет, не сортир! Где ты такие сортиры видел, Жора? В сортирах всегда народу полно. А тут полчаса сидим и никого. Ни мужика, ни бабы. Где ты видел, чтоб за полчаса в сортир ни одной бабы не зашло, а Жора?

— Не, не видел. Странно. А какая же твоя гитопиза? Не — ги-по-те-за?

— А вот такая! Это — планетарий! А не заходит туда полчаса никто, потому что там сейчас сеанс! Понял, Жора?

Женя повернул направо, спустился по широкой лестнице к фонтану и остановился. Пусто, как же здесь сейчас пусто. Фонтан ещё не работал, нигде не было ни одного человека, даже на лавочках. Вид лавочек живо напомнил другую картинку.

Ярко светит вечернее солнце, играет радуга на брызгах фонтанных струй. В сквере полно народу, где-то играет музыка, лавочки все заняты. Каким-то образом им тогда удалось всё-таки примоститься и минут десять сидели они, взявшись за руки и глядели то на фонтан, то друг на друга.

Женя подошёл к чугунной ограде, опёрся локтями и стал глядеть на бегущую внизу воду. По весеннему полноводная Сунжа плескалась всего лишь в метре от Жениных ботинок, казалось, что набережная плывёт. Шум воды заглушал все звуки, и Женя чуть не вздрогнул, услышав знакомый голос.

— Ну и что же теперь ты делать думаешь, Женя?

Женя оторвался от воды, задумчиво осмотрелся. На крыше гостиницы «Чайка» рабочие второй месяц устанавливали конструкцию для бегущей строки объявлений. Зажглась реклама на крыше поликлиники, приглашая хранить деньги в сберегательной кассе. Спешили по своим делам пешеходы на Ленинском мосту, медленно двигался «Икарус», испуская облака чёрного дыма. Что делать?

— Не знаю, — сказал Женя еле слышно и опять уставился на воду — Совсем не знаю…Может, перелезть через ограду… и туда…

— Брось, Женя. Не надо со мной кокетничать. Тебе конечно очень плохо, но ничего такого уж особенного не произошло.

Ничего особенного?! Ну, наверное, можно и так сказать.…Только яркий и бесконечный мир стал сразу тусклым и мелким. Только стало непонятно вдруг, зачем теперь жить. Только не выходит теперь «дышать и думать не надо». А так… да, ничего особенного.

— Я всё прекрасно понимаю. Всё! Ты не поверишь, конечно, но я прекрасно знаю, что ты сейчас чувствуешь.

— Похоже? Только нечего здесь не поделаешь — часто, ох как часто, Женя бывает и так.

— Почему?

— Почему приходит любовь? Почему она уходит? — продекламировал голос. — Ты слишком многого требуешь от меня, Женя. Я не знаю.

— Значит, она всё-таки ушла, — тихо спросил Женя, — любовь? Насовсем?

— Ушла, Женя, ушла, — грустно ответил голос.

Не ударила молния, не обрушились небеса, не потекла вспять Сунжа и даже не обрушился Ленинский мост. Ничего абсолютно не произошло в этом таком теперь чужом мире. Ничего.

— Ушла, — повторил Женя. — И ушла, конечно же, только от меня. Выходит я предатель?

— А вот этого не надо! Даже думать так не смей! — голос немного помолчал. — Какое же это предательство, дурачок? Это — жизнь. Дай бог тебе никогда не узнать, что такое предательство близкого человека. Даже думать не смей!

Ладно, пусть не предательство. Действительно, он же не специально! Но как тогда назвать его поведение в тот день? Гадство, и сейчас всё как перед глазами! Они стоят рядом, только Лена смотрит прямо на него, а он старательно отводит взгляд. «Что случилось, Женечка? — спрашивает Лена. — Почему ты меня избегаешь?» Воспалённый мозг не может найти ни одного слова и Женя, глядя куда-то мимо скривившись, мямлит: «Тороплюсь, спешу». И не успевая отвернуться, замечает, как искажает родное лицо недоумение и обида.

Больше она не подошла.

— Повёл ты себя, конечно, по-хамски. Но ведь не со зла, не специально. Сам был слишком ошеломлён случившимся. Плюс обыкновенный эгоизм, чрезмерная забота о себе любимом. Это тоже не преступление. Это пройдёт.

Женя выпрямился, оторвавшись от созерцания текущей воды, облокотился на чугунную вазу, украшавшую ограду набережной. Летом в этих вазах цвели цветы.

— И что же теперь делать? — спросил Женя.

— Во-первых, не жалеть себя. Ей, между прочим, ещё тяжелее. Во-вторых, не терзать себя — ты не виноват. Вообще никто не виноват. В-третьих, не смей чувствовать себя предателем. Это не предательство, запомни! Это — жизнь. А в остальном… Живи. Забывать — не забывай, но и слишком ковыряться не стоит. Сдавай экзамены, поступай в институт. Это не конец жизни, и даже ещё не конец истории. Больше я тебе сейчас ничего не скажу. Соберись, и ты ещё почувствуешь, как это — «дышать и думать не надо». Мы ещё встретимся, Жека!

Голос исчез. Ничего особенного он вроде и не сказал, Женя и сам себе твердил нечто подобное. Но вот чудо — стало легче! Женя постоял ещё немного, наблюдая, как зажигались фонари, плюнул в проплывающую по Сунже ветку.

Не попал и пошёл домой