Пожалуй, это был самый запущенный сквер в центре Грозного.

Официального имени у него никогда не было, а в народе называли по-разному. Сквер у музучилища, например. Но чаще всего называли почти ласково — «Музыкальный скверик». Уже по одному только названию было ясно, что главная достопримечательность сквера — это его соседство с музыкальным училищем.

Сам же сквер представлял собой довольно жалкое зрелище.

Ещё не очень давно — Женя ещё застал те времена — сквер был молод, чист и ухожен. В нём даже люди гуляли! Дома где-то валялась фотография, на которой Женина мама прогуливала его в старомодной, похожей на ракету, коляске. На заднем плане там виднелась густая клумба и полные скамейки отдыхающих.

Сейчас совсем, совсем не то.

Нет, ну в самом деле — что тут может привлечь нормальных людей? Захудалая клумба, где сорняков не меньше, чем цветов? Облезлые, требующие ремонта скамейки? Перегоревшие лампы в некрашеных светильниках? Или обветшалый спуск к Сунже, давно превращённый в общественный туалет? К тому же деревья по-над Сунжей в этом скверике росли особенно густо, почти совсем закрывая вид на реку. Правда, смутно помнилось, что вроде совсем недавно с этим парком были связаны какие-то очень приятные моменты: вечерние прогулки с кем-то, кто был дорог больше всех на свете, что-то связанное с салютом. Но это тоже всё в далёком прошлом. Все забыто — нет больше салюта.

Короче, совсем непривлекательное место.

А вот Женя был другого мнения. Ему сквер нравился и в другое время он непременно бы здесь задержался. Например, чтоб подойти к чугунной ограде, еле виднеющейся из-за деревьев. Там — в дупле старого клёна — был у них в детстве тайник. Какой только ерунды они туда не прятали! Интересно, цел ли он сейчас?

Но только не сегодня, сегодня Женя спешил в музыкальную школу. На Жене новые брюки с клёшем от середины бедра. Ширина умеренная, пусть ненормальные себе и по тридцать пять сантиметров делают, нам и двадцать восемь сойдёт.

Вчера двоюродная сестра сообщила по страшному секрету, что там будет что-то просто фантастическое, и обещала провести. Подробности сообщать она отказалась категорически, а может, и сама не знала.

Маленький дворик музучилища был полон — столько народу здесь не собиралось даже во время экзаменов. Видать секрет не такой уж и страшный! Впрочем, вели себя все довольно спокойно. Женя немного послонялся по двору, вспоминая детские годы. Конечно же, пошёл взглянуть на выложенную из кирпича надпись со стороны Сунжи. Надпись сообщала, что здесь находится ХРАМЪ БОЖИЙ. Сколько в детстве было споров, почему эту надпись не сбили когда переделывали синагогу в храм музыки. Может, не заметили? Или это была «фига в кармане»

Так, а это ещё что? В самом углу дворика никем не замечаемая стояла корова и жевала папиросу. В воздухе явственно запахло анашой.

Начинается!

И действительно, началось!

Такого зала в музыкальном училище не было сроду, такого даже в филармонии не было! И конечно, забит под завязку.

Медленно-медленно в зале погас свет, на сцену вышел молодой парень во фраке и джинсах. Поднял руку, призывая к тишине, немного подождал и произнёс в микрофон:

— Раз, раз, раз… Добрый вечер уважаемые друзья! Добрый вечер товарищи дамы и товарищи господа! О, как вас много сегодня! Любят всё-таки музыку у нас в Грозном! Ну что ж, вы не пожалеете — такого вы ещё не видели! И не слышали! Уверен, что вы запомните этот вечер на всю жизнь! И в далёком счастливом будущем — в двухтысячном году — сидя в своём любимом кресле-качалке, будете рассказывать о нём своим детям и даже внукам! А те будут вам завидовать…

Конферансье помолчал, оглядел притихший зал и, повысив голос, пафосно объявил:

— Да, будут завидовать! Потому что сейчас вы будете присутствовать на премьере рок-оперы, написанной по мотивам незаслуженно забытой оперы великого советского композитора Сергея Прокофьева! Итак, друзья, внимание! Рок-опера! «Повесть о настоящем человеке». Слушайте, смотрите, радуйтесь! Нет, нет, не надо аплодисментов!

Молодой человек явно выдавал желаемое за действительное. Никаких аплодисментов не наблюдалось и близко. Наблюдались наоборот недоумение, шёпот, удивлённые возгласы. А когда начал раздвигаться занавес и тихо зазвучала симфоническая музыка, в задних рядах засвистели, кто-то закричал: «Лажа»!

Занавес открылся полностью, шум в зале усилился, раздались смешки. Большую часть сцены была перегорожена натянутым на рамку громадным полотном, получилось что-то вроде киноэкрана. Включилась подсветка и на экране, как в театре теней, возникла картинка, вот только понять её мог, похоже, только душевнобольной. Нижнюю часть занимали какие-то конусы, вверху висели кляксы, отдалённо напоминающие облака, какими их рисуют дети. В задних рядах кто-то громко прокомментировал: «Каламбия пикчерс представляет!»

К симфонической музыке постепенно её заглушая добавился звук мотора, на экране появилась тень летящего самолёта и сразу стало ясно, что кляксы — это действительно облака, а конусы — холмы на земле. Теперь в зале все заинтересованно следили, как тень самолётика медленно ползёт по экрану, лавируя между облаков. Вот самолётик достиг середины экрана, внизу на секунду мелькнула тень руки и на самой вершине холма появилась тень пушки с задранным вверх дулом.

— Ахтунг! Ахтунг! В небе Мересьев! — рявкнуло из колонок, — Фойя, фойя шнелля! Щицен!!

Зал вздрогнул и оживился.

Барабанной дробью застучали выстрелы, забабахали разрывами тарелки. Самолётик увеличил скорость, теперь он совершал просто невероятные пируэты, увёртываясь от вражеского огня. К какофонии боя незаметно добавились звуки электрогитар, зазвучала смутно знакомая мелодия и в несколько голосов грянуло:

В зале восторженно закричали, раздались первые аплодисменты. Оглушающе бухнул большой барабан, на экране опять мелькнула тень руки, и за самолётиком возник длинный хвост чего-то кудрявого.

— Попали, гады! — прокомментировали в зале. — Видишь, горит!

Тень самолёта наклонилась носом вниз и, вихляясь из стороны в сторону, понеслась к земле. К музыке добавился оглушающий визг. Опять тень руки: и на экране появилось новое изображение — тень человечка под куполом парашюта. Покачиваясь, она медленно опускалась вниз. Самолётик между тем «врезался» в холм — из колонок бабахнуло — и исчез из поля зрения. Парашют продолжал опускаться. Музыка заиграла громче; взлетая над басами, запела соло-гитара и зал взорвался криками, узнавая.

— Jesus Christ Superstar! Иисус Христос Суперзвезда!

Конечно! Это же музыка из знаменитой рок-оперы! До сих пор Женя слышал только отрывки и то не очень хорошего качества. Класс! Вот тебе и Прокофьев!

Парашютист достиг «земли», опять погас свет. Стало слышно, как на сцене что-то двигают, музыка зазвучала ещё громче, давя на барабанные перепонки. В зале запели:

Зажёгся свет, освещая преображённую сцену. Несколько макетов елок покрытых ватой изображали, по-видимому, зимний лес. В углу сцены, в темноте угадывалась ударная установка и несколько человек с гитарами. Пока уже заметно возбуждённый зал пытался разглядеть музыкантов, на сцене появился новый персонаж. Из-за ёлки выполз мужчина в кожаной куртке и летчицком шлеме. Мужчина затравленным взглядом оглядел зал, сделал взмах рукой и жалобным баритоном сообщил:

Лётчик ещё раз оглядел зал, как будто ожидая помощи, не дождался, и неожиданно быстро пополз вдоль сцены. Скоро он скрылся за соседней ёлкой, немного там поковырялся, выполз и радостно объявил:

И мужчина продемонстрировал офигевшему залу еловую шишку размером с небольшую авиабомбу. Зал взвыл. Мужчина что-то там ещё пытался петь — никто его не слышал, от хохота, казалось, дрожали стены. Наконец, видимо поняв, что пора вносить коррективы, на сцену выбежали санитары, уложили лётчика на носилки и скрылись за кулисами. Гигантскую шишечку мужчина из рук не выпустил. Опять погас свет.

За пару минут, пока менялись декорации, зал немого пришёл в себя. Во всяком случае, новый акт зрители встретили аплодисментами. Теперь на сцене была операционная — на столе лежал сбитый лётчик в пижаме, вокруг столпилось несколько хирургов в халатах и медсестра. Халаты хирургов были заляпаны пятнами крови, кристально чистый минихалатик медсестры еле прикрывал её роскошные формы.

Хирурги столпились вокруг стола, вновь зазвучала музыка из Jesus Christ Superstar, и обалдевший зал услышал очередной шедевр безымянного либретто.

Хирурги:

Мересьев:

Хирурги:

Мересьев:

Хирурги:

Медсестра, покачивая задом, принесла громадную ножовку, хирурги встали к зрителям спиной. Музыка смолкла, лишь монотонно гремели литавры и истеричным фальцетом вопил пациент:

Запела соло-гитара, ударник выбил дробь, и хор хирургов торжественно сообщил:

Из-за спин хирургов вылетели две отрезанные ноги и с грохотом шлёпнулись на середину сцены. В местах отреза ноги были измазаны красным, одна была почему-то в ботинке. Хор садистов издевательски уточнил:

И на сцену вылетела ещё одна нога. Без ботинка. В зале началось что-то невообразимое: зрители давились от смеха, визжали, хрипели. Жене казалось, что он сейчас задохнётся. В это время один из хирургов оставил операционный стол, подошёл к ногам, внимательно их осмотрел, поднял ту которая была в ботинке и мощным басом объяснил:

После этого хирург передал ногу медсестре, и та, грациозно вертя задом, унесла её со сцены.

В зале уже не смеялись. В зале выли, в зале стонали, в зале сползали со стульев. Вроде бы вновь гас свет, менялись декорации — никто уже этого не замечал. Лишь только хоть чуть-чуть стихали стоны, кто-нибудь кричал истерично: «Обе!» И всё начиналось сначала.

Дальнейшее представление оказалось смазанным. Смотреть мешали слёзы и дёргающееся веко, слушать — истеричные вопли в зале. Последней каплей оказалось, когда больной злым баритоном вывел:

Народ, давясь от хохота, ринулся из зала. Женя, сгибаясь и всхлипывая, помчался вместе со всеми. В следующее мгновение он оказался у стен музучилища по-над Сунжей. В песок были воткнуты шесты с нанизанными на них автомобильными камерами. На камерах красовались чёрно-белые шашечки как на такси. Недавние зрители хватали камеры, бросали их в воду и плюхались сверху. Скоро вся Сунжа вплоть до Ленинского моста была усеяна плывущими на камерах молодыми людьми. Играла музыка, сверкал фейерверк, и все пели: