Глава I
КТО С МЕЧОМ К НАМ ВОЙДЕТ…
#img_4.jpeg
Немного истории. — «Профессор хлеба». — Погибли, но не сдались. — За великий Новгород.
Подмосковье сентября сорок первого года. Золотая осень начинает терять свою красоту. Чаще скрывается за тучами солнце, реже открываются дали — вершины холмов, лесные урочища, потускневшие поля. А на фронтах, где не утихают кровопролитные бои, далекий горизонт застилается дымом пожарищ.
Почти круглые сутки из лесу доносился гул танковых моторов. Это партиями прибывают новые машины для переформирования дивизии.
Много дел у командира дивизии Героя Советского Союза полковника Василия Алексеевича Копцова и старшего батальонного комиссара М. М. Литвяка.
В дни формирования части комдива Копцова можно было встретить в подразделениях, парках боевых машин, ремонтных мастерских. Он был большим наставником и воспитателем всего личного состава. Василий Алексеевич, несмотря на свой молодой возраст, имел богатый опыт в командовании танковыми подразделениями, частями.
В боях у реки Халхин-Гол 20 августа 1939 года танк капитана Копцова первым переправился через реку и вступил в бой. Командуемый им батальон ежедневно участвовал в нескольких атаках. Затем в ночной атаке его батальон первым вышел в долину реки Хайластин-Гол, отрезал отход противнику. 25 августа при отражении атаки самураев у его танка была перебита гусеница, и он, потеряв боевой курс, по инерции покатился в находящуюся рядом котловину. Оставшийся в расположении врага экипаж боевой машины в течение восьми часов уничтожал пытавшихся приблизиться самураев.
Поспешил на выручку своему комбату комиссар — старший политрук А. И. Суворов. Он расстрелял 4 орудия, 6 пулеметов, батарею семидесятипятимиллиметровых орудий. Однако прорваться к осажденной машине ему так и не удалось. Комиссар геройски погиб вместе с экипажем.
Расчет машины Копцова под огнем натянул гусеницу, но выбраться из котловины не смог. И боеприпасы вышли. Японцы, видя беспомощность нашего танка, подогнали тягач, взяли его на буксир. Но в плену оказался японец с тягачом, мотор которого был слабее.
За умелое командование батальоном в бою и за личный героизм капитану Василию Алексеевичу Копцову было присвоено звание Героя Советского Союза.
В своей книге «Москва — Сталинград — Берлин — Прага» дважды Герой Советского Союза генерал-армии Дмитрий Данилович Лелюшенко писал:
«Самый молодой из комдивов Василий Алексеевич Копцов (ему тогда было 37 лет) выделялся скромностью, выдержкой, легендарной храбростью. И не случайно уже в то время его грудь украшала Золотая Звезда Героя… Фашисты дрались отчаянно. Улицы Даугавпилса были усеяны сотнями их трупов, кругом пылали танки, торчали стволы разбитых орудий, валялись покореженные автомашины… В центре города был ранен командир дивизии Копцов, но продолжал командовать боем… Наши храбрецы успешно отбивали все вражеские атаки…»
К середине сентября 1941 года бригада полностью была укомплектована боевой матчастью и личным составом. Правда, пока не было комиссара танкового полка. Появился наконец и он.
— Старший политрук Тарасов прибыл для прохождения дальнейшей службы, — доложил стройный, плотного телосложения человек в поношенной шинели.
В политотделе, который размещался в середине деревни в большом доме, сидел лишь один замполитрука. Он что-то медленно стучал на машинке.
— Все в подразделениях, принимают пополнение, — ответил он, когда его спросили, где начальство.
Скоро пришел начальник политотдела батальонный комиссар И. Е. Лившиц.
— Ну, браток, доволен я пополнением, — громко произнес Лившиц, догадавшись, что прибыл комиссар полка. — Техникой владеют в совершенстве. К примеру, политрук роты тяжелых танков (КВ) Кузьмин водит машину отлично. Партийно-комсомольская прослойка хорошая. Разумеется, тут еще придется поработать. Двенадцать человек прибыли с боевыми характеристиками и заявлениями о приеме их в партию.
Через несколько минут старший политрук А. А. Тарасов был у командования. В крестьянской избе сидели командир бригады Копцов и комиссар Литвяк. Они о чем-то оживленно разговаривали. В руках первого дымилась трубка, а второй крутил гроздь ягод рябины. Начали расспрашивать, кто и откуда он.
— Вижу, вы, товарищ Тарасов, комиссар бывалый. Идите в танковый полк к Косогорскому, — сказал комбриг. — Там вас ждут. Времени мало, требуется укомплектовать экипажи, а если нужно, сделать и перестановку. Прежде познакомьтесь с воинами, проверьте способности каждого.
Выйдя из дома, Тарасов вместе со связным поспешил в полк. В деревне почти, не было признаков жизни. Лишь одна пожилая женщина хлопотала у колодца. Она как-то недружелюбно взглянула на военных и спросила:
— Командир, до каких мест задом наперед будете идти?
Комиссар, поздоровавшись с ней, сделал вид, что ничего не слышал.
Дождь не переставал.
— Давно занепогодило? — спросил Тарасов у смуглолицего связного.
— Третьи сутки, как прохудилось небо. Залило насквозь, товарищ комиссар.
«Наверняка пойдут жалобы на погоду», — подумалось в эти минуты комиссару.
Вошли в лес. Он стоял молчаливо и задумчиво. Неподвижно висели мохнатые ветви елей. Всюду, куда ни ступи, — вода. Чавкали облепленные опавшими прокисшими листьями сапоги.
В штабном шалаше танкового полка сидел командир майор Н. Г. Косогорский, начальник штаба капитан П. П. Тезиков, секретарь партийного бюро старший политрук В. П. Давыдов. Когда комиссар представился, все обрадовались.
— Ужинали? — первый спросил командир.
— Не успел, — ответил комиссар.
— Проголодались и мы. Целый день на ногах. Сейчас организуем, — сказал майор.
И через несколько минут все ужинали на ветках из ельника.
Командир и комиссар, несмотря на разницу в их возрасте (командир был на десять лет старше), сразу сдружились.
Утром они с секретарем партбюро Давыдовым пошли по подразделениям. Командиры стали докладывать.
— Василий Петрович, почему так быстро узнали о моем прибытии, ведь прошла лишь ночь? — удивился Тарасов.
— Сообщили по телефону.
Ознакомление с полком продолжалось.
— Комиссар, новому пополнению надо бы рассказать о боевых делах дивизии. Как ты думаешь? Весь личный состав в такую погоду не построить, а собрать коммунистов сможем, — посоветовал командир полка.
— Вы правы, Николай Григорьевич. Ознакомимся с ними, поговорим, — согласился комиссар. — Непогода начинает портить настроение воинам. Сегодня в подразделениях приходилось слышать: «измучил дождь», «льет безбожно», «от такой погоды заскучаешь» и т. д.
Коммунисты собрались в большом шалаше роты старшего лейтенанта Федора Семенного. Среди них оказалось и несколько комсомольцев. Крыша из ельника плохо защищала от дождя, всюду просачивалась вода.
— Идут, — предупредил один из коммунистов.
Командир с комиссаром не опешили. Казалось, что для них не было ни дождя, ни грязи. Вот они остановились около шалаша. Комиссар о чем-то рассказывал. Потом оба громко засмеялись. Это удивило всех. Кто-то даже проговорил:
— Ну и терпение у них!
— Мокропогодица, правда? — стряхивая фуражку, заговорил Косогорский, первым войдя в шалаш.
— Вон что творится, товарищ майор, — поторопился показать промокшую книгу протоколов секретарь партбюро.
Майор не придал значения этому и сразу начал:
— Товарищи, наша танковая дивизия в настоящее время переходит на штат бригады. Она сформировалась из особой кавалерийской бригады НКО. Не закончив формирование, в силу создавшейся обстановки, 25 июня перебрасывается под город Двинск с задачей сдержать бешеный натиск озверелого врага. 28 июня танкисты с мотострелками под Малиновкой (Латвийская ССР) разгромили полк Первой дивизии СС и отбросили врага на 14 километров и затем били гитлеровцев в районе города Резекне. Тут дивизия сдерживала натиск превосходящих сил противника в течение девяти суток. Далее на рубеже реки Великая, обороняя город Опочку, перешла к жесткой обороне. В упорных боях в течение пяти суток окончательно разгромила Первую дивизию СС. Сражалась под городом Холм Калининской области. Наши бойцы и командиры дрались мужественно. В боях под Двинском совершил свой бессмертный подвиг наш повар комсомолец Иван Павлович Середа.
— С черпаком ходил в атаку?! — вставил кто-то.
Прокатился громкий смех.
— Нет, с кувалдой!
Бойцы засмеялись еще громче.
— Правду я говорю, товарищи бойцы. Наши подразделения отошли, а Середа, пока собирал кухонное хозяйство, несколько задержался. Из-за кустов выползает танк с крестом на башне. Фашисты беспрерывно строчат из пулемета. Но не видят, где замаскирована кухня. Иван сообразил быстро: танк легкий, с одним пулеметам, и ползет как черепаха. Схватил кувалду и — на танк! Сначала ударом погнул ствол пулемета. Затем набросил на смотровую щель плащ-палатку, чтобы помешать врагу вести прицельный огонь. Для острастки постучал кувалдой по башне. Вроде, предупредил: не показывать голову — иначе попадет по затылку! Пока перепуганные фашисты сидели, он притащил охапку сена, на котором спал сам. Облил бензином и поджег. Танкетка сгорела вместе с расчетом.
После этого он дважды ночью участвовал в разведке. В первый раз гранатами подорвал такую же вражескую машину, во второй — расстрелял 20 мотоциклистов, а троих привел в расположение части.
За эти подвиги Ивану Павловичу Середе Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 августа 1941 года присвоено звание Героя Советского Союза. Он стал нашим первым героем.
Бойцы выслушали рассказ майора с большим вниманием. Потом непринужденно заговорили.
— Где находится в настоящее время Середа? — спросил командир танка Акаф Дирябин.
— В госпитале, по ранению.
Дождь усиливался, вода ручьями текла на собравшихся.
— Ить осень, товарищ майор, даже муторно. Зарядил, должно, надолго. В такую мокреть только сидеть в теплой избе, — вдруг проговорил механик-водитель Немировский.
Комиссар Тарасов только этого и ждал.
— Поточнее, спать на печке? — не без улыбки вставил он.
— Расскажите, комиссар, что погода бесподобна, — моргнул командир.
— Товарищи, погода в самом деле великолепная! Вчера с радостью шагал я по грязи к нам. Ведь мечтал же я о такой погоде. И вот, как видите, дождался. Это прелестно, товарищ майор?
— Погода — мечта, — одобрительно ответил командир полка.
— Вчера я даже несколько расстроился, — продолжал Тарасов, — думал, опять восстановится. Но нет, вот как заволокло! Это замечательно!
Все с недоумением слушали старшего политрука. Затем сержант Немировский сдержанно спросил:
— Чем слякоть заворожила вас, товарищ комиссар? От каждого тянет прелью.
— Отвечу, — лицо комиссара посуровело. — Видите, война, прежде всего, — пожарище. А пожар, как вам известно, очень боится дождя. Таким образом, такая погода помогает нам гасить пожар, то есть сдерживать натиск захватчиков. Этим самым мы выигрываем время для того, чтобы перестроить наше народное хозяйство на военный лад и начать выпуск навык видов оружия. У нас, несмотря на потери, ежедневно растет стойкость, умение бить врага. Теперь гитлеровцам при хорошей-то погоде трудно стало, а в такую и подавно. Фашисты любят сухую погоду, хорошую дорогу. Здесь — везде бездорожье, леса да болота. Они не смогут далеко продвинуться в такую слякоть со своей техникой. Нет слов, нелегко сдерживать врага и нам. Что касается авиации, то она у них в такую погоду бездействует вообще. А когда ударит наш мороз? Думаю, им тоже будет хуже, чем нам.
— Неужто теплых вещей у них нет? — послышался чей-то голос.
— Судя по тому, что они стремились разделаться с нами молниеносно, вояки Гитлера в наши морозы останутся в летнем обмундировании.
Вид у каждого стал бодрее. Некоторые начали поправлять гимнастерки, комбинезоны.
— Такие дела, товарищи, — Продолжал Тарасов. — Чем хуже погода, тем легче нам. Трудно нам? Да, не спорю. За ворот льет? Да, еще как. Ноги мокрые? Да, больше некуда. Товарищи коммунисты, мы не хуже своих отцов и дедов. Мы выдержим все капризы природы! Вот почему мила мне наша сегодняшняя погода. Она должна стать по душе и вам. Пока гитлеровцы ждут погоду, мы сумеем мобилизовать свои силы и начнем наносить удары. «Делайте на войне то, что противник почитает за невозможное», — говорил А. В. Суворов.
— Верно ведь, друзья! Нечего нам унывать! — твердо, почти одновременно ответили политруки Кузьмин и Зарецкий.
— Дело яснее ясного, товарищ комиссар. Не привыкать нам к ненастной погоде. Опрашивается, долго ли мы еще будем сидеть под Москвой? Не пора ли нам на фронт? — раздался голос Немировского.
— Согласуют с вами, товарищ сержант, а потом и подадимся, — подзадоривая, проговорил башенный стрелок Гарин.
— Как только завершим дела, — ответил комиссар.
Затем командир полка дал некоторые указания по приведению в порядок матчасти. Коммунисты, расходясь по своим подразделениям, продолжали разговор. Стремление комиссара быть ближе к подчиненным, понять их и помочь вызывало у них подобные же чувства. Там, где проходил он, бойцы старались показать четкость и умение.
Завидев комиссара, вмиг выстроился перед своей машиной экипаж младшего лейтенанта Василия Зайцева.
— Радист-пулеметчик комсомолец Ращупкин, из Москвы.
— Башенный стрелок комсомолец Овчинников, горьковский.
— Механик-водитель комсомолец Кривоус, с Харьковщины.
— Командир танка Зайцев, ярославский.
— Три комсомольца и один беспартийный, — улыбнулся Тарасов.
— Буду стараться завоевать высокое звание коммуниста в бою! — ответил Зайцев комиссару.
— А где мой танк? — спросил комиссар.
— Вот и ваша боевая машина, — подведя его к новенькому КВ, сказал Давыдов.
— Знаю в совершенстве БТ, Т-26, Т-34, а вот на тяжелом воевать не приходилось, — откровенно признался комиссар, пожимая руки экипажу.
— Товарищ комиссар, опыт — дело наживное, — словно сговорившись, ответили танкисты.
Старшему политруку Тарасову приходилось изучать матчасть новой машины и стрелять из тридцатисемимиллиметровых зенитных автоматических орудий, имевшихся на вооружении полка. За три дня он познакомился с каждым воином полка.
— Общее впечатление, комиссар? — поинтересовался командир полка Косогорский.
— Хорошее, Поразили меня высокое моральное состояние и дисциплина, подтянутость, взаимное уважение, соблюдение субординации. Техникой владеют отлично, особенно командиры танков. Хорошая взаимозаменяемость в расчетах, — высказал свое мнение Тарасов.
Напряженная обстановка на фронтах резко сократила сроки переформирования. В ночь на 23 сентября бригада отправилась на фронт. Через двое суток сосредоточилась на севере Ленинградской области в районе Комбаково — Сюрьга.
В последние дни генерал Копцов осмысливал и переоценивал те военные операции, в которых он участвовал. До сих пор ему приходилось воевать в пустынной, равнинной местности. А тут — леса, болота, немало рек и озер. Надо быть готовым действовать в заснеженных полях, густых лесах да в трескучий мороз.
На собрании личного состава танкового полка коммунисты и комсомольцы решительно заявили:
— Выдержим и преодолеем все!
Танкисты вместе с бойцами мотострелкового пулеметного батальона бригады, не теряя ни минуты, приступили к отработке выполнения команд, тренировкам боевых приемов. На третьи сутки начались учебные стрельбы. Это для танкистов всегда было особым праздником. В подразделениях вышли «Боевые листки» под разными названиями: «Кто меткий», «Не промахнись, браток!», «Учись бить метко фашистов!»
— Ну, что ж, посмотрим, как стреляет саратовец, — подмигнув, бросил лейтенант Ежаков Олейнику.
— Во всяком случае — не хуже ульяновца, — не без гордости ответил тот.
Служили вместе два молодых лейтенанта — неразлучные боевые друзья, вечные соперники. Служили без зависти друг к другу. Иван Яковлевич Олейник гордился тем, что перед войной окончил прославленное Саратовское Краснознаменное танковое училище, многие преподаватели которого были участниками боев на Хасане и Халхин-Голе.
— Разве сравнить Саратовское с училищем на родине вождя — Ульяновским, — подзадоривал другой, Василий Ежаков.
Они прекрасно понимали, что оба училища Краснознаменные, прославленные.
— Ванюша, что у тебя за манера — спорить со старшим по возрасту? — часто шутил Василий. Он был старше Олейника всего на два дня.
После стрельбы друзья прежде всего поинтересовались результатами каждого. Оказалось, что не только лично они, но и командуемые ими подразделения отстрелялись с общей оценкой «отлично». Боевые товарищи поздравили друг друга, а командир полка объявил им благодарность.
Вскоре начались бои. Особенно кровопролитными были они за Свирьстрой. Город неоднократно переходил из рук в руки.
Исключительно мужественно сражался экипаж командира роты тяжелых танков лейтенанта Я. П. Карташова. В первом же бою он уничтожил две пушки противника.
Большие потери нанесла врагу тридцатьчетверка лейтенанта Казакова. После третьей атаки подбитый танк потерял управление и с разбитой рацией остановился в глубине вражеской обороны. Окружившие машину фашисты предложили экипажу сдаться. Но отважные танкисты продолжали вести огонь по врагу с места. Тогда гитлеровцы подложили под башню мину и взорвали танк. Экипаж во главе с командиром роты геройски погиб.
После боя младший лейтенант Василий Зайцев начал осматривать свою тридцатьчетверку. Каждую вмятину на броне потрогал руками.
— Вот, идиоты, во что превратили машину, товарищ лейтенант, — показал Зайцев своему комвзвода Ежакову на закопченную башню.
— Сколько отхватил «поцелуев»?
— Девять, товарищ лейтенант.
— А у нас на один больше, — улыбнулся Ежаков.
Подошел комиссар полка Тарасов. В это время экипаж Зайцева устранял повреждение у танка. Комиссар обнял весь экипаж, поздравил с успешным выполнением боевой задачи.
— Все видел. И то, как ваша машина проскочила через обрушившийся мост, — сказал он.
После незначительного ремонта танк Зайцева снова вступил в бой.
Наш стрелковый полк оставил свой обоз под Свирью, и его захватили гитлеровцы. Танковый батальон под командованием майора А. Д. Маркова атаковал деревню Антоновская двумя ротами, а третья рота — капитана Титаренко — осталась в резерве. Вскоре обстановка сложилась так, что надо было вводить в бой и ее.
«Пойду с ротой», — решил комиссар Тарасов. Он сел в головной танк и устремился вперед. Подразделение успешно атаковало врага, который понес большие потери и оставил деревню. Обоз был отбит.
Всю ночь был сильный ветер. К утру несколько утихло, даже временами из-за серых туч вырывалось солнце. Но ненадолго — опять подул холодный ветер и небосвод снова начали заволакивать свинцовые тучи.
Вот уже неделю, как танкисты вместе со стрелковыми подразделениями беспрерывно ведут тяжелые бои.
2 октября. Туман, моросит мелкий дождь.
— Нашей роте вместе со стрелковыми подразделениями приказано атаковать населенный пункт Озерки, — сказал лейтенант Карташов.
— Собрать бы накоротке комсомольцев, — предложил политрук роты Кузьмин.
— Если требуется, то почему же не собрать? — согласился комроты.
Собрание началось за полчаса до атаки. Успели принять в комсомол только сержантов Ерофеева и Скакунова.
Георгий Скакунов в своем заявлении написал:
«Родом я из Смоленщины. Мои престарелые родители остались на оккупированной территории. Отомщу врагу за них и свою Родину. Прошу принять меня в комсомол».
На этом же собрании командир танка белокурый младший лейтенант Голицын заявил:
— Сержант Скакунов — в моем экипаже. Теперь у нас все комсомольцы. Обещаем высоко нести звание Ленинского Союза Молодежи.
Преодолевая яростное сопротивление врага, в грохоте и дыму наши тяжелые танки, натужно гудя и выбрасывая из-под гусениц мягкий грунт, продвигались вперед. За ними смело наступала пехота.
Гитлеровцы, бросая оружие, начали отступать. Однако их огонь усиливается и по танкам, и по пехоте. К тому же за ночь враг успел заминировать танкодоступные места.
Замолчала рация комбата А. Г. Олиферко. К командиру роты Карташову прибегает комиссар батальона Г. М. Бударин. Он сообщил, что машина комбата вышла из строя, и приказал оказать ей огневую поддержку. Карташов быстро вывел свой танк вперед и метким огнем подавил орудия.
Радирует ротному младший лейтенант Дмитрий Волков, что его КВ, преодолевая ручей, завяз почти во вражеском расположении. Комроты приказал принять все меры, чтобы вытащить танк и продолжать наступление.
После напряженной работы под беспрерывным огнем помощнику начальника по технической части капитану И. А. Лаврененкову совместно с ремонтниками, командиром танка Волковым, механиком-водителем Фруктовым и другими расчетами экипажа все же удалось вытащить машину, и она снова ринулась вперед.
Успешно продвигались вперед Погребов, Голицын, Баландин, Карташов. Танкисты разбили несколько орудий, раздавили две минометных батареи. Однако сопротивление гитлеровцев нарастало. Механикам-водителям приходилось часто протирать забрызганные грязью триплексы. Шедшие слева два КВ подорвались на минах. Но они продолжали вести огонь с места. Тут же комроты Карташов радировал:
— Голицын! Возьми правее. Мы нарвались на минное поле.
— Ничего, будем сражаться и за вас, — последовал ответ.
Гитлеровцы усилили огонь из тяжелых орудий и с правого фланга. КВ, с ходу ведя огонь и пройдя вправо по низине метров двести, остановился.
— В чем дело? — послышался зычный голос командира.
— Застряли! — ответил младший механик-водитель Кудрин, который заменил раненого старшего — старшину Шейченко.
— Погазуй! Может, вырвемся!
Из-под гусеницы вылетала лишь черная жижа.
— Скакунов, прикрой нас огнем. Мы с механиком посмотрим, в чем дело, — распорядился командир.
Тяжелый танк днищем сидел на заросшей травой трясине.
— Виноват я, товарищ лейтенант, — тихо проговорил Кудрин.
— Нет, приказал-то я. Вон во что превратили бревна для самовытаскивания. Теперь придется спилить новые, — сказал Голицын, поднимаясь на башню, и показал на остатки бревен, разнесенных снарядами. Но тут над головой просвистел рой пуль. Командир с простроченным правым боком шинели, а механик-водитель с пробитым пулей воротником кирзовой куртки поспешно забрались в башню.
— Товарищи комсомольцы, что будем делать? — обратился к экипажу, как бы советуясь, командир.
— Сражаться, — почти одновременно ответили все.
— Погибну, но не покину свою машину, — добавил Иван Кудрин.
Снова застрочили все танковые пулеметы. А бить из орудия можно было лишь по флангам: перед у танка был приподнят. Гитлеровцы, заметив неподвижную машину, стали осаждать ее огнем. Бой продолжался дотемна. Вскоре вышла из строя рация.
— Прекратить огонь! Надо беречь боеприпасы на завтра. Усилить наблюдение! — распорядился Голицын.
Начавшийся еще с вечера дождь продолжал лить. Фашисты беспрерывно выпускали ракеты, строчили из автоматов. Все стихло лишь на рассвете.
— Скакунов, рация неисправна, попытайся пробраться к своим, — приказал командир.
Радист короткими перебежками едва успел удалиться метров на тридцать вправо, как упал, скошенный очередью.
— Может, ранен? — тревожно проговорил Лебедев.
Кудрин с Лебедевым оттащили бездыханное тело Скакунова к танку.
— Нет нашего Гоши, — прослезившись, произнес Кудрин, когда забрался в башню. — Отомстим за него.
Когда наступила небольшая передышка, командир приказал Кудрину:
— Ваня, попробуй теперь ты, может, проберешься. Мы тебя поддержим огнем.
Механик-водитель выбрался из машины и осторожно пополз к роще. «Там будет спокойнее», — подумал он. Отдалившись метров на сто, услышал разрывы снарядов. Обернулся в сторону танка. От него поднимались дымки, а башня искрилась.
«Почему наши прекратили огонь? Случилось что-то там, не иначе. Если они не в силах отбиваться, то фашисты захватят машину и отбуксируют к себе. В таком случае какая польза от того, что я доберусь к своим?»
Подождав, пока стихнет пальба, пополз обратно. Потам, лежа возле танка, несколько раз крикнул: «Вы живы?» Но ответа не последовало. Надо проникнуть в танк. Люк радиста простреливался. Несмотря на это он поднялся на танк. Только ключом открыл люк, как получил ранение. Сразу потемнело в глазах, распластался на залитом его же кровью надмоторном люке. Через несколько минут все-таки нашел силы, чтобы спуститься в люк.
В машине стояла гробовая тишина. Начал искать слетевший с головы танкошлем, но наткнулся на чью-то окровавленную с длинными волосами голову. Это был командир танка Голицын. С пробитой головой на своем месте сидел Сергей Лебедев.
От одиночества Кудрину стало не по себе. Много ли может сделать он один в осажденной машине? Сначала хотел было посмотреть, что же случилось с танком, что повреждено? Но в темноте и едком дыму разглядеть было нелегко. Опустившись на свое сиденье, начал перевязывать себе раны. Он на них боялся смотреть и не представлял, насколько они серьезны. Пощупав промокшие бинты, сразу понял, что они пропитались кровью. Пока особой боли, кроме онемения, он не ощущал. Мучила жажда, и была сильная слабость от потери крови. Но приказал себе: «Строго следить за противником!»
Заметив, что танкист вошел в машину, фашисты стали подходить к танку.
— Не думайте, гады, что сдамся! Комсомольское сердце крепкое! Получайте порцию за моих друзей! — и начал поливать огнем из пулемета радиста.
Оставив десятки убитыми, остервеневшие фашисты отошли, но ненадолго. Все чаще стали подползать они со стороны леса, когда наступила вторая ночь.
— Иван, открой, — комиссар, — послышалось вдруг.
Кудрина сон не брал. «Наконец-то пришел наш комиссар», — обрадованно подумал отважный танкист. Но только высунул голову и раз вдохнул свежий прохладный воздух, как зацокали по башне пули. Танкист поспешно захлопнул люк.
Днем комиссар Тарасов, замкомполка Кузьменко со своими связными пошли к осажденной машине. Однако им удалось подползти лишь к нашей обороне. Впереди и вокруг танка рвались мины и снаряды, свистели пули.
— «Сто четвертый» еще живой, — обрадованно произнес комиссар, услышав доносившиеся со стороны танка далекие пулеметные очереди.
— Молодцы, ребята, но днем пробраться к ним не удастся, придется — ночью. Возвращаемся, — приказал Кузьменко.
С километр шли молча. Потом, когда были в лесу, широко шагающий связной майора Кузьменко Миша Корниенко весело произнес:
— Идем как по персидскому ковру.
— Да тут не только мох, вон сколько листьев! Курчавые березки уже почти оголенные. А вот осины пока держатся, выделяются красным отливом.
Комиссар давно приметил, что быстрый листопад — признак суровой зимы.
— Знай, теперь и санный путь ляжет гораздо раньше, а не через шесть недель от первого снега.
— А это хорошо, товарищ комиссар? — спросил Миша Корниенко.
— Безусловно. Фашисты страшатся холодов — плохо одеты. Видите, вчера тут шел бой, — обведя рукой усыпанную воронками местность, пояснил он.
Среди облепленных брусничником кочек и папоротников лежали вражеские трупы. Майор Кузьменко шел левой стороной, читая на ходу карту.
— Ох! — послышалось неожиданно.
Все повернули головы в сторону майора. Он, прижав левую руку с картой, сначала присел, но тут же побежал вправо, к небольшому кустарнику.
— Засек снайпер, идиот, — проговорил он, опустившись на покрытый мхом гнилой пень. По рукаву текла кровь, заливая карту и планшетку.
Все подбежали к нему. Быстро перевязали рану. Вражеская пуля прошила левую руку. Благо, что не задела кость.
Пройдя несколько метров, Корниенко споткнулся о кочку и упал.
— Товарищи! Вон еще дохлый! — крикнул второй боец, увидев за кочкой убитого гитлеровского солдата. Тот лежал на животе, уткнувшись лицом в желтый мох. Вытянутые вперед руки были согнуты в локтях, как будто в последнюю минуту хотел схватить рядом лежащую снайперскую винтовку. Плечист, волосы рыжие, к валявшейся окровавленной пилотке прилип мох.
— Видите: снайпер. Срезанную до основания кочку положил на голову и подкарауливал, собака, наших. Попробуй обнаружить, откуда он произвел выстрел. Вон сколько больших и малых кочек! — возмущался комиссар.
А раненый Иван Кудрин сидел в танке среди погибших товарищей, готовый в любую минуту открыть огонь. В основном он стрелял из лобового и тыльного пулеметов. «Лишь бы не спалили», — стучала мысль в виски. Губы подсохли, язык стал шершавым. Страшно хотелось пить, все чувствительнее становились раны, закрывались веки. Ему чудилось: то слышался голос около танка, то стучали по башне. В этих случаях он машинально нажимал на спусковой крючок пулемета. С нашей и вражеской сторон то и дело поднимались ракеты.
Кудрин всю ночь просидел за пулеметом. Если он вел огонь, прислушивался, наблюдал за разрывами в округе, то у него исчезали и голод, и холод, и жажда, и боль в груди. Но как только воцарялась тишина, все это давало о себе знать. Из продуктов он имел в кармане несколько штук трофейных галет и два куска колотого сахара. «НЗ» был израсходован в первую же ночь. Ведь никто не мог предвидеть, как сложится обстановка. Танкист старался не думать ни о пище, ни о сне. Он понимал, что, если фашистов прозеваешь, они спалят танк. Может, лучше, пользуясь темнотой, уползти в лес, а оттуда — к своим? А доползешь ли с такими ранениями?
«Ну, что ж, Ванюша! Валяй, валяй, если тебе не жалко свой родной дом!» — кто-то, казалось, шепнул ему. Он, охнув от боли в шее, машинально взглянул на боеукладку, где лежали его боевые друзья. Может быть, они эту его мысль прочли и подняли головы? Нет. Они по-прежнему лежат бездыханно.
Веселым комсомольцем был командир, воспитанник детского дома. Он отличался настойчивостью и требовательностью. Писем не получал, потому что был с Украины. Круглолицый, русоволосый, коренастый Сережа Лебедев тоже был воспитанником детского дома, любил пошутить.
Нет, они больше не поднимутся и не скажут ни слова. Это он, комсомолец Иван Кудрин, ради спасения собственной шкуры решил бросить свой родной дом — боевую машину. Стало быть, пусть издеваются фашисты над трупами его боевых друзей, пошарят в их карманах.
От этой мысли ему стало страшно.
— Нет! Не бывать этому! — крикнул громко Кудрин. Он сам не узнал своего голоса. Лишь теперь понял, что ему тяжело произнести даже слово.
Двояким думам пришел конец. Танкист решил твердо: свой КВ № 104 охранять, пока не подойдут наши. Устроившись поудобнее, продолжал сидеть в башне.
Шла четвертая ночь, а он этого не знал: давно потерял счет времени. Часов своих не было, а танковые, на щитке управления, остановились. Если в смотровой щели темнело, стало быть, наступает ночь. Горело в горле, сильно стали болеть раны. Повязки присохли, а при малейшем движении возникала неимоверная боль. Все тяжелее становились веки — тянуло ко сну.
Когда забрезжил рассвет, он, прильнув к перископу, первый раз за все эти осенние дни заметил медленно восходящее солнце над пригорком. Не мог не вспомнить при этом родную деревню Колупаевку, что в Курганской области. Ему не хотелось ворошить в памяти свое нелегкое детство. Но что поделаешь, если такое само лезет в голову. Отца своего он не помнит: ему шел третий год, когда тот умер. Старшие сестры Ксения и Марфа вышли замуж. Мать Ксения Ивановна была инвалидом, могла работать только сторожем. Ванюша рос на радость матери сильным и трудолюбивым. В тринадцать лет работал уже в своем колхозе «Первое Мая». Возил волокушу, солому. А в шестнадцать сел на трактор. ХТЗ Кислянской МТС. Вскоре приняли его в комсомол. А через год он заработал 40 центнеров пшеницы, 11 — ржи, 7 — гороха.
— Мама, теперь ты можешь не работать, я уже большой, — как-то сказал сын матери.
Ксения Ивановна прослезилась от переполнивших ее теплых чувств к сыну, колхозу и к власти нашей, которые не дают пропасть вдовам и сиротским детям. И она сказала тогда:
— Сынок, хороша наша власть советская! Люби, оберегай ее!
Эти слова теперь звучали в ушах сидящего в осажденном танке Ивана Кудрина еще сильнее.
Сон все-таки свалил танкиста. Он проснулся от едкого дыма. Сколько времени проспал, не помнит. Но то, что прозевал гитлеровцев, это факт. Они подошли к танку и подожгли его. Сначала схватился за приготовленную связку с гранатами, чтобы, открыв люк, швырнуть ее под ноги фашистам. Но от резкого движения и потери крови он пошатнулся. Понял, что люка ему не открыть. Если и удастся, то противник непременно опередит. Поэтому медленно перебрался к тыльному пулемету и дал очередь. Два гитлеровца растянулись поблизости от танка. Остальные скрылись за кустарником. После этого открыл моторную перегородку и огнетушителем погасил огонь в моторном отделении. Благо, что под двигателем и коробкой была чистота. Отбросив пустой огнетушитель, танкист опять налег на пулемет. Теперь строчил по всем подозрительным местам: кустарникам, бугоркам.
День прошел очень быстро. Наступает очередная ночь. Теперь придется уши держать востро, прислушиваться к каждому шороху. Мучила жажда. Как назло дождя нет. А то приоткрыл бы люк и собрал живительные капли. Боясь уснуть, открыл бойницу и стал жадно хватать ночной прохладный воздух. Но как бы попить? Если воспользоваться темнотой и выбраться из танка, чтобы из лужи почерпнуть воды? Не хочется рисковать танком. Поле боя постоянно освещается ракетами. Да и выскакивать раненому будет нелегко. А сумеешь ли подняться обратно в танк? «Надо терпеть», — решил Кудрин, лизнув шершавые губы.
К утру перебрался на место радиста. Сидел как окаменелый. Начало светать. Неожиданно прогремели орудийные выстрелы. Стал доноситься гул моторов. Словно подавая сигнал о себе, стал стрелять и Кудрин. Но его огонь теперь был не прицельным. Через некоторое время послышалось далекое «Ура-а-а-а!» Это сильно обрадовало Кудрина. Но не надолго, так как он стал задыхаться от дыма. Фашисты, отступая, опять бросили на мотор бутылку с горючей жидкостью.
Первыми подбежали к танку капитан Лаврененков, политрук Кузьмин, старший лейтенант Карасев и сержант Юдин. Они быстро отвязали от борта горевший танковый брезент, потушили и накинули им жалюзи, откуда выбивало пламя. С огнем справились быстро. Из открытого люка радиста валил черный дым. О том, что в танке кто-то живой, никто не мог и подумать. Но вдруг послышался хриплый голос:
— Товарищи… помогите…
— Есть живой! — с радостью крикнул Юдин.
У Кудрина хватило сил лишь открыть люк. За пять суток без пищи и воды он так исхудал и ослаб, что вылезти из танка без посторонней помощи был не в силах. Лаврененков и Юдин быстро сняли с себя гимнастерки и, продев в рукава березовые палки, смастерили носилки. По морщинистому лицу Кудрина было заметно, что он хотел заплакать, но не хватало сил. Лежа на носилках, еле шевеля губами, тихо проговорил:
— Пить…
Во фляге политрука воды не оказалось. Поэтому он быстро снял с головы каску, черпнул из лужи.
— Пока много не пей, Ванюша, — предупредил он. Ивана Кудрина понесли в санчасть бригады. А истыканный 111 снарядами и минами танк эвакуировали. На борту было много разбитых бутылок из-под горючей жидкости. Восемь невоспламенившихся — валялись около танка.
— Ранение Кудрина серьезное? — спросил комиссар Тарасов у хирурга медсанвзвода Н. Н. Дмитриева.
— Два сквозных пулевых. Прострочены легкие и шея. Надо срочно госпитализировать. Что он выдержал, это — жизнеспособность его организма, — доложил военврач.
С большим волнением рассказывал танкистам о подвиге экипажа танка Голицына политрук роты Кузьмин.
— Я верю, — говорил он, — что в новых боях появятся в нашей роте новые герои.
Эвакогоспиталь в городе Перми. Раны у танкиста Ивана Кудрина заживали. Когда полегчало с горлом, он, по настоянию друзей по палате, рассказал, как воевал его экипаж КВ. Читал письма боевых товарищей. Они сообщали о мужестве друзей, что теперь сражаются на Тихвинском направлении. Особенно часто писал политрук Кузьмин. После каждого его послания Кудрин просил врачей поскорее выписать, чтобы опять — на фронт. Они же ему отвечали:
— Всему — свое время. Не будут держать зря ни одного дня.
Утро 21 ноября сорок первого года. Раненые ждали врачебный обход. Вдруг по радио прозвучал голос Юрия Левитана, который огласил Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении отличившихся в боях бойцов и командиров. Среди удостоенных звания Героя Советского Союза был упомянут и танкист Кудрин Иван Степанович. А еще через несколько минут передали содержание подвигов героев.
— Иван, Кудрин! Кончай ночевать! Организовали тебе Героя! — толкнул его костылем чубастый сосед.
Иван не просыпался. Всю ночь он бредил от высокой температуры. Уснул лишь к утру.
— Мало ли Кудриных да Иванов на свете, — проговорил он, проснувшись, и медленно повернулся на другой бок.
— Рассказывали точно так, как и ты, — твердил другой.
Иван Степанович Кудрин поверил, что он Герой Советского Союза лишь тогда, когда через несколько дней получил письмо с поздравлением от политрука роты Кузьмина.
В одном из боев был ранен в левую ногу комбриг В. А. Копцов. Рана оказалась серьезной — задета кость. Пролежав десять суток в медсанбате, генерал, еще не вылечившись, на костылях возвратился в часть.
Шел бой в районе Шокш-Озера. Первым развернул свой взвод танков КВ молодой, но опытный лейтенант Юрий Погребов. В его машине ни на минуту не стихали команды.
— Слева орудие! — спокойно, словно на учении, докладывал радист Заболоцкий. Шустрый одессит успевал держать связь по рации, вести прицельный огонь из пулемета и наблюдать за полем боя.
— С орудием покончено! — радостно воскликнул командир орудия Кочин.
— Опять цель слева! Осколочным! — послышался звонкий голос командира.
Сержант произвел подряд два выстрела. Теперь ударило и по нашей машине. Экипаж, не придавая значения дыму, наполнившему башню, продолжал бой. Ответный выстрел. Он был метким и на этот раз. Танки идут вперед по боевому курсу, в грохоте и дыму прокладывают путь нашей пехоте. Это было на левом фланге. На правом — политрук Михаил Кузьмин уничтожил два противотанковых орудия, три крупнокалиберных пулемета, разрушил один дзот в обратил противника в бегство. Тяжелые танки с двумя взводами пехоты на борту во главе с политруком роты ворвались во вражеское расположение, захватили 11 орудий и несколько крупнокалиберных пулеметов. Танк политрука имел десять попаданий, и ни одно из них не пробило башню.
Праздничное утро 7 ноября 1941 года. Почти всю ночь шел снег. Личный состав бригады расположился в лесу под населенным пунктам Сюрьга во временно построенных ротных шалашах и наспех вырытых землянках.
У танкистов после боя, как всегда, хлопот было хоть отбавляй: осмотр, ремонт машин, заправка их боеприпасами, горючим. Потому, несмотря на праздник, с утра все хлопотали у своих танков. А старшина с внутренним нарядом еще до рассвета постарался расчистить от снега территорию, развесить написанные на скорую руку плакаты.
Политработники Литвяк, Тарасов, Кузьмин и другие были на ногах еще затемно. Они провели митинг в батальонах. Затем, настроив все имеющиеся в бригаде радиостанции на Москву, организовали прослушивание речи товарища И. В. Сталина на Красной площади. Бойцы и командиры, услышав голос Сталина, закричали «Ура-а-а!». Потом кто-то радостно произнес:
— Красная площадь здравствует!
Радиоприемники работали с сильными помехами. Однако все можно было разобрать. Глубоко запали в душу слова: «Враг рассчитывал на то, что после первого же удара наша армия будет рассеяна, наша страна будет поставлена на колени. Но враг жестоко просчитался…» А слова: «…не так страшен черт, как его малюют…» и «…враг будет разбит, победа будет за нами» — вызвали всеобщее одобрение, на лицах у каждого засияла радость.
Работа на машинах продолжалась почти дотемна. Уже стали закрывать люки, прибирать инструменты, как послышалась команда:
— А ну, получай посылку-у-у!
Танковая рота лейтенанта Ивана Олейника расположилась в одном большом шалаше под двумя кудлатыми елями. На длинном столе горели три коптилки, сделанные из гильз снарядов. Шел оживленный разговор, смеялись. Роте только что вручили посылки. Почти каждому досталось по паре шерстяных варежек или носок, а многим — свитера.
В начале ноября 1941 года мороз неожиданно стал крепчать. Зимнее обмундирование еще не успели получить. Поэтому теплые вещи пришлись кстати. Танкисты примеряли их, читали вложенные в посылки письма. Комсорг роты, неунывающий «сибиряк-весельчак» (так прозвали его друзья), башенный стрелок танка командира роты сержант Григорий Гарин, натягивая на себя полосатый, похожий на тельняшку шерстяной свитер, запел песню собственного сочинения:
Гарина пуля боится,
Гарина штык не берет,
Гариным Сталин гордится,
Гарин страну сбережет!
— Гриша, перестань драть козла-то. Ты як пивень, з утра и до вечера одно и то же, — косо посмотрев, махнул огромной рукой на Гарина всегда молчавший механик-водитель Николай Немировский.
— Товарищ старший сержант! Я думал, вы плохо слышите или без нервов. Вам в бою ни свист пуль, ни грохот разрывов — все нипочем. Шарахнет вот по вашей голове противотанковая, тоже, наверное, не шелохнетесь. А тут моя песня доходит до ваших нервов, — улыбнулся Гарин. — Душа у вас безмятежная.
— А ты, Гриша, шелохнешься? Поздно будет, когда останется одно мокрое место. В настоящее время в нашей стране нет ни одного безмятежного человека. Понятно тебе? Но волнение одного заметно, а другого — скрыто в груди. Ведь моя семья в оккупации. Потому-то вся моя грудь охвачена негодованием. Но как ты ни гори, должен уметь обуздать свои нервы, гнев. И показать на деле, в бою, на что ты способен. Ты холостяк, а у меня — куча детей да жена! Держу я вот это в руках, — Немировский потряс подаренным джемпером, — и вижу своих детей и жену! Она тоже умеет вязать. Такую, как моя жена, не сыскать тебе. Потому этот подарок для меня дороже всякой песни, понятно?
— Ты мне брось, моя невеста тоже пригожая, будь спокоен. Я да не сыщу на свете… — ухмыльнулся Гарин и опять, теперь тихо, запел:
— Гарина пуля боится…
Песню прервала заскрипевшая дверь.
— Похоже, в этом кильдиме (по-монгольски — жилище, любимое выражение генерала) что ни на есть веселый народ, — послышался у входа в шалаш чей-то голос. Все обернулись. Там на костылях стоял командир бригады генерал Копцов.
На мгновение воцарилась тишина. Комроты собрался доложить, но генерал жестом руки остановил его и, поздоровавшись, подсел к сколоченному из жердей столу.
— Тут у вас без того «Ташкент», а вы еще подкладываете, — заметил он. Комбриг снял танкошлем, провел платком по своей бритой голове, затем вынул изо рта трубку с прямым мундштуком и, постучав о край стола, начал набивать ее табаком.
— Товарищ Олейник, почему не все танки обеспечены деревянными лопатами. Вон сколько выпало снегу. Если придется расчищать дорогу?
— Не было материала, товарищ генерал. Теперь досок нашли, и завтра лопаты будут, — доложил ротный.
Тут Гарин поставил на стол кипящий и до блеска начищенный ведерный тульский самовар.
— Заварка, товарищ генерал, — обыкновенная чага, лечебная, — улыбнулся Гарин.
Танкисты знали, что комбриг родом из Тбилиси и не только любитель чая, но и большой его знаток. При виде самовара и своего отражения на его медном боку он улыбнулся и сказал:
— Комбриг пьет чай из котелка, а его подчиненные — из тульского самовара. Ничего себе!
— Товарищ генерал, разрешите — я реквизирую этот самовар? — вытянулся связной Николай Радин.
— Что ты сказал, милок? Повтори-ка! — нахмурился комбриг.
— Заберем для себя, товарищ генерал.
— Ты кто такой, Радин?
— Я — боец Красной Армии!
— Стало быть, по-твоему, можно забрать для генерала? Запомни, Радин: Петр Первый так отзывался о своем солдате: «Солдат есть имя общее, знаме-ни-то-е; солдатом называется первый генерал и последний рядовой». А фельдмаршал Александр Васильевич Суворов говорил: «Свой пай съедай, а солдатский солдату отдавай». Понятно? Попробуй забери. Они так тебя проучат, что смотреть на тебя будет неприятно. А я им скажу: «Ай, да молодцы, братцы!»
Все громко засмеялись.
— Я же хотел для раненых в санчасть, — выкручивался связной.
— Где приобрели такое богатство? — спросил генерал, наливая очередную чашку.
— Под Антоновской, во фрицевской землянке, — ответил Олейник.
— Мерзавцы, грабят подчистую. Видать, и чашки-то нашего производства, — возмущенно заметил комбриг.
Теперь в шалаш собралась вся рота. Все с упоением слушали генерала.
— С двенадцати лет вместе с отцом начал работать на лесопилке в Тбилиси, — отхлебывая небольшими глотками горячий чай, продолжал он свой рассказ. — Отец работал рамщиком, а я — его подручным. После революции переехали в Ставрополь, а в марте восемнадцатого года отца призвали в Красную Армию. Он меня взял с собой в отряд, который входил в состав Северо-Кубанского полка. Так началась моя армейская служба. Вскоре за то, что мой отец и я служили в Красной Армии, белогвардейцы повесили мою мать, а без того бедное хозяйство ограбили до последней курицы. В ноябре того же года белогвардейцы убили и отца. Тогда я окончательно решил посвятить свою жизнь Красной Армии.
Воевал я против армии Шкуро под Армавиром и Ставрополем. Участвовал в ликвидации банды в районе Никольск-Уссурийока. Несколько лет служил в Забайкальском военном округе. В тридцать шестом я командовал учебным танковым батальоном. А политруком у меня был Леонид Брежнев. Уважал бойцов, а бойцы — его. Добрая память об этом политруке сохранилась и по сей день. Политрук Брежнев убеждал бойцов о необходимости служить честно не для себя, а для своих товарищей, командиров. Командиры выполняют волю народа, волю партии.
Потом генерал вынул из планшетки темно-синий старенький конверт.
— Вот читайте окружную газету, — и передал конверт комиссару Тарасову.
Тог достал из конверта аккуратно сложенную, уже пожелтевшую и почти истертую газету «На боевом посту» от 6 октября 1936 года. Там корреспондент писал:
«Вот товарищ Брежнев Л. И. — коммунист, сын рабочего, сам рабочий из Днепропетровска. Отличник учебы… С первых дней стал одним из организаторов борьбы за отличные показатели в боевой и политической подготовке. Личным примером вел за собой других товарищей. Будучи стажером командира взвода, добился того, что взвод вторую задачу по стрельбе выполнил на отлично. За год пребывания в армии он получил пять благодарностей и одну денежную премию. В настоящее время тов. Брежнев работает политруком этого же подразделения. Под его руководством исключительно хорошо оформлены казарма и Ленинский уголок».
— Будучи еще юношей, — продолжал свой рассказ комбриг, — я понял, что пока в мире существует капитализм, остается опасность войны, и надо быть готовым к защите Отечества. Нам-то войны не нужны, но вот на нас напали германские фашисты. Они превращают в развалины наши города и села, а советских людей уничтожают или угоняют в Германию, чтобы они там на них гнули спину. Теперь долг каждого из нас — бить захватчиков, истреблять их. Гнев добрых — самый страшный. Гнев Красной Армии есть высшая мера ненависти к захватчикам. Прохожу сегодня мимо танка Василия Зайцева и слышу: «Короткий!», «Осколочным!», «Цель справа!». И вдруг: «Мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы!»
Действительно, прекрасные порывы бывают не только у поэтов. А сколько прекрасного — в душе экипажа! Он готовит себя к новым боям! Товарищ Зайцев — человек самой мирной специальности — агроном с высшим образованием. Спросите у него, какую культуру зерновых и овощных выращивают в этой местности, он так расскажет — заслушаешься. Правда, Василий Михайлович? — повернул голову генерал в сторону младшего лейтенанта Зайцева.
— В северных областях, товарищ генерал, в основном культивируется новый сорт ржи «Вятка». Он морозоустойчив, с коротким вегетативным периодом, а урожайность — до 30 центнеров с гектара. В одном колосе насчитывается до 60 зернышек. Начинают сеять пшеницу «Кубанку», а из овощных сажают картофель «Лорх», который обладает отличными вкусовыми качествами, содержит много крахмала да и хорош в хранении, — начал рассказ Зайцев. — Не видать, товарищ генерал, свинье неба, а гитлеровским захватчикам — советского хлеба!
— Видите, товарищи! Чем он не «профессор хлеба»? — прервал его генерал. Товарищ Зайцев на наших широких просторах выращивал богатые урожаи хлебов. Теперь бывший замнаркома совхозов Карело-Финской республики сел на боевую машину. А воюет так, что заслуживает всяческих похвал. Шутка ли, в боях за Свирь-3 его машина имела девять попаданий, а экипаж продолжал бой. Или вот Василий Ежаков. Молодой лейтенант, а как он сражается! Наши танки продвинулись вперед, а пехота не поднимается. Так Ежаков выскочил из танка, побежал к залегшим бойцам и призвал: «Братцы! Пушки-то наши стреляют! Кто там боится? Чего еще надо вам, ведь наши танки впереди! Поднимайтесь!» И что вы думаете? Пехота поднялась! Где это было, Ежаков?
— Под Свирью, товарищ генерал.
— Мы иногда без привычки-то боимся. Сегодня все слышали слова товарища Сталина, — продолжал комбриг, — «не так страшен черт, как его малюют». Задача танкистов — пробить дорогу нашей пехоте, если ей мешает огонь противника. Вы не уходите от огня, а идите на огонь и давите его всеми средствами. Запомните, что «чем ближе к пушкам противника, тем меньше от них вреда». Чье это высказывание?
— Василия Ивановича Чапаева! — выпалил Гарин.
— Петра Первого, — поправил Олейник.
— Олейник прав, — одобрительно кивнул в сторону командира роты генерал. — Танкист сам ищет цель и сам ее уничтожает. Тут леса и болота да морозы, так что трудно будет. И тут надо действовать, памятуя заветам нашего великого полководца Александра Васильевича Суворова. Он говорил своим солдатам: «Терпи холод, голод и все солдатские нужды. Там, где проходит олень, пройдет и русский солдат, а там, где не пройдет олень…»
— …все равно пройдет русский солдат», товарищ генерал! — краснея, серьезно и четко произнес Ежаков.
— Верно, лейтенант, — одобрительно посмотрел на Ежакова генерал. — Мы так же, не боясь трудностей, будем защищать свою родную землю. Всю свою энергию, нервы, разум берегите для боя. Выиграв один бой, направляйте силы для другого. Ведь бои — прежде всего, столкновение умов, затем уже — оружия. Вот почему надо думать, соображать, если ты хочешь выиграть сражение. Стало быть, сначала надо побороть свое волнение, свой страх, если таковые у вас имеются, а потом уже — врага.
— Товарищ генерал, вас вызывает к телефону «хозяин», — доложил прибежавший лейтенант Урсов.
После ухода генерала танкисты еще долго обменивались мнениями, впечатлениями, оставленными им в столь душевной беседе с комбригом. Вспоминали, как они встречали Октябрьские праздники в мирное время. Было заметно, как каждый мысленно перебирал в памяти пережитое с начала войны. В накуренном шалаше воцарилась тишина лишь к полуночи.
Ноябрь сорок первого года. Обстановка тяжелая. Немецко-фашистские войска рвались к Москве, был блокирован Ленинград. На Тихвин двинулись дивизии армейского корпуса генерала Шмидта и другие пехотные дивизии врага. Этот город рассматривался гитлеровским командованием как стратегический пункт первостепенной важности. Он стоял на магистрали, соединяющей Ленинград со страной. Захват противником города означал усиление опасности Ленинграду. Кроме того, Тихвин был пунктом для дальнейшего продвижения на север, на соединение с финскими частями.
В начале октябрьского наступления ценою колоссальных потерь гитлеровцы прорвали оборону советских войск и 23 октября захватили Будогощь, а 8 ноября — Тихвин.
Чтобы сорвать коварный замысел врага, советское командование перебросило под Тихвин несколько соединений и частей. В ночь на 9 ноября поднятая по тревоге танковая бригада начала форсированным маршем следовать от берегов Свири под Тихвин.
Маршал Советского Союза К. А. Мерецков в своей книге «На службе народу» отмечал, что нашим соединениям предстояло
«атаковать передовые части танковой дивизии противника и отбросить их к Тихвину, после чего, обойдя город с запада, оседлать тыловые коммуникации вражеской тихвинской группировки. Главная роль в выполнении этого удара отводилась 46-й танковой бригаде, имевшей опыт ведения боев в условиях лесисто-болотистой местности…»
Марш совершался в сильную метель, в условиях бездорожья. Особенно трудно было в лесу. Колонна то и дело останавливалась. Следующий в головной походной заставе танковый взвод лейтенанта Василия Ежакова с саперами брался за лопаты, прокладывая дорогу сзади идущим машинам. Вот небольшая речка Мста. Легкие и средние танки по мосту проскочили, а для тяжелых — пришлось искать брод. При помощи местного старожила он был найден. Через усиленные бревнами разобранной бани наскоро сделанные переходы КВ благополучно форсировали речку и продолжали марш.
Следующим водным препятствием была Пинега. Как только головная тридцатьчетверка прошла на противоположный берег, деревянный мост рухнул, и колонна остановилась. Пришлось снова восстанавливать мост.
— Как же ты, Ежаков, умудрился проехать по такому мосту? — спросил подъехавший в этот момент комбриг Копцов.
— Товарищ генерал, за рычагами сидит отличный мастер вождения танка Андрей Денисенко, — не без улыбки доложил Ежаков.
150-километровый марш, пройденный менее чем за сутки, остался позади. Части и подразделения бригады сосредоточились в лесу в районе Каливец — Сарожа и разместились во временно построенных шалашах и оставленных нашими летчиками землянках.
Началась подготовка к боям на новом участке фронта. Уже которые сутки мороз набирает силу. Земля с каждым часом сильнее сковывается железной стужей. Кругом бело, снегу намело порядком. Правда, по-прежнему весело журчат родники.
Обстановка сложилась неясная. Слышны далекие раскаты одиночных выстрелов, кое-где гулко рокочут моторы, изредка над темным лесом взлетают ракеты.
— Сводка — сводкой, донесение — донесением, а лучше послушать, что расскажет живой «цырик» (так комбриг называл вражеских солдат). Поедем к разведчикам, комиссар, — предложил генерал Копцов Литвяку.
На заснеженный пнях, валежнике и ветках хвойных деревьев расселись разведчики. Начальник штаба полка капитан Тезиков вместе с командиром разведроты разбирали проведенную ночную вылазку.
Совсем рядом затормозила бронемашина. Вышли генерал Копцов и комиссар бригады Литвяк. Генерал, раненный в ногу, не мог забираться в танк.
— Как дела, молодцы? Не замерзли? — спросил он.
— Ничего, товарищ генерал. Разведчикам мерзнуть некогда, — выпалил комвзвода, старший сержант Н. Н. Войшвилов.
— Каковы результаты вашего ночного поиска? Почему не докладываете? — сурово спросил генерал.
— Притащили пьяного «языка», а он, не приходя в сознание, на рассвете умер, — доложил Тезиков.
— Вот это новость. Спасибо вам, порадовали вы меня, — комбриг посмотрел на комиссара.
— И ничего не добились от него? — вмешался комиссар.
— Нет. Перед смертью что-то возбужденно бормотал, но разобрать не могли. Сильно было помято у него горло.
— Кто перестарался?
— Я, красноармеец Бикенов, товарищ генерал, — доложил широколицый, черноволосый разведчик.
— Как звать? Какой национальности?
— Сейткерим. Казах.
— Комсомолец?
— С 1938 года.
— Вы, комсомолец Сейткерим Бикенов, испортили дело.
— Виноват, товарищ генерал. Фашист, как дурак, хватался за мой организм, — чуть не плача, пробормотал Бикенов.
Генерал улыбнулся, потом приказал:
— Впредь команду на разведку снаряжать из числа желающих. Верно, Михаил Моисеевич? — комбриг повернул голову в сторону комиссара Литвяка.
— Верно. «Языка» берем, а доставить не можем.
— Товарищ Тезиков, до утра достать другого фрица. Умерший не зря нервничал. Может быть, он хотел рассказать нечто важное? Понятно?
— Понятно, товарищ генерал.
— И старайтесь избегать необдуманных действий.
— Слушаюсь. А скажите, пожалуйста, товарищ генерал, мы тут будем обороняться или наступать? — совсем не по уставу задал вопрос комбригу Войшвилов.
— Будем выполнять все то, что прикажет нам генерал армии К. А. Мерецков. Надо освобождать Тихвин. К утру мне достаньте «языка», — с улыбкой погрозил генерал и уехал.
Группа разведчиков под командованием старшего сержанта Николая Войшвилова кустами подлеска с наступлением темноты пробиралась во вражеское расположение. Когда оказались на поляне, то и дело припадали к земле, замирали: фашисты часто освещали местность ракетами.
— Мороз пробирает. До чего холодно, аж сжимает в комок, — прошептал один из разведчиков.
— К утру завернет еще крепче, — добавил старший. — Надо поторапливаться. Если во время ужина не сработаем, то придется ждать, пока не уснут.
Но идти быстрее не удавалось: приходилось прислушиваться к каждому шороху, а иногда и лежать на снегу, чтобы не обнаружить себя. Вот прошли вдоль обросшего кустарником ручья и оказались метрах в ста от вражеской траншеи. Вдруг в темное небо взвилась и упала почти под носом разведчиков ракета, застрочил пулемет. Пули засвистели над головой.
— Андрей, ты живой? — шепнул Щетинский Макарову.
— А ты что, уже умер?
— Пока нет. Похоже, заметили нас.
— Прекратите, — оборвал их Войшвилов. — Вы что, впервые? Не изучили повадки немцев? Они в такую темень стреляют от страха. Лечат свои нервишки. Смотрите: в сторону кустарника взлетает еще ракета и раздается пулеметная очередь. Так они повторяют два-три раза, а затем со спокойной душой бегут в блиндаж погреться, понятно?
Разведка была проведена на редкость удачно и расчетливо. Оставшегося на время ужина немецкого часового выволокли из блиндажа…
Поздно вечером уставшие и промерзшие разведчики возвратились в часть. Комбриг, ждавший их, похвалил бойцов и обещал всех представить к награде.
Пленный показал, что в хуторе Вехтуй — вражеская оборона. Кругом огневые точки, траншеи. Это — на левом фланге исходных позиций танкового полка. Кроме того, вечером подошел отряд численностью до батальона. Имеются танки, много автомашин. Колонна рано утром будет двигаться дальше на север, вероятно, для соединения с войсками, вышедшими к реке Свирь.
Командир бригады приказал командиру танкового полка и комиссару немедленно организовать засаду, а утром уничтожить вражеское скопление.
Майор Косогорский со старшим политруком Тарасовым приняли решение: танковой группе и стрелковым подразделениям уничтожить врага между хуторами Вехтуй и Плавун. Для чего в лесу, вблизи большой поляны, которую пересекает дорога, соединяющая эти два хутора, организовать засаду из 2 тяжелых, 10 средних и 5 легких танков, чтобы вокруг вражеской колонны образовался огненный мешок. Командовать засадами приказано опытному, всегда спокойному капитану В. Свешникову, а также смелому и находчивому политруку Кузьмину.
К полуночи танки, тщательно замаскированные, стояли в засадах. Экипажи, готовые открыть огонь, сидели каждый на своем месте. Скрытно огневые позиции занимали стрелковые подразделения и минометчики. Подъехали на бронемашине командир полка и комиссар.
— Даже вблизи трудно обнаружить вас, — одобрительно проговорил Тарасов.
Они проверяли готовность к бою. Требовали, чтобы никто не уснул.
— Мороз к утру усилится. Можно уснуть и не проснуться. Кто замерз, пусть побегает вокруг танка, — предупредил командир полка Косогорский.
Прибежал политрук Кузьмин.
— Товарищ старший политрук, танкисты-огнеметчики лейтенанта Олейника выпустили «Боевой листок». Каждый экипаж пишет куплет или эпиграмму, — доложил политрук и передал картонную обложку, где находились два исписанных листа бумаги, несколько чистых и привязанный нитками химический карандаш.
— Ну-ка, почитаем, почитаем, — проговорил комиссар и забрался в бронемашину. — Молодцы, огнеметчики! Куплеты хлесткие. Передайте, Михаил Кузьмич, другим экипажам, пусть читают и пишут сами. Предупредите еще раз, чтобы не спали. Мороз не пожалеет никого.
Вот некоторые запомнившиеся куплеты этого «Боевого листка»:
Пес Гитлер гавкал в микрофон:
«Возьму Москву стремительным ударом!»
Но видят все, что хвастал косой даром,
Лишь в грязь лицом ударил он!
Скоро атака, близка атака!
Силу, танкист, утрой!
Будь беспощаден к фашистским собакам!
В бой! Не робей, мой друг боевой!
Фриц: Я испытываю собачий голод.
Ганс: Голод что! Вот холод — действительно собачий!
Курт: Хоть волком вой от этой собачьей жизни!
Запомни, фюрер:
Русские прусских бивали,
Русские в Берлине бывали!
А пруссаки Москву во сне видали!
11 ноября 1941 года. Только забрезжил рассвет, как в хуторе стали появляться небольшие огоньки.
— Проснулись, гады. Наверное, скоро тронутся, — спокойно проговорил Свешников, поправляя свою шатеновую шевелюру.
Вскоре орудийные залпы танков и минометов прорезали морозное утро. Впереди местность покрылась сплошными разрывами. Загорелись дома, машины, все заволокло дымом. Стали доноситься крики. Заметавшиеся фашисты, многие в нижнем белье, бросились к своим машинам, огневым точкам.
Теперь раздалась команда:
— Вперед! В атаку-у-у!
Тридцатьчетверки, вырываясь из сугробов, разбрасывая маскировку и сверкая огнем, ринулись на врага. Танкисты хорошо видели, как фашисты кидались в объятые огнем дома, наверное, за обмундированием.
— Часть колонны противника с танками следует на Плавун к Погребову, — докладывал вырвавшийся вперед лейтенант Василий Ежаков капитану Свешникову.
Не успел ответить капитан, как в его наушниках раздался сильный треск.
— Ежаков! Ежаков! — вызывал он. Но в микрофоне слышались лишь тяжелые хриплые вздохи.
В этот момент загремели выстрелы на левом фланге. Это вступил в бой взвод тяжелых танков лейтенанта Юрия Погребова.
Сначала Свешникову хотелось проехать к Ежакову, чтобы уточнить, что с ним. Но, подумав, что в той группе находится командир полка и комиссар, радировал Погребову:
— Еду к вам, не прихватите.
Стремительно продвигающийся вперед Т-34 Василия Ежакова от сильного взрыва потерял ход.
— Мина? Должно быть, разбита гусеница? — спокойно, словно ничего не случилось, спросил лейтенант.
— Полетела левая, — гладя ушибленную от удара голову, ответил механик-водитель Денисенко.
— Ничего не поделаешь. Пока не пройдут вперед остальные танки, постреляем с места, — сказал Ежаков и тут же скомандовал: — Осколочным!
Пяти средним танкам фашистов не удалось устоять против двух наших КВ и пробиться дальше. Когда с фланга к дороге вышел танк капитана Свешникова, он с ходу остановил замыкающего. А два вражеских танка уже пылали словно гигантские костры. Это был результат работы экипажей Погребова и Волкова. Первым ринулся на вражескую машину танк политрука Михаила Кузьмина. Его механик-водитель расчетливо ударил лобовой броней — и фашистская машина почти развалилась; потом обрушился на тягач с орудием.
Следующие за своими танками автомашины захватчиков быстро повернули обратно. Однако поехали не через Вехтуй, а повернули немного левее. Они приближались к нашим танкистам-огнеметчикам.
Когда шел бой, лейтенант Иван Олейник со своими огнеметчиками кричал:
— Оставьте нам трошки! Чем нам заняться? Ведь перемерзли!
Ему Свешников отвечал:
— Ты вперед батьки не лезь…
Теперь наступал черед Олейника. Кроме автомашин с прицепами к «спасательной» опушке стекались бежавшие из Вехтуя полураздетые вражеские вояки.
— Хлопцы, фашисты замерзли, надо погреть их трошки, — подшучивал комроты.
Наличие тут танков для врага было совершенно неожиданным. Сначала танкисты пулеметными очередями остановили головную и замыкающую машины. Затем, приблизившись на поражаемое огнем расстояние, лейтенант Олейник скомандовал:
— Первый выстрел без зажигания (не открывая крана «пито»), второй — с зажиганием, огонь!
Сначала горючая смесь без огня разлилась на снег. Затем, через несколько секунд, огненная струя ударила далеко вперед, воспламеняя горючую смесь. Возникло ужасное зрелище: горит снег, пылают автомашины, бегают горящие люди. Белоснежное поле моментально почернело, местами образовались лужи.
— Не знал, що хфашисты такые дурни. Прут прямо на ладонь, — обрадованно заговорил всегда молчаливый механик-водитель Немировский.
— Да, поколошматили мы их тут с самого утра, — добавил Гарин.
Особенно приводили в ужас фашистов удачно расположившиеся на левом фланге экипажи сержантов А. И. Дирябина и Г. Д. Миланича. Они, пропустив колонну, ударили по хвостовым машинам. Тем самым закрыли путь к отступлению и начали уничтожать оказавшихся в западне гитлеровцев.
В это время танки Василия Зайцева, Николая Рублева, Константина Ласмана вместе с танкодесантной ротой лейтенанта А. Д. Санкова расстреливали, давили гусеницами, выбивали фашистов из блиндажей уже в хуторе. Вскоре, устранив повреждение, подошел и Василий Ежаков.
Оборона противника была смята, его колонна уничтожена. Снег потемнел от крови и пороховой гари, покрылся обломками машин и трупами фашистов. Траншеи были набиты замерзшими гитлеровцами. Поэтому пленных оказалось лишь 27 человек.
— Товарищ генерал, по лесу бегают фрицы. Разрешите, мы их переловим, — обратился Санков к командиру бригады.
— Не следует тратить время. Дрались вы тут, лейтенант, на славу. Обещаю награды. А фашистские «цырики» и так долго не продержатся. Быстро покончит с ними трескучий мороз. Вон сколько валяется мерзлых! — показал комбриг на траншеи.
— Товарищ генерал, зато они не имеют право на нас обижаться. Мы всю ночь, не сомкнув глаз, «охраняли» фашистам сон, — вставил комиссар мотострелкового батальона старший политрук Н. А. Борисов.
— Это верно. Полюбуйтесь, на кого они похожи, чучела огородные, — махнул рукой генерал на стоящих в стороне дрожащих и передергивающихся от мороза пленных.
— Вот вам хваленые гитлеровские завоеватели, — вступил в разговор комиссар бригады Литвяк. — Вид у каждого настолько захудалый, что хуже некуда. Мороз-то — не более десяти дней, а они уже страдают от него. Напялили на себя не только мужскую, но и женскую одежду. Вон тот, крайний справа, под свою тоненькую шинель одел старенькую бабью дубленую шубенку, а стоящий рядом — шерстяную портянку намотал на шею.
На следующий день танкистам капитана Олиферко предстояло атаковать населенный пункт Кайвакса. Командовать танками непосредственно в боевых порядках было приказано старшему адъютанту батальона М. Е. Пятикопу. Вызвав к себе командиров рот, он обратился к Олейнику:
— Ты, Иван, из Полтавщины, як я. Давай зробымо нимецьким бисам що зробив Петро Перший пид Полтавой, — и хитро улыбнулся другому командиру роты.
— Буде зроблено, товарищ старший лейтенант, — твердо ответили ротные.
— Извлекаемо корень з фашистов, — произнес вдобавок свое любимое выражение Олейник.
Михаил Пятикоп со своими танками занял исходные позиции на опушке леса западнее Кайваксы, а другая рота — восточнее. Легкие танки Олейника сосредоточились левее роты Ласмана.
Старший лейтенант открыл люк, поднес к глазам бинокль и стал внимательно осматривать местность. Впереди в полутора километрах у горизонта, на небольшой высоте, прижалась к земле Кайвакса. Ветра почти не было. От этого избы в деревне издали казались подвешенными к небу серыми дымными канатами. Кругом — леса, а поле покрыто глубоким снегом. Да, тут простора для маневра маловато. По дороге двигаться нельзя — она наверняка заминирована и прикрывается огнем.
Михаил Евгеньевич полной грудью вдохнул свежий морозный воздух, еще раз оглянулся и только теперь заметил: на полпути справа и слева стоят две большие скирды: «Хороший ориентир на всякий случай», — подумал он и захлопнул люк башни.
Погода меняется, метет вихрастая снежная поземка, обнажая возвышенности. Мороз пробирает до самых костей, густеет смазка в баках.
В 14 часов 30 минут наши танки с десантом пехоты на борту, оставляя за собой снежную бурю, ринулись в атаку, с ходу ведя огонь из пушек и пулеметов. Сливаясь воедино с раскатами пушечных выстрелов, пулеметных очередей и пронзительным свистом вихрастого ветра, прокатилось громкое «Ура-а-а-а!». Это устремились в атаку за танками мотострелковые роты старшего лейтенанта Георгия Чаадаева и лейтенанта Анатолия Хижняка. Впереди, воодушевляя бойцов и командиров, с возгласом «Коммунисты и комсомольцы, впере-е-д!» бежали политрук роты Георгий Зарецкий и секретарь комсомольского бюро мотострелкового батальона младший политрук Василий Шарапа.
До начала боя ни наши разведчики, ни захваченный «язык» не могли установить всю систему обороны гитлеровцев. Многие огневые точки «оживали» лишь с появлением наших танков. Теперь засверкали вспышки и поднимались клубы дыма почти из каждой избы, сарая. Автоматные и пулеметные очереди плели над головой паутину, от которой наши пехотинцы все чаще прижимались к земле.
Смело атаковало врага отделение сержанта Игоря Соколова. Душой бойцов были коммунист с 1928 года Георгий Владимирович Шикин и комсомолец Николай Швайкус.
— Почему прекратил огонь? — крикнул лежащему на снегу Швайкусу Соколов.
— Товарищ сержант, в деревне бегают в тулупах. Должно, наши партизаны!
— Ты что? Посмотри как следует на рогатые каски! Натуральные фрицы, понятно?!
— Пали по ним! — крикнул сосед слева Шикин.
Фашисты сопротивлялись как фанатики. Вначале они ударили по нашему левому флангу, где находились легкие танки Олейника.
— Гриша, осколочным! — послышалась команда Олейника.
С первого же выстрела орудие перевернулось, а оставшийся в живых расчет забежал в избу. Последовали еще выстрелы. После боя в этой избе обнаружили двух убитых и трех раненых фашистов.
На северной окраине деревни показалась тридцатьчетверка с номером «24» на башне. «Это лейтенант Василий Ежаков», — облегченно подумал Олейник.
Да, это был он. Обнаружив фашистский танк, замаскированный в крайней избе, комвзвода и ударил два раза подряд бронебойным по вражеской машине, потом послал вдобавок два осколочных. Танк моментально вспыхнул. Теперь гитлеровцы не могли ни стрелять, ни выскочить из танка. На него рухнуло перекрытие деревянного дома, которое запылало вместе с танком…
Все это наблюдал в перископ старший лейтенант Пятикоп.
— Молодец, Вася! Жми вперед! Встретимся около школы! — передал он по рации.
Ежаков, как и другие командиры машин, продолжал уничтожать одну огневую точку за другой. До населенного пункта оставалось не более трехсот метров, как почти одновременно два удара потрясли танк — заглох мотор, заклинило башню, запахло гарью.
— Горим! — крикнул башенный стрелок Омельченко.
— Ни с места! — приказал Ежаков, чтобы не допустить опрометчивого выхода экипажа наружу. Но убедившись, что орудие наводить на цель нельзя, так как вражеский снаряд напал в ствол орудия и повредил спаренный пулемет, скомандовал:
— Радисту прикрывать огнем пулемета, а остальным выйти из танка и гасить огонь!
Под разрывы мин и свист пуль накинули на мотор лежавший на борту разорванный и исполосованный осколками брезент, затем закидали двигатель снегом. Огонь погас. Оказалось, что пробит левый борт, выведены из строя наружные баки и незначительно поврежден мотор.
Во время спасения танка осколком мины ранило радиста-пулеметчика Слепенка. Только начали перевязку, как перед танкистами вырос «скопинский комсомолец». Так любовно прозвали безгранично смелого санинструктора Ивана Тихоновича Курганова, уроженца села Князево Скопинского района Рязанской области. Ему в ту пору шел двадцать девятый год, но он не желал расставаться с комсомолом.
— Разрешите, помогу, — широко улыбнувшись, спокойно произнес он.
Несмотря на сложную обстановку, Ежаков начал приводить в боеготовность свою машину. Поодаль стояли два наших легких танка, которые были повреждены. Его волновало: где же Пятикоп?
В это время на западной окраине Кайваксы показалась наша тридцатьчетверка. Это был танк Пятикопа. Ворвавшись в деревню и оказавшись один во вражеском стане, он действовал дерзко и смело. Маневрируя между домами, чтобы не подставить борт, огнем из пушки и пулеметов крушил метавшихся в панике по снежной улице фашистов. Вот он в упор ударил из пушки по сараю и тот вспыхнул с находящимся в нем орудием.
Ежаков дважды пытался вступить в связь с Пятикопом, но тот молчал. «Ему сейчас не до меня. Не теряя времени, надо ехать к нему на помощь, хотя бы поработать гусеницами», — решил он.
Но подошедшие замкомполка майор Кузьменко с комиссаром полка старшим политруком Тарасовым остановили его и приказали отъехать в укрытие, чтобы, окончательно не разбить машину.
— Воевать на подбитой машине с неисправным вооружением и плохо работающим мотором — значит обрести себя на верную гибель, — сказал майор Кузьменко.
В это время Михаил Пятикоп огнем и гусеницами продолжал крушить гитлеровцев. Против столь дерзкого танка остервеневшие фашисты повернули несколько противотанковых орудий. От попаданий снарядов и, пулеметных очередей в башне стоял грохот, искрило в глазах. Однако отважный танкист продолжал стрелять. Вот танк сильно тряхнуло, он вспыхнул и, проехав несколько метров, остановился. Механик-водитель, башенный стрелок и радист-пулеметчик погибли. Пятикоп пытался погасить пламя, однако ничего не выходило. Он сел на место механика — мотор не заводился.
Фашистам хотелось захватить советского танкиста живым. Окружив танк, они стали горланить: «Рус, ставайс!» Заскрипел люк башни. Крикнув: «Желающих сдаться нема!», Пятикоп громко запел «Интернационал», одновременно начал бросать в разные стороны гранаты.
Вражеские солдаты истошно загалдели. С десяток из них намертво растянулись на снегу. Пятикоп, воспользовавшись замешательством гитлеровцев, выскочил из горящей машины и с пистолетом в руках залег около гусениц. Фашисты вновь стали приближаться к танку, но их встречал меткий огонь отважного танкиста. Кончились патроны. Теперь Михаил Евгеньевич один вступил в рукопашный бой против 22 вражеских солдат. В этой неравной схватке он пал смертью героя.
Однако атака продолжалась. Танки роты старшего лейтенанта К. Ласмана вместе с мотострелками выбили гитлеровцев из Кайваксы и к исходу дни ворвались в Березовик.
Гитлеровские захватчики в этом бою потеряли убитыми более 120 солдат и офицеров, 6 орудий, минометную батарею, около двух десятков пулеметов. Был подорван склад с боеприпасами, сожжены 4 автомашины и бензовоз. Мужественно дрались танкисты Коверин, Колесник, Семенов, Высоких, Малиновский, Романовский и другие.
По мере продвижения к Тихвину сопротивление гитлеровцев нарастало. 13 ноября танкисты трижды атаковали совхоз «Смычка». Захватчики, неся тяжелые потери, вынуждены были отступить. В бою получили ранения командир мотострелкового батальона старший политрук А. И. Демин, комиссар старший политрук Н. А. Борисов и начальник штаба старший лейтенант И. Г. Баранов. Во время третьей атаки смертью храбрых погибли вновь назначенный комбат старший лейтенант Григорьев и начальник штаба младший лейтенант Волков.
Танковая группа под командованием майора А. Д. Маркова разбила гитлеровцев у деревни Нов. Погорелец. Оставив на поле боя до 200 человек убитыми и потеряв склад с боеприпасами, противник отошел.
Мощными укрепленными пунктами на подступах к Тихвину были также Усть-Шомушка и Горелуха. На рассвете 27 ноября мотострелковый батальон, поддерживаемый восемью танками, атаковал их.
Ворвавшись в Горелуху, танкисты и мотострелки истребили до роты пехоты противника, спалили пять автомашин и четыре танка, захватили ценные документы. Но фашисты успели сжечь дом, в который согнали со всей деревни детей. Однако освободить полностью Горелуху и Усть-Шомушку нам не удалось.
«Надо дождаться разведчиков. Противник, наверное, подтягивает резервы», — подумал комбриг Копцов.
Не страшась ни мороза, ни глубокого снега, умело используя лес и болота, наши разведчики часто пробирались во вражеский тыл. На задание шли с желанием, хотя рисковали своей жизнью больше, чем другие бойцы, а при возвращении испытывали большие перегрузки. На себе приходилось тащить не только «языка», но зачастую и своих раненых, убитых.
— Возвратились? Что, за вас я буду докладывать начальству? — выпалил посыльный генерала первому попавшемуся командиру бронемашины, Василию Артемьеву. Тот кувалдой поправлял створки радиатора.
— Знаем без тебя, что нам делать. А ну, скройся, а то могу задеть.
— Тогда скажи, где ваш командир?
— Парень, чего ты пристал? Без тебя мы умаялись. Чеши вон к костру! — показал рукой Артемьев.
Там около двух закоченелых фрицев хлопотали разведчики. Перемерзшие фашисты не могли ни идти, ни разговаривать. Один, сильно пьяный, тут же скончался. Другой, рослый, располневший мотоциклист, быстро пришел в чувство. Открыв свои безбровые глаза, мелко стуча зубами, он озирался по сторонам.
— Опять помяли горло? — напустился комбриг на разведчиков.
— Товарищ генерал, мы через дорогу перетянули канат, а мотоциклист налетел на него своим горлом — и в сугроб, доложили разведчики.
— Ничего! Допросить сумеем, — сказал генерал.
Пленный показал, что в сорока километрах западнее Усть-Шомушки он на мотоцикле обогнал колонну своих войск.
Генерал Копцов приказал перерезать дорогу и уничтожить вражескую колонну. Для этого под командованием майора Кузьменко был организован разведотряд в составе трех легких танков старшего лейтенанта Ф. З. Семенного, трех средних — лейтенанта В. И. Ежакова, младших лейтенантов В. М. Зайцева, Н. Т. Рублева с десантом и саперами на бортах.
Под прикрытием темноты танкисты по лесным просекам, тропам, а чаще всего напрямик начали продвигаться в неприятельский тыл. Впереди, прокладывая путь, шли средние танки, а за ними — легкие. Майор не стал тратить времени для инструктажа, лишь сказал:
— Требую четкости в действиях. Глаза и уши держать востро!
Перед рассветом танкисты остановились возле опушки леса. Стояла тишина. Лишь изредка были слышны глухие пулеметные очереди.
Майор Кузьменко, сдвинув на затылок танкошлем, достал из кармана гимнастерки танковые часы. Было ровно семь. Потом вытащил из-за пазухи карту. Изучая ее, обратил внимание на валяющиеся пучки хвороста, связанные проволокой.
— Михаил Васильевич! Скажи, пожалуйста, зачем такой хлам понадобилось закручивать металлической проволокой? — спросил Кузьменко у Зайцева.
— В этих местах такими связками хвороста осуществляют дренажирование почвы. Закладывая их в землю, отводят избыток влаги.
— Ну, молодец, Вася! Не зря прозвал тебя наш генерал «профессором хлеба». Теперь внимание, товарищи! — сказал майор, оглядев открытую местность. — Мы находимся вот в этой точке, — ткнул пальцем в карту. — Направо — Усть-Шомушка, налево — Овино, впереди в трехстах метрах — дорога, а за спиной — река Тихвинка. Следите в оба, тут будем ждать «гостей».
Прошли томительные минуты ожидания. Сначала по дороге в тыл врага проскочила санитарная машина. Видимо, везла раненых. Прошло немного времени, и показалось до двух десятков пар огоньков.
— Ну, дают фрицы! С чего это они чешут с зажженными фарами? — удивился Федор Семенной.
— Это нам на руку, — сказал Ежаков. — Они дальше своих фар ничего не видят.
— Ежакову уничтожить головную машину! Рублеву ударить по хвосту! Когда колонна остановится, бейте всех подряд! Требую четкости! Не стрелять, пока не открою огня сам, — негромко скомандовал Кузьменко.
Впереди шла бронемашина, за ней, метрах в ста, тянулась колонна автомашин с прицепленными к ним орудиями. Высунувшийся из люка бронемашины гитлеровец заметил расположенные на опушке леса танки и стал разворачиваться. «Не уйдешь, гадина», — прошептал про себя Ежаков.
Загремели первые выстрелы. Бронемашина врезалась в сугроб и остановилась. Из нее выпрыгнули двое. Со второго выстрела машина вспыхнула. Одного из фрицев пристрелили, а второго, раненного, удалось схватить. Это был унтер-офицер. Он имел при себе секретную радиотаблицу, ключи к ней и руководство по расшифровке.
Вся колонна, за исключением нескольких мотоциклов, которым удалось развернуться и скрыться, была сожжена. С опозданием захлопали оставшиеся орудия. После нескольких выстрелов прекратили свое существование и они.
Этот бой разведчиков был коротким, но напряженным. Танкисты испытали удовлетворение от чувства выполненного долга.
За исключением огнеметчиков, им не пришлось вести огонь — расстояние было большое.
— Зачем вы нас взяли, товарищ майор? — каким-то обиженным тоном проговорил Семенной.
При возвращении настроение поднялось и у него. В сумерках на западной окраине Горелухи, почти на берегу Тихвинки, среди кустарников Семенной заметил продолговатую деревянную постройку с дымящей трубой и огоньком в окошке. Пока размышлял о том, что это может быть, оттуда выскочили два голых человека и быстро бросились обратно.
— Треба им устроить вторую баню, — проговорил Семенной и выпустил горючую смесь в направлении бани. Та вспыхнула словно жаркий костер. Огненные языки охватили моющихся фашистов.
— Вы, Федор Захарович, пожалели бы голых фрицев-то, хотя бы дали возможность им одеться, а то сразу начали опаливать, — рассмеялся Ежаков.
— Поэтому-то и палю, что «жалею» мерзавцев, — ответил Семенной.
Танкисты возвратились в свое расположение без потерь. Карта майора Кузьменко была испещрена разными пометками о противнике.
Выслушав доклад майора, генерал Копцов сказал:
— Благодарю, Николай Николаевич, вы сделали большое дело. — Однако, склонившись над картой, задумался и тихо проговорил: — В боевых порядках противника имеются большие резервы. Надо воспользоваться ими. Создать огневую группу, устроить засады и ударить с тыла по отходящим от Тихвина фашистам, — ткнув пальцем на две точки, показал комбриг майору Шнейдеру.
— Это идея. В образовавшиеся бреши в труднодоступных местах необходимо проникнуть во что бы то ни стало, — согласился начальник штаба.
Майор Шнейдер, вызвав командира разведроты капитана Разумного, командира минометного взвода лейтенанта Котляра и командира огневого взвода лейтенанта Анисимова, поставил задачу. Там же были разведчики и саперы.
Автомашина на прицепе тащила два семидесятишестимиллиметровых орудия и боеприпасы к ним. За ней, погрузив на себя по 20 килограммов груза (три восьмидесятидвухмиллиметровых миномета и 36 мин), следовали минометчики. Кроме того, каждый имел вещмешок, противогаз и карабин. А разведотделение с саперами впереди прокладывали путь. Итак, огневая группа, следуя через лес под прикрытием темноты по бездорожью и глубокому снегу шаг за шагом, к рассвету проникла в стан гитлеровцев на глубину до 4 километров. При движении с тяжелым грузом на плечах декабрьский мороз сначала почти не чувствовался, а когда заняли огневые позиции в засадах и пришлось ждать, холод пронизывал до костей. О костре не могло быть и речи.
Тяжелый бой развернулся на рассвете следующего утра. Послышались автоматные очереди по позициям наших разведчиков и саперов. Это была вражеская разведка. Вскоре появилась колонна, впереди шли четыре легких танка.
Вдруг раздался взрыв — направляющий танк подорвался на установленных нашими саперами минах. Два других были сожжены нашими артиллеристами, а четвертый — скрылся в лесной чаще. Минометчики обрушили огонь на колонну.
Рота гитлеровских пехотинцев развернулась в лесу и стала цепью обходить наши позиции с фланга и тыла. Обстановка исключала использование орудий и минометов.
Вдруг метрах в тридцати перед лейтенантом Федором Котляром из-за толстого ствола дерева показалась голова в большом клетчатом платке. «Откуда появилась тут женщина?» — подумал лейтенант. Поднятый пистолет опустился. Голова исчезла, а высунулось дуло автомата.
— Ах, ты, проклятый фриц! В бабу превратился?! — выругался Котляр и тут же резко выстрелил по нему.
Фашист строчил наугад, не высовывая головы. Тут над ухом раздался выстрел из карабина. Это наводчик чуваш Беляев ударил но врагу. Ему было удобнее. Гитлеровец, заорав, уронил автомат. Теперь Беляев начал строчить из автомата.
Огневая группа наших бойцов смело отразила яростную атаку врага. При этом пять человек были тяжело ранены. Во время ремонта своего миномета получил ранение в плечо сержант Д. И. Журавлев. Боеприпасы были на исходе, а поэтому группе было приказано возвратиться обратно. В пути одно орудие, проломив лед, провалилось в реку Нудакса.
— Боевая задача выполнена полностью, — похвалил участников рейда начальник штаба бригады.
Утро 28 ноября. Морозно. Танкисты совместно со стрелковыми подразделениями атаковали Усть-Шомушку и Горелуху. На КП полка приехал генерал Копцов. Он выглядел уставшим и был не в настроении. Сильно беспокоила раненая нога. О госпитале или санчасти не хотел и слышать.
— Доложите обстановку, — потребовал он от находящегося на КП начальника штаба бригады майора Д. Г. Бацкиаури.
— Атака приостановилась, товарищ генерал. Танки идут, а пехота лежит на снегу. Измучила ее артиллерия, — доложил майор.
— Докладом не удовлетворен. Сами-то там были?
— Мне доложили…
Майор Бацкиаури понял, что надо быть на переднем краю самому и пошел к атакующим танкам. Он приполз к находящемуся в 150 метрах от вражеской пехоты наблюдательному пункту на северной окраине Усть-Шомушки. Один наблюдатель лежал убитый, а другой перевязывал рану себе. Майор, уточнив у него вражеские огневые точки, скомандовал:
— По артиллерийской батарее фашистов огонь!
Через несколько минут на левом фланге прокатилось громкое «Ура-а-а!» Но вдруг кинжальный огонь ударил с фланга. Пехота опять залегла, а танки пошли вперед. Комиссар Тарасов знал, как опасен отрыв пехоты от танков.
— Василий, — сказал он своему связному, — ползя по снегу в колее танка и забросай гранатами этого пулеметчика.
— Товарищ комиссар, убьют же начисто, не подпустят.
— Я буду следить за тобой, прикрывать, если что. Буду рядом. Иди, не бойся. Ты везучий в бою. Знаешь, в прошлую ночь разведчик Бикенов обнаружил дзот и забросал гранатами, при этом уложил пятерых гитлеровцев.
— Круглолицый казах Сейткерим, товарищ комиссар?
— Точно, комсомолец Сейткерим Бикенов.
Боец пополз по глубокому, слепящему белизной снегу и скрылся в танковой колее. Через несколько минут впереди лихорадочно затрещали пулеметы.
«Неужто Вася нарвался?» — подумал Тарасов и поторопился к нему на помощь. Однако перед ним пули подняли бело-бурую пыль. Но в это время впереди раздались два взрыва, пулемет умолк. Пехотинцы закричали «Ура!» и стали догонять танкистов.
Василий, счастливый, стоял и ждал приближающегося комиссара, который обнял и по-отечески поцеловал его. Никто в это время не знал, кроме комиссара, какое важное задание выполнил его связной, не щадя жизни, ради победы над врагом.
Политрук Зарецкий был дважды ранен, но мужественный воин не пожелал покинуть поле боя. От третьего ранения он погиб.
— Друзья, мы потеряли такого человека! Отомстим за него! Вперед, советская комсомолия! — громовым голосом воскликнул комсорг роты, остроносый, всегда настороженный сержант Егор Воробьев. В Горелухе он лично истребил 12 фашистов и гранатой уничтожил расчет станкового пулемета врага.
Горячие призывы комсомольского вожака роты огнем обожгли сердца воинов. Ринулись вперед коммунист Георгий Шикин, комсомольцы Игорь Соколов, Николай Швайкус. Теперь и на правом фланге над снежным полем прокатился боевой клич русской армии: «Ура-а-а-а!»
Ранило Зубнова и Швайкуса. Их вынес с поля боя Шикин. Вражеские пули оборвали жизнь комсорга роты Егора Воробьева. Пробиты орден Красного Знамени и комсомольский билет. Раненый замполитрука Мостяев с трудом прочел вложенную в билет записку Егора Прокопьевича боевым друзьям. Там было написано:
«Любимая Родина! Родная комсомолия! Воевал я старательно, как мог, себя не жалел. Погибаю, любя свой народ, и глубоко убежденный в нашей победе. Думаю, свой долг, как член Ленинского комсомола с 1935 года, выполнил. Ваш Егор Воробьев».
На могиле комсорга секретарь бюро комсомола батальона младший политрук Шарапа сурово сказал:
— Клянемся отомстить за тебя, Егор!
— Клянемся, клянемся, клянемся! — громко повторили комсомольцы второй роты лейтенанта Полищука.
Враг сопротивлялся отчаянно. Майор Бацкиаури в лихорадке боя рискованно поднялся во весь рост на бруствер блиндажа с телефонной трубкой в руке. Наблюдая в бинокль, продолжал корректировать огонь наших артиллерийских батарей. С места можно было видеть взлетевшие на воздух бревна вражеских укреплений. Вскоре фашистский снайпер оборвал жизнь майора Дмитрия Георгиевича Бацкиаури. Все, кто пошел за ним, также были убиты.
— Немедленно выследить и уничтожить сволочь! Кто желает? — спросил генерал Копцов.
— Разрешите мне, товарищ генерал, — отозвался командир взвода Семен Урсов.
Этот молодой лейтенант за пять месяцев войны стал известен всей бригаде как отважный командир. Кроме нашего автомата, он носил финский автомат «Суоми». Чтобы выследить притаившегося снайпера, ему пришлось пролежать на снегу в трескучий мороз битых два часа. Впереди виднелось много черных квадратиков и прямоугольников, похожих на амбразуры. Вдруг метрах в четырехстах, на опушке леса, одна из подозреваемых амбразур засветилась. «Что это значит? Может быть, открыта дверь дота, а снайпер отошел?» — размышлял Урсов. Стоп, опять потемнела амбразура. Стало быть, он подошел и своим телом закрыл ее.
Последовала очередь из «Суоми» — и амбразура сразу засветилась. Затем несколько снарядов подбросили туда и артиллеристы. В результате дот был разрушен до основания.
Танкисты старшего лейтенанта Ласмана и Семенного стремительно продвигались вперед. Действующий на правом фланге танк Василия Ежакова по еле заметной проселочной дороге поднялся на небольшую возвышенность. Не останавливая машину, лейтенант решил в бинокль окинуть местность. Кругом было бело. Впереди полукругом темнел лес. «Неужто немцы отсюда смылись?» — подумал командир. Неожиданно с опушки загремел залп. Ежаков только успел заметить две вспышки и захлопнуть люк, как около танка поднялась снежная буря.
— Денисенко, подай машину назад, — спокойно проговорил Ежаков. Он, чем больше обстановка осложнялась, вел себя спокойнее.
Впереди на снегу остались четыре черных воронки. Снова четыре разрыва раздались возле танка. Потом еще и еще. И вот он уже вышел из поля зрения фашистов. Наши пехотинцы залегли.
— Нарвались на засаду. Что будем делать? — обратился Ежаков к экипажу. Потом, не дождавшись ответа, открыл люк. Слабый ветер дул в сторону противника.
— Омельченко, подожги две дымовые шашки и швырни в одно и то же место! — приказал командир.
Поле заволокло дымом. Тем временам танк повернул влево и, преодолевая глубокий снег, медленно стал продвигаться вперед. Вскоре удалось выйти на небольшую лесную просеку. Пехотинцы в белых халатах пробирались по опушке леса, а остальные — возле танка. Впереди лихорадочно затрещали автоматы и пулеметы.
— Товарищ лейтенант! На опушке два орудия! — доложил подбежавший командир стрелкового взвода Санков.
— Отводи своих назад! — крикнул Ежаков и процедил сквозь зубы: — Теперь-то уж отыграюсь.
Тридцатьчетверка, выдвинувшись вперед, почти в упор открыла огонь сначала по вражеским орудиям, а затем и по пехоте. Противник не успел развернуть орудия. Наши стрелки постарались добить разбежавшихся вражеских артиллеристов.
— Товарищ лейтенант, тут где-то остались еще два фашистских орудия. Как быть? — обратился башенный стрелок Омельченко.
— Искать не будем, — ответил командир.
— Тогда я проеду по лафетам орудий, — послышался голос Денисенко.
— Не смей! Они и так отвоевались, — не отрываясь от прицела, строго проговорил Ежаков. — Вон что-то выползает из леса, — заметил он и тут же скомандовал: — Осколочным!
Вражеский бронетранспортер выползал быстро из леса, но на обочине дороги застрял. Наши танкисты без единого выстрела захватили его, насадили в него раненых пехотинцев и на буксире доставили в расположение батальона. Огневая система гитлеровцев рушилась, живая сила таяла с каждым днем. Не выдержав натиска наших наступающих подразделений, гитлеровцы начали отступать.
— Преследовать противника! — приказал командир полка майор Косогорский лейтенанту Олейнику.
Наши легкие танки ринулись за отступающими гитлеровцами. Впереди, расстреливая огневые средства врага, шли пушечные, а за ними, извергая пламя по разбегающимся фашистам, — огнеметные танки. Вскоре на дороге стали попадаться разбитые или сожженные орудия, прицепленные к тягачам, искореженные автомашины, обгорелые трупы гитлеровских вояк.
Танкисты ворвались в Овино. Впереди шел сам комроты Иван Олейник. Он расстреливал вражеские орудия, ведущие огонь слева. Однако гитлеровцы успели сосредоточить здесь значительные огневые средства. Удар из-за дома справа с близкого расстояния остановил машину Олейника. От прямого попадания в моторное отделение она загорелась.
— Покинуть машину! — послышался голос командира.
Раненный в голову механик-водитель Николай Немировский, пытаясь выскочить, повис в своем люке.
— Гриша, помоги Николаю! — крикнул комроты Гарину.
— Сейчас, товарищ лейтенант! — отозвался тот, который в это время набивал сумки от противогазов патронами для пулемета.
— Дай мне пулемет, а сам тащи Немировского, — приказал лейтенант.
Выполнив приказ, Гарин передал раненого командиру. Но тут выбежавшие из изб фашисты лихорадочно открыли огонь из пулеметов и автоматов. Над головой засвистели пули.
— Ползите быстрее, я прикрою вас! — и Гарин открыл огонь по фашистам.
Взвалив на шину механика-водителя, Олейник медленно пополз по танковой колее в сторону опушки леса.
— Петрусь, заверни махорки. Не хочу умереть, не покуривши, — застонал Немировский.
— Я, Микола, не Петрусь, а командир роты.
— Як живе мамо, сынок? Не болеет? — опять прошептал тот над ухом.
Понял Олейник, что Немировский бредит. «Пусть подымит, может, полегчает ему», — подумал он. Лежа пошарил у себя курево, но папиросы оказались истертыми в порошок. Тогда достал из кармана ватных брюк раненого махорку, свернул самокрутку и засунул ее в рот Немировского. Несмотря на мороз, Олейнику было жарко. Он снял с себя замасленную и почерневшую шубу, прикрыл ею раненого и пополз дальше.
Пальба на поле боя продолжалась. Гарин строчил беспрерывно. Бросил в наседавших фашистов несколько гранат. Вдруг ротному обожгло шею, а лицо залило кровью. Подумав, что чиркнула нуля, Олейник на мгновение остановился. Но тут же, сказав «Нехай тече» и проведя замасленным танкошлемом по лицу, пополз дальше.
— Микола, ты жив? — спросил ротный.
Механик-водитель молчал. «Видно, не слышу из-за пулеметной трескотни», — подумал Олейник. Голову Немировского пробила вторая пуля. Выпавшая изо рта самокрутка обожгла шею лейтенанта. Это было уже на опушке леса.
Наши стрелковые подразделения закрепились на занятом рубеже.
29 ноября. Еле пробивающееся через облака солнце еще не скоро перевалит за полдень. К выкрашенному в белый цвет тяжелому танку командира роты прибежал посыльный.
— Лейтенанта Карташова и политрука Кузьмина — к командиру бригады! — крикнул он.
В штабной машине за продолговатым столом сидел командир бригады генерал Копцов. Он внимательно изучал лежавшую на столе карту и что-то помечал на ней карандашам. В широкой консервной банке дымила его трубка с длинным чубуком. В углу стояли костыли. Левая раненая нога была одета в большой чулок. На противоположной стороне стола сидел командир полка майор Н. Г. Косогорский. Тут же были комиссар бригады старший батальонный комиссар Литвяк, комиссар полка Тарасов и другие штабные офицеры.
— Как состояние машин, самочувствие экипажей? — строго, не отрываясь от карты, спросил комбриг.
Командир и политрук доложили, что рота к выполнению боевых задач готова.
— Ну, добро. Теперь смотрите на карту.
Командир полка подробно объяснил сложившуюся обстановку и задачу.
— Вот лесной кордон Спасский, — показал он на небольшой населенный пункт. — Противник метрах в 500—600 от кордона на небольших высотах создал опорный пункт с большим количеством противотанковых орудий. Проходы на танкодоступных местах минированы. Вашим тяжелым танкам предстоит по сделанным саперами проходам прорваться в населенный пункт, вызвать на себя огонь вражеской батареи и пулеметных точек — тем самым раскрыть систему обороны врага. За вами в атаку пойдут с десантом на бортах тридцатьчетверки.
— Задача ясна? — подняв голову от карты, спросил комбриг и, взяв трубку, стал постукивать ею по столу.
— Ясна, выполним с честью, — ответили командир роты и политрук.
— Товарищ генерал, разрешите выполнять задание вместе с ротой, — обратился старший политрук Тарасов.
Генерал подумал немного и произнес:
— Третьего дня товарищ Косогорский в боевых порядках вручал танкистам партийные билеты. При возвращении с передовой фашисты окружили его и потребовали отдать шубу для своего генерала. Товарищ Тарасов атакует врага и освобождает отстреливающегося из снарядной воронки командира полка. А вчера комиссар танкового полка Тарасов водил в атаку стрелковые подразделения. Что?! Было некому? — сурово спросил генерал.
— Так получилось.
— А как получилась у Бацкиаури? Под носом противника корректировал огонь артиллерии! Теперь придется хоронить.
— Не разрешаю, справятся без вас. Не позволю опрометчиво подвергать себя опасности! — решительно ответил комбриг, что даже трубка затряслась во рту.
— Ты, Михаил Кузьмич, поговори с народом, — предложил тогда Тарасов.
— Понятно, товарищ комиссар, — ответил Кузьмин, и они ушли.
Через несколько минут политрук уже разговаривал с коммунистами, комсомольцами и расчетами экипажей.
Итак, тяжелые машины, кивая стволами пушек, устремились в сторону врага. Фашисты не замедлили открыть ураганный огонь. Но наши танки настойчиво продвигались вперед. Пехота захватчиков — в смятении и панике. Офицеры пытаются остановить своих солдат, бросающих позиции. Советские танкисты пулеметным огнем косят бегущих фашистов.
— На правом фланге — закопанные танки! — доложил лейтенант Юрий Погребов и тотчас же сам обстрелял их.
Гитлеровские машины были сожжены.
— Разбита ходовая, — вскоре послышался голос младшего лейтенанта Дмитрия Волкова.
— Прикройте огнем с места продвижение остальных, а затем — ремонтироваться! — приказал по рации комроты.
Несмотря на тридцатиградусный мороз в машине душно от интенсивной стрельбы. Соленый пот жжет лицо, заливает глаза.
— Миша, бронеколпаки-то снарядами не возьмешь! — крикнул Карташов политруку.
— Давить их! — предложил Кузьмин.
Танк раздавил два колпака. Увлеченный боем КВ политрука Михаила Кузьмина оторвался от остальных и потерял с ними зрительную связь.
— Нет, не передавить всех головорезов, — беспрерывно ведя огонь, зло выругался комроты.
— А стараться надо, — только и успел вставить политрук. Из глаз посыпался сноп искр, застучало в голове и загудело в ушах. Нанесен сильный удар по танку, и он остановился. На несколько секунд в машине воцарилась тишина. Приложив руку к голове (она ударилась обо что-то), политрук крикнул:
— Братцы, живы?
Ответа не последовало. Бездыханное тело командира роты Якова Карташова медленно сползало на боеукладку, а другие расчеты были оглушены. Политрук Михаил Кузьмин прижался к окуляру прицела.
— Мы еще повоюем! Вперед! — произнес механик-водитель, и машина ринулась на врага.
— Справа сарай, жми на него! — послышался суровый голос политрука.
Отпрянувшие от сарая немецкие автоматчики угодили под свинцовую струю танкового пулемета. Кузьмин долго вел огонь из пушки и пулемета. Даже после второго попадания, когда все товарищи погибли, он не прекращал огня и то и дело повторят: «Мы еще повоюем!»
Третья пробоина — в борт и топливный бак. КВ горел. Нельзя и некому было спасти его. Задыхаясь от дыма, обожженный танкист думал не о смерти, а о том, как бы больше уничтожить фашистов. Переключив рацию на себя, политрук передал:
— Веду огонь, все убиты, танк горит…
Через несколько минут в наушниках послышался его хриплый голос: — «Это есть наш последний и решительный бой…»
Услышав голос политрука, к нему на помощь устремился лейтенант Юрий Погребов. Но не доехал — его машина подорвалась на фугасе. По неподвижному танку гитлеровцы стали бить из орудий, и КВ вспыхнул. Однако экипажу удалось погасить огонь и спасти танк.
Фашисты из лесного кордона были выбиты. Боевая машина политрука Михаила Кузьмича Кузьмина, вся черная, истыканная десятками снарядов, гордо стояла с высоко поднятой пушкой.
Увидев наших, молча подошли к танку двое: старик в изорванной черной шубенке, шапке с оторванным ухом и старуха в старой ватной стеганке и шали. На их исхудалых, землистых, черных лицах светилась радость.
— Ребята бились дерзко. Из танка сыпались искры от ударов снарядов, а он усе идет вперед. Фашисты, окаянные, подожгли его, а они усе палят из пушки. Потом, как гром, услышали «Интернационал». Не удержались мы со старухой, заплакали, — рассказывал старик. Потом попросил закурить.
— Вы-то где живете? — спросил старший политрук Тарасов.
— Мы-то? Вона, в погребе, — показала старуха на полуразваленную крышу. — Избу, окаянные, сожгли. Все ограбили, из живности остались лишь собака и кошка. Ничего не оставили из теплых вещей…
Танк политрука капитан И. А. Лаврененков и воентехник А. П. Алпатов эвакуировали, а геройски погибших товарищей похоронили.
Днем 1 декабря 1941 года к танкистам приехал командующий армией генерал армии К. А. Мерецков. В бекеше, настроение бодрое. Не удалось ему побывать во всех батальонах — помешали «юнкерсы».
— Сражаются ваши танкисты с мотострелками, Николай Григорьевич, отчаянно, — похвалил командарм.
Командир танкового полка майор Косогорский у генерала армии К. А. Мерецкова пользовался особым авторитетом. Они, как советские добровольцы, вместе участвовали в войне испанского народа против фашизма. За боевые подвиги майор был награжден орденом Красного Знамени.
— Особую похвалу заслужили вы за разгром вражеской колонны. Не представляете, что вы натворили?! Лишили Тихвинский гарнизон гитлеровцев подкрепления. Там теперь поднялась паника. Спасибо вам за это, товарищи танкисты! — благодарил генерал армии. Затем он обнял майора Косогорского и комиссара полка Тарасова. — Теперь надо совместно с подразделениями стрелковой дивизии нанести удар по противнику с запада от города на Лазаревичи и далее, чтобы ворваться в Тихвин с юго-запада. Думаю, и эта задача будет выполнена вами, товарищи танкисты, — сказал командарм и уехал.
Перед сумерками танки заняли исходные позиции на берегу Тихвинки, а с наступлением темноты началась переправа. Было тихо и спокойно. Далеко впереди поднимались осветительные ракеты и раздавались звуки одиночных выстрелов.
— Николай Николаевич, неужели противник проморгает нас? — проговорил комиссар Тарасов.
— Быть не может. Это даже неинтересно, — поправляя повязку на раненой правой руке, улыбнулся замкомполка майор Кузьменко. Он еще 3 ноября был ранен. В санчасть обратился лишь для перевязки. Теперь он тут был старшим.
— А тебя, Александр Александрович, попрошу на тот берег. Будешь принимать и направлять танки к местам их сосредоточения. Предупредишь, чтобы остерегались мороза, вон как жмет, и чтобы замаскировали следы.
— Я тоже думаю, одному надо быть там, — ответил комиссар и повел первый легкий танк по льду. За ним пошли второй, третий. Переправилась вся рота старшего лейтенанта Семенного. Двинулись тридцатьчетверки лейтенанта Ласмана. Но тут на льду одновременно загремели разрывы нескольких снарядов и мин, от которых поднялись смешанные со снегом фонтаны земли.
— Огонь не прицельный, переправу продолжать, — приказал подъехавший на бронемашине генерал Копцов.
Майор Кузьменко, не обращая внимания на обстрел, продолжал направлять к переправе танк за танком. Подошел к спуску взвод лейтенанта Ежакова. В этот момент неподалеку от его машины грохнул снаряд. Высунувшийся из башни лейтенант успел заметить, как майора отбросило в сугроб. Он выпрыгнул из танка.
— Товарищ майор, что с вами?
— Ничего особенного, лейтенант. Выполняйте приказ, — запинаясь, сквозь зубы процедил майор.
— Товарищ майор, разрешите, перевяжу вас?
— Выполняйте приказ, — опять послышался дрожащий голос.
Что же делать? Приказ есть приказ.
— Санитары! Сюда! — крикнул он и, увидев, что к майору бегут командир полка Косогорский и два бойца с санитарными сумками, побежал к своему танку.
За каких-нибудь полчаса лед стал темным от воронок. Чтобы танки не угодили в них, командиры бежали впереди своих машин.
— Вы почему опоздали? — спросил у Ежакова комиссар Тарасов.
— Товарищ комиссар, ранило майора Кузьменко, — доложил лейтенант.
Огорченный Тарасов стоял молча. К нему подошел комиссар танкового батальона, похожий на былинного богатыря с добрыми глазами, старший политрук Г. М. Бударин.
— Товарищ комиссар, командир полка просил вас заменить майора Кузьменко. За вас тут буду я, — басистым голосом доложил он.
Старший политрук Тарасов со своим связным побежал на противоположный берег Тихвинки.
— Будьте осторожны, сильно бьет! — крикнул им вслед Бударин.
Майор Кузьменко, пролежав в санчасти два дня, встал в строй.
Атаку Лазаревичей было решено начать с рассветам следующего дня. А пока младшему лейтенанту Василию Зайцеву командир полка приказал выяснить огневые точки и силы противника в этом населенном пункте.
Время — за полночь. Однако на фоне белого снега видимость неплохая. Зайцев со своим экипажем и четырьмя бойцами на борту тронулся в разведку.
Пройден Стар. Погорелец. Теперь до окраины Лазаревичей надо пробираться лесом. Командир взвода Ежаков предупредил, что менее опасно следовать по лесной тропе, нежели просеками. Гитлеровцы, как правило, минируют в основном их. Командир ехал, высунув голову из люка башни, то и дело раздвигая колючие и мохнатые ветки елей. В лесу было тихо. Боевая машина скрытно и медленно продвигалась словно под огромной крышей. Остановились в глубине леса. Зайцев с двумя бойцами вышли к опушке, залегли и стали наблюдать за находящейся на небольшой возвышенности деревней.
— Товарищ лейтенант, не видать тут ни одного фрица. Они или дали тягу, или дрыхнут без задних ног, — тихо проговорил рядом лежащий боец.
— Погоди, не спеши. Надо иметь терпение. Время и погода для разведки подходящие. Ночью фашисты дрыхнут после дневного разбоя. И брать хорошо их под утро, — проговорил Зайцев и тут же добавил свои любимые строки:
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы.
Взлетевшая в темное небо ракета осветила лес, поле, деревню, и с двух сторон послышались длинные очереди автоматов. Зайцев отчетливо увидел справа и слева удобно расположенные два бугра. «Наверное, доты. Впрочем, надо подождать еще ракету», — подумал командир танка. Через некоторое время послышался далекий шум моторов. Вот взвилась очередная ракета, и отчетливо вырисовывались ближние огневые точки, стрелковые ячейки, откуда фашисты то и дело бегали в ближайшие избы, очевидно, греться. Набросав схему вражеской обороны, экипаж Зайцева перед рассветом по своим же следам возвратился в расположение части.
Раннее морозное утро. Танкисты приготовились к атаке на Лазаревичи.
— Николай Григорьевич, надо бы поговорить с коммунистами, — обратился комиссар к командиру полка.
— Сколько потребуется времени? А то погода-то летная, — задрав голову к небу, произнес Косогорский.
— Минут пятнадцать, не более.
— Не возражаю. Только сразу же после завтрака, — согласился командир.
Комиссар Тарасов, собрав под раскидистой елью коммунистов, как всегда, предельно лаконично сказал:
— Впереди Тихвин. Прошу по-прежнему высоко нести звание коммуниста-ленивца.
Вручая лейтенантам Н. Т. Рублеву, С. А. Маркину, сержанту А. Н. Денисенко партийные билеты, поздравил их и пожелал удач в предстоящем бою. Короткими были и ответы молодых коммунистов: «С честью оправдаем звание члена Ленинской партии». Затем парторг полка старший политрук П. В. Давыдов зачитал заявление младшего лейтенанта В. М. Зайцева: «Прошу принять меня кандидатом в члены партии…» Тут же уставший после ночного поиска стоял сам Зайцев.
— Знаем мы Василия Михайловича. Командир отчаянный, — крикнул один из коммунистов.
Но тут раздалась команда:
— Возду-у-у-ух! Возду-у-у-ух!
— По местам, товарищи коммунисты! — скомандовал комиссар и сам побежал. Над головами загудели, закружились «юнкерсы». От разрывов бомб лес загудел, застонал. Вблизи от своего танка комиссар упал. Потом взрывная волна отбросила его к дереву. Оказавшись на спине, комиссар увидел удаляющиеся самолеты.
— Сколько насчитал, комиссар? На, одень, а то простудишь раненую голову, — подал ему слетевший с головы танкошлем подошедший Косогорский. Он видел, как кинула Тарасова взрывная волна.
— Штук десять. Фу, начисто отбило дыхание, — схватившись рукой за окровавленную голову, проговорил Тарасов. Он еще не знал, что осколок прочертил спину и задел валенок. Комиссара повели в санчасть на перевязку.
Под шум бомбежки лейтенант Ежаков первым повел свой взвод в атаку на Лазаревичи.
— На северо- и юго-западной окраинах — артиллерийские точки, — предупредил всех Зайцев.
Действительно, гитлеровцы, выкатив противотанковые орудия, три раза пытались ударить прямой наводкой по мчавшимся вперед машинам. Но от меткого огня танкистов их расчеты простились с жизнью, сумев сделать свои последние выстрелы.
— Теперь действуйте самостоятельно. Уничтожайте вражескую технику. А мне приказано выйти к сараю. Рублев пусть перережет железную дорогу Тихвин — Волхов, — распорядился по рации Ежаков и направил свою машину на северную окраину деревни. Там уже стоял наскочивший на мину танк лейтенанта Корлякова. Командир, тяжело раненный, вскоре скончался.
По снежной улице мчалась тридцатьчетверка Василия Зайцева. Несколько фашистских солдат, подняв руки, с искаженными от ужаса лицами бежали к нему, а остальные бросились в огороды, блиндажи. Он бил по блиндажам прямой наводкой.
— «Береза»! Я — «Дуб»! Я — «Дуб»! Молодец, Вася! Ко мне вкатываются беженцы из твоего «гарнизона». Я их не обижаю, укладываю, — послышался голос Ежакова.
— Мерзавцы засели в домах, банях, овинах и огнем застопорили нашу пехоту, еду к ней, — доложил Зайцев своему взводному.
Бой продолжался. Когда Зайцев вторично понесся по улицам, туда уже вошла наша пехота. Теперь гитлеровцы бежали без оглядки, стремясь по льду перебраться на другую сторону реки. Многие нашли здесь свою смерть.
— Товарищ командир, вон в избушку с палисадником забежали фашисты, — доложил радист-пулеметчик Андрей Ращупкин. Его пулемет ни на минуту не прекращал огня.
— Кузьмич! «В гости» к фрицам! — скомандовал Зайцев механику-водителю Ивану Кривоусу.
Водитель развернул танк и направил его на дом. Пробив станы, стальная громадина раздавила вражеских солдат, проскочила дом и понеслась к реке. Там, с противоположного берега, вели огонь несколько пулеметов. Зайцев заставил навсегда замолчать их. Он уже разворачивал машину, чтобы ехать дальше, как вдруг с правого фланга ударило орудие. Тридцатьчетверка вздрогнула и остановилась. Вдали показались бегущие фашисты.
— Всем покинуть машину! Укрыться в окопах! — скомандовал Зайцев.
Механик-водитель Кривоус и башенный стрелок Овчинников, выскочив, залегли в нескольких метрах ют горящего танка.
— Где же командир и радист? Почему задерживаются? — забеспокоился Овчинников.
В это время Василий Зайцев и радист-пулеметчик Андрей Ращупкин, почти ослепшие от едкого дыма, закрыли руками и тряпками лица от языков пламени, ловили в прицел подбегающих к машине фашистов. Уверенные в полной безопасности, те не маскировались.
Вызвал по рации Ежаков, но в ответ лишь услышал сердитый голос Зайцева:
— Врешь, не возьмешь!
Поняв, что случилось что-то неладное, командир взвода устремился в Лазаревичи.
Гитлеровцы окружили подбитый танк и с любопытством глазели, как он горит. Кривоус и Овчинников, раненные, лежали в траншее.
— Получайте, гады! — выдавил сквозь зубы Зайцев, почти потерявший сознание от едкого, удушливого дыма, и нажал крючок спускового механизма танкового пулемета. Опять загремели выстрелы. Гитлеровцы в ужасе шарахнулись в сторону.
В самую последнюю минуту Ращупкин радировал командиру полка:
— Горим, но огня не прекращаем. — Затем в микрофоне послышалось хриплое пение «Интернационала»…
Первым на помощь к горящей машине на своей избитой вражескими снарядами тридцатьчетверке подъехал Василий Ежаков. Героически сражавшиеся младший лейтенант В. М. Зайцев и сержант А. И. Ращупкин уже были мертвыми…
— Прощай, Вася! Любил ты нашу землю, растил хлеб. За нее ты отдал свою жизнь. Прощай, бывший студент Андрей! Вышел бы из тебя хороший инженер, — тихо проговорил лейтенант Ежаков, и глаза его повлажнели.
Танкисты. — лейтенанты К. Г. Ласман, И. С. Павленко, младшие лейтенанты М. Т. Рублев и С. С. Нестеров — окончательно очистили Лазаревичи от гитлеровцев.
На следующий день группа танков под командованием майора А. Д. Макарова вышла на Волховское шоссе. В 4.00 9 декабря танки бригады совместно с другими частями полностью освободили город Тихвин. В бою на подступах к нему был сражен вражеской пулей шедший впереди наступающей роты секретарь комсомольского бюро мотострелкового батальона младший политрук Василий Фомич Шарапа.
После небольшого отдыха в батальонах прошли митинги, на которых был зачитан приказ по бригаде, посвященный освобождению Тихвина. В нем говорилось: «…за месяц продолжавшихся боев за город уничтожено большое количество живой силы и техники немецких захватчиков…». Воевать на тяжелых и средних танках в лесисто-болотистой местности в осенне-зимнюю погоду было нелегко. Несмотря на исключительно тяжелые условия личный состав бригады сражался мужественно, стойко, проявляя беспредельную преданность Родине и массовый героизм. За это комбриг всему личному составу объявил благодарность. Многие отличившиеся в боях бойцы и командиры представлены к награде… Приказано в течение дня приводить в порядок боевую матчасть, затем начать преследование отступающих на запад немецких захватчиков.
Танки бригады 11 декабря подошли к поселку Черенцово. Погода еще с вечера испортилась. Сначала повалил большими хлопьями снег, а к полуночи по-настоящему разыгралась вьюга.
Глубокой ночью на КП полка приехал комбриг Копцов. Кроме водителя вместе с ним был молодой старший лейтенант Семен Урсов. Комбриг любил слушать донесения из уст непосредственных участников боев. Часто беседовал с расчетами танковых экипажей.
— Вроде кто-то разговаривает? — внимательно прислушиваясь, обратился комбриг к командиру полка Косогорскому.
— Впереди на опушке леса занимают оборону наши стрелковые подразделения. С вечера было слышно еще отчетливее. Теперь гасит пурга, — доложил командир полка комбригу.
Видя, что генерал в такую пургу собирается побывать непосредственно в подразделениях, Косогорский начал было докладывать о расположении танков.
— Не докладывайте, мы с комиссаром Тарасовым лучше посмотрим сами. А комбат покажет нам их. Так, Андрей Данилович? — Копцов повернул голову в сторону майора Маркова, который явился докладывать обстановку.
— Разумеется, Василий Алексеевич! — ответил комбат. Они на реке Халхин-Гол вместе воевали против японских самураев и друг друга всегда величали по имени, отчеству.
Танки были сосредоточены в лесу в 400—500 метрах позади нашей пехоты.
— Чья машина? — показал генерал на крайний Т-26.
— Старшего лейтенанта Олейника! — послышался голос выросшего перед генералом командира роты. Он издалека распознал приближающихся и побежал навстречу комбригу.
— Сектор обстрела, маршрут выхода в атаку намечены?
Командир роты доложил и это.
— Почему дежуришь ты сам?
— Товарищ генерал, отдыхать-то всем хочется одинаково.
— Это верно. Где, в машине?
— Нет. Поскольку противник ведет лишь редкий беспокоящий огонь далеко в тыл, то я разрешил им расположиться около танка, — доложил комбат.
— Правильно. Но не вижу, где же спят?
— Вон, — показал Марков на небольшой белый бугорок на противоположной от противника стороне танка.
Бойцы натаскали веток, постелили брезент и им же укрылись. Теперь на них навалило снегу. Комбриг поднял край брезента. Оттуда обдало теплым паром.
— Настоящая баня, — прошептал он.
— Закройте дверь! — послышался чей-то грозный голос из-под брезента.
— Ну что ж, Николай Григорьевич, по части расположения и охраны замечаний не имею. Танковые следы, думаю, до утра пурга сравняет. Проверяйте почаще дежурных: уставшие могут уснуть. А завтра, разумеется, — в бой, — сказал генерал командиру полка по возвращении на КП и уехал.
На обратном пути надо было преодолеть небольшую речку. Гитлеровцы успели артснарядом разрушить мост. А водитель в такую метель не мог это заметить — и машина провалилась. Пришлась немало потрудиться, чтобы ее вытащить. К тому же комбригу слегка поранило голову осколком снаряда. Это было его третье ранение под Тихвином.
Наутро погода начала восстанавливаться. Сначала еще низко висели черные тучи. Казалось, что их держат вершины леса. А часам к десяти они стали рассеиваться, и сквозь них проглянуло солнце. Командование полка находилось уже в подразделениях.
— Летят «стервятники» попрощаться с Тихвином, — усмехнулся комиссар Тарасов, услышав нарастающий гул вражеских самолетов.
— Нет, Александр Александрович, похоже, кружатся над нами. Следов-то от танков нет — замело. Вот и ломают голову, — с улыбкой заметил майор Кузьменко.
На самом деле, заснеженные поля, леса и выкрашенные в белый цвет танки слились в один цвет. Не обнаружив танков, вражеские самолеты улетели. Через несколько минут от содрогания земли стали сыпаться с веток серебристые снежинки. Это где-то в нашем тылу освободились от груза «юнкерсы».
«Пора начать атаку», — подумал командир полка и скомандовал по рации:
— По машин-а-а-ам! Завод-и-и-и!
Танки, поднимая снежную бурю, с десантом на бортах устремились в бой. До опушки леса их провожал майор Кузьменко. На переднем танке ехал комиссар батальона Бударин.
— Герман Матвеевич, я тебя догоню! — крикнул вслед ему Кузьменко. Комиссар в ответ помахал рукой.
Старший политрук Бударин был безупречным политработником и командиром. Своим кругозором, внешним видом, кипучей энергией и деловитостью он внушал всем доверие. Как-то, понаблюдав за взаимоотношениями комбата Макарова с комиссаром Будариным, Тарасов сказал:
— Приятно смотреть, когда дружат сильные люди.
Даже комбриг генерал Копцов не мог разговаривать с Будариным без улыбки. «Гордость русского народа», — отзывался он о нем.
За комиссаром двинулись старшие лейтенанты Олейник, Семенной, Ежаков, лейтенанты Рублев, Богомолов, Дьяченко.
— Во избежание потерь от авиации противника — атаковать развернутым строем, — радировал майор Косогорский.
Предвидение командира полка подтвердилось незамедлительно. Как только началась атака, с тыла из-за леса появились самолеты. Фашисты опоздали — наши танки уже развернулись и, ведя за собой стрелковые подразделения, продвигались вперед. Когда начинали рваться бомбы, машины останавливались, а пехотинцы, опасаясь от осколков, быстро забирались под танки.
Налет кончился, ни один танк не пострадал. Тяжело ранило вышедшего наружу из укрытия мотострелков комбата майора А. Д. Маркова. Теперь батальон повел в бой комиссар Бударин.
Поселок Черенцово освобожден. Гитлеровцы поспешно отступили. А наша танковая колонна двинулась вперед. К головной машине остановившейся в лесу колонны подошли генерал Копцов и комиссар Литвяк. Вызвав командиров подразделений, они предупредили, что активно действует авиация противника и марш придется совершать в вечернее и ночное время. Поэтому надо быть предельно внимательными, чтобы не просмотреть минированные участки.
Только прозвучала команда «По машинам!» и тронулся направляющий танк, как лес потряс сильный взрыв. Всех, окружавших комбрига, разбросало взрывной волной, а его молодой и смелый ординарец Николай Федорович Радин погиб.
К трем часам ночи танковая колонна вплотную подошла к поселку Валя. Всем хотелось отдохнуть в теплой избе, однако майор Косогорский приказал:
— Танкам и экипажам — сосредоточиться в лесу. — Он не хотел подвергать риску людей и технику, зная, что возможен налет на поселок вражеской авиации.
Не гас тусклый огонек в натопленной избе, где расположилось командование полка. Ждали возвращения начальника инженерной службы бригады старшего лейтенанта Л. А. Громыко. А пока майор Косогорский рассказывал, как сражались наши добровольцы-танкисты в республиканской Испании. Особенно подробно вспоминал о тяжелых боях на реке Хараме, под Гвадалахарой. Рассказывал о «Петровиче» — генерале армии К. А. Мерецкове, с которым сражались вместе, о встрече с Долорес Ибаррури…
— Прошло ровно пять лет со времени кровопролитных боев за Испанскую республику, а все свежо в памяти, — тяжело вздохнув, сказал командир полка.
Его рассказ слушали с большим вниманием. Перелистывая заявления бойцов и командиров с просьбой о приеме в партию, одновременно слушал и комиссар Тарасов.
— Завтра, то есть теперь уже сегодня, придется разобрать еще 24 заявления, Николай Григорьевич, — проговорил комиссар, когда кончил командир полка.
Не успели выслушать доклад возвратившегося из разведки Громыко, как постучал в завешенное плащ-палаткой окно часовой.
— Товарищ комиссар, самолеты! — громко произнес он.
— Возду-у-ух! Возду-у-ух! — пронеслось по поселку.
Еще через несколько секунд десятки фонариков (осветительные ракеты на парашютиках) и загоревшиеся деревянные постройки осветили поселок. Теперь со страшной силой стали рваться бомбы, стоял сплошной гул. Косогорский побежал в лес к танкам. Выбежали майор Кузьменко и его связной. Вот с треском разорвалась бомба как раз напротив избы. Посыпались стекла, осколок расколол чугунный горшок, и какое-то пустое ведро со звоном влетело в избу.
Комиссар Тарасов, поспешно рассовав по карманам разложенные на столе документы и приготовленные для вручения партийные билеты, выскочил во двор. Перепрыгнув через лежащего у крыльца убитого часового (оторвало голову) и сделав несколько прыжков, комиссар упал около калитки. Почувствовав, что по лицу течет что-то горячее и задергались щеки, он провел рукой по лицу.
Корниенко молча начал тащить комиссара к сараю.
— Ну, что тебе, Миша? — строго спросил Тарасов.
— Дайте перевяжу, у вас ведь кровь…
— Пустяки. Осколки срикошетили. Ты лучше разыщи Кузьменко!
Корниенко бросился в калитку, но там встретился со связным Кузьменко.
— Ранило майора, Миша! Помоги! — в ужасе крикнул тот.
Майор, истекая кровью, лежал в сугробе около забора. Через несколько минут его затащили во двор.
— Куда вы его? — спросил Тарасов.
— В огороде — колодец, — последовал ответ.
— Вы что, сдурели?
— Он неглубокий, засохший.
Оказывается, Корниенко заранее прикинул, где можно прятаться в случае чего.
Кузьменко, еле шевеля губами, то и дело просил пить. Потом раздраженно произнес:
— По Дерибасовской-то гуляют гитлеровцы!
— Воды — ни в коем случае, потрите ему губы снегом и только. Видите, он бредит, вспомнил родной город Одессу и его главную улицу, — прошептал комиссар.
Увидев окровавленного Тарасова и его разорванную шубу, командир полка предложил ему отправиться вместе с Кузьменко в госпиталь.
— Ранение легкое, под глазом. А голову, обе ноги полечат наши медики, — сказал комиссар. Очень серьезным оказалось ранение Кузьменко.
— Осколок затолкал в живот майора кусок шубы. В его печени полно шерсти, вряд ли протянет до утра, — тревожно сказали суровую правду комиссару военные врачи Н. А. Рыжов и Н. П. Назаров. — Если б не мороз (40 градусов!), наверняка истек бы кровью. Чудес на свете не бывает, но постараемся сделать все возможное, — добавили доктора и в лесу же начали оперировать потерявшего сознание майора.
Чудо свершилось. Майор Кузьменко не только вылечился, но и снова встал в боевой строй. До конца войны еще много раз участвовал в кровопролитных сражениях.
— Вечно благодарен нашей славной медицине, — уже позднее, через много лет, скажет генерал-майор танковых войск в отставке Николай Николаевич Кузьменко.
От удара вражеской авиации танки, за исключением трех машин, не пострадали. Раненых было около двадцати человек, погиб только один — красноармеец Егоров. Он обеими руками так крепко держал карабин, что не удалось разжать их.
— Настоящий русский характер. Как исключение, — похоронить вместе с личным оружием, — распорядился комиссар Литвяк. Комбриг похвалил командира полка Косогорского за то, что танки сосредоточил в лесу.
Наше наступление продолжалось. Весь путь от Тихвина до реки Волхов был усеян трупами фашистов и множеством разбитой немецкой техники. Взорвано около полутора десятков минных полей врага. Немалые потери понесли и мы. Например, из тридцатьчетверок в боевом строю осталась лишь одна с номером «24» на башне. Освободили станцию, поселок Мыслино и десятки других населенных пунктов. В ночь на 17 декабря вплотную подошли к Пчеве.
— Атаковать село! — радировал командир полка.
Ежаков на своем Т-34 вместе с бойцами мотострелкового батальона А. Д. Санкова неожиданно для врага ворвался в Пчеву. Гитлеровцы яростно сопротивлялись. Убедившись в шаткости своего положения, стали поджигать уцелевшие постройки. Вскоре появилось около двадцати очагов пожара, стало светло как днем.
— Вася! Около церкви орудия! — крикнул Ежакову комбат Санков.
Вскоре от церкви осталось одно основание.
— Теперь надо взять в клещи, — предложил Ежаков. Сам левой стороной по огородам понесся вперед, расстреливая метавшихся фашистов. Улицы села были заминированы. Вражеские солдаты забрасывали дерзкий советский танк гранатами, противотанковыми минами. При этом от огня танкистов и мотострелков они несли большие потери.
Группу бойцов по правому флангу в тыл вражеской батареи повел политрук роты Тимофей Жовтонос.
— Товарищ старший лейтенант, в бане наши! — доложил комбату боец.
Санков побежал в сторону, откуда раздавались крики. Гитлеровцы загнали в баню около тридцати жителей села.
— Сволочи, бежали с факелами к нам, но наши пехотинцы всех их уложили, — со слезами радости и благодарности рассказывали освобожденные советские люди.
Вражеские орудия расстреляны, уцелевшие расчеты бросились к реке, но там их тоже встретили огнем. Тридцатьчетверка выскочила на освещаемый заревом берег реки.
— Впереди мины! — яростно крикнул механик-водитель Макаров и резко остановил машину.
Командир почти из-под гусениц вытащил две противотанковые мины. Отвернув аккуратно запалы, бросил их под откос. Но тут же совсем неожиданно раздался сильный взрыв. Видимо, обезвреженная мина ударилась об запал другой. Ежаков отделался множествам больших и малых дырок в шубе и ватных брюках.
Гитлеровцы бросились в сторону Киришей и на противоположный берег Волхова. Наши стрелковые подразделения устремились за ними. Через некоторое время впереди и на левом фланге развернулся бой, стало подниматься зарево пожаров.
Утро 18 декабря. Порывистый ветер гонит снежную пургу вдоль реки, пригибает низко ветви прибрежного тальника. Изрытая в ночном бою земля покрылась белым покрывалом, а над крутыми берегами реки стали образовываться острые откосы сугробов.
— Ну, что ж, товарищ Ежаков, попробуем проскочить на тот берег, — словно советуясь, обратился комбриг.
— Не выдержит лед, товарищ генерал, прежде надо бы усилить, — попытался возразить Ежаков.
— Что же делать? Война! Придется рискнуть, требует этого обстановка. Вон что творится на том берегу. Наши завладели плацдармом, а фашисты, как видишь, ерепенятся. Правда, не радует погода. За хорошей погодой знаешь кто гоняется?
— Бабы, товарищ генерал.
— Неужели они? Теперь слушай: в машине оставь механика, остальные пусть идут сзади танка на удалении, а сам — впереди.
— Понятно, товарищ генерал.
Тридцатьчетверка плавно тронулась. Метров пятнадцать прокатилась по льду, потом он треснул, и танк провалился под лед. Оказавшийся на обломанной льдине командир оказался в воде. Ежакова вытащили быстро. А голова механика-водителя появилась лишь через несколько секунд. Он был уже без сознания. В открытый люк механика хлынула вода, которая и вытолкнула Макарова через башню.
— Ничего, не расстраивайся, Ежаков. Ты тут не виноват, — успокаивал генерал. — Искупавшихся — немедленно в теплое помещение, на печку, и выдать по кружке водки! — распорядился комбриг.
Утонувший танк был вытащен через неделю силами экипажа водолазов и техников.
— Товарищ Косогорский, надо переправить легкие танки Олейника, — приказал Копцов.
Легкие танки второго батальона благополучно перебрались по льду через Волхов. Нанеся гитлеровцам большие потери, батальон занял станцию Андреево, тем самым намного расширил плацдарм. Захватчики неоднократно пытались сбросить наши подразделения с правого берега Волхова. Однако танкисты старшего лейтенанта Ивана Олейника вместе со стрелковыми подразделениями отбили все контратаки гитлеровцев. К полудню на вторые сутки бой почти стих. Во многих машинах израсходованы боеприпасы, их надо было пополнить. Тем временем подвезли горячий обед. Экипаж, примостившись около танка под густой елью, собрался на обед. Башенный стрелок Гарин стал открывать банку с тушенкой. Политрук роты, невысокого роста, красивый, всегда улыбающийся парень Владимир Дугин, налив каждому по сто граммов водки (по положенной норме) в крышки от котелков, сказал:
— Товарищи, сегодня нашему Григорию Анатольевичу Гарину исполнился двадцать один год. Поздравляем его с днем рождения и желаем…
Но тут метрах в двадцати разорвался вражеский снаряд. Все растянулись в танковой колее.
— Живы? — тревожно спросил Олейник.
Все подняли головы. Изо рта прислонившегося к ведущему колесу танка Гарина шла кровь. Около валялась крышка от котелка. Он, неестественно улыбнувшись, тихо прошептал:
— Теперь Гарин Родину не защитит, — и уронил голову…
Казалось, не только около танка, но всюду воцарилось безмолвие. Несколько минут стояли посуровевшие танкисты, смотря на боевого товарища.
— Нет нашего Гриши. А у него под закрытыми глазами появились янтарные бисеринки слез, — тяжело произнес комроты Олейник и вдруг отвернулся. Отвернулись и другие.
Погиб тот самый, который мог всегда пошутить, спеть и рассказать что-нибудь веселое. Это был мужественный, сибирской натуры человек.
— Огненный был комсомолец, — сказал Николай Мощенко. — И какой смертью погибнуть ему пришлось! Он бы со временем наверняка совершил героический подвиг. Ведь у него каждая кровинка лезла в самое пекло боя. Был он смелым и находчивым.
— Прощай, Гриша. Мы за тебя отомстим фашистам сполна. Клянемся отстоять Родину, — тихо произнес политрук.
Не успели решить, где похоронить, прибежал почтальон:
— Гриша, пляши — тебе письмо! — простуженно прохрипел он. Но, заметив суровый вид танкистов, притих.
Письмо пришло Гарину от его «пригожей». Так он называл свою невесту.
— Давайте прочитаем, — предложил кто-то.
— Читать чужие письма не годится. Положите ближе к его сердцу, в левый карман гимнастерки, — строго сказал Олейник.
Танкисты, заправив свои машины боеприпасами и горючим, сначала потеснили рвавшихся к реке гитлеровцев, а затем завяли оборону в засадах.
19 января 1942 года. Обычно перед строем говорят о делах и задачах в подразделении. Но на этот раз старший лейтенант Олейник, построив впервые за несколько месяцев боев свою роту, проговорил:
— Посмотрите, товарищи, какой выдался сегодня денек. На что ни посмотришь — красиво: солнце, не холодно и не жарко, кругом тихо и бело. Это все наша родная природа…
Действительно, всю ночь свирепствовала метель, а на утро — абсолютное безмолвие. Макушки могучих сосен почти голые, а вот ели и лесная молодь оделись в легкие белые шубы. На полянах, опушках, оврагах выросли вихрастые сугробы.
Олейник повел свою роту на общее построение. Ведь у танкистов и мотострелков сегодня праздник — приехал для вручения воинам правительственных наград Член Военного Совета 4-й армии дивизионный комиссар И. В. Зуев.
Старшему лейтенанту М. Е. Пятикопу, политруку М. К. Кузьмину, младшему лейтенанту М. В. Зайцеву и сержанту А. И. Ращупкину Указом Президиума Верховного Совета СССР от 17 декабря 1941 года было присвоено звание Героя Советского Союза.
— Я восхищаюсь вашим безграничным мужеством… — сказал комиссар, вручив награды.
С ответным словом выступил замкомбрига П. П. Павлов. Он заверил, что личный состав бригады и впредь будет самоотверженно защищать Родину, проявляя героизм, до полного изгнания гитлеровских захватчиков.
21 января во всех подразделениях прошли беседы, посвященные Дню памяти Владимира Ильича Ленина. Содержательную беседу в батальоне майора Тезикова провел Василий Ежаков. Перед войной он окончил танковое училище на родине Владимира Ильича. Часто посещал музей В. И. Ленина и прослушал немало лекций о его жизни и деятельности.
В морозный день 17 февраля на лесной поляне у деревни Стремно выстроился личный состав для принятия гвардейского знамени. Настроение у всех приподнятое. И когда пронеслась команда «Под знамя смирно-о!» и над поляной поплыло, играя золотом шитья и пышной бахромой, боевое гвардейское знамя, все дрогнули, гордо почувствовав, что пришла завоеванная слава.
Высокий гость — командующий бронетанковыми и механизированными войсками Волховского фронта генерал А. В. Куркин — сообщил, что приказом Верховного Главнокомандующего товарища Сталина от 16 февраля «за проявленную отвагу в боях за Отечество с немецкими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава 46 отдельная танковая бригада преобразована в 7-ю отдельную гвардейскую танковую бригаду». Затем торжественно вручил гвардейское знамя генерал-майору танковых войск В. А. Копцову, который обратился к бойцам с краткой речью.
После этого воины, встав на колени, повторяли слова комбрига:
— Я, гвардеец Краснознаменной танковой бригады, принимая боевое знамя, клянусь не позорить воинское звание гвардейца и гвардейское знамя!
Вслед за тем гвардии старший лейтенант Федор Семенной, получив знамя от генерала, в сопровождении двух бойцов пронес его перед всем строем. Преобразование бригады в гвардейскую явилось большим событием для бойцов и командиров. А клятва призвала воинов на подвиги в грядущих боях.
21 февраля в Стремно состоялась тактико-техническая конференция бригады. Комбриг Копцов подвел итог боев за Тихвин. Командиры выступили с ценными предложениями, повышающими эффективность применения танков в бою.
Старший лейтенант Олейник обратил внимание на необходимость проведения тщательной разведки при боевых действиях в условиях лесисто-болотистой местности, где резко ограничена возможность маневра. О партийно-политической работе говорил комиссар бригады Литвяк.
Коммунисты и комсомольцы бригады всегда были примером мужества в бою. Многие отличившиеся в боях бойцы и командиры приняты в партию и комсомол.
Начало марта 1942 года. Местами появляются проталины. Стало больше солнечных дней. В то же время иногда так начнет сквозить стужей, что холод пронизывает до самых костей. Боеспособных машин у нас осталось мало. Как бы ни оживляли ремонтники поврежденные машины, однако обеспечить полностью потребность в танках им не удалось. Поэтому в начале месяца для получения новой техники подразделения бригады передислоцировались под Бол. Вишеры. Сдав в другую часть легкие танки, прибыла и рота Олейника.
Поздно ночью майор Тезиков с Ежаковым и несколькими техниками поехали встречать эшелон с танками.
Прифронтовая станция. Кругом гробовая тишина, ни огонька. Внешне жизни на станции нет. Но это только кажется. Осунувшиеся и закоченелые железнодорожники трудились круглосуточно. Днем часто совершала налеты вражеская авиация. Поэтому работа в основном закипала с наступлением темноты. Разгрузят один эшелон — на подходе другой. Отправлялась поврежденная техника, ремонтировалось после налета вражеской авиации полотно.
Глубокая ночь. Танкисты шли вдоль подготовленного к отправке в тыл длинного состава с трофейной техникой: танками, тягачами, орудиями.
— Вася, узнаешь? Едет на капиталку, — слегка ударил по плечу Ежакова Тезиков.
Все обратили внимание на стоящий рядом состав. Там на одной из платформ гордо возвышалась тридцатьчетверка с номером «24» на башне. Истыканная не одним десятком снарядов, опаленная минами, исчирканная пулями и осколками, машина как бы говорила: «Я изранена, но жива и врагу нанесу еще немалый урон».
— Моя родненькая, — проговорил Ежаков и ловко поднялся на платформу. Перешагивая через крепления, обошел кругом. Похлопал пушку, башню. Потрогал шаровую установку с погнутым стволам пулемета. Потом снял пробитый пулями черный танкошлем. Он прощался со своей боевой машиной.
По возвращении в часть Ежаков в «Боевом листке» своей роты под названием «Танковый таран» написал стихотворение:
Прости-прощай, подруга боевая…
Нас, четырех испытанных друзей…
До рассвета все сорок новеньких тридцатьчетверок уже стояли в лесу.
Через несколько суток, совершив 140-километровый марш, бригада сосредоточилась в районе Тигоды и поступила в подчинение 2-й ударной армии.
14 марта сводная рота танкового батальона А. Г. Олиферко совместно с подразделениями стрелкового полка успешно атаковала противника в районе Красной Горки. Уничтожив 10 дзотов и блиндажей, отбросила его на правый берег реки Сичевы. Во время атаки после тяжелого ранения умер старший адъютант батальона, неоднократно отличившийся в боях старший лейтенант Константин Геннадьевич Ласман, был ранен начальник разведки бригады Георгий Михайлович Беспалов.
Атака продолжалась. Командир роты Борис Карамышев лично уничтожил два средних танка, один тягач, подбил легкий танк, разбил четыре орудия и разрушил 17 блиндажей. В бою отличились также лейтенанты Киселев, Азевич.
Танковая группа лейтенанта Титова уничтожила 3 пушки, 5 дзотов и расстреляла до 40 солдат противника. Танк комроты был подбит и загорелся. Огонь был потушен, и поврежденная машина отбуксирована.
Смело сражался танковый взвод младшего лейтенанта Богданова. Взвод уничтожил 3 пушки, 6 блиндажей. Разбито и сожжено 4 полевых склада с боеприпасами. При отражении одной из контратак захватчиков пали на поле боя командир мотострелкового батальона бригады капитан Александр Демьянович Санков, секретарь партбюро Василий Иванович Большаков, начальник связи старший лейтенант Кузнецов и кавалер ордена Ленина санинструктор Иван Тихонович Курганов.
Тридцатьчетверка Гринченко во время атаки застряла в ручье. Неоднократные попытки вытащить ее оказались безуспешными. К утру фашисты подтянули на расстояние прямого выстрела несколько противотанковых орудий и открыли огонь по танку. Экипаж мужественно вел неравный бой. За день дважды пополнялся боеприпасами. К вечеру танк получил четвертую пробоину. Оборвалась жизнь лейтенанта и башенного стрелка Харченко. Ранило механика-водителя в обе руки, истекал кровью радист.
К концу марта 1942 года положение нашей армии осложнилось. Этому предшествовало быстрое продвижение ее вперед и освобождение большой лесисто-болотистой территории между двумя отходящими от Новгорода на Ленинград и Чудово железными дорогами. Очертание прорыва напоминало кинжал — длинный, но узкий. Коммуникации растянулись, обеспечение войск боеприпасами, горючим и продовольствием затруднилось. Поэтому наша наступающая армия была вынуждена перейти к обороне.
Гитлеровское командование не замедлило воспользоваться создавшимся положением и, подтянув свежие силы, перерезало все пути отхода.
Наша гвардейская танковая бригада получила задачу: совместно с подразделениями стрелковой бригады разгромить крупную группировку гитлеровцев в районе Мясного Бора и освободить на этом участке дорогу Новгород — Чудово. Для выполнения этой задачи подразделения бригады 26 марта, совершив 65-километровый марш по разбитым заснеженным дорогам, к рассвету сосредоточились в лесу западнее Новой Керести и поступили в подчинение командующего армией И. Т. Коровникова. А в ночь на 27 марта подразделения заняли исходные позиции для атаки.
— Атаку начать на рассвете, чтобы наша артиллерия накрыла противника в его землянках, блиндажах, — приказал начальник штаба бригады майор И. Ф. Левин.
Под прикрытием артиллерийского огня повел в бой свой танковый батальон П. П. Тезиков. Всю ночь дул теплый ветер. Поэтому глубокий снег был мокрым. Однако танки шли легко. Удобно было следовать по их колеям и нашим мотострелкам. Они уничтожали выбегающих из блиндажей с котелками фашистов и указывали танкистам замеченные огневые точки. Впереди, воодушевляя своим примером, шли политработники В. В. Степанов, Т. А. Жовтонос, И. И. Каменев, В. Ф. Дугин, комиссар танкового батальона старший политрук П. Н. Белый, командир танко-десантной роты П. А. Заивин и другие.
Предыдущие атаки наши части предпринимали с востока, поэтому противник свою оборону по фронту обратил в основном на восток. Теперь было решено ударить с запада, внезапно, массированно. И двигаться не по дорогам или просекам (они были заминированы), а развернутым строем, ломая деревья.
От массированного артиллерийско-пулеметного огня, треска падающих деревьев, скрежета гусениц танков, врывающихся на огневые позиции, громкого «ура-а-а!» в лесу стоял неимоверный шум. Все это вызывало во вражеском стане дикий ужас.
Вот первая радиограмма от лейтенанта Владимира Николаева:
— Раздавил три блиндажа. Фашисты вылетают как пули.
Командир роты Олейник ответил:
— Николаев, постарайся, чтобы они вообще не вылетали, или раскладывай их поаккуратнее рядами на снегу. Пусть не мучаются. Ясно?
Об успешном продвижении докладывали Гвоздиков и Макаров.
Часом позже положение несколько осложнилось. Гитлеровцы успели перестроить свою огневую систему и стали сопротивляться с особым остервенением. Они поняли, что отступать им почти некуда — с фронта и тыла теснят советские атакующие подразделения, на правом фланге — незамерзающее Бол. Замошское болото, а на левом — уже глубоко вбит клин.
— Олейник! Около тебя воет «чертова скрипка» (шестиствольный реактивный миномет гитлеровцев). Накрой его! — послышался в микрофоне голос комбата Тезикова.
Вблизи меж деревьев блеснули огненные языки, и поднялся белесый туман, а по лесу прокатился скрипучий звук.
— Братцы, орут «ишаки»! — крикнул ротный и нотой толкнул в левое плечо механика-водителя Николая Мощенко.
— Осколочным готово! — доложил башенный стрелок Хусаинов.
Но стрелять мешали деревья. Мощенко, поняв знак командира, сделал крутой левый разворот и словно спрыгнул с трамплина на батарею реактивных минометов. Вскоре послышался скрежет металла. Все три установки оказались вмяты гусеницами в мягкий, почти болотный, грунт. А их расчеты от огня Медведева и Хусаинова остались висеть на высоком штакетнике, которым была огорожена батарея.
Танк шел легко, Мощенко бросал его прямо на блиндажи, подминал и разворачивал их, а затем атаковал следующую точку противника. Олейник и Хусаинов вели непрерывный огонь по сумевшим выбежать из землянок и блиндажей фашистам. Тридцатьчетверка выскочила на небольшую поляну.
— Самолет! — словно по команде крикнули все.
Самолет связи делал разбег по площадке. Когда он начал отрываться от земли, раздался выстрел, и от фашистского стервятника остались одни обломки.
— Слева орудие! — послышался громкий голос Хусаинова, когда они опять вошли в лес.
Искусно замаскированное за высоким, выстроенным из горбылей забором стояло тяжелое орудие. Произошел редкий случай: одновременно два выстрела — из танка и вражеского орудия. Тяжелый осколочный снаряд пробил бортовую броню. Башня моментально наполнилась едким дымом. Танк, развернувшись, устремился к орудию. Проломив забор, проехал по лафету. Затем выскочил на другую сторону и остановился.
— Теперь, кажись, гарно, — прошептал Мощенко и сник…
От сильного удара заклинило люк башни.
— Мощенко, подай кувалду! — прохрипел Олейник. Но механик-водитель был уже мертвым. Остальных ранило и контузило. Кувалду подал Медведев. Люк открылся от одного удара. В это время танк вспыхнул. Был пробит топливный бак. Загорелись замасленные телогрейки, комбинезоны, танкошлемы, обгорели руки и волосы у танкистов.
Крикнув «Пулемет! Магазины! Гранаты!», Олейник бросился в свой люк. Но, высунувшись наполовину, повис: не вытащена вилка шлемофона. Пришлось вернуться в башню.
Выскочив из танка, Медведев с Хусаиновым обтерли снегом лицо и открыли огонь из пулемета по бегающим с дикими воплями фашистам. Сильно контуженный Олейник пока мало что соображал. Медведев подбежал к танку.
— Не удалось вытащить тезку из бушующего пламени, — сказал он и прослезился.
Кончились патроны. Что делать? Вдруг Хусаинов увидел метрах в двадцати наш станковый пулемет. Расчет был убит. Теперь танкисты открыли огонь с двух сторон.
Успешно прорвала вражескую оборону на правом фланге танковая рота старшего лейтенанта Семенного. Впереди, круша огнем и гусеницами фашистов, шли взводы Ежакова, Маркина, танки Дьяченко и Богомолова.
Гитлеровцы часто прятались от нашего огня в убежищах, а потом пытались поджечь советские танки гранатами. Видя это, Ежаков воскликнул:
— Нет, братцы, так дальше не пойдет! Надо подъезжать к убежищам со стороны входа. Сначала пулеметным огнем застопорить выход, а затем и прихлопнуть.
Противник, спасаясь от свинцового града пуль наших пехотинцев и танкодесантников, разлетавшихся во все стороны тяжелых сучьев, крон и вершин деревьев, группами прятались в блиндажах и землянках, надеясь, что танкисты не заметят их. Теперь механик-водитель Денисенко с радистам Слепенком штурмовали вражеские жилища, а командир с башенным стрелком Омельченко били по огневым точкам.
— Андрюша, видишь слава, — толкнул в правое плечо Денисенко сидевший рядам с ним Слепенок и дал короткую очередь по входу в блиндаж. Большой любитель «разглаживать» гусеницами неприятельские позиции, Денисенко нажал на газ. Тридцатьчетверка только въехала на блиндаж, как вдруг высунулись обмотанные платками головы фашистов. Один держал ручные часы, другой — большую сигару, а у третьего — глиняная бутылка шнапса.
— Идиоты, просят не давить, — подумал Денисенко и машинально затормозил.
— Ты что, уснул? Задумал провалиться в нишу? — крикнул на него командир.
— Не-ет, «пузырёк»-то пропадает, — не то в шутку, не то всерьез ответил механик-водитель.
— Пожалел фашистских «цыриков», что ли?
В этот момент, качнувшись, машина рухнула в метровую глубину ниши блиндажа. Но, выскочив без особого труда, она рванулась вперед…
Прошло немного времени.
— Сижу на пне, — радировал Семенной.
Заметив неподвижную машину, гитлеровцы открыли по ней минометный огонь. Подъехавшие комбат Тезиков с механиком-водителем Кривоусом начали накидывать на крюк серьгу буксирного троса. Но один из них упал.
— Ранило майора! — крикнул Кривоус и был отброшен взрывной волной в сторону.
Тезиков, пораженный осколками в шею и левую лопатку, был уже без сознания.
— Садись на машину комбата и командуй батальоном, а мы решим, что делать с Тезиковым и танком, — приказал Семенному прибежавший начальник штаба бригады Левин. Когда Семенной вступил в бой, вражеский минометный обстрел прекратился. Некоторые танки стали выходить из боя, чтобы заправиться боеприпасами.
— Чья это машина? — постучал в башню Левин.
— Младшего лейтенанта Макарова, — отозвался кто-то.
В открытом люке башни медленно показалась голова командира. Василий Макаров был тяжело ранен.
— Товарищ майор… — начал он докладывать, приложив к танкошлему левую руку (правая была оторвана). Когда его прервали, стал падать…
Бой продолжался. К 18 часам ударная группа вышла на рубеж реки Полисть. Продвигаясь вперед, несли потери и наши наступающие подразделения. Возглавляя разведку, погиб помощник начальника штаба бригады по разведке капитан П. П. Корольков. Погибли лейтенанты С. А. Маркин, Г. Б. Богомолов, механик-водитель И. К. Кривоус, подорвался на фугасе старший адъютант батальона А. Г. Калинин. Тяжело ранило В. А. Николаева.
К 19 часам оборона гитлеровцев была прорвана на всю глубину. А поздно вечером танкисты и пехотинцы соединились с восточной группой. Северная дорога была полностью освобождена от противника.
Экипаж Ивана Олейника, оставаясь около своего танка, сражался до последнего патрона, гранаты. Затем укрылся недалеко от танка в большой, но еще теплой снарядной воронке, которую с одной стороны прикрывал большой пласт дерна, свисавший с корней валяющегося дерева. Из образовавшейся слабо засыпанной снегом ямы шел своеобразный прелый запах. Идти они не могли — были изранены, контужены. Немного больше сил было у Хусаинова. К тому же обгорелое обмундирование разорвалось, а валенки стали как полуботинки.
— Посидите здесь, а я пройду вперед, может, встречу кого-либо из своих, — сказал Хусаинов и осторожно зашагал в сторону.
Сколько просидели танкисты в воронке, никто не знал. Башенного стрелка Сергея Медведева мучили ожоги. Олейник от тяжелой контузии, невыносимой боли в спине начал бредить. В глазах его продолжали мелькать вспышки разрывов, раздавленные орудия. Собственная голова ему показалась настолько большой, что не пролезет в люк. Вот перед ним — его родной хутор Старая Михайловка, сад. Танкист сидит на скамейке с братьями Михаилом и Миколой. Поодаль — его невеста Оксана.
— Мамо, — вдруг проговорил Олейник. Сделав небольшую паузу, продолжил: — Мамо, правда, Оксана — дивчина хороша?
После окончания военного училища Олейник собирался на побывку домой, на Полтавщину. Но нет. Получив назначение, за неделю до начала войны прибыл в танковую часть.
— Скажи пожалуйста, я думал, Иван Яковлевич сражается, а он тут жениться собрался, — полушутя проговорил подошедший Ежаков.
Узнав голос своего задушевного друга и радиста Хусаинова, Олейник словно проснулся. Бред прошел, и он прошептал:
— Чувствуешь, Вася, какой дивный запах морозной хвои! А тишина-то какая! Просто не верится, что часом назад, словно на волнах, колыхалась тут наша земля. Теперь лес стоит как завороженный.
Ежаков на тракторе «Ворошиловец» приехал, чтобы отбуксировать поврежденную машину. Хотя ночь была лунная, он с великим трудом добрался сюда. В лесу все перемешалось. Всюду валялись разбитые вражеские орудия, танки, трупы гитлеровцев. Чернели развороченные землянки, траншеи. Ежаков никогда не видел Олейника таким. На кого стал похож этот доброго нрава, красивый, задумчивый командир? Переборов свое волнение, оборвал еще о чем-то говорящего Олейника:
— Долго ты тут будешь нюхать этот запах и жениться? Поедем!
29 марта 1942 года танковая бригада совместно со стрелковыми частями очистила от противника южную дорогу и соединилась с подразделениями стрелковой дивизии. В дальнейшем, преодолевая упорное сопротивление врага, отражая его многочисленные контратаки, танкисты продвигались вперед.
В итоге столь успешно проведенных двенадцатидневных наступательных боев, с 27 марта по 8 апреля, гитлеровцам был нанесен колоссальный урон, как в живой силе, так и в технике: разрушено свыше 180 дзотов и блиндажей, разбито и захвачено до 40 разных орудий, 20 минометов, 12 тяжелых и легких пулеметов, сбито два самолета.
Воины бригады сражались отважно, по-гвардейски. Трудно перечислить фамилии лучших, наиболее отличившихся. Многие отмечены правительственными наградами.
Навсегда в памяти сохранятся имена мужественных воинов — комиссара танкового батальона старшего политрука П. Н. Белого, политруков И. И. Каменева, В. В. Степанова, Т. А. Жовтоноса, командира роты П. А. Заивина и других наших фронтовых товарищей, павших в боях, защищая Новгородскую землю.
В июле сорок второго бригада была переброшена под Кириши. Немецкие захватчики превратили этот город в мощный опорный пункт на реке Волхов.
На рассвете 17 июля танки под командованием капитана Семенного ринулись в атаку. Несмотря на лесисто-болотистую местность, наши танки успешно продвигались вперед. Саперы под сильным автоматно-пулеметным огнем врага разминировали нужные участки, укладывали гати, строили настилы и тем самым обеспечивали наступление наших танков. Боевая задача была выполнена: мы овладели рощей «слон», химическим комбинатом и кирпичным заводом.
В бою смертью героя погиб неоднократно отличившийся в боях кавалер орденов Ленина, Красного Знамени и Красной Звезды командир батальона капитан Федор Захарович Семенной.
Несколько танков оказались поврежденными и остались на поле боя. Тяжелый снаряд разорвался перед КВ № 500, и тот по инерции скатился в глубокую воронку. Выйти своим ходом было невозможно. Взять на буксир — светло, да и местность сильно простреливалась. Часом позже наша оборона подверглась налету авиации. Застрявшая машина пострадала еще и от него. От прямого попадания разбило 12 траков и три верхних поддерживающих катка. Корпус танка накренило в левую сторону.
Пробившись сюда вечером, помкомандира роты по техчасти Ф. Г. Шуршилин с отделением саперов и оставшимися в живых из расчета экипажа в семидесяти метрах от вражеской обороны трудились несколько часов, чтобы отбуксировать неисправную машину.
Другую группу ремонтников возглавил помпотех батальона Анатолий Чистов. Ползком но грязи, в дождь им удалось добраться до застрявшей машины. В ней, скрываясь от губительного огня, к тому времени набилось вместе с экипажем 11 наших пехотинцев.
— А ну, освободите машину! Займите оборону впереди, а мы будем ее ремонтировать! — приказал Чистов.
Противник не прекращал огня. Правда, был он неприцельным. В полночь фашисты завели пластинки. Сначала крутили «Катюшу», а затем — «Дубинушку».
— Пойте, пойте, — говорит работающий кувалдой радист Старостин.
— Это нам на руку. Под звуки музыки они не услышат нас, — добавил Шуршилин.
На буксирном танке приехал майор Лаврененков. Застрявшая машина была вырвана из болотного плена. К утру почти все поврежденные машины были поставлены в боевой строй.
В дальнейшем воины бригады участвовали в боях местного значения, в районах Макарьевская Пустынь — Смердыня — Васькины Нивы. Зачастую эти бои приобретали довольно тяжелый характер.
Тогда мужественно и умело сражались танкисты И. И. Гребенников, И. И. Коцур, В. И. Азевич, Н. Ф. Брагин, В. М. Боярчиков, Б. А. Карамышев, Ф. Т. Куликов, С. Е. Водопьянов, Н. П. Сашин. Старшина С. С. Плотников, воевавший на танке № 308, лично расстрелял 15 гитлеровцев.
На участке возле Мостков оборонялся мотострелковый батальон бригады. Передний край обороны проходил по лесисто-болотистой местности. Боеприпасы и продовольствие доставлялись на плечах с левого берега раки Волхов по топким болотам. Причем только в ночное время, так как днем шныряли «юнкерсы».
На нейтральной полосе — насыпи железной дороги был расположен наблюдательный пункт батальона. Как-то ранним утром знойного лета оборвалась связь. Посланные для восстановления два связиста не вернулись.
— Немедленно восстановить связь и выяснить обстановку, — приказал начальник штаба бригады подполковник Б. И. Шнейдер командиру комендантского взвода Ананию Иванченко.
Взяв с собой сержанта Белых, лейтенант пополз вдоль линии связи. Когда переползали через «поляну смерти» (зона сильного огня противника), сержант погиб. Устранив в трех местах разрыв линии, Иванченко дополз до наблюдательного пункта, который находился в окопе на нашей стороне насыпи железной дороги. Появление лейтенанта подбодрило находящихся там трех наблюдателей.
— Товарищ лейтенант, в двухстах метрах от нас, вон на той стороне леса, сосредотачивается около роты вражеской пехоты, — доложил связист.
Положение было критическим. Враг вот-вот пойдет в атаку. Все смотрели на лейтенанта — ждали, какое он примет решение.
— Будем сражаться, если даже погибнем. Наблюдайте в оба за фрицами. Доложу обстановку начальству, попрошу подбросить туда огонька, — распорядился лейтенант.
Смелое решение взводного ободрило наших бойцов. Иванченко, доложив комбригу обстановку, соединился по телефону с командиром минометного дивизиона.
— Вы надежно защищены? — спросил минометчик.
— Накидали на НП шпалы, впрочем, выдержим, — ответил лейтенант.
И тут началось… Взметнулись вверх десятки бурых фонтанов болотной смеси. Зазуммерил телефон.
— Ну как? — послышался хриплый голос минометчика.
— Кроете правильно, но пощадите нас, перенесите метров на сто вперед! — ответил Иванченко.
— Мы не можем отрегулировать огонь до ста метров.
— Тогда валяйте, валяйте! — и взводный положил трубку.
Через некоторое время Иванченко докладывал по телефону начальнику штаба:
— Товарищ подполковник, связь с наблюдательным пунктом установлена. Скопление вражеской пехоты уничтожено полностью.
— Сами-то как, уцелели? — озабоченно спросил Шнейдер.
— Чудом, товарищ подполковник, — улыбнулся Иванченко.
— Молодцы! — похвалил начальник штаба.
На следующий день танкисты совместно со стрелковыми подразделениями в районе Мостков прорвали оборону гитлеровцев по фронту шесть километров и углубились на три. Затем заняли оборону.
Вскоре подполковник Шнейдер заменил комбрига Копцова, который стал командовать 15 танковым корпусом. Нам не хотелось расставаться с генералом. Мы все уважали его за ум и беспредельную храбрость. Через несколько месяцев, 3 марта 1943 года, когда корпус вел тяжелый бой с превосходящими силами гитлеровцев, генерал-майор Василий Алексеевич Копцов был смертельно ранен. Похоронен он в городе Первомайске Харьковской области.
После прорыва блокады Ленинграда в начале февраля сорок третьего года боеспособные танки стояли в засадах, неисправные — восстанавливались. В один из морозных дней начальник штаба бригады Н. Н. Юренков приказал командирам танкового взвода молодому лейтенанту В. К. Мерецкову и взвода автоматчиков лейтенанту В. Е. Крылову ликвидировать окружающую командный пункт стрелковой дивизии вражескую группировку.
Бой шел недолго. Танки и автоматчики, развернувшись, начали расстреливать врага, который вскоре был полностью уничтожен. Находившийся на командном пункте Маршал Советского Союза Климент Ефремович Ворошилов объявил благодарность танкистам и автоматчикам за их смелые и решительные действия.
В июле, после длительных боев, бригада расположилась на отдых в пяти километрах от станции Войбокало. Она нуждалась в пополнении боевой техникой и личным составом.
До линии фронта было около тридцати километров, однако вражеские самолеты навещали часто.
Несколько дней личный состав приводил себя в порядок, а потом началась боевая и политическая учеба. По мере прибытия боевой техники приводились занятия в составе взвода, роты и батальона. На занятиях обращалось особое внимание на взаимозаменяемость, взаимопомощь расчета экипажа, согласованность действии танкистов и автоматчиков. Отрабатывались боевые действия танковых подразделений в лесисто-болотистой местности, населенном пункте, городе. Одним словом, шла усиленная подготовка к предстоящим боям. В подразделениях проходили партийно-комсомольские собрания и семинары актива. Личный состав нередко слушал доклады, лекции представителей политотдела армии, политуправления фронта. Очень часто с докладами выступал начальник политотдела подполковник И. В. Жибрик. По вечерам в клубе-шалаше смотрели кинокартины, устраивали концерты.
Стояли знойные июльские дни 1943 года. В один из таких дней с утра пронеслась радостная весть о приезде Государственного эстрадного оркестра РСФСР под художественным руководством Леонида Осиповича Утесова. Этот день для всех был настоящим праздником.
Концерт прошел с огромным успехом. Леонид Осипович сначала исполнил песни «Заветный камень», «Служили два друга», потом прозвучала песня «Барон фон дер Пшик попал на русский штык». В зале — взрыв аплодисментов. Пять раз просили повторить.
В сердцах воинов навсегда остались незабываемые впечатления от встречи с Леонидом Осиповичем.
14 января 1944 года. Волховский фронт, взаимодействуя с Ленинградским и 2-м Прибалтийским, начал Новгородско-Лужскую операцию.
Стояли морозные дни. Изредка разыгрывалась пурга, а иногда наступала непривычная для января оттепель. Наша танковая бригада, переброшенная из района Войбокало и Малые Вишеры в Подберезье, готовилась к очередным боям.
А танкисты 421 отдельного батальона уже четвертые сутки громят гитлеровцев. Однако из-за бездорожья и возросшего сопротивления противника дальнейшее продвижение задержалось.
Наши саперы всю ночь гатировали топкое болото. Когда наконец стали проходить танки, повалил неприятный липкий мокрый снег. Две танковые роты прошли сравнительно спокойно. Но когда началась переправа третьей роты и подошли орудия, то гитлеровцы, заметив появление наших танков, не замедлили открыть по гатированному участку дороги минометный огонь.
— Капустин! Пропускай остальных, я поехал! — приказал комбат начальнику штаба и сам ринулся в бой.
Зампотех батальона Чистов в это время вытаскивал застрявшую впереди машину. Удачно проскочили еще несколько тридцатьчетверок.
— Ранило начштаба, — взволнованно доложил Чистову прибежавший связной.
— Где?
— Вона, там! — показал тот в сторону гати.
— Найдите военфельдшера!
— Он около него!
Капитан Капустин, закрыв веки и тяжело дыша, лежал без сознания на снегу под раскидистой елью, с веток которой то и дело шлепались на землю комки мокрого снега. Осколок мины ударил в левую часть груди, ниже его ордена Красной Звезды. Задел край кармана гимнастерки. Партийный билет и некоторые другие документы были пробиты.
— Сволочи, угодили в сердце, — тревожно проговорил Чистов.
Раненого начальника штаба вместе с другими бойцами на танке отправили в госпиталь.
От действующих впереди танков поступали все новые и новые радиограммы об успешном продвижении вперед.
Через два дня Анатолий Чистов со старшим техником-лейтенантом Михаилом Насоновым поехали в госпиталь, где лежал начальник штаба.
— Капитан Капустин еще без сознания. В его сердце осколок. Состояние весьма тяжелое, — сказал капитан медслужбы приехавшим на свидание. Танкисты, оставив раненому на всякий случай записку с пожеланиями быстрейшего выздоровления, молча вышли из госпиталя.
— Видать, дела у Жени плохие, — тяжело вздохнув, шепнул Чистов.
Кружа в воздухе, валились большими хлопьями пушистые снежинки. Обведя глазами полуразрушенное, приспособленное под госпиталь одноэтажное здание, танкисты сели в машину и уехали.
Капитан Евгений Капустин в госпитале лечился долго. Когда ему сообщили, что бригада выходит на переформирование и будет получать новую матчасть, то он, не долечившись, умудрился выписаться в часть. Через несколько дней на танкодроме во время обкатки танка Евгений Иванович потерял сознание…
Капустин мечтал посвятить свою жизнь служению в армии, но не вышло. Огненные закаты четвертого военного лета уходили с каждым днем на запад. А ему в госпитале доктор с жиденькой бородкой сказал:
— С вами, молодой человек, все в порядке.
— Можно в часть? — обратился он.
— Нет. Теперь вы ее забудьте. Пойдете в военный комиссариат, категорически запрещается вам, товарищ капитан, волноваться, заниматься физическим и умственным трудом, а также и спортом, — порекомендовал военврач.
— Чем же в таком случае заниматься?
— Рыбалка на мелких рыб, прогулка…
Временами ему казалось, что больше не хватит сил выдержать все это. И вот инвалид войны в сентябре 1944 года снова стал студентом Московского университета, с первого курса экономического факультета которого он призывался в армию.
— Женечка-а-а! С возвращением! — обрадовались девчата. Многие из них уже заканчивали университет. А у Женечки на душе скребли кошки, а в сердце — металл от фашистской мины.
В настоящее время бывший танкист Евгений Иванович Капустин — член-корреспондент Академии наук СССР, директор института экономики АН. Он является автором 250 научных трудов, депутатом Московского Совета народных депутатов. К орденам Красной Звезды, Отечественной войны второй степени и многим медалям, полученным в войну, прибавились ордена Октябрьской Революции, Трудового Красного Знамени и Знак Почета.
Комбату пришлось радировать, что направляющий танк подорвался на мине, и сообщить точные координаты. На поиск поврежденной машины с помпотехом роты Миловановым направился капитан Чистов. Танк, словно завороженный, стоял на «ничейной» земле в нескольких десятках метров от неприятеля.
Вражеский огонь не прекращался. Мины ложились около танка шахматным порядком. Следовать быстро мешала волокуша, на которой лежали запасные части.
— Танкисты молчат. Должно, остались без боеприпасов, — заговорил разговорчивый Милованов.
— А может быть, пушка с пулеметом неисправны? — предположил Чистов.
Оба оказались правы. Танкисты помочь огнем не могли. Да подавить минометную батарею врага, сосредоточившуюся на дне оврага, из танковой пушки было практически невозможно.
— Я, кажется, придумал. Идиотов заставлю замолчать, — проговорил Милованов, увидев невдалеке противотанковую пушку врага.
Пока ремонтники прилаживались к поврежденной машине, Милованов открыл огонь из пушки. Ему, прикипевшему душой к технике, было достаточно несколько минут, чтобы разобраться во вражеской пушке. Боеприпасы лежали неподалеку.
Фашисты были ошеломлены, когда «заговорила» их пушка. Ремонтные работы подходили к концу. Неожиданно почти рядом с Миловановым разорвалась мина. Зампотех, схватившись за грудь, пошатнулся, присел на лафет, затем упал на снег.
Прибежавшие Чистов и старшина Старцев его, смертельно раненного, на руках понесли, к танку. Вся грудь Милованова была пробита осколками. Орден Красного Знамени на его гимнастерке — в крови.
— Прости, Анатолий, не успел, опередили… — последний раз обведя глазами боевых друзей, процедил сквозь зубы Милованов и застыл на руках своих побратимов.
Ясным утром 20 января в боевом строю стояли танкисты батальонов Платицына и Цешковского с автоматчиками моторизованного батальона Нефедова. Четкая команда начальника штаба бригады, стройного, сурового на вид подполковника Юренкова «Бригада, р-р-равняйсь!» прокатилась по скованному морозом лесу. В этот момент не то от далекого орудийного, раската, не то от легкого ветерка с некоторых веток начал осыпаться выпавший ночью свежий пушистый снежок.
Среднего роста, плечистый, немного сутуловатый комбриг генерал Б. И. Шнейдер, приняв доклад Юренкова, сказал:
— Войска Ленинградского и Волховского фронтов под Ленинградом и Новгородом прорвали глубоко эшелонированную оборону гитлеровцев. Наша бригада для развития успеха наступающих частей вводится в прорыв…
Танкисты и автоматчики, преодолевая яростное сопротивление противотанковой обороны врага, стремительной атакой ворвались в Григорово. Тем самым они отрезали пригороды Новгорода от центра и начали уничтожать рвавшихся из города на шоссе гитлеровцев. Их автомашины, тягачи с прицепленными орудиями не могли свернуть с дороги — мешал глубокий снег.
Дорога была завалена вражескими трупами и разбитой техникой. Новгород нашими частями опоясывался железным кольцом почти со всех сторон. К этому времени осталась единственная дорога в направлении Кшентицы — Сутоки, по которой противник в панике отступал на Лугу — Уторгош. Что он мог сделать, когда наши танкисты с автоматчиками отрезали и эту дорогу?
В разгаре боя комбат Платицын запрашивал по рации у командира второй танковой роты капитана Григория Телегина:
— «Легендарный-2» (Платицын своих командиров рот называл «легендарными»), почему стоишь на месте? Полетела гусеница?
Ротный ответил:
— Вытаскиваю фрицевские лапсердаки из гусениц.
Действительно, вражеских солдат и офицеров валялась столько, что нельзя было продвигаться на танке, не наезжая на них. Танкистам приходилось или самим, или просить пехотинцев, наступающих вместе с ними, вытаскивать или вырубать топором намотавшееся на гусеницы обмундирование вражеских солдат.
Не хотелось мне писать эти строки. И все же решился, под влиянием воспоминаний о горестных днях нашего отступления в начале войны, когда, отстаивая каждый метр родной земли, геройски гибли, горели боевые товарищи. Тогда мы поклялись отомстить фашистам. И мстили беспощадно. Пусть знают живые, что ждало гитлеровцев, навязавших нам войну.
Особенно кровопролитными были бои в поселке Мясокомбинат, где дислоцировалась авиационно-полевая дивизия Гитлера. Внезапно ворвавшиеся танки с пехотой на борту вызвали неимоверную панику во вражеском стане.
Однако гитлеровцы, в серо-зеленых шинелях с голубыми погонами, не думали сдаваться. Они, пытаясь спастись, несколько раз контратаковали. Но каждый раз мощным огнем были отброшены с большими для них потерями. Оставшиеся в живых, не сумев убежать, а многие в одних кителях, пьяные, попрятались в подвалах, сараях, снежных сугробах, под брезентом, которым было накрыто авиатехническое имущество. Их вылавливали.
Комсорг автоматной роты старший сержант Лысяков, раненный в левую руку, стрелял одной рукой. О своем ранении не доложил никому, хотелось бить захватчиков.
Комбат Платицын несколько раз приказывал по рации своим «легендарным»:
— Прикройте противнику выход на дорогу: по глубокому снегу далеко не уйдут. — Потом запросил у «легендарного-2»: — Доложи, где находишься?
Ответ последовал немедленно:
— Нахожусь в ресторане, мучаюсь с окосевшими.
У комбата даже сердце екнуло. Подумал: «Неужели наши автоматчики перепились в ресторане?» Платицын и не мыслил, что допустил непорядочность сам Телегин. В это время в микрофоне послышалось беспорядочное дудение в трубу. «Надо еще раз уточнить, а потом следовать туда самому», — решил комбат.
— «Легендарный-2», доложи толком, что за дудение у тебя и кто — окосевшие? — еще раз запросил он Телегина.
— Тут фрицевское казино. Много пьяных фашистов, даже не могут выговорить «Хайль Гитлер!» — последовал ответ.
Наконец-то Платицын облегченно вздохнул.
Начало смеркаться. Лейтенант Лавренов приказал автоматчику Юсупову Муллагалею Тунбагалиевичу (смелого и шустрого автоматчика любовно величали в части «Михаилом Гавриловичем») охранять духовые инструменты и гитлеровцев, выволоченных из подвала ресторана. А сам со взводом собрался вылавливать других уцелевших фашистов.
— Вон, смотри, похоже, кухня мчится с ужином к нам. Встречай ее с музыкой, а то может проскочить вперед, — уже на бегу в шутку бросил Лавренов.
В сумерках со стороны Новгорода приближалась какая-то машина с прицепом.
«Командир якши пошутил — встречай кухня на музыка. Будет много почет повару. И кто будет играть? Я больше понимаю шашлык. А в подвал сколько баран, ай-ай! Но как же остановить кухню? Если самому выйти на дорогу, то могут убежать фрицы. Идти вместе с ними, — заберут или пробьют пулями блестящие никелированные трубы», — подумал Юсупов.
— Ай! Раз командир приказал, мой юрта на краю, ешь последняя шашлык, только не подавись, — вслух пробормотал он и строго приказал пленным, показывая на лежавшие трубы:
— Айда ду-ду песня «гоп со смаком»!
Гитлеровцы не понимали, что от них требуется, тупо смотрели на автоматчика. Юсупов изменил приказ:
— Айда ду-ду «Катюша», тогда никс пу-пу.
Попытался сам спеть куплет, На этот раз один из немцев догадался, что русский автоматчик приказывает играть «Катюшу», тогда расстреливать не будет. Пленные быстро напялили на шею трубы и заиграли. Оказалось, что они были из музыкальной команды и знали мотив «Катюши».
Почти совсем стемнело. Белоснежная территория поселка от разрывов и обильно пролитой крови стала черно-багряной. Юсупов вывел оркестрантов на дорогу вовремя: из-за строения показалась ожидаемая им кухня. Но что такое? Возле него остановился танк комбрига Шнейдера с прицепленной к нему трофейной немецкой зенитно-автоматической тушкой «Эрликон». Пленные музыканты, увидав танк, налегли на свои трубы, что есть духу.
Юсупов, получивший позже нагоняй от начальства, старался никому не рассказывать о своей ошибке. Но шила в мешке не утаишь.
Поздно вечером бригада сделала остановку в нескольких километрах от города. Надо было уточнить обстановку, пополниться боеприпасами, горючим и подтянуть тылы. В направлении Сутоки — Богданово была выслана подвижная разведывательная группа под командованием начальника разведки бригады капитана С. М. Урсова.
Пробираясь по лесам и болотам, разведчики по глубокому снегу в морозную ночь прошли десять с лишним километров и на рассвете осторожно подошли к Сутокам.
— А ну, останови машину! — махнув рукой механику-водителю, спокойно проговорил Урсов и спрыгнул с борта легкого танка. Тут же к нему подбежали командир роты автоматчиков Гребцов, взводные Крылов, Когут, Железнов и Манчинов, командир роты противотанковых ружей Иванченко с командиром взвода Ильиным.
Наш разведчик был молод. Чем сложнее обстановка, тем интереснее было ему. Он становился еще спокойнее, как казалось его товарищам. В такое время у Урсова появляется особый азарт к разведке. Он медленно сдвинул на затылок танкошлем, поправил на замасленной шинели поясной ремень. Потом развернул на лобовой броне танка карту, сначала внимательно посмотрел на нее, затем — на местность в бинокль.
— Вот те на, не только наличие противника, но и признаков жизни в Сутоках не обнаруживается. Это меня интригует по уши, — еле слышным голосом проговорил Урсов и задумался. Он видел, что берега протекающей поперек деревни реки Веронды крутые. Кое-где над рекой поднимался редкий туман.
— Значит, она местами не замерзает, а дно илистое. Сомневаюсь я, что фашисты ушли так далеко. Вон какие свежие следы, — пнул ногой комок снега. — Не может быть того, что они не постараются встретить нас. Поэтому непременно враг может зацепиться за водный рубеж, — продолжая наблюдать в бинокль, вслух размышлял разведчик. Медлить было нельзя с решением. Если там противника нет, то он сможет подойти в любую минуту.
— Гребнев, скрытно расположи своих гвардейцев левее и правее моста. Саперам — Обследовать состояние перекинутого через Веронду моста, наличие мин и грузоподъемность. Тут что-то неладно. Чую нутром: фашисты могут нам напакостить, — посмотрев довольно строго на командира роты автоматчиков, приказал Урсов.
Барич, Маркин и Соловьев поползли. Подходя к находящейся метрах в сорока от моста избе, один из саперов, увидев поспешно выскакивающих оттуда солдат противника, неожиданно закричал:
— Немцы!
Лихорадочно затрещали автоматы наших и немецких солдат.
Лейтенант Крылов в это время устанавливал в полуразрушенном дзоте пулемет. Услышав пальбу, он стремглав побежал к избе, откуда били автоматы.
— Оставьте «языка-а-а»! Позарез нужен, понятно?! Наши-то все целы? — кричал на бегу Крылов.
— Из наших погиб один да еще троих саперов срезали гады автоматной очередью, — показал командир отделения Иосиф Яблонский в сторону моста.
Вокруг избы распластались на снегу восемнадцать убитых гитлеровцев.
— А ты почему на снегу сидишь, «Михаил Гаврилович»? Ранило, что ли? — напустился комвзвода на сержанта Юсупова.
— Выясняет личность! — бросил один из автоматчиков.
— Товарищ командир, я на немца сидеть! Он убил нашего Кольку Слапогузова. Говорит: «Швайн!», а я ему говорю: «Ты сам шайтан». Долго не дает ловить своя горла. Хулиганит нету спасу, плюет мой лицо и кусается, — дрожа от ненависти, выпучив черные глаза, пробормотал сержант, вцепившийся словно орел когтями в немецкого офицера.
— Факт! Будешь огрызаться и ты, если сядут на тебя, затолкают голову в снег и станут хватать за яблочко. Забери его! Учиним допрос! — зло бросил лейтенант и спихнул Юсупова с немца.
Поодаль, выставив стеклянные глаза на облачное небо, на спине лежал смертельно раненный автоматчик ефрейтор Николай Александрович Слапогузов. Парню из Новосибирска не было еще и девятнадцати. В комсомол приняли перед самым штурмом Новгорода.
— Шибко хочется жить, — произнес он, еле шевеля губами. — Напишите, напишите… — послышалось еще через несколько минут.
— Кому, Коля? — нагнувшись, спросил Крылов. — Девушке твоей?
— Нетука…
— А кому, сынок? Маме? Ты еще поправишься, напишешь сам, — успокаивая, проговорил пожилой сибиряк Яблонский.
Слапогузов беззвучно пошевелил губами. Потом он левой перевязанной рукой, раненной накануне, провел по пушистому подбородку (он еще не брился), хотел вытереть покатившиеся слезинки. Но не смог: рука упала на окровавленный снег.
— Прощай, Николай! Вчера от огня твоего автомата полегли десятки фашистов и столько же — сегодня. Мы отомстим за тебя, — твердо произнес лейтенант Крылов.
Николай Слапогузов первым загородил путь выбегавшим из избы фашистам. Последним с пистолетом в руках выскакивал офицер.
— Колька! — крикнул строчивший из автомата Юсупов. Но офицер уже выстрелил по Слапогузову. Не успев вставить новый магазин, сержант прикладом выбил пистолет из рук офицера и, бросившись, подмял его под себя.
Находящийся на правом фланге Урсов, услышав автоматную трескотню, приказал роте немедленно занять оборону. Сам побежал к мосту, откуда «заговорили» автоматы. Поскольку достаточными данными о противнике не располагал, он сразу приступил к допросу пленного. В этом у него была своя манера. К знатокам немецкого языка он не принадлежал, но вопросы задавал всегда остро и довольно разумно.
Вот перед нашим разведчиком в заброшенной холодной крестьянской избе стоит тощий низкорослый офицер, разглаживая горло. Отросшая борода и его рыжие волосы истрепаны, а лицо исцарапанное — Юсупов постарался разукрасить его. Возраст трудно определить. Что только не натянул он на себя (и шерстяной клетчатый платок, и нашу телогрейку) под зеленый лапсердак. Крылов мимикой показал ему: чего, мол, чухаешься, как поросенок — перед тобой русский офицер. Фашист, поняв, перестал скоблить себя.
— Садитесь, горе-завоеватель. Мне необходимо разговаривать с вами, — спокойно сказал Урсов пленному на немецком языке.
— Уберите вашего горлодера! — присаживаясь на скамейку, произнес он и показал на стоящего у двери Юсупова.
— «Михаил Гаврилович», выйдите! — приказал Урсов.
Гитлеровец наглел.
— Ненавижу вас! Ненавижу коммунистов! Проклинаю вашу грязную и нищую Россию! — орал он.
— Очень плохо, господин офицер, с такими нервами на войне. Успокойтесь, выпейте воды, — одернул Урсов пленного.
— Если у нас грязно и мы бедные, то почему же вы к нам лезете? — Почти крикнул сидящий рядом с капитаном командир взвода лейтенант Лунев и положил на стол свой огромный кулак. У гитлеровца моментально глаза округлились.
— Захар, убери руку со стола, — сирого сказал Луневу Урсов.
— А знаете ли, господин офицер, Россию и ее народ? Не знаете. Так как же? Будете вести себя, как ярый фашист или как строитель будущей новой Германии, без фашистов? — спокойно произнес Урсов. — Правда, вначале придется потрудиться, как вы сказали, в «проклятой России», а потом — и на своей Родине!
— Значит, вы меня не расстреляете?
— Нет! — решительно сказал Урсов.
Немец, почувствовав надежду на жизнь, заметно повеселел.
— Найн фашист! Найн фашист! Я, я… — заговорил он и поднял вверх правую руку, выпрямив три пальца — большой, указательный и средний. Это означало, что он сразу расскажет правду и только правду. Только, мол, сохрани ему жизнь.
Привели еще несколько захваченных фашистов. Пленные рассказали, что их пехотный полк бежал из-под Новгорода. Были в десяти километрах от Суток, в селе Кшентицы, но спохватились, что забежали далековато, и вернулись. Измученные солдаты только уснули, как появились наши. Полк понес большие потери, осталось около батальона живой силы и батарея противотанковых орудий, которые находятся на той стороне речки. В Кшентицах — сильный опорный пункт гитлеровцев. Там занимает оборону противотанковый артиллерийский полк 8-й гренадерской дивизии с большим количеством артиллерии.
О наличии противника в Сутоках — Богданове и Кшентицах немедленно пошло донесение в штаб бригады. После этого Урсов приказал танкистам проутюжить оборону врага, не давать ему закрепиться.
Взвод легких танков лейтенанта Сергея Кужлева, ведя огонь с ходу, приблизился к мосту. Проскочить его не удалось. Встреченные огнем зенитных орудий, потеряв две машины, танкисты отошли.
Наша подвижная разведгруппа поспешно заняла оборону и вступила в бой с вражеским мотопехотным батальоном.
Иванченко, расположив взвод противотанковых ружей лейтенанта Валентина Ильина на левом фланге, сам с одним расчетом поднялся на чердак и, проделав дыру в покрытой дранкой крыше, стал разыскивать зенитные орудия, из которых противник бил по нашим танкам.
— Петр Васильевич, тоже наблюдай в оба. Видишь — кругом бело. Чернеют лишь узкие полоски стен изб. Фашисты замаскировались искусно, — шепнул Иванченко командиру отделения сержанту Рыбину. Поскольку сержант был намного старше, то командир его всегда величал по имени и отчеству.
У сержанта глаза наметаны. Он мог сидеть сутками без еды и курева, чтобы подкараулить врага.
— Товарищ старший лейтенант, гляньте, гляньте: из избы показался кто-то, — торопливо заговорил Рыбин.
— Вижу, вижу. Натуральный фриц, зараза. Побежал к дороге в белом халате, — отозвался Иванченко. Сам на ту точку, где скрылся фриц, навел прицел. — Сколько туда метров, Петр Васильевич?
— Не более четырехсот.
— Я тоже думаю — примерно столько же. Кажется, обнаружил окно предохранительного щитка пушки, — радостно шепнув про себя, Иванченко сделал первых два выстрела. Через несколько секунд трое гитлеровцев отпрянули от пушки и скрылись за углом дома.
«Значит, угодил», — подумал старший лейтенант, и тепло пробежало по его телу. Загремел еще выстрел. Теперь у вражеской пушки поднялся небольшой дымок, что-то загорелось. В низу дома заголосили, но Иванченко лишь уловил слова: «Здорово! Слезайте быстрее!» Но бронебойщики уходить не собирались. На обочине дороги, около забора, блеснула вспышка выстрела другого немецкого орудия. Иванченко выпалил еще раз. Похоже, пуля срикошетила. Сделать пятого выстрела не успели. Осколочный снаряд снес угол избы, и тяжело раненный Иванченко с Рыбиным свалились в сугроб…
Неравный бой продолжался всю ночь. Узнав, что против стоит лишь небольшая группа разведчиков, гитлеровцы стремились смять их. Особенно досталось обороняющемуся в центре взводу Василия Крылова. Его гвардейцы, зябко поеживаясь, подпускали поближе подползавшую к мосту пехоту, расстреливали ее и забрасывали гранатами. Затем автоматная трескотня поднималась то на левом, то на правом флангах. Каждый раз гитлеровцы откатывались назад, оставляя на снегу десятки убитых.
В три часа ночи Крылов медленно шел по глубокому снегу вдоль линии обороны.
— Чье отделение? — спросил комвзвода.
— Сержанта Матыева! — послышался глухой голос.
— А-а-а, Уркунчу?
— Так точно, товарищ лейтенант!
— Где же твои гвардейцы?
— В траншее.
— Успели выкопать? — удивился взводный.
— Никак нет, расчистили старые.
— Молодцы! Смотри ты у меня, не прокарауль «молодчиков»!
— Никак невозможно, товарищ лейтенант! — доложил Матыев и спрыгнул в неглубокую траншею.
Крылов только отошел метров двадцать, как перед ним разорвалась граната и просвистели пули. Окровавленный, он свалился в сугроб.
— У-у-бит «хватлей»! — с сердцем выдавил Авилов и бросился к комвзвода. За смелость и храбрость бойцы любовно прозвали своего командира взвода хватким лейтенантом, а сокращенно просто «хватлей».
— Карим, ты чего разорался? Я же не убит, только царапнуло. Беги, передай бойцам, чтобы ни с места! Я буду в дзоте.
Авилов, недовольный тем, что «хватлей» гонит от себя, короткими перебежками бросился к расположению наших бойцов.
— Гвардейцы-ы! — кричал он, оглядываясь по сторонам. — По пехоте! Бей сволочей! Они подползают к на-а-а-ам!
Крылов вначале лежал животом вниз. Голова кружилась, и на какое-то время потемнело в глазах. Показалось, будто автоматная пальба удаляется. Только было трудно разобраться, в какую сторону — в нашу или противника. На самом деле стрельба только разгоралась. На левом фланге застучали противотанковые ружья Спиридона Плотникова и Петра Рыбина.
Командир взвода, почувствовав холод, медленно повернулся на спину и, перевязав, как мог, самого себя, пополз в полуразрушенный дзот. Там беспрерывно строчили из станкового пулемета Иван Катков с Николаем Косоваровым.
— Диски! — закричал Катков.
Косоваров подал ему диск в руки. Сквозь трескотню он услышал голос раненого Крылова:
— Подпускайте ближе! Ближе! Бейте в упор!
Прибежал в дзот Урсов.
— Жив, Вася?! Что с тобой? — взволнованно спросил он Крылова.
— Поцарапало малость руку и лицо.
— Тебя на танке отправим в тыл.
— Товарищ капитан, прошу оставить здесь. До утра выдержу, а потом, может, и уладится.
— Что с тобой делать? Хорошо, только смотри ты у меня, не выползай! Пошлю к тебе бойца, — согласился Урсов.
Отбита и эта атака врага. Однако самое тяжелое оказалось впереди. Гитлеровцы, пополнив свои ряды, подтянули несколько орудий и с рассветом пошли на штурм наших позиций. Теперь бой развернулся не только на окраине деревушки, но и на флангах.
Гвардейцы держались стойко, везде было слышно:
— Не-е-ет, нас не возьмешь, вражья сила! Теперь вам не сорок первый!
Танкисты с бронебойщиками расстреливали вражеские орудия. Метко бил фашистов командир отделения противотанковых ружей П. В. Рыбин. Он несколькими точными выстрелами вывел из строя пушку и уничтожил около двадцати гитлеровцев.
Вражеская пуля оборвала жизнь мужественного ленинградца, коммуниста с тридцатого года Петра Васильевича Рыбина. Из его ружья тут же открыл огонь лейтенант Валентин Ильин.
— Не пожалею себя за твою жизнь, Петя! — воскликнул неразлучный друг Рыбина, тоже коммунист с тридцатого года, командир отделения ПТР Спиридон Плотников.
Вскоре геройски погибли наводчики ПТР А. А. Савин и С. И. Полетаев. Перед траншеями отделений И. И. Яблонского и Уркунчу Матыева стояли сплошные разрывы гранат и снарядов.
— Молодцы, гвардейцы! Рубите с плеча! Громите фашистов, чтобы другим неповадно было. Помните слова Александра Невского: «Кто с мечом к нам войдет — от меча и погибнет!» — продвигаясь, где бегом, где ползком по цепи, подбадривал бойцов капитан Урсов.
Не удержался и раненый лейтенант Крылов, пополз к траншеям. В этот момент несколько фашистов под огнем автоматов бросились вперед. Лейтенант выстрелил в одного — удачно. Вражеский солдат, схватившись за грудь, кособоко шагнул несколько метров и растянулся на снегу.
Сержант Матыев, чтобы бросить подальше гранату, поднялся на бруствер траншеи. Его глаза налились густой, как смола, чернотой. От ожесточения он потерял голос. Даже не мог крикнуть, только злобно кусал дрожащие губы.
Несколько гитлеровцев незаметно пробрались с правого фланга и неожиданно оказались перед Матыевым.
— Уркунчу-у-у! — крикнул Крылов и бросил гранату. Двоих уложил. Третьего разорвала граната Матыева. Но раненый фашист успел ударить по нашему сержанту…
Оборвалась жизнь командира отделения омича Иосифа Иосифовича Яблонского. Он за ночь истребил сорок пять фашистов. Погибли автоматчики комсомольцы А. П. Соловьев, Н. С. Косоваров, И. Н. Барич, коммунист Б. В. Холухин. Имели потери и танкисты — убиты командир башни В. А. Мотов и пулеметчик М. Г. Кузнецов.
Сутки вели неравный бой разведчики. Не было времени даже перекусить. Лежа на снегу, продрогли до костей. Однако устояли до подхода наших главных сил. На рассвете в бой вступил второй танковый батальон майора Цешковского.
— За вторым пойдете вы, товарищ Платицын. Езжайте с Юренковым и со своими «легендарными» и понаблюдайте за боем, местностью, — приказал комбриг генерал Б. И. Шнейдер командиру первого танкового батальона.
Танк комбата только выехал на опушку леса, что восточнее Суток, как резанули вражеские зенитные орудия. Над башней просвистело несколько болванок.
— Николай Николаевич, гады напрашиваются. Зарядите осколочным, — попросил комбат начальника штаба.
Двумя выстрелами зенитка была разбита. Но открыли огонь другие орудия. Танкистам пришлось выйти из вражеского поля зрения.
— Переправиться тут Цешковскому вряд ли удастся, — проговорил Платицын, просматривая по карте местность.
— Пожалуй, ты прав, — согласился Юренков.
Действительно, через три часа боя командир второго батальона доложил:
— Переправиться через Веронду пока не удается. Враг режет противотанковым огнем.
Противник на подступах к Кшентицам остановил продвижение наших передовых частей. Чтобы ударить по ним, комбриг решил ввести в бой первый танковый батальон.
— Товарищ генерал, дайте мне новый участок. Тут фашисты пристреляли за сутки каждый кустик. В этом мы с Николаем Николаевичем убедились только что, — сказал комбат Платицын.
Комбриг всегда считался с мнениями своих подчиненных. Однако как бы недовольно передернул плечами, снял меховые краги, бросил их на правый борт танка, достал карту.
— А сумеешь переправиться? — водя глазами по карте, сухо спросил комбриг.
— Сумею, товарищ генерал. Только для прикрытия во время переправы дайте мне две батареи самоходных установок.
— Артиллерия — не проблема. Вот она, — и комбриг показал на командира полка самоходно-артиллерийских установок Буряченко. — Мы находимся здесь, — сказал он и ткнул пальцем левее Суток. — Лучшего места для переправы вряд ли найдешь.
Платицын посмотрел на свою карту, показал это место замполиту Бровко и молча сложил карту.
— Время наступления, товарищ генерал?
Правее, в нескольких десятках метрах от танка, почти одновременно грохнули два тяжелых снаряда, подняв седые столбы снега и земли. Все окружающие комбрига попадали в рыхлый снег. Благо что это было на той стороне танка.
— Выступить немедленно. Вон дьяволы подтянули тяжелую артиллерию, — переведя дыхание, почти крикнул комбриг и устремился в башню. — С артиллеристами согласуйте в танке, — добавил он, высунув голову из люка.
Второй батальон продолжал теснить врага на участке Сутоки — Богданово. В это время первый батальон под прикрытием артиллерии и взвода противотанковых ружей лейтенанта Ильина километра на три южнее Суток начал переправу через Веронду.
Когда первая рота была на том берегу, комбат подошел к головной машине, закрутил «козью ножку» и позвал к себе комроты Литвинова.
— Вот что, «легендарный». Время подпирает. Не будем ждать, когда переправится рота Телегина. Продвигайся на Кшентицы по этой просеке, — показал комбат по карте. — А я — за тобой. Имей в виду: огонь открывать через секунду после обнаружения противника, ясно?
— Ясно, товарищ майор!
Ночью было морозно. Дул ветер. А к утру потеплело. Снег стал почти липким. Над головой низко плыли серые облака.
— Жаль, что нам сегодня не могут подмогнуть «Илюши», — вздыхая, проговорил один из автоматчиков.
Проехали не более двух километров, как впереди застучали танковые пулеметы, затрещали автоматы.
— «Легендарный-1», доложи обстановку! — запросил комбат.
— Догнал бежавших гуляк из казино, — послышался в микрофоне спокойный голос Литвинова.
Теперь по сторонам от танковых следов стали попадаться распластавшиеся на снегу, в одних кителях, уцелевшие солдаты и офицеры разгромленной авиационно-полевой дивизии гитлеровцев.
— Смотри, товарищ лейтенант! Кто-то к елкам бежал, а обратно не бежал! — показывая на идущий от танковой колеи след, усмехнулся сидевший на танке комбата вездесущий сержант Юсупов.
— А ну, проверь палкой, что там за елками?
Лейтенант передал березовую палку, в конце которой был привязан ржавый штык. Ею проверяли толщину льда на реке. Сержант осторожно по следам зашагал к заваленным пушистым снегом трем маленьким елкам. Сначала хотел прострочить из автомата. «А вдруг там лежит наш раненый?» — подумал он. И два раза ткнул палкой. Кто-то страшно заорал, и перед Юсуповым, славно из-под земли, вырос с поднятыми вверх руками огромного роста мордастый фельдфебель.
— Хитлер капут! Хитлер капут! — завопил тот.
От такой неожиданности самого Юсупова вначале бросило в дрожь. Он чудом не нажал на спусковой крючок автомата.
— Не Гитлер, а Адольф Гитлер. Уважать должна, балбес, свой фюрер, ферштейн? — вырвалось у Юсупова. Он знал два немецких слова — «капут» и «ферштейн». Фельдфебель, видимо, понял.
— Я, я, Адольф капут, нох Хебельс капут.
— А-а-а, когда тебе дали по мягкому месту, сразу заговорил «капут». Твой оружий тоже капут? — шлепнул сержант ладонью о свой автомат.
Видя, что Юсупов учиняет полный допрос и, разозленный, может застрелить пленного, командир роты автоматчиков Шевченко крикнул ему:
— «Михаил Гаврилович», веди сюда пленного!
Гитлеровец рассказал, что вечером он пьянствовал в казино. Вдруг ворвались советские танки в расположение Мясокомбината. Он бежал, не успев захватить ни оружия, ни шинели. Притворился убитым.
— Видишь, Шевченко, как хитрят гитлеровские вояки. Вели своим гвардейцам проверять на снегу их останки, предложил комбат лейтенанту.
Действительно, среди десятков валяющихся трупов вражеских солдат нашли притворившихся убитыми.
От переправы с боями пройдено десять километров. Посмотрел Платицын на часы — был полдень. Стало быть, прошло полтора часа. До цели оставалось менее трех километров. Вот показалось и село Кшентицы. Танки к селу подошли с юго-восточной стороны. Уже отчетливо виднелась тянувшаяся двухкилометровая лента из ста двадцати дворов. На восток шла дорога Вашково — Новгород, на запад — Видогощь — Менюши. Вдоль противоположной стороны села протекала речка Веронда. На подступах к селу находилась поросшая кустарниками низина. Однако танки шли легко, оставляя ровно вырезанные глубокие колеи.
— Надо попортить обед фашистам, — сказал комбат сидевшему на танке лейтенанту Шевченко.
До села — не более километра. Внешне было все спокойно. Дымились три кухни, около некоторых построек медленно разгуливались коровы, лошади. Пальба шла где-то в районе Суток. Вскоре забегали меж домами, в руках у них мелькали автоматы.
— Мать пресвятая, фашисты! — крикнул лейтенант Шевченко. А было их в селе немало.
Майор Платицын, вступив в связь с командирами рот, открытым текстом радировал:
— Развернуться в линию. Роте Литвинова отрезать дорогу на Вашково и с северо-восточной стороны ворваться в село. Телегину — атаковать село с юго-запада, оседлать дорогу на Видогощь.
Танки, развернувшись в линию, стремительно ринулись на село.
— Автоматчики и бронебойщики, к бою-ю-ю! — крикнул командир роты Шевченко.
Начался кровопролитный бой. Командир батальона, следуя за ротой Литвинова, доложил комбригу:
— Атакую Кшентицы! — и сам вступил в бой.
Появление наших танков было для противника неожиданным: из опорных пунктов Сутоки и Богданово ничего не успели сообщить. Причем судя по тому, что большинство противотанковых орудий было направлено в сторону Вашково, наших танков со стороны он не ожидал. К тому же было время обеда, поэтому около некоторых орудий находилась лишь охрана.
Рота Владимира Литвинова, ворвавшись в село, огнем и гусеницами начала крушить врага. По пути ротный на своем правом фланге заметал замаскированную батарею противотанковых орудий. Расчета около них не было, вражеские артиллеристы сломя голову бежали на огневые позиции. Радист Басов и автоматчики скосили их без особого труда.
— Тратить снаряды не будем, проезжай по лафетам! — приказал командир механику-водителю Тонанову.
Через несколько минут послышался душераздирающий скрежет, все орудия были изуродованы и вдавлены в болотный грунт. Сначала было трудно понять, кто и куда стреляет. Гитлеровцы расположились везде: в избах, сараях, на чердаках, деревьях возле построек.
Вот из крайней избы выбежали несколько солдат с ручными пулеметами в руках и залегли около бани.
— Я им, сволочам, устрою баню! — выругался командир отделения ПТР Спиридон Плотников и застучал из ружья.
— Молодец, Спиридон Степанович! Сбил угол бани и накрыл пулемет, — похвалил его комвзвода Иван Сюткин.
Такие же ружья лейтенанта Александра Грамалина осаждали орудия, которые вели огонь по нашим танкам. Рядом с бронебойщиками из танковой колеи били автоматчики Николай Давыдкин и Иван Заварзаев. Они никогда не унывали. И теперь подшучивали.
— Тут тебе, Николай Егорович, не коров лечить да поросят кастрировать, — улыбаясь и продолжая стрелять по фашистам, бросил своему земляку Заварзаев. Ему было сорок один, а Давыдкин — на несколько лет моложе.
— Думаю, Иван Иванович, печь булки в пекарне намного легче, — засмеялся Давыдкин. — Я четверых фашистов уже поклал, а ты?
— Трепаться-то брось ты, Николай, — взглянул на земляка Заварзаев.
— Ей-богу, не лгу нисколечко, — внимательно следя за двумя крайними сараями, ответил Давыдкин.
Два земляка из Мордовии — ветфельдшер Давыдкин и пекарь Заварзаев — были неразлучными друзьями.
Снова застучали противотанковые ружья, левый сарай почти развалился. Тут же два фашиста выбежали из него и, преследуемые огнем автоматчиков, бросились в колодец, что находился в огороде.
— А-а-а, гадюки! Как пули — в колодец, должно быть, засохший. Не выпущу их теперь оттуда, — засмеялся подползший командир отделения Мусурман Муратов.
Выскочил другой солдат. Одним прыжком он хотел перепрыгнуть изгородь, но Заварзаев ушел дать короткую очередь — и вражеский вояка повис на штакетнике.
— Ай да молодец, земляк! — подбадривал Давыдкин.
Бой за село становился ожесточеннее с каждой минутой. Комбату Платицыну хотелось самому вырваться вперед и сражаться вместе с другими, но он прекрасно понимал, что успех батальона заключается не в том, сколько уничтожил противника лично он, а, прежде всего, в разумном использовании огневой мощи всех танков батальона. Поэтому, ведя огонь по противнику, он строго следил за действиями каждого экипажа. Непрерывно держа с ними связь, как бы дирижировал всем ходом боя. В необходимых случаях, показывая пример, сам вступал в бой с противником. На этот раз он заметил, что вся четырехкилометровая дорога на Видогощь забита колоннами в панике отступающего противника.
— Догнать, разгромить вражескую колонну и занять Видогощь немедленно! — приказал он по рации «легендарному-2» — Телегину.
Телегин, громивший в это время вместе с автоматчиками и бронебойщиками гитлеровцев на юго-западной окраине села, ответил:
— Понял, повернул на Видогощь.
Когда танки роты Литвинова уже разбили с десяток противотанковых и зенитных орудий (а их было там немало — батарея от батареи стояли в двухстах — трехстах метрах друг от друга), уничтожили пулеметным огнем много вражеской пехоты, комбат Платицын неожиданно заметил, что гитлеровцы открыли огонь с тыла.
Выяснилось, что по сторонам дороги на Новгород стояли три противотанковые батареи. Одну, самую ближнюю, раздавил своим танком Литвинов, а две, тщательно замаскированные в густых кустарниках (поскольку огня они по нам не открывали, так как орудия были направлены в сторону Новгорода и расчеты были на обеде), остались нами незамеченными. Теперь, повернув орудия в сторону села, они открыли огонь по нашим танкам с тыла.
— Литвинов, Литвинов! Сзади тебя появились две батареи, накрой левую, а правой займусь я, — радировал комбат ротному.
Литвинов передал комбату:
— Понял, атакую!
Майор Платицын с дистанции не более шестисот метров начал расстреливать батарею. Орудия друг от друга стояли близко. Гитлеровцам вести огонь по танку комбата было неудобно — требовалось разворачивать орудия.
Приняв радиограмму, Литвинов не стал посылать для уничтожения батареи фашистов другой танк, так как сам был ближе всех к ней и вражеские орудия сильно палили по нему. Он вырвался на окраину села и, несколько продвинувшись вперед, повернул в сторону Веронды, затем открыл огонь по вражеским орудиям. Так началась дуэль одного нашего танка с четырьмя орудиями противника. На танк посыпались снаряды. Один из них, выдрав кусок брони, срикошетил. Ротный бил снайперски, разворотил подряд два орудия. Взял на прицел третье. Только успел произвести два выстрела, как сильный удар потряс машину. Едва удержался на сиденье. Одновременно два попадания — в мотор и башню. Башня моментально наполнилась дымом, осветительный плафон погас. Застонали раненые.
— Тонанов! Продвинь к правому кустарнику, — скомандовал Литвинов механику-водителю, не отрываясь от налобника прицела.
Но парторг роты Тонанов, опустив пробитую осколком голову, молча сидел на своем месте. Тупая боль растеклась по его телу. Команду ротного он слышал, но не соображал, кому она и к чему…
— Мы с механиком ранены, — доложил старший лейтенант Иван Пугач.
— Выйти из танка и вытащить Тонанова сумеешь?
— Постараюсь, — еле слышным голосом ответил Пугач.
Выбравшись из машины, старший лейтенант вытащил Тонанова и положил его на снег. Безуспешно пытался погасить огонь, поняв, что одному с огнем не справиться. Теперь, помогая друг другу, по колее танка оба танкиста поползли в сторону села.
— Вам помочь? — спросил, когда они были уже недалеко от сарая, лейтенант Лавренов.
— Постараемся сами, — ответил Пугач.
Башня наполнилась едким дымом. Сидеть в машине становилось невыносимо. Однако капитан Владимир Григорьевич Литвинов и не думал покинуть ее.
— Провалиться мне на месте, если не сотру этих негодяев с лица земли, — выругался комроты.
— Басов! Осколочным! — послышался злобный голос ротного. Еще два снаряда полетели в сторону врага. После того, как снова последовал удар по башне, Литвинов все-таки чудом успел нажать ногой на педаль пушки. И этот выстрел, последний, решающий, уничтожил четвертое вражеское орудие. Сам, с распоротым животом, согнувшись от невыносимой боли, почерневший, облокотился о казенник пушки.
— Теперь, кажется, в расчете. Сделал, что мог. Гранаты… пулемет… — сквозь зубы процедил командир роты.
От ранения в голову Басов на несколько секунд потерял сознание. Когда огненные языки из моторного отделения дотянулись до него и лизнули лицо, он соскочил с боеукладки и закричал:
— Товарищ капитан! Горим, горим!
— Зачем гореть, кто за нас будет воевать? — закашлявшись от дыма, с трудом проговорил ротный, пытаясь выбраться из пылающей машины.
Савелию Басову все же удалось вырвать своего командира из пасти пылающего огня. Ползти или идти самостоятельно Литвинов не мог. Кругом по полю, как ошпаренные, убегали из села гитлеровцы.
Услышав по рации последние слова Литвинова и крик Басова, Платицын поспешил на помощь к ротному. Но, сражаясь с противотанковыми орудиями, задержался. Поскольку Литвинов не отвечал, комбат решил вызвать Томашевича.
— Где ты? Какого дьявола молчишь? — спросил он.
— Сижу по башню в воде! — послышался в микрофоне голос командира танка.
— Эх, ситуация! Час от часу не легче! Да ты что! Никак решил порыбачить?! Кто тебя просил проваливаться? Отвечай! — шумел по рации расстроенный и вышедший из терпения комбат. Однако тут же, несколько успокоившись, передал: — Николай, гренадеры отступают в вашу сторону. Угостите их огоньком. А вас вытащим.
Первым своего комроты разыскал зампотех Алексей Сергеев. Вскоре подъехал на танке Платицына начальник политотдела бригады подполковник Жибрик. Обнаружили Литвинова в двадцати метрах от догорающего танка. Он, сжавшись в комок, вытянул руку с пистолетом, с простреленной головой, лежал в глубокой колее. Около него валялись две гранаты. В пяти метрах от него находился с простреленной грудью пулеметчик старшина Басов. Недалеко от них валялись трупы трех разорванных гранатами немецких автоматчиков.
Жибрик, Платицын, Бровко и Сергеев понесли на руках к танку Литвинова и Басова.
— Потяжелел ты, Володя, — проговорил Платицын, и глаза его увлажнились.
Начальник политотдела Жибрик, который в боевой обстановке не имел привычки сидеть в штабе и постоянно находился в боевых порядках танков, неся воинам страстное большевистское слово, подавая пример мужества и стойкости, доложил из танка комбата комбригу Шнейдеру обстановку и передал о героическом подвиге и гибели командира первой танковой роты капитана Владимира Григорьевича Литвинова. Потом, вступив в связь со всеми танками, передал им радиограмму:
— Товарищи гвардейцы! В боях за село Кшентицы геройски погиб командир роты Владимир Григорьевич Литвинов. Смерть его гитлеровцам обошлась дорого. Только противотанковых орудий его экипаж уничтожил восемь! Отомстим фашистам за смерть наших боевых соратников!
Бой за село продолжался. Гитлеровцы яростно сопротивлялись. Стремились любой ценой остановить продвижение наших танков и автоматчиков. Из окон домов били по триплексам, прицелам танков. Швыряли бутылки с горючей жидкостью, связки гранат, противотанковые мины.
Вести огонь одновременно по противотанковым орудиям и пехоте врага танкисты не успевали. Поэтому в уничтожении пехоты большая доля выпала на автоматчиков.
— Два пулемета не дают поднять голову, — доложил командир второго взвода автоматчиков Булыгин командиру роты Ивану Шевченко.
— Вася, ты атакуй левым флангом вон туда, где дымит, — показал рукой комроты Булыгину. — А мы разделаемся с пулеметами.
Лейтенант Сюткин по правому флангу подполз почти к изгороди. Бронебойщики из расчета Спиридона Плотникова и Григория Сальникова ударили по пулеметным точкам врага, расположенным между большими, занесенными снегом камнями. Уцелевшие расчеты были расстреляны автоматчиками. Сюткин и Плотников, сделав несколько больших прыжков, оказались на соседнем огороде. Здесь был прострочен из автомата старшина Спиридон Степанович Плотников.
Гвардейцы особо переживали эту утрату. Плотников лежал на мокром снегу около изгороди между засохшими кустами крыжовника, жил он не более минуты. Обведя помутневшими глазами своих боевых товарищей, успел сказать:
— Вот и довоевался. Не ругай меня, Прасковья Яковл… — и раздался его последний тяжелый вздох…
— Спиридон попрощался с нами, — тихо проговорил лейтенант Сюткин.
Омич Спиридон Степанович Плотников находился в бригаде с октября сорок первого. За это время был ранен семь раз. В боях под Мостками он расстрелял 37 фашистов, под Киришами — 14, а всего — 76 вражеских солдат. За это он был награжден тремя орденами и медалью. Часом позже погиб и его командир — лейтенант Иван Ефимович Сюткин.
Смело сражался на левом фланге Василий Булыгин. Находясь возле танка, он заметил, как несколько гитлеровцев выскочили из бани с гранатами в руках, чтобы швырнуть их в танк.
— Ваша не возьмет! — развернув свои широкие плечи, крикнул Булыгин и сам кинул в них гранату. Не разглядев, что произошло, бросил вторую. Два гитлеровца остались лежать на снегу, а остальные успели забежать во двор. Танк, подмяв изгородь, устремился на улицу. В это время у сарая раздался крик. Комвзвода побежал туда. Во дворе около дымящей кухни суетилось несколько гитлеровцев. Шум и ругань слышались в избе. Булыгин, заметив, что его бойцы бегут за ним, закричал:
— Гвардейцы, сюда-а-а-а!
Ни один из врагов не собирался уходить или сдаваться в плен. Наоборот, сражались с яростью. В избу забежал сержант Мусурман Муратов. Одного солдата, в длинной, с пристегнутыми за ремень полами шинели, он прострочил сразу. Но из-за печки выскочил другой, рослый, в рогатой каске, с автоматом на животе. Он нажал на спусковой крючок автомата. Пули просвистели мимо прижавшегося к печке Мусурмана и разбили оконные стекла. Муратов догадался, что фашист не заметил его, а стрелял с испуга, и тут же нажал на спуск своего автомата. Произошел лишь один выстрел — последний патрон! Однако израненный фашист, крякнув и уронив на пол автомат, упал.
— А-а-а! Попался на капкана, шайтан! — закричал Мусурман. Его глаза горели огнем. Раненый заметил, что русский солдат достает магазин. Охватив автомат, он пнул ногой сержанта. Муратов, пошатнувшись и не успев вставить новый магазин, тигром бросился на немца.
— Каюк тебе теперь, керемету!
Увидев засверкавший над головой финский нож, фашист опустил руки.
— Ты чего тянешь резину, Мусурман? — послышался за спиной голос старшины Петра Казакова.
— У барана кровь пускают в горло, а куда у фашиста, не знаю. Где у него сердце, тоже не понимаю, — вполне серьезно проговорил Муратов.
Гитлеровец, передохнув, вновь схватился за свой автомат. Но его опередили гвардейцы.
Простроченный пулеметной очередью из соседнего двора, погиб коммунист, старший лейтенант Василий Григорьевич Булыгин. Был он способным командиром, добрым, простым русским человеком, умеющим улыбаться даже в самые тяжелые минуты.
— Вася, ты всегда будешь жить в памяти твоих боевых друзей, в их благородных сердцах, — сказал на прощание старший лейтенант Михаил Мельников.
Несколько раз на каких-нибудь полчаса или час бой стихал, а затем разгорался с новой силой. Танки Николая Томашевича, Андрея Куделя, Николая Кожина, Владимира Боярчикова, Онуфрия Загоруйко и других беспощадно косили, подминали под гусеницы вражескую пехоту и огневые средства. Вышла из строя пушка у танка Боярчикова, самого его ранило в спину. Не доложив о своем ранении, истекая кровью, он продолжал громить врага.
Танк лейтенанта Михаила Шматко провалился в засыпанную снегом огромную воронку и завяз. Вскоре подъехал зампотех роты Алексей Сергеев. К тому времени гитлеровцы окружили танк и начали его обстреливать. Несмотря на это мужественные танкисты с боем вырвали машину из болотного грунта.
Командование первой ротой принял старший лейтенант Онуфрий Загоруйко. Танкисты, воодушевленные призывом начальника политотдела Жибрика, мстили сполна фашистам за смерть Литвинова и других боевых товарищей.
Часть пехоты противника, не выдержав огня танков и автоматчиков, группами бежала по глубокому снегу в направлении к лесу. Было нелегко преследовать бегущих.
Николай Томашевич, выйдя во вражеский тыл, подавил несколько орудий и начал расстреливать барахтающихся в снегу немцев. Потом, с ходу одолев Веронду, окончательно загородил путь убегающему противнику. В разгаре боя под автоматным огнем он вытащил застрявший в болоте танк. При этом погиб механик-водитель Яков Сергеевич Сергеев, а командиру обожгло лицо. Теперь за рычаги управления сел сам Томашевич. Увлекшись боем, командир не заметил, как сам провалился в речку по башню. О быстрой эвакуации не могло быть и речи: град пуль не давал выйти наружу.
— Ну, погодите, гады! — выругался командир и, перебравшись в башню, стал косить приближающихся гитлеровцев. Те, не считаясь с потерями, хотели любой ценой поджечь танк. Напрасные хлопоты. Вот они подкатывают орудия. Фашисты стали бить из сарая. Томашевич это заметил. Несколькими выстрелами сарай был разрушен, и орудие умолкло. Танк быстро наполнялся водой.
— Что будем делать, товарищ лейтенант? — заговорил радист-пулеметчик Петр Туманов.
— Кто не надеется выдержать холодной воды, разрешаю покинуть машину, — строго проговорил командир, плотно задраив люк башни.
Покинуть танк никто не собирался. Отважный экипаж, находясь по пояс в ледяной воде, продолжал уничтожать гитлеровцев. С наступлением темноты Туманов вышел из машины и пополз к своим. А еще через два часа перед осажденным танком три раза моргнул небольшой огонек. Это ехал на помощь на тягаче зампотех Сергеев.
Комбат долго вызывал по рации командира второй роты Телегина, которому было приказано разгромить колонну противника и занять Видогощь. Ротный почему-то молчал. Чтобы выяснить обстановку, комбат решил проскочить туда. Но, выехав на южную окраину села, он обнаружил четыре вражеских орудия. Они стояли в густых зарослях недалеко друг от друга. Расчеты поспешно разворачивали их в сторону Кшентиц.
— Товарищ майор, в кустах немцы и орудия! — закричал механик-водитель Царев.
— Не кричи, вижу сам! Откуда, дьяволы, взялись? Должно, были на обеде и отсечены нашими автоматчиками. Проскочить-то, пожалуй, не успеть… — ответил комбат. Потом скомандовал башенному стрелку Глебу Кривокорытову: — Осколочным! — Одновременно застрочили из пулемета радист-пулеметчик Дмитрий Лысенко и из автомата — сидящий на танке командир роты автоматчиков Иван Шевченко.
Вначале немцы бросились бежать. Но офицер так резанул из автомата по двум своим артиллеристам, что быстро скосил их, а остальные вернулись к орудиям и открыли огонь. По танку комбата в упор засвистели снаряды. Застигнутые врасплох артиллеристы вели беспорядочный огонь. Первое попадание сильно потрясло танк. Раненый лейтенант Шевченко упал в сугроб, но продолжал стрелять. Перед глазами впившегося лбом в триплекс Царева блеснуло пламя, он стукнулся головой о броню.
— Отломился угол лобовой брони, образовалась дыра, — сообщил механик-водитель.
— Голова цела?
— Цела, только лицо горит!
Платицын, маневрируя по глубокому снегу, посылал снаряды точно в цель. Но еще не все пушки врага были уничтожены. Еще одно попадание в наш танк.
— Глеб, загляни в люк, что-то загремело?
— Полетел запасной бак, — доложил башенный стрелок, выглянув ив башни.
— Бог с ним, там горючего нет, не страшно.
Зазуммерила рация:
— «Хром»! Я — «Бульвар»! Я — «Бульвар»! Прием.
Это капитан Телегин вызывает комбата, а тому некогда отвечать. Комроты догадался об этом и радировал:
— У меня все в порядке. Колонну противника перемололи, остатки валяются в кюветах. Видогощь наша, дорога на Менюши открыта. Потерь в танках нет.
Платицын облегченно вздохнул и проговорил:
— У меня, должно быть, тоже все в порядке, — смахнул танкошлемом липкий пот с лица и продолжал палить из пушки и пулемета.
— Ослабла левая гусеница, должно быть, поврежден каток! — доложил механик-водитель. Комбат не придал значения этому.
Через несколько секунд сбило шаровую установку, погнуло пулемет.
— Сережа! Заклинена башня! Выезжай во фланг, надо давить гадов! — крикнул комбат механику-водителю Цареву.
— Товарищ майор, разрешите, попробую ломом, — послышался голос Кривокорытова.
— Не смей, скосят наверняка!
— Давить негодяев! — приказал комбат.
Царев обрадовался:
— Есть давить!
Танк с натужным ревом вырвался вперед, и через несколько минут орудие, лафет которого продавил мерзлую корку грунта, было раздавлено.
Гитлеровцы настойчиво продолжали сопротивляться. Цеплялись буквально за каждый сарай в селе. Оживали, казалось, брошенные их орудия. Разрушая и сжигая строения, можно было бы покончить с противником гораздо быстрее. Но комбат строго приказал:
— К такому приему боя прибегать в исключительных случаях.
Обстановка осложнялась тем, что к Кшентицам подходили отступающие со стороны Вашково — Изери вражеские подразделения. Командир роты Загоруйко докладывал о недостатке боеприпасов. Нуждались в патронах и автоматчики. Их обеспечением, эвакуацией раненых занимались постоянно находящиеся в боевых порядках, поддерживающие связь с танками, командиром батальона и тылом начальник штаба Зевцов-Лобанов и замполит Бровко.
Комбриг Шнейдер сообщил Платицыну, что, по данным разведки, от Суток на Кшентицы движется артиллерийская колонна гитлеровцев, приказал встретить ее огнем танков и разгромить.
Платицын, пересев на исправный танк, немедленно связался по рации с Телегиным и приказал ему возвратиться в Кшентицы для встречи артиллерийской колонны. Затем обстановку и о принятых мерах доложил командиру бригады и просил ввести в бой второй танковый батальон.
Генерал Шнейдер сообщил, что майор Цешковский переправляется через Веронду и через два часа прибудет в Кшентицы.
Телегин с ротой, не заходя в село, свернул на дорогу в сторону Суток. Действующий впереди танковый взвод старшего лейтенанта Георгия Смолина с ходу расстрелял артиллерийскую колонну противника. Через два часа после получения приказа командир роты доложил:
— Разделали под орех восемь тягачей с прицепленными к ним орудиями и сидящей в кузовах прислугой.
Возвращаясь, танк Телегина вступил в село. Проехал не более ста метров.
— Слева — орудия! — оглушительно крикнул радист-пулеметчик Шелонин, который увидел метрах в семидесяти во дворе крайнего дома три орудия с хлопотавшими около них гитлеровцами.
Башенный стрелок Пирогов, не дожидаясь команды ротного, уже послал в ствол осколочный снаряд.
— Молодец, Саша! Откуда только берутся, окаянные? — изрек комроты и сделал выстрел.
Снаряд поразил среднюю пушку. Троих из расчета разнесло, несколько человек забежали в сарай. Однако настырные офицеры, подбежав к заряженным орудиям, успели произвести одновременно два выстрела. Танк дрогнул. Механик-водитель Николай Иванович Жук и радист-пулеметчик Шелонин были убиты, а башня заклинена.
— Саша, помоги оттащить на боеукладку Жука. Передавлю я сволочей, покажу им, как русские умеют воевать и умирать, — вырвалось у Телегина, и они с Пироговым начали оттаскивать механика-водителя с сиденья.
Танк словно с трамплина бросился на вражеское орудие, но из другого — последовал удар…
Ротный с Пироговым, набив карманы гранатами, побежали во двор к уцелевшим орудиям. Пирогов, сраженный автоматной очередью, упал замертво около танка. Капитан, крикнув: «А ну, гады, у кого покрепче нервы?», стал забрасывать орудия гранатами. Перепуганные гитлеровцы бросились в темный сарай. Выхватив пистолет, Григорий Телегин кинулся за ними…
В сумерках вступил в бой подошедший второй танковый батальон бригады. Его легкие танки с ходу бросились в атаку, часть — на Видогощь, другая — в сторону школы, откуда фашисты еще продолжали отстреливаться. Туда же устремились взвод автоматчиков лейтенанта Георгия Лавренова и пэтээровцы Александра Грамалина.
— Товарищ лейтенант, фрицы с огнем бегают у школы! — доложил Лавренову лежащий рядом Федор Мягков.
— А ну, ударь туда! Видимо, намереваются поджечь! — крикнул комвзвода.
Застучали противотанковые ружья и автоматы. Не выдержав нашего огня, гитлеровские вояки бросились бежать. А школа все же запылала. В свете пламени замелькали фигуры гитлеровских вояк с автоматами на груди.
— За мно-о-ой! — послышался голос Лавренова.
Около входа в школу он почти столкнулся с выскакивающим гитлеровцем. Тот после яркого света не разглядел в темноте Лавренова. А этого было вполне достаточно, чтобы нажать на спусковой крючок автомата. Туша вояки рухнула прямо на лейтенанта.
— Пошел ты… — выругавшись, Лавренов с силой оттолкнул его в сторону. Эсэсовцы бежали к Веронде.
— За мно-о-ой! — крикнул опять командир взвода.
Гвардейцы настигли вражеских солдат недалеко от школы. Нелегко бежать по глубокому снегу. Днем была оттепель, а вечером подморозило и образовалась снежная корка. Наши косили противника огнем из автоматов, фашисты же отбивались гранатами, потому что остались почти без патронов.
— Лейтена-а-ант! — крикнул один из автоматчиков, заметив, что в сторону Лавренова враг метает гранату.
Лейтенант сам, только что размахнувшись, пустил гранату, как почти под его ногами разорвалась вражеская. Лавренов, закрыв руками лицо, упал.
— Товарищ лейтенант, ранило? — взволнованно спросил Федор Мягков. Но лейтенант молчал, только махнул рукой. Его ранило в грудь, лицо, пуля прошила язык, выбило несколько зубов. Мягков, перевязав Лавренова, отвел его в санчасть. От вражеской пули погиб лейтенант Александр Ипполитович Грамалин.
Прибыв в Кшентицы, командир второго танкового батальона в первую очередь решил разыскать среди ведущих бой танк Платицына.
— Живой, Володя! Как дела? — пожимая руку Платицына, хитро улыбнувшись, спросил у него Цешковский.
Платицыну показалось, что впервые за всю войну он так смертельно устал. От мелких броневых осколков, от копоти и соленого пота жгло лицо. Тем не менее, он, как и всегда, старался быть бодрым, веселым. «Умение держаться в любой сложной обстановке, быть уравновешенным, — говорил Владимир Васильевич своим подчиненным, — рождает в человеке здравые мысли».
— Как видишь, живой, Иосиф Павлович! — ответил Платицын и шлепнул по рукам Цешковского. — Дела неплохи. Гренадеры выдыхаются. Теперь их атаки стали гораздо слабее. Шутка ли, мои гвардейцы разбили около сорока орудий! Тут стоял 26-й гренадерский полк противотанковой артиллерии 8-й гренадерской дивизии. Разгромили штаб полка, автоматчики захватили его знамя. Отдали какому-то механику протирать гусеницы, — засмеялся Платицын.
— Бывает же иногда и на поле боя такая абсолютная тишина, — прислушиваясь, проговорил Цешковский.
— За день боя такое затишье наступало несколько раз. Потом опять загремят выстрелы.
— Потери большие?
— Нет, небольшие. Две машины сгорели, две требуют ремонта. Беда — в другом, Иосиф Павлович. Остался без своих «легендарных». Днем геройски погиб Володя Литвинов, а теперь, час от часу не легче, замолчал и Гриша Телегин.
Разговор комбатов перебили прибежавшие начальник штаба Зевцов-Лобанов и замполит Бровко. Они доложили, что все машины боеприпасами пополнены, раненые эвакуированы.
Вскоре подъехал комбриг Шнейдер. Генерал приказал штурмом овладеть селом.
К одиннадцати вечера вместе с подошедшими стрелковыми подразделениями село было освобождено. Несколькими часами позже взяли и Видогощь. При этом смертью героя погиб командир танкового взвода старший лейтенант Андрей Матвеевич Куделя.
Наши автоматчики во главе с командиром роты Мельниковым (он принял командование ротой после ранения Шевченко) вместе со стрелками других подразделений всю ночь проверяли избы, подвалы, сараи, склады, прочесывали лес вокруг села, вылавливая притаившихся эсэсовцев. Одновременно искали капитана Телегина, судьба которого была неизвестна. Автоматчики возвратились в село лишь на рассвете. За ночь переловили немало гитлеровцев. Поэтому, несмотря на усталость и голод, да и промокли изрядно, настроение у них было бодрое. Правда, его несколько испортил прибежавший Юсупов.
— Товарищ старший лейтенант, на подвале много немца, — взволнованно доложил он ротному.
Мельников невольно задумался: «Как же так, осмотрели досконально и вдруг…»
— Где?
— Где генерал!
— Чудно, на КП бригады — противник! — возмущался комроты.
— Товарищи! Побежали! — махнул рукой Мельников. — Оружие у них есть? — спросил он на бегу.
— Автоматы есть, патрона у иха ек — нет.
— Сам-то там был?
— Был, орут «Хайль Хитлер!»
Еще вчера КП бригады разместился в продолговатом здании. Поскольку вход в подвал был завален ящиками, бочками из-под овощей и другим хламом, то его никто не проверял. Вдруг курящий возле него посыльный Юсупов услышал немецкий разговор. Он пробрался в подвал. Там, согнувшись в три погибели и бормоча о чем-то, стояло около десятка эсэсовцев, худых, бледных, долговязых, с дубовыми листьями и буквами «СС» на рукаве, во главе с офицером. Юсупов поспешил доложить командованию об этом. В подвал был послан Мельников. Едва только оказавшись в нем, еще не успев осмотреться в полумраке, он натолкнулся на увешанного несколькими крестами вражеского офицера. Сделав три четких шага вперед, тот вплотную подошел к нему и высокомерно проговорил:
— Мы воевали в Голландии, Бельгии, Франции! В Кшентицах — наше первое поражение.
Ударив себя в грудь и крикнув во все горло: «Хайль Хитлер!», «Хайль Хитлер!», схватил Мельникова за воротник шубы и плюнул ему в лицо. У гвардейцев моментально щелкнули затворы автоматов.
— Не стрелять! — дрожа от ненависти, скомандовал Мельников.
В этот момент другой гитлеровец ударил своего капитана так, что тот покатился в темный угол подвала.
— Антифашист! Антифашист! — пробормотал он и виновато отошел в сторону.
«Гитлеровские вояки начинают лупить друг друга. Это — признак неплохой. Они должны знать о судьбе капитана Телегина», — подумал Мельников и спросил об этом у поднимавшегося с пола немецкого офицера.
— О, капитен, капитен! О, ком, ком! — облегченно заговорил уже совсем другим тоном офицер.
Пленный офицер привел к почти сгоревшему сараю. Там, придавленный толстыми балками, среди одиннадцати сгоревших немецких солдат, лицом к земле лежал гвардии капитан, Григорий Георгиевич Телегин. Его узнали по почти нетронутому огнем лицу и пистолету, в котором не было ни одного патрона.
На допросе пленный офицер рассказал более подробно. Перепуганные эсэсовцы, опасаясь, забежали в темный сарай, где лежали шесть человек своих же раненых. Неожиданно сюда ворвался русский танкист и с ходу уложил из пистолета троих.
В убийстве Телегина эсэсовец так и не признался. Остальные пленные подтвердили, что именно офицер пристрелил нашего капитана и поджег сарай.
К бездыханному телу Телегина подошел майор Платицын. Он сиял свой танкошлем и, переполненный скорбью, задумался. В 1938 году они вместе окончили с отличием Саратовское танковое училище. Два года вместе били фашистов, были неразлучными друзьями. Радость и горе делили пополам.
— Прощай, боевой друг. Мы за тебя отомстим фашистам, — глухо произнес майор. И по его щекам потекли крупные слезы.
— Погибших героев похороним в Новгородском Кремле, — сказал начальник политотдела Жибрик.
Итак, пал еще один крупный опорный пункт гитлеровцев. Когда совсем рассвело, перед глазами открылась мрачная картина. Поле боя изрыто разрывами, исполосовано танковыми гусеницами. Всюду валялись распластавшиеся эсэсовцы. Вся десятикилометровая дорога от Изери до Видогощи была забита исковерканной техникой, брошенным оружием. А сколько было в машинах вещей, награбленных гитлеровцами в Новгороде! Чего только не было там в кожаных чемоданах и тюках.
После боев за Кшентицы фронтовая газета опубликовала стихотворение журналиста Павла Шубина «Гвардейцы». Вот некоторые строки:
…Что болото, что снега?!
Им победа дорога,
Их отцы ходили к Плевне,
Деды брали Измаил,
Бой за Кшентицы — деревню
Им прославиться сулил…
В той деревне каждый дом
Пулеметным стал гнездом;
Немцам выбраться бы в лес,
Да на свете нет чудес;
По бугру и по ухабу
Шьет свинцовая строка, —
Точка. Тихо. Крышка штабу
Гренадерского полка.
Наши потери в танках и личном составе были незначительны. Отличившиеся в боях танкисты и автоматчики награждены орденами и медалями. Командиру первого танкового батальона майору Владимиру Васильевичу Платицыну, командирам рот — капитану Владимиру Григорьевичу Литвинову (посмертно), капитану Григорию Георгиевичу Телегину (посмертно) и командиру танка младшему лейтенанту Николаю Николаевичу Томашевичу присвоено звание Героя Советского Союза.
Составляя передовой отряд армии, бригада после непродолжительной остановки для осмотра и заправки танков продолжала преследовать отступающего противника. Двигались по бездорожью: лесам, болотам и полям — в глубокий тыл гитлеровцев. Мастерски действуя вместе с танковым десантом, передовые части внезапно появлялись там, где враг их не ожидал. Удары наносили быстрые и ошеломляющие.
Противник готовился к встрече на дорогах, а бригада по бездорожью вдруг появлялась в глубоком тылу, перерезала коммуникации, наводила страх, ужасы и панику, громила застигнутые врасплох части противника.
Впереди и по флангам, на определенном удалении, шла наша разведка, возглавляемая капитаном Урсовым. Впереди главных сил, как правило, ехали замкомбрига подполковник Д. Е. Клепко и начальник политотдела подполковник Жибрик с командиром батальона Платицыным. Проехав около двадцати километров, капитан Урсов доложил:
— Товарищ генерал, навстречу со стороны Острова идет противник с противотанковыми ружьями.
— Сколько единиц? — быстро разворачивая карту, спросил комбриг.
— Насчитали двадцать ПТР.
«Примерно рота», — подумал комбриг. К его танку подошли комбаты.
— Так… где мы находимся, товарищ Платицын? — взглянув на комбата, проговорил ом и повел рукой по карте. Видимо, генерал решил проверить, как ориентируется тот. Но майор Платицын в этом деле всегда был на высоте. Кроме того, до войны он несколько лет служил в этой местности. Потому знал ее характер, рельеф.
— Вот в этом квадрате, — показал комбат. — Что вас волнует, товарищ генерал? — вдруг тут же спросил он.
— Меня ничего не волнует. Определил правильно. Хочу просто заметить, что нам нельзя ошибаться, — с еле заметной улыбкой ответил генерал.
— Товарищ генерал, Владимир Васильевич, как и я, — выпускник Саратовского танкового, ориентируется превосходно, — к чему-то заметил начальник штаба бригады Юренков.
— Наши легкие танки идут впереди, а теперь вперед надо пропустить тридцатьчетверки и расстрелять противника. Очень важно взять языка, — приказал командир бригады.
Вскоре противотанковые ружья вместе с расчетами были расстреляны прямой наводкой. В живых остался лишь один фашист. Он, бросив ружье, бежал впереди танка.
— Товарищ майор, разрешите, я его одним выстрелом… — обратился старший лейтенант Мельников.
— Догоню и раздавлю, — грозился лейтенант Романюта.
— Не стрелять и не давить! Он по такому снегу далеко не уйдет, — строго сказал комбат.
Действительно, гитлеровец, пробежав не более двухсот метров, прыгнул под елку и стал закапываться в снег. Майор подошел к нему. Это был дрожащий с перепугу юнец. «Жалко тебя, молодого дурака», — подумал он и улыбнулся. На лице юнца выступили красные пятна. Генерал Шнейдер, хорошо владея немецким языком, пленного допросил сам. Тот рассказал, что в деревне Остров имеется пехота без артиллерии, а что в Теребони — он не знает. Пленный еще сказал, что их командование полагало, что русские пойдут на Остров, а не на Теребони.
Вождение танка в лесисто-болотистой местности было сопряжено с большими трудностями. Требовалось немало энергии от механиков-водителей, которым приходилось подолгу сидеть за рычагами управления. Поэтому они сильно уставали. Когда колонна останавливалась, многие из них не могли от усталости подняться со своих мест и без посторонней помощи выйти из танка. Времени для отдыха не было. На фоне снега видимость и в лесу даже ночью была неплохая.
— Мороз-то начинает пробирать, — шепнул один из сидящих на левом борту танка автоматчик.
— Начал крепчать еще с вечера, — чиркнув спичкой и прикурив, проговорил другой.
— Кого это пробирает мороз? А ну, слезайте живо, пошагайте за танком и согреетесь, — послышался голос с другой стороны танка. Все обернулись и увидели подполковника Жибрика.
— А вы почему курите? Известно вам, что пробираемся во вражеский тыл?
— Изве-е-стно! — пробасил кто-то.
— Коль так, то надо соблюдать светомаскировку! — потребовал начальник политотдела.
— Товарищи, я же вас предупреждал не курить. Если невтерпеж, то можно в руку, — заметил высунувшийся из башни старший лейтенант Загоруйко.
— Верно говорит ваш командир роты, — согласился Жибрик. Потом он заглянул в люк механика-водителя.
— Сергеев, ты почему за рычагами? Где Селезнев? Ранен? — спросил он.
— Решил дать ему возможность отдохнуть, — доложил зампотех роты.
— Решение разумное. Это надо практиковать и в других подразделениях, — сказал Жибрик и пошел дальше.
Теперь, чтобы дать возможность водителям отдохнуть, начальник политотдела приказал подменять их другими расчетами экипажа, танковыми техниками. В помощь механикам-водителям брали одного из автоматчиков, который наблюдал за противником, следил за маршрутом, предупреждал о всех замеченных опасных участках — крутых поворотах, ухабах, пнях.
Танковые моторы часто перегревались и работали на предельном режиме. Танки Т-70 часто застревали в болоте. Поэтому скорость движения, особенно ночью, была небольшая.
— Зампотеха Сергеева к комбату, — передал прибежавший автоматчик.
Сергеев, передав рычага управления Селезневу, побежал в голову колонны.
— Эх, ситуация! Час от часу не легче, — проговорил комбат простуженным голосом, увидев прибежавшего зампотеха роты.
Танк лейтенанта Романюты, проломив лед, уткнулся передней частью в дно безымянной речушки. В открытый люк механика-водителя хлынула вода. Туда же поплыл и кусок льдины, но застрял. Захлебнувшегося водой и прижатого льдом Шевченко экипаж спасал через люк башни.
— Придется вытащить танк буксиром, — сказал Платицын.
— Товарищ майор, разрешите, попытаюсь без буксира. Мотор работает, лишь включить скорость и газануть, — обратился Сергеев.
— Попробуй, только разденься, а то сушить-то негде, — согласился комбат.
— Понятно, товарищ майор.
Алексей Сергеев, в совершенстве владевший танковой техникой (его называли «броневым доктором»), был беспредельно храбрым и находчивым специалистом. Вот и на этот раз он быстро разделся до нижнего белья, забрался в танк и, находясь по шею в ледяной воде, сумел включить скорость. Машина сама выбралась на берег.
К десяти вечера подразделения бригады скрытно подошли к реке Луга. На противоположной стороне — населенный пункт Теребони.
Комбриг подъехал к головному танку, посмотрел на часы, потом — на карту. Затем спросил у начальника штаба Юренкова:
— Разведчики давно ушли?
— Вот-вот должны вернуться, — доложил Юренков.
— Ничего, подождем (рядом с ним стояли подполковник Жибрик и комбаты). Как раз подойдут легкие танки Цешковского, — сказал комбриг. — Ударить по противнику, не зная ни его силы, ни состояния моста через реку, опасно.
Через полчаса возвратились разведчики и доложили, что, по показанию партизана, в деревне располагается небольшой гарнизон во главе с полковником — для охраны моста и дороги от партизан. Вечером остановился неприятельский обоз с боеприпасами, продовольствием и награбленным имуществом. На мосту часового нет.
— В некоторых избах пищат губные гармошки, орут песни, должно, гуляют, — добавил разведчик Николай Хмелев.
— А может быть, мост вообще не охраняется? — заметил генерал. — Что скажут инженерные разведчики? — обратился он к саперам.
— Мост деревянный. Потому пропускать по нему средние танки рискованно, — доложил один из них.
Комбриг засомневался.
— Товарищ Платицын, проверьте сами. Возьмите Мельникова, он, кажется, хорошо разбирается в плотницких делах.
— Так точно, работал, — отозвался тот.
— Может, удастся проскочить? Ведь наш рейд в тыл врага тоже связан с риском, — улыбнулся генерал.
Майор Платицын с командиром роты автоматчиков сначала прошли по мосту, а затем — по льду. Осмотрели, проверили твердость настила, слег, измерили ширину.
— Товарищ генерал, мы перед войной по нему переправлялись даже в ливень. Думаю, вполне выдержит, — доложил Платицын.
— Вы что, служили тут?
— Служил, товарищ генерал.
— Ну, что ж, тишину прямо-таки нарушать жалко. Однако придется — будем переправляться и ударим сто гулякам. Полковника надо взять живым! — приказал Шнейдер и повернул голову в сторону Мельникова.
Первыми прошли легкие танки, затем повели свои тридцатьчетверки лейтенант Михаил Терещенко, механик-водитель Алексей Селезнев. А зампотех роты Алексей Сергеев, управляя движением, шел впереди танка. Гусеницы свисали, так как мост был уже ширины танка. Местами он прогибался почти до самого льда. Но все машины прошли благополучно.
Ворвавшись в деревню, танкисты прикрыли пути отхода, а автоматчики группами начали расстреливать в панике выскакивающих из домов в одних кальсонах и рогатых касках гитлеровцев. Многие были пьяными, пытались скрыться в сараях, подвалах.
Комроты Мельников с партгрупоргом роты старшим сержантом Лысяковым и сержантом Гусевым побежали за немецким полковником. Когда ворвались в штаб, Мельников крикнул:
— Полковника — живым!
Невысокого роста, одетый в новенький мундир, с жестоким лицом, полковник, видимо, понял ротного. Моментально схватил автомат, тряхнул темным клоком волос, спадавшим на широкий лоб, а вот нажать на спусковой крючок не успел. От пистолетного выстрела Мельникова он распластался на полу.
После короткого боя застигнутый врасплох вражеский гарнизон (1-й дивизион 28 артполка) был уничтожен. Пленных автоматчики повели в штаб бригады.
— Сколько человек? — спросил комбриг у Мельникова.
— Двадцать шесть, товарищ генерал!
— А в мешке-то полковник?
— Никак нет, лимоны, товарищ генерал!
— Тьфу, надо же, вместо полковника — лимоны? — раздраженно сказал комбриг, косо посмотрев на Мельникова.
— Он убит вместе со своей овчаркой. Вот его кресты и именные часы, — словно оправдываясь, сказал Мельников.
— Силен бандит. «За заслуги на восточном фронте от Гитлера», — прочитал на часах генерал.
После Кшентиц танки по бездорожью прошли около сорока километров. Горючее и продовольствие были на исходе. Поэтому продвижение по правому берегу Луги без наличия соответствующего их запаса было опасным. О создавшейся обстановке доложили командующему армией генерал-лейтенанту И. Т. Коровникову.
Командарм приказал немедленно переправиться обратно на левый берег Луги и двинуться в сторону Острова.
Решительной и внезапной атакой противник был выбит из Острова. Вся дорога была завалена вражеской техникой и убитыми гитлеровцами. К полудню наши танки подошли к аэродрому. А через два часа на нем приземлилось несколько самолетов ПО-2. Они доставили горюче-смазочные материалы, боеприпасы, продовольствие — сахар, сало, табак, папиросы. Военный совет армии поздравил специальным письмом бойцов и командиров с успешным рейдам во вражеский тыл. В ответ Военному совету армии бойцы написали:
«Благодарим за поздравление и посылки. Задание будет выполнено».
Рейд во вражеский тыл продолжался. 26 января 1944 года установлена связь с народными мстителями из 5-й партизанской бригады К. Д. Карицкого. В этот же день ударная группа танков с автоматчиками под командованием заместителя командира первого танкового батальона майора В. Е. Калитовского, сбивая наспех организованные заслоны гитлеровцев, освободила железнодорожные станции Передольская и Кчера, тем самым перерезала дорогу Ленинград — Дно.
В бою геройски погиб находящийся в разведывательном дозоре командир второго танкового батальона Иосиф Павлович Цешковский. Он стоял на сидении командира своей тридцатьчетверки и наблюдал за противникам. Снаряд попал ему в грудь.
Танкисты потеряли замечательного командира, воина исключительно храброго и опытного. Цешковский вырос в бригаде от командира танка до командира батальона. В действующей армии был с первого дня войны. Три раза был отмечен правительственными наградами — орденами Красного Знамени, Отечественной войны первой степени и медалью «За отвагу». Батальоном начал командовать замкомбата капитан Т. И. Обливанцев.
Танк комсорга первого батальона лейтенанта Михаила Терещенко ворвался в деревню Лунец. При этом его танк расстрелял 4 ПТО, 3 пулемета, 2 противотанковых ружья и 30 вражеских солдат. В этом бою комсорг Михаил Павлович Терещенко погиб смертью храбрых.
Наиболее тяжелый характер приняли бои под Великим Селом. Поскольку с боями было пройдено по тылам противника около 150 километров, боеспособных танков осталось мало. Значительные потери в них имел и второй батальон. Его легкие танки часто застревали в болотах. Хозяйственные подразделения по бездорожью не успевали следовать за передовым отрядом. Поэтому регулярное снабжение всем необходимым несколько нарушалось. Горючего оставалось мало, приходилось переливать из машины в машину. Боеприпасы также были на исходе. Сбрасываемые с самолета боеприпасы, горючее и продовольствие не могли удовлетворить в полной мере все потребности.
В решении этих важных вопросов огромная ответственность была возложена на начальника штаба бригады подполковника Юренкова и капитана интендантской службы И. Ф. Марушкина. Мудрость и находчивость проявляли помощник командира первого танкового батальона по снабжению капитан интендантской службы Ф. Ф. Метелкин и начальник штаба капитан Зевцов-Лобанов. Они, постоянно находясь в боевых порядках, знали потребности материальных средств и на трофейных тяжелых тягачах, гусеничных мотоциклах доставляли все необходимое в подразделения, регулярно подвозили кухни с горячей пищей.
Танки бригады, ворвавшись ночью в Великое Село, учинили полный разгром гарнизона гитлеровцев. Однако утром со стороны Луги к Великому Селу подошла отступающая под натиском действующих на другом направлении наших войск танковая дивизия противника и повела наступление.
Наши танки и автоматчики заняли оборону. В одиннадцать часов дня развернулся неравный бой. Танкисты с автоматчиками отбивали атаку за атакой противника. Первой встретила колонну врага рота старшего лейтенанта Онуфрия Загоруйко. Танки, удачно расположившись в засаде, начали расстреливать рвавшиеся вперед вражеские машины. Сам командир роты поджег три танка и уничтожил около тридцати немецких солдат и офицеров. После нескольких часов боя остановился и его танк. Снаряд попал в левый борт, пробил бак, к счастью, там не оказалось горючего.
— Завести сможем? — не отрываясь от прицела, спросил командир.
— Постараюсь. Перебито электрооборудование, — спокойно доложил механик-водитель Алексей Селезнев.
Опытному танкисту удалось воздухом завести машину. Она опять стала маневрировать и расстреливать вражеские машины, но их было гораздо больше, чем наших. Толчок по танку повторился. Тяжелый снаряд угодил ниже люка водителя. От обломков брони Селезневу переломило правую ногу.
— Ранило Алексея! — успел крикнуть радист Николай Колдырев, как третий снаряд ударил в моторное отделение.
— Подайте огнетушитель! — послышался голос командира.
Селезнев, протянув его, сам повис в люке. Загоруйко с командиром орудия стали отстреливаться. К танку подходила вражеская пехота. Колдырев потащил Селезнева, который в это время получил второе ранение — пуля задела ему голову.
— Коля, на тебе мой партбилет и пистолет, прикончи меня, — бледнея, процедил Селезнев.
— Да ты что?! — разозлился Колдырев и отобрал у него пистолет. Позже он доставил Алексея Ивановича Селезнева в партизанскую землянку.
Загорелся танк Платицына. Однако комбат продолжал вести огонь.
— Эх, ситуация! Час от часу не легче. Ни черта не вижу! — вырвались у него привычные слова. Хотел приподняться, чтобы открыть люк, но на него упала рука командира танка лейтенанта Романюты.
— Ты чего, Федя? Выскакивайте! — проговорил комбат. Федор Романюта успел тихо сказать:
— Товарищ май-о-ор… — и свалился на боеукладку. Остальные молчали.
Стоящий на борту танка радист Дмитрий Колмогоров предложил свою помощь.
— Ты спасай машину и экипаж, а я сяду на другую, — сказал комбат и, взяв из рук радиста приготовленный индивидуальный пакет, прыгнул вниз. Пламя уже выбивалось наружу, и проникнуть в машину было невозможно. Погибшие командир танка Федор Иванович Романюта, механик-водитель Михаил Михайлович Шевченко и башенный стрелок Николай Афанасьевич Нельзин остались в горящем танке.
Платицын провел по лицу рукой и увидел на ней кровь. «А я-то полагал, что залился потом», — подумал он и свалился около танка.
Прибежавшие начальник штаба капитан Зевцов-Лобанов, замкомбата Калитовский и военфельдшер Михаил Колоненков, перевязав комбата, на руках понесли его в медсанчасть бригады. Батальоном стал командовать майор В. Е. Калитовский.
Гитлеровцы, пытаясь окружить наши подразделения, обходили с флангов. Мы все время маневрировали, меняли огневые позиции. Одному танку одновременно приходилось сражаться против нескольких. Напряжение нарастало с каждым часом. Село горело, кругом гремели выстрелы, раздавались крики «Ура-а-а-а!». Стонали раненые. Гвардейцам после столь успешного продвижения не хотелось отступать ни на шаг. Командир минометной роты коммунист старший лейтенант Тимофей Поздеев непрерывно вел огонь по пехоте. Гитлеровцам удалось окружить огневые позиции. Погиб командир отделения Василий Филиппович Аброскин. Теперь Поздеев сам заряжал и стрелял. Он несколько раз громко крикнул: «Погибнем, но не отступим!» Тимофей Зотеевич погиб в рукопашной схватке.
Рядом с минометчиками мужественно сражался взвод станковых пулеметов лейтенанта Ивана Манчинова. Его взвод вместе с автоматчиками отразил несколько вражеских контратак. Душой бойцов был сорокадвухлетний коммунист командир отделения Анатолий Федорович Лысаков и комсомольский вожак батальона лейтенант Михаил Скляренко. Они призывали гвардейцев: «За Родину! За семью и детей умрем, но не отступим!» Лысаков с группой автоматчиков пополз к противотанковому орудию и гранатами забросал его, а семь человек из расчета захватил в плен. В рукопашной схватке погиб лейтенант Михаил Скляренко. Вместе с ним до конца выполнили свой долг — отдали жизнь комсомольцы сержант Петр Блохин, ефрейтор Владимир Холодков, коммунист сержант Степан Березовский и другие.
Еще до начала этого боя разведгруппа под командованием капитана Н. Ф. Брагина направилась в район Городец с задачей отрезать старую Варшавскую дорогу Луга — Псков. Разведчики, избрав малонаселенный лесисто-болотистый маршрут, тронулись в путь. В середине дня соединились со стрелковым батальонам.
— Вася, слышишь, гремят выстрелы? — проговорил на одной из остановок лейтенант Николай Бордюг.
Крылов, сдвинув повязку, стал прислушиваться.
— Это тебе кажется, — улыбнулся он.
Василий Крылов слышал плохо. Не прекращался шум в голове. После ранения в Сутоках две недели пролежал в медсанбате. Всех эвакуировали в тыловые госпитали, а Крылову удалось остаться и выписаться. Лицо у него осунулось, побледнело.
— Чем ты там занимался? Наверно, спал беспробудно? — усмехнулся Бордюг.
— Быстрее засну вон тут, под этой елкой, чем там. Нанюхаешься разных медикаментов и не до сна. Когда занимаешься чем-то — подкладываешь в печку дрова, читаешь газеты, — еще ничего, — обиженным тоном ответил Крылов.
Возвращению взводного автоматчики обрадовались. Только сутки прошли, как выписался Крылов, а посвежел он неузнаваемо.
— Прибыл наш «хватлей»! — с радостью воскликнул Юсупов.
Звуки далекого боя усиливались.
— Это в Великом Селе, — высказал предположение Брагин.
Танкисты пытались настроить рацию, но почему-то никто не отвечал. Что делать? «Надо выполнять приказ», — решил капитан Брагин и поднялся на борт танка.
— Товарищ капитан, подождите! — неожиданно послышался чей-то усталый голос. Обернулись — бегут старшина Голощапов и сержант Юсупов.
— В Великом Селе на бригаду напали фашисты силой до двух танковых полков. Юренков приказал возвратиться, — переведя дыхание, торопливо передал Юсупов.
Разведчики со стрелковым батальоном к шести вечера, когда совсем стемнело, достигли опушки леса перед деревней Заречье. Ниже расположилось Великое Село. Картина боя ужасная: село горит, на истыканном снарядами поле то тут, то там чернеют трупы вражеских и наших воинов.
Вскоре впереди появилось множество огней. Расстояние до них — около трех километров.
— Надо уточнить, что за техника движется со стороны Луги? — приказал Брагин Крылову.
Через полчаса автоматчики доложили, что слышали стоны раненых, немецкую речь.
— Стало быть, мы в тылу врага, — проговорил Бордюг.
— Мы и так две недели во вражеском тылу. Давайте решим, что нам делать? — перебивая лейтенанта, предложил Брагин.
Разведчики под плащ-палаткой с фонариком и картой оценили обстановку и решили: подпустив колонну на близкое расстояние, внезапно дать ей бой. Если не удастся уничтожить, то во всяком случае необходимо было расстроить ряды противника и быстро продвигаться вдоль опушки параллельно дороге в направлении станции Батецкая. Впереди должны идти легкие танки, а за ними — средние.
Когда до направляющей машины осталось метров шестьсот, загремели выстрелы трех наших тридцатьчетверок. Они какое-то время били без передышки. Фашистская колонна остановилась, загорелись одновременно несколько машин. Пехота рассыпалась по обе стороны большака. Гитлеровцы открыли огонь, но наугад.
Пока во вражеской колонне было замешательство, наши танки развернулись и двинулись по намеченному маршруту. Проехав километра два, один легкий танк застрял в болоте. Под прикрытием огня танков и автоматчиков машину удалось вырвать из болотной топи. Проехав еще семь километров, разведчики соединились с нашей пехотой и заняли круговую оборону.
Если накануне вечером было сравнительно тепло, то утро выдалось холодное и ветреное. Один край небосвода очищался от черной тучи, а другой — темнел. Несколько берез, которые стояли на опушке леса, сильно качались, вступив в противоборство с набегавшим ветром.
Ровно в семь утра 6 февраля 1944 года началась психическая атака фашистов. Около трехсот человек несколькими рядами шли на нас.
— Дураки-шайтаны пьяные! — выпучив черные глаза, закричал Юсупов. Танкисты и автоматчики не успевали менять магазины в автоматах и пулеметах.
— Непонятно. Это им сорок первый год что ли? Лезут напролом, — возмущенно проговорил Крылов.
— Братцы! Давайте больше огня! — высунув голову из башни, кричал Брагин.
Вдруг исчез сержант Юсупов. По рации передали: «Пропал «Михаил Гаврилович». Бой продолжался, быстро редели ряды фашистов. Неожиданно к танку Бордюга по снегу подползли двое.
— Где лейтенант? Получайте! — негромко сказал Юсупов.
Ему никто не ответил, все были заняты.
— Некому сдать шайтана, — пробормотал он и, обессиленный, привалился спиной к танку. Послышался голос Крылова:
— «Михаил Гаврилович», кого приволок?
— Вон ворочается в снегу. Наверно, хочет рот своя развязать. Трясется как мерин на морозе. Тяжелый шайтан, мокрым потом вспотел, — устало повел глазами сержант. — Товарищ лейтенант, почему фриц так крупно дрожит?
— Ладно, пусть трясется. От него разит водкой, должно, проходит хмель, вот и мучается. — С кем ты был, один?
— Нет. Мы были с Тещей, — без шутки ответил Юсупов.
— Я серьезно спрашиваю!
— Мы были с ефрейтором Тещевым Николаем.
— Где же он?
— Он погиб, остался вон там, — Юсупов показал в сторону оврага, что на левом фланге.
— Надо же, своего оставил, а фашиста притащил! — возмутился Крылов.
— Я его не тащил, он сам тащил себя.
— Ладно, за Николаем Тещевым пошлю.
Поскольку больших знатоков немецкого языка не оказалось, то небыстро удалось заставить говорить пьяного пленного солдата. Когда ему потерли уши, чтобы побыстрее прошел хмель, он стал дергаться, кричать. Потам заплакал.
— Погоди, придет время, зарыдает и твой фюрер, — усмехнулся один из автоматчиков.
Пленный рассказал, что их дивизия отступает почти из-под самого Ленинграда. Потери большие. В Великом Селе погиб командир танкового полка гитлеровцев. Вчера вечером наши самолеты сбросили грузы с продовольствием (пленный вытащил из кармана и показал кусок сала). Но с того места советские подразделения уже ушли, и все это досталось им. Немецкое командование разрешило выпить и приказало идти в атаку, чтобы наших окружить и взять живыми.
Неравный бой продолжался более суток. Силы у нас были на исходе. Боеприпасов почти не осталась. Танкистам приходилось делиться снарядами. Подошедшие части мощным огнем артиллерии и танков остановили наседавшего противника и вынудили его отступить с большими для него потерями.
