#img_6.jpeg

Перед «Большой Зорькой». — На Берлин! — Размышление после войны.

За ночь Кольский полуостров остался позади, теперь мы ехали по карельской земле. В этих местах за время войны побывал я дважды, но каждый раз — знойным летом. Теперь тут — в полном разгаре зима. Кругом словно все оцепенело в ночной, морозной дреме. За окном нашей теплушки проплывают железнодорожные станции, полустанки, поселки. Белый снег щедро укрыл землю, крыши домов. На бархатисто-зеленых ветках высоких остроконечных красавиц-елей медленно раскачиваются серебристо-белые шапки. Любоваться такой красотой природы — одно удовольствие. Она напоминает мне родные места. И, наблюдая с затаенным дыханием эту красоту, невольно испытываешь тоску по родному краю. В эту пору над скованной морозом родной и милой речкой Юшут склонились одетые в белую пушистую шубу ольха, ивы. Родники Юшута, пожалуй, и теперь не поддаются морозам, никакой силе не заковать их в ледяной панцирь.

Мороз для нашего вагона нипочем. Справно работает жадно пожирающая дрова и уголь печка. Настроение у каждого из нас, как всегда, приподнятое. Мы проникнуты чувством огромной радости, что едем на фронт. Обговорили меж собой обо всем. Теперь разговор идет лишь об одном — где посчастливится произвести последний победный выстрел? Внутренне каждый мечтал сделать это в столице фашистской Германии.

Пункт назначения нам неизвестен. А может быть, вышестоящее командование еще окончательно не решило, на какой участок фронта направить нашу бригаду? На каждой узловой станции мы стараемся узнать, в какую сторону открыт светофор.

Наш эшелон проследовал через Волхов, Чудово, Калинин, Москву, Смоленск, Могилев. Наконец, пробыв в пути ровно пятнадцать суток, рано утром остановились на станции Осиповичи, что в Могилевской области. Это был конечный пункт. К вечеру выгрузились все эшелоны бригады.

Расположились мы в каменных казармах из красного кирпича. Вначале было непривычно. Ведь за три года и семь месяцев войны, если не считать госпиталей, всегда располагались в танке, землянках, палатках. А теперь, как в мирное время, — в казарме, да на персональной кровати. Надо не надо — ворочались, словно маленькие, потому что было интересно. Однако каждый из нас думал и настораживался: надолго ли мы тут расположились?

— Приказано планировать боевую подготовку, — с приятной улыбкой проговорил начальник штаба батальона капитан Смак. Его улыбку я понял сразу. Смак был заядлым штабистом. Любил составлять расписания, всевозможные инструкции и табели постам.

— Товарищ капитан, что нового в штабе бригады? — спросил я у него.

— Новостей много, готовься на другую должность, то есть — изучать новую машину, — хитро улыбаясь, ответил мне Смак.

— Можно поточнее, если не секрет?

— Секретного тут нет ничего. Из батальонов сделают тяжелотанковые полки. В прошлую ночь первый батальон уже получил боевую матчасть. Разгружали всю ночь. Вот и все.

— Когда получим мы?

— Сегодня или завтра.

В это время в коридоре прозвучала команда дежурного по батальону:

— Батальон, смир-р-р-но!

Через несколько минут в казарму вошел начальник штаба бригады подполковник Н. Н. Назаренко. Рядом с ним был молодцеватый, низкорослый, плечистый незнакомый подполковник и командир нашего батальона капитан Лодвиков, Мы догадались: незнакомый подполковник — наш командир полка. Когда он разделся, на его гимнастерке засверкали пять боевых орденов, в том числе — два ордена Боевого Красного Знамени.

— Ух ты, братцы! — удивился кто-то. Подполковник косо взглянул в ту сторону.

— Я — Ульян Никитович Ермоленко, командир формирующегося тяжелотанкового полка, — представился он, молча пожимая нам руки. Его немигающие серые глаза, строгое лицо, крутой подбородок, широкие брови давали нам право предполагать в нем жесткий, сухой характер. Потом он так же молча обошел все выделенные для батальона помещения.

— Когда расположились, товарищ Лодвиков?

— Часов двадцать тому назад, товарищ подполковник.

— Молодцы! Вижу порядок. За это время больше-то и не сделаешь, — одобрительно сказал командир полка и впервые улыбнулся.

— Соберите, товарищ Лодвиков, свободный личный состав. Надо представиться бойцам и командирам, да заодно побеседовать. Знакомство в строю, на скорую руку, — не дело.

Подполковник Ермоленко прежде всего рассказал личному составу о себе. Затем проинформировал, что наша бригада переходит на новый штат и будет состоять не из батальонов, а из трех тяжелотанковых полков. С завершением формирования и боевого сколачивания танковых экипажей, подразделений бригада отправится на фронт. Машины с экипажами для нас должны прибыть сегодня или завтра. Командир полка особый интерес проявлял к боевым качествам танкистов. Многих расспрашивал. Было задано немало вопросов и ему. Поскольку танки прибудут с экипажами, всех интересовало, не окажется ли прежний состав «за бортом». Командир полка ответил, что в основном будет зависеть от того, с какой подготовкой прибудут маршевые роты, но командование постарается максимально сохранить опытный, испытанный в бою состав.

Знакомство с командиром полка длилось около двух часов. Не подтвердились наши предположения о характере подполковника. Ульян Никитович оказался человеком удивительно простым и душевным, жизнерадостным и общительным. Его высокие командирские качества и боевой опыт стали раскрываться нам каждодневно.

Рано утром следующего дня прибыл эшелон с маршевыми ротами и для нашего полка. Подполковник Ермоленко повел весь личный состав на его разгрузку. Кроме танков, требовалось разгрузить боеприпасы, горюче-смазочные материалы, запасные части и т. д.

— Товарищ лейтенант, появился земляк ваш, — сказал мне старший писарь Дмитрий Виноградов, показывая именной список прибывших. Там значился командир танка лейтенант Изотов Александр Иванович, из города Козьмодемьянска.

После ужина я хотел сходить в роту к Малинину, чтобы узнать, зачислили ли его в экипаж, и заодно сообщить об Изотове. Но меня опередили. Оба земляка уже были в нашем тускло освещенном коридоре. Вижу: стоит Малинин и рядом с ним чуть пониже ростом — лейтенант. На груди сверкали два ордена Красной Звезды.

— Александр Изотов, из Козьмодемьянска, — протянул он мне руку.

— Низкий поклон земляку. А я собрался к Демиду Сергеевичу, — проговорил я, пожав им руки.

Не стал спрашивать, какими судьбами он оказался среди нас. И так ясно, что привела фронтовая дорога. Приятно встретиться с земляком на фронте. Словно повидаешься с родным братом.

— Ты уже в экипаже? — спросил я у Малинина.

— Да, заряжающий тяжелого танка «Иосиф Сталин» № 435, — гордо ответил Демид.

— Мне дали взвод, — тоже не без гордости сказал я.

— Успел написать письмо Анне Демьяновне, — улыбнулся Малинин.

— Молодец, Демид Сергеевич. Скажите мне ваш адрес, то есть теперь наш. Надо сообщить маме, — обратился к нему Изотов.

Но это не основное. Главное, что нас интересовало — фронтовые пути друг друга. Однако все ждали удобного момента. А когда он наступил, старались говорить о своих боевых делах. У каждого из нас — на лице следы ранения. Изотов то и дело щурил левый глаз. Позже выяснилось, что это — результат четырехкратного ранения. В мягких тканях лица чернели мелкие осколки.

— Надо подымить, днем не было времени, — проговорил Изотов и, вытащив из кармана, положил на стол портсигар.

Я не стал говорить, что у нас не курят.

— Ничего себе! Никак, портсигар издырявила пуля?! — удивился Малинин.

— Угадал, Демид Сергеевич. Это память о первом дне войны, — доставая папироску «Красной Звезды», уточнил Изотов. — В пять утра 22 июня под Перемышлем сделал первый выстрел. Вижу: гитлеровский автоматчик, нет спасу, строчит с чердака. Я осторожно поднялся туда. Из темного угла крикнул ему: «Хенде хох!» Думал, поднимет руки. Но не тут-то было. Фашист резко повернулся и застрочил по чердаку. Благо, что не с того угла начал. Если б не успел выстрелить из пистолета, то он бы меня накрыл, как пить дать. Вышло, что пострадали лишь портсигар и брюки.

— Ты бы по чердаку-то ударил из танка, — вставил Демид.

— Нет, друзья. Я тогда служил в пехоте, занимал должность помкомвзвода. Затем какое-то время стрелял из 50- и 82-миллиметровых минометов, а потом был направлен в танковое училище.

Наша беседа продолжалась до позднего вечера. Мы поняли, что наш земляк — испытанный в боях командир.

В связи с переходом на новый штат работы прибавилось всем. Штабы полков и бригады по мере прибытия маршевых рот занимались формированием подразделений, учетом личного состава и планированием боевой подготовки. Командиры следили за качественным подбором расчетов экипажей. Одних из вновь прибывших пришлось заменить. Некоторые механики-водители, не посидев в кювете и не сбив деревьев, не сумели довести свою машину даже от железнодорожной станции до расположения части. Тяжелые танки со 122-миллиметровой пушкой были для нас новыми по качеству и конструкции. Потому было важно как можно быстрее начать боевую учебу.

Большая работа легла на партийно-политический аппарат бригады. По сути дела, пришлось начать все с азов. Прежде всего, взять на учет всех вновь прибывших коммунистов и комсомольцев. В экипажах, взводах, ротах необходимо было подобрать агитаторов, создать партийные группы, избрать секретарей партийного и комсомольского бюро и провести с ними инструктивные занятия, организовать партийно-комсомольскую учебу. Кроме того, политработники принимали самое активное участие в определении личного состава на новые штатные должности. Многие вновь прибывшие бойцы и командиры оказались вне штата. Они со слезами просили не направлять их в резерв. Кому хотелось сидеть в резерве? Все рвались на фронт, на последний штурм. Осуществить то, о чем мечтали долгие годы.

Через неделю новое формирование было завершено. Бригада укомплектовалась 65 тяжелыми танками. Весь колесный парк был также обновлен. Теперь в состав бригады организационно вошли три тяжелотанковых полка: подполковников Александра Григорьевича Цыганова, Митрофана Кирилловича Середы и Ульяна Никитовича Ермоленко. Кроме того, имелся ряд отдельных подразделений.

Когда боевая матчасть была получена и укомплектована личным составом, мы приступили к боевой учебе. Зампотех полка старший техник-лейтенант Иван Никитович Козлов, начальник артснабжения Иван Петрович Козлов, начальник связи капитан Иван Федорович Жданов и командиры подразделений добивались от экипажей танков овладения в совершенстве новой техникой. Танкисты настойчивой учебой готовили себя к решающим боям.

С завершением подготовки экипажей провели ротные учения, затем — тактические учения полков с боевой стрельбой из пушек и пулеметов. Наконец, бригада, совместно с одной из гвардейских танковых бригад, провела двухстороннее учение.

В канун годовщины Советской Армии стояла теплая, почти весенняя погода. Днем таял снег, и под ногами хлюпала снежная каша, а по ночам подмораживало.

24 февраля началась погрузка. Вскоре наш состав по только что восстановленному пути, грузно постукивая на стыках рельсов, направился на Запад. Впереди — Польша, за ней — Германия.

Вот эшелон медленно идет по мосту через Вислу. По мутной воде плывет какая-то снежно-ледяная масса. Виднеются заваленные талым, серым, ноздреватым снегом развалины Варшавы. На что стал похож великий, красивый в прошлом город? Впрочем, досталось не только Варшаве, но и тысячам других больших и малых городов и сел Европы.

Проехали Познань. Без малого часа через два пересекали польско-германскую границу. В вагоне было оживленно. Не сравнить с сорок первым годом, когда нам в пути на Алакуртти объявили о начале войны с Германией.

В центре внимания молодых танкистов, как всегда, — москвич механик-водитель старшина Иван Сергеевич Якушин. На груди у него — ордена Красной Звезды, Славы третьей степени и несколько медалей. Вряд ли кто во всей бригаде так складно умеет рассказывать фронтовые анекдоты. Был он мастером часовых дел. В сумке от противогаза, в банках находилось у него несколько десятков самых разных ручных и карманных часов. На ремонт принимал их безотказно от каждого. При этом каждый раз повторял:

— Механизм у ваших часов починим…

Вот и на этот раз копается он с часами и одновременно «морозит»:

— Вот вам бог! Вот на груди боевой орден Красной Звезды. За что удостоили? За уничтоженный дымовой шашкой немецкий танк Т-3. А «Слава»? Это за зверя, то есть «тигра». Выстрелил в ствол пушки из ракетницы, ракета по стволу проникла в башню, а там, сами знаете, — снаряды, грохнул взрыв. Я ведь всего-навсего механик-водитель. В моем распоряжении ни пушки, ни пулемета, вот и выкручиваешься… А как гонялся за мной под Курском немецкий снаряд?

Разумеется, старшина Якушин ни шашкой, ни ракетницей танки не уничтожал. Но что он был смелым, находчивым в бою, это мы знали давно. «Красную Звезду» он получил за бои на Курской дуге, «Славу» — за Север.

— Пересекаем немецкую границу, — проговорил, посмотрев на карту, сидящий на второй полке командир роты капитан Иван Максимович Ткаченко. Все бросились к окну и к приоткрытой двери вагона. Перед глазами проплывала территория врага. Несколько минут все молчали, словно в рот набрали воды. Правда, кто-то из молодых, кому не пришлось пока участвовать в танковых боях и сражениях, крикнул: «Ура-а-а!» Даже бросился в пляс. Но, посмотрев на исковерканные осколками, обожженные и закопченные порохом суровые лица бывалых танкистов, на груди которых сверкали по два-четыре ордена и медали, умолк. К тому же Иван Якушин ему шепнул:

— Когда петух поет не вовремя, ему сносят голову.

Нет слов, умудренные боевым опытом танкисты внутренне радовались больше, чем молодое пополнение. Но в эти минуты каждый прошедший войну боец, командир мысленно вспомнил пережитое в годы войны. Каждый из них прекрасно понимал, какие огненные годы привели нас на вражескую землю. Сколько верных сынов нашей Родины погибло, сгорело, выпуская по врагу последний снаряд, патрон, не желая сдаться в плен. Сколько погибло советских граждан в концлагерях и тюрьмах, расстреляно, замучено, повешено. Сколько погибло мирного населения от голода и вражеского огня в блокадном Ленинграде. Два года довелось сражаться на ленинградской земле. Сколько пота и солдатской крови пролито в сорок первом под Молосковицами, Бол. Парицами, Красногвардейском, Пушкином, Тосно, на легендарном, обагренном человеческой кровью небольшом Невском пятачке. Именно на этом крошечном плацдарме полегли храбрейшие из храбрых. Здесь, на обугленной земле, вздыбленной бомбами, снарядами, более четырехсот дней и ночей удерживали врага советские воины ценою собственной жизни, не давая ему намертво блокировать Ленинград. В стужу и слякоть, месяцами не раздеваясь, не разуваясь, полуголодные, бойцы и командиры мужественно, с беззаветной храбростью отражали атаки гитлеровцев.

Это было в тяжелые для нас годы войны, когда мы не имели достаточного количества самолетов, танков, артиллерии. Теперь мы везем тяжелые танки, чтобы окончательно похоронить фашизм. Ждали мы этого около четырех лет и знали, что рано или поздно час расплаты настанет. Вот которые сутки едем и ни один вражеский самолет не смеет приблизиться к нашему эшелону. Видимо, не подпускают их близко наши истребители или мало осталось у гитлеровцев самолетов. Пожалуй, то и другое.

— Вот и черная, пропитанная фашизмом немецкая земля, — проговорил вдруг кто-то.

— Земля, она не черная. Она такая же, как и наша, — возразил секретарь партийного бюро полка предельно скромный, немногословный капитан Василий Иванович Антонов. — Беда в том, что на этой земле живут еще люди, мозги которых пропитаны духом фашизма, стремлением к мировому господству. Выпустить этот дух — наша интернациональная обязанность.

Разговор в вагоне постепенно оживлялся. Поскольку передний край войны передвинулся на территорию Германии, никто не сомневался в ближайшем победоносном ее завершении. Потому многие заговорили о послевоенных делах, проблемах после увольнения в запас из армии.

В разгаре беседы ко мне подошел земляк Изотов. Ему, видимо, тоже хотелось помечтать.

— Коля, смотри, опять строчит письмо, — показал он на сидящего на верхних нарах около окна Малинина.

— Должно, Аннушке, ведь после того письма прошли уже вторые сутки, — улыбнулся он.

Заметив, что мы смотрим на него, Демид Сергеевич сказал:

— Нет, друзья! Вы — командиры, у вас впереди — академия. А я дальше своей деревни Мари-Кошпая — никуда. Там я родился, там стал трактористом. Помню, первую борозду провел и все лето не слезал со своего ХТЗ. Перепахал я земли нашенские вдоль и поперек. Буду продолжать обрабатывать ее до конца своей жизни. Вырастишь хороший урожай — золотые колосья колышутся на ветру, а в воздухе запахнет солнцем и хлебом. Как все это приятно. Смотришь, потом Аннушка с сынишкой Ваняткой на руках несет тебе обед.

— Товарищ старший сержант, вы часто вспоминаете свою жену, а не секрет, если о ней расскажете, — обратился молодой заряжающий с противоположных нар вагона.

— Что тут секретного? — улыбнулся Малинин. — Женился, как и все. Пришли мы к ней сватать со своим дядей Степаном — колхозным конюхом. Я был в чужом костюме, своего порядочного не имел. Было раннее солнечное утро религиозного праздника семика. Аннушка доила корову. Поняв, в чем дело, она растерялась.

— Кто растерялась, корова? — вставил механик-водитель Иван Якушин. Это вызвало взрыв смеха.

— Нет, она.

— Корова?

Опять поднялся смех.

— Дай же рассказать человеку, — одернул я Якушина.

— Невеста стеснялась даже взглянуть на меня. Была свадьба. Она скромна, застенчива и очень хозяйственная.

Демид Сергеевич, посчитав, что над ним смеются, притих. Но тут, виновато улыбаясь, Якушин проговорил:

— Я же пошутил, рассказывай дальше, Демид.

— Люблю я нашу землю. Она меня не обижала, надеюсь, не обидит я теперь, — задумчиво вздохнул Демид Сергеевич. — И что вы думаете? К осени заработал 50 пудов хлеба!

— И на базар?! — вставил опять тот же Якушин.

— Для базара не осталось. Надо было купить корову. Помогали брату Егору: у него как раз умерла жена, и он остался с двумя маленькими. Буду жив — буду помогать поднимать свой родной колхоз «Трактор». Если же не суждено, то пусть не поминают лихом, — закончил Демид Сергеевич, сворачивая свое письмо треугольником.

Рассказ Малинина задел душу многих. Несколько озадачились и мы с Изотовым.

— Меня из-за ранения не возьмут в академию. Из армии-то, пожалуй, уволят. Так что и я дальше своего Козьмодемьянска тоже никуда не поеду. Меня там ждет не дождется моя мама Нина Парфентьевна, — высказался Изотов.

— Если уцелеем, то конкретнее посоветуемся, земляки, около рейхстага, — улыбнулся я.

Выпустили «Боевой листок». Он начинался со статьи парторга полка В. И. Антонова «Вперед на Берлин, гвардейцы!» В памяти сохранились некоторые строки из стихотворения лейтенанта Михаила Бронникова:

«Боевой листок» нашего вагона оказался интересным и смешным.

Утрам на десятые сутки следования наш эшелон прибыл на станцию разгрузки Топпер. Колесные машины разгрузились в Швибусе.

Совершая своим ходом 76-километровый марш в район сосредоточения — деревню Маусков, мы миновали немало населенных пунктов. Местного населения — ни одной души. Оно эвакуировалось на Запад.

— Могли ли немцы подумать в сорок первом о такой судьбе, какая постигает их теперь? — проговорил как-то на привале командир полка подполковник У. Н. Ермоленко. — Бежали так, что не успели прихватить даже домашние вещи. Не смейте трогать их. Не за барахлом приехали мы сюда, — строго предупредил командир полка.

В половине двенадцатого ночи части и подразделения бригады: начали сосредотачиваться в сосновом лесу восточнее Маусков. Мы с заместителем начальника штаба полка по оперативной работе капитаном Смаком стали обходить вокруг нашего расположения, чтобы организовать правильно охрану территории.

— Товарищ капитан, правда, что во всей Германии естественного леса нету? — обратился я к Смаку.

— Вон посмотри, какими ровными рядами стоят сосны, — показывая рукой на лес, ответил капитан.

— Стоят-то они ровно и толстые, но наши кряжистее.

— Это верно, — согласился Смак.

Прошли мы еще метров сто по лесу.

— Вон что-то белеет на пригорке, — сказал я капитану.

Когда подошли, увидели: на постеленных под соснами перинах лежат три пожилые женщины. Цвет лица у них серый. Еле шевеля губами, медленно протягивают нам руки.

— Просят есть, — шепнул капитан Смак.

Мне стало не по себе. Вспомнился блокадный Ленинград. Тогда умерших голодной смертью заворачивали в простыни, увозили за город, ложили под деревья и хоронили.

— Николай, ты чего задумался? — спросил меня капитан.

— Да так, глядя на этих беспомощных женщин, вспомнил блокаду Ленинграда, — ответил я.

— Вот что. Пока я набросаю схему, сбегай быстро, доложи замполиту и узнай, что делать с ними. Может, быстро доставить в госпиталь, а то завтра будет поздно! — они окажутся на том свете, — приказал мне Смак.

Я быстро побежал в расположение.

— Товарищ капитан, вы не скажете, где майор Лукин? — обратился я к идущему мне навстречу парторгу полка Антонову.

— В чем дело?

— С капитаном Смаком рядам с расположением обнаружили трех умирающих немок, — доложил я.

— Майор в ротах. А женщин надо спасать, — оказал мне Антонов.

Майора Петра Нестеровича Лукина я нашел в роте технического обеспечения. Присутствовал он там на собрании водительского состава. Дело в том, что при совершении марша две машины наткнулись на придорожные деревья. Поэтому и пришлось разъяснить правила вождения колесных машин на немецкой территории, где узкие дороги обсажены многолетними деревьями. Свернул с метр в сторону — налетел на посадку, покалечил себя и машину.

Когда доложил майору о цели прихода, он сказал:

— Наш враг — гитлеровская армия, правительство, а не мирное население. Поэтому передайте приказание нашему медику Урде немедленно оказать женщинам медицинскую помощь, покормить, спасти им жизнь.

Придя в себя, женщины стали проклинать Гитлера. Говорили, что не могли и подумать о помощи русских. Они рассказали, что эвакуировались почти с польской границы. Имущество везли сами на тележке. Оставшись без продуктов питания, обессилели и легли на землю, чтобы умереть.

С прибытием в новое расположение все подразделения занимались оборудованием мест для боевых машин и личного состава. Когда эта работа была завершена, дали команду всем привести в порядок внешний вид, пояснив, что во второй половине дня состоятся занятия по строевой подготовке.

Перед строем командир полка сказал, что 13 марта — День ввода в строй боевой матчасти. Поэтому состоится общее построение полка. Кто-то из механиков-водителей бросил реплику:

— Товарищ подполковник, может быть, сначала будем штурмовать Берлин, а уже после победы маршировать?

Командир полка сразу строго проговорил:

— Мы будем маршировать, штурмовать, а потом победно еще маршировать!

Несмотря на то, что многие давно не занимались, танкисты показали хорошую строевую выучку. Отличным строевиком и методистом оказался и сам командир полка.

В марте в восточной части Германии обычно стоит солнечная, сухая погода. Снегу нет, но пока не поднялась и трава.

Около десяти утра, в солнечный день наш полк уже стоял на просеке соснового леса в торжественном строю. Когда появились комбриг Юренков, начальник политотдела Жибрик и другие сопровождающие лица, комполка подал команду:

— Смирно-о-о! — Стало так тихо, что были слышны разговоры приближающихся офицеров. Подполковник Ермоленко подошел с рапортом к комбригу. Юренков, приняв рапорт и поздоровавшись с полком, говорил о замечательных боевых традициях бригады, о том, что долг каждого бойца и командира, вступающего в гвардейскую семью, — бережно хранить и умножать ее славу. Затем комбриг вручил новому пополнению нагрудный гвардейский знак, а награжденным — медали «За оборону Советского Заполярья».

Затем экипажи тяжелых танков получили формуляры машин. Командиры докладывали о боевой готовности. Поздравив нас с правительственной наградой, вручением боевой матчасти и пожелав быть мужественными и беспощадными к врагам в предстоящих боях, полковник Юренков объявил, что с завтрашнего дня приступаем к боевой учебе, чтобы хорошо подготовиться к решительному штурму Берлина. С краткой приветственной речью выступил перед личным составом полка начальник политотдела Жибрик. Потом состоялся строевой смотр.

День выдался отменный. И погода радовала, и настроение бодрое. Все понимали, что впереди — последний, решающий штурм Берлина. После общего построения веселое настроение сменилось заботой о матчасти. Танкисты, переодевшись, пошли к своим машинам. Прежде всего каждый экипаж на левой стороне своего танка старательно нарисовал белилами на фоне пятиконечной звезды белого медведя, номер танка, а на правой стороне вывел слова «Даешь Берлин!».

— Товарищ майор, что значит белый медведь на башне? Почему бы не нарисовать, скажем, волка, зайца? — обратился с вопросом к замполиту полка майору Лукину молодой заряжающий.

Майор ненадолго задумался. Потом ответил:

— Раньше бригада вела тяжелые бои в трудных условиях севера. На боевых и вспомогательных машинах она имела такую эмблему. В боях личный состав показал высокие образцы мужества и умения воевать с врагом. Теперь эта эмблема является символом и гордостью прежних славных боевых традиций, и она будет воодушевлять нас на новые боевые подвиги. А для врага танки с эмблемой белого медведя известны как страшная сила, против которой не могла устоять никакая мощная оборона. Понятно?

— Понятно, товарищ майор.

Так с новой силой забурлила жизнь в подразделениях. Автоматчики, прикрепленные к танкам по 4—5 человек, в свои подразделения уходили только к отбою. Они помогали танкистам в обслуживании машин, изучали их боевые свойства, тренировались в посадке на танк и высадке с него и т. д. Политработники бригады и полков с подъема до отбоя находились в подразделениях. Не проходило и дня, чтобы не побывал в них начальник политотдела Жибрик. Так, в этот день с личным составом полка проведена беседа о роли и значении действий нашей тяжелотанковой бригады в предстоящем бою. На следующий день политотдел бригады вместе с заместителем командира полка по политчасти, с командирами, парторгами, комсоргами и агитаторами организовал однодневный сбор. На этих занятиях были даны отправные данные для работы с личным составом подразделений в подготовительный период и в ходе самих боев.

Командиры танков и механики-водители присутствовали на показных занятиях по преодолению ручьев и искусственный каналов при помощи изготовленных саперами гвардейской штурмовой бригады барабанов и перекидных колейных мостов. Начальник связи бригады майор Гладышев вместе с капитаном Ждановым от них принимали зачеты по знанию матчасти радиостанции тяжелого танка, умению вступать в связь на кварцевых и плавных диапазонах, практической передаче сигналов, команд и радиограмм.

Двухнедельная работа по подготовке к новым боям осталась позади. 28 марта состоялось собрание партийного актива бригады с повесткой дня: «Задачи коммунистов в решающих боях за Берлин». Партактив подвел итоги подготовительного периода и доложил о готовности коммунистов к предстоящим боям. Горячо и страстно говорили коммунисты о великой чести — участвовать в разгроме гитлеровцев в Берлине. Все гордились этой исторической миссией. Выступивший на собрании Герой Советского Союза лейтенант Асриян сказал:

— Танковый взвод, которым я командую, к решительному штурму Берлина готов. Заверяю коммунистов партийного актива, что с честью выполню любое боевое задание.

Командир роты старший лейтенант Андрей Иванович Хохлов заявил:

— Танкисты роты имеют великое желание скорее вступить в бой и будут драться с беззаветной храбростью. — Он предложил каждой роте иметь красное знамя, чтобы водрузить его над рейхстагом.

В ответ на выступление Хохлова секретарь партбюро капитан Антонов сообщил, что в полку заготовлено шесть красных знамен. С яркой речью выступил начальник политотдела полковник Жибрик.

— Мы — на земле немецкого народа не для того, чтобы убивать невинных старых граждан и детей, — сказал он. — Все это нам, советским людям, не свойственно. Мы и на земле врага должны остаться освободителями. Надо рассказать нашим воинам о немецких социалистах-интернационалистах — Кларе Цеткин, Карле Либкнехте, Розе Люксембург. Все они были друзьями В. И. Ленина. Отметим же, товарищи коммунисты, 75-летие со дня рождения нашего вождя решительным штурмом фашистского логова.

Собирался выступить на собрании и я, но не смог. Во время перерыва мне передали открытку, где сообщалось о том, что моя мать Анна Ильинична, во время перевозки сена сильно простудилась и от воспаления легких 6 января умерла. (В связи с передислокацией открытку получил с большим опозданием.) Ко мне подошел Иван Васильевич. Выразив соболезнование, тихо сказал:

— Крепитесь, товарищ Семенов, день нашей победы близок. Первым поедете в отпуск на родину.

Собрание партийного актива проходило очень живо. Все выступающие коммунисты подтвердили свою готовность к штурму Берлина.

Как-то, дежуря по полку, я стоял около кухни и следил за раздачей пищи подразделениям.

— Товарищ лейтенант, к телефону! — позвал меня посыльный по штабу сержант Петр Григорьев.

— Запишите приказание, — послышался голос оперативного дежурного по штабу бригады. И я записал: «Нарезу» с заместителем к девяти явиться к «хозяину». Подпись — Назаренко».

Когда доложил телефонограмму командиру полка, он приказал предупредить ротных о готовности к передислокации, а сам с майором Лодвиковым побежал в штаб бригады.

Комбриг, собрав офицеров штаба, командиров полков с их заместителями, повез их на рекогносцировку к реке Одер. Возвратились они перед наступлением темноты.

В эту же ночь два танковых полка нашей бригады переправились через Одер. В следующую ночь, плавно покачивая понтонный мост, один за другим устремились на противоположный берег тяжелые танки и нашего полка. Мутные волны Одера тихо касались стальной ленты моста, по которому ходило несколько человек понтонеров. Начинало светать. В воде то тут, то там рвались снаряды. Вижу: недалеко от берега по пояс в воде стоит лет тридцати понтонер. Одной рукой придерживает ломом что-то, другой — подкручивает понтон.

— Что, сломался? — спросил я у него.

— Нет, плохо держится. За ночь-то расшатался, — ответил он.

— Можете простудиться.

— Ничего-оо-о. Не впервой. Только окоченели ноги. Вот у меня лекарство от простуды, — достал из кармана бутылку. Сделав из нее три глотка, улыбнулся и опять засунул в карман.

— Чай горячий?

— Никак нет. По-немецки — шнапс, по-русски — водка, а по-марийски — просто арака, — почти засмеявшись, ответил он.

— Ну, ты дае-е-е-ешь, грамотей!

— А то как же?

— А за арака-то от старшины не попадает?

— Ить он сам мне принес. Говорит: «Пей, сын марийского народа, Василий Игнатьевич Кушаков, маленькими глотками — и не простудишься. Продержись минут десять — заменю тебя другим. Ведь скоро победа, браток!»

— Ты, Василий Игнатьевич, откуда? Я из Моркинского района.

— Из Звениговского, села Сидельниково, на Волге, — весело ответил он и сделал еще два глотка из бутылки. — Тогда, земляк, угости куревом, если богат. Мои промокли, — обратился он ко мне.

— Папиросшо уло, а тулжо уке (папиросы имею, а огня-то нет), — ответил я ему по-марийски. — Огнем пользоваться-то не разрешается ведь, — предупредил я его и дал штук пять папирос.

— Я закурю потом, когда пройдут танки. — Он быстро расстегнул шинель и засунул папиросы в карман гимнастерки.

Ничего себе, на груди моего земляка блеснули ордена Красного Знамени, Красной Звезды, Славы третьей степени и несколько серебряных и бронзовых медалей.

— Будь здоров, земляк! Молодец! Запомню твой адрес. Поищу на всякий случай около рейхстага. Если останемся в живых, то, может быть, встретимся. А сейчас мне надо идти, — быстро проговорив, зашагал я впереди свое-го танка. Земляк непослушными губами буркнул «ера, ера» (ладно, ладно).

Собирая материал для настоящей книги, уточнил, что Василий Кушаков с первого дня мобилизации служил и воевал рядовым минером, понтонером, сапером в инженерно-саперном батальоне.

Конец апреля 1943 года. На смоленской земле весна в полном разгаре. Наша разведка установила, что гитлеровское командование готовит наступление. Поэтому, чтобы преградить путь вражеским танкам, надо было срочно заминировать танкодоступные места.

Выполнить эту задачу в районе Красная Нива с тремя бойцами — Василием Кушаковым, Федором Куяровым и Герасимом Никитиным — направился старший лейтенант Тимошенко.

В темное небо то и дело взлетали осветительные ракеты. Одна из них упала почти рядом, и сразу лихорадочно ударили вражеские автоматы. Минеры, не обращая внимания ни на разрывы снарядов, ни на свист пуль над головой, развернули работу: один на раскисшей земле отрывал лунки, двое ползком по грязи подтаскивали и закапывали на положенной глубине противотанковые мины. Когда к рассвету подморозило, работать стало легче. Чуваш Герасим, заметив мелькнувшие в кустах фигуры, прошептал?

— Кажется, фашисты.

— Надо их отогнать, иначе вся наша работа пойдет насмарку, — проговорил мордвин Федор Куяров.

— Это верно. Разнюхают район минирования и расстреляют, — согласился комвзвода. — Кушаков, ты моложе всех, поразведай, — приказал он.

— Есть, товарищ старший лейтенант, Я их, кереметов, отправлю к богу, — Шепотом ответил Василий и с автоматом пополз вправо, к кустарнику.

— Смотри, поосторожнее! Гранаты есть?

— Две.

Василий подполз к гитлеровцам почти вплотную. Услышал немецкую речь. Только трудно было определить, сколько их тут. Приблизился еще. Впереди был овраг, где тихо журчала талая вода.

«Пора кончать с ними. Не поползу же я в воду из-за них, когда и так промок до самого пупка», — подумал Василий Игнатьевич и прошил кустарник из автомата. Бросив вдобавок гранату, пополз обратно. Трудно сказать, всех ли фашистов он уложил, но одно было ясно: ответный огонь не последовая.

Уложив сто мин, минеры на рассвете возвратились в подразделение. В последующие ночи они уложили еще 600 мин.

Август 1943 года. Огненными закатами пылало третье огненное лето. Гитлеровцы, отступая, заминировали дороги. Василий Кушаков, умело пользуясь миноискателем, в течение суток проверил десять километров дороги. При этом обнаружил 185 искусно замаскированных вражеских мин.

На одном из участков фронта продвижение наших войск преградила река Десна. Василий Игнатьевич, обладая плотническим мастерством, в составе своего взвода приступил к постройке моста через реку. Находясь по пояс в осенней воде, устанавливал опоры. Потом с бойцами своей роты в районе Жданово построил и оборудовал НП начальника артиллерии Западного франта. За это начальник инженерных войск 33 армии гвардии полковник Филатов, принимавший участие в строительстве, объявил ему благодарность и сказал:

— А у вашего Кушакова руки золотые.

На всех фронтах Советская Армия успешно наступала. Враг отброшен за Днепр. Младший сержант Кушаков со своим отделением проводит разведку: отыскивает место для постройки моста через эту широкую реку. Далее он принимает участие в постройке моста через Неман. От вражеских пуль и осколков многие бойцы погибали и падали в воду, но работа продолжалась. Вот что написано в одном из его наградных листов:

«…На реке Неман младший сержант Василий Кушаков работал один за троих. Работал по грудь в воде и под сильным вражеским огнем, в месте быстрого течения реки он мастерски установил четырехрамные опоры. Работал трое суток без отдыха и сна, прокладывая стокилометровый путь наступающим частям. Своим примером, исключительным трудолюбием, смелостью и настойчивостью воодушевлял своих товарищей на выполнение боевых задач…»

В боях за станцию Сикерка и города Томань и Варта, следуя за боевыми порядками пехоты, Кушаков проводил инженерную разведку мостов и подъездов к ним.

Боевые действия развернулись на вражеской территории. В начале февраля последнего года войны наши наступающие части вплотную подошли к реке Одер. Вскоре завоевали плацдарм на ее левом берегу.

Младший сержант Кушаков с другими бойцами трудился без отдыха в течение нескольких суток: подтаскивал настил, по заполненной водой пойме реки перетаскивал тяжелые лодки, трижды собирал паром; трижды по пояс в ледяной воде работал, закрепляя лодки.

— Надо переправить пушки. Чей расчет пойдет первым? — обратился к личному составу командир инженерно-саперного батальона подполковник Коваленко.

— Товарищ подполковник, разрешите мне! — послышался громкий голос Василия Кушакова. Ведь его только что приняли в партию.

— А сумеешь пробиться?

— Я родился и жил на Волге. А она — не чета Одеру по ширине, да и берега крутые.

— Хорошо, идите, — после небольшого раздумья ответил комбат и взглянул на часы.

Из-за быстрого течения реки, ее 400-метровой ширины и ледохода было трудно грести. Причем частые и близкие разрывы снарядов и мин, большие льдины ежеминутно могли опрокинуть лодку с пушкой. Однако Василий Кушаков, напрягая все силы, проявляя мужество и бесстрашие, уверенно управляя веслом, лавировал среди льдин. За день расчет Кушакова переправил на левый берег Одера шесть пушек.

Переправившиеся танки поставили в специально вырытые ниши для стрельбы прямой наводкой с места в полосе линии обороны стрелковой дивизии.

Обрывистый западный берег Одера фашисты беспрерывно обстреливают со стороны Франкфурта. Особенно мощным обстрелам подвергался город Лебус и дорога, идущая под обрывом вдоль берега. Более того, с наступлением темноты совершали налет их самолеты. Они буквально сеяли огромное количество мелких бомб и гранат, покрывая большую площадь сплошным опием.

Плацдарм на западном берегу Одера, севернее Лебуса, был пока небольшим. На рассвете второго дня заместитель командира полка майор Лодвиков и заместитель начальника штаба капитан Смак повели нас, командиров рот, взводов, на рекогносцировку. До переднего края добрались ползком, потому что гитлеровцы беспрерывно обстреливали его. Сбивали даже стереотрубу автоматным огнем. Поэтому, хотя по траншеям мы поползали порядочно, однако уточнить наблюдением оборону противника нам все-таки не удалось.

Командир взвода лейтенант Пантелеймон Самсонов, чтобы просмотреть более внимательно оборону противника, несколько раз пытался высовывать голову, но каждый раз вражеский автоматчик брал его на прицел.

— Самсонов, выглядываешь очень неосторожно, — предупреждал его майор Лодвиков.

Лейтенант Пантелеймон Алексеевич Самсонов был смелым танкистом. Неоднократно отличался в боях, награжден орденами Красного Знамени и Отечественной войны первой степени. На этот раз он также проявил большую смелость, но осторожности не хватило. По высунувшейся голове Самсонова фашистский автоматчик выпустил очередь, и тот, сраженный путей, упал в траншею.

Через пять дней мы вернулись на восточный берег Одера. Совершив 36-километровый марш в районе города Кюстрин, переправились опять на западный берег. К утру 11 апреля сосредоточились на окраине деревни Маншнов и поступили в подчинение командующего гвардейской армией генерала В. И. Чуйкова.

С каждым часом приближался день генерального штурма Берлина. Гитлеровцы это понимали. Поэтому старались предпринять меры, чтобы сорвать, в крайнем случае, оттянуть срок нашего наступления. В день несколько раз пытались разбомбить переправу против Кюстрина, которая играла решающую роль в переброске наших войск на левый берег реки Одера. Осуществить этот план противнику не удалась — в воздухе господствовала наша авиация, а подступы к переправе прочно прикрывали зенитно-артиллерийские части.

Правда, были случаи, когда изредка появлялись вражеские самолеты. Дня за три до наступления помощник начальника техчасти полка старший техник-лейтенант А. П. Сергеев вместе с экипажем и мотористом Казанцевым проводили осмотр матчасти танка Пугача. Только раскрыли люки, как налетели шесть «мессершмиттов» и начали пикировать на расположение танков роты.

— Во-о-оздух! — раздалась команда.

Все устремились в укрытия. А Сергеев, проверяющий трансмиссионное отделение, под шум работы двигателя команду не услышал.

— Алексей, кончай! «Мессера!» — крикнул прибежавший начхимслужбы полка старший лейтенант Александр Баринов.

В это время около танка почти одновременно грохнули две бомбы и просвистели пули. А. А. Баринов, сраженный пулей, упал намертво. Тяжело раненный Алексей Сергеев отлетел в сторону. Прибежавшие механик-водитель Гомерштедт и врач полка старший лейтенант медицинской службы Кононенко перевязали раненую голову Сергеева, а на перебитую кость правой ноги наложили шину.

— Остался без ноги, — скорбно шепнул Кононенко.

— А я-то мечтал завершить войну в Берлине. Лучше бы убило, — придя в сознание, проговорил Алексей Павлович.

Старший лейтенант Шелгунов и старший сержант Товтокорский проводили раненого танкового специалиста Алексея Сергеева в госпиталь.

В этот же день, после обеда, мы с лейтенантом Александром Изотовым сидели около танка, в саду, помогали оформлять «Боевой листок» под названием «Даешь Берлин!» Затем начали писать письма. Изотов — матери, я — сестренке Александре. Настроение испортилось. В 12 лет остался я без отца, а недавно лишился и матери. Последнее короткое письмо ей написал из Осиповичей. Не стал сообщать, что награжден еще орденом, а написал лишь, что жив и здоров. Только кончили писать, как Изотов неожиданно толкнул меня:

— Коля, Коля! Смотри на небо!

На высоте 500—600 метров правее нас медленно летит двухэтажный самолет — один на другом. Причем, внизу — огромный, а сверху — небольшой. Не понимая, что это такое, мы не отрывали глаз от этой «диковины». Наши зенитки открыли огонь. Тут же верхний самолет, встав дыбом, взмыл вверх, развернулся и улетел, а большой стал медленно планировать вниз.

— Сбили, сбили наши фашиста! — крикнул кто-то восторженно.

Через несколько секунд сзади нас от взрыва сильно содрогнулась земля. К дежурному поста по наблюдению ва самолетами, находящемуся недалеко от нас, прибежал замполит полка майор Лукин.

— Вы почему не объявляете воздушную тревогу? — начал он ругать дежурного.

— Товарищ майор, я не мог разобраться… — начал докладывать дежурный автоматчик.

— Это самолет-снаряд противника, ясно?!

— Товарищ майор, вон еще летят! — крикнул дежурный, увидев в воздухе, почти под нашим расположением, второй самолет-снаряд. За ним показался и третий…

— Воздух! Воздух! Самолет-снаряд! — раздался голос дежурного.

Теперь было не до любопытства — все попрятались в танках, укрытиях. Самолеты-снаряды, как и первый, отрывались от ведущих, летели в сторону нашего тыла и разрывались, потрясая землю. Выяснилось позже, что немцы метили в переправу. Но ни один из снарядов не достиг цели. Разворотили лишь несколько двухэтажных домов в Китце. Больше таких снарядов на нашем участке мы не видели.

По всему было заметно, что час наступления близок. Днем стояла относительная тишина, лишь изредка были слышны пушечные выстрелы и автоматные очереди на переднем крае. Зато по ночам, сзади нас, беспрерывно ревели моторы.

Подготовка к решающему штурму была завершена и в нашем полку. Боевые машины на ходу, заправлены, готовы к заводке. Боеприпасов натаскали по полтора боекомплекта на машину. Однако еще и еще раз проверяли, что упущено в подготовке к наступлению. С раннего утра наши политработники — заместитель командира полка по политчасти майор П. Н. Лукин, секретарь партийного бюро В. И. Антонов, агитатор полка капитан С. Е. Сандлер, комсорг лейтенант В. В. Мосайкин — на ногах. Они выбрали себе танки, на которых пойдут в бой. Беседовали с экипажами, лично проверяли работу механизмов, приборов, рассказывали экипажам о решении собрания партийного актина бригады, присутствовали на партийных и комсомольских собраниях подразделений. Командование бригады, полков и штабы занимались изучением противника, решением вопросов взаимодействия со стрелковыми частями. Командиры подразделений, танков и механики-водители два раза были на рекогносцировке местности. Уточняли маршруты движения танков на выжидательные и исходные позиции.

14 апреля. Шесть часов апрельского прохладного утра 1945 года. Прибежал посыльный по штабу полка.

— Товарищ лейтенант, вас срочно вызывает командир полка, — передал он.

Через три минуты я был у командира. Он со своим заместителем майором Лодвиковым, разложив на столе карту, сидел в подвале небольшого дома. Рядом, изредка слегка покачиваясь с носка на каблук, стоял заместитель начальника штаба капитан Смак. Они проверяли детали боевой готовности полка и что-то отмечали на карте. За всю ночь им так и не пришлось даже вздремнуть.

— Товарищ Семенов, вы назначаетесь офицером связи от нашего полка. Быстро позавтракайте, берите из комендантского отделения связного и на мотоцикле к 7 часам 30 минутам явитесь на командный пункт гвардейской армии в распоряжение оперативного дежурного, — приказал мне командир полка. Указал на карте место расположения КП, который находился в двух километрах от нас в квадратном, высотой с трехэтажный дом, бункере.

С утра стоит густой туман. Он клубится над Гольцовом, Ной Тухебандом, Ной Вербигом. На КП прибыли без опоздания. Оперативный дежурный, молодцеватый на вид подполковник, записав мою фамилию и часть, указал место, где должны мы находиться. Потом, словно хорошему знакомому, шепнул мне:

— С редута бункера можете понаблюдать за боем нашей разведки. Только аккуратнее — там будет большое начальство. И предупредите своего связного, чтобы он мог быстро вас отыскать.

На часах было без десяти восемь. «Стало быть, скоро начнется разведка боем», — подумал я. Раньше об этом никто не говорил. Однако мы предполагали, что для уточнения системы огня, возможной перегруппировки, выявления наиболее сильных и слабых участков обороны противника перед крупным наступлением может быть проведена разведка боем.

Туман постепенно, рассеивался. Оставив сержанта Григорьева с мотоциклистом Костей Куприным, я по узкой лестнице быстро поднялся на крышу бункера. На его обращенной в сторону противника стороне был высокий бруствер, а на нем в специально засыпанных землею ячейках установлено десятка два стереотруб. Почти за каждой из них, наблюдая, стоит генерал.

Ровно в восемь началась артиллерийская подготовка. Как мне показалось, в основном били минометы. За все годы войны ни разу не приходилось наблюдать со стороны за артиллерийским огнем. Прильнул к первой попавшейся трубе, но оттуда меня быстро попросил генерал-лейтенант. Нашел на правой стороне, в полуразрушенной будке, другую. Как же хорошо просматривается передний край! Оказывается, высшее командование, наблюдая со своих командных пунктов, видит почти все.

Когда артиллерия перенесла огонь в глубину, на шоссе Кюстрин — Берлин появились шесть тяжелосамоходных установок СУ-152. Они, развернувшись, ринулись вперед. За ними поднялись в атаку два батальона разведчиков. Отчетливо было видно, как из-за домов Ной Тухебанда выползают с крестами на башне несколько «тигров» и «фердинандов». Наши самоходчики это заметили и вступили с ними в бой. Вот за домами появилось зарево, в а тем — второе. Это загорелись ярким пламенем гитлеровские машины. Потом вспыхнула наша самоходка. Выскочившие из нее горящие фигуры упали возле машин. Должно быть, охваченных пламенем артиллеристов фашисты срезали автоматной очередью.

После того, как туман рассеялся, над армейским командным пунктом появилось около десятка «мессершмиттов». Они летели так низко, строча по КП вдоль и поперек, что зенитные орудия не могли накрыть их огнем. Все наблюдающие за полем боя, независимо от ранга, кубарем скатывались с уступа, так как имеющиеся две узкие лестницы не могли быстро пропустить всю массу людей. Так повторилось несколько раз.

По окончании боя разведки оперативный дежурный отпустил меня в часть. Оказывается, офицер связи нужен был на случай прорыва вражеской обороны, когда для развития успеха намечалось ввести в бой танки нашей бригады.

Примерно через два часа командующий гвардейской армией генерал В. И. Чуйков вызвал на совещание командором частей и соединений. По возвращении от командующего командир полка подполковник Ермоленко также собрал офицерский состав. Вначале Ульян Никитович выслушал доклады начальников служб и командиров подразделений о боевой готовности. Командир саперного взвода лейтенант М. И. Батурин доложил о готовности укрытий и маскировочных средств для сосредоточения танков на исходный позициях.

— Наша бригада, — сказал командир полка, — занимает передовые позиции армии, и перед ней поставлена задача: пробить глубоко эшелонированную оборону противника на участке Ной Тухебанд — Альт Тухебанд и наступать в направлении на Зеелов. По данным разведки и показаниям пленных, на нашем участке фронта противник создал оборону глубиной 12—14 километров. Только первая его оборонительная полоса состоит из трех позиций обороны. Передний край представляет собой сплошную линию траншей с большим количеством стрелковых ячеек и пулеметный площадок. Второй оборонительный рубеж является сильным противотанковым узлом с большим насыщением танков и самоходных орудий, подготовленных для стрельбы прямой наводкой из специально отрытых окопов. — Подполковник Ермоленко также рассказал, что командующий на совещании подробно продемонстрировал на карте прорыв обороны и наступление на Зееловские высоты.

— Что из себя представляют эти высоты в смысле укреплений? — задал вопрос командир роты И. М. Ткаченко.

— Как раз на Зееловских высотах организованы, противотанковые узлы. Артиллеристы огнем должны ликвидировать их. Однако высоты будут, видимо, самыми крепкими «орешками», — ответил командир полка.

После ужина состоялся короткий митинг, на котором начальник политотдела Жибрик зачитал обращение Военного Совета 1-го Белорусского фронта. Слова: «…Кровью завоевали мы право штурмовать Берлин и первыми войти в него, первыми произнести грозные слова сурового приговора нашего народа гитлеровским захватчикам. За нашу Советскую Родину! Перед нами — Берлин! Вперед на Берлин!» — глубоко проникли в сердца бойцов и командиров. Позже мы читали это обращение не раз. Вскоре послышалась команда:

— Завод-и-и!

Только вытянулись в колонну, прибежал земляк Демид Сергеевич.

— Коля, уже снимаетесь? — в приподнятом настроении спросил он у меня.

— Будем занимать исходные, а вы?

— Тоже ждем команду на последний штурм! Настроение?

— Бодрое, — ответил я.

— Желаю удачи. Чувствую, не вовремя пришел. Ну ладно. Коля, если останемся в живых, то встреча — у меня дома. Если останусь навсегда на немецкой земле, то напиши моей Анне Демьяновне, адрес знаешь, — вдруг сказал он мне.

— Нет, Демид Сергеевич, ты должен остаться в живых. У тебя жена, дочь. Вот обо мне плакать некому, разве что сестренка Сашенька…

— А мать твоя?

— Разве тебе не говорил, умерла она в январе…

— Нет…

— Демид Сергеевич, решим, где будем встречаться, как одержим победу.

Мы крепко обнялись и, пожелав друг другу удачи, разошлись.

В ночь на 16 апреля танковые роты заняли исходные позиции для наступления.

Последняя ночь перед штурмом Берлина. Тихий ветерок доносит далекий скрежет гусениц, шум моторов танков и подтягивающихся на исходные позиции артиллерийских тягачей с прицепленными к ним орудиями. Наконец, все затихло. Потянулись мучительные часы в ожидании сигнала атаки. Время в этих случаях, кажется, идет чрезвычайно медленно. Все по-деловому, спокойно справлялись о готовности машин и экипажей в решающей схватке. Каждый полезными советами, практической помощью старался внести свою лепту в общее победоносное наступление.

Запомнилось на всю жизнь, как в пять часов туманным утром 16 апреля 1945 года озарилось темное небо, задрожала земля фашистской Германии. Находящаяся в укрытии многотонная стальная машина закачалась, словно на волнах.

От канонады нескольких тысяч орудий впереди и сзади нас, от снарядов и мин стоял огненный шквал и сотрясающий землю и воздух грохот. В небе был слышен несмолкающий гул нашей авиации.

Когда занимали исходные позиции, позади нас скапливалось несметное количество орудий. Одни «катюши», от которых стояло оплошное зарево вспышек, выстроились рядами в несколько километров по фронту. Море огня артиллерии и авиации над вражеской позицией бушевало полчаса. За это время противник по нашему участку не сделал ни одного ответного выстрела. Это нас радовало и пугало. С одной стороны, заставляло думать о том, что наша артиллерия уничтожила или расстроила огневую систему противника. С другой стороны, можно было предполагать, что гитлеровцы могли заранее оттянуть свою артиллерию и противотанковые средства в глубь своей обороны.

Орудийные раскаты продолжались, разрывы снарядов откатились вперед. В пять тридцать в небе взвилось несчетное количество ракет, вспыхнул с востока мощный пучок света. Это засветились огни мощных прожекторов. Прорезанная их лучами местность впереди разделилась на сотни клиньев. На небе от вздыбленной артиллерийской канонадой земли висели бурые облака пыли.

— «Броня»! «Нарез»! «Броня»! «Нарез»! Я — «Титан-1»! В атаку впе-ре-е-ед! — раздалась команда полковника Юренкова командирам танковых полков подполковникам Середе и Ермоленко. Танковый полк подполковника Цыганова остался в резерве командира бригады.

Взревели моторы тяжелых танков. «Ура-а-а!» — понеслось со всех сторон. Гвардейцы — танкисты и пехотинцы гвардейского стрелкового корпуса — ринулись вперед на решающий штурм гитлеровской обороны. Было нелегко тяжелым машинам двигаться по развороченному снарядами, бомбами, изрытому траншеями полю боя, преодолевать множество каналов в темноте. Прожектора помогали не всегда, они остались позади. Танки, осветительные фары которых оказались выведенными из строя, образовали впереди себя длинные тени, которые ставили в затруднительное положение механиков-водителей. Чтобы не застрять на поле боя, командирам часто приходилось выходить из танков и, показывая путь, идти впереди.

Несмотря на столь трудные условии, мы успешно продвигались в глубь вражеской обороны. На рубеже первых траншей противник особого сопротивления оказать не мог, так как мало что уцелело у него от столь мощной артиллерийской подготовки. Стремительно преодолевая препятствия, танковый взвод коренастого, всегда спокойного лейтенанта Ивана Соколова на левом фланге полка оказался на полкилометра впереди остальных танков. Неожиданно метрах в пятидесяти правее, между развалин домов, Соколов заметил половину корпуса замаскированного «фердинанда», который поджидал появления наших танков.

— Винников, разверни вправо, а то стрелять неудобно! — командовал Соколов механику-водителю.

Последовал выстрел. Гитлеровская машина, не успев сделать ни одного выстрела, с разваленным ведущим колесом, свалилась на бок. О судьбе расчета «позаботились» танкодесантники. Проехав несколько сот метров, Винников доложил:

— Товарищ лейтенант, барахлит левая ходовая, надо осмотреть.

Окинув глазами местность, Соколов с заряжающим Шкарупой вышли из машины для ее осмотра. От сильного удара был погнут левый кривошип ленивца. Теперь левый разворот возможен лишь через заднюю передачу и правую гусеницу. «На скорую руку не исправить», — подумал Соколов и решил продолжать выполнять боевую задачу. Не успел он скрыться в машину, как около нее оказались замкомполка майор Лодвиков с парторгом капитаном Антоновым.

— В чем дело, Иван Михайлович? — спросил Лодвиков.

— Стукнул «фердинанда» и малость повредил ходовую.

— Танк может двигаться?

— Может.

— Ты вырвался далеко вперед, надо подождать остальных, — заметил парторг.

— Я, товарищ капитан, гнался за тремя «фердинандами». Они удирали.

— Почему же не подбил их?

— Трудно было взять на прицел: бросили дымовые шашки, постоянно мелькали лучами наши прожектора. Два скрылись, а одного удалось стукнуть. Да еще мешали фаустники.

— Посмотрим, какой сюрприз приготовил на подступах к Зееловским высотам, как там поработал наш «бог войны»? Должно, там «фердинандов» и фаустников не меньше, чем тут, — сказал майор Лодвиков и приказал продвигаться вперед.

Когда танки с пехотой достигли рубежа канала Хаупт-Грабен, с его западного берега и Зееловских высот по нашим наступающим частям гитлеровцы открыли мощный артиллерийский и автоматно-пулеметный огонь. Теперь выяснилось, что получасовым мощным, зрелищно впечатляющим артиллерийским наступлением огневая система противника на нашем участке Зееловских высот почти не разрушена. Более того, с момента прекращения артогня до подхода наших танков к рубежу канала противник укрепил свою оборону огневыми средствами, включая фаустников. Проскочить канал с ходу не удалось. Хотя он был не особенно широким и глубоким, но его илистые берега и дно требовали усиления. А сделать это под сильным огнем не было возможности.

Командир полка Ермоленко немедленно доложил обстановку комбригу, который приказал:

— Силами саперного взвода и автоматчиков отыскать место для переправы и двигаться вперед.

Заместитель командира полка майор Лодвиков, помощник начальника штаба по разведке капитан Чаадаев, парторг Антонов, комсорг лейтенант Мосайкин и командир саперного взвода лейтенант Батурин приступили к поиску места для переправы. Танкодесантники взводов Просвернина и Чеснокова вступили в бой с фаустниками, которые били по танкам. Два взвода — Горбачева и Милованова — помогали саперам и одновременно прикрывали их огнем во время поиска переправы. Танкисты развернули тяжелый огневой бой с противником.

Гитлеровские танки и самоходные орудия, закопанные по башни в земле и искусно замаскированные, стояли на своем рубеже, а зенитные и противотанковые орудия били из дотов и дзотов. Обнаружить их по вспышкам было трудно. Однако танкисты, постоянно маневрируя на поле боя, обрушили на них мощный огонь. Командир первой танковой роты старший лейтенант Петр Мягкий метким огнем расстрелял две пушки, разбил десять дзотов и уничтожил большое количество вражеской пехоты. После продолжительного боя фашистам удалась подбить его танк, но Мягкий продолжал командовать ротой. От второго попадания машина загорелась, погибли механик-водитель Илья Пакулин, командир орудия Джумай Иманбаев и заряжающий Юрий Благов. Обгоревшего и раненого командира вытащили из машины автоматчики.

Первым через канал переправился со своей ротой капитан Иван Ткаченко. При поддержке танков преодолели эту водную преграду и подразделения взаимодействующего стрелкового полка. По продвигающимся вперед танкам открыли огонь десять «фердинандов» и столько же противотанковых орудий. Кроме того, били с близкого расстояния фаустники, сидящие по два-три человека в стрелковых ячейках полного профиля, брустверы которых были тщательно замаскированы в виде мелких кустарников. Обнаружить их из танка было почти невозможно.

— До чего наглые! Наезжай на танке, а они сидят, не моргнув и глазом, — как-то в разгаре боя вырвалось у лейтенанта Изотова.

Действительно, танкодесантники и пехотинцы подползают по-пластунски, уничтожают фаустников автоматным огнем, гранатами, бьют прикладами по голове. Но фанатики сидят до тех пор, пока не выволочешь их за шиворот.

Неожиданно совсем близко почти одновременно загремели три выстрела. Тут же подбегает к нашему танку молодой автоматчик и докладывает, что сзади нас фаустники. Мы втроем — я, агитатор полка Сандлер и командир отделения автоматчиков старшина Татарников — побежали к ним. В глубокой воронке лежали трое. Вокруг них валяются фаустпатроны и несколько пустых глиняных бутылок из-под шнапса. Танки прошли вперед, а фашисты продолжают палить в нашу сторону. Они пьяные. Увидев нас, стали хвататься за оружие, но мы их опередили — наступили на их автоматы. Соломон Евсеевич в порыве гнева, держа, в одной руке пистолет, а в другой дымящуюся трубку (он трубку вынимал изо рта, когда ложился спать и когда докладывал начальнику политотдела), крикнул на них по-немецки (он отлично владел немецким языком), и фашисты моментально смирились и наперебой заговорили:

— Вир зинд цум Тоде феруртайлтер. Цюрюк — эршиссен унс унзере, форвертс — ди Руссен.

— Чего плетут гадюки, товарищ капитан? — спросил Татарников.

— Жалуются на свою судьбу. Мы, говорят, смертники. Назад — убьют свои, вперед — русские, — перевел нам капитан.

Таких смертников тут было немало.

Атаки наши срывались. Это беспокоило командира полка Ермоленко.

— Доложи обстановку, — потребовал он по рации от ротного Ткаченко.

Тот доложил:

— Впереди десятки «фердинандов», противотанковые орудия. Пехота залегла — мешают фаустники.

К роте без промедления подъехал Ермоленко. Он выскочил из танка с автоматом в руках, вместе с командирами и: замполитами стрелковых батальонов с возгласами «Гвардейцы! За Родину! За Сталина! Впере-е-ед!» побежал вместе с пехотинцами. Трудно было узнать, что он — командир полка. Рост невысокий, в зеленой солдатской шинели, черном танковом шлеме, а бегает по полю боя — под стать самому шустрому бойцу. С трудом догонял его адъютант — молодой лейтенант Миша Бронников. Пробежав метров двести, командир упал. Из его головы потекла кровь. Пуля прошила танкошлем и слегка царапнула макушку головы.

— Ульян Никитович, вы родились в рубашке, — проговорил запыхавшийся замполит полка майор Петр Нестерович Лукин.

В это время комбриг начал требовать доклада об обстановке. Командир танка Иван Демидов доложил комбригу, что Ермоленко с пехотой побежал в атаку. Позже комбриг отругав Ульяна Никитовича:

— Что, кроме тебя некому поднять пехоту?

Танковой роте капитана Ткаченко не удалось продвинуться глубоко. Рота уничтожила четыре «фердинанда», четыре противотанковые орудия, расстреляла 10 дзотов и несколько десятков пулеметных точек. Оказавшийся впереди танк самого ротного был подбит, заряжающий Михаил Пичугин убит, но ротный продолжал вести огонь. От восьмого попадании погиб и командир роты капитан Ткаченко.

Гибель Ивана Максимовича Ткаченко тяжело переживали в полку. Он в годы войны прошел славный путь командира-танкиста. За боевые подвиги был награжден орденами Красного Знамени, Александра Невского. За последний бой посмертно награжден орденом Отечественной войны первой степени.

Теперь роту возглавил командир взвода стройный, неизменно краснощекий старший лейтенант Георгий Александрович Иванов. Не проходило и дня, чтобы он не похвалил свой родной Бузулук, свой родной край, где он жил.

— Гвардейцы! Геройски погиб наш ротный, Иван Максимович Ткаченко. За гибель наших боевых товарищей, за все наши страдания отомстим гитлеровцам! Вперед! — раздался голос Иванова по рации.

Бой продолжался. Враг сопротивлялся с остервенением. Уничтожив два противотанковых орудия, дзот и подавив огонь артбатареи, Иванов был ранен. Перевязав на скорую руку рану, он продолжал командовать ротой.

Подбит танк младшего лейтенанта Александра Грота. В танке погибли механик-водитель Василий Литвинюк и командир орудия Геннадий Комаров.

Исключительно мужественно, отважно сражался комсомольский танковый экипаж командира взвода старшего лейтенанта Ивана Степановича Огородкина. Кроме уничтоженных двух противотанковых орудий, экипаж сжег «тигра». Уже из горящего танка был подбит «фердинанд». Старший лейтенант Иван Степанович Огородкин, механик-водитель техник-лейтенант Захар Андреевич Чумилин и командир орудия старшина Кузьма Никитович Табаков геройски сгорели в машине.

На правом фланге полка смело и решительно сражалась рота старшего лейтенанта А. С. Соколовского. Вырвавшись на своем танке вперед, он вступил в единоборство с несколькими замаскированными «тиграми» и «фердинандами». Успев уничтожить несколько из них, командир роты Андрей Селиверстович Соколовский и заряжающий Лобанов сгорели в своем танке.

С беззаветной храбростью сражались танкисты третьей роты, которой командовал невысокий, очень подвижный старший лейтенант Андрей Иванович Хохлов. Большие потери нанес гитлеровцам сам командир роты. Он уничтожил «фердинанд», шесть противотанковых орудий, разрушил два дзота и расстрелял большое количество живой силы врага.

Лейтенант Иван Соколов с комсоргом полка Мосайкиным обнаружили железобетонный мост через канал. Но было неизвестно, заминирован он или нет. Проверить некому — саперы заняты, пехота залегла. Что делать? «Надо рискнуть», — подумал командир взвода.

— Винников, набери скорость и проскочи через мост, — приказал он механику-водителю.

Когда танк шел по мосту, раздался глухой взрыв. Мина оказалась под мостом, и сила взрыва не смогла поднять вверх бетонную плиту вместе с танком. Таким образом машина Соколова проскочила через канал, оставляя позади себя метровый разрыв на мосту.

Заметив переправившийся танк, противник открыл по нему огонь из орудий с правого фланга. Командир орудия старшина Горьков меткими выстрелами подавил огонь двух орудий, по остальным — вел огонь младший лейтенант Куценко. Появился еще один вражеский танк. Он был подбит с первого же выстрела. Дальнейшее продвижение дерзкого танка Соколова было остановлено огнем нескольких орудий гитлеровцев с высоты. Соколов быстро стал вызывать по рации танки Куценко и Жакутя, чтобы те помогли подавить противника. Но они молчали — были подбиты и горели. «Надо немедленно выйти из зоны огня», — решил Соколов. Но развернуться было невозможно — рядом, справа и слева, пылали дома. Задним ходом все же удалось уйти в укрытие. Вместе с командиром орудия Горьковым они побежали к горящему танку Куценко, чтобы оказать помощь. Однако вскоре оба были ранены. Не достигнув цели, пришлось им возвратиться обратно.

Бои за Зееловские высоты приняли довольно затяжной характер. Как мужественно ни сражались в течение дня танкисты с пехотой, сломить прочно организованную оборону гитлеровцев с фронта не удалось. В сложившейся обстановке подполковник Ермоленко решил повернуть полк влево, наступать в направлении высоты 49,9 (севернее Людвигслуста) и выйти к железнодорожному мосту, а затем — на южную окраину города Зеелов. По докладу майора Лодвикова, в этом направлении переправа для танков через Хаупт-Грабен канал наведена.

Прежде чем начать атаку в новом направлении, командир полка направил на высоту 49,9 разведчиков во главе с помощником начальника по разведке Чаадаевым. Сам вместе с замначштаба по оперативной работе Смаком уточнял взаимодействие с командирами стрелковых полков.

Воспользовавшись минутной передышкой, парторг Антонов спросил меня:

— Семенов, где твоя машина?

— Вон она стоит, ремонтируем ходовую.

— Хорошо, оторвись на минуточку. Обойди танки, пригласи коммунистов к машине командира полка, ясно? — приказал мне капитан.

— Ясно, товарищ капитан! — ответил я и побежал к танкам.

До чего все они истыканы, исчерчены снарядами, минами, осколками. Крылья, фары оторваны, побиты. У одного танка почти под корень оторван ствол пушки. Лица у танкистов от пороховой гари, копоти и пота черные. Но настроение, несмотря на проведенный многочасовой и тяжелый бой, у всех было бодрое, веселое. Вижу: в Хаупт-Грабен канале стоит танк, а вокруг рвутся снаряды. Номера не видно. Мелькнула фигура танкиста.

— Чей танк? — крикнул я.

Моментально показалось скуластое лицо земляка Малинина. Он был грязный, как и его товарищи, вытаскивавшие застрявший танк.

— Что, застряли? — спросил я.

Демид Сергеевич посмотрел на меня своими карими глазами, словно год меня не видел, и, сдвинув густые брови, улыбнулся:

— Как видишь, Коля. Вон сколько натыкали гады-фашисты, — плотно сжав губы и показывая на почерневшую башню, проговорил Малинин.

— Сашу Изотова не видел?

— Нет. Он воюет левее нас.

Действительно, на левом фланге стоял танк лейтенанта Изотова. Около него о чем-то беседовал с комсомольцами комсорг полка лейтенант Мосайкин. Голова у него была перевязана. Не знаю, где его зацепило. Около другого собрал коммунистов третьей роты партгрупорг Федя Кичигин. Неподалеку, за разрушенным сараем, капитан Сандлер, изредка выпуская из огромной трубки облака дыма, донимал вопросами десятка два пленных. Было похоже, что он их не столько допрашивал, сколько доказывал им что-то.

Был не доволен лишь помпохоз полка капитан А. Г. Стребный. Он привез кухню и звал танкистов обедать, но есть никому не хотелось. Причем кто-то из танкистов испортил ему настроение — в порядке шутки сказал: «Под огонь лезешь со своей кухней. Не иначе, как напрашиваешься на орден».

На пятиминутном собрании коммунистов заместитель командира полка майор Лукин и парторг Антонов подводили итоги проведенного боя. Отметили отличившихся коммунистов и еще раз призвали их быть примером в бою.

Возвратившиеся разведчики доложили, что на высоте 49,9 — опорный пункт противника, который обороняется пехотой, на склонах высоты замечены танки.

После десятиминутного артналета наши танки с пехотой пошли в атаку. Первым ринулся вперед сам командир полка Ермоленко. Гитлеровцы незамедлительно открыли по его машине огонь чем только могли — орудиями, автоматами, пулеметами, фаустпатронами.

— Товарищ подполковник, справа «фердинанд»! — не своим голосом крикнул сидящий за башней командир танка Иван Демидов. Рядом с ним был адъютант командира полка лейтенант Михаил Бронников. Подполковник в это время вел огонь из пушки по железнодорожному мосту, где противник выкатывал орудие и минировал мост. Неожиданно обрушился мощный удар в правую сторону башни. Ударил болванкой «фердинанд». Ему удалось сделать лишь один выстрел — лейтенант Алешин подбил его. Сидевшие на танке Демидов с Бронниковым, оглушенные, отлетели в дорожный кювет, даже не успев заметить, выскочил ли кто из танка или нет.

— Миша, ты живой? — толкнув Бронникова, обронил Демидов.

Бронников медленно поднял голову, улыбаясь (была у него привычка не унывать в любой сложной обстановке), стал протирать глаза и щупать ногу — видимо, ушибся.

— А что, у тебя уже душа выскочила?

— Душа на месте, где танк? — забеспокоился опять Демидов.

— Где, где? Вон он ползет в атаку…

Танк медленно шел вперед.

— Кто в танке?

— Кто, кто? Черт! — опять улыбаясь, ответил слегка контуженный Бронников.

Демидов, чему-то усмехнувшись, поднялся, чтобы осмотреться, но тотчас над головой просвистели пули. Однако он успел заметить валяющихся метрах в тридцати в кювете раненых из расчета экипажа вместе с командиром полка. Тут послышался голос раненого механика-водителя Гарифа Мухамедшина:

— Ванюша, останови машину!

«Эх, в машине нету никого. Отвечать-то за нее придется мне», — подумал Демидов и со всех ног, не взирая на автоматную трескотню, кинулся вдогонку за танком. Нырнув вниз головой в башню, сначала выбросил три запаленные дымовые шашки и, развернув машину, вывел ее в укрытие. Потом побежал к раненым. Там врач полка Андрей Урда с командиром отделения автоматчиков младшим сержантам Семеном Сумароковым перевязывали тяжело раненного заряжающего Василия Стеца, механика-водителя Мухамедшина и командира полка Ермоленко, грудь которого была истыкана осколками. Благо, что под мышкой у него была планшетка — в ней оказалось немало осколков.

Выйти из танка раненым помог Сумароков, он же отвел их в укрытие. Когда повел командира полка, их заметили гитлеровцы, двое из которых стали подползать, чтобы наверняка расправиться с танкистами. Сумароков опередил их и опорожнил «рожок», прошив насквозь фашистов. За спасение раненых и жизни командира комсомолец Семен Федорович Сумароков был удостоен ордена Славы второй степени.

После перевязки командир полка строго спросил у полкового разведчика Чаадаева:

— Как с высотой, где Лодвиков, Лукин, Ильин?

— Товарищ подполковник, высота пока упрямится. Более того, норовят контратаковать. Лодвиков и Лукин — с ротой Хохлова, там же командир автоматной роты Ильин. Они штурмуют высоту, — доложил капитан Чаадаев..

— С высотой пора кончать. Наша танковая рация разбита. Бронников, бери автомат, пошли к танкам, — приказал командир и собрался идти, но Иван Демидов, преградив ему путь, резко проговорил:

— Товарищ подполковник, никуда вас не пущу, пока не подойдет танк! — и вытянулся, выпирая вперед замасленный живот.

Столь неожиданный поступок Демидова словно обжег командира полка. Толкнув правой рукой на затылок танкошлем, левой придерживая повязку на груди, он молча обошел кругом Демидова. Потом спросил:

— Товарищ Демидов, с каких пор лейтенант начинает командовать командиром полка? — с иронией, насупив брови, произнес Ермоленко..

Демидов побледнел. Он не знал, что ответить. Потом нашелся:

— Мы с Бронниковым в ответе за вашу жизнь. Вы делаете все сами: пехоту в атаку подымаете, положение танков уточняете лично. Ваш танк всегда впереди всех! В результате голова ваша забинтована, грудь — в осколках.

— Товарищ подполковник, вам надо в госпиталь, — вставил врач полка Андрей Урда.

— Лучше вы сначала «выгребите» из своей груди: осколки, — продолжал теперь плачущим голосам Демидов. — Сидим с Бронниковым на танке. Бросайте нас в бой, выполним любое ваше приказание!

Ну, думаю, нагорит теперь моему другу Ивану Ивановичу от командира полка. Но нет. Подполковник Ермоленко в таких случаях никогда не торопился. Он понял, что Демидов прав. В самом деле, он за день боя набегался не меньше любого автоматчика. Его танк испещрен снарядами, минами, осколками не менее других.

— Что же, товарищи! Вы через два дня будете в Берлине, а меня провожаете в госпиталь? Спасибо, спасибо, премного благодарен за заботу. Но запомните, в госпитале ноги моей не будет, — теперь спокойно, подняв густые брови, проговорил командир полка.

— Товарищ подполковник, майор Лодвиков передал, что высоту окружили. Скоро будет взята! — доложил прибежавший начальник связи полка капитан Жданов.

— Где стоит штабная рация?

— Метрах в ста, — показал рукой Жданов.

— Я пойду на рацию. Вы, товарищ Чаадаев, бегите к танкам, уточните обстановку и приведите для меня танк, — приказал Ермоленко и зашагал в сторону штабной рации.

Вскоре на высоте послышалось «Ура-а-а-а!» Наши танки блокировали высоту 49,9. Командир автоматной роты лейтенант Валентин Ильин с шестнадцатью автоматчиками и лейтенант Никанор Просвернин со взводом ворвались во вражескую траншею. В рукопашной схватке только группа Ильина уничтожила 27 гитлеровских солдат. Гранатами автоматчики сожгли два танка Т-4. На высоте лейтенанта Просвернина ранило. Высота была взята, и танки вышли к железнодорожному мосту.

Тяжелое положение создалось у соседей справа, наступавших вдоль шоссейной дороги Кюстрин — Берлин. Этот участок противником был укреплен наиболее сильно. Несмотря на настойчивые действия танкистов вместе с гвардейцами стрелкового полка, в течение дня прорвать оборону противника на Зееловских высотах не удалось. Командир полка Середа неоднократно лично водил в атаку танки. Особенно самоотверженно сражались танкисты: командиры рот старшие лейтенанты Г. И. Павлов, П. П. Третьяк, И. А. Пугач, командиры взводов лейтенанты А. И. Миронов, Н. И. Костенко и другие.

Мужественно дралась автоматная рота, которой командовал коммунист старший лейтенант Михаил Филиппович Мельников. За день боя рота выловила или уничтожила не один десяток фаустников. Около десятка уничтожил их из пистолета и гранатами лично командир роты Михаил Мельников. Для обеспечения форсирования танками Хаупт-Грабен канала в 14.00 командир бригады ввел танковый полк подполковника Цыганова. Он во взаимодействии со стрелковым полкам атаковал противника в направлении Хермансхофа. Однако сильный противотанковый огонь не давал возможности переправиться через канал. Требовалось артиллерийское прикрытие переправы, а также инженерные средства, которых в распоряжении бригады не было. Поэтому, доложив обстановку, Цыганов свои танки повернул на несколько километров вправо и вышел в район станции Вербиг. Мост через Хаупт-Грабен канал оказался взорванным и в этом районе.

Усилиями начальника разведки бригады майора Урсова, начальника инженерной службы майора Громыко, заместителя командира полка капитана А. А. Курлянского и начальника штаба майора Краснянского было найдено подходящее для переправы танков место. Разобрав силами саперов балки и балочные перекрытия нескольких кирпичных сараев, танкисты навели переправу.

Оказавшись по ту сторону канала, подразделения немедленно двинулись вперед в направлении на Ной Вербиг. Первой ринулась в атаку вместе с гвардейцами и стрелками танковая рота капитана Новикова. Ворвавшись на максимальной скорости во вражескую оборону, наши воины огнем и гусеницами стали крушить противника. По мере приближения к Зееловским высотам сопротивление становилось все яростнее. Не выдержав ливня огня пулеметов и автоматов, наша пехота остановилась. На левом фланге танк старшего лейтенанта Иванова и еще один наш танк загорелись. Капитан Новиков, показывая пример остальным, вырвался вперед. Огонь со стороны противника усилился в несколько раз. Лично командиром роты было сожжено два танка, разрушены три дота, подавлено немало других огневых средств и пехоты противника. Осколочный снаряд угодил в лобовую броню, но танк Новикова рвется вперед. Еще попадание. Теперь тяжелый осколочный снаряд попал под погон башни и развернул ее. Потерявшего сознание и истекшего кровью капитана Федора Ивановича Новикова (ему оторвало руки) вытащили из машины автоматчики. На второй день его не стало: умер от большой потери крови. Приняв командование ротой, командир взвода старший лейтенант Василий Махнач повел ее вперед.

На правом фланге полка смело и решительно сражался танковый взвод парторга второй роты Героя Советского Союза лейтенанта Асрияна. Его взвод, расстреливая метким огнем противотанковые средства, успешно продвигался вперед.

Танк комсорга первой роты лейтенанта Евгения Тихомирова подходил к подножью высоты. Неожиданно раздался голос механика-водителя старшины Николая Бабкина:

— Слева батарея!

88-миллиметровые зенитные орудия стояли в пятистах метрах, совсем близко друг от друга. Они вели огонь по танку младшего лейтенанта Дмитрия Яковенко.

— Огонь по батарее! — скомандовал Тихомиров командиру орудия Константину Пахутину.

Противник, поразив танк Яковенко, перенес огонь на машину Тихомирова. Не удалось комсоргу уничтожить всю батарею — его танк вздрогнул… Боевое отделение моментально заволокло едким дымом. Находиться в танке было невозможно. Через несколько секунд кто-то крикнул:

— Горим!

— Снять пулеметы, покинуть машину! — скомандовал Тихомиров. Захватив пулеметы, магазины с патронами и гранаты, экипаж вырвался из дыма и пламени.

Бронебойный снаряд угодил в левый борт, между нижними и верхними поддерживающими катками, пробил боковую броню и основной бак с горючим. В результате горючее разлилось по днищу машины и загорелось. Пытались погасить огонь, но это было бесполезно. Экипаж Тихомирова, присоединившись к пехоте, уничтожал фаустников и пехоту противника.

С наступлением темноты находящиеся с первой ротой замкомполка Курлянский и комсорг полка старший лейтенант Г. И. Долинин подползли к сгоревшему танку Тихомирова, но найти экипаж им долго не удавалось. Лишь проникнув далеко вперед, они случайно нашли его по звуку пулеметов.

Курлянский приказал Тихомирову немедленно принять другой, оставшийся без экипажа танк. Перед сумерками все танки бригады и взаимодействующие стрелковые части достигли рубежа — восточных скатов Зееловских высот.

Вскоре на бронетранспортере подъехал начальник политотдела Жибрик. На его суровом потемневшем лице таилась тревога неудовлетворения чем-то. Выслушав короткий доклад подполковника Ермоленко о положении полка, он приказал прекратить наступление, приступить к осмотру и заправке боевых машин и быть готовым доложить комбригу о результатах боя за день.

Для перегруппировки сил дальнейшее продвижение было приостановлено и в других танковых и стрелковых подразделениях, которые заняли рубеж в готовности отразить возможные атаки врага.

Некоторое время спустя к расположению танков подъехал заместитель командира полка по технической части старший техник-лейтенант Иван Никитович Козлов с боеприпасами, горючим и ремонтной бригадой. Через несколько минут закипела работа: техник ГСМ лейтенант С. Ф. Штукатуров с экипажами заправляли машины горючим; начальник артснабжения И. П. Козлов с арттехником младшим лейтенантом И. А. Денисенко проверяли исправность вооружения, пополняли танки боеприпасами; инженер полка старший техник-лейтенант В. П. Клушин с зампотехами рот, командиром роты технического обеспечения А. Е. Лукьяновым, командиром ремонтного взвода лейтенантом Дрожжиным и техником С. М. Клецелем занялись осмотром и ремонтом боевых машин.

В расположении лишь отсутствовали: полковой разведчик капитан Чаадаев, командир роты автоматчиков Ильин и командир саперного взвода лейтенант Батурин. Они всю ночь расчищали завалы на железнодорожной насыпи и проезд под полотном, проделывали проходы в минных полях, разведывали оборону гитлеровцев.

Поздно вечером осмотр и заправка боевой матчасти подходила к концу. Отремонтирован был и танк командира полка. В пробоину башни забили кувалду и заварили. Капитан И. Ф. Жданов и лейтенант П. Ф. Романенко заменили разбитую рацию. Установили телефонную связь с командиром бригады. Вот первый сигнал. Лейтенант Бронников взял трубку:

— «Нареза» — к «Титану»! — услышал голос оперативного дежурного Иванченко. Это комбриг вызывал на свой КП командиров частей и отдельных подразделений.

Выслушав доклады командиров полков, полковник Юренков сказал, что боевая задача дня бригадой выполнена, личный состав сражался геройски. Действовал со знанием дела, проявляя беспредельную смелость и решительность. Все отличившиеся будут представлены к награде. Однако с ходу овладеть Зееловскими высотами нам не удалось. Яростное сопротивление оказывают гитлеровцы именно в районе этих высот. Особенно — за обратными скатами, где они врыли в землю значительное количество противотанковых орудий и тяжелые танки. Эти огневые средства во время нашего артиллерийского наступления остались почти нетронутыми.

Когда комбриг коснулся наших потерь в личном составе и танках за день боя, на лбу у него выступил пот. Больше всех имели потери подразделения, наступавшие в центре, где были самые прочные укрепления гитлеровцев. Весьма опасными для танков оказались фаустники. Высокой похвалы в их уничтожении заслужили автоматные роты старшего лейтенанта Мельникова и, лейтенанта Ильина. Далее командир бригады поставил задачу: штурмом овладеть Зееловскими высотами, а затем — и городом.

Подготовку к завтрашнему бою завершили поздно. Бой предстоял быть не менее жарким, чем в первый день. Несмотря на усталость, спать не хотелось. Меж собой делились впечатлениями о первом дне штурма Берлина, вспоминали погибших товарищей. Вышло так, что, не договариваясь, мы, земляки, вдруг оказались вместе. Обнялись, внимательно посмотрев друг на друга. За плечами каждого — большой боевой опыт. Однако волновались, переживали.. Я взглянул на танкошлем Демида Сергеевича. Заметив это, он сказал:

— Ухо шлема цело. Одно оторвали в Заполярье, а до второго не добрались еще, хотя пытались, — засмеялся Малинин.

— Как пытались?

— Очень просто. Ты же видел: мы хотели проскочить вброд через канал. Если бы еще полметра, то танк наверняка перевалился бы на ту сторону. Но от разорвавшегося поблизости снаряда он покачнулся и покатился обратно в канал. Наблюдавший за полем боя наш артиллерист Вася Понеделько неожиданно заголосил: «Братцы, фаустник!»

Танк засел кормой, перед приподнят, и потому стрелять было неудобно. Командир окинул глазами: около танка — ни одного автоматчика. Приказывает: «Малинин, займись фаустниками».

Я с автоматам выскочил из танка. Растянувшись около поваленного кирпичного столба, стал караулить. Вижу: метрах в ста медленно поднимается на бруствер траншеи большая желтая болванка и показывается голова фрица. Думаю: «Нет, не выйдет у тебя, шем керемет» (по-марийски «злой дух», «черный керемет») — и дал очередь. Прошло минуты три. Рядом поднимается еще один, и так — три раза. Словам, фашистам не удалось прицелиться и выстрелить.

— Ты что, убил? — спросил я.

— Аллах его знает. Там что-то взорвалось. Наверно, моя пуля угодила в фаустпатрон или гранату.

— Молодец ты, Демид Сергеевич. Фаустники не давали покоя и нам, — заговорил Саша Изотов. Потом протянул портсигар, закурил и сам.

— Тот же, пробитый пулей. Не пора заменить, Саша? — закурив, заметил я и передал Малинину.

— Позавчера я видел у земляка портсигар, это да-а-а! К нему пристроена даже зажигалка.

— О каком земляке ты говоришь?

— Как о каком? Я же рассказывал.

— Нет, не слышал.

— Когда занимали исходные, подошел к нам высокий и, похоже, отчаянный лейтенант-артиллерист. Три ордена на его груди, да еще медали. Говорит: «Дайте на часок лопату. Занимаем огневые позиции, а лопат не хватает». Когда возвращал лопату, спросил:

«Ты, браток, случайно, не земляк?»

«Не знаю, я из Козьмодемьянска, что в Марийской АССР, а вы?»

«А я из Нового Торъяла, Иван Веселов!»

Вот и познакомились. В качестве подарка предложил мне свой портсигар. Я закурил, а от подарка отказался, было неудобно. Адрес его на всякий случай записал.

— Адрес-то сохрани, мы его разыщем, — сказал я.

— Не пора ли нам на отдых? Что-то устал я, — проговорил Малинин.

— Сколько снарядов за день израсходовал? — спросил у Малинина Изотов.

— Было пятьдесят, а осталось два.

— Снаряд вместе с зарядом весят два пуда. Вот и помножь сорок восемь на тридцать два. И получится, что Демид Сергеевич за день боя перекидал полторы тонны груза!

В двадцать три часа мы, пожелав друг другу удачи в завтрашнем бою, разошлись по своим машинам.

Штурм начался на рассвете 17 апреля. Наш танковый полк ударил по Зеелову с юга и продвинулся вперед. Полк Середы к 7 часам утра вышел на северную окраину города, а — Цыганова к 8 утра был в Ной Вербиге и оседлал дороги Вербиг — Зеелов, Гузов — Зеелов. Таким образом, сильно укрепленная оборонительная полоса гитлеровцев — Зееловские высоты с городом Зееловом — на рассвете была взята штурмам. Противнику на этот раз не удалось оказать существенного сопротивления. У нас был выведан из строя танк младшего лейтенанта Ивана Моисеевича Никитина. Он первым ворвался в город. С ходу расстрелял один тяжелый танк и противотанковое орудие немцев, но и его машина была подбита. Самому ему оторвало ногу.

Противник на высотах понес большие потери. Только полк Ермоленко в первый день боев уничтожил 16 тяжелых танков, 25 «фердинандов», 25 орудий разного калибра, 8 минометов и много живой силы.

Танкисты, ведя за собой пехоту, двинулись на Мюнхеберг. Фашисты сопротивлялись ожесточенно. Однако по сравнению с Зееловскими высотами нам теперь было намного легче.

Первые упорные бои завязались на подступах к Герльсдорфу. Впереди действовала рота лейтенанта Андрея Хохлова. Танкисты с пехотой вклинились в оборону противника, стали перемалывать огнем и гусеницами гитлеровских смертников. Они не думали отступать. Более того, несколько раз сами пытались контратаковать. «Мессершмитты» с высоты бреющего полета сбрасывали небольшие бомбы и строчили из пулеметов по нашей пехоте. Мешали танкам фаустники.

В самый критический момент командир роты Андрей Хохлов, приказав командиру танка партгрупоргу роты Кичигину вести огонь, побежал к командиру стрелковой роты просить, чтобы стрелки усмирили фаустников. Через несколько секунд около него разорвался снаряд. Андрей, сделав еще несколько шагов, упал. Увидев его, лейтенант Демидов бросился к Хохлову. Тот еще был живой, но без сознания. Тяжело раненный в голову и грудь, он скончался на руках своего земляка — горьковчанина Ивана Демидова. Погиб талантливый и смелый командир. До армии Андрей Иванович Хохлов окончил химико-технологический техникум по специальности химик-керамик. Те, кто вступали с ним в опоры по вопросам химии, вскоре сдавались. Андрей говорил,: «Если останусь в живых, то обязательно буду работать в керамическом производстве». Орден Отечественной войны второй степени на вечное хранение вручен его матери Клавдии Вернадьевне.

Вовремя подоспел к Герльсдорфу танковый полк Середы. Он, развернув свои машины, открыл сокрушительный огонь по вражеской обороне. Автоматчики роты Мельникова со стрелковыми подразделениями дружно двинулись в атаку. По южной окраине ударили танки другой части. Вскоре гитлеровцы под Герльсдорфом были смяты и деревня взята. Во время атаки осколкам авиабомбы распороло правую ногу Михаилу Мельникову. Нет слов, ему, ветерану бригады, очень хотелось войну завершить в Берлине. Но, к сожалению, передвигаться он не мог, и его на бронетранспортере отвезли в госпиталь.

Наша танковая бригада, взламывая во взаимодействии со стрелковыми полками одну оборонительную линию за другой, настойчиво двигалась по заданному боевому курсу вперед на Берлин. На рассвете 19 апреля с северо-восточной стороны мы подошли к Мюнхебергу.

Опыт двухдневных боев показал, что фашисты населенные пункты обороняют в основном с фронта. Поэтому командир бригады Юренков решил атаковать город с правого фланга, причем одновременно с двух направлений: наш полк нанесет удар по северной окраине, а полк подполковника Середы — с северо-восточной стороны.

На рубеже Мариенфельд, что находится в двух километрах севернее Мюнхеберга, противник начал оказывать сильное сопротивление огнем танков. Из находящейся восточнее озера Фаулерзее рощи стреляли противотанковые орудия. Поэтому нам пришлось некоторое время приостановить атаку. Подполковник Ермоленко, доложив обстановку комбригу, начал бой с танками противника. В обход рощи, откуда били противотанковые орудия, майор Лодвиков повел три танка. Расчеты трех 88-миллиметровых противотанковых орудий с появлением наших танков с тыла разбежались.

Бой за Мюнхеберг продолжался около трех часов. Одновременным ударом с двух направлений, особенно после ввода в бой танкового полка Цыганова, сопротивление противника было сломлено. В час дня 19 апреля наши танки ворвались в центр города и завязали уличные бои.

Как только мы вошли в город, наши гвардейские минометчики открыли такой ураганный огонь, что среди белого дня в городе стало темно от порохового дыма и пыли, горчило в горле. Главное — снаряды рвались в двадцати метрах от танков. В этом был повинен один из оперативников. Заметив, что танки на какое-то время атаку приостановили, он запросил огня. «Катюши» ударили по городу. Но вышло так, что танкисты ворвались в город все-таки раньше, чем намечалось. Из наших никто не пострадал, в том числе и пехотинцы, которые были несколько сзади нас.

В боях за Мюнхеберг получили повреждения четыре машины, но все они быстро были восстановлены ремонтниками. Больше всех на этот раз досталось наступающим с северо-востока. Тут оборона, как и предполагалось, оказалась наиболее прочной. Противник на этом участке подтянул дополнительные противотанковые средства. Решительными действиями тяжелых танков и автоматчиков оборона противника была прорвана и на этом участке.

Немало хлопот фашистам доставляли СУ-57 (самоходные установки) из разведроты лейтенанта Иванова. Расчеты их отличались смелостью и отличным знанием техники и огневого дела. Все были опытными бойцами. Только заряжающему рядовому Ивану Шашкову еще не было и девятнадцати. Несмотря на возраст, он в первый же день штурма Берлина проявил находчивость и решительность в бою.

— Ванюша, ты молодой, глаза острые! Садись-ка за прицел наводчиком, а я физически здоровее тебя, буду заряжать, — предложил наводчик Романов.

— А как лейтенант? — спросил Шашков.

— Согласен, — послышался голос командира.

Радости молодого Шашкова не было границ. Теперь он сам будет наводить на цель и стрелять!

— Машина к бою готова? — спросил замначштаба майор Кабанов.

— Готова, — дружно ответили гвардейцы.

— Будете уничтожать в Мюнхеберге фаустников, — приказал Кабанов.

Самоходка помчалась по улице города.

— Смотрите в оба за всеми балконами и подвалами. Я буду наблюдать справа, а ты, Ванюша, — слева, — приказал командир.

А за подвальными окнами следил опытный механик-водитель сибиряк Пронтов, что очень помогло в наводке и стрельбе. Только на балконе показывается желтая точка фаустпатрона, как остроглазый наводчик Шашков посылает туда снаряд.

— Ванюша, очень уж быстро стреляешь. С трудом успеваю доставать снаряды, — словно жалуясь, проговорил как-то заряжающий Романов.

— Молодец, комсомолец Шашков! — подбадривал командир.

Иван Шашков, периодически смахивая набегающий пот со лба, вновь отыскивал засевших гитлеровцев. Где прошла самоходка лейтенанта Иванова, фаустникам в Мюнхеберге не удалось повредить ни одной машины.

После захвата Мюнхеберга противник, подтянув резервы, неоднократно пытался выбить наши части из города. Но огнем прямой наводки танкисты с пехотинцами отбили все контратаки противника.

Во время артиллерийского обстрела погиб адъютант командира полка лейтенант Михаил Васильевич Бронников. Он передавал приказание командира полка командирам танковых рот. На обратном пути рядом с ним разорвался снаряд. Его тело было изрешечено осколками. Похоронили мы Мишу на опушке рощи, что на окраине города.

Михаил Васильевич Бронников был замечательным русским парнем из города Павловска Горьковской области. Как командир танка, он неоднократно отличался в боях. За четверо суток под огнем, по полю боя, он по-пластунски и бегом измерил не один километр. Был внутренне не доволен, что во время переформирования бригады его не посадили на танк. Это свое недовольство он выражал только друзьям. Подполковник Ермоленко назначил Бронникова своим адъютантом потому, что он был грамотным, находчивым и исполнительным офицером. Два ордена Отечественной войны первой и второй степеней Михаила Бронникова вручены на память его матери Лидии Дмитриевне.

Оставшиеся танки подполковник Середа передал полку подполковника Ермоленко. А тот продолжал преследовать противника, который с утра 20 апреля начал поспешный отход на запад.

Как только погнали гитлеровцев, вся дорога, ведущая на Берлин, моментально наполнилась войсками. Все неудержимо рвались в столицу фашистской Германии. Вражеская оборона трещала по всем швам. Если фашистам где-либо удавалось зацепиться — создать оборонительный заслон, то немедленно начинался обход его слева и справа. Вид у каждого советского бойца, командира был бодрый, веселый, словно все спешили на торжество. Да, все спешили к великому торжеству победы!

По мере приближения к пригороду Берлина все больше стало появляться худых и обросших людей в черных или зеленых бешметах, жупанах с номерами на них. Это были возвращающиеся на родину насильно угнанные в Германию советские, польские, чехословацкие, итальянские, французские граждане. Многое подходили к танкам, обнимали нас и на разных языках со слезами на глазах благодарили за освобождение.

В ночь на 22 апреля передовые танки Героя Советского Союза лейтенанта Ашота Асрияна, партгрупорга роты младшего лейтенанта Федора Кичигина, комсорга Евгения Тихомирова, коммунистов — лейтенантов Василия Махнача, Ивана Соколова, Ивана Демидова и других с боями ворвались в Обершпрее — пригород Берлина. Прорыв был настолько неожиданным, что здесь еще не успели отключить электроэнергию в домах. Зарево пожаров над Берлином, вспышки артиллерийских выстрелов и сотни взвивающихся в темном небе ракет освещали впереди фашистское логово. Огненная дуга сжимала столицу фашистской Германии.

Вспомнился тяжелый сорок первый год. Тогда, в октябре, такая же, но только вражеская, огненная дуга подходила к Ленинграду. В ту тяжкую пору стойко сражались мы, стояли насмерть и верили, что придет время, придет час отмщения за поруганную нашу землю и мы будем в Берлине.

Теперь этот час настал. Неудержимо продвигаясь вперед, железным шагом подходили мы к реке Шпрее. Начальник разведки бригады майор Урсов с группой разведчиков — капитаном Чаадаевым, старшим лейтенантом Крыловым, взводом автоматчиков вместе со стрелковыми подразделениями поспешили к мосту через реку, чтобы, в случае его исправности и пока он еще не был взорван гитлеровцами, проскочить на западный берег. Однако фашисты успели уже взорвать мост. Артиллерийскими и пехотными подразделениями враг оказал сильное сопротивление. Проскочить же через реку с ходу танкам бригады не удалось. Командир бригады приказал остановиться и закрепиться.

Создавшуюся короткую передышку командиры и политработники использовали для подведения итогов боев за Мюнхеберг. На совещании офицерского состава полка подполковник Ермоленко сказал:

— На улицах Мюнхеберга противник соорудил большое количество баррикад. В крупных зданиях были устроены амбразуры. На балконах многоэтажных домов занимали позиции фаустники. В Берлине система обороны противника должна быть еще более прочной, а возможности маневрирования — значительно сложней.

В заключение он сказал, что для уничтожения в Берлине противотанковых средств и фаустников необходимо создать штурмовые группы из танкистов, мотопехоты и саперов.

После совещания штабом полка при участии командиров стрелковых и саперных подразделений была разработана инструкция боевых действий штурмовых групп, которая была доложена командиру бригады. Полковник Юренков дополнительно предложил для «выкуривания» из подвалов фаустников включить в штурмовые группы подразделения ранцевых огнеметов.

После совещания шел я к своей машине. Вдруг вижу: на тротуаре стоит лейтенант Саша Алешин и успокаивает рыдающих молодых украинок. Мимо группами проходили угнанные в рабство люди, среди них были и пленные. Лицо одного из них мне показалось очень знакомым.

— Саша, останови и спроси фамилию вон того, в черной куртке, который, как пьяный, плетется сзади всех, — попросил я Алешина.

— Сейчас, Коля, — ответил он и побежал по тротуару.

— Коля! Богданов его фамилия! — крикнул Саша издали.

Замер я на месте, ноги сделались ватными. То был мой дядя Василий Илларионович Богданов. Черный, оброс щетиной, в углах рта залегли морщины, согнулся, как коромысло. Словом, выглядел он так, как будто перенес очень тяжелую болезнь.

— Как вы сюда попали, дядечка? — спросил я.

— Не помню, Коля, — впопыхах, со слезами начал он рассказывать. — Войну начал в январе сорок второго под Мясным Бором, в 1248 стрелковом полку. Было невыносимо холодно, даже стыла кровь. Несколько раз бросались в атаку, но все безуспешно. Погиб командир взвода. Тогда командовать взводом пришлось мне. «А что, земляки, если из «максима» ударить с флангов?» — предложил я нашим куженерским — Кондратьеву и Моисееву. — «Пожалуй, разумно», — согласились они.

Когда наш танковый пулемет начал косить врага, то фашистам стало некуда деваться, кроме как бежать. Мы продвинулись километра на два. Теперь и мороз нам стал нипочем. Вдруг сильно ударило что-то по голове. Успел лишь крикнуть Муравьеву: «Илья, веди взвод вперед!» — а сам рухнул на землю. Открыл глаза, вижу: лежу на спине под большой рябиной. На мне шинель немецкого солдата. Около, на коленях, стоит земляк Николай Егоркин, перевязывает меня. Над головой висят алые мерзлые кисти рябины. Мне почему-то страшно захотелось попробовать ее с черным хлебом. «Николай, я живой или нет?» — почему-то вырвалось у меня. А он смеется. Говорит, ничего особенного: сзади меня разорвалась граната и поцарапала слегка голову. Лечился в Малых Вишерах. После госпиталя направлен под Кириши в 146 стрелковый полк. Там также был помощником командира взвода. Летом сорок второго взвод пошел в атаку на Слоновую рощу. Вокруг рвались снаряды и мины. Бойцы сначала залегли, а потом я их повел в атаку с возгласами «Ура-а-а! Впер-е-е-ад!» От сильного удара по голове из глаз посыпались искры, и я упал. Опомнился я только во вражеском плену.

— Что значит 1272? — перебил я дядин рассказ, посмотрев на цифры, выведенные на его груди.

— Это личный номер пленного, — ткнул он левой рукой, на которой, как штык, торчал лишь один указательный палец.

— А что с рукой?

— На заводе приказали работать, а пресс был неисправным — вот и отрубило. Давали по двести граммов хлеба из муки, смешанной с опилками, и тарелку жидкого супа в день. Если бы курил — то бы умер давно. Менял табак на хлеб. Каждый день десятками вывозили умерших с голоду наших пленных. Лучше бы меня убило в бою, чем фашистский плен, — сказал дядя и горько зарыдал.

После демобилизации Василий Илларионович двадцать лет возглавлял колхоз «Правда», теперь он — колхозный пенсионер, инвалид Отечественной войны второй группы.

Оборону противника на правом берегу Шпрее в районе Кепеника прорвать сразу не удалось. Только через сутки, в полдень 23 апреля, после артналета наши стрелковые подразделения начали переправу через реку. Танки поддерживали атаку пехоты огнем.

— Вот бы, Петр Нестерович, подняться и осмотреть все мосты через реки Шпрее и Даме, — обращаясь к замполиту майору Лукину, проговорил стоящий около своего танка командир полка Ермоленко и показал рукой на находящийся метрах в трехстах костел. — Должно, сидят там фаустники, — добавил он.

— Разрешите, товарищ подполковник, по колокольне дам пару осколочных, — обратился командир танка Демидов.

— Погоди, Демидов. Слышите, там стучат крупнокалиберные пулеметы. Вон полетели вниз две фигуры. Прежде всего надо разобраться, кто кого выкидывает с колокольни. Туда поехали «смельчаки» Юренкова (так окрестили танкисты, бригадных разведчиков), — ответил подполковник.

Бригадная разведка с саперами занималась поиском уцелевших мостов и места для переправы танков через Шпрее и Даме. «А что, если подняться на стоящий на самом берегу реки костел и с колокольни визуально осмотреть мосты через реки», — подумал командир разведвзвода Василий Крылов.

Оставив бронетранспортер в укрытии, выдвинув СУ-57 лейтенанта Иванова на огневые позиции, он с группой разведчиков под огнем пробрался к костелу. Признаков наличия там фашистов не было. Два разведчика побежали вверх по лестнице. Через несколько минут на втором переходе неожиданно раздались выстрелы и взрывы гранат. Крылов с двумя автоматчиками бросился вверх по лестнице и наткнулся на тела разведчиков.

— Передайте лейтенанту Иванову, пусть даст снарядов пять по колокольне, — приказал Одному из разведчиков Крылов. — Осколочным!

Самоходная установка не заставила себя долго ждать.

— Шашков, наведи на колокольню и дай три осколочных, — приказал лейтенант Иванов наводчику.

— Навел! — доложил мальчишеским голосом Шашков.

— Осколочным готово! — послышался голос заряжающего Романова.

Загремели выстрелы. Снаряды, попадали точно в цель, образуя там бурую кирпичную пыль. Вскоре мы заметили, как с колокольни упали два фашиста.

— Молодец, Ванюша, — похвалил наводчика командир.

— А по чердаку ударить? — обратился Шашков.

— Ударь и по чердаку! — скомандовал Иванов.

В это время на третью лестничную площадку костела полетели наши гранаты. Послышались стоны. Трупы еще двух убитых фашистов покатились вниз но лестнице. Когда Крылов с автоматчиками поднялись на третью площадку, нашли еще шесть убитых гитлеровцев.

— Молодец, Шашков, молодой да удалый. Это ведь дело рук наших самоходчиков, — проговорил Крылов.

Он сверху посмотрел, есть ли уцелевшие мосты, а разведчики тем временем завязали бой с гитлеровцами на чердаке костела — убили 18 фаустников, которые, поджидая с фаустпатронами появление наших танков, вели огонь в спину нашей пехоте, форсировавшей в это время реку Шпрее. Два гитлеровца, не желая сдаться в плен, крикнули:

— Хайль Гитлер! — и бросились с чердака костела. Один разбился у входа, а второй, повиснув на кресте козырька над входом в костел, заорал диким голосам, должно быть, просил помощи:

— Гитлер капут!

— Вася, ты что, как щенков, выкидываешь фрицев с верхотуры? — спросил я у Крылова.

— Выкидываешь?! Не хочется пачкать руки. Мы их берем в полон, не желающих — расстреливаем, — со злобой процедил он. — Эти двое, видимо, что ни на есть, отъявленные головорезы. Сами бросились с колокольни.

— Чего же не освобождаешь? Вон на кресте кричит.

— Пусть покричит, услышат другие фашисты — может, поймут. Наверху он горланил: «Хайль Гитлер!», а как повис на кресте своего бога, заорал: «Гитлер капут!»

Всего на колокольне и чердаке костела было уничтожено 26 гитлеровцев, захвачено четыре пулемета и несколько десятков фаустпатронов.

Взаимодействующие стрелковые полки овладели и расширили в районе Кепеника плацдарм на западном берегу Шпрее. К 11 дня 24 апреля на паромах переправились через Шпрее и танки бригады. А затем с ходу проскочили по уцелевшему мосту через Даме.

Наш танковый полк совместно со стрелковым, продвигаясь вперед, к трем часам дня переправился через канал Тельтов и завязал бой на его западном берегу. С наступлением темноты, очистив от противника перекресток Баумшуленштрассе и Кепеникерштрассе, вышел к Баумшуленвегу. Здесь командир полка приказал остановиться и закрепиться.

Фаустники, хорошо зная расположение улиц и домов Берлина, за ночь несколько раз пытались приблизиться к танкам и ударить по ним фаустпатронами. Но осуществить это им не удавалось — наши автоматчики и пехотинцы были начеку.

С раннего утра 25 апреля полк двинулся вперед и к 7 часам утра вышел к каналу Ландвер, восточнее Бранауерштрассе, в район машиностроительного завода «Цельнер». К мосту направилась действующая в штурмовой группе рота старшего лейтенанта Г. Т. Шкуро. Не удалось направляющему танку командира взвода лейтенанта Гаврилы Пономаренко проскочить с ходу мост. Его машина была подбита. Он и командир орудия Дмитрий Виноградов погибли.

Поскольку механик-водитель техник-лейтенант Иван Бирюков вел свою машину правой стороной моста, а не по центру, то «пробки» на мосту (чего хотели гитлеровцы) не создалось. Поэтому сзади идущие танки партгрупорга Федора Кичигина, младшего лейтенанта Алексея Ковтуна и других проскочили мост и завязали бой с самоходными орудиями, фаустниками, пулеметными расчетами, которые вели огонь по нашим танкам и пехоте из-за баррикад и через проломы зданий с близкой дистанции. Один только Кичигин подряд уничтожил три огневые точки и несколько фаустников.

Ломая отчаянное сопротивление гитлеровцев, наши танки с подразделениями пехоты медленно продвигались вперед, освобождая квартал за кварталом. Особенно опасными были фаустники. В каждом многоэтажном доме — десятки балконов. Сделав с одного из них один-два выстрела, фаустники перебегали на другой. Угол наклона танковой пушки не всегда позволял поразить противника, находящегося на верхних этажах домов или в подвалах.

Прибыв в боевые порядки атакующих танков, комбриг Юренков с начальником политотдела Жибриком потребовали четкого взаимодействия автоматчиков и пехоты с танками.

Для истребления фаустников, кроме роты автоматчиков и саперного взвода, комбриг приказал подключить оставшихся без машин танкистов, взвод управления и некоторых бойцов роты технического обеспечения и хозяйственного взвода.

Все политработники — замполит полка майор П. Н. Лукин, агитатор С. Е. Сандлер, парторг капитан В. И. Антонов, комсорг лейтенант В. В. Мосайкин — дрались в составе штурмовых групп. За одной из них следовал начальник политотдела.

Наш бронетранспортер с автоматчиками вслед за танками проскочил на западный берег канала Ландвер. Проехав метров триста вперед, все быстро спрыгнули на землю. Комсорг Мосайкин со старшиной Татарниковым и автоматчиками Гончаровым, Толстухой и другими исчезли в развалинам домов, а мы с командиром отделения сержантом Григорьевым и автоматчиками Котовым, Земляковым и Кочетковым под огнем автоматных очередей гитлеровцев побежали во двор. Бронетранспортер, после того, как мы его покинули, оказался подбитым. Командир рядовой Федор Иванович Новиков погиб.

Пробиваясь вперед, мы выкурили фаустников из нескольких домов. Видим: на середине улицы стоит наш ИС. Из открытого люка башни струится небольшой дымок. Остальные танки сзади ведут огонь по балконам домов.

— Танк подбит, надо спасать его и экипаж! — крикнул я, и мы побежали все к нему. Путь нам преградил огонь из крупнокалиберного пулемета. Едва успели забежать в парадный подъезд пятиэтажного дома, как его угол разлетелся от снаряда. Григорьев успел окинуть глазом двор.

— Товарищ лейтенант, во дворе лежит раненый танкист, — доложил он. Подбежали к нему. Пытается подняться наряжающий подбитого танка — очень молодой младший сержант.

— Где остальной экипаж? — спрашиваю. А он молчит, не может отдышаться, только рукой гладит ягодицы. Потом процедил сквозь зубы:

— Кажется, погибли.

— Куда тебя ранило?

— Вроде, никуда, — выдавил он.

— Чего же тогда валяешься, ушибся?

— Нет. В подвале фашист прикладом ручного пулемета несколько раз огрел по ягодицам.

— Могли же застрелить?

— Могли. Наверно, побоялись шума или остались без патронов.

— По голове не попал?

— Голову он мою не нашел — спрятал я ее в ветоши.

— Почему не застрелил его из пистолета?

— Не успел вытащить, как он начал дубасить. После каждого удара говорит: «Рус сатана!» Потом, услышав ваш разговор, убежал.

— Сколько их в подвале?

— Видел одного, но там несколько человек.

— Откуда ударили по танку?

— Из подвала этого дома.

Прибежал с санитарами врач полка Андрей Урда. Осмотрев младшего сержанта, сообщил, что ничего страшного нет, хотя все его «сидение» в синяках. Пострадавшему налил из фляги шнапса и, улыбаясь, сказал:

— На, «дерни»… и лизни указательный палец — очень помогает, снимает моментально боль и успокаивает седалищные нервы, а они у тебя сдвинуты с места.

Я приказал трем автоматчикам немедленно прочесать все этажи дома. Не теряя времени, мы с Григорьевым бросились в подвал. Там около десяти гитлеровцев что-то прятали в куче угольных брикетов. Оказалось, закапывали оружие. Хотели избавиться от военного обмундирования и перебежать в другой отсек, где находилось около ста гражданских лиц — стариков и детей. Но не успели. В нашу сторону полетели брикеты. Когда мы длинными очередями из автоматов усмирили их, они стали кричать: «Гитлер капут!» Стало быть, сдаются!

Восьмерых гитлеровских вояк выволокли из подвала и передали пехотинцам, которые вели по улице пленных. Закопавшихся в брикетах искать не стали. Некоторые гитлеровцы, отчаявшись, переодевались в штатскую одежду и прятались среди сидевших в подвалах людей. Кем только они не прикидывались: больными, немыми, маскировались под старух. Одним словом, спасались, кто как мог. Но перехитрить нас им не всегда удавалось.

Следующий узел сопротивления мы встретили на Тюрингерштрассе. Выйти на эту улицу можно было только через проезд под железнодорожным полотном, который, до докладу разведчика Чаадаева, сильно обстреливался с сооруженной поперек улицы баррикады из нескольких трамваев противотанковыми орудиями и танками. Огонь по ним прямой наводкой вести мешала железнодорожная насыпь.

Командир полка, уточнив взаимодействия со стрелковым полком, штурмовой группой, возглавляемой майорам В. А. Лодвиковым, приказал:

— На большой скорости проскочить проезд и изо всех видов оружия открыть огонь по баррикаде! Автоматной роте — истребить расположившихся в зданиях фаустников!

Прежде чем двинуться в атаку, возглавлявший передовые танки штурмгруппы партгрупорг роты Федор Андреевич Кичигин, собрав на пятиминутку коммунистов роты, сказал:

— Товарищи коммунисты! Мой танк пойдет первым. Я буду драться, пока хватит сил. Прошу поддержать меня огнем. Приметам и предсказаниям я не верю. Однако, Ванюша, — обратился он к лейтенанту Ивану Демидову, — запиши на всякий случай адрес моего отца Андрея Ивановича: село Рыжково Михайловского района Курской области. Если погибну, напиши ему письмо.

Атака началась. Лейтенант Валентин Ильин, коротким броском преодолев проезд под железнодорожной насыпью, ворвался со своими автоматчиками в самое массивное здание на левой стороне улицы и начал уничтожать фаустников. Его ранило. Однако, перевязав раны, он продолжал командовать ротой. Под натиском штурмовой группы фашисты летели с балконов на асфальт, пристреленные повисали на перилах балконов. Впервые я тут услышал, как наши бойцы на верхнем этаже кричали гитлеровцам: «Зих эргебен одер шпринген, зайт хох унд хайлих». Фашисты понимали быстро. Слова эти означали: «Сдавайся или прыгай — будешь «святым».

Вдруг исчез наш «Тарас Бульба» — так прозвали бойцы автоматчика комендантского отделения рядового Николая Григорьевича Юрченко. Он был уже в возрасте. По телосложению смахивал на Тараса Бульбу, разве, усы покороче. Оказалось, задержал троих фаустников в угловой комнате на пятом этаже и читал им громко письмо запорожских казаков турецкому султану.

— Вы почему застряли!? Ведите вниз, там их много, — крикнул я ему.

— Можут гады-гадюки збигти. Давай краше скинем з пятого поверху, товарыш командыр. Они убыли моих двух синив. Як я оставлю от их котив в живых, то моя жинка, узнав, буде мне казать, що фашисты убыли твоих синив Миколу и Петруса, а ты простил, и вона мыни намыле шию да нис и усы свинячим хвостом натре. Що мне робытъ? — посмотрев огненными глазами на фрицев, проговорил Юрченко. Он был готов задушить своими мощными руками этих фашистов.

— Ты не суди их до конца. Их осудят другие.

Юрченко, исполняя приказ, спустил захваченных гитлеровских солдат вниз и присоединил их к колонне пленных.

Танки проскочили проезд под железной дорогой и открыли огонь по баррикадам и балконам домов, откуда стреляли фаустники. Кругом — грохот орудий и пулеметно-автоматная трескотня. В нескольких местах что-то загорелось, рушились стены домов. Танкистам постоянно приходилось следить, как говорится, в оба: за противотанковыми орудиями и фаустниками.

Впереди с беззаветной храбростью действовал экипаж Федора Кичигина. От его выстрелов летели в воздух орудие за орудием, погибали их расчеты, фаустники. Машина Кичигина подошла к баррикаде из трамваев, заложенных мешками с песком, где пылал подбитый им «тигр». Перескочить эту баррикаду танк не мог. В этот критический момент успел высунуть голову из подвала и ударить по танку чудом уцелевший фаустник. Танк остановился. Кичигин выскочил, успел лишь швырнуть в подвал гранату и, сраженный автоматной очередью, упал. Когда подбежали к нему майор Лодвиков и лейтенант Демидов, он, весь окровавленный, лежал на тротуаре. Трудно было узнать на его груди ордена Красного Знамени и Красной Звезды. Геройски оборвалась жизнь партийного вожака тяжелотанковой роты, командира танка, бывшего завуча Змиевской средней школы Орловской области Федора Андреевича Кичигина. Уважали и любили мы его за командирский талант, человечность, культуру. Он неоднократно отличался в боях, сражался всегда самозабвенно, не жалея себя. За штурм Берлина Федор Андреевич посмертно был удостоен ордена Отечественной войны второй степени.

В танке погибли механик-водитель техник-лейтенант Сергей Сергеевич Тюняев и заряжающий Ефим Титович Рыбин. Автоматчик рядовой Василий Федорович Колтунов побежал к экипажу на помощь, но тоже был убит.

Очистив от фашистов Тюрингерштрассе и оттащив танками использованные для баррикады трамваи, наш полк вместе с пехотой к восьми вечера 25 апреля вышел на перекресток Германштрассе и Копфштрассе. Здесь была сделана остановка.

Первым приехал с кухней помпохоз полка капитан Стребный. Началась заправка боеприпасами, горючим. На бронетранспортере подъехали замполит полка П. Н. Лукин и агитатор Сандлер.

Майор Лукин — обаятельный человек, участник боев на Халхин-Голе. В любой обстановке спокойный, решительный. Он всегда старался быть там, где труднее. Его твердое большевистское слово, уравновешенность окрыляли воинов. С ним всегда интересно и поговорить, и послушать его рассказы. Теперь он еще и еще раз убеждает и предупреждает, чтобы ни в коем случае не применять какого-либо насилия к немецкому народу.

Капитан Сандлер лично разносил экипажам свежие газеты и письма. Правда, на этот раз он выглядел усталым, бледным, стал неразговорчивым.

— Товарищ капитан, вы не ранены? — спросили мы.

— Хуже не бывает, друзья. Лучше бы ранило, чем такой удар, — хрипло, обиженным тоном заговорил Соломон Евсеевич. Он рассказал: — На Тюрингерштрассе в грохоте боя услышал рыдание грудного ребенка и тут же в сквере заметил детскую коляску голубого цвета. Война войной, а ребенка надо спасать — и бросился к коляске. Грохнул фаустпатрон. Коляска исчезла. Не оказалось во рту и моей трубки. Вот что вытворяют фашисты в предсмертной агонии. Только приподнялся — грохнул второй. Жалко ребенка, теперь вою жизнь буду переживать, что я не сумел спасти его.

К нам подошел заряжающий Малинин. Капитан Сандлер знал его очень хорошо как агитатора в своей роте.

— Демид Сергеевич, письмо вам! Из дому!

Малинин сначала принял за шутку, но увидев в руке капитана кучу писем, бросился к нему. С волнением раскрыл «треугольник» и заметно повеселел.

«Весна в Мари-Кошпае в полном разгаре, — писала ему жена Анна Демьяновна. — Мы очень рады, что скоро будете штурмовать германскую столицу. С Лизанькой с нетерпением ждем тебя домой. Береги себя, дорогой…»

— Коля! Все живы и здоровы, ждут с победой, — радостно закричал Демид Сергеевич, — и Аннушка, и Лизанька!

— Рад за тебя, Демид Сергеевич. Мне тоже сестренка написала, — улыбнулся я. Это было ее первое самостоятельное письмо после смерти матери. Написано много, но понять было трудно: видимо, когда писала, сильно волновалась.

Остановка наша длилась несколько часов. К рассвету следующего дня мы достигли района парка, что на восточной окраине аэродрома Темпельхоф. К этому времени, форсировав каналы Ландвер и Тельтов, после напряженных боев сюда же вышел действующий на левом фланге тяжелотанковый полк подполковника Цыганова. Еще до рассвета комбриг, вызвав к своему танку командиров полков, сказал:

— Бригаде совместно с гвардейским стрелковым полкам 8-й армии приказано захватить аэродром. По показаниям пленного, на нем стоят самолеты начальника штаба гитлеровской армии генерала Кребса и «юнкерс» самого Гитлера. Причем туда скоро будут приземляться и наши самолеты. Поэтому по взлетной площадке приказываю не бить. Стрелять лишь по пытавшимся взлететь! Маршрут атаки наметим во время рекогносцировки.

Полковник Юренков с начальником политотдела Жибриком, не теряя времени, рассредоточив танки в кустарниках приаэродромного парка, лично повел командиров полков Цыганова и Ермоленко с их командирами рот на рекогносцировку местности. Вместе с танкистами был заменяющий командира стрелкового полка замполит, молодой подвижный, сибиряк, подполковник И. Г. Падерин.

Время на подготовку к захвату аэродрома пришлось сократить, так как противник начал обстреливать из тяжелых орудий расположение танков и пехоты.

— Откуда бьет артиллерия, Николай Николаевич? — спросил комбриг у начальника штаба Назаренко.

— По данным разведки, огонь ведется из района полигона Хансенхайде и со стрельбища.

— Надо немедленно начать атаку, иначе от огня могут пострадать танки и пехота, — заключил комбриг.

Ранним апрельским утром, когда солнце только-только показалось над горизонтом, танковые взводы комсорга роты лейтенанта Тихомирова и Героя Советского Союза лейтенанта Асрияна, выйдя на лесную полосу, что на границе аэродрома, по ее теневой стороне с десантом на борту устремились вперед к ангарам. Атака была настолько дерзкой, ошеломляющей и стремительной, что противник был застигнут врасплох. Самая близкая зенитная батарея врага, установленная с целью обстрела восточной окраины аэродрома, не успев произвести ни одного выстрела, была уничтожена. С появлением наших танков несколько самолетов поспешно пытались выруливать на взлетную полосу, но были сожжены.

Видя, что начали загораться и находящиеся без экипажа самолеты, подполковник Цыганов передал по рации:

— По исправным самолетам без экипажей огня не вести!

По мере приближения к ангарам и главному зданию аэродрома сопротивление противника нарастало. Появились его танки, противотанковые орудия и фаустники.

Несмотря на большую плотность огня, гвардейцы-танкисты и пехотинцы неудержимо рвались вперед. Только экипаж Евгения Тихомирова подавил огонь двух батарей зенитных орудий, разбил четыре противотанковых орудия, подбил один танк. Кроме того, захватил 20 исправных самолетов и уничтожил до 50 солдат и офицеров противника.

Младший лейтенант Лев Малыгин огнем своего танка уничтожил 10 пытающихся взлететь самолетов, сжег два танка, подавил огонь батареи зенитных орудий и расстрелял до батальона гитлеровцев. Большие потери врагу нанес танковый взвод Ашота Асрияна.

Одновременно с северо-восточной окраины аэродрома в атаку ринулись и танки нашего полка. Впереди действовал взвод лейтенанта Ивана Соколова. Там, где прошел взводный, догорали два самолета, валялись обломки трех разбитых орудий и до взвода трупов вражеской пехоты. На счету младшего лейтенанта Ивана Кузнецова было три уничтоженных орудия, несколько пулеметов и до 30 истребленных гитлеровцев.

Лейтенант Александр Изотов разбил орудие, дзот и расстрелял несколько фаустников. Немало потерь фашистам нанес Александр Алешин. Около ста гитлеровцев, не выдержав огня танков и пехоты, бросили оружие, сдались в плен. Группами их уводили в тыл автоматчики.

Противник долго не прекращал огня. Во время короткой перестрелки слышим крик около одного из танков. Когда подбежали, видим: лежит командир танкового взвода лейтенант Лев Аронович Цоглин.

— Куда задело? — спрашиваем его. А он не отвечает — кричит, вертится как ужаленный. Вроде бы цел и невредим, ни капли крови. Выяснилось: пуля, пробив пряжку со звездой, застряла утолщенной частью в ней, царапнула и обожгла живот. Рана легкая, но был ожог и сильный удар по животу. Когда боль прошла, Лев Аронович сам над собой шутил часто.

Как только танки с пехотой приблизились к ангарам и открыли по ним огонь, загорелись и стали взрываться находящиеся там самолеты, в нескольких местах возникли пожары. Вскоре гитлеровцы прекратили огонь. Только фаустники пытались бить из подвалов, но и их скоро усмирили.

Вдруг один из автоматчиков, показывая на соседнее здание, доложил, что там находятся немецкие летчики. Мы подбежали к подвалу ангара и потребовали сдаться находящихся там в плен.

— Ты, полегче! — пробасил и сочно выругался по-русски кто-то в подвале.

— Стоп! Там наши! — крикнул я, опасаясь, чтобы кто-то не швырнул туда гранату. Минуты через две стали выходить из подвала наши автоматчики и пехотинцы.

Очистив аэродром Темпельхоф с его ангарами и главным зданием, танкисты бригады вместе с пехотой подошли к тюрьме. Ее охрану уничтожили ворвавшиеся сюда раньше всех разведчики во главе с начальниками разведки бригады Урсовым, нашего полка — Чаадаевым и командиром разведвзвода лейтенантом Манчиновым. Были освобождены около трех тысяч заключенных из различных стран.

По приказанию заместителя начальника штаба полка капитана Смака мы с сержантом Петром Григорьевым на бронетранспортере доставляли в штаб бригады донесение. Уже темнело. Проехав один квартал, видим в сквере на Ильденштрассе стоит выстроенный почетный караул — взвод автоматчиков и человек тридцать бойцов и командиров, в том числе начальник политотдела полковник Жибрик. Кого-то собрались хоронить. Остановив бронетранспортер, услышали голос начальника политотдела, который произнес:

— Сегодня мы прощаемся с отдавшими свою жизнь за свободу и независимость нашей Родины… И начал перечислять имена погибших, среди которых назвал заряжающего тяжелого танка старшего сержанта Демида Сергеевича Малинина. Он лежал среди других боевых товарищей, наполовину обугленный. Его экипаж, кроме командира, сгорел полностью.

— Петя, мы с Малининым из одной местности. Собирались вместе домой, — сняв танкошлем, тихо шепнул я Григорьеву.

Нет слов, тяжело переживаешь смерть каждого боевого товарища. Но особую боль причиняет тебе гибель друга за несколько дней до конца войны. Потерял друга, который к долгожданному дню Победы шел почти четыре года. Только вчера во время короткой передышки вместе получали письма. Прочитав весточку из дома, Демид Сергеевич торопился ко мне, чтобы высказать свою радость, поделиться воспоминаниями о родном крае.

«Признаться, Коля, очень соскучился я по своей дочурке Лизаньке, — сказал он тогда. — Она у меня расчудесная. Когда призывался на войну, ей было лишь около двух лет. Говорунья была. Теперь пошел седьмой. Эх, взглянуть бы на нее хотя одним глазком, погладить ее пушистые волосы. Фашисты поганые испортили всю жизнь. Но близок день, когда зашумит праздник на нашей улице. И мы с тобой, Коля, запоем песню «Кеҥеж кече ояран весела…» Люди залечат раны, построят новые города, вырастят новые сады… Если уйду из жизни, то — с великой любовью к жене Аннушке и дочери Лизаньке».

Последние слова Демид говорил медленно, торжественно. А его огненно сверкающие глаза прямо смотрели на меня.

Не стало моего друга, с которым в течение полутора лет шли вместе по фронтовым дорогам. Никто не считал меня слабым человеком, но я, отвернувшись, тихо заплакал.

— Ну, будет вам, товарищ лейтенант, пошли к бронетранспортеру, — успокаивал меня Григорьев, и мы медленно зашагали.

— Не буду я теперь, товарищ лейтенант, употреблять слова: «Хенде хох!» при встрече с гитлеровцами на балконах домов, — продолжал Григорьев.

— Это почему? — неожиданно вмешался в разговор догоняющий нас вместе со своим связным начальник политотдела Жибрик.

Мы на несколько секунд замолкли. Потом Григорьев, глубоко вздохнув, заговорил:

— Товарищ полковник, как же прикажете понимать? Окружили фашистов со всех сторон — они не сдаются, а как фанатики, ярые, заклятые враги, убивают, калечат наших бойцов и командиров. Так по какому человеческому праву, за какие заслуги должны мы сохранить им жизнь? Лучше таких ярых посылать на тот свет, чтобы меньше было реваншистов после войны, — закончил свою речь Григорьев.

Иван Васильевич не любил рубить с плеча.

— Как вас звать, товарищ сержант? — спросил он у Григорьева.

— Петром, товарищ полковник, — ответил он.

— Петя, сынок мой. Нет в нашей стране семьи, которой не коснулась бы война. Миллионам семьям война принесла глубокое, непоправимое горе. В них обязательно погиб кто-нибудь. Однако это не значит, что мы должны уничтожать каждого немца, даже если он сдается в плен. Фашисты хотели уничтожить нашу страну и ее столицу Москву, истребить или поработить людей наших. А мы пришли сюда не за этим. Потому надо сохранить жизнь тем, кто сдается. Они со временем поймут свою вину и гуманность армии социалистической страны, — закончил начальник политотдела. Потом спросил: — Вы куда собираетесь, в штаб бригады?

— Так точно, с донесением, — ответили мы.

— Тогда садитесь, поехали!

Наши штурмовые группы настойчиво продвигались вперед. Однако на одном из перекрестков фаустники и противотанковые орудия остановили нас.

— Товарищ Тихомиров, разыщите командира стрелкового батальона, доложите ему обстановку и согласуйте совместный удар, — приказал подполковник Цыганов командиру штурмгруппы.

Командир батальона находился на своем КП. Рядом с ним были еще два офицера. Напротив, под охраной автоматчиков, согнувшись, стоял высокий, крепкого телосложения, с густыми рыжими бровями, в черном обмундировании эсэсовский офицер. На груди — серая, похожая по форме на продолговатое сердечко, металлическая бляха.

— Садись, танкист, — предложил комбат, а сам закурил.

— Что за гусь стоит, товарищ майор, не пастор? — присаживаясь, спросил Тихомиров.

— Нет, — улыбнулся комбат, — хуже. Эсэсовский палач. Почитайте. На бляхе написано «зондеркоманд» и изображены луна и свастика, а причем, он не из рядовых, имеет большой чин. Эта «команда» приводит в исполнение приговоры. Вешает и расстреливает тех, кто хочет сдаться в плен, покинул свои позиции, бросил оружие. Человек из этой команды имеет право любого своего без суда застрелить на месте. Посмотри, чем они занимались здесь, — показал комбат.

В большом полутемном подвале висели с веревками на шеях девять немецких солдат. Погоны содраны, награды выдраны. Крайние двое, вроде, гражданские, но сапоги у них военные.

— Ясно? — спросил комбат.

— Ясно, товарищ майор.

— Ты пришел-то зачем? Опять остановили?

— Да, мешают в основном проклятые фаустники, ПТО мы не боимся.

— Идите, откройте огонь из танков, а, мы ударим! — решил комбат. Согласовав нужное для совместной атаки, Тихомиров ушел.

Дружной атакой и это сопротивление фашистов было сломлено. Несмотря на все трудности, танки бригады вместе с автоматчиками и подразделениями стрелковых полков, освободив несколько кварталов, к девяти утра 27 апреля вышли по Маккермштрассе к каналу Ландвер. Дальнейшее продвижение было опять приостановлено мощным огнем противника.

По пути в нескольких местах видели следы расправы «зондеркоманд». Они вешали немцев, не желавших воевать, на самом видном месте — в скверах, парках, на площадях, — чтобы видели все, какая кара ждет тех, кто не желает подчиниться приказу фюрера.

Для выяснения обстановки на переднюю линию прибыли заместитель начальника штаба бригады по оперативной работе майор Кабанов и командир разведвзвода Крылов, которым было приказано определить состояние мостов через канал. Однако пробраться к командиру стрелкового подразделения было невозможно из-за сильного огня. Поэтому они поднялись на третий этаж углового дома и из окна, откуда хорошо просматривался противоположный берег, начали наблюдать за боем. Выяснилось: в этом районе противник сопротивляется с возрастающим упорством. Мост через канал взорван. В нескольких метрах от него на нашей и противоположной сторонах фашисты соорудили завалы из бетона, железа и мешков с песком, которые прикрывались огнем орудий и танков. Положение нашей пехоты было далеко незавидное. Около ста человек, не имея возможности поднять головы, лежат за завалом. Отойти назад — явная смерть, а прилегающая местность простреливается пулеметным и артиллерийским огнем. На подступах к завалу и на нем лежали наши погибшие воины. Обстановка требовала принятия самых решительных мер.

— Крылов, у тебя разведчики есть? — строго спросил Кабанов.

— Есть, товарищ майор, — ответил Крылов, хотя при нем остались лишь сержант Юсупов, пулеметчик Дмитриев и механик бронетранспортера. Остальных Крылов уже отправил на задание: найти железнодорожный мост.

— Надо немедленно послать двух человек к пехоте и настроить ее проскочить по развалинам моста через канал. Иначе фашисты перещелкают всех до одного. Я побегу на рацию, доложу обстановку комбригу и попрошу огонька, — закончил Кабанов.

Минут через десять, высекая стальными траками гусениц искры из мостовой, почти к самому завалу подошли 4 наших тяжелых танка и самоходка лейтенанта Иванова из разведроты. Они сразу открыли огонь по врагу. Северный берег канала задрожал. От разваливающихся стен многоэтажных домов в воздух поднялись рыжие облака пыли.

Старший лейтенант Крылов, замазав грязью, чтобы не было заметно, белую повязку на голове (он был ранен еще на Зееловских высотах), надвинув танкошлем на уши, с сержантами Дмитриевым и Юсуповым стремглав побежали к завалу. Все же пули зацепили танкошлем и куртку у плеча Крылова.

— Где ваш комроты? — сурово спросил он у бойцов.

— Ротный и взводный убиты, — пробасил кто-то.

— Братцы-гвардейцы! Сидите вы тут, как в западне, а фашисты издеваются над вами. Надо сделать решительный бросок к каналу и по взорванным фермам моста проскочить на противоположный берег!

В это время «заговорили» «катюши», и через несколько секунд высоко над головой огненной струей прожужжали десятки их снарядов. Усилили огонь наши танки. Теперь на противоположном берегу канала стоял невообразимый грохот. А через несколько минут от образовавшейся пыли стало липко во рту.

— Вон видите: «катюши» наши дают прикурить гадам, и танки их громят, — обращаясь к бойцам, проговорил Крылов. — А ну, коммунисты, комсомольцы! Впере-е-ед! За мно-о-й! — крикнул Василий Крылов и вместе со своими разведчиками бросился в мутную воду канала. За ними сразу кинулись человек тридцать. Затем — еще, еще. За каких-нибудь пять минут около ста пятидесяти человек переправились на противоположный берег канала Ландвер.

Крылов, оказавшийся около валяющегося трамвая, скомандовал:

— Приготовить гранаты!

На той стороне забегали эсэсовские офицеры. Они были без головных уборов, в расстегнутых френчах, на каждом висело несколько автоматов.

— Дурак, одна рыжая башка, а надел три автомата и расстреливает своих, — усмехнулся Юсупов.

Вражеский офицер, спрыгнув, оказался перед ним.

— Коммунист! — зарычал эсэсовец.

Муллагалею Юсупову была дорога секунда. Он моментально ударил офицера «лимонкой», которую держал в правой руке, по голове.

— За мной, гвардейцы! Бей их! — раздался голос Крылова.

Разведчики с мотострелками бросились навстречу фашистам.

— Шайтаны, получай! — приговаривал Юсупов, нанося удары налево и направо.

Рослый фашист с горящими от ярости глазами ловким ударом выбил из рук Юсупова автомат. Но разведчик тоже не растерялся, сбил фашиста и успел выхватить нож…

Видя, что Юсупов окружен тремя эсэсовцами, Крылов кинулся к нему на помощь. Двоих сразу прикончил выстрелами из пистолета, но третий, пытаясь помочь своему офицеру, успел прострочить разведчика.

Юсупов, упав на гитлеровского офицера, лежал на спине и стеклянными глазами смотрел на затянутое пороховой гарью и кирпичной пылью небо.

— Хенде хох, а то перебью до одного… — тихо прошептал он, и его голова свалилась на бок…

— Прощай, «Михаил Гаврилович»… Ты был храбрым воином, мы тебя не забудем, — сказал Крылов, неся на руках бездыханное тело Юсупова в укрытие.

Сержант Муллагалей Тунбагалиевич Юсупов в рукопашном бою уничтожил пятерых эсэсовцев. За этот бой он посмертно был удостоен ордена Отечественной войны первой степени.

Наша пехота, завладев плацдармам на северном берегу канала Ландвер, закрепилась на нем. Бой не стихал.

Через полчаса к каналу подъехали комбриг Юренков и начальник политотдела Жибрик. Полковник был явно не в настроении. Сразу вызвал к себе старшего лейтенанта Крылова. Тот начал было докладывать, но Юренков перебил его.

— Ты бы разведал мосты, чем водить в атаку пехоту.

В общем-то наш «батя» (так танкисты звали комбрига) разведчиков оберегал. Не допускал излишнего риска, а того, кто самовольничал, наказывал. Дальнейший разговор перебил прибежавший сержант Орел. Он, видя, что перед командиром бригады навытяжку стоит его командир, словно догадываясь о чем-то неладном, смахнул со лба пот и сразу начал докладывать:

— Товарищ полковник, найден уцелевший мост через канал, но он заминирован. Там пехота ведет с фашистами бой.

Теперь наш штурмовой отряд двинулся направо по набережной канала Ландвер. Впереди на максимальной скорости рвался вперед танк лейтенанта Ивана Соколова. Но это было не так-то просто. Слева — канал, а справа — дома. Улица усыпана разбитыми автомашинами, повозками, перевернутыми трамваями и вражескими трупами. Командир приказал механику-водителю:

— С разгону на большой скорости смять все, что мешает движению. Наводчику беспрерывно вести огонь с ходу из пулемета, а во время коротких остановок — из пушки.

— Справа в угловом доме — орудие! — закричали вдруг одновременно наводчик и заряжающий.

От бронебойного и трех осколочных снарядов не только вражеское орудие, но и развалилась половина дома. Тут сильно что-то тряхнуло танк. С тыла из развалин по нему ударил фаустник. Снаряд попал в моторное отделение, и машина загорелась. К счастью, экипаж почти не пострадал. Только от мелких броневых осколков с лица каждого сочилась кровь. Убедившись в там, что спасти машину не удастся, командир крикнул:

— Без паники! Снять пулеметы и покинуть танк!

Только выскочили из танка, как гитлеровцы ударили из автоматов.

— Ложись! — приказал командир, заметив, что из окон соседнего дома высунулись дула автоматов.

Хорошо, что рядом валялись какие-то кирпичные глыбы. Из-за них сразу ударил наш танковый пулемет. Несколько снарядов послали также и сзади идущие танки.

— За мной! — крикнул Соколов и стремглав побежал в полуразрушенный дом, откуда били автоматы и фаустники. В коридорах и комнатах валялись трупы фашистов.

— Товарищ лейтенант, у вас кровь, — заметил один из автоматчиков.

— Где?

— С вашей руки течет.

Лейтенант, не придавая значения слепому пулевому ранению руки, продолжал бой. Огнем двух пулеметов танкисты и автоматчики очистили дом от гитлеровцев.

Наступил вечер. До рейхстага оставалось не более двух километров. Для преодоления их надо было форсировать последний водный рубеж — канал Ландвер. А где переправа?

— Нет, ждать наведения моста не будем. Найдем исправный мост, — решительно проговорил подполковник Цыганов.

— Сергей Васильевич, кому поручим эту задачу? — обратился командир полка к начальнику штаба Краснянскому.

— Александр Прокофьевич! Хорошим специалистом по выполнению боевых задач ночью является майор Котляр. К тому же он владеет немецким языком, — последовал ответ.

Стоящий поодаль Котляр подошел к командиру полка. Он хотя и старался показать себя бодрым, но усталость была явно заметна. Низкий ростом, он, казалось, стал еще меньше. За все дни штурма немало досталось и ему. Осуществляя оперативную работу штаба полка, ему приходилось днем и ночью под огнем врага поддерживать связь между танками и стрелковыми подразделениями, частями.

— Товарищ подполковник, задача будет выполнена, — четко сказал майор Котляр.

Стемнело. Однако улицы разрушенного Берлина то и дело часто освещались ракетами.

— Надо ехать тихо, — предупредил Котляр лейтенанта Тихомирова.

Танк медленно двигался вдоль канала. На нем наготове сидели автоматчики старшего сержанта Петра Григорьева. Приблизились к первому мосту. Неожиданно из-за угла, размахивая белым платком, выбежала седая женщина и остановилась впереди танка.

— Вас ист дас? — крикнул выглянувший из люка майор.

Женщина сообщила, что перед вечером несколько гитлеровских солдат копались на мосту, забирались под него — должно быть, минировали. А следующий мост подошедшие наши части не дали заминировать.

Проверить достоверность показаний времени не было. Вскоре танк Тихомирова догнал бронетранспортер. Там были майор Урсов, лейтенант Крылов и несколько разведчиков.

Наконец на левой стороне канала показался мост. Искать занимающего тут оборону комбата стрелкового полка долго не пришлось.

— Далеко направились? — обратился молодой со звенящим голосом майор.

— Что с мостом? Почему не овладеваете? — задал встречный вопрос Котляр.

— Мост не заминирован. Пытались, но у них не вышло. Близко же к нему не подпускают. Свирепствуют минометы, фаустники да и стрелки. Требуется ваша помощь, товарищи танкисты.

Несколько минут три майора стояли молча.

— Надо ослепить противника, — предложил Котляр.

— Я тоже так думаю, — согласился Урсов.

— Дымовые шашки имеются, — догадавшись, доложил лейтенант Тихомиров.

Внезапно мост заволокло густым серым дымом. Видя это, фашисты лихорадочно наугад застрочили по мосту. От дополнительных шашек дым стал еще гуще. Доложив комбригу «Атакую мост!» и сообщив координаты, своего танка, Котляр ринулся вперед. За ним, строча из крупнокалиберных пулеметов и автоматов, устремились бронетранспортер и стрелковые подразделения. Через несколько минут мост остался позади и наши стремительно ворвались на Бель-Алиянс-плац. На мосту осталось несколько наших воинов. Все-таки один фаустпатрон попал в маску пушки нашего танка.

Котляр только успел радировать комбригу, что находится на Бель-Алиянс-плаце, как из окон ближайшего дома полетели по танку фаустпатроны и гранаты. Однако автоматчики под командованием Котляра быстро усмирили их. Вскоре подошли и танки бригады.

С рассветом следующего дня танковая рота старшего лейтенанта Шкуро в составе штурмового отряда успешно продвигалась вперед. На улице стоял грохот от рвущихся снарядов и мин, падающих стен зданий.

Танкодесантники, саперы и пехотинцы выживали из домов, подвалов фаустников. Ярость гитлеровцев нарастала. Если в пригороде Берлина они перемещались с этажа на этаж, то теперь, не обращая внимание на наш огонь, сидели на одном месте и сражались с остервенением. От столь плотного огня фаустников стали выходить из строя наши танки. В разгаре боя прибегает ко мне связной от командира полка сержант Сумароков:

— Товарищ лейтенант, подполковник приказал уточнить и доложить положение роты Шкуро, так как связь с ней прервана.

Мы с сержантом Петром Григорьевым что есть духу побежали к танкам. Улица простреливалась насквозь. Пробираемся по дворам, узким проходам. Вот стоит подбитый танк № 632 младшего лейтенанта Александра Ковтуна. В нем никого нет. Поодаль видим сгоревшие танки лейтенанта Ивана Иваненко и младшего лейтенанта Павла Борзых. Метрах в ста впереди дымила машина Григория Шкуро, но она продолжала двигаться вперед. Сделав еще три выстрела, остановилась — попал еще один фаустпатрон. Из люка горящей машины показалась голова старшего лейтенанта Шкуро, но сразу же исчезла. Мы не видели, чтобы кто-нибудь из экипажа выскочил из танка.

Фашисты не дают нам приблизиться к танку Шкуро, бьют из автоматов, фаустпатронами. Мы быстро кинулись в широкое, разбитое окно. Похоже, что здесь был магазин. Перепрыгнув через трупы фашистов, очутились во дворе. Но он тоже простреливался вдоль и поперек. Только успели кинуться в подвал, как угодили в кучу тлеющей макулатуры. Заметив сквозь дым проблеск света в конце подвала, выскочили на лестничную площадку.

— Во дворе — немцы. Как теперь будем пробираться, товарищ лейтенант? — спрашивает Григорьев.

— Тихо. В доме — тоже они. Слышь, на лестнице торопливо стучат сапоги? — настораживаю я его.

Действительно, разговаривая о чем-то, быстро спускаются несколько человек. Вот на второй площадке показались сразу четверо в черных мундирах.

— Эсэсовцы! — крикнул Григорьев. Мы разом застрочили из автоматов. Враги побежали вверх по лестнице. На лестничной площадке осталось лежать двое убитых и несколько человек тяжело раненных.

— Товарищ лейтенант, разрешите прикончить их? — спросил Григорьев и наставил на них автомат.

— Не сметь! Они раненые, отвоевались, а с их «грехами» разберутся.

Мы быстро устремились вверх по лестнице. На балконе четвертого этажа нашли четырех пьяных фаустников. Троих прикончили, а четвертый верзила живо вскочил на подоконник. Согнувшись дугой, начал реветь. Хотел, видимо, прыгнуть, но оробел.

— Товарищ лейтенант, как вы думаете, к лучшему или худшему, когда хлюпает фашист? — проговорил Григорьев.

— Непременно, к лучшему. Забери его, Петя. Неудобно возвращаться с пустыми руками. Да побежали побыстрее, надо доложить, — сказал я.

— Ком! Ком в Сибирь, — показал Григорьев фашисту на дверь.

Вдруг гитлеровец перестал реветь, лицо его перекосилось.

— Сибир найн! Найн! — крикнул он, обнажив металлические зубы, и прыгнул в окно. В руках у Григорьева остался лишь правый сапог с широким голенищем, а немец распластался внизу на развалинах дома.

Мы спустились вниз. Не рискуя бежать по улице, перевалились через кирпичный забор в соседний двор.

— Хенде хох! — не разобравшись, закричал наш автоматчик, стоявший уже наготове.

— Полегче, свои! — ответил Григорьев.

— Думал, фаустники лезут.

Видим: в углу двора сидят несколько пленных. Одному из них молодой лейтенант приказывает выпить.

— Товарищ лейтенант, почему изволите потчевать водкой фашиста? — строго спросил я.

— Коряков, москвич! — сначала лихо отчеканил лейтенант, на груди которого звякнули медали и сверкнули ордена.

Поскольку он доложил, откуда родом, хотя я его и не спрашивал, то я, не желая показать свое деревенское происхождение, козырнул:

— Танкист из Йошкар-Олы.

— Выгребли из винного погреба шестерых пьяных гадов. У каждого в карманах напихано по четыре бутылки шнапса. Конвоировать их некому. А нам надо торопиться на разведку. Вот и решили напоить их до предела, чтобы не удрали. Другие подберут, — пояснил лейтенант.

— А если в расход? — проговорил Григорьев.

— Не велят.

Любопытничать времени не было. Предупредив, что через двор сидят гитлеровцы, мы со всех ног побежали дальше.

Командира полка нашли у танка, стоящего возле большого здания. В парадном подъезде дома находились Жибрик и Лукин. Вид у всех был озабоченным. Ермоленко докладывал о чем-то начальнику политотдела. Я лишь услышал: «Надо выбрать другой маршрут…»

В таком скверном настроении, как теперь, видел командира полка впервые. Он остался доволен, что мы быстро выполнили приказание. Его озадачило положение танков. К тому же оказалось, что по его танку ударил фаустник. К счастью, беды не причинил. Но тут же застрочил вражеский автомат — пуля прошила его фуражку, а командира танка Демидова ранило в правую руку.

— Фаустника-то поймали? — спросил я у механика-водителя танка Гарифа Мухамедшина.

— Трех наглецов выловили и нескольких, не пожелавших сдаться, автоматчики Ильина ухлопали.

— Где Демидов?

— В комнате на перевязке, — указал на дверь Гриша.

В наполненной ароматными запахами от различных одеколонов и духов комнате первого этажа наш полковой врач Андрей Евменьевич Урда с санитарами перевязывали раненых.

— Что с тобой, Ванюша? — спросил я у Демидова.

— Царапнуло мало-мальски.

— Ничего себе, царапнуло. Без медсанчасти не обойтись, — заметил Урда, протирая одеколоном руку Демидова. Одеколон и духи для санобработки принесли из парфюмерного магазина наши автоматчики.

Через несколько минут полковой разведчик Чаадаев доложил Ермоленко, что подбиты и сгорели танки лейтенанта Ивана Савельевича Иваненко и младшего лейтенанта Павла Александровича Борзых. Экипажи, за исключением нескольких человек, сгорели.

Наша атака по Саарландштрассе сорвалась. Не удалось пробиться по кратчайшему пути на Потсдамер-плац. Поэтому танки пошли в обход. Особенно тяжелый бой на пути к рейхстагу завязался за кварталы между Беллевюштрассе и Тепиц Уефом.

— Это, наверно, последний и самый мощный оборонительный узел, — проговорил наблюдавший с лестничной площадки за боем штурмового отряда полковник Жибрик.

Он был прав. Тут гитлеровцы соорудили несколько бетонных завалов, за которыми сосредоточили противотанковые орудия, танки. Завалы прикрывались большим количествам автоматчиков и гнездящимися на балконах домов фаустниками. Битва за этот узел обороны продолжалась почти сутки.

— Правый фланг продвинулся вперед, а что, если нашим разведчикам выйти в тыл за перекресток и ударить, — предложил подполковник Ермоленко начальнику политотдела Жибрику.

Предложение было принято. Ценою больших усилий, находчивости, по дворам, подвалам, каким-то подземным ходам, старший лейтенант Крылов повел своих разведчиков к вражескому опорному пункту. Дом, куда подкрались разведчики, оказался набитым фашистами. Неожиданное появление и дерзкие действия наших бойцов вызвали среди них панику. Начался настоящий огненный шквал — автоматная трескотня, взрывы гранат. Многие немцы стали прыгать из окон. Находящиеся на нижних этажах сумели скрыться, а прыгающие сверху оставались лежать на мостовой. Первой же автоматной очередью были срезаны находящиеся за завалом два пулеметных расчета.

— Иван Васильевич, с верхних этажей спрыгивают люди, — доложил Жибрику беспрерывно наблюдавший за перекрестком командир полка Ермоленко.

— Немцы или наши?

— Трудно разобраться, товарищ полковник, кто кого выкидывает.

— Действуют наши «смельчаки», — одновременно проговорили Жибрик и Ермоленко.

Впереди вспыхнула ракета. Дали залпы танки, и застрочили автоматы. Послышалось громкое: «Ура-а-а!»

— Друзья, слушайте внимательно, слушайте сердцем своим. Может быть, это последнее «ура» в этой кровавой битве, — трогательно проговорил полковник Жибрик.

Наши стрелки и автоматчики устремились к перекрестку улиц. Впереди бежал со своими разведчиками командир разведвзвода коммунист Иван Манчинов. Гитлеровцы заметались, стали шарахаться из стороны в сторону.

— Товарищ старший лейтенант, «пантера»! — крикнул один из разведчиков.

Машина стояла за завалами и была искусно замаскирована. Василий Крылов, схватив валяющийся фаустпатрон, выстрелом в упор сжег «пантеру», а автоматчики быстро завершили дело с ее экипажем и пехотой.

Во второй половине дня 1 мая 1945 года вражеский опорный пункт был взят штурмом. В этом бою погиб командир орудия танка старшина Курмаш Жаскулов. Оборвалась жизнь одного из самых опытных механиков-водителей старшины Ивана Сергеевича Якушина. За штурм Берлина он был посмертно награжден орденом Отечественной войны второй степени. На завалах нашли пробитое пулями богатырское тело лейтенанта Ивана Кирилловича Манчинова. Лейтенант Манчинов за штурм Берлина был посмертно награжден орденом Красного Знамени.

До центра фашистского логова — рейхстага оставалось рукой подать. Но стекающиеся туда гитлеровские части пока о капитуляции не помышляют, а по велению самого фюрера сопротивляются с фанатизмом обреченных. Приближаясь к рейхстагу, на один маршрут теперь выходят несколько наших частей. Понятно, что заключительный аккорд в разгроме гитлеровской армии хотелось сделать каждому у стен поверженного рейхстага.

Танки подполковника Цыганова со стрелковыми подразделениями, уничтожая фаустников и пехоту противника, по своему маршруту успешно продвигаются вперед. К нашему танку подбегает молодой, с ухарской замашкой капитан — командир роты тридцатьчетверок.

— Пропустите нас вперед! Мы идем к рейхстагу водружать Знамя Победы! — требовал он.

— Товарищ капитан, впереди фаустники. Да и мы пробираемся вот уже которые сутки туда же, а не к теще на блины. На борту каждого танка имеется по два знамени, — спокойно ответил Герой Советского Союза лейтенант Ашот Асриян. — Если вам оказано такое высокое доверие, то объезжайте другой улицей.

— Как вы со мной разговариваете, лейтенант! — разгорячился капитан. И нарочно расстегнул куртку, чтобы показать два ордена Красной Звезды и несколько медалей на своей груди.

Асриян не стал расстегивать свой комбинезон, чтобы блеснуть золотой Звездой Героя, а только сказал:

— Идите, товарищ капитан, к командиру бригады, — и, захлопнув люк, двинулся вперед.

Капитан переместился на другую улицу, построил танки в два ряда и с красными флагами на направляющих машинах, как на параде, двинулся в сторону рейхстага. Продвинувшись парадным маршем не более ста метров, наши тридцатьчетверки попади под сильный огонь фаустников. В результате танки остановились и создали на улице пробку. Нам пришлось оттаскивать подбитые танки, оказывать помощь раневым. Один только комсорг роты Евгений Тихомиров эвакуировал на своем танке 16 раненых. Потом мы видели, как того самого капитана отчитывал за лихачество старший командир.

Глубокой ночью с первого на второе мая при потрясающем грохоте взрывов, беспрерывной трескотне пулеметов и автоматов, под освещенным бесчисленными пожарищами ночным небом Берлина наша тяжелотанковая бригада вплотную подошла к рейхстагу. Там шел горячий бой. Вскоре молнией пронеслось сообщение: «Рейхстаг взят!» Оно нас обрадовало. Но пока мы не знали, является ли захват рейхстага концом войны. Не знали положения наших войск и противника.

Комбриг приказал продвижение приостановить. Танковые полки и подразделения бригады сосредоточились в парке Тиргартен. Несмотря на то, что уже несколько суток люди почти не спали, никому не хотелось спать, все бодрствовали. Пожалуй, это была первая ночь без определенного плана на следующий день: будем ли воевать или приступим к боевой подготовке.

Постепенно смолкли выстрелы, а на рассвете в поверженной столице Германии установилась удивительная тишина. Но в ушах еще стояли мучительные отголоски боя. По улицам вели колонны пленных. Изредка появлялись и гражданские лица. Один житель, назвавшись коммунистом, сообщил, что в соседнем здании укрылись гитлеровцы.

— Крылов, бери несколько разведчиков и проверь подвал этого здания. Если не окажут сопротивления, не трогать ни одного человека, — приказал командиру разведвзвода майор Урсов.

Долго колесили разведчики по зигзагам полутемного подвала П-образного здания. Здесь нашли убежище старики, жен-шины, дети.

— Пошли обратно, Загулкин. С переодетыми фрицами разбираться не будем, — проговорил Крылов, и они стали подниматься по винтовой лестнице вверх.

Неожиданно в приоткрытую дверь прорвался свет. Толкнув ее ногой, разведчики увидели в большом зале человек 50—60 вооруженных эсэсовцев в новенькой форме.

— Хенде хох! — что есть духу заорал Крылов. Для острастки скомандовал: — Первое отделение — справа! Второе — слева! — хотя с ним был лишь один сержант Загулкин. Стоящий около дверей с ручным пулеметом в руках эсэсовец первым поднял руки. Его пулемет упал под ноги Крылову. Гитлеровцы начали складывать оружие. Человек десять подняли руки вверх и вышли во двор.

Вдруг послышалось: «Феррертер», — и началась пальба между желающими и нежелающими сдаться в плен. Творилось что-то невообразимое — крики, ругань, стоны. Крылов вначале подумал: «Ну их, пусть выпустят кишки друг у друга». Но потом не выдержал.

— Хенде хох! Чертовы душегубы, кончай смолить своих! Шнель, к едреной бабушке, ферштейн! — еще раз громко закричал он. Одновременно прострочил из немецкого ручного пулемета потолок так, что посыпалась штукатурка. Эсэсовцы враз притихли. Подняв руки вверх, они по одному стали выходить во двор. От страху сдавшиеся первыми в плен и наблюдавшие ужасную картину драки в зале за каких-то пять минут стали седыми.

Утром второго мая мы убедились окончательно, что та титаническая машина войны, которая около шести лет перемалывала миллионы человеческих жизней, остановилась.

Трудно точно описать те радостные, восторженные чувства, охватившие каждого воина в то время. Обнимали друг друга, целовались. Многие, отвернувшись, тихо плакали. Кто-то сказал, что около рейхстага лежит труп Гитлера, а возле него валяется автомат, из которого якобы он застрелился.

Несколько офицеров, в том числе я и Саша Изотов, пошли к рейхстагу. Там ни мертвого, ни живого Гитлера не увидели. Рейхстаг стоит полуразрушенный, весь черный, истыканный снарядами, осколками. От купола остался один каркас, над которым реяли красные знамена. Всюду толпятся восторженные воины-победители, салютуют из автоматов, пистолетов, обнимаются, фотографируются. Многие, царапая чем попало на стенах и колоннах, оставляют свои автографы на рейхстаге. Так продолжалось несколько дней. Ликовали и салютовали не только около рейхстага, но и по всему городу.

— Вот и наш друг, — сказал Изотов, показывая на молодого подтянутого лейтенанта среди салютовавших артиллеристов. Когда они закончили, мы подошли к нему.

— Иван Шуматович Веселов, — представился он. — От всего сердца поздравляю вас с победой, — и пожал нам руки. Мы также представились.

— Вы, товарищи земляки, стало быть, танкисты, — приятно улыбаясь, проговорил Иван Веселов.

— Да, Иван, мы броневые, — ответил Изотов.

— А я всего-навсего командир 120-миллиметровой минометной батареи. Так что всю войну — «мимометчик», — засмеялся он.

— Видать, ты, Иван Шуматович, настоящий «бог войны», вся грудь в орденах, — не без улыбки заметил я.

— Наградами-то, вижу, и вас не обидели, — опять засмеялся Веселов.

Разумеется, тогда мы не знали подробностей о боевых делах своего земляка. Теперь данные архива свидетельствуют, что за плечами артиллериста Ивана Шуматовича Веселова — немало боевых подвигов.

19 августа сорок третьего года. Кровопролитный бой шел за урочище Плоское, что было расположено на Северном Донце. Гитлеровцы бросили в атаку около двадцати танков. Среди них были «тигры» и «пантеры». Черной лавиной за ними накатывалась пехота. Стойко держались наши стрелковые подразделения. Прибежал к минометчикам комбат:

— Товарищи коммунисты и комсомольцы! Наша пехота впереди. Она несет большие потери от вражеских танков. Их не поразить из минометов! Кто огнем из противотанкового ружья желает остановить врага? — строго проговорил комбат Кравченко.

— Разрешите мне! — первым отозвался комсомолец лейтенант Веселов.

За ним из строя вышли еще двенадцать минометчиков. Вскоре застучало несколько противотанковых ружей. Они били по бортам, гусеницам, прицелам вражеских машин.

Несмотря на осенний месяц, было по-летнему жарко. Нечем дышать, вокруг копоть и дым. Пот заливал глаза. У всех одна мысль: «Выстоять! Врага остановить!»

Оказавшийся в центре Веселов, подпустив врага на близкое расстояние, подбил два танка. Запылали гитлеровские машины на правом фланге, а затем загорелись и на левом. Неожиданно пуля прошила левую руку лейтенанта. Прижав рану и стиснув зубы, покатился он на днище траншеи. Огонь из ружья прекратился.

— Товарищ лейтенант, вы ранены? — бросились к нему Петраш и Марков.

— Ничего страшного! Почему прекратили огонь? Огонь! — сердито процедил он сквозь зубы. — Гранаты, гранаты!

Опять застучали противотанковые ружья. Стали рваться гранаты. На поле боя загорелось уже около десяти вражеских танков.

Веселов, стоя на коленях, начал искать индивидуальный пакет. Он оказался в левом кармане брюк. Но левая рука висела плетью, а правой не вытащить. Прибежавший минометчик Скоробогатов перевязал ему быстро рану.

Об этом бое парторг батальона С. Валеев написал в дивизионную газету «За Советскую Родину» от 19 сентября 1943 года. Статья называлась «Минометчик Веселов принят в партию». В ней сказано:

«…Минометчики Марков, Петраш, Скоробогатов и другие под руководством отважного командира помогли стрелкам опрокинуть яростную контратаку противника… Даже по окончании боя т. Веселов отказался идти в санчасть и остался в строю».

24 декабря 1943 года в боях за населенный пункт Гуто-Заболотская минометная рота под командованием Веселова разбила 4 дзота и 3 пулеметных точки. Ведя шквальный огонь по траншеям врага, она сорвала его атаку. Создав сплошную огневую завесу по огневым точкам противника, обеспечила форсирование наших подразделений через водный рубеж в районе деревни Лепино.

31 декабря того же года вражеские солдаты засели в каменных зданиях города Житомира. Веселов, вплотную подтянув к передней линии свои минометы, открыл прицельный огонь по засевшим там гитлеровцам и тем самым обеспечил успешное продвижение наших стрелковых подразделений.

Исключительную храбрость и мужество лейтенант Веселов проявил при форсировании рек Западный Буг, Сан, Висла. Переправляясь всегда первым, он этим самым всегда показывал пример другим бойцам.

При прорыве обороны гитлеровцев на реке Нейсе батарея Веселова разбила наблюдательный пункт, уничтожила 6 станковых пулеметов и до 50 гитлеровцев. На следующий день было отражено 14 контратак пехоты и танков врага. При этом уничтожено 3 бронетранспортера с военным имуществом, 8 пулеметных точек и до 80 вражеских солдат.

30 апреля 1945 года. От пожаров и тысячи разрывных снарядов, мин, бомб Берлин был окутан густыми темно-серыми и рыжими облаками. К губам прилипала кирпичная пыль. На огневые позиции прибежал командир полка.

— Гитлеровцы хотят вырваться из кольца окружения, контратакуют, — сказал подполковник Гуляев. — Минометной батарее Веселова постоянно держать под огнем мост через реку Нейсе! — приказал он.

Минометчики вместе с артдивизионом создали такой шквальный заградительный огонь, что фашисты не могли поднять головы. За ночь батарея Веселова выпустила по врагу 570 мин. Наутро на мосту валялось около 150 трупов гитлеровских солдат. Боевые подвиги Ивана Шуматовича Веселова отмечены орденами Александра Невского, Отечественной войны второй степени (дважды), Красной Звезды, а также многими медалями.

Толпа победителей около рейхстага росла. Несколько человек, становясь на плечи друг другу, писали автографы на колоннах и стенах поверженного гитлеровского логова. Один из них, написав крупными буквами «Всеволод Коряков, Москва», повернулся, заметил меня и громко произнес:

— Танкист из Йошкар-Олы! Поздравляю тебя с Победой! — спрыгнув, он стал трясти мою руку. Поговорить не успели — его повели друзья.

— Твой однополчанин? — спросил у меня Веселов.

— Нет. Два дня тому назад познакомились в бою.

Поскольку Коряков громко крикнул, напомнив, что я из Йошкар-Олы, нас быстро окружило несколько человек. Первым, расталкивая толпу, подошел сапер, с которым я встречался на перекинутом через Одер понтонном мосту. Это был Василий Кушаков из Звенигова. Он, козырнув мне, выпятил грудь, на которой блестели ордена, в том числе — орден Красного Знамени.

— Храбрый ты, Василий Игнатьевич! Поздравляю с Победой! — обнял его. — Эти товарищи тоже нашенские — из Марийского края, — представил я, и мы начали обниматься. Вдруг кто-то меня сзади крепко обхватил.

— Ко-о-оля! Дорого-о-о-ой! Поздравляю тебя с Победой!

Передо мной стоял с золотой Звездой Героя на груди старший лейтенант Алексей Федорович Гвоздев.

— Алеша! — обнял я его крепко. — Друзья, это же наш, косолаповский.

Все обняли его по очереди. Потом Саша Изотов предложил:

— Качнем?!

Качнули. Только успокоились, как к нам подошел черноволосый старший сержант, артиллерист, Герой Советского Союза.

— Я — Терентий Филиппович Мороз. По национальности — украинец. Но город Йошкар-Ола для меня как родной. Я там учился, начал свою трудовую деятельность и призывался в армию. Так, примете меня в вашу компанию? — засмеялся старший сержант.

— Добро пожаловать, Тереха! Поздравляем тебя с Победой, как Героя! — вырвалось у меня, и мы все бросились обниматься. — Дорогие товарищи! На фронте мы потеряли немало боевых товарищей. Они пали смертью храбрых. Во время штурма Берлина сгорел в боевой машине Демид Сергеевич Малинин. Почтим память погибших минутным молчанием, — предложил я. Все поддержали меня, взгрустнули…

Победа влила радость в наши сердца. Мы смеялись и плакали. Даже не верилось, что завершили войну в Берлине, что остались в живых. Каждый хотел рассказать о пережитом, обменивались адресами.

Посмотрев на часы, Алексей Гвоздев сказал, что ему пора в часть, которая снимается и перебрасывается в Чехословакию. Там война еще не кончилась.

— Алексей, а мы с тобой попутчики: наша часть тоже должна направиться туда, — сказал напоследок Иван Веселов.

На прощание мы пообещали переписываться и когда-нибудь встретиться в Йошкар-Оле. Крепко обнявшись, разошлись.

Участников штурма Берлина среди моих земляков было немало. Об одном из них хочется сказать особо.

Сержант 86 гаубичной артиллерийской Краснознаменной бригады Байдемир Япарович Япаров вместе с сержантом Ямолдиновым и рядовым Копыловым 30 апреля на одной из колонн рейхстага установили красное знамя.

На рассвете 30 апреля Япаров через щель в подвале «дома Гиммлера» увидел рейхстаг. В четвертом часу утра его вызвал капитан Агеенко:

— Нужны добровольцы на штурм. Пойдут со мной трое, — сказал он.

Через несколько минут Япаров докладывал капитану:

— Сержант Ямолдинов, рядовой Копылов и сержант Япаров к выполнению боевого задания готовы!

Примерно в половине пятого залпы советских орудий нарушили тишину утра. Полчаса длилась артподготовка штурма. Приготовившиеся к атаке подразделения рванулись на площадь. Среди них была и группа капитана Агеенко. Гитлеровцы ответили оплошной завесой заградительного огня. К тому же впереди — противотанковый ров. Теряя убитых и раненых, наши вынуждены были отойти.

В середине дня — новая артподготовка. Противник отброшен на другую сторону рва. Атака — с нашей стороны. Вновь под ураганным огнем устремилось вперед четверка — группа Агеенко, в которой нес красный флаг артиллерист Япаров. Правее были бойцы из других подразделений.

Где ползком, где короткими перебежками, укрываясь за грудами камней и сваленными деревьями, приближались они ко рву. Рядом разорвался фаустпатрон. Из группы невредимым остался лишь один Япаров, а остальных ранило. Залегли у рва и наши стрелковые подразделения. Пробиться к рейхстагу с фронта было невозможно. Сержант Япаров пополз влево. Здесь огонь был слабее. Но как перебраться через ров?

Япаров снял с одного убитого фашиста (там их было много) гимнастерку, одел на себя. Пилотку спрятал — и прямо в воду. Перебрался на другую сторону рва. По Япарову не стреляли — должно быть, не заметили.

Из другой траншеи два гитлеровца били фаустпатронами по нашим бойцам, что залегли на площади. Япаров бросает гранату, убил одного, а другой фашист бросился на него. Гранат больше не было, а автомат он оставил у рва. Но в кармане оказался нож…

Примерно в двухстах метрах виднелась уже правая крайняя колонна рейхстага и ступеньки. Сержант поднялся и побежал к ней через Кенигсплац. Добежав до колонны, Байдемир Япаров привязывает к ней флаг. В это же время взвилось красное знамя в окне у центрального входа, которое повесили Кашкарбаев с Булатовым.

На ступеньках рейхстага в первых рядах атакующих были знаменосцы и других частей.

Ликование советских воинов в поверженном Берлине продолжалось, а мы, покинув шумную толпу, направились в свое расположение.

— Вон, у Середы веселятся! Пойдемте через их расположение! — предложил Изотов. И мы повернули правее, в глубь парка Тиргарген.

Вокруг танка лейтенанта Евгения Тихомирова — толпа. А на башне, навострив уши, сидит тощая немецкая овчарка. На ней лента с множеством фашистских орденов и медалей.

— А ну, пусть она изобразит что-нибудь! — попросил кто-то.

— Адольф, ко мне! — крикнул Тихомиров.

Собака вмиг спрыгнула с башни к своему «дрессировщику». В награду получила кусок хлеба.

— За это можно научить черта, — улыбнулся я.

— Адольф, на машину! — последовала команда. Овчарка двумя прыжками, звеня орденами и медалями, забралась на башню.

— Гитлер капут! — раздалась очередная команда. Овчарка вверх лапами легла на моторе.

— Больше пока не отработали. Концерт окончен, — улыбнулся Тихомиров под общий смех окружающих.

Чуть подальше тоже было шумно. Но там нашу кухню окружили сотни две немецких граждан — старики, старухи, дети. Два наших повара в поте лица раздавали пищу. Каждый, получив паек, отвечал:

— Гитлер капут! Данке!

Наступило 9 мая 1945 года. Свежий ветерок слегка шевелит только-только распустившуюся листву деревьев в пригороде Берлина, куда наша бригада передислоцировалась. Личный состав нашего тяжелотанкового полка замер в торжественном строю в честь праздника Победы, дня всенародного торжества.

Открыв митинг, начальник политотдела бригады полковник Жибрик с гордостью говорил о замечательном боевом пути, который прошла 7 гвардейская Краснознаменная, Новгородская, Берлинская орденов Суворова и Красной Звезды тяжелотанковая бригада. От Кубинки, что под Москвой, до Берлина личный состав бригады ковал славу, подвиги ее воинов бессмертны, а двенадцати бойцам присвоено звание Героя Советского Союза. За годы войны гитлеровцы понесли огромные потери. Только при штурме Берлина гвардейцами уничтожено 38 танков, 37 орудий, расстреляно 800 вражеских солдат и офицеров, захвачено несколько эшелонов с танками, 82 самолета, освобождено три концлагеря, где томились советские люди и граждане других стран.

— Теперь, когда победоносно завершилась Великая Отечественная война, — сказал Жибрик в заключение, — мы будем зорко стоять на страже мира и безопасности нашей Отчизны. Отличной учебой и высокой воинской дисциплиной будем умножать замечательные традиции гвардейской бригады.

После митинга состоялся парад. Был дан трехкратный салют из всех танковых пушек, пулеметов и стрелкового оружия. Затем состоялся торжественный обед.

Прошла неделя, как установился мир. Не слышно больше ни оружейных залпов, ни пулеметной трескотни. Технический состав по-прежнему, как и во время боев, беззаветно трудился по восстановлению подбитых машин. Штабы, политработники и командиры подразделений занимались планированием боевой подготовки. Кропотливая, но довольно приятная работа появилась у них в связи с оформлением наградных документов почти на весь личный состав.

Десятые сутки после Дня победы. Солнечно, чуть прохладно. На небольшом стадионе пригорода Берлина мы проводили спортивные соревновании между подразделениями. Чувствовалось, что бойцы и командиры сильно соскучились по спортивным играм.

— Товарищ старший лейтенант, вас вызывает начальник политотдела полковник Жибрик, — передал мне прибежавший посыльный по штабу.

Быстро одернув гимнастерку, я побежал в политотдел бригады. Терялся в догадках: по какому делу вызывают? В политотделе полковника не оказалось. Нашел его на спортплощадке. Вижу: Жибрик на турнике крутит «солнце». Рядом в строю стоят офицеры штаба бригады и сам комбриг.

Я немного растерялся. Смотрю на этого худощавого, скромного человека и думаю. Он все тяжелые дни войны постоянно находился рядом с нами, Это всегда нас радовало. В атмосфере постоянного напряжения, вместе с политработниками бригады, своими жгучими словами и личным примером Иван Васильевич Жибрик ковал в нас высокий моральный дух, придавал нравственную окраску каждому поступку воина. Его комбинезон и танкошлем были не чище, чем наши. Бот теперь, хотя еще не остыли стволы пулеметов, автоматов, пушек, вижу, как впервые снял он их.

— Товарищ Семенов, по случаю смерти вашей матери командование решило предоставить вам отпуск по семейным обстоятельствам. Идите в штаб, оформляйте документы, — как всегда, с тонкой улыбкой сказал полковник.

Для меня это было неожиданностью. От души поблагодарив за внимание, я с радостью побежал в штаб.

Когда расставался с товарищами, получил от ник массу наказов. Просили: «поклонись нашей русской березе», «дай клятву нашей земле-кормилице, что отныне и вовеки не ступит на нее вражья нога»; «поглазей на наше полюшко-то и прикинь, какой урожай обещает быть». Многие просили опустить письма, практически чуть ли не на каждой станции.

В предрассветной мгле следующего дня наш поезд тронулся. Медленно проплыл за раскрытыми настежь дверями вагонов разрушенный перрон железнодорожной станции Эркнер (пригород Берлина). Все вагоны-теплушки были набиты до отказа. Поскольку массовая демобилизация еще не началась, в основном возвращались на Родину уволенные из армии по ранению, выздоравливающие военнослужащие и направляемые на учебу.

Этот день, кажется, был самым долгим в моей жизни. Может, потому, что торопился домой и голова была забита массой воспоминаний. Если первые после войны дни прошли в незабываемых победных торжествах, митингах, горячих разговорах с боевыми товарищами, то теперь, находясь в вагоне среди сотен других воинов, я невольно еще и еще раз мысленно пробегал прожитое и пережитое за эти годы. Известие о завершении войны как бы разделило время на две части. Все, что было несколько дней тому назад, отодвинулось как будто дальше. Но не способна сдвигать события память человеческая, не исчезнет в ней никогда пережитое и увиденное.

Война унесла миллионы жизней, причинила тяжелые страдания советским людям. Оставшиеся в живых должны быть вечно благодарными тем, кто отдал свою жизнь ради нашей победы. Они должны навсегда остаться в наших сердцах как горячие патриоты, для которых свобода Родины, ее процветание были дороже собственной жизни. Мы и наше подрастающее поколение будем дорожить мирной жизнью и бороться за нее всеми силами.

Подъезжаем к границе нашей Родины. Уже виднеются разрушенные дома героического Бреста. Наш поезд, притормаживая, медленно останавливается на станции. Все покинули свои теплушки. Каждому хотелось постоять на свободной родной земле, подышать свежим воздухом.

— Николай, пойдем, узнаем, по какому случаю народ собрался на привокзальной площади, — позвал меня сосед по нарам артиллерист-сибиряк. Мы побежали.

Там держал речь рослый, суровый на вид капитан с несколькими орденами на гимнастерке и нашивками о ранении. Когда мы влились в толпу, услышали:

— …Исполним еще один долг перед Родиной! А ну, вы, бывалые, подойдите поближе! — показал он на стоящих поодаль на костылях худощавого старшину-пехотинца и пожилого танкиста. — Товарищи боевые побратимы! Мы стоим на нашей родной земле. Четыре года сражались, освобождая ее. Четыре года надругались над ней фашистские бандиты. Сколько осталась в ней лежать наших добрых молодцев! — говорил капитан. Его слова трогали душу.

— Теперича еще пуще будем беречь нашу кормилицу! — произнес хриплым голосом и потряс костылем стоящий рядом с ним старшина.

Капитан, обведя глазами окружавшую его толпу, остановил взгляд на рослом черноволосом воине с золотой Звездой Героя Советского Союза. Потом сказал:

— На, читай, добрый молодец! Читай, чтоб вся наша великая страна услышала слова фронтовиков! Мы тут писали сообща в вагоне, — вынув из кармана несколько листов бумаги, передал их герою. Потом добавил: — Тихо, братцы, тихо!

Старший сержант-артиллерист, подойдя ближе, взял в левую руку бумагу (правая рука перевязана) и с небольшой запинкой начал читать «Клятву солдатской верности родной земле». Заканчивалась она словами о том, что если снова труба затрубит тревогу, если вражья сила посягнет на наш покой, то герой-солдат снова вступит в бой.

Как только зачитали клятву, раздались голоса:

— Написано толково! Правильно!

Затем по предложению одного из присутствующих запели «Интернационал», но вскоре раздалась команда: «По ваго-на-а-а-ам!»

— Пехотный капитан, наверняка, контуженный, — шепнул мне молодой боец, как только поезд тронулся.

— А ну, повтори, шо ты сказав? Ты сам контуженный! — осадил его мой сосед-украинец. За четыре одинаковых медали «За отвагу» в вагоне его называли «генеральный кавалер медалей».

— Этот капитан — из нашей дивизии. Только его фамилию не припомню. Он защитник Брестской крепости, сказывал: направляется на учебу в Москву. А тот, с раненой рукой, — Герой Советского Союза. Тоже из нашей дивизии. Едет в Йошкар-Олу.

«Это же Тереха Мороз, с которым мы обнимались у рейхстага», — вспомнил я. Подошел к нему. Подал руку.

— Поклон тебе, Терентий Филиппович. Я тебя не узнал сначала.

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант. На родину?

— Да, в отпуск по семейным обстоятельствам.

— А ты?

— Тоже, только по ранению.

— Тогда, вроде, был без повязки?

— Была, только под гимнастеркой.

Встречей с Терентием Морозом я был обрадован. Устроившись рядом на нарах, мы долго беседовали. А поговорить с ним было о чем.

Без всякого вызова пошел Терентий Мороз к йошкар-олинскому горвоенкому.

— Ты чего, парень? — спросил его комиссар.

— Отправьте на фронт.

— Лет-то тебе сколько?

— Семнадцать.

— Придет время — вызовем, — с тем и вернулся он на завод.

В ожидании, когда вызовут, прошло несколько месяцев. Лишь в ноябре 1942 года прибыл Терентий в 258 артиллерийский полк, сражавшийся на Волховском фронте.

В боях под Мгой, Синявином, Лугой закалялся молодой воин, в жарких сражениях постигал мастерство. Вскоре комсомольцы первой батареи избрали его своим вожаком.

А через год, в декабре сорок третьего, Мороз получил свою первую боевую награду — медаль «За отвагу». Тогда же стал членом ленинской партии.

Отважно дрался с фашистами Терентий. В боях за деревню Баево он разрушил два пулеметных дзота, разбил одно противотанковое орудие, подавил один миномет. Будучи раненным, не ушел с поля боя, а стрелял, пока наши не заняли населенный пункт. За этот бой на его груди появился орден Славы третьей степени. А за то, что южнее населенного пункта Сельга разбил два ПТО, 16 автомашин, уничтожил до 30 солдат, Мороза наградили орденом Красной Звезды.

Но особенно запомнилась артиллеристу Сандомирско-Силезская операция. В январе 1945 года в ожесточенном бою за польский город Коньске батарея, где Мороз был комсоргом, нанесла большой урон фашистам. Спасаясь от губительного огня советских артиллеристов, гитлеровцы бежали, бросив на улицах города около сорока автомашин, три танка, оставляя сотни трупов своих солдат и офицеров.

Город был очищен от врага. Но, не смирившись с поражением, фашисты бросились в контратаку. На батарею, где сражался Мороз, ринулись двадцать танков, а за ними на бронетранспортерах — автоматчики. Танки подходили все ближе и ближе. Припав к биноклю, Мороз выжидал, когда они окажутся в досягаемой зоне. Наконец, последовала команда:

— По фашистским танкам! Ого-о-о-онь!

Орудие дернулось, на земле задымилась выброшенная гильза. Артиллеристы один за другим посылали снаряды во вражеские машины. Вот задымила первая, остановилась вторая… С пронзительным воем проносились над головой немецкие снаряды и мины, свистели пули. Но наши артиллеристы не прекращали огня. С криком «Ура-а-а!» вперед устремились стрелковые подразделения.

Дорого заплатил противник за ту контратаку. На поле боя он оставил почти все свои танки, горели бронетранспортеры, всюду валялись трупы. За храбрость, героизм, воинское мастерство в этом бою Терентию Филипповичу Морозу было присвоено звание Героя Советского Союза.

Гвардейский трижды орденоносный артиллерийский полк, где служил Терентий Мороз, выйдя к городу Штрембергу, форсировал реку Шпрее. В этом районе началось окружение противника, и артиллеристам предстояло удержать определенный участок до встречи с нашими войсками.

Старший сержант Мороз в бинокль просматривал местность. Легкий апрельский ветерок покачивал ветки деревьев с еще нераспустившимися почками. Справа и слева — метрах в пятистах — чернел лес. «Вот откуда и надо ждать фашистов, — размышлял Мороз, — больше неоткуда. Этот сектор может накрыть только мое орудие». От усталости и бессонных ночей слипались веки. Стараясь отогнать дремоту, Терентий тряс головой, крепче прижимая бинокль.

По позиции пробежался лейтенант Лежнев, еще раз проверяя маскировку.

— На открытом месте не появляться, усилить наблюдение! — приказал он.

В полдень из леса появились два танка. Пройдя немного, они остановились, потом двинулись вперед вдоль фронта. Расчет гитлеровцев был прост. Если русские где-то здесь, кто-нибудь обязательно не выдержит: выстрелит — и тем самым обнаружит себя.

Мороз молча глядел в сторону противника. Он знал, что следом за танками должны идти колонны гитлеровцев. Так оно и вышло. И тогда прозвучала команда:

— Огонь!

Один из танков загорелся от первого же выстрела. Второй — успел укрыться в чаще леса. Оттуда, еще толком не понимая, что случилось, выползала первая колонна. Ее тут же накрыл плотный артиллерийский огонь.

Примерно через час появилась еще одна колонна гитлеровцев. Иного пути у них не было: кольцо окружения сжималось все туже.

Теперь снаряды стали рваться и возле наших орудий. Мороз, раненный, посылал по врагу снаряд за снарядом. Но он все больше слабел от потери крови, однако бой продолжал. Вражеская колонна была окружена и уничтожена.

Это был последний бой Героя Советского Союза Терентия Филипповича Мороза, за который он был удостоен ордена Отечественной войны первой степени.

Несколько суток в пути проскочили незаметно. На станции Шелангер мы обнялись с Терентием Филипповичем и расстались.

Вот впереди и родная деревня. По всему чувствуется, что богатая весенними красками весна скоро уступит место красочному лету. Небо чистое, голубое.

— Арсентий, придержи повозку, — тихо сказал я соседу по деревне, который встречал меня.

Остановились на гребне невысокого взгорья, что в полкилометре от деревни. Охваченный сильным волнением, медленно обвел я глазами окрестность.

— Родная земля! Здравствуй, моя хорошая, здравствуй! — вырвалось из моих уст.

Я не мог смотреть спокойно на зеленеющие вдали справа и слева богатства нашего края: леса, луга, рощи… Над речкой Юшут тянется слабый туман. Удивительное зрелище! Должно быть, солнце, прогревая ее берега, выгоняет из них остатки весенней сырости.

За четыре года войны повидал я немало. Прошел, как и полагалось солдату, через многие лишения, чтобы снова вернуться к тебе, родной мой край. Вот, стоя на этом небольшом пригорке, я славно вижу широкие просторы родной страны. Подержал на ладони комок еще прохладной земли и, медленно сжав пальцы, раздавил его. Хороша наша земля! Там, где пронеслась война, она обильно пропитана кровью и слезами советских людей, начинена осколками мин, снарядов и бомб. В этих краях войны не было, но немало слез пролито и здесь. И сюда принесла война непоправимое горе. На полях слышны голоса только стариков, женщин и детей. Самые сильные и молодые пахари погибли на поле брани или еще не возвратились с фронта. Захирели изгороди; осели, приросли к земле хозяйственные постройки; посерели, заросли мхом крыши.

Не встретила меня, не обняла, не похлопала любовно по спине, как раньше, мать. Она умерла. Не пожал руки своей крепкой, мускулистой рукой брат Виктор, погибший под Ленинградом. Вышли встречать меня жена брата Пелагея с тремя маленькими осиротевшими детьми и родная четырнадцатилетняя сестренка Александра. Все они плакали, в том числе и четырехлетний мой племянник.

— Ты почему плачешь, Ромка? — спросил я его.

— Я думал, что ты мой папка, а мама говорит, что ты только дядя. — Потом вдруг вырвался из моих рук и побежал к тополю, что красовался перед нашим окном.

— Это мой папка посадил, не дам никому! — проговорил он как взрослый, обняв тополь.

Позже Пелагея рассказала:

— Ромка очень гордится папкиным тополем, охраняет его. Отгоняет палкой трущуюся об его ствол скотину.

Виктор посадил его весной сорок первого. Теперь же он, высокий и стройный, красовался перед окном.

Подул прохладный весенний ветерок. Трепещут на ветру еще не окрепшие листья. Кажется, что от дерева, как от светильника, струится нежный зеленоватый свет.

Не прошло и пяти минут, как меня плотным кольцом окружили односельчане. Обнимают и плачут. Только бородатые старики, обнажив седые головы, молча пожимали руки. Протиснулся сквозь толпу и наш старейшина — мудрый предсказатель всего житейского Пайберда Пайбердин. Его белая борода поредела еще больше, потеряла живой блеск. Сам он порядком осунулся, почти оглох.

— Ему пошел девяносто пятый год, работал в колхозе всю войну. Почти не пропускал ни одного дня, — шепнул мне кто-то.

— Здравствуй, Николай. Спасибо большое за победу над германцами, — сказал дед Пайберда и обнял меня. — Ты нам принес победу, принес счастье.

Его старческие водянистые глаза заблестели радостью. Это потому, как объясняли соседи, что за всю свою жизнь он не выкурил ни одной папироски, не знал вкуса водки.

— Главаря Китлера-то поймали аль застрелили? — спросил дедушка.

Когда я ответил, что не знаю, он помрачнел…

Многие пришли с похоронками в руках. В деревне (всего в ней было 29 дворов) 26 человек из 43 ушедших на фронт погибли, 8 — стали пожизненными инвалидами. Я не знал, как вести себя среди родных погибших, что говорить, поздравлять с победой или выражать соболезнование.

Меня тоже интересовало многое. Я узнал от сельчан о колхозе военных лет, о той огромной помощи, которую оказывал он фронту. Рассказывали они сообща, перебивая и дополняя друг друга. Лишь моя любимая девушка Маринка молча стояла в стороне, стесняясь подойти поближе.

Она стала еще привлекательней: по-детски сжатые пухлые губы, белокурые косы, уложенные венком на голове, те же широко открытые голубые глаза, но теперь они светились каким-то особым блеском. Не мог я не заметить, как часто поправляла она цветастый платок, подаренный мною перед призывом в армию.

Я сам подошел к ней. Взглянув на меня, Марина певучим голосом еле слышно проговорила:

— Здравствуй, Коля! — И опустила голову.

— День добрый, Марина Алексеевна, — ответил я, чувствуя, что краснею от избытка чувств. Она этого не заметила — не поднимала головы. Когда я уходил в армию, она была юной девушкой, работала дояркой в колхозе. Меня поражала тогда ее неуемная энергия. Любовался ее красотой, подвижностью. Она умела и работать, и плясать, и петь. Вот она какая теперь — настоящая невеста! Пять лет ждала меня — дождалась. Думаю: «Обниму же сейчас при всем честном народе». Уже протянул руки. Но она шепнула:

— Неудобно, милый, потом…

Следующий день своего пребывания в родной деревне я посвятил встрече с инвалидами Отечественной войны. Они пришли в еще не изношенных военных гимнастерках. Виктор Пайметов был в лейтенантской форме. На груди — орден Красной Звезды и медали. Награды сверкали и у других фронтовиков. Оказывается, за плечами каждого из них было немало-боевых подвигов. Например, Ион Максимович Максимов начал войну пулеметчиком 17 стрелковой дивизии под городом Великие Луки. В бою за этот город осколкам мины его тяжело ранило в ногу. Но Максимыч не бросил своего станкового пулемета. Истекая кровью, продолжал косить наседавшего врага. Вскоре потерял сознание. Вынесли с поля боя ночью. Вокруг его пулемета валялось около пятидесяти фашистов. Разумеется, уничтожил он это не один.

Аркадий Дмитриевич Майков первое боевое крещение принял в боях под Старой Руссой. В один из ненастных осенних дней сорок второго года, находясь с бойцом Костылевым в дозоре, он заметил подползавшего фашиста. Враг отказался сдаться в плен, начал отстреливаться, но его настиг меткий выстрел Майкова. Гитлеровец оказался корректировщиком. Он имел при себе сумку разноцветных ракет. Майков использовал их: забравшись на сосну, корректировал огонь нашей артиллерийской батареи. Фашисты, неся большие потери от огня батареи, начали искать наблюдателя и открыли огонь по нашей позиции. Во время перебежки на другой наблюдательный пункт Аркадия Дмитриевича тяжело ранило в ногу.

Нельзя было слушать без волнения рассказ участника трех войн Григория Сергеевича Сергеева. Он сражался на Ленинградском и Волховском франтах.

Шел кровопролитный бой за город Лугу. Во время атаки убило командира взвода. Тогда взвод в бой повел сержант Сергеев. Бойцы ворвались во вражеские траншеи, завязалась рукопашная схватка. Григорий Сергеевич расстрелял пятерых фашистов, но и сам был ранен в голову. После излечения опять был натравлен на фронт. Войну закончил в Венгрии, в районе озера Балатон.

Ветераны, поправляя то и дело свои гимнастерки и перебивая один другого, старались рассказать о своих послевоенных делах. Они сводились к тому, чтобы как можно быстрее залечить нанесенные войной раны. Говорили, например, где и какую культуру сеять, на каких делянках посадить лес.

— Коля! Теперь с Гитлером покончили, мы тут сумеем возродить наше общественное хозяйство, будь уверен! А ты служи, крепи нашу оборону! — воскликнув, потряс костылями Ион Максимович.

Время моего отпуска подходило к концу. Не мог я возвратиться в часть, не побывав на Юшуте.

В поддень, когда солнечные лучи уже ярко, по-летнему согревали землю, мы, несколько человек, в том числе и Марина, направились к близкой сердцу реке.

Юшут — в нежно-зеленом весеннем наряде. Кажется, намного похорошела река. Как приятен был свежий запах проснувшейся земли. Воздух наполнен чудесным ароматом обильно цветущей черемухи. Скоро медвяно запахнут и травы. Пять лет не бродил я по этим берегам. Подумалось: нет ничего дороже, чем наслаждаться такой красотой, вдыхать дивные запахи цветов, слушать пение птиц.

— Коля, видишь засохшее русло, что пониже старой мельницы. Оно опять наполнилось водой, — показала мне Марина. Нынче прилетели утки и гнездятся здесь.

Мы медленно шли вверх по течению. Не верилось мне, что я шагаю по берегу Юшута. Мог ли подумать, что еще придется наслаждаться такой красотой.

— Пошли в наше заветное место, — вдруг с улыбкой шепнула Маринка.

Мы направились к стоящей на обрывистом берегу среди густого ивняка старой ветле. Наклонившись, она задумчиво смотрит в прозрачные воды реки. В этом месте до войны веселилась молодежь. Многие из парней сложили головы…

— Присядем? — предложил я.

Марина молча села на обтертое бревно. Было о чем поговорить.

Но вначале разговор почему-то не клеился. Марина то и дело хитро поглядывала на меня, словно хотела спросить: «Ты ли это, Коля?»

— Ты-то как в войну? Наверное, досталось? — вырвалось у меня.

— Как и всем. Летом — на полях, а зимой — на лесоразработке. Говорить о трудностях даже неудобно, — стараясь улыбнуться, начала рассказывать Марина. Но лицо ее становилось задумчивым. — Как ты думаешь, когда в лесу одни старики, женщины и подростки… Помню, у Александра Кудряшова новая деревянная нога попала меж бревен и сломалась. Мы ему смастерили костыли, чтобы добраться домой…

Марина, замолчала. Потом, вздохнув, спросила:

— Сколько прошло с того времени, как мы расстались?

— Ровно пять лет, — ответил я.

— А мне кажется, я тебя ждала гораздо больше.

Ее плечо коснулось моей руки. Я не знал, что сказать. Потом она медленно повела рукой по моему шрамному лицу.

— Бедный мой мальчик, — сказала она, и в ее глазах засверкали бисеринки слез.

— Будет тебе. Лучше скажи, поедешь со мной? — спросил я.

— Не знаю, — произнесла она тихо.

Не ожидал я такого ответа — обиделся. Она впилась в меня темной синевой своих глаз, словно хотела проникнуть в глубину моего сознания, что-то понять во мне или что-то объяснить.

Мы какое-то время сидели молча. В спокойной воде отражался красивый багрянец неба. На востоке медленно наступала вечерняя синева дали.

— Поедем, — вдруг сказала Марина и обняла меня.

Это было уже на рассвете. От легкого утреннего ветерка на поверхности реки появилась рябь. Мы стояли как завороженные.

Несет речка Юшут янтарные воды к великой русской реке Волге. Резво и шумно течет на перекатах. Казалось, что она радуется вместе с нами.