Витя уезжал в субботу в полдень с Московского вокзала. Без пятнадцати минут двенадцать он дисциплинированно стоял в небольшой очереди из пассажиров на входе в вагон. Проводница, средних лет дама в темно-синем форменном пиджаке, неторопливо проверяла билеты. Витя немного поерзал от пронизывающего насквозь ветра, но это не произвело никакого впечатления на женщину. И только через пять минут он наконец, добравшись до ее тела, сунул проводнице золотистый прямоугольник билета.

– Четвертое купе, – сухо проговорила она, сверившись с небольшим портативным устройством. – Проходите.

И Витя проник в теплое помещение вагона. В купе уже сидели, ожидая отправки, два молодых парня.

– У нас нижние… – буркнул один из них, светловолосый и крепкий парень лет двадцати.

– Я понял, – пояснил Витя, закидывая рюкзак наверх.

Второй же паренек, тоже лет двадцати, абсолютно лысый и худой, как узник концлагеря, оглядел Витю и протянул ему руку, знакомясь.

– Рома, – сказал он, немного картавя.

– Витя, – ответил тот, пожав его ладонь.

– Коньяк будешь? – спросил Рома, невозмутимо глядя в глаза Виктору. – Мы сегодня по коньячку с Серым… Есть закусь?

– Ни хрена у меня нет, – иронично пробормотал Витя. – Отпускные выплатили, малюсенькие, так надо их как-то растянуть на две недели… Чтобы дуба не дать…

– А как ты двое суток ехать собираешься, мил человек? – удивился светловолосый.

– А мне везет обычно. То бабуля сердобольная в купе попадется, то мамаша…

Парни переглянулись. Затем Рома вытащил откуда-то снизу уже початую бутылочку и разлил в три пластиковых стаканчика, тихонько ворча при этом:

– Не наш случай… Хотя коньяк – не водка, можно и без закуси…

Ребята, сдвинув пластиковые стаканы, символически чокнулись и выпили за знакомство.

Взаимоотношения Вити и алкоголя складывались непросто и специфически. Он почти не пьянел в самом начале, и это создавало иллюзию, что выпить он может бесконечное количество разных по крепости напитков. Но в определенный момент, дойдя до некой черты, сознание просто покидало его. Тело Вити еще двигалось, рот говорил и продолжал пить, но управлял этим процессом уже вовсе не Витя. Наутро же все, что происходило после черты, не оставалось у него в памяти. Зная этот нюанс, Витя обычно старался не доводить ситуацию до предела, но тут чертик в голове пробормотал: «Поезд же, Витяй, что может случиться? Отдохни, расслабься…»

Рома налил еще по одной. Поезд плавно начал движение. Витя выпил коньяк и, улыбаясь, откинулся на полке, упершись спиной в стену. Спиртное разливалось по его телу теплом армянского солнышка.

– А ведь пока не выпьешь – и не знаешь, что надо выпить… – сказал он ребятам, продолжая улыбаться. Рома засмеялся и потянулся за бутылкой.

К своему Рубикону Витя подошел около трех ночи. Последнее, что отпечаталось в его сознании, – тарелка с картофелем фри, белая кружевная салфеточка, интеллигентно накрывающая грязный стол в вагоне-ресторане, и бутылка «Белой лошади», в которой что-то плещется на дне. Вынырнул из небытия только на следующий день, в воскресенье, около четырех часов. Сел, огляделся и ничего не понял. Вместо ожидаемого купе вокруг обнаружился зал ожидания какого-то небольшого вокзала.

Витя в панике зашарил по карманам. Пусто. Ни бумажника, ни телефона. И куртки тоже нет. Видимо, осталась в поезде. Темно-синие джинсы, черный пуловер, надетый на голое тело, да пара ботинок – вот и все, что было у Вити на шестнадцать часов замечательного октябрьского воскресного дня. Он закрыл глаза и глубоко вздохнул, не позволяя панике захлестнуть сознание.

* * *

А в это время Борис наконец вытащил свою художницу из берлоги, и они отправились в путь, уютно устроившись на широких сиденьях большого японского внедорожника Скрипника. Они распланировали спокойную дорогу: к ночи добраться до Петрозаводска и заночевать в отеле, где уже забронировали номер. А с утра двинуться дальше и к середине дня добраться до маленького карельского городка под названием Кемь. Там их ждал связной, чтобы организовать их переброску на Соловки. И все вроде бы шло именно так, как они и запланировали, до заселения в гостиницу, которая встретила гостей без электричества. Время шло к одиннадцати вечера – темень, и, зайдя в холл, они ожидали увидеть что угодно, но только не напряженное лицо девушки на ресепшене, красивое, в тусклом свете двух свечек в виде Деда Мороза и Снегурочки, которые остались, видимо, с прошлого Нового года.

Борис протянул ей предусмотрительно распечатанную бронь за оплаченный номер, а Лена, аккуратно составив планшеты на пол, прислонив их к стойке ресепшена, спросила:

– Давно у вас это затмение?

– Два часа, – ответила девушка, разглядывая бронь. – Обрыв на линии. Не только мы, еще жилой квартал. Тот, что за нами. К северу. Даже проверить не могу…

Она кивнула на черную дыру корейского монитора.

– Придется верить на слово. Сейчас подойдет Саня и проведет вас в номер. Все формальности оформим утром, ладно? Надеюсь, к утру-то починят…

Саша подошел минут через десять, запыхавшийся и сердитый.

– Что еще? – буркнул он в сторону девушки.

– Отведи гостей в триста третий.

Внимательно оглядел гостей и снова переместил взгляд честных и непосредственных карих глаз на коллегу:

– Он занят.

Теперь девушка с удивлением посмотрела на него:

– Кем это? У нас на третьем все свободно, кроме двух «экономов». Я и без компьютера помню.

– Занят, – продолжал настаивать Саша.

– Кем? – девушка еще раз пробежалась по копиям ваучеров, лежащих справа от бесполезной клавиатуры.

– Там Леха Комолов с Иркой своей. Давно у меня просились в люкс. Ну а пока неразбериха, то-се, я их и привел. Скоро освободят, наверное…

Девушка покраснела и, сжав зубы, яростно прошипела:

– Ты совсем …?

– Да что такое? – не понял Саша. – У них там новая ячейка общества складывается, а ты злишься…

Девушка сунула ему две свечки (Деда Мороза и оленя) и электронный ключ от двери:

– Веди в четыреста третий. Я с тобой потом разберусь. Когда свет дадут. А то при свечах могу промахнуться. Когда на кол буду сажать.

Ленка прыснула, а Борис Аркадьевич, пробурчав под нос: «Бардак», взял багаж и с серьезным видом пошел за Сашей в сторону черной лестницы.

Номер при свечах казался очень даже симпатичным, и Ленка, так же аккуратно пристроив свои художественные прибамбасы, кинулась изучать его, держа над головой горящего Деда Мороза. Скрипник же поставил свечку-оленя на журнальный столик рядом с бессмысленным торшером и полез в рюкзак за бутылкой вина.

– Прохладно здесь, Боря… – сказала Лена, ощупывая батарею. – Еле теплая. Готов согреть свою Фриду?

– Конечно, милая, – в первый раз за вечер улыбнулся Скрипник. – Винишко открою, если не возражаешь?

– Обеими руками за, – заявила Лена, подняв ладони, и села на большую двуспальную кровать, наблюдая за действиями Бориса. – И ногами тоже!

Она попыталась задрать ноги, но, немного не рассчитав центр тяжести, свалилась на кровать, прокричав что-то несуразное. Скрипник глянул на нее и отправился искать штопор.

Аварию устранили в три ночи. В их люксовом номере одновременно зажглись все светильники и заработали электрические приборы, за секунду превратив ночь в подобие светового шоу. Лена, проснувшись первой, растолкала Скрипника и полусонно проговорила:

– Борь, тут случилось чего-то…

Тот с видом идущего в забой шахтера слез с кровати и, последовательно передвигаясь по комнате, начал выключать свет и приборы. Лена, посмотрев на голого Скрипника, не преминула воспользоваться ситуацией, пропев с напускной иронией:

– А вы толстяк, Борис Аркадьевич…

– Не, – ответил тот, отключая бра. – Это не живот, а пресс… Кубики пресса. Смотри внимательней, ты же художник.

– Да. Картина маслом. Кубики внутри шара. Абсолютная абстракция.

– Как скажешь, милая, – ответил Борис, выключая последний из светящихся объектов. Он подошел к журнальному столику, на котором стояла бутылка «Нарзана», и, сделав пару глотков, вернулся в постель, поглядывая на Лену. Та лежала поверх скомканного одеяла, полностью обнаженная, и, улыбаясь, смотрела на его перемещения.

– Я сейчас проверю, что у тебя там с прессом, – заявил Скрипник и, забравшись на кровать, провел рукой по ее животику, спускаясь чуть ниже.

– Это не совсем пресс, – промурлыкала Лена.

Борис Аркадьевич ничего не ответил, увлеченный процессом.

* * *

В понедельник около десяти утра Аблокатов, припарковав автомобиль на четной стороне Заневского, недалеко от метро «Новочеркасская», перелистывал страницы на смартфоне, проверяя почту. Он ждал Марианну, с которой по поручению шефа, прямо с утра они должны были направиться в земельный департамент местного административного района, чтобы подписать ряд землеустроительных документов у начальника отдела. Завершив с почтой, Костя открыл свое любимое приложение – шахматные задачки – и погрузился в разбор какой-то партии. В принципе, в такие вот свободные минутки мысли и, как следствие, действия Кости выбирали одно из двух направлений. Он либо занимался шахматами (решал задачки или играл с кем-то по сетке), либо разглядывал девиц на сайтах знакомств или переписывался с ними.

Марианна постучала по стеклу, и Костя, разблокировав двери, убрал смартфон во внутренний карман пиджака. Она залезла в автомобиль и, усевшись рядом, с улыбкой поприветствовала Костю. Тот буркнул в ответ что-то неразборчивое и хмуро оглядел ее. Аблокатову с самого начала не нравилась новенькая. А совместный поход к тете Гале лишь усугубил ситуацию. И, что странно, он не испытывал к ней никакого влечения. Немыслимо. Хотя она была вполне миловидной. Одета простенько – да, но очень даже ничего, думал Костя, так в чем же дело? Он не понимал. Спросил, пристегивая ремень:

– Ты в материале, нежное создание?

– Конечно, – серьезно ответила Марианна.

– Знаешь, к кому едем? – Костя начал движение.

– Да мне все равно. Я знаю нормативно-правовую базу. Этого достаточно.

– Не… Мы едем к Кире Гурьевне.

– Красивое имя…

– Да. И у папы ее имя тоже красивое. Документы, которые мы везем, она подписывает во время приема и только при предварительной договоренности. Ты с Кирой Гурьевной предварительно договаривалась?

– Нет, – ответила Ро, – я про нее только что в первый раз услышала.

– Вот, – продолжал гнуть свою линию Костя. – Я тоже не договаривался. А так как мы с ней знакомы уже лет, наверное, восемь и все эти долгие и счастливые годы я приезжал к ней подписывать бумаги в приемное время и только по предварительной договоренности, боюсь, этот визит может плохо отразиться на ее здоровье. Ты же не хочешь, чтобы Кира Гурьевна дуба дала прямо во время приема граждан? Точнее, гражданки… С регистрацией в поселке Коммунар…

– В таком случае я сделаю ей искусственное дыхание, – без тени улыбки ответила Марианна, – рот в рот. Я ходила на курсы медицинских сестер…

– Погоди с обещаниями, – улыбнулся Аблокатов, – Ты еще ее не видела, Киру Гурьевну-то… Лучше мне сде… – начал было он свою обычную в таких ситуациях шутку, но осекся, поняв, что ему совершенно не хочется ни шутить так с Марианной, ни чтобы она делала ему искусственное дыхание. Замолк, глядя на дорогу. Больше они не проронили ни слова.

Через десять минут подъехали к грязно-желтому административному зданию и, поднявшись на третий этаж, сели на скамеечку у кабинета, ожидая очереди. Костя снова влез в смартфон, продолжив решать шахматную задачку, а Марианна вгляделась в стенд напротив, на котором висели какие-то нормативно-правовые бумаги. С интересом вчиталась в порядок формирования земельных участков под многоквартирными домами.

Их очередь подошла минут через десять. Из кабинета Киры Гурьевны, понурившись, выбрался средних лет мужчина с кипой документов в небольших, аккуратненьких ручках. Аблокатов знал его.

– Ну чего, Петя, отшила тебя ее светлость? – ехидно спросил он.

Петя пробасил в ответ, даже не взглянув на Аблокатова:

– Какая она светлость? Побойся бога, Костян.

И был таков. Ро, поднявшись, пошла в сторону кабинета, кивком пригласив за собой Костю. Тот даже и не думал вставать:

– Милая, я, наверное, отсижусь здесь, ладно? Давай сама…

Марианна пожала плечами и зашла внутрь. Аблокатов закрыл глаза, прислушиваясь к происходящему. Из кабинета не доносилось ни звука. Тишина. Костя встал и нервно прошелся по залитому ярким люминесцентным светом коридору третьего этажа. Сделал диагональ и вернулся к двери. Тишина. Снова сел на скамейку. В этот момент дверь распахнулась, из кабинета пулей вылетела Кира Гурьевна и умчалась куда-то в сторону туалетов, в другой конец коридора.

Аблокатов опасливо заглянул внутрь. Марианна сидела на стуле для посетителей, глядя в окно, за которым начинал накрапывать мелкий осенний дождик. Неожиданно на карниз приземлился голубь, мокрый и взъерошенный. Марианна встала и приблизилась к окну, разглядывая гостя. Аблокатов зашел в кабинет и тихонько спросил у Ро, тоже рассматривая птицу:

– Подписала?

– Нет, – так же тихо ответила она. – Порвала все наши протоколы согласования границ. Вон они, из урны торчат.

Марианна кивнула в сторону черного мусорного ведра. Костя ожидал чего угодно, но только не этого.

– Что-то тихо у вас было. Странно для такого итога.

Голубь повернулся клювом к стеклу. Ребята отчетливо разглядели черные бусинки его глаз.

– Она молча меня слушала минут пять, а потом взяла бумаги и так же молча разорвала.

– А чего убежала, как будто ее клещ укусил?

– А я сказала ей, что сняла все на телефон и завтра понесу запись вместе с заявлениями в прокуратуру. Она сначала потянулась к местному телефону, но потом передумала, покраснела, выбежала…

Аблокатов улыбнулся, глядя на мокрую птицу:

– Молодец. Здорово придумала. Угадала. Больше всего на свете Кира Гурьевна боится клещей и прокурорских проверок…

На карниз откуда-то сверху совершил посадку еще один голубь, видимо, подружка первого. Прижавшись к приятелю, птица тоже уставилась на ребят. Марианна шагнула в сторону Кости и сказала, посмотрев на него:

– Я ничего не придумывала.

– В смысле? – удивился Аблокатов.

– Я действительно снимала.

– Зачем?

Марианна не ответила. В кабинет влетела его хозяйка. Уперлась взглядом в Костю.

– Константин Сергеевич. Покиньте, пожалуйста, мой кабинет, – сухо произнесла Кира Гурьевна, и Аблокатов вышел в коридор, где под дверью уже скапливался народ, также требующий приема.

Марианна появилась через пять минут. Медленно пошла к выходу.

– И чего? – спросил Аблокатов.

– Сказала привезти новые протоколы сегодня после обеда. Извинилась.

– Да ладно?! – второй раз за пять минут удивился Костя. – Ты это снимала? Покажи…

– Аблокатов, ты прикидываешься или правда дурак? – срезала его Ро, и тот, стихнув, уныло поплелся рядом. Потом встрепенулся:

– Пойдем кофейку выпьем? Угощаю… Здесь внизу есть кафешка…

– Давай, – согласилась Ро.

А в это время в офисе Дмитриевский просто влетел в переговорную, взъерошенный и чрезвычайно взволнованный. В комнате сидел задумчивый, чем-то опечаленный Забирохин.

– Марат, шведы едут! Через час здесь будут! А ты накурил тут, как взвод солдат… Давай проветривай… Что это у тебя? – Денис окинул взглядом бумаги, касающиеся Марианны. – А… – вспомнил он. – Ведешь расследование? Ты на какой стадии? Следствие? Уже дознание? Или будешь предъявлять обвинение?

Марат невозмутимо направился к окну.

– Денис, тебя вообще не беспокоит, что в фирме трудоустроен человек с левыми документами и мы так и не знаем, кто она? – Забирохин открыл окно и вернулся за стол. – Или ты действительно думаешь, что она инопланетянка?

Дмитриевский промолчал, оглядывая переговорную в поисках недочетов. Шведы, о которых он только что заявил, были потенциальными клиентами на покупку огромного и дорогого земельного участка. Он вел их около года и уже потерял надежду, а собственник, что доверился ему эксклюзивным агентским договором, начал роптать. А тут звонок: едем. Из аэропорта, сразу к тебе. Сегодня смотрим документы, а завтра участок. Наконец ответил, глядя Марату прямо в глаза:

– Я не думаю о ней. У нее интересные идеи, и некоторые из них я взял в работу, но мне есть о чем думать, поверь. Возьми, хотя бы этих шведов… Ну как так…Они уже едут, а ты сидишь и куришь в переговорной…

– Да уж. Неожиданно, – ответил Марат и аккуратно сложил бумаги в темно-синюю папку. – Пойду я, Динь…

– Давай, – ответил тот, протягивая ему руку. – Звони, если что найдешь…

– Конечно, – сказал Марат и вышел из переговорной.

 

Шел одиннадцатый час понедельника. К Вите потихоньку возвращалась способность мыслить аналитически. Вечер воскресенья он так и провел на вокзале, в панике, помноженной на сильнейшее похмелье. Болела голова, было холодно, но страх того, что он остался без денег и документов в незнакомом месте, сковывал его, не позволяя двигаться. Даже не вставая в уборную, он вновь заснул, сидя на пластиковой скамейке в зале ожидания, и проснулся уже в понедельник от дикой жажды, которая и заставила его встать и начать поиски туалета.

Витя осмотрелся. Скамеек в зале было всего пять. Чуть ближе к выходу на одной из них расположился не самый опрятный мужчина крайне неопределенного возраста. Трезвость соседа также вызывала сомнения, поэтому Витя не стал рисковать, начиная диалог с ним, а сам направился искать туалет. И, конечно же, почти сразу нашел его, выйдя из зала ожидания в небольшой грязный коридор, который вел в другой зал ожидания – побольше. Умылся, выпил воды из-под крана и вышел на улицу, пытаясь закутаться в свой странный черный пуловер. Недалеко отойдя от вокзала, Витя повернулся к нему и прочитал ничего не сказавшее ему название станции. На белой, видимо, совсем недавно подкрашенной стене темнела надпись «Ст. Орск».

«Надо звонить, – билась мысль в голове. – Попроси телефон у какого-нибудь прохожего подобрее – и звони, звони, звони…»

«Но кому?»

Цепкий ум программиста хранил в памяти около десятка мобильных номеров, и Витя мысленно перебрал их в виртуальной телефонной книжке: мама, папа, сеструха Аля, Скрипник, Вася, Катя – бывшая подружка, расстались около года назад. И еще зачем-то память выдала номер офиса управляющей компании его многоквартирного дома на проспекте Косыгина.

«Кому? И зачем? Чтобы выслали деньги? Так паспорта нет – не получить. Чтобы приехали и выручили? Стыдно. Зачем? И кому?»

«Звони, звони, звони! – продолжал паниковать кто-то в его голове. – Куда угодно! В полицию, в МЧС, Путину…»

Витя направился вглубь квартала, оставив позади здание вокзала. Временами опасливо оглядывался, запоминая дорогу. Городок был чистеньким и очень опрятным. Прохожих встречалось не очень много, но все они, как один, пытливо вглядывались в его лицо; видимо, здесь все друг друга знали. Прошел мимо библиотеки на первом этаже жилого дома. Мимо пары овощных ларьков. Мимо детского сада. И, пройдя еще один жилой квартал, уперся в трехэтажное здание больницы. И тут в голове у Вити возникла великолепная, как ему показалось, идея. Он вспомнил, как однажды по телевизору смотрел передачу, где люди искали друг друга, а найдя, собирались в телестудии и дружно рыдали. В одной из программ речь зашла о молодом парне, который полностью потерял память и обнаружил себя где-то в поезде. Его искали родные – и, конечно же, нашли с помощью телевизора.

В больнице Витя направился к приемному покою. Больных не увидел, там сидела лишь полусонная медсестра лет сорока и молодая врачиха, обе ковырялись в телефонах. Врачиха с ног до головы оглядела вошедшего Витю и спросила сурово:

– Чего тебе?

– Я не знаю, кто я, – невозмутимо ответил он. – Обнаружил себя два часа назад на вокзале. Поможете? Не помню даже, как меня зовут.

Врачиха уставилась на него, не зная, как реагировать. А медсестра, видимо, благодаря непоколебимой силе телевидения оказалась более осведомленной.

– Да ладно? – она округлила аккуратно подведенные карие глаза. – Ничего не помнишь?

– Ничего, – ответил Витя и присел напротив них на скамейку.

– Звони Бронниковой, – проговорила медсестра врачихе. – вот и ей наконец работенка будет. Ее пациент. А пока глицинчику дай…

– Кто это? – спросил Витя, пока молодая врачиха набирала номер.

– Невропатолог, – ответила сестра, – лучший в городе.

– Потому что единственный, – пробурчала врачиха, не отрывая трубку от уха. – Не берет. СМС скину. Оформляй его и ко мне в отделение. Бронникова придет – передам.

Вышла из приемного покоя. Медсестра же, проворчав что-то вроде «И как прикажете его оформлять?», включила компьютер. Замигала противным синим цветом очень древняя операционная система.

– Вы до сих пор используете DOS? – спросил Витя, разглядев знакомое мелькание. Медсестра не сразу поняла, о чем он. А потом ответила:

– Не знаю, что мы там используем. Будь моя воля – вернула бы старые добрые бумажные формы. Как тебя записывать? Иванов? Найденов?

– Не знаю, – вернулся в роль Витя, – как вам удобнее…

В кабинет вернулась молодая женщина-врач. Она сменила черные стоптанные балетки на новые красивые туфли на небольшом каблучке и подкрасила губы.

– Закончили? – спросила она медсестру.

– Маргарита Владимировна, – ответила та, позевывая, – я не знаю, как его записать…

– Запиши – Ваня Иванов. А потом, если что, подправим. Пошли, провожу в палату.

Она внимательно посмотрела на Витю. Он поднялся и заковылял за ней в сторону лестницы справа от входа. Поднялись на третий этаж, зашли в пустую палату.

– Это кардиология, – пояснила Маргарита Владимировна. – Мое отделение. Полежишь пока здесь, а Бронникова приедет и посмотрим, что дальше. Устраивайся.

Она кивнула на кровать у окна.

– Пустовато. – Витя сел, огляделся.

– У нас в городе мало болеют, – ответила врач. – Ложись, я сейчас принесу тебе успокоительное. Поспишь.

– И воды, пожалуйста.

Витя выпил лекарства и спустя пять минут погрузился в сон.

* * *

Скрипнику удалось расшевелить свою художницу только к двум часам понедельника. Встали в десять, спустились в кафе на завтрак, а потом снова завалились спать. По крайней мере Лена. У Бориса же начались звонки: все-таки понедельник, утро. Скрипник не брал трубку и в итоге вообще отключил звук. Единственное, на что он отреагировал, – входящий от Фаруха.

– Борис Аркадьевич, – послышался в трубке медленный низкий голос Фаруха, – ты давеча хвастал, что знаешь собственников участка на Уральской…

– Не хвастал, – немного обиженно ответил Скрипник, – рассказывал просто.

– Ну хорошо, – согласился Фарух, – давай так. Мне он нужен. Решил строить. Сведешь?

– Конечно. Какие вопросы. Только смотри, я уехал на недельку в отпуск, в Карелию…

– Не пей много…

– Не буду. Денис остался. Я ему сейчас звякну. Он организует.

– Отлично, – ответил тот. – Жду звонка.

Скрипник повесил трубку.

– Ленок, может, поедем? – спросил он не слишком уверенно. Она же в ответ молча перевернулась на другой бок, к стенке, и засопела.

Скрипник набрал Дениса и погрузил его в ситуацию с Фарухом. Затем сам завалился в кровать. И тут же зашевелилась Лена. Полусонная, повернувшись к нему, прижалась всем телом и прошептала, прикоснувшись губами к уху:

– Это вы хорошо придумали, мистер…

– Да уж, – согласился он, сжимая ее кольцом своих рук.

Встали только к часу. Собрались, загрузили вещи в машину, припаркованную на гостевой парковке отеля, еще раз заглянули в кафешку – перекусить. Ближе к двум часам пополудни отправились в путь. Борис пристегнулся и, пробормотав что-то вроде «ну, тронулись, помолясь», аккуратно сдвинул с места свой большой японский механизм. Путь лежал по мурманской трассе, и с каждым километром они углублялись в красоту карельской природы. Октябрь окончательно брал власть в свои руки: листья желтели и опадали, оголяя тонкие ветви деревьев. И только сосны и ели, непоколебимые в темно-зеленом цвете, стойко держались, несмотря на наступающие холода.

Ехали быстро. Лена болтала без умолку, как будто хотела отыграться за немногословие прошедшей ночи и утра. Рассказывала Скрипнику про свои художества:

– У меня не всегда получается сразу нащупать сюжет. Очень редко. Проще, когда заказывают. В том году, например, фонд какой-то, помнишь, заказал две картины. Так влет сделала, за неделю. А сама сажусь – сложности. Какой-то черный квадрат в голове… И в детстве так же. Мама говорила: нарисуй, мол, море, дом, солнце – и пожалуйста, в лучшем виде. А если говорит, рисуй на свободную тему – сижу, туплю. Какие-то каракули вывожу.

Потом переключилась на футбол – она была большой любительницей этой игры, что нечасто встречается у девушек:

– Моуринью. Слышишь, Боря? Вот кто нужен сборной России для победы на домашнем чемпионате! Жозе Моуринью и натурализация игроков. Акинфеев и одиннадцать афроамериканцев, как в сборной Франции. Бегать будут как заведенные. Не то что эти сонные мухи. Вроде молодой парень, вроде здоровый, а к концу матча еле-еле ноги передвигает… Ну что это такое, а? Они в постели, интересно, так же себя ведут? К концу матча еле двигаются?

Потом проехалась по политической ситуации:

– Вот ты мне объясни, Борь, это что получается? Вот был этот единый день голосования. И чего, они государственные деньги получили на свои рекламные кампании, кому-то их отгрузили, залепили весь город своими лицами, в телеке тоже, на всех каналах. А смысл? Старые рожи – надоевшие, новые – неизвестные. Кто за них голосовать будет? Ты будешь, Борь?

Тот промолчал, вглядываясь в дорогу: за окном начинало темнеть. Лена же продолжала, переключившись на общие темы:

– У тебя есть мечта, Скрипник? Я вот мечтала съездить на Соловки. Там красиво очень. Спасибо тебе! Мечтаю на мотике через всю Россию проехать. Подаришь мне мотик? Подаришь! Мечтаю стать востребованной художницей! Желательно при жизни! Слышишь? При жизни!

Она рассмеялась, посмотрев на Бориса. Тот же продолжал молча вглядываться вперед.

– Хочу деток, Скрипник, слышишь? Двоих. Не сейчас, конечно, но скоро… У тебя-то уже есть сын… А мне уже скоро тридцать! Надо думать! Слышишь?

Ответом ей опять была тишина, и Лена тоже ненадолго притихла, прислушиваясь к радио. Помолчав чуть-чуть, сказала очень тихо, глядя в свое окно на бесконечные брусничные леса:

– Боря, я люблю тебя.

Скрипник впервые за весь разговор повернулся к ней на секунду и, так и не поймав ее взгляда, вернул фокус внимания на дорогу. И, резко ударив по тормозу, вывернул руль вправо: в пяти метрах от машины на дорогу выскочил огромный лось. Непристегнутая Ленка ударилась головой в лобовое стекло и без сознания откинулась обратно на кресло. Машину выбросило в кювет, но Скрипник диким усилием вернул ее на трассу и остановил на обочине. Лось безмятежно скрылся в лесу на другой стороне дороги.