1. Многострадальная земля

Вихрь белого террора, вспыхнувший в связи с восстаниями 30 мая и 1 августа, с нарастающей силой охватывал обширные земли Маньчжурии, вступая в 1931 год. Враги повсюду устраивали кровавые бойни с тем, чтобы выкорчевать революционные силы, которые корейские коммунисты и патриоты подготавливали большими усилиями в течение многих лет.

Когда я прибыл в Восточную Маньчжурию, там положение было еще более напряженным, чем в Южной и Средней Маньчжурии. Последствия восстаний здесь были более жестоки и пагубны. Увидев головы повстанцев, повешенные на шестах у ворот Наньмынь в Дуньхуа, я мог представить себе, каким безжалостным репрессиям подвергают враги революционные силы.

Даже после восстаний 30 мая и 1 августа фракционеры-низкопоклонники, зараженные догматизмом и мелкобуржуазным ячеством, по случаю дня национального унижения, годовщины Октябрьской революции, годовщины Гуанчжоуского восстания и других памятных дат непрерывно поднимали восстания. Такие бунты повторялись несколько сотен раз под предлогом общественного долга отметить какой-то памятный день, защиты урожая, выступления против шантажа и т. д. Это и подстрекало врагов продолжать террор из года в год.

В ходе этих репрессий были разрушены почти все революционные организации в Цзяньдао, арестованы и подвергнуть смертной казни даже люди, снабжавшие повстанцев пищей не говоря уже об активистах, боровшихся в первых рядах. Понесли немалый ущерб также и те организации, которые мы восстановили год назад, направляясь в бассейн реки Туман.

Часть участников восстания явилась с повинной или порвала с революционной организацией. Нашлись и люди, которые оглядываясь кругом, чуждались нас, когда мы шли в деревню найти организации, ушедшие в подполье. Иные говорили: «Цзяньдао потерпело крах из-за компартии», «Вся земля Цзяньдао утонула в море крови и огня от безрассудства компартии», «Погибнешь всей семьей, если плясать под дудку компартии». Они огульно остерегались и отвергали коммунистов, независимо от того, к какой организации и группе они принадлежат.

Когда я зашел в Минюегоу, Ли Чхон Сан, член Вэнцюйского парткома, рассказал мне о страданиях, которые испытал он после восстания.

— Вышестоящие все время требуют от нас идти в гущу масс, восстановить и расширять организации. Но, откровенно говоря, теперь неохота встречаться с людьми, да и нет уж такой смелости. Люди, уважавшие меня как революционера, и даже те, кто вступил в организацию по моей рекомендации, уже несколько месяцев избегают встречи со мной. Вряд ли можно проводить революцию в такой обстановке. Буря восстания бушевала несколько раз, и совсем портились настроения жителей Цзяньдао. Иногда мне даже думается, что спокойнее было бы на душе отказаться от революции и зарабатывать где-нибудь на пропитание, нежели жить в такой холодной атмосфере. Но все жереволюционеру не легко и бросить первоначальную цель, за которую он решил отдать свою жизнь. Так или иначе, но нужны какие-то меры. Но дельная мысль в голову мне не приходит, и я только и знаю, что сетую на тревожное время, — проговорил он.

Эти муки Ли Чхон Сана были и моими муками. Подобные мучения испытывали все революционеры Цзяньдао в 1930 и 1931 годах. Откровенное признание такого честного и молчаливого ветерана революции, как Ли Чхон Сан, показало, как тяжела и сурова была обстановка.

Конечно, Ли Чхон Сан не бросил революцию на полпути. Позже я снова встретился с ним в Аньту. Он сказал, что переведен в Аньтуский участковый комитет партии, когда я разъезжал по различным уездам бассейна реки Туман. Он выглядел бодрее, чем во время встречи в Вэншэнлацзы.

Ли Чхон Сан говорил, что идет на лад дело на новом месте, и остался этим очень доволен.

— Период кошмара прошел.

Так лаконично выразил он изменения, происшедшие в его жизни. На его лице не было ни тени отчаяния и уныния того времени, когда он жаловался, что люди сторонятся его.

Однако в то время, когда я встретился с Ли Чхон Саном в Вэншэнлацзы, революционеры Маньчжурии пока еще испытывали на себе горький вкус белого террора и мучились оттого, что народ чуждался их.

Я тоже мучился от аналогичного обстоятельства. Именно тогда мне пришлось страдать от недоедания, питаясь жидкой кукурузной похлебкой с кимчхи из сарептской горчицы и ночуя в нетопленой комнате чужого дома, подложив под голову дереянный валик. Голод был одним из самых тяжелых мучений, которые мы тогда испытывали. В самом деле в те годы мы и страшный голод и холод, находясь в Цзяньдао.

Я зимовал в одном костюме без ватника и всегда дрожал от холода больше всех. В доме, где нечем было укрыться, ложился спать прямо на пол, не раздеваясь. И в доме Ли Чхон Сана тоже не было одеяла и подушки. И пришлось мне ночевать в одном костюмчике, и никак я не мог заснуть от зверского холода.

Не мог я забыть о страданиях той ночи, и однажды сказал об этом матери в Аньту. Выслушав меня, она в несколько дней сшила мне большую блузу на вате, какие носят извозчики. Так я и ходил в этом ватнике. Когда ночевал в доме, где не было одеяла спал, свернувшись калачиком, укрывшись этой блузой и подложив под голову деревянный валик, обмотанный полотенцем.

Но такие мучения еще можно было терпеть. Весной того же года я, находясь в Цзяньдао, ни одной ноченьки не мог спать спокойно. Да и ляжешь, бывало, а сон от голодухи и холода бежит от тебя, к тому же не давала покоя мысль об убитых товарищах и беспокойство о разрушенных организациях.

Мучили меня также отчаяние и чувство одиночества при холодном отношении народа к нам. Как же тут заснешь, когда видишь, как жители чуждаются нас? Вот и лежишь в холодной комнате, подложив руки под голову, а перед глазами все мелькают лица людей, относящихся к тебе с недоверием…

Собственно, уже давно мы возлагали большую надежду на Цзяньдао. Район Яньцзи находился под серьезным влиянием фракционеров, но остальные местности Цзяньдао были заражены этим пороком не очень серьезно. Это создавало благоприятные условия для того, чтобы в этих местах быстро росла плеяда коммунистов нового поколения и развернула революцию по-новому. На протяжении долгих лет наши товарищи неустанно проводили тщательную подготовку к поднятию в этом районе антияпонской революции на новый, более высокий этап.

Однако вследствие двукратного восстания понес большой урон этот труд, стоивший столь огромных усилий. Левачество временно соблазнило массы ультрареволюционными фразами и лозунгами, но его последствия были такими пагубными и разрушительными. Я думал, что не случайно говорят, что левый уклон есть правый уклон наизнанку.

И мы, отодвинув все другие дела на задний план, спешно поехали в Цзяньдао именно с целью восполнить ущерб, причиненный левым уклоном, и по-настоящему форсировать подготовку к скорейшему переходу к вооруженной борьбе.

Мы пришли в Цзяньдао с большой надеждой, но здесь жестокие разрушения превысили наше предположение и вдобавок жители не доверяли революционерам и сторонились их. Это вызвало острую боль у меня на сердце.

Вряд ли бывает печаль более глубокая, чем та, какую испытывают борцы за народ, отверженные народом, который их породил. Не вправе считаться живым тот революционер, который хоть на один день лишится доверия народа и не пользуется его поддержкой.

Когда массы вообще отвергали революционеров, не внимая их принадлежности к организации, наши сердца терзала тяжелая мысль о том, что восстание дискредитировало коммунистов, заставило массы не доверять своим руководителям и уйти из своих организаций, породило раздор и недоразумения между корейским и китайским народами.

Такие обстоятельства мучили нас тогда больше всего.

Однако мы не сидели сложа руки, горюя и мучась в отчаянии. Когда нет трудностей на пути революционера, то дело его и нельзя называть революцией. Именно в такой трудный момент революционер призван собраться с духом и настойчиво преодолевать испытания с несгибаемой волей.

И в 1931 году мы упорно продолжали в Цзяньдао работу по ликвидации последствий восстания 30 мая. Именно эти последствия были первым препятствием на пути претворения в жизнь курса Калуньского совещания. Без их скорейшего устранения без восстановления революционных рядов нельзя было вывести революцию из кризиса и добиться ее дальнейшего развития.

Отправляясь в Восточную Маньчжурию после совещания в Уцзяцзы, я поставил перед собой и товарищами две задачи.

Первая задача — проанализировать последствия восстания 30 мая. Хотя мы сами не планировали и не возглавляли это восстание, но мы считали необходимым научно и точно проанализировать и подытожить его в различных плоскостях.

Восстание терпело одно поражение за другим, но в Восточной Маньчжурии все еще оставались фанатические сторонники террора и приверженцы линии Ли Лисаня, которые побудили массы к безрассудной насильственной борьбе.

Линия Ли Лисаня «за победу прежде всего в одной или нескольких провинциях!» была догматическим применением ленинского положения о возможности победы социалистической революции в одной отдельно взятой стране. Такая установка играла роль сильного катализатора, толкавшего массы на восстание.

Эта линия была выдвинута человеком, взявшим в свои руки реальную власть в китайской партии, и была навязана по организационному каналу. Так что люди следовали этой линии долгое время, до тех пор, пока Ли Лисань не был снят с партийной должности и не была осуждена его установка как левацко-авантюристическая. Несмотря на горькую неудачу и провал, они так и не смогли очнуться от слащавой химеры, которую строил Ли Лисань.

Анализ последствий восстания 30 мая мог бы помочь людям пробудиться от этой химеры. Мы решили посредством подведения итогов этого восстания бить в набат, поднимая людей на бооьбу с карьеризмом, честолюбием и мелкобуржуазным ячеством фракционеров-низкопоклонников.

Я думал, что вместе с тем подведение итогов восстания станет своего рода историческим поворотным моментом, позволяющим революционерам Маньчжурии освоить научно обоснованную тактику и стратегию, а также верный метод руководства массами.

Вторая задача — наметить верную организационную линию, дающую возможность объединить широкие массы в единую политическую силу и ознакомить коммунистов нового поколения с этой линией.

У коммунистов Цзяньдао не было правильной организационной линии, которая могла бы служить им руководством в их деятельности, направленной на то, чтобы восстановить и упорядочить разрушенные организации, расширить и укрепить их.

Фракционеры-низкопоклонники, действовавшие в Восточной Маньчжурии, допустили серьезную левацкую ошибку и в работе по организации масс. Они принимали в свою организацию только крестьянскую бедноту, батраков и рабочих, выкрикивая «теорию классовой революции». Они считали все остальные слои населения объектами, не имеющими никаких отношений с революцией. Поэтому люди, не состоявшие в организации, с негодованием процедили: «Вот что такое коммунизм! Шушукается лишь жалкая кучка подонков, а всех остальных отстраняет. Это и есть коммунизм».

Чтобы ликвидировать такую тенденцию замкнутой касты и сплотить воедино различные слои патриотических сил, нужно было преодолеть низкопоклоннические и догматические уклоны, носители которых цеплялись только за положения классиков и опыт другой страны, наметить правильную организационную линию, направленную на объединение всех патриотических сил, и как можно скорее, проводить ее в жизнь.

Я спешил в Восточную Маньчжурию, определив эти задачи в качестве цели первого этапа своей работы в Цзяньдао. После руководства работой массовых организаций в Гуюйшу я вместе с Рю Бон Хва и Чвэ Дык Еном отправились в сторону Чанчуня. Тут я совершенно неожиданно был арестован реакционной военщиной по доносу провокатора. В то время военщина зорко следила за нашей деятельностью. Она тоже имела не менее острое, чем у японской полиции, обоняние. Она пронюхала даже то, что мы направляемся в Восточную Маньчжурию для подготовки к вооруженной борьбе.

Военщина, узнав, что Гуюйшу является важной базой деятельности корейских коммунистов в центральной части Маньчжурии, заслала в это село надзирателя через уездную управу Итун и неотступно следила за каждым нашим движением.

В Гуюйшу был китайский помещик Ли Чулю, который тайно разведывал нашу деятельность, поддерживая связь с направленным сюда уездной управой надзирателем. Не кто иной, как этот самый Ли донес надзирателю, что мы направились из Гуюйшу в сторону Чанчуня. Мы были арестованы в Дананьтуне членами охранного отряда, в пожарном порядке прибежавшими по донесению надзирателя. Меня допрашивали несколько дней в камере уездной управы и перевезли в Чанчунь, где я просидел около 20 дней за решеткой. Так попал я в тюрьму в третий раз в своей жизни.

Тогда в Чанчуне находились директор Юйвэньской средней школы Гирина Ли Гуанхань и преподаватель Хэ. Узнав, что я арестован, они пришли к администрации военщины и заявили ей решительный протест.

— Ким Сон Чжу был освобожден из Гиринской тюрьмы за отсутствием состава преступления. Почему арестовали его снова? Мы ручаемся за Ким Сон Чжу, — заявили они.

К счастью, я был выпущен на волю благодаря их усилиям.

Думаю, что оба мои учителя-благодетеля без колебания спасли меня от опасного положения потому, что они понимали коммунизм и сочувствовали ему.

Образ учителей оставил во мне глубокое, неизгладимое впечатление. Они неизменно сочувствовали мне и защищали меня искренно и всегда относились к нашему делу с пониманием.

Прибыв в Восточную Маньчжурию, мы первым делом организовали в Дуньхуа семинары для бойцов КРА и актива революционных организаций.

На семинарах разъясняли слушателям задачи по активному ускорению подготовки к вооруженной борьбе, пути их осуществления, принципиальные вопросы обеспечения единого руководства низовыми парторганизациями, а также проблемы организационного объединения распыленных революционных масс. Эти семинары можно было бы назвать предварительным мероприятием для зимнего совещания в Минюегоу, проходившего в декабре того же года.

После этого мы руководили работой революционных организаций районов Аньту, Яньцзи, Хэлуна, Ванцина, Чонсона и Онсона.

На основе глубокого изучения положения дел в Цзяньдао и в районе шести уездных городков, расположенном в бассейне реки Туман, мы в середине мая 1931 года открыли в Вэншэнлацзы, в доме Ли Чхон Сана совещание партийных и комсомольских руководящих кадров. В истории оно называется также и «весенним совещанием в Минюегоу».

Вэншэнлацзы означает скалу, издающую звон глиняной посуды. До оккупации Маньчжурии Японией Минюегоу называли Вэншэнлацзы. Захватив Маньчжурию, японцы построили в Вэншэнлазцы железнодорожную станцию и переименовали эту местность в Минюегоу, и впоследствии местные жители тоже стали так называть.

В настоящее время Минюегоу является уездным центром Аньту, но в ту пору, когда мы проводили там совещание, эта местность принадлежала к уезду Яньцзи.

В «весеннем совещании в Минюегоу» участвовали несколько десятков партийных и комсомольских руководящих работников, бойцов КРА и ее подпольщиков. Думаю, что на совещании присутствовали почти все известные революционеры из плеяды молодых коммунистов в Цзяньдао, включая Пэк Чхан Хона.

Моя речь на совещании, впоследствии опубликованная, — «Отвергнем левацко-авантюристическую линию и претворим в жизнь революционно-организационный курс». В этой речи были затронуты две задачи, которые я обдумывал, направляясь в Восточную Маньчжурию.

На совещании мы, как уже было запланировано, глубоко проанализировали сущность восстания 30 мая, подытожили его уроки и наметили революционноорганизационный курс, направленный на то, чтобы крепко объединить трудящиеся массы и тесно сплотить вокруг них различные слои антияпонских сил и тем самым объединить всю нацию в единую политическую силу.

На совещании были обсуждены задачи по осуществлению этого организационного курса, а именно: вопрос о надежном выпестовании руководящего ядра и повышении его самостоятельной роли, проблема восстановления и упорядочения разрушенных массовых организаций и вовлечения в них широких слоев населения, вопрос о закалке масс в практической борьбе, проблема укрепления совместной борьбы, дружбы и солидарности корейского и китайского народов. Вместе с тем на совещании были определены тактические принципы: постепенно перейти с маломасштабной борьбы к крупномасштабной, от экономической борьбы к политической и искусно сочетать легальную форму борьбы с нелегальной. Была особо подчеркнута необходимость последовательной ликвидации левацко-авантюристической тенденции.

Одним словом, «весеннее совещание в Минюегоу», проходившее в мае 1931 года, можно назвать собранием, имевшим своей целью завоевание масс. При завоевании масс самым большим препятствием была именно левацко-авантюристическая линия. Поэтому мы смело били по этой линии.

Когда мы били по левизне и выдвинули широкую организационную линию, участники совещания поддерживали ее целиком и полностью.

На совещании выступили многие люди, и все их речи были революционными. Ораторы, как один, призывали вести надлежащую подготовку и вовремя вступить в решительный бой с японскими захватчиками, говоря, что они вторгнутся в Маньчжурию не нынче завтра. В совещании участвовали многие опытные революционеры, и на нем говорилось многое, что было полезно и достойно учитывать. Я многому научился через это совещание.

После совещания подпольщики отправились один за другим во все районы Цзяньдао и в Корею.

Находясь некоторое время в Минюегоу, я руководил работой местных партийных и массовых организаций, потом отправился в Аньту. Я планировал, сделав Аньту опорным пунктом своей деятельности, в течение определенного времени находиться здесь, чтобы развивать революционную работу в Цзяньдао и в Корее.

Аньту расположено в горном районе, далеком от железной дороги, автомагистрали и городов, и окружено крутыми горами и дремучими лесами, так что сюда протянулись не так глубоко щупальца японских империалистов. Поэтому здесь было удобно установить связи с организациями Яньцзи, Хэлуна, Ванцина, Хуньчуня, Фусуна, Дуньхуа и Хуадяня, а также района шести уездных городков и других местностей в Корее. Было очень благоприятно также для создания и обучения партизанского отряда и ускоренного проведения работы по организационно-партийному строительству. Состав населения тоже был благонадежным.

Более того, тут невдалеке высится священная гора Пэкту, и мы нашли глубокое душевное утешение и вдохновение в ее благородном, торжественном облике. Ведь мы ни на минуту не забывали свою Родину. В ясную погоду виднелась вдали в юго-западном крае небес серебристо-белесая горная цепь Пэкту. Глядя на эту чудесную картину вдали, мы горели страстным стремлением скорее взять оружие в руки и освободить Родину. Хотя мы и будем начинать вооруженную борьбу не в своей стране, а на чужбине, но нашей общей мечтой было произвести винтовочный выстрел антияпонской войны в месте, откуда виднеется гора Пэкту.

Уже в апреле, после семинаров в Дуньхуа, я был в Аньту ируководил там работой массовых организаций.

Тогда мать болела тяжелой затяжной болезнью. В ту пору медицинская техника отставала и было невозможно установить диагноз. Она принимала лекарственный отвар, говоря, что, кажется, что-то твердое сжимает ей желудок.

Она совсем не внимала своему тяжкому недугу, а беспокоилась о том, что я скитаюсь по чужбине без гроша в кармане, вкладывала всю свою душу в работу Общества женщин.

Когда я вновь через два месяца смог навестить мать, меня не покидало беспокойство о ней. Однако, когда я прибыл в Аньту, лицо матери было очень светлое, вопреки моему предположению, и я успокоился. Она постоянно наставляла меня целиком отдаваться делу спасения Родины, не беспокоясь о семье. Но когда я появился, она так обрадовалась и всячески старалась скрывать болезненный вид своего лица.

Услыхав о моем приезде, выбежала в одних носках бабушка, приехавшая из Мангендэ, и тепло меня обняла. Она приехала в Маньчжурию в том году, когда умер мой отец, и, еще не возвращаясь в родной край, жила вместе с моей матерью в Фусуне. Семья жила бедно — утром питалась кашей, вечером — жидкой похлебкой. Когда семья переселилась из Фусуна в Аньту, бабушка пришла сюда вместе с моей матерью. Здесь она устроилась в родном доме матери девочки Ен Сир, находившемся в Синлунцуне, и проживала то в доме свата, то в нашем доме поочередно.

Ен Сир — единственная дочка моего дяди Хен Гвона.

После заточения дяди Хен Гвона в тюрьму его жена (Чхэ Ен Ок) впала в тяжкое уныние. Недавно она вышла замуж и родила первого ребенка, а тут, к несчастью, забрали в тюрьму ее мужа. Тут ее нервы и сдали совсем.

Когда дядя Хен Гвон был приговорен к 15-летнему заключению и находился в тюрьме, я написал его жене письмо, в котором советовал ей выйти замуж вторично, отдав ребенка на попечение кому-то другому. Она не последовала моему совету.

«Твоя мать не вышла замуж вторично, хотя муж и умер, и растила троих детей, испытывая всякие мытарства. А как же мне снова выйти замуж, когда муж пока еще живой? Если я выйду замуж вторично, как же огорчится отец Ен Сир в тюрьме, узнав об этом! Смогу ли я спать и принимать пищу со спокойной душой, когда начну новую жизнь, отдав Ен Сир на попечение кому-то другому и выйдя замуж за другого мужчину?», — так сказала она и потребовала от меня больше не говорить ей таких вещей. Она была доброй, вежливой и волевой женщиной.

После переселения в Аньту мать послала жену дяди, которая жила вместе с ней, в ее родной дом в Синлунцунь, говоря, что ей надо переменить настроение. И бабушке пришлось пожить в доме матери Ен Сир, окружая заботой младшую невестку. Но она, беспокоясь о больной старшей невестке, часто приходила в наш дом, варила ей лекарственный отвар и занималась кухонными делами. Тогда бабушка очень переживала все это безмолвно, ухаживая за обеими больными невестками.

Думаю, что бабушка не смогла скоро вернуться в родной свой край и провела несколько лет на чужбине потому, что она как свекровь с сердечной любовью жалела двух своих невесток, оказавшихся в состоянии такого трудного одиночества.

В тот вечер, когда я прибыл в Аньту, бабушка уложилась спать рядышком со мной. Когда я проснулся глубокой ночью, моя голова оказалась на ее руке. Видимо, она незаметно отодвинула в сторону подушку, когда я заснул, и обняла мою голову. И я не осмелился переложить голову на подушку, чувствуя всю душевную теплоту ее ко мне, да ведь сама-то она в ту ночь и глаз не сомкнула. Только тихо спросила:

— Не забыл ты о родине-то?

— Как мне забыть родину, бабуся! Я никогда не забывал о Мангендэ. И очень тоскую по родственникам в родном краю.

Собственно, я пришла в Маньчжурию за семьей. Думала взять к себе твою мать и младших братьев, хотя тебя уж взять не смогу. Но твоя мама никак не хочет слушать меня. Она говорит: «Ведь мы покинули родину, поклявшись не переправляться снова через реку Амнок без возрождения страны. Хотя и умер отец Сон Чжу, но как же нам так легко изменять свою решимость?!» У нее такая твердая воля, что даже ни разу не оглянулась назад, когда покидала Фусун. Поэтому я больше не смела уговаривать ее вернуться на родину. Если вам нужно жить здесь, чтобы ускорить достижение независимости Кореи, я не буду тащить вас и вернусь в Мангендэ одна. А когда захочется тебе повидать бабушку и дедушку в родном краю, напиши хоть иногда письмецо. Тогда мы будем думать, что вы рядом с нами. Ведь не могу же я часто ездить сюда…

А я так и не сумел удовлетворить эту последнюю просьбу бабушки. Писем не писал, думая, что весть обо мне передадут газеты Родины, которые часто сообщали о моем имени и боевых успехах антияпонского партизанского отряда.

— Чтобы ты мог работать больше, не должна болеть твоя мать. Но болезнь ее становится все серьезней. Да и сама она работает вон как усердно. Просто беда, — со вздохом проговорила бабушка.

Слова бабушки вызвали у меня беспокойство о матери, и я больше не смог заснуть. Я думал о многом как старший сын в семье, призванный взвалить на свои плечи домашнее хозяйство как самый старший внук рода в Мангендэ.

В те времена среди молодежи, участвовавшей в революции вместе с нами, господствовали взгляды, что настоящий мужчина, вставший на путь борьбы, должен забыть о семье. Было общим мнением молодых революционеров то, что человек думающий о семье, не может, мол, справиться с большим делом.

Я же давно критиковал подобную тенденцию и говорил, что кто не любит свою семью, тот не может по-настоящему любить Родину и вести революцию.

Впрочем, как же я сам-то любил свою семью и заботился о ней? Высшая любовь к семье выражается в посвящении всего себя делу революции — таков был мой тогдашний взгляд на сыновнюю почтительность. Я никогда не думал о чистой семейной почтительности в отрыве от революции. Ибо судьба семьи и судьба Родины неразрывно связаны друг с другом. Общеизвестная истина, что и в семье может быть спокойно только тогда, когда спокойно в стране. Трагедия страны неизбежно постигнет составляющие ее миллионы семей. Следовательно, надо защищать страну, чтобы охранять благополучие и счастье семьи, а для защиты страны каждый человек обязан со всей ответственностью исполнять свой гражданский долг.

Однако нельзя предавать забвению свою семью, ссылаясь на революцию. Именно любовь к семье служит своего рода движущей силой, вдохновляющей революционера на борьбу. Когда у революционера остыла любовь к семье, у него остынет и воля к борьбе.

Я теоретически знал такое соотношение между семьей и революцией, но пока еще не имел ясного понятия, какова должна быть любовь революционера к семье, любовь человека, отдавшего себя делу революции…

Проснулся утром, оглядываюсь вокруг, — да, дел тут, требующих мужских рук, немало. И нет запаса дров. Тут я решил, пользуясь случаем, хотя урывками, влезть в домашние дела, помогая матери. В тот день я все другие дела отодвинул на задний план и пошел вместе с Чхоль Чжу на гору за дровами.

Мать направилась было к колодцу за водой, да догадавшись, куда мы, пошла за нами, взяв с собой серп и круг, на котором носят тяжести на голове. Мы уговаривали ее идти домой, но это было тщетно.

— Я хочу идти вместе с вами не для того, чтобы вам помочь. Мне хочется поговорить с тобою в горах. Ведь вчера бабушка разговаривала с тобою всю ночь.

И мама светло улыбнулась.

Только теперь я понял ее душу. Дома-то всегда только бабушка «монополизировала» меня в разговорах, а когда она отпускала меня, приставали ко мне с разговором младшие братья.

Пока мы заготавливали дрова, мама стояла рядом и разговаривала со мной.

— Сон Чжу, ты знаешь человека по имени Чвэ Дон Хва?

— Знаю, как не знать. Он же деятель коммунистического движения. А что?

— Он зашел к нам недавно и спросил, когда ты приедешь в Аньту. И попросил сообщить ему, когда ты будешь дома. Он сказал, что хочет с тобой поспорить.

— Да? А он не сказал, зачем и о чем ему спорить со мной?

— Он говорил, что ему не по душе, что ты, обходя многие места, пропагандируешь: восстание 30 мая было неправильным.

Он молвил, что ему не понятно, почему такой толковый человек как Сон Чжу, так осуждает это восстание, которое одобрили и поддерживали вышестоящие, и качал головой. Может быть, ты действуешь, вопреки воле и ожиданиям людей?

— Можно считать и так. Кажется, есть люди, которым не нравится мое мнение. А как ты думаешь, мама?

— Я же не знаю мирских-то дел. Только думала, какая беда, что убивают и арестовывают многих. Кто же будет вести революцию, когда перемрут все активисты?

Мне очень понравилась эта простая и в то же время такая четкая и лаконичная трактовка матери. Взгляды народа были всегда справедливы. Следовательно, не может быть такого общественного явления, которое не поддалось бы пониманию народа.

— Верно твое рассуждение, мама. Ты расцениваешь вопрос более правильно и точно, чем этот Чвэ Дон Хва. И теперь революция несет потери от этого восстания. Вот я на этот раз и приехал в Аньту, чтобы устранить эти последствия.

— Значит, тебе опять придется бегать туда и сюда, как прошлой весною. Не беспокойся о жизни семьи вот так, как сегодня. Целиком отдавайся своему делу.

Так вот о чем она хотела сказать мне. Наверное, в тот день она напомнила мне и слова Чвэ Дон Хва с тем, чтобы сказать об этом.

С тех пор я вкладывал всю душу в укрепление организаций, как того желала моя мать.

Аньту тоже понес большой ущерб от восстания 30 мая. Кроме того, здесь не удовлетворительно шла работа по объединению масс в организацию. Для воспитания жителей Аньту в революционном духе было необходимо прежде всего укреплять в этой местности партийную организацию, расширять ее ряды и установить четкую систему партийно-организационного руководства.

В середине июня 1931 года мы организовали Саошахэский участковый партком уезда Аньту из активистов, включая Ким Чжон Рёна и Ким Иль Рёна, и дали комитету задание — направить подпольщиков в Эрдаобайхэ, Саньдаобайхэ, Сыдаобайхэ, Дадяньцзы, Фуэрхэ, Чэчанцзы и создать там низовые партийные организации.

После создания участкового парткома мы расширяли комсомольские организации в районах Люшухэ, Сяошахэ, Дашахэ, Аньту и основали там такие антияпонские организации, как Крестьянская ассоциация, Антиимпериалистический союз, Революционное общество взаимной выручки и Детская экспедиция.

Итак, летом того же года в районе Аньту завершилась основная работа по объединению масс в организации. Не было ни одного села, не охваченного сетью организаций.

В деле воспитания жителей Аньту в революционном духе самым большим препятствием являлся раскол революционных рядов на части.

Река разделила Аньту на два поселка — Мулнам и Мулбук. В этих поселках действовали отдельные молодежные организации. Молодежной организацией Мулбука ведали потомки представителей Чоньибу, а молодежным обществом Мулнама управляли Сим Рён Чжун и другие лица Чамибу. Эти две организации враждовали и выступали друг против друга. Вдобавок туда протянула свою линию также молодежная организация фракции Эмэльпха, руководимой Чвэ Дон Хва, и была очень сложна обстановка внутри молодежного движения.

В таких условиях мы не ограничивались лишь простым восстановлением молодежных организаций, а воспитывали молодежь и вели ее по пути объединения в одну организацию. Мы без малейшего примирения критиковали и остерегались всякой попытки расколоть молодежное движение. Поэтому даже такой заядлый фракционер, как Чвэ Дон Хва, был вынужден серьезно относиться к нашему мнению, что нужно создать в районе Аньту единую молодежную организацию.

В процессе воспитания жителей Аньту в революционном духе наблюдались также гнусные обструкционистские происки враждебных элементов.

В Калуне и Уцзяцзы сельские старосты находились под нашим влиянием. А в Синлунцуне сельский староста примкнул к злостному китайскому помещику Му Ханьчжану и служил ему шпиком. Этот тип тайно расследовал настроения сельчан и движение массовых организаций и часто ходил в город. И однажды мы открыли осуждающий этого старосту митинг с участием жителей Синлунцуня, всех от мала до велика, и выгнали его из села.

Спустя несколько дней Му Ханьчжан пришел ко мне и выдвинул свое предложение.

— Я давно знаю, что вы, господин Ким, коммунист. Я обычно живу в Старом Аньту, а здесь находится только мой охранный отряд. Я опасаюсь, как бы эти несмышленые ребята не причинили вам вреда, узнав ваше подлинное лицо. Тогда я стану врагом всех коммунистов. Впрочем, неудобно и продолжать жить так, как сейчас. Когда японцы узнают это, они сперва отрубят мне голову. Давайте сделаем так, чтобы было удобно обеим сторонам. Вы, господин Ким, уйдите, пожалуйста, отсюда навсегда. Могу я дать вам дорожных расходов сколько угодно, если они вам нужны.

Выслушав его до конца, я ему сказал:

— Вам беспокоиться нечего. Я верю, что у вас сохраняется овесть китайца, хоть вы и помещик, и вы ненавидите японских империалистов, пытающихся поглотить Китай. Думаю, нет основания, чтобы вы выступили против нас и причинили нам вред. Я не думаю по-иному как о вас, так и о молодых китайцах — членах вашего охранного отряда. Я бы не сказал так откровенно, если бы вы были человек узколобый. Вам не мешало бы прежде всего обратить внимание на то, чтобы люди не называли вас «псом» японцев. А обо мне беспокоиться нечего.

Выслушав мои слова, Му Ханьчжан не продолжал разговор и покинул Синлунцунь.

После этого он и его охранный отряд придерживались в основном нейтральной позиции и относились к нам серьезно. А вновь назначенный сельский староста тоже, оглядываясь на нас, осторожно выполнял лишь соответствующие административные задания.

Если бы мы в Аньту не осуществили вовремя курс на объединение масс в организации, то в тревожном районе Цзяньдао, где свирепствовал белый террор, мы не успели бы заставить капитулировать такого крупного помещика, как Му Ханьчжан, не смогли бы нейтрализовать его, превратив в номинальное существо.

Поистине неисчерпаемы силы организованных масс и нет для них ничего неосуществимого.

Революционные организации деревни Синлунцуня и прилегающих к ней местностей энергично расширяли свои ряды и силы.

 

2. Событие 18 сентября

Как только революционные организации Аньту вступили в нормальную колею своей жизни, я с целью расширения этих успехов направлялся летом и ранней осенью 1931 года в местные организации Хэлуна, Яньцзи, Ванцина и их окрестностей, вел там работу по объединению масс, распыленных после восстания 30 мая.

Сделав Дуньхуа опорным пунктом своей деятельности и установив связь с Аньту, Лунцзином, Хэлуном, Люшухэ, Дадяньцзы, Минюегоу и другими местностями, я развернул работу во всю ширь. А тут вспыхнуло событие 18 сентября. Тогда я проводил работу с комсомольскими активистами в селе близ Дуньхуа.

Ранним утром 19 сентября Чэнь Ханьчжан прибежал в село, где я остановился, и сообщил, что Квантунская армия атаковала Мукден.

— Война! Японцы наконец развязали войну! — воскликнул он, задыхаясь, будто несет великую тяжесть на плечах, и бессильно плюхнулся на завалинку.

Этот крик «Война!» вырвался из груди Чэнь Ханьчжана слишком трагично, как крик о самой страшной в жизни беде.

Это событие предвиделось уже давно, и возникло оно примерно в предположенное нами время. Но все-таки я испытал от этой вести такое потрясение, будто у меня оборвалось сердце. Я предчувствовал, что обрушится беда на корейскую нацию и сотни миллионов китайцев и произойдут крупные перемены также и в моей судьбе.

Позже по разным каналам нам стали известны подробности этого события.

Ночью 18 сентября 1931 года была взорвана железная дорога в Лютяогоу западнее Бэйдаина в Шэньяне, принадлежавшая японской Компании маньчжурской железной дороги. Под абсурдным предлогом, что, мол, войска Чжан Сюэляна взорвали железную дорогу и напали на японский гарнизон, империалисты Японии предприняли внезапную атаку и заняли одним махом Бэйдаин, а утром 19-го числа захватили даже мукденский аэродром. Вслед за Шэньяном были заняты один за другим такие крупные города Северо-Востока Китая, как Аньдун, Инкоу, Чанчунь, Фэнчэн, Гирин и Дуньхуа, Квантунской армией и дислоцированными в Корее войсками, которые переправились через реку Амнок. Не прошло и пяти дней, как японские агрессивные войска оккупировали почти все обширные районы провинций Ляонин и Гирин и ринулись в направлении Цзиньчжоу, расширяя дальше зону боевых действий. Это была молниеносная скорость в буквальном смысле этого слова.

Японские империалисты, выдавая черное за белое, переложили на китайскую сторону ответственность за это событие, но люди мира не верили распространяемым ими слухам. Они слишком хорошо знали природу японских самураев, набивших руку на хитрых интригах. Как признали позже сами те, кто состряпал событие, спецслужба Квантунской армии была зачинщиком, который взорвал железную дорогу, принадлежавшую Компании маньчжурской железной дороги, и зажег фитиль события 18 сентября. Поэтому тогда мы опубликовали в печати статьи и разоблачали, что инцидент в Лютяогоу является заговором и гнусной интригой японских империалистов, намеревающихся поглотить Маньчжурию.

Утром 18 сентября 1931 года, когда Квантунская армия вступила в состояние выжидания накануне Маньчжурского события, один из организаторов инцидента полковник Тохихара Гендзи (начальник шэньянской спецслужбы) вдруг появился в Сеуле. Он пошел к Канде Масатанэ, высшему штабному офицеру командования японских войск в Корее, и сказал, что посетил его, чтобы избавиться от назойливых журналистов. Так он объяснил цель своего визита окольным путем. То есть он заранее укрылся в Корею потому, что множество журналистов будет мучить его надоедными вопросами, когда вспыхнет Маньчжурское событие.

Как известно, в один и тот же час генерал армии Ватанабэ Дзётаро, начальник главного штаба военно-воздушных сил Японии, посетил Сеул и вместе с генералом армии Хаяси Сэндзюро, командующим японскими войсками в Корее, проводил свой отдых, устроив банкет в великолепном ресторане «Пэгунчжан». Следовало бы сказать, что это было слишком спокойное и беспечное времяпрепровождение для тех, кто подготовил такой сногсшибательный инцидент, как Маньчжурское событие.

Читаешь исторические записи об этом, невольно вспоминаешь то, что Трумэн отдыхал на даче, когда возникла корейская война. Мы можем найти общность в событии 18 сентября и корейской войне, в этих отличных друг от друга войнах, не только в том, что та и другая кампании начались внезапно без объявления. В облике организаторов этих двух инцидентов можно найти также общие характерные черты — коварность и циничность, агрессивность и поработительскую сущность, свойственные империалистам, которые стремятся установить господство над другими странами.

Иные люди называют историю нагромождением неповторимых событий. Мы вместе с тем не можем совсем игнорировать сходство и общую тенденцию, существующие между отдельными событиями.

Нам было совершенно ясно, что Япония спровоцирует такой инцидент, как событие 18 сентября, и поглотит Маньчжурию. Когда японские империалисты сфабриковали дело гибели Чжан Цзолина от взрыва, мы предчувствовали это. Когда случился Ваньбаошаньский инцидент и возникло грозное противоборство между корейским и китайским народами, предчувствовали и это. Когда была инсценирована «пропажа» капитана Накамура, который, будучи офицером, принадлежащим к штабу Квантунской армии, занимался шпионской деятельностью под вывеской «агронома», мы предчувствовали также и это.

В частности, я получил сильный толчок от Ваньбаошаньского инцидента.

Ваньбаошань — небольшое село, расположенное примерно в 28–32 километрах к северо-западу от Чанчуня. Ваньбаошаньским инцидентом был конфликт, происшедший между корейскими переселенцами и китайскими коренными жителями этого села из-за оросительного канала. Для превращения полей в заливные рисовые корейские переселенцы рыли канал, чтобы провести сюда воды реки Итунхэ. А этот канал ущемлял поля китайских коренных жителей. Вдобавок река могла бы выйти из берегов в сезон затяжных дождей, если ее запрудить. Поэтому коренные жители выступили против этого строительства.

Тут японцы подбили корейских крестьян форсировать строительство, в результате чего расширился конфликт. Дело дошло до того, что конфликт распространялся даже на Корею и повлек за собой человеческие жертвы и разрушение имущества. Был искусно использован для разжигания национальной розни локальный конфликт, который мог бы нередко возникать в деревне.

Если бы японцы не сеяли раздоров или был бы среди корейских и китайских крестьян передовой человек, способный рассуждать разумно, то конфликт ограничился бы простой ссорой и не перерос бы в драку, сопровождавшуюся погромом. Вследствие этого инцидента возникли еще большее недоразумение, недоверие и вражда между корейским и китайским народами.

Тогда я думал и думал всю ночь напролет: «Зачем затевать кровавую драку народам двух стран, страдающим почти одинаково по вине японских империалистов? Какое это безобразие, что они с таким отчаянием ведут жестокое „междоусобие“ из-за ничтожной канавы в час, когда нации обеих стран должны встать на совместную борьбу рука об руку под большим девизом — антияпонская война! Почему, по чьей вине произошел такой несчастный случай? Кому это на руку и кому оно вредно?»

И вдруг пришла мне в голову мысль, что этот инцидент является состряпанным заранее фарсом, прелюдией к наступающему поразительному событию. Прежде всего было подозрительно, что чиновники японского консульства в Чанчуне вмешивались в случайный конфликт крестьян и выступали в «защиту» интересов корейцев. В самом деле смехотворной политической карикатурой стало перед лицом мира то, что японцы, которые отняли в Корее сельскохозяйственные угодья посредством грабительского «закона о земельном кадастре» и проводили губительную аграрную политику, вдруг превратились в покровителей наших крестьян и «защищали» их интересы. Вызвал подозрение и тот факт, что Чанчуньский филиал редакции газеты «Кенсон ильбо» поспешно сообщил в свою редакцию о конфликте в Ваньбаошане, а внутри страны торопились с печатанием и распространением экстренного номера.

Зачем все это? Может быть, хитрые и коварные стратеги империалистической Японии плели потрясающий заговор, ловко пользуясь незначительным местным конфликтом в целях разжигания розни между народами двух стран — Кореи и Китая, и добились своего? Если это так, то зачем им нужен был этот заговор?..

Когда мы приводили в порядок революционные организации в глухой местности Аньту, японские империалисты, несомненно, спешили подготовить что-то.

Довела китайско-японские отношения до грани войны «пропажа» капитана Накамура, происшедшая летом того же года, когда не утихли еще отзвуки Ваньбаошаньского инцидента. Одновременно с этим инцидентом что ни день возникали в самой Японии необыкновенные происшествия. Молодые офицеры Токио, собравшись в синдоистском храме «Яскуни», совершили жертвоприношение духу умершего капитана Накамура и нарисовали собственной кровью государственный флаг с изображением восходящего солнца, повесили этот флаг над храмом и раздували военный психоз среди населения. А органы всех мастей и разновидностей, причастные к Маньчжурии, устраивали сов местный митинг всех групп, посвященный маньчжурско-монгольскому вопросу, и поднимали шумиху, крича во все горло, что маньчжурско-монгольский вопрос можно решить только с применением силы.

Тогда я рассуждал, что агрессия японского империализма против Маньчжурии является вопросом времени. Было немало оснований сделать такой вывод.

После захвата Кореи поглотить Маньчжурию и Монголию, а потом захватить весь Китай и дальше установить господство над всей Азией — это была основная государственная политика Японии. Так было определено и в «докладе Танаки императору». Согласно этой государственной политике беспрепятственно двигалась военная машина милитаристской Японии, ослепленной претензией стать властелином Восточной Азии.

Под предлогом «пропажи» капитана Накамура японские империалисты сосредоточили силы Квантунской армии в Шэньяне и готовились к наступлению.

В то время Чэнь Ханьчжан был охвачен крайней тревогой.

— Японская армия нападет сейчас же, поглотит Маньчжурию, а у нас одни только голые руки. Как нам быть? — спросил он отчаянно.

Он возлагал известную надежду на гоминьдановскую военщину Чжан Сюэляна.

— Пусть до сих пор она проявляла нерешительность, но когда государственная власть подвергнется посягательству, будет вынуждена сопротивляться, хотя бы из-за своей репутации перед китайской нацией и под давлением сотен миллионов китайских граждан, — сказал он.

Я ему ответил, что это бредовая мечта — надеяться, что гоминьдановская военщина будет сопротивляться.

— Вспомните те дни, когда возник инцидент гибели Чжан Цзолина от взрыва. Было ясно, что это дело рук Квантунской армии, и были улики. Но тем не менее тогда военщина Северо-Восточного Китая не уточнила факт и ни единым словом не привлекла Квантунскую армию к ответственности. Даже в зал с гробом покойного принимала японцев, явившихся выразить соболезнование. Нельзя расценивать это просто как проявление серьезности, слабости и нерешительности. Гоминьдан лезет из кожи вон в попытках уничтожить компартию и карать Рабоче-крестьянскую красную армию, он перебрасывает сотни тысяч войск на Центральный советский участок Цзянси. Гоминьдан намерен разгромить компартию и Рабоче-крестьянскую красную армию, даже выделив часть территории страны японским империалистам. Ликвидировать коммунистические силы, прежде чем бить внешних врагов, и усмирить первым делом политическую ситуацию внутри страны, — вот что такое линия Гоминьдана. Слепо следует этой порочной линии Чжан Сюэлян, который окончательно склонился на сторону Гоминьдана после гибели своего отца от взрыва. Следовательно, не будет сопротивления, и напрасно надеяться на него, — объяснил я.

Чэнь Ханьчжан серьезно прислушивался к моим словам, но не выразил согласия.

Он сказал, что пусть военщина Чжан Сюэляна следует линии Гоминьдана, но вряд ли он не будет сопротивляться агрессорам даже сейчас, когда эта военщина полностью потеряет Северо-Восток — свою военно-политическую и экономическую базу. И он не отказался от надежды на военщину.

В такой-то вот момент разразилось событие 18 сентября и армия Чжан Сюэляна, насчитывающая сотни тысяч солдат, отдала Шэньян без всякого сопротивления. И не случайно Чэнь Ханьчжан прибежал ко мне с мертвенно-бледным лицом, сжав кулак.

— Товарищ Сон Чжу, я был наивным фантазером, несмышленышем, — произнес он, дрожа всем телом.

Каким я был наивным! Думал, что будет защищать Северо-восток такой человек, как Чжан Сюэлян. Он трус и генерал разбитой армии, предавший доверие китайской нации и отказавшийся от антияпонской войны. Когда я был в Шэньяне, весь город был занят войсками военщины, весь был наполнен ими. На всех улицах кишмя кишели солдаты с винтовками нового образца на плечах. И вот эта большая армия отступила, не выстрелив ни одного патрона. Какой позор! Как это понимать? — продолжал он, взволнованный, пеняя на себя.

Утром того дня Чэнь Ханьчжан, всегда спокойный и рассудительный во всяком деле, не мог унять волнение и кричал хриплым голосом.

Впоследствии Чжан Сюэлян выступил за антияпонскую войну и внес свой вклад в сотрудничество Гоминьдана и компартии, но была недоброй его репутация во время Маньчжурского события.

Я пригласил Чэнь Ханьчжана в комнату и уговаривал его тихим голосом:

— Успокойтесь, товарищ Чэнь. Ведь мы же и сами предвидели, что японская армия вторгнется в Маньчжурию. Стало быть, незачем так шуметь. Теперь нам следует хладнокровно следить за развитием событий и вести соответствующую подготовку.

— Конечно, надо так делать. Но меня взяла такая обида и досада. Кажется, я возлагал слишком большую надежду на этого Чжан Сюэляна. Всю ночь не мог глаз сомкнуть. Промучился всю ночь без сна и вот прямо прибежал сюда. Товарищ Сон Чжу, вы знаете, сколько солдат насчитывает Северо-Восточная армия, которой командует Чжан Сюэлян? Ни много ни мало три ста тысяч. Триста тысяч! Это же не малое число. А эти триста тысяч отдали Шэньян за одну ночь, не выстрелив ни одного патрона… Неужели так труслива и беспомощна наша китайская нация?! Неужели погибла родина Конфуция, Чжугэ Ляна, Ду Пу и Сунь Ятсена?! — горько сетовал Чэнь Ханьчжан, бия себя в грудь. По его щекам струились горькие слезы.

Было естественно, что он так обиделся и горевал, думая о трагической участи, которая постигла его нацию. Это было чувство чистое, какое могут ощущать только те, кто любит отечество, это было их неотъемлемое священное право.

Когда-то я тоже тайком проливал слезы в сосняке родного края, думая о Родине, растоптанной японскими самураями. Помню, это было воскресным вечером. Я был в Пхеньяне и увидел там незнакомого старика, он лежал на улице весь в крови, истерзанный кованым сапогом японского полицейского. Вернувшись домой, я целый день не мог унять обиду и просидел на сопке Манген до заката солнца.

«Наша страна славится древней, пятитысячелетней историей. Как же она покрыла себя таким позором, будучи порабощенной в один прекрасный день?! Как смыть этот позор?» — думал я тогда с горечью на душе подобно Чэнь Ханьчжану.

Оказалось, и я и Чэнь Ханьчжан испытывали на себе один и тот же позор. Раньше нас сблизила общность идеалов, а теперь удесятерила нашу дружбу общность положения. Как говорится, взаимное сочувствие у несчастных людей. Можно сказать, что люди глубже понимают друг друга и еще теснее дружат и сближаются в беде. В прошлом народы и коммунисты Кореи и Китая столь легко подружились, как родные братья, благодаря общности положения, цели и дела. Коммунисты обеспечивают прочную интернациональную солидарность во имя общей цели борьбы — освобождения человечества и его блага, тогда как империалисты добиваются временного соглашения ради прибылей. Я воспринял горесть Чэнь Ханьчжана как свою собственную горечь, трагедию китайской нации — как трагедию корейской нации.

Положение изменилось бы, если бы Чан Кайши, Чжан Сюэлян, другие политические и военные правители, в чьих руках находились сотни тысяч и миллионы войск, обладали такими патриотическими чувствами и проницательностью, какие имел один юноша из Дуньхуа. Если бы они ставили судьбу нации выше собственных интересов и интересов своих группировок и подняли вооруженные силы и все народные массы на антияпонскую войну, выступая не против коммунистов, а за сотрудничество с ними, то смогли бы пресечь агрессию японского империализма на первых порах и с честью защитить территорию своей страны и свой народ.

Однако они закрыли глаза на судьбы отечества и нации. Еще до нападения Японии на Маньчжурию Чан Кайши отдал Северо-Восточной армии Чжан Сюэляна письменный приказ: «В случае провокации со стороны японских войск придерживаться серьезности и всячески избегать столкновения», и тем самым заранее сдержал сопротивление армии. Позже это вызвало гнев сотен миллионов китайцев.

И после возникновения события 18 сентября Нанкинское правительство Чан Кайши опубликовало капитулянтское заявление, что армия и народ Китая не должны сопротивляться японским войскам, а должны сохранять спокойствие и проявлять терпеливость. Это снизило боевой дух армии и народа Китая. Судьба Маньчжурии была предопределена еще до события 18 сентября. Помимо того, Нанкинское правительство послало своего представителя в Токио и проводило тайные переговоры с японским правительством. На переговорах чанкайшисты без колебания совершили предательский акт, дав японским империалистам согласие на уступку им зоны советско-китайской границы при условии отказа Японии от захвата других районов Китая.

Чан Кайши, махнув рукой на свое достоинство как главы государства, прославленного сотнями миллионов населения и площадью территории в несколько миллионов квадратных километров, без всякого стеснения позволил себе такой безрассудный поступок, что выделил японцам крупную часть своей государственной территории. Это объясняется тем, что он боялся дула винтовки народа своей страны, выступающего против помещиков, компрадорской буржуазии и гоминьдановского чиновничества, больше, чем японской пушки.

Так трехсоттысячные войска северо-восточного края Китая, отступая под натиском частей Квантунской армии, численность которых не превышала даже двадцать пятой части их вооруженных сил, обратились в бегство, бросив всю обширную территорию Маньчжурии с ее несметными природными богатствами.

— Теперь нельзя больше верить в какую-либо партию, военщину или политические силы. Надо верить только в самих себя и в свои собственные силы. Общая ситуация требует от нас вооружить народные массы и встать на антияпонскую войну. Путь к выживанию у нас один — взять в руки оружие, — сказал я Чэнь Ханьчжану, рыдавшему от обиды за обреченную страну.

Он молча крепко пожал мне руки. Тогда я целый день провел вместе с ним, стараясь улучшить его настроение. А что касается обиды за обреченную на тяжкие беды страну, то я испытывал ее больше, чем он. У него была отнята лишь часть отечества, а у меня — вся моя Родина целиком. Я был сыном народа, потерявшего всю свою страну.

Он упрашивал меня поехать к нему домой. И на следующий день мы отправились вместе в Дуньхуа…

Событие 18 сентября потрясло не только Корею и Китай, а и весь мир. Мир, который был ошеломлен захватом Японией Кореи, снова вопил от канонады 18 сентября. Человечество сочло эту канонаду началом новой мировой войны.

А Япония изображала это событие как случайный локальный конфликт, который можно разрешить переговорами между Китаем и Японией, но люди мира не верили этой версии.

Справедливая мировая общественность осуждала нападение Японии на Маньчжурию как вопиющую агрессию против суверенного государства и требовала от Японии вывода своих войск из оккупированного ею района.

Однако империалисты, и прежде всего американские, держались позиции сочувствия японским агрессорам, надеясь втайне, чтобы острие атаки Японии повернулось на Советский Союз. Лига Наций послала в Маньчжурию комиссию по расследованию во главе с Литтоном, но и эта миссия не стала на стороне справедливости, четко не отличила черное от белого и, придерживаясь туманной позиции, не определила Японию агрессором.

Падали духом сотни миллионов людей из-за того, что канонада войны потрясала материк и могучая и крупная армия военщины Чжан Сюэляна рухнула в один прекрасный день и совершила общее отступление под напором яростно атакующих японских полчищ. Миф о «непобедимой императорской армии», порожденный победами Японии в войнах с цинским Китаем и Россией, стал реальной действительностью на глазах у всех. Наряду с пламенным гневом волны страха охватили не только Корею и Маньчжурию, но и весь азиатский континент. В этих волнах страха полностью обнажили свою сущность все вооруженные и политические силы, революционные организации, патриоты и знатные люди всех мастей и разновидностей.

Событие 18 сентября загнало в горную глушь большинство остатков сил Армии независимости, оказавшейся в состоянии краха, и толкало на сторону японских империалистов тех людей, которые кричали одно время о выращивании «реальных сил». Когда бойцы Армии независимости возвращались в родные края, зарыв в землю пропитанные потом винтовки и втянув головы в плечи, национал-реформисты орали о сотрудничестве с Японией. Патриоты, публиковавшие то и дело декларацию независимости и кричавшие о спасении страны сопротивлением, поспешно эмигрировали за границу, распевая песню «Тоскую по родимой стороне». Нашлись и деятели движения за независимость, которые, бросив опорные пункты своей деятельности и следуя за отступающей армией Чжан Сюэляна, бежали в Цзиньчжоу, Чаншу и Сиань.

С канонадой 18 сентября быстрыми темпами происходил внутри нации сложный процесс разложения, отличающий патриотизм от предательства, антияпонские элементы от прояпонских, самоотверженность от приспособленчества. Каждый по своему взгляду на жизнь пристал к положительному или отрицательному полюсу. Маньчжурское событие сыграло роль своего рода пробного камня, проявившего настроение и подлинное лицо каждого члена нации.

Тогда в Дуньхуа мы вместе с Чэнь Ханьчжаном несколько Дней обменивались мнениями о событии 18 сентября. Вначале мы тоже, собственно, растерялись, и даже очень. Правда, мы без труда сделали вывод, что настала пора взять в руки оружие, но не знали, что и как начинать в обстановке, когда нахлынули лавиной японские войска. Но вскоре самообладание наше восстановилось, и мы стали хладнокровно следить за ходом развития событий.

В то время я много думал о том, какое влияние окажет на корейскую революцию агрессия японского империализма в Маньчжурии.

Нам пришлось столкнуться лицом к лицу с врагом в результате того, что японские войска вторглись в Маньчжурию и оккупировали ее. Правда, японские власти, используя как рычаг «соглашение Мицуи», в течение нескольких лет подвергали жестоким репрессиям деятелей движения за независимость и коммунистов Кореи с помощью китайской реакционной военщины. Но были редки случаи, когда японская армия и полиция, находившиеся в Корее, проходили в Маньчжурию через границу. По соглашению, заключенному с Китаем, переход японской армии и полиции через границу был принципиально запрещен.

Поиском и захватом корейских коммунистов в Маньчжурии занимались, главным образом, полицейские японского консульства, находившиеся в Маньчжурии.

До возникновения Маньчжурского события японские войска, оккупировавшие Корею, не могли войти в Маньчжурию. Япония, эвакуируя свои войска, вторгшиеся в Сибирь во время гражданской войны в России, оставила в Хуньчуне две роты с разрешения китайской стороны. Это были все вооруженные силы японской оккупационной армии в Корее, дислоцированные в Северо-Восточном Китае.

Однако с событием 18 сентября Маньчжурия превратилась в арену бесчинств японской армии. Из Кореи, Шанхая и Японии хлынули потоком в Маньчжурию десятки тысяч японских войск. Маньчжурский материк превратился в передний край фронта, где воюющие стороны действовали вперемешку. Значит, на самом деле граница, разделившая Корею и Маньчжурию, была устранена вторжением японской армии.

Оккупация Маньчжурии японскими войсками, несомненно, создала бы серьезное препятствие на пути нашей борьбы, развернувшейся при опоре на эту местность. Одна из главных целей агрессии Японии против Маньчжурии состояла в том, чтобы подавить национально-освободительную борьбу корейского народа, растущую в этом районе, и облегчить себе сохранение безопасности в Корее. Следовательно, мы должны были учитывать, что впредь нам придется развернуть свою деятельность под угрозой японской армии и полиции во многих отношениях. Я полагал, что бич «нового закона о безопасности», применяемого внутри Кореи, обрушится и на голову корейцев в Маньчжурии.

Когда Япония создаст марионеточное государство в Маньчжурии, это тоже может стать для нас своего рода большим барьером. В самом деле позже и стало серьезным препятствием в нашей деятельности существование Маньчжоу-Го, состряпанного Японией.

Оккупация Маньчжурии Японией ввергнет в пучину бедствий сотни тысяч корейцев-эмигрантов, заживших в этом районе, устраивая свою жизнь. Корейские переселенцы опять лишатся свободы жить в местности, где нет японских самураев, без ярма правления генерал-губернаторства. И станет напрасным то, что они покинули родной край и перебрались на немилую чужбину с надеждой построить новую жизнь.

Однако в связи с событием 18 сентября мы не думали только о неблагоприятных условиях. Если бы мы учитывали лишь неблагоприятные моменты и впали в пессимизм и уныние, то не смогли бы стать на ноги и пали бы духом в отчаянии.

Почему-то я вспомнил тогда корейскую пословицу: «Хочешь поймать тигра, иди в его логово». Глубокую истину подсказала мне эта философия жизни, которую постигали и формулировали наши предки на протяжении многих тысячелетий.

«Маньчжурия превратилась в логово тигра. Нужно поймать в этом логове тигра — японский империализм. Настала пора бороться с оружием в руках. Если не воевать и не решать дело сейчас, то нам нельзя исполнить свою миссию никогда», — думал я и укрепился в решимости подняться, не упустив шанса.

Для победы в войне японские империалисты усилят колониальное господство в Корее и прибегнут к жестокой экономической эксплуатации и экспроприации, чтобы обеспечить себе военные средства. Достигнут крайних пределов национальные и классовые противоречия, возрастут антияпонские настроения корейской нации. Когда мы организуем вооруженный отряд и начнем антияпонскую войну, то народные массы окажут нам активную материальную помощь и духовную поддержку. Сотни миллионов китайцев тоже встанут на общенациональное антияпонское сопротивление.

За сегодняшним вторжением в Маньчжурию завтра последует агрессия против Внутреннего Китая, и весь китайский материк будет охвачен пламенем тотальной войны. Нечего и говорить, что китайский народ, сильный духом самостоятельности, не будет сидеть сложа руки перед лицом опасности, угрожающей его отечеству. Рядом с нами многие коммунисты и патриоты Китая, полные решимости не допустить империалистическую агрессию и защищать национальный суверенитет, сотни миллионов китайских братьев, любящих свободу и независимость. Вчера они сочувствовали корейцам как народу порабощенной страны, а завтра эти простые сочувствующие станут нашим надежным союзником и, взяв винтовку, прицелятся в общую мишень из одного окопа. На нашем фланге всегда будет находиться великий союзник и союзническая армия — китайский народ.

Когда Япония распространит войну на Внутренний Китай, возникнет лобовое столкновение ее интересов с интересами держав Европы и Америки, что станет фитилем новой мировой войны. Если затянется китайско-японская война и Япония втянется в новую мировую войну, она будет испытывать затруднения с нехваткой и истощением людских и материальных ресурсов.

Поглощение Маньчжурии Японией означает расширение сферы ее господства. А само расширение сферы господства неизбежно приведет к ослаблению способности господствовать. Япония не сможет сохранить прежнюю плотность в господстве над колонией.

Весь мир будет осуждать японский империализм как агрессора, Япония не избежит международной изоляции.

Я рассчитывал, что все это создаст стратегически благоприятную ситуацию для нашей революции.

Когда армия Чжан Сюэляна начала общее отступление и хлынули лавиной агрессивные войска японского империализма, перед нашими глазами происходили поразительные явления. Чиновники административных учреждений и полицейские органов общественной безопасности прекратили выполнять свои служебные обязанности и удрали кто куда. За несколько дней закрыли двери все местные органы правления военщины. Была парализована система правления военщины, когда армия Чжан Сюэляна обратилась в бегство.

А агрессивные войска японского империализма не могли прилагать усилия к обеспечению общественной безопасности, торопясь расширять свои боевые успехи. Таким образом, одно время на территории Маньчжурии наблюдалось хаотическое состояние. Мы рассчитывали, что такое состояние продлится на определенное время, до тех пор, пока японские империалисты не установят на материке новую систему своего господства. Именно это вакуумное состояние было самым подходящим моментом, когда мы могли бы свободно формировать вооруженный отряд. Нельзя было упустить этот подходящий шанс.

Революция переживала период новых перемен. Наступило время, когда каждый должен решить, что ему следует делать для выполнения задачи, возложенной на корейскую революцию, и идти в огонь и в воду, чтобы осуществить эту задачу.

Событие 18 сентября означало агрессию против народа Китая и в то же время оно значило нападение на корейских коммунистов, всех корейцев, живущих в этом регионе. Мы, корейские коммунисты, должны были отвечать на это соответствующим образом.

Я думал, что надо спешить с созданием вооруженного отряда.

 

3. Оружием — на оружие!

Событие 18 сентября поставило перед нами актуальную задачу — немедленно начать антияпонскую войну. Настал самый подходящий для этого момент. Должна была загреметь канонада справедливости в ответ на орудийный гул несправедливости — зловещего предвещания новой мировой войны.

С захватом Маньчжурии японскими империалистами все наши революционеры вышли из подполья и заняли свои боевые позиции. Грохочущая канонада, сотрясавшая осенью того года весь материк, можно сказать, окончательно отрезвила жителей Маньчжурии. Пушечный гул не сковывал людей, а наоборот, пробудил сознание масс и поднял их на ноги. Маньчжурская земля, опустошенная вихрями репрессий врага, снова задышала новым импульсом борьбы.

Мы думали: вот наступила хорошая пора, когда массы пройдут школу боевой закалки.

К тому времени, откровенно говоря, каждого жителя Маньчжурии тяготили чувства подавленности, порожденные поражением восстания. Нужно было вселить в них уверенность в себе, чтобы поднять революцию на еле дующую ступень. Одними воззваниями, пустословием ни к чему не приведешь.

Чтобы придать веры и силы народным массам, привыкшим к сериям поражений, нужно было позвать их на борьбу и довести ее непременно до победного конца. Только победа выступлений спасла бы подавленные массы, вывела бы их из кошмарного застоя. Пусть группа предтеч и начнет вооруженную борьбу, но она не покажет большую силу без боевой закалки масс.

Событие 18 сентября дало населению Восточной Маньчжурии повод еще раз подняться на борьбу. Им дали мощный толчок также народные выступления в Корее, которые обрели форму восстания.

Внутри Кореи непрерывно вспыхивали арендаторские конфликты и другие антияпонские восстания крестьян. Типичными были, например, арендаторские конфликты на ферме Восточно-колонизационного общества в Ковоне, на ферме «Фудзи» в Рёнчхоне и на ферме «Оки» в Кимчжэ.

И после 1929 года в районе Рёнчхона не прекращались крестьянские выступления. В то время местные организации зарекомендовали себя в борьбе, установив связи с нами. В район Рёнчхона было послано много наших подпольщиков.

Более трех тысяч енхынских крестьян и свыше двух тысяч хлеборобов Самчхока поднялись на крупные восстания в знак протеста против японских империалистов, которые, делая ставку на событие 18 сентября, громогласно объявили «чрезвычайную ситуацию» и ужесточили фашистские репрессии и грабеж.

В такой обстановке мы организовали в Цзяньдао крестьянские выступления по поводу осеннего урожая.

Местные комитеты борьбы имели в своем распоряжении агитбригады и дружины пикетчиков, тщательно провели подготовительную работу — печатали листовки и воззвания, определяли лозунги. Потом по участкам для деятельности революционных организаций приступили к борьбе за «осенний урожай». Вначале она велась как легальная экономическая борьба за снижение ставок арендной платы.

Одно время некоторые историки дали этим выступлениям название «Восстание осеннего урожая». Но я считал такое название неуместным. Борьба эта не была подражанием восстанию 30 мая, не была его копированием. Это была победоносная массовая борьба, развернувшаяся на основе новых тактических принципов после полной ликвидации влияния левацко-безрассудной идеологии Ли Лисаня. В предыдущем восстании главную роль сыграли фракционеры, а в осенних выступлениях у руля стояли коммунисты нового поколения и ориентировали, направляли борьбу масс.

В них насилие не стало главным средством борьбы. Восставшие 30 мая не брезговали ни поджогами, ни убийствами. Они сжигали трансформаторные подстанции и учебные заведения, шли на свержение всех помещиков и других имущих вообще. В отличие от них участники борьбы за «осенний урожай» действовали порядочно и дисциплинированно. Они, выдвинув справедливые требования об уплате арендной платы в размере 30–40 процентов всего урожая, под единым руководством местных комитетов борьбы скоординировали свои действия с другими организациями.

Требования крестьян отнюдь не были чрезмерными, судя по положению голодающих крестьян. Они были справедливые, и власти Гиринской провинции были вынуждены объявить уплату арендной платы в размере 3: 7 или 4: 6 (помещику 30–40 процентов, арендатору 60–70 процентов урожая).

В отношении послушных помещиков, принявших требования крестьян, никогда не применяли насилие. Насилие пускалось в ход только в том случае, если злостные помещики отчаянно отказывались выполнять требования местных комитетов борьбы, а войска и полиция пытались штыками подавить выступления крестьян. Когда упрямствовали помещики, крестьяне увозили свою долю прямо с помещичьих полей или забирали хлеб со складов в указанном размере.

Мишенью в борьбе стали также грабительский финансовый отдел Восточно-колонизационного общества, ростовщики, Общество корейских резидентов и другие реакционные организации, содействовавшие режиму японского империализма.

Я руководил осенними выступлениями крестьян в районе Яньцзи. А после этого вернулся в Аньту.

Однажды ко мне пришел Чвэ Дон Хва, который после восстания 30 мая скрывался во избежание слежки японской полиции. Он выразил озабоченность тем, что выступления постепенно носят характер восстания.

Раньше он выступил в Аньту главным зачинщиком восстания 30 мая. Затем ему вздумалось вступить в полемику с нами по поводу того, что мы определили это восстание как слепое левачество. А вдруг теперь он, изменив свой тезис, выступает с концепцией о вредности насилия. Я просто не мог этому не удивиться.

— Товарищ Сон Чжу! Что у вас творится?! Вы раньше осудили восстание 30 мая как слепое левачество, а теперь протаскиваете насилие даже в чисто экономическую борьбу. Скажите, как это надо понимать?

С таким вопросом Чвэ Дон Хва, скрестив руки на груди, обходил вокруг меня. Казалось, он, довольный, думал: «Вот как я тебя задел за живое».

— По-моему, у вас тут какое-то недоразумение. Вы, значит, ставите на одну доску ваше «красное насилие», за что ратовали в восстании 30 мая, и наше насилие в борьбе за «осенний урожай»?

Так я переспросил его, не успев взвесить, что неприлично отвечать вопросом на вопрос.

— Конечно, тут разница-то есть, но небольшая. Однако, знаете, насилие есть насилие. Не так ли?

— К насилию мы прибегали только по уважительным причинам, когда это считалось справедливым. Так, например, если помещики отказывались от крестьянских требований, мы силой открывали у них амбары. Когда войска и полиция забрали наших товарищей, мы применили силу, чтобы они не попали в их лапы. Так, скажите, будем ли мы добрыми, когда враги орудуют дубинами насилия и подавляют наши выступления?

— Я знаю общепризнанный принцип марксизма: на насилие отвечать насилием. Я осуждаю вас не за это. Теперь, я говорю, не такая пора, чтобы биться силами один на один. Восстание 30 мая уже кануло в прошлое. Наша революция, к несчастью, вступила, как говорится, в период отлива. Вот какая сейчас пора.

— Период отлива, говорите?

— Да, да. Пора спада. Два шага назад. Пожалуй, даже эпоха реакции Столыпина не так была мрачна, какая у нас сейчас. Не видите, что Квантунская армия с одного маху оккупировала всю Маньчжурию? Отступили и трехсоттысячные полчища Чжан Сюэляна. В такое время советую не обнаруживать революционные силы, а сохранять их. Впопыхах тронешь противника — повторится в Восточной Маньчжурии такая трагедия, как крупная кара года Кенсин.

А Чвэ Дон Хва настаивал на том, чтобы борьба за «осенний урожай» не переросла в насильственную и люди не взяли бы оружие в свои руки. Он противился нашей идее о вооруженной борьбе. Это, по его выражению, не только преждевременно, но и подобно тому как строить дом на песке.

Словесная полемика с ним, собственно, для меня была непосильной. В общем-то Чвэ Дон Хва был человеком светлого ума, интеллигентом с высоким коммунистическим сознанием. Уговаривать так глубоко убежденного в своем человека, как говорится, не всякому по зубам. В каждую фразу внося цитаты из классиков, он аргументировал правоту своих утверждений, — все у него было к месту. Убеждать его в своем — дело было не простое.

Концепция его исходила, в конечном счете, из того, что революция-де вступила в период отлива. Он ясно видел неблагоприятные симптомы, такие, как крупное военное наступление японских империалистов, бегство войск Чжан Сюэляна и дезорганизация Армии независимости, но остался слепым перед выступлениями народа Кореи и Восточной Маньчжурии, носящими характер восстания. Передо мною, действительно, стоял слепой с открытыми глазами, не видящий реальной действительности.

Наступление контрреволюции и бегство трусливых сборищ не означали, что революция пошла на спад. Дело было в том, как рассматривать настроения народных масс — главной силы революции.

Чвэ Дон Хва, как и все другие коммунисты предыдущего поколения, чрезмерно недооценил силы народных масс.

Он не видел в народных массах субъекта революции, не верил в силы народных масс, недооценил их.

На этой беседе с Чвэ Дон Хва, твердившим о периоде спада революции, я убедился в коренном различии во взглядах между нами и коммунистами предыдущего поколения. Суть разницы, можно сказать, исходила, в конце концов, из того, как рассматривать народные массы. Из-за этого различия мы и они, хотя и следуя общим идеалам и целям, не смогли объединить силы и обращались друг к другу, как чужие.

— То, что я говорю, вы можете считать парадоксальным, — сказал я Чвэ Дон Хва. — Но я думаю так: именно сейчас, когда народные массы не пали на колени перед агрессорами — японскими империалистами — и выступают наступательно, применяя и насилие, настал период подъема революции. Мы не упустим этого периода подъема. Мы решили кончать борьбу за «осенний урожай», а затем немедленно и еще более активно пробуждать и организовывать массы и, таким образом, поднимать антияпонскую борьбу на новую, более высокую ступень развития. Как бы ни складывалась ситуация, решимость эта у нас не изменится и не поколеблется.

Чвэ Дон Хва, ничего не сказав, с горькой усмешкой ушел.

Он и ему подобные типы, твердя о бесполезности революционного насилия, ставили нам палки в колеса, но мы ни на шаг не сбились с избранной нами самими столбовой дороги и, полные уверенности в себе, ориентировали выступления по поводу осеннего урожая в нашем направлении.

Более сотни тысяч крестьян Цзяньдао с сентября до конца декабря 1931 года не прекращали свою несгибаемую кровопролитную борьбу, несмотря на варварские репрессии японских войск и полиции, реакционной военщины Китая.

Борьба эта родила множество легенд о геройстве корейской нации. Долго оставался среди жителей Маньчжурии сенсационным предметом разговоров эпизод о том, как разыграли демонстранты местности Кайцюй рукопашные схватки на ледяном поле реки Туман с японскими и маньчжурскими войсками и полицейскими.

Хорошо известен рассказ о трагических последних минутах жизни мужественной женщины Ким Сун Хи. Подвиг этот тоже родился в пламени борьбы по поводу осеннего урожая и весеннего голода. Ким Сун Хи была членом Красного ополчения села Яошуйдун, членом местного комитета борьбы за «осенний урожай».

В то время она была в полнном положении. Ворвались в это село каратели. Палачи, тыкая дулами винтовок ей в живот, насмешливо спросили, что в нем таится. Она, бросив уничтожающий взгляд на окружающих ее солдафонов японского гарнизона и полицейских японского консульства, дерзко ответила:

— Родится хороший — будет королем, а плохой — будет такая же тварь, как и проклятые вы, шляющиеся перед воротами чужих домов.

Такой бойкий ответ насмерть перепугал врагов. А чтобы сохранить тайну своей организации, она откусила себе язык собственными зубами. Несчастная женщина погибла в зажженном палачами пламени. Погибла она в самом цветущем возрасте — в 22 года.

Борьба за «осенний урожай» кончилась победой хлеборобов.

В этой борьбе черпали веру и силу жители Восточной Маньчжурии. Они впервые всерьез поняли, что исход их выступлений зависит от начала до конца от стойкой воли самих масс, от методов руководства их борьбой. Люди стали восхищенными глазами смотреть на молодых коммунистов новой смены — организаторов победы в выступлениях, стали теснее сплачиваться вокруг них.

Победа этих выступлений позволила народным массам самим найти причины поражения восстания 30 мая. Они твердо поверили в открытую ими истину о том, что интенсивность насилия не является основным фактором, предопределяющим боевые успехи. Все ясно поняли: восстание 30 мая кончилось неудачей отнюдь не потому, что мало применялось насилия. Ведь фактором победы их выступлений за «осенний урожай» не было широкое применение насилия. Насилие отнюдь не было панацею, оно было только одним из средств для достижения намеченной цели.

Только такое насилие, которое применяется для достижения правых целей, такое справедливое, разумное и уместное по времени насилие может обеспечить победу тем, в чьих руках держится насилие. Только такое насилие может по-настоящему служить делу перестройки общества и прогресса истории. Именно такое насилие мы поддерживаем.

Дело зависело от того, как мобилизовать, организовать и ориентировать массы. В таком смысле коммунисты нового поколения создали яркий образец борьбы. Выступления за «осенний урожай» были оригинальной формой борьбы. Дело в том, что ее участники, тесно сочетая экономическую и политическую формы борьбы и оптимально соединяя мирные и насильственные методы, неизменно крепко держали в своих руках инициативу и загоняли противника в пассивное положение. Можно сказать, что и выступления периода весеннего голода, имевшие место весной следующего года, являлись такой же формой борьбы.

Борьба за «осенний урожай» укрепляла сплоченность народов Кореи и Китая, крепила революционные узы коммунистов обеих стран.

Она стала знаменательным моментом идеологического пробуждения и закалки народных масс. В боевом строю обыкновенные, простые люди выросли борцами, революционерами. Революционные организации Восточной Маньчжурии сумели укрепить свои ряды за счет многочисленных активистов, закаленных в борьбе за «осенний урожай». Подготовка такого ядра создала благоприятные условия и для предстоящей вооруженной борьбы.

Многочисленные молодые революционеры, выкованные в вихрях борьбы за «осенний урожай», стали костяком партизанских отрядов, которые впоследствии были организованы в различных уездах Восточной Маньчжурии.

Направляя эти выступления, я без устали размышлял о вооруженной борьбе. Массовый героизм и несгибаемый боевой дух жителей Восточной Маньчжурии послужили безграничным вдохновением для меня в поиске революционной линии нового этапа, глубоко убедили меня в том, что если мы с оружием в руках встанем на решительные схватки с японскими империалистами, то массы непременно будут поддерживать нас.

В октябре 1931 года, когда еще пламя борьбы за «осенний урожай» охватывало всю Восточную Маньчжурию, я кратковременно был в районе Чонсона провинции Северный Хамген. Я пошел туда для того, чтобы обсудить с товарищами в Корее вопросы вооруженной борьбы, вызвать наших подпольщиков из района шести уездных городков и поручить им важнейшие задачи, связанные с вооруженной борьбой. До Чонсона меня сопровождали Чхэ Су Хан и О Бин.

Чонсон был родным краем Чхэ Су Хана, там была семья его жены. Здесь жили его родители до последнего периода Старой Кореи. Прадед его был советником уездной администрации. Семья Чхэ Су Хана покинула Родину и переселилась в Цзиньгу уезда Хэлун сразу же после «аннексии Кореи Японией».

Чхэ Су Хан рос и мужал в Цзяньдао, но всегда тосковал по родной стороне, где прошли незабываемые детские годы. Каждый раз, когда ему доводилось со мной переправиться через реку в Чонсон, он волновался от неудержимой радости.

Но на этот раз он почему-то помрачнел.

Думалось, что лавина борьбы за «осенний урожай» снесла и хлебные скирды его дома. И я, как ни в чем не бывало, спрашиваю своего дорогого спутника:

— Скажи, дружок, и твой дом, может быть, экспроприируют?

Он был родом из семьи богатого помещика. Его отец занимал должность директора какого-то общества, именуемого «Токсинса», на которое бедняки смотрели искоса.

— Какая там экспроприация? Мы же, прежде чем потребовали крестьяне, прямо на поле роздали им хлеба в размере 3:7.

— Молодцы! Вот какая семья у секретаря укома! А почему же у тебя личико-то такое мрачное?

— Знаешь, некоторые люди просили меня: уговори отца бросить должность директора. А вот мой отец со мной никак не согласен.

Чхэ Су Хан не знал, что его отец занимает эту должность по поручению революционной организации. Дисциплина есть дисциплина, и отцу его было не позволено открывать душу сыну. И, естественно, сын недоволен был отцом за отказ от его просьбы.

Дело складывалось так скверно, что у него на душе заскребли кошки. В то время среди руководителей вышестоящих партийных органов оказались и леваки, которые огульно навязывали низам экстремистские требования в ущерб интересам революции. Это порой ставило нижестоящих работников в затруднительное положение. Эти леваки даже сняли Чхэ Су Хана с должности секретаря укома за «ошибки», что, мол, не сумел разграничить себя с отцом классовой «линией». Но потом эту должность ему снова восстановили.

Чтобы как-то ослабить его мрачные настроения, я переменил тему разговора в сторону вооруженной борьбы. Чхэ Су Хан в шутку сказал:

— При создании наших войск я первым вступлю в армию и стану пулеметчиком.

— Тебе, дружок мой, не к лицу военное дело. Тебе суждено быть гражданским чиновником, — пошутил я, улыбаясь.

Но в моей шутке была и крупица правды. Я видел его врожденным политработником. Если бы он был жив и вступил в революционную армию, то, я уверен, он несомненно стал бы политработником полка или дивизии.

Когда мы, создав в Аньту партизанский отряд, во всю ширь развернули вооруженную борьбу, его убили японские каратели под Далацзы…

О Бин еще в Тонхынской средней школе в Лунцзине показал себя ловким спортсменом. Так, на Хуньчуньской уездной спартакиаде он занял первое место на соревновании по национальной борьбе сирым, за что в награду получил живого быка. Он был скромен, прост, весел и лих.

Я думал, что именно О Бин уместен как человек воинского склада, который стал бы лихим командиром революционной армии. При знакомстве с тем или иным человеком я взвешивал, какие должности годятся ему в революционной армии. Именно в те дни, могу сказать, зародилась у меня такая привычка. Злободневность ситуации в преддверии антияпонской войны, пожалуй, сделала меня таким «расчетливым» человеком.

С бухты Шицзяньпин мы на лодке переправились через реку Туман. В Тонгванчжине мы зашли на Турянское хозяйство, где была площадка по сортировке соевых бобов. Здесь по сортам взвешивали на весах бобы, привезенные японцами из Маньчжурии, заполняли мешки зерном и отправляли готовые в Японию.

Мы, притворяясь чернорабочими-поденщиками из Цзяньдао, помогали местным рабочим и беседовали с ними.

Узнав, что мы приехали из Цзяньдао, рабочие начали говорить нам о выступлениях по случаю осеннего урожая. В общем-то у них взгляд на эти выступления был пессимистичен.

И прежде, до японской оккупации Маньчжурии, вспыхивало в Цзяньдао много восстаний, но все они провалились. А теперь самураи начали агрессию в Маньчжурии. Так к чему приведет такое выступление, как борьба за «осенний урожай»? И эта затея в конце концов не избежит той участи, что и с восстанием 30 мая. Сейчас любые выступления бесполезны. Поглядите-ка, японские войска вон как торжествуют. К тому же на их стороне стоит и международная организация, в которую вошли великие державы. Значит, слабой и малой нации взирать больше не на что… Таков был общий взгляд этих рабочих.

Эти слова рабочих дали нам ощутимые толчки с трех сторон. Во-первых, чтобы вникнуть в душу народа, революционер всегда должен быть в гуще масс. Во-вторых, начало вооруженной борьбы предполагает прежде всего ускорить работу по политическому пробуждению масс и объединению их в организации. В-третьих, любая форма борьбы не принесет желаемого успеха, пока не полностью осмыслят массы ее значение и не будут приведены в активное действие.

Слушая такие нигилистические, пораженческие мнения рабочих, я еще острее ощутил актуальность нашего дела — корейские коммунисты должны как можно скорее начать вооруженную борьбу и принести соотечественникам надежду на возрождение и независимость страны.

В тот день мы в доме Чвэ Сон Хуна, председателя Кванменчхонского общества молодежи, провели совещание политработников, посланных в Корею, и руководителей подпольных организаций. На нем шли разговоры о задачах революционных организаций внутри страны, связанных с вооруженной борьбой.

Я обратил внимание участников совещания на то, что резкие перемены ситуации, происшедшие после события 18 сентября, и исторический урок антияпонского национально-освободительного движения в нашей стране актуально требуют организованной вооруженной борьбы. Я подчеркнул: начало вооруженной борьбы является закономерным требованием нашей революционной борьбы и станет ее качественным скачком. Две крупные задачи были поставлены мною: первая — провести полную военную подготовку, вторая — заложить прочную основу вооруженной борьбы в массах.

Перед предстоящим волнующим событием, имя которого — организованная вооруженная борьба, участники совещания не скрывали своего душевного подъема, выступали с пламенными речами, творческими предложениями о содействии созданию вооруженных отрядов.

Вопрос о подготовке революционных сил, нужных для организации и развертывания вооруженной борьбы, уже был обсужден и уточнен на Консудокском совещании, состоявшемся в мае 1931 года. На этой основе Кванменчхонское совещание обсудило практические задачи, стоящие перед революционными организациями внутри страны в преддверии нового события — вооруженной борьбы. Совещание стало как бы предварительной командой, предварительным сигналом о начале вооруженной борьбы для революционеров и всего народа внутри страны. На нем революционеры, действовавшие в Корее, выразили активную поддержку вооруженной борьбы. Это придало мне большую силу.

Переночевав одну ночь в Чонсоне, я немедленно вернулся в Цзяньдао и расстался с Чхэ Су Ханом и О Бином. Мы решили встретиться опять в Минюегоу в середине декабря. Мы обещали там подвести итоги хода подготовки к вооруженной борьбе, обсудить конкретные меры и тактико-стратегические вопросы вооруженной борьбы.

После этого все мои дела и помыслы были посвящены подготовке к совещанию в Минюегоу.

Когда я говорю о подготовке собрания, всякий может иметь в виду прежде всего доклад, резолюцию и другие документы. Но надо сказать, что в то время подготовка собрания означала процесс поиска, то есть процесс мышления о линии действий и определения нашей стратегии и тактики. Письменное изложение мысли было процессом второстепенным.

Особенно много времени я уделял размышлению о выборе формы вооруженной борьбы.

Общеизвестно, что в теории марксизма-ленинизма особо подчеркивается значение вооруженной борьбы. Однако, в какой форме надо вести ее, — об этом сформулированных правил не было. Да это и понятно: не может быть такого рецепта, который соответствовал бы любому периоду и мог бы применяться в любой стране. И в поиске нашей формы вооруженной борьбы я старался избежать догмы.

Решив более углубленно обсуждать проблему вооруженной борьбы и советоваться с товарищами о задачах перед лицом новой ситуации, я пошел в Восточноманьчжурский Особый комитет повстречаться с Тун Чанжуном. Поскольку мы на маньчжурской земле создадим свои вооруженные силы и начнем антияпонскую войну, то нам нельзя игнорировать сотрудничество с коммунистами Китая.

Проблема вооруженной борьбы ставилась на повестку дня и у китайских коммунистов Маньчжурии. После события 18 сентября Компартия Китая и Рабоче-крестьянская красная армия Китая выступили с призывом: мобилизовать организованные массы на сопротивление агрессии японских империалистов и, взяв в руки оружие, нанести непосредственные удары захватчикам.

Перед коммунистами Кореи и Китая, призванными сообща повернуть дула винтовок в одну и ту же мишень, встала актуальная задача: сформировать нерушимый никаким железным кулаком прочный совместный фронт, укреплять взаимное сотрудничество, поддерживать друг друга.

Тун Чанжун, назначенный секретарем Восточноманьчжурского Особого комитета, чудом спасся от смертельной опасности в вихрях карательных операций японских войск. И он, находясь в городе Лунцзине, пожелал встретиться со мной.

Но войти в город Лунцзин, где кишмя кишели шпики, было опасно, и я пригласил его в Минюегоу.

А тут Восточноманьчжурский Особый комитет передал мне сообщение о том, что Тун Чанжун, пока не сведущий в обстановке в Цзяньдао и не знающий о перемещении Особого комитета, бродил в поисках его и попал в лапы лазутчиков и что его бросили за решетку. Неожиданная эта весть больно ударила по мне. А секретарь Маньчжурского провинциального комитета партии Ло Дэнсянь и секретарь его военной комиссии Ян Рим после события 18 сентября покинули Шэньян и скрылись. Ян Цзинюй пока страдал в тюрьме. Словом, мне советоваться было не с кем.

Я решил во что бы то ни стало спасти Тун Чанжуна и советовался об этом с товарищами.

В это самое время человек, именуемый Ко Бо Бэ (Бо Бэ — прозвище), высказался спасти мученика. Он, как фокусник, был чрезвычайно ловок движением рук, слыл «отчаянным карманником». Так, сидя напротив собеседника, он буквально в мгновение ока выхватил у него авторучку из кармана. Ко Бо Бэ любил такую игру, и там, где бывал этот «карманник», поднималась шумиха с «потерей» вещей.

На улице Лунцзина этот «карманник» воровал и нарочно попался в руки полицейского. Потом, попав в тюрьму, он встретился там с Тун Чанжуном. В тюрьме он так изощренно «обработал» блюстителей порядка, что секретаря Особого комитета сразу же выпустили на волю. Так он и получил возможность принять участие в совещании в Минюегоу.

В середине декабря 1931 года мы созвали в Минюегоу совещание партийных и комсомольских руководящих кадров. Для удобства мы называли его «зимним совещанием в Минюегоу».

На совещании присутствовали Чха Гван Су, Ли Гван, Чхэ Су Хан, Ким Иль Хван, Рян Сон Рён, О Бин, О Чжун Хва, О Чжун Сон, Ку Бон Ун, Ким Чхор, Ким Чжун Гвон, Ли Чхон Сан, Ким Иль Рён, Ким Чжон Рён, Хан Иль Гван, Ким Хэ Сан, всего более 40 молодых борцов, которые своей самоотверженной деятельностью снискали себе любовь и доверие масс.

В Минюегоу я в первый раз попробовал соленую зелень, что местные называли енчхэским кимчхи. Вечером того же дня, когда я прибыл в ущелье под Минюегоу, семья Ли Чхон Сана угощала меня похлебкой из кукурузы с фасолью и этим енчхэ-ским кимчхи. Очень вкусным было это блюдо из соленых овощей. Такое кимчхи мастерски приготавливают люди Кильчжу и Менчхона провинции Северный Хамген. Теперь это овощное блюдо входит в меню правительственного банкета.

В один из дней, когда проходило совещание, Ли Гван откуда-то достал пять фазанов. Ему было жаль, что делегаты совещания питаются одними кукурузной похлебкой и кашей из чумизы. И он, по-видимому, с активом комсомола пошел на охоту на фазанов.

«Нашлось хорошее мясо на куксу!» — так думал хозяин Ли Чхон Сан и вечером приготовил корейскую лапшу куксу. В Минюегоу редко бывал очищенный рис, зато была картофельная мука.

А тут Чха Гван Су, страшный любитель куксу, шумливо совался в дела и балагурил:

— Эй, Ли Гван, дяденька Ванцина! Скажи-ка, в чей рот попадет дичь — пять фазанов! Мало!..

Чха сильно страдал болезнью желудка и за столом почти не прикасался к каше. Но там, где много молодежи, любил выдавать себя за ненасытного обжору, смертельно голодающего.

— Слушай ты, барин из Гирина, ты же не справишься даже и с одной миской кукурузной похлебки. А мелешь — есть в три горла! Знаешь, Чха-шумливый, я нес на плече мешок с зерном, да еще этакую тяжесть — пять штук дичи. Устал до смерти! — ответил балагуру Ли Гван в шутку.

Чха Гван Су зашумел: мол, из пяти фазанов мало мяса, так что посадить делегатов в двух комнатах: в одной угощать куксу с фазаниной, а в другой — с курицей.

Но делегаты все — «против». Для куксу смешивали фазанину с куриным мясом. Мы сидели в одной комнате и дружно лакомились лапшой. Пак Хун, парень здорового аппетита, мгновенно справился с тремя порциями, за что заслужил прозвище «король куксу».

Чтобы провести совещание результативно, мы перед ним проводили в доме Ли Чхон Сана предварительное заседание, на котором обсудили повестку дня, вопрос о мандате участников и о порядке работы совещания.

После этого заседания совещание шло 10 дней. В фокусе обсуждения была проблема вооруженной борьбы, особенно вопрос: в какой форме вести ее. Только решив это, мы могли бы одновременно решить и другие проблемы, такие, как форма военной организации и форма опорной базы.

У нас не было государства. Значит, нечего было надеяться на сопротивление регулярных войск. Вместе с тем пока еще не созрели условия, которые позволили бы всему народу немедленно подняться на вооруженное восстание. В такой обстановке меня, естественно, тянуло к партизанской войне.

Ленин определил партизанскую войну как вспомогательную форму борьбы, которая неизбежно применяется в случае, когда или массовое движение уже фактически достигло стадии восстания, или в гражданской войне наступает более или менее промежуточный период между крупными боями. Мне было очень жаль, что Ленин рассматривал партизанскую войну не как основную форму боевых действий, а как временную и вспомогательную форму борьбы. Ибо в то время я с большим интересом изучал и изучал изо дня в день не регулярную, а именно партизанскую войну.

Если мы берем партизанскую войну, проводимую постоянными революционными вооруженными силами, за основную форму нашей предстоящей вооруженной борьбы, то такая форма соответствует ли реальным условиям нашей страны или нет? — об этом вопросе я много думал и размышлял. В ходе такого поиска я изучал «Суньцзыские методы ведения боя», еще раз читал «Историю троецарствия». Из военных книг Кореи я читал «Тонгукпенгам» и «Пенхакчжинам».

Иные люди говорили, что партизанская война берет свой исток с 400-х годов нашей эры. Но нам было неизвестно, конкретно в какой стране и как велась эта война.

Маркс и Энгельс с большим интересом изучали партизанские действия русско-французской войны 1812 года — практику крестьянских ополчений России. Рассказы о партизанском герое русско-французской войны Денисе Давыдове и о полководце Кутузове, умело командовавшем совместными операциями регулярных войск и партизанских отрядов, еще больше умножали мой интерес к партизанской войне.

История Имчжинской отечественной войны многое подсказала мне в определении партизанской войны как основной формы борьбы. Я считал, что борьба Армии справедливости, увенчавшей эту войну победой, особо яркой страницей войдет в летопись партизанской войны. Меня совсем очаровали образцы мужества и разнообразия боевых действий, показанные известными предводителями Армии справедливости: Квак Чжэ У, Син Доль Соком, Ким Ын Со, Чон Мун Бу, монахом Сосан, Чвэ Ик Хеном, Рю Рин Соком и другими. Сам термин «партизанская война» овладел всем моим существом — ведь мы стояли в преддверии великой войны с вооруженными до зубов японскими империалистами.

Беда в том, что зафиксировано: партизанская война возможна лишь при наличии государственного тыла или поддержки регулярных войск. Эти условия, указанные классиками марксизма-ленинизма, вынуждали меня проходить сложный процесс поиска в выборе формы вооруженной борьбы. Возможна ли партизанская война в условиях Кореи, где нет ни обеспеченного государственного тыла, ни регулярных войск? На этот вопрос никто не мог дать ответа. Это оставалось для нас как бы «искомым числом» в математике. Вокруг этого вопроса у нас шли серьезные дискуссии.

Вокруг нас одно за другим происходили драматические события, стимулирующие революцию. Среди патриотических солдат старой Северо-Восточной армии, недовольных капитулянтством Чан Кайши и Чжан Сюэляна, непрерывно поднимались военные бунты. Ван Дэлинь, Тан Цзюйу, Ли Ду не следовали за Чжан Сюэляном. Все они, подняв мятежи, отделились от старой Северо-Восточной армии. Генерал Ма Чжаньшань тоже поднял военный бунт и, взяв в руки оружие, призвал к сопротивлению Японии. Эти люди стали главной опорой антияпонских отрядов, которые создались в различных районах Маньчжурии. Началось движение Армии спасения отечества.

События эти создали очень благоприятные условия для нас, стремившихся к вооруженной борьбе.

Я подчеркивал: в истории имеются формы вооруженной борьбы — регулярная и партизанская войны. Первая считалась главенствующей формой, вторая — вспомогательной. Нам придется из двух форм выбирать одну. Партизанская война, по моему личному мнению, кажется, более подходящая в условиях нашей страны. У нас в стране, где невозможна регулярная война, главенствующей формой борьбы должна быть партизанская война независимо от готовых «рецептов».

— Необыкновенно разнообразная партизанская война является основной формой вооруженной борьбы, которую нам следует выбрать. В условиях нашей страны, где нет собственного государства, невозможно сопротивляться японским империалистам путем регулярной войны. Нам предстоит, имея слабые в военно-техническом и количественном отношениях силы, бороться с сильными врагами — агрессивными войсками японского империализма. Поэтому важно вести необыкновенно разнообразную партизанскую войну. Кроме этого, другого выхода у нас быть не может. — Так я говорил людям.

У молодежи, которая видела только войска военщины Чжан Сюэляна, Армию независимости и японские войска, совсем не было представления о партизанской армии.

Я разъяснял различие между регулярной и партизанской армиями. Чтобы победить сильные японские захватнические войска, продолжал я, нужно провести непревзойденные совместные действия больших и малых отрядов, бои с налетами и из засады, политическую, подпольную и производственную деятельность, словом, охватить все звенья военного дела, политики и экономики, а для этого следует организовать партизанскую армию, которая могла бы вести войну, продолжая свободное рассредоточение и сосредоточение сил.

Выслушав меня, некоторые товарищи выразили сомнение: «Можно ли победить противника, взяв такую форму вооруженной борьбы? У нас нет государственного тыла, нет поддержки регулярных войск, к тому же мы действуем на территории чужой страны. Так, одними нерегулярными вооруженными силами, такими, как партизанская армия, можно ли победить многомил лионные полчища, оснащенные танками, пушками, самолетами, современными видами лучшего оружия?»

Сомневались они не без основания.

Да и я сам, честное слово, не раз взвешивал возможности на это. Не станем ли мы предметом насмешек, когда осмелимся с несколькими винтовками пойти на сопротивление такой военной державы, как Япония? Армия справедливости, Армия независимости, трехсоттысячные войска Чжан Сюэляна — все они не избежали перед могучими силами японских войск той участи, что тлеющий огонек коптилки перед ветром. Во что мы хотим верить, чтобы победить их? Есть ли у нас государственная власть? Есть ли территория? Есть ли богатства?

— Мы — сыны народа, лишенного всего — и государственной власти, и территории, и природных богатств, — сказал я им. — Сейчас мы, молодежь, ничего не имеем, у нас одни только голые руки, да и живем мы на чужбине, как говорится, ютимся в соседней комнате чужого дома. Но мы без колебания бросили вызов японским империалистам. Во что мы верили? В народ! С такой верой и решили начать антияпонскую войну. Народ есть государство, народ — тыл, народ — регулярная армия! Разразится схватка — весь народ станет солдатом. Вот почему партизанская война, которую мы будем вести, можно сказать, война народная!

Так у нас много часов шли дискуссии. И, наконец, мы пришли к полному единству мнений по вопросу организации и развертывания вооруженной борьбы, основной формой которой является партизанская война.

Партизанская война — это такой метод вооруженной борьбы, который позволял бы при сохранении собственных сил нанести противнику большие политические и военные удары, небольшими силами уничтожить врага, превосходящего в количественном и техническом отношениях. Мы глубоко верили, что сумеем окончательно победить противника, если организуем и развернем вооруженную борьбу путем партизанских боев при активной поддержке народных масс, используя благоприятные природно-географические условия.

Когда многие рассматривали партизанскую войну как вспомогательное средство регулярной войны, мы уточнили ее как основную форму борьбы, как боевой курс. Это была научно обоснованная и в то же время творческая мера, соответствующая нашим реальным условиям.

Когда кончилось обсуждение вопроса о развертывании организованной вооруженной борьбы с ее основой — партизанской войной, мы приступили к обсуждению мер для осуществления намеченного курса.

Первый вопрос на повестке дня — строительство революционных вооруженных сил. Во время этого обсуждения мы договорились: для начала в каждой местности создать небольшой партизанский отряд и вооружить его, а затем постепенно превращать его в крупные революционные вооруженные силы, на первом этапе — в батальон, а потом постепенно укрупнять его вплоть до Народно-революционной армии. Затем шли разговоры о приобретении оружия.

Обсуждение проблемы организации армии уступило место разговору об опорных базах. Где базироваться будущей антияпонской партизанской армии — в горах или в городах, или в сельских поселениях? Где создавать базы партизанских действий — в Корее или в Маньчжурии? Ведь все эти регионы были оккупированы японскими империалистами. По всем этим вопросам шел весьма серьезный обмен мнениями.

Любая армия должна иметь свой опорный пункт. Это простейшая вещь, понятная даже ученику начальной школы.

Наши вооруженные силы будут бороться без обеспеченного государственного тыла, без поддержки регулярных войск. Поэтому им нужны опорные базы, на которых бы после боев люди безопасно отдыхали, приводили в порядок боевые ряды, запасались оружием и боеприпасами, проводили военные обучения и лечили раненых. Только так мы могли бы вести партизанскую войну долгосрочно и неустанно. Поэтому при организации партизанской армии мы должны были одновременно создать собственными силами и опорные базы.

После оживленных дискуссий мы пришли к выводу: опорные партизанские базы создать в горных районах Цзяньдао, где имеются надежная массовая основа, определенные условия для материального обеспечения и благоприятные рельефные условия. В обширной Маньчжурии интенсивность вражеского правления была слабее, чем в Корее. И поэтому мы решили сейчас же базироваться в Цзяньдао, а потом, когда настанет подходящее время, выйти внутрь Кореи и обосноваться в дремучих лесах горы Пэкту и Ранримского горного хребта.

Опорные базы должны создаваться в основном в форме освобожденных районов, куда не доходил бы аппарат вражеского правления. Они непременно должны быть расположены в горных районах в бассейнах реки Туман, благоприятных как для проведения военных операций в Корее, так и для получения поддержки народа Родины. В притуманганских зонах было немало горных поселений, которые имеют хорошие условия материального обеспечения. Эти села неблагоприятны врагу для нападения и удобны нам для обороны.

Когда начали выбирать конкретные места для будущих опорных баз, Ли Гван, О Бин, Ким Иль Хван и многие другие товарищи наперебой высказывали немало хороших мнений. По их предложениям было решено создать опорные базы в труднодоступных районах с природными крепостями, в таких, как Юйланцунь, Нюфудун, Ванъюйгоу, Хайланьцюй, Шижэньгоу, Саньдаовань, Сяованцин, Гаяхэ, Яоингоу, Дахуангоу, Яньтунлацзы. Здесь были сосредоточены революционные массы, которые переселились сюда во избежание карательных операций японских войск после борьбы за «осенний урожай». Здесь уже было создано Красное ополчение, которое охраняло революционные организации и жителей.

Чем глубже и подробнее стало обсуждение проблем, тем больше выдвигалось сложных практических вопросов, связанных с долгосрочной работой и сохранением опорных баз. Так, были поставлены вопросы: как организовать сельскохозяйственное производство и другую хозяйственную деятельность, как создать мастерские по ремонту оружия и больницы, кому поручить задание вести работу по актам гражданского состояния и т. д.

На совещании мы обсудили и другие вопросы: о закладке в массах основы для вооруженной борьбы, о сформировании совместного антияпонского фронта народов Кореи и Китая, об активизации организационно-партийной и комсомольской работы.

Все эти важные вопросы непременно должны быть решены для развертывания вооруженной борьбы с ее основой — партизанской войной. На совещании все вопросы были сформулированы как руководящие установки.

Да, это было действительно гигантским, серьезным творческим делом. История партизанской войны любой страны, любого периода не дала нам такого образца, который применялся бы, как он есть, на практике революции в нашей стране. И нам пришлось мыслить обо всем своим умом и создавать опорную базу собственными силами. Это было неизбежной, я бы сказал, роковой задачей корейских коммунистов, которые были вынуждены вести партизанскую войну в беспрецедентных в истории трудных условиях, когда не было обеспеченного государственного тыла и поддержки регулярных войск.

Если мы при решении этой задачи догматически подражали бы чужому опыту, — кстати, в других странах партизанские бои предполагали поддержку со стороны регулярных войск и совместные действия с ними, — то мы не избежали бы непоправимых серьезных поражений.

В каком-то году, точно не помню, приехал к нам из Латинской Америки один руководитель движения сопротивления и попросил меня рассказать ему об опыте партизанской войны.

Ознакомив собеседника с некоторыми аспектами практики антияпонской войны, я отметил:

— В партизанской войне универсальных формул быть не может. Это гигантская творческая борьба, которая требует полного выявления творческого ума человека. Наш опыт, пожалуй, мог бы послужить для вас определенной подмогой, но вам нельзя абсолютизировать и механически копировать его. Каждая страна имеет присущие ей условия. Так что и вам рекомендую создать и практиковать свои методы и формы борьбы, которые соответствовали бы условиям вашей страны. Вот в чем секрет победы.

Выслушав меня, он о чем-то долго размышлял и сказал:

— В моей стране много горных районов, но мы до сих пор не учли этих особенностей, опирались на партизанские действия в городах. Оттого, думается, у нас и мало было успехов, зато потерь было много. Впредь учтем реальные условия и проведем движение сопротивления главным образом путем партизанских боев в горных деревнях.

Обсуждение на совещании кончилось. Все мы договорились по возвращении с совещания немедленно организовать в своих районах партизанские отряды. На пороге — рождение нашей армии, наших вооруженных сил.

Как жаждали этого молодые люди, ударяя себя в грудь кулаками, когда погибали родные и товарищи в кровавых репрессиях и карательных операциях японских империалистических агрессоров! Теперь создание родной армии стало делом недалекого будущего, делом завтрашнего дня. Молодые участники совещания все встали и во весь голос пели «Гимн революции» и «Интернационал». Торжественно и громко звучала мелодия — это было присягой перед любимой Отчизной и революцией.

На совещании в Минюегоу присутствовали Тун Чанжун и несколько других коммунистов Китая. Это они были дальновидные революционеры, которые, исходя из особенностей Восточной Маньчжурии, где абсолютное большинство населения составляли корейские коммунисты, переселенцы из Кореи, с самого начала придали большое значение дружбе между народами обеих стран и сотрудничеству корейских и китайских коммунистов в этом регионе.

Тун Чанжун не раз просил, чтобы выступали с важными речами корейские товарищи, которые, по его выражению, долгое время боролись в Восточной Маньчжурии и уже накопили немало опыта.

Я произнес агитационную речь на китайском и корейском языках поочередно. Говорил о нашем замысле насчет организации вооруженных отрядов и вооруженной борьбы, касаясь в основном обсужденных на совещании проблем.

Наши планы полностью одобрили и китайские товарищи. Они сошлись с нами во мнениях по всем вопросам: и о форме партизанской войны, и об организации партизанской армии, и об опорных партизанских базах.

С той поры гроза вооруженной борьбы народов Кореи и Китая, борцов против общего врага — японских империалистов, начала сотрясать весь материк. В кровопролитных боях начали пускать свои корни великие традиции корейско-китайской дружбы.

Минюегоуское совещание зимой 1931 года положило начало антияпонской вооруженной борьбе. Это историческое совещание вызвало новый поворот в антияпонском национально-освободительном и коммунистическом движении в нашей стране. На совещании получила дальнейшее углубление и развитие линия на проведение вооруженной борьбы, намеченная на Калуньском совещании. Если в Калуне была подтверждена воля корейской нации перевести антияпонское национально-освободительное движение на его высшую фазу — вооруженную борьбу, то в Минюегоу еще раз подтвердилась эта решимость и официально объявлена война за разгром японских империалистов под лозунгами «Оружием — на оружие! Революционным насилием — на контрреволюционное!» Именно на этом совещании были разработаны главные тактико-стратегические принципы, определившие направления партизанской войны, и на этой основе был создан весь арсенал необычайно разнообразных методов и приемов вооруженной борьбы.

После совещания я и Тун Чанжун, сидя под Белой скалой, говорили о многом. Тогда, помнится, я услышал от него о Ким РиГабе и его невесте Чон Ген Сук, о том, что Ким заточен в Даляньскую тюрьму и что она заботится о нем, томящемся в тюрьме, и, причислившись к коллективу текстильной фабрики, проводит комсомольскую работу.

Тун Чанжун сказал, что по составу жителей и партийцев Восточной Маньчжурии их большинство занимают корейские товарищи, что он желает, чтобы я, представляя их, хорошенько помогал ему.

— Главная сила в революционной борьбе в Восточной Маньчжурии — корейцы. Партизанская война может победить лишь при опоре на жителей из корейской нации. Сколько бы японцы ни сеяли рознь, но коммунисты обеих стран, думаю, смогут предотвратить национальные предрассудки. Впредь Особый комитет будет уделять пристальное внимание работе с корейскими товарищами. Прошу вас оказать нам в этом большую помощь. Я верю вам, товарищ Ким Ир Сен!

Я тепло принял его просьбу.

— О сплоченности двух наций прошу не беспокоиться. И мы этому делу уделяем особое внимание. Временное недоверие между народами Кореи и Китая будет рассеяно выстрелами партизанской войны!

И мы, улыбаясь, крепко пожали руки друг другу.

После этого я и Тун Чанжун часто вспоминали тот незабываемый день.

И каждый раз, когда я посещал Китай, премьер Чжоу Эньлай в своих речах на приемах и на переговорах не раз отмечал, что в начале 30-х годов создание Антияпонской партизанской армии и совместная борьба вооруженных сил Кореи и Китая против японских империалистов подняли корейско-китайскую дружбу на высокую ступень развития. О глубоких корнях традиций этой дружбы он высказывал много трогательных слов.

Тогда я обрисовывал в памяти то место совещания в Минюегоу, где воцарилась такая теплота корейско-китайской дружбы. Тогда я с волнением вспоминал о тех близких нам китайских товарищах, которые с нами прошли под градом пуль сквозь пушечный дым, — Вэй Чжэнмине, Тун Чанжуне, Чэнь Ханьчжане, Ван Дэтае, Чжан Вэйхуа, Ян Цзинюе, Чжоу Баочжуне, Ху Цзэмине и многих других.

Чувства дружбы тоже исходят из человеческих сердец, и потому они становятся прочными, когда складываются через конкретные человеческие отношения. Такие теплые чувства, думаю, не остынут и через десятки, сотни лет.

 

4. Подготовка к кровопролитной борьбе

На совещании в Минюегоу было решено развернуть организованную вооруженную борьбу. Его участники выразили надежду на то, чтобы я взял на себя передовую, авангардную роль в этом деле.

— Ким Ир Сен, задай-ка тон первым! Во всяком деле нужен образец, нужен и пример!

С этими словами товарищи попрощались со мной.

Я оставался в Минюегоу, пока не уехали все участвовавшие в совещании. Простившись с Тун Чанжуном, я уехал в Аньту. Чтобы развернуть партизанскую войну, нужен был, судя по всему, именно такой край, как Аньту.

Как обсуждалось и на декабрьском совещании в Минюегоу, первоочередным делом, выдвигавшимся в создании вооруженных отрядов, мы считали работу с отрядами Армии спасения отечества — этих антияпонских вооруженных сил Китая, организованных в различных районах Маньчжурии после события 18 сентября. Мы решили расквартировать основные силы своей организации в Аньту и Ванцине. Аньту и Ванцин были центрами скопления отрядов Армии спасения отечества.

Я возвратился в Синлунцунь. Здесь я некоторое время оставался с семьей в доме Ма Чхун Ука, потом переселился в Камышовый поселок Туцидяня в Сяошахэ и приступил к активной подготовке к созданию Антияпонской народной партизанской армии. В Сяощахэ жили организованные массы. Там обстановка была намного благоприятнее, чем в Синлунцуне. В этой деревне, куда пустила свои крепкие корни наша подпольная организация, не могли свободно действовать сыщики, не шушукались прислужники, и войска и полиция почти не совершали карательные экспедиции в Сяошахэ.

Наша борьба за создание АНПА с первого шага наталкивалась на трудности и преграды. Перед нами стояли вопросы о личном составе армии, об оружии, о военном обучении, о продовольствии, о базе в массах, об отношениях с Армией спасения отечества и множество других трудных военно-политических проблем, решение которых не терпело отлагательства.

В подготовке вооруженных отрядов мы считали вопросы о ее личном составе и об оружии самыми важными, двумя необходимыми элементами. Однако нам их было недостаточно.

Под людьми, о которых мы здесь говорим, подразумеваются хорошо подготовленные в военно-политическом отношении кадры. Мы нуждались в таких юношах, которые толком знали бы политику и военное дело и были готовы с оружием в руках бороться за Родину и народ в течение длительного периода.

За полтора года мы потеряли почти весь актив КРА. Ким Хек, Ким Хен Гвон, Чвэ Хё Ир, Кон Ен, Ли Чжэ У, Пак Чха Сок и другие ведущие лица из революционной армии за один год либо погибли, либо заточены в тюрьму. А в январе 1931 года и Ли Чжон Рак, действовавший командиром роты, — он отправлялся с брошюрой о КРА на приобретение оружия, — был арестован полицией японского консульства вместе с Ким Гван Рером, Чан Со Боном, Пак Бен Хва. Забрали в тюрьму и Ким Ри Габа, сведущего в военном деле, а Пэк Син Хан был убит в бою. От Чвэ Чхан Гора и Ким Вон У — неизвестно, что случилось с ними — ни слуху ни духу.

Бойцов, имевших военный опыт из уцелевших сил революционной армии, было так мало, что их можно было пересчитать по пальцам, но и их приходилось направлять на массово-политическую работу, и нельзя было включать их в вооруженные отряды. Когда я был занят хлопотами в Аньту, чтобы создать партизанский отряд, из КРА рядом со мной был только Чха Гван Су.

Другое дело могло бы быть у тех, в чьих руках государственная власть. Они, пустив в ход такие законы, как приказ о мобилизации или система воинской повинности, легко могли бы обеспечить себе необходимый воинский контингент. Но нам нельзя было мобилизовывать людей таким путем. Ни юридический механизм, ни физическая сила не способны мобилизовать массы на революцию. Одно время Шанхайское временное правительство в свою конституцию включило статью о том, что все население страны несет налоговую и воинскую повинность, но народ даже не знал, был ли такой закон. Нет ни тени сомнения в том, что не вступят в силу ни законы, ни директивы эмигрантского правительства, которое, лишившись государственной власти, осуществляло ее лишь в одном уголке сеттльмента чужой страны.

В национально-освободительной революции в колониях такими юридическими средствами, как приказ о мобилизации и система воинской повинности, нельзя заставить людей носить оружие. В этой революции призывы возглавляющего ее вождя и пионеров заменяют законы, морально-политическая сознательность каждого человека и его боевая страсть решают вступление его в армию. Не по чьей-либо воле или указке, а сами массы берут ружье в свои руки, чтобы добиться своего освобождения. Таков существенный инстинкт народных масс, которые считают самостоятельность важнейшим фактором своего существования и ради нее готовы отдать и свою жизнь.

Руководствуясь таким принципом, мы начали в Аньту и его окрестностях разыскивать людей, готовых вступить в партизанские отряды. В таких полувоенных организациях, как Красное ополчение, Детский авангард, Рабочая дружина, Местный ударный отряд, было много бравых юношей, которые желали вступить в армию. В бурях выступлений за «осенний урожай» и борьбы периода весеннего голода быстро расширились полувоенные организации, и в водовороте этих бурь неузнаваемо выросли и юноши.

Но, ссылаясь на стремление масс вступить в армию, нельзя было принимать всех как попало в партизанские отряды, независимо от их подготовленности. Люди среднего и молодого возраста в Восточной Маньчжурии были недостаточно подготовлены в военном отношении. Для обеспечения личного состава партизанских отрядов необходимо было усиливать военно-политическую подготовку молодежи в таких полувоенных организациях, как Красное ополчение и Детский авангард.

Но рядом со мной не было ни одного человека, который взял бы на себя ответственность за военное обучение. Мне одному было не под силу военизировать всю молодежь района Аньту. Хоть и я отчасти нюхнул военного учения в училище «Хвасоньисук», но и для меня были почти темным лесом такие вопросы военной практики, как маневрирование партизанской армии — войск нового типа. Чха Гван Су, человек, недавно расставшийся со школьной скамьей, знал военное дело хуже меня. Забрали в тюрьму и Ли Чжон Рака, теперь совсем уж не на кого было надеяться. Будь у нас еще бы хоть один такой, как Ли Чжон Рак, я поручил бы ему военное дело, а сам мог бы целиком все свое время отдать политической работе. Но сделать так было невозможно, и это очень огорчало меня.

Каждый раз, когда передо мной вставали трудные проблемы, я остро чувствовал нехватку товарищей.

Когда мы переживали такие трудности, к нам пришла подающая надежду личность — человек по имени Пак Хун, окончивший офицерскую школу Вампу. Начальником этой школы был Чан Кайши, а начальником политотдела — Чжоу Эньлай. В этой школе было много корейцев. В восстании в Гуанчжоу, которое китайцы называют «трехдневным советом», главенствующую роль играли именно курсанты этой офицерской школы.

Пак Хун и Ан Бун участвовали в восстании в Гуанчжоу, а когда оно потерпело поражение, они убежали оттуда в Маньчжурию. Пак Хун был человек крепкого телосложения, а его манера говорить и вести себя как по-военному была свободной и широкой. Он больше говорил на китайском языке, чем на корейском, ходил чаще в китайской одежде, чем в корейской. Вот он и был моим «военным советником».

Вследствие измены Чан Кайши делу революции (событие 12 апреля) было разорвано сотрудничество Гоминьдана с компартией и потерпела поражение первая гражданская революционная война. Избегая чанкайшистского террора, из южной части Китая в Маньчжурию собрались Ян Рим, Чвэ Ён Гон, О Сон Рюн (Чон Гван), Чан Чжи Рак, Пак Хун и другие многие лица, которые участвовали в китайской революции, окончив такие военные училища, как офицерская школа Вампу, Гуандунское и Юньнаньское военные училиша.

Откровенно говоря, я тогда возлагал на Пак Хуна большую надежду, ведь он из офицерской школы Вампу.

Пак Хун владел особым искусством стрельбы из пистолета. Он, взяв в обе руки по пистолету, стрелял из обоих сразу в бою. Мастерство его стрельбы было действительно поразительным. Он стрелял так метко, что лучше и черт бы не сумел.

Другое его отличительное мастерство — это умение давать команду. Пак Хун был военным инструктором с поразительным голосом: без микрофона обычным голосом он мог бы легко приводить в движение колонны в десять или даже в двадцать тысяч человек. Когда он кричал на поляне у поселка Туцидянь, то его слышал весь поселок.

Все юноши Аньту были потрясены его командами и смотрели на него очарованными глазами.

— Такой зычный голосище, может, услышит и сам японский император в своем логовище в Токио. Откуда такая звезда свалилась к нам? — с восхищением говорил Чха Гван Су, видя, как Пак Хун руководит военной подготовкой членов Красного ополчения.

И самым привязанным к Пак Хуну был именно Чха Гван Су. Эти двое чаще спорили по теоретическим вопросам, но в то же время были исключительно близкими.

Пак Хун действительно отлично руководил военной подготовкой в Аньту, поэтому организованный нами отряд позже, когда останавливался в Ванцине, получил репутацию «студенческого отряда». Партизаны нашего отряда за весь период антияпонской войны пользовались уважением как люди, отличающиеся своей порядочностью, высокой дисциплинированностью, вежливостью в обращении, опрятностью одежды.

И Ян Цзинюй не скрывал чувства своей зависти, восхищаясь порядочностью, энергичностью и культурностью нашей революционной армии. Каждый раз в таких случаях я вспоминал о Пак Хуне, о его голосе, раздававшемся на поляне у поселка Туцидянь.

Следующей отличительной чертой в его качествах как военного инструктора была строгая требовательность к бойцам. Неоспоримый факт — благодаря его необыкновенной требовательности новобранцы быстро, за короткий срок, освоили военное дело.

Однако Пак Хун порою и взыскивал с них. Если из новобранцев кто-либо не выполнит требований строевой подготовки или нарушит дисциплину, то Пак Хун этого никому не простит, пронзая его испепеляющим взглядом и осыпая крепкими словами, то и ногою его пиная, а порою и налагал взыскания. Сколько я ни говорил ему, что в рядах революционной армии такое телесное наказание запрещается, ему в моих словах не слышалось что-то обязательное, и никакого толку от них не было.

Однажды после окончания военного обучения я возвращался домой вместе с Пак Хуном, который шипел, охрипнув за целый день от такой нелегкой работы.

— Пак Хун, от тебя что-то очень уж пахнет духом военщины. Откуда ты научился такому стилю? — спросил я.

Он смотрел на меня, улыбаясь в ответ на слова «дух военщины».

— Нас обучал очень строгий и грозный военный инструктор. Не знаю, видимо, это наследие от того немца. Но что там ни говори, а чтобы быть порядочным воином, надо побольше нюхать хлыста.

Следы военного обучения немецкого образца обнаруживались у Пак Хуна в различных формах. В его теоретических текциях самое большое место занимали рассказы о войсках Пруссии. Вместе с тем он не раз рассказывал о мужестве английских войск, о быстрой маневренности французских воинов, о точности воинов немецких, об упорстве воинов России. Каждый раз, когда он останавливался на этом, мы призывали новобранцев стать воинами-универсалами, овладевшими совокупностью всех этих качеств.

Большинство учений по военной подготовке, проводимых им, не соответствовало особенностям партизанской войны, к чему мы стремились. Объяснив, что такое наполеоновская колонна и английская линейная тактика, Пак Хун всячески старался построить такой строй из новобранцев, которых было не больше 20 человек.

Ознакомившись с ходом военного обучения, я во время перерыва сказал ему вполголоса:

— Пак Хун! Вот насчет построения английского линейного строя, которому ты только что обучал бойцов, нельзя ли обойтись на таком занятии одним кратким объяснением? Другое дело, если мы здесь проведем такую войну, как битва под Ватерлоо. Нам же предстоит вести в горах партизанскую войну с противником, вооруженным пушками и пулеметами. К чему это нужно — обучать партизан методам ведения боев старого времени?

— Но что ни говори, а надо иметь такого рода военные знания, чтобы вести войну.

— Разумеется, важное значение имеют и общеобразовательные военные знания, которые в ходу в других странах, но для нас надо подобрать из них актуально необходимое и обучать этому. Не думай целиком обучать тому, чему научился в военном училище!

Тогда я говорил ему это, чтобы он поостерегался догмы в военном обучении.

Однажды я, предоставив в его распоряжение более десятка бойцов Красного ополчения, велел ему обучать их технике стрельбы. А он, поставив на поляне кол, целый день повторял лишь одни и те же слова: при появлении противника стрелять в нижнюю часть от середины.

Я вынужден был обратиться к нему с замечанием:

— Нельзя так вести военное обучение. Надо отложить на задний план то, что не отвечает нашей действительности, а на первом плане должно стоять до зарезу необходимое для партизанской войны, в частности, обучение знаниям о битвах в горных условиях. Давай смело перестроим не отвечающие нашим требованиям методы, создадим сами своим умом новые методы ведения боев, которых нет в наставлении.

Пак Хун всерьез относился к моим словам.

С этого времени мы проводили военное обучение, делая главный упор на необходимое для партизанской войны. Не говоря уж об элементарной строевой подготовке и курсе обращения с оружием, мы обучали методам маскировки, сигнализации, обращению с копьем, методам разведки расположения противника, ходьбе по горам, обращению с дубинкой, методам захвата оружия, различия между врагом и своими в ночных условиях боя. Таким образом обучали актуально необходимым нам военным знаниям.

Вначале Пак Хун обучал бойцов, как говорится, наобум, что и как взбредет ему в голову, а потом он стал составлять учебный план и планомерно вести занятия.

Позже, вспоминая о случаях тех дней, Пак Хун честно признался: «Военное дело, которому я обучался в офицерской школе Вампу, все принадлежало пяти военным державам мира. Это были всеобъемлющие, комплексные военные знания, в которых систематизированы военные приемы Востока и Запада, старого и настоящего времени. Я гордился тем, что обучался таким знаниям в известной офицерской школе Вампу, которую можно назвать храмом военного образования современного Китая. Считал, что если я буду распространять их в Восточной Маньчжурии, все будут мне аплодировать. Но я ошибся. Меня встречали не аплодисменты, а холодная реакция. Молодые люди принимали мои лекции как знания, на которые плюнуть да растереть, не принимали их как насущное, актуально необходимое. Я твердо убедился, что то военное дело, которое я усвоил за прошедшие несколько лет, хотя и является мировым, но эти знания не полноценные, не особенно пригодные для партизанской войны. Я стал разочаровываться в себе за то, что считал это военное дело абсолютным, из ряда вон выходящим всесильным кодексом. Всем сердцем убедился я в необходимости создать новую военную теорию, отвечающую требованиям партизанской войны. С того времени я, избавившись от догмы, обратился к образу мышления своего образца, отвечающему делу корейской революции…»

Из «инструкторов по военной подготовке» в районе Аньту, кроме Пак Хуна, отличительной личностью был Ким Иль Рён. Он был не таким сведущим, как Пак Хун, в знаниях о современной войне, но упорно воспитывал бойцов на основе боевого опыта, приобретенного им в Армии независимости.

В ходе усиления военного обучения в таких полувоенных организациях, как Красное ополчение, Детский авангард, Детская экспедиция, и в ходе расширения их рядов вокруг нас объединились десятки верных юношей, проверенных в военно-политическом отношении. Мы призвали собраться в Аньту товарищей, работавших в разных уездах бассейна реки Туман, и подобранных нами юношей, закаленных и проверенных в выступлениях за «осенний урожай» и в борьбе периода весеннего голода. К нам приехали многочисленные юноши из Аньту, Дуньхуа и других различных районов Восточной Маньчжурии.

Из этих юношей мы выбрали 18 активистов, в том числе Чха Гван Су, Ким Иль Рёна, Пак Хуна, Ким Чхора (Ким Чхор Хи), Ли Ен Бэ, и первым делом организовали из них небольшой партизанский отряд. Одновременно с этим было отдано распоряжение создать аналогичный вооруженный отряд в Яньцзи, Ванцине, Хэлуне, Хуньчуне. Таким образом в уездах создавались один за другим вооруженные отряды, в каждом из которых состояло по 10–20 человек. Организовать вооруженный отряд из небольшого количества людей и, действуя потихоньку, приобретать оружие и, накапливая опыт, расширять свои ряды, а когда назреют условия, создавать крупный вооруженный отряд в каждом уезде — таков был курс, который был обсужден и принят на совещании в Минюегоу.

Процесс создания небольших партизанских отрядов сопровождался кровопролитной борьбой за приобретение оружия. Из ряда трудностей, которые мы терпели, не было более тяжелой, чем добыча оружия.

Империалистические агрессивные войска Японии непрерывно наращивали боевую мощь трех своих родов современным оружием и техникой, выпускаемыми серийным методом на предприятиях военной промышленности в самой Японии. А у нас не было ни обеспеченного тыла государства, предоставляющего нам оружие, ни денег, на которые мы могли бы купить хоть одну винтовку. Мы нуждались не в пушках, не в танках, нам достаточно было бы иметь сейчас хотя бы такое легкое оружие, как винтовка, пистолет, граната. Если бы внутри страны у нас имелся оружейный завод, мы могли бы добывать его, воспользовавшись помощью рабочего класса, но у нас в стране не было такого завода. К несчастью, нам нисколько не удалось воспользоваться помощью промышленности своей страны, вооружая себя.

Поэтому у нас не было иного пути, кроме как провозгласить решительный лозунг: «Вооружай себя, отняв оружие у врага!»

Вернувшись в Аньту, я выкопал из-под земли два пистолета, оставленные отцом у матери.

Подняв эти два пистолета, я обратился к товарищам:

— Видите это наследие, оставленное мне моим отцом. Мой отец не принадлежал ни к Армии справедливости, ни к Армии независимости, но до последней минуты своей жизни он носил их с собой. Почему? Он понимал — только вооруженная борьба, эта высшая форма борьбы, принесет стране независимость. Отсюда и беззаветное стремление моего отца — развернуть вооруженную борьбу. Когда передавали мне эти два пистолета, я твердо решил: непременно осуществить стремление отца. Теперь вот пробил час! С помощью этих двух пистолетов начнем наш поход— борьбу за независимость страны. Да, пока у нас только два пистолета. Но представьте себе тот день, когда от этих двух пистолетов пойдет наращивание нашей силы, когда у нас будет и 200, и 2000, и 20 000 единиц оружия! Если у нас будет иметься на вооружении 2000 единиц оружия, мы вполне сможем освободить страну! Основа основ у нас есть, пустим ее в оборот — и доведем наше вооружение до 2000 и 20 000 единиц!..

Дальше я говорить не смог. Я чувствовал, как к горлу подступает горячий комок при мысли об отце, который ушел так рано из жизни, так и не добившись своей цели.

Когда вопрос о добыче оружия стал злобою дня, Пак Хун спросил меня:

— Где же те десятки ружей, которые, как говорят, какой-то сын богача пожертвовал тебе в Фусуне?

Какой-то сын богача, о котором он упомянул, это и был Чжан Вэйхуа. Когда мы были в Уцзяцзы, он пришел к нам, взяв с собою 40 ружей у своей дружины. Тогда мы роздали все эти ружья бойцам КРА.

Узнав об этом, Пак Хун очень сожалел и говорил: выход — в деньгах. Он предлагал обойти все революционные деревни, созданные нами, обращаясь к крестьянам с призывом пожертвовать деньги.

Мы его предложению не последовали. Другое дело, если бы обращаться с такой просьбою к богачам, но вытрясать карманы у бедных рабочих и крестьян и покупать на эти деньги оружие — это было бы делом неприличным. Может быть, это намного легче — собирать деньги, чем, рискуя жизнью, отнимать оружие у врага.

Но мы выбрали путь не легкий, а трудный. Я тоже не отрицал как метод покупать оружие за деньги, но не очень поощрял его.

Протягивать руку к населению за деньгами — это метод Армии независимости, а не наш. Если даже деньги и будут собраны, и то откуда же тут быть большому капиталу? Это лишь какие-то крохи.

Как-то раз Чвэ Хен купил у Лесного отряда пулемет за 1500 вон. Если подсчитать по рыночным ценам того времени, когда один вол стоил 50 вон, то получится, что за один пулемет нам приходится продавать 30 волов. Нам нельзя было не думать об этих цифрах.

После неоднократного обсуждения мы отправились в сторону горы Нэдо, где откопали несколько ружей, закопанных бойцами Армии независимости. И в других уездах, как бы соревнуясь, собирали ружья, которыми пользовались бойцы Армии независимости.

Войска Армии независимости, возглавляемые Хон Бом До, после битвы под Циншаньли, закопав в окрестности Даканьцзы большое количество ружей и патронов, отступали в сторону советско-маньчжурской границы.

Японский гарнизон, пронюхав это через сыщиков, мобилизовал десятки грузовиков и увез массу ружей и патронов. После совещания в Минюегоу товарищи из Ванцина направили своих людей в Даканьцзы. Они собрали примерно 50 тысяч патронов на том же месте, где выкопали ружья солдаты японского гарнизона.

Когда в наших руках оказалось несколько ружей, мы с этими ружьями приступили к непосредственным боевым действиям, чтобы отнять оружие у врага.

Первым объектом нашего налета был выбран дом помещика Шуан Бинцзуня. В его распоряжении была охранная дружина примерно в 40 человек. Ее начальником был тот самый Ли До Сон, который позже слыл пресловутым командиром отряда «Синсондэ» и был разгромлен партизанским отрядом Чвэ Хена.

Казармы дружины находились внутри и вне земляной ограды дома помещика.

Мы заранее провели разведку и на этой основе организовали штурмовую группу из бойцов мелкого партизанского отряда и Красного ополчения, совершили внезапный налет на дом этого помещика, расположенный в главном населенном пункте деревни Сяошахэ, и отняли у него более десятка ружей.

Борьба за приобретение оружия активно развертывалась в порядке массового движения во всех районах бассейна реки Туман.

Революционно настроенные массы — все от мала до велика, мужчины и женщины под лозунгом «Оружие — наша жизнь! Оружием — на оружие!» поднимались во главе с бойцами мелких партизанских отрядов, Красного ополчения, членами Детского авангарда, Местного ударного отряда на решительную борьбу за захват оружия у агрессивных войск империалистической Японии, японской и маньчжурской полиции, прояпонски настроенных помещиков и реакционных чиновников.

Именно в это время в ходу были слова: «Яоцян буяомин!» Это в переводе означает: нужно только ружье, а жизнь ваша не нужна. Ворвавшись в таможню, или в отряд охранной дружины, или в ведомство общественной безопасности, или в дом помещика, вытащив ружье, крикнешь только «Яоцян буяомин!» — и трусливые мелкие чинуши, реакционные помещики и полицейские, дрожа от страха, отдавали все имевшиеся у них ружья.

Выражение «Яоцян буяомин!» находило широкое распространение как модные слова на всех участках Восточной Маньчжурии, где действовали революционные организации.

Отец товарища О Чжун Хва (О Тхэ Хи) и его дядя, вытащив пугачи, изготовленные из ножек обеденного стола, угрожали ими полицейским и охранникам со словами «Яоцян буяомин!», отнимали у них ружья и отправляли их Красному ополчению. Эти слухи доходили и до Аньту. Мы восхищались их находчивостью и дерзостью.

Позже я встретился с О Тхэ Хи в Ванцине и спрорил его:

— Как вас осенила такая остроумная идея?

А старик, улыбаясь, ответил:

— Ночью и ножка обеденного стола выглядит пистолетом. У нас же ни пистолета, ни гранаты! Как говорится в поговорке, захочешь пить, выроешь колодец. Вот я и вытащил столовую ножку. Когда человек зайдет в тупик, найдет такой выход…

Старик был прав. Действительно, мы тогда, находясь в положении человека, которому захочется пить и который выроет колодец, отдавали себя безотчетно мужественной борьбе за захват оружия. Это была трудная борьба, которая требовала максимума творческой активности и ума.

Революционеры и революционно настроенные массы Восточной Маньчжурии отнимали оружие у врага, маскируясь то жандармами, то воинами Армии спасения отечества, то чиновниками японского консульства, то крупными богачами, то коммерсантами, ловко приспосабливаясь к различным обстоятельствам. В иных краях женщины, ударив валиком или дубинкой по голове солдата или полицейского, тоже отнимали у них оружие.

Борьба за приобретение оружия была прологом к началу всенародного сопротивления, предварительной его репетицией. На эту борьбу были мобилизованы все революционные организации, поднимался весь народ. Час пробил! Революция требовала оружия, и массы, не колеблясь, поднимались на борьбу за его добычу. В ходе этого они пробуждались. И они осознали величие своей силы.

Повсюду и везде наш лозунг: «Сам добывай себе оружие!», проявлял большую жизненную силу.

Разумеется, в ходе этой борьбы мы теряли многих товарищей по революции. Каждое ружье, добытое нами в то время, было обагрено их святой кровью, оно говорило об их пламенном патриотизме.

Одновременно с этим под лозунгом опоры на собственные силы мы вели борьбу за самостоятельное изготовление оружия.

Вначале мы ковали железо в кузницах и изготовляли из него ножи, копья и клинки. А затем научились изготовлять пистолеты и ручные гранаты.

Из таких самодельных пистолетов самым искусным, годным для пользования, был «пистолет с пичжике», изготовленный членами наньцюйской организации АСМ в уезде Ванцин. Жители провинции Северный Хамген называли спички, как по-русски, «пичжике». Порох для патрона делали из всюду зажигающихся спичек и сыпали его в патронник, отсюда и его название: «пистолет с пичжике».

И ствол они делали из жести.

Если взять, к примеру, самые известные из оружейных мастерских в Восточной Маньчжурии, то это оружейная мастерская в пещере Сурипави Шэньсяньдэ, находившаяся в Цзиньгу уезда Хэлун, Наньцюйская оружейная мастерская в уезде Ванцин, Чжуцзядунская мастерская в поселке Наньянцунь, что в Иланьгоу уезда Яньцзи.

В оружейной мастерской в пещере Сурипави изготовляли даже бомбу из пороха, добываемого через революционную организацию рудника Бадаогоу в уезде Яньцзи.

Первую бомбу называли «звуковой бомбой». Она отличалась только оглушительным взрывом, но почти не обладала убойной силой. С учетом этого недостатка выходила «бомба с перцем». Ее эффект был лучше, чем у первой, но и она отравляла только одним запахом, почти не обладая убойной силой.

Хэлунские товарищи изготовили бомбу не с перцем, а с железными осколками. Она обладала высокой убойной силой. Она и есть известная «енгирская бомба». После появления ее на свет мы вызвали Пак Ен Суна из Хэлуна и организовали двухдневные семинары в Дафанцзы в Сяованцине с целью распространять технику изготовления самодельной гранаты в различные районы Восточной Маньчжурии. В семинарских занятиях участвовали работники оружейных мастерских и командиры партизанских отрядов, приехавшие из разных уездов Цзяньдао.

В первый день семинара я читал лекцию о методе изготовления пороха. В то время партизанские оружейные мастерские доставали порох втайне из рудника. Но это всегда сопровождало большую опасность, ибо враги вели строгий контроль над порохом. Мы в населенных пунктах легко добывали сырье для юроха, и нам удалось изготавливать из него порох. На семинарах обучали этому секрету, чтобы распространяли его в различные районы.

Пак Ен Сун рассказывал о методе изготовления гранаты и правилах ее эксплуатации, о методе ее хранения и обращения с ней. Все участники семинара восхищались, услышав о том, как изготовляли гранату в Хэлуне с духом опоры на собственные силы. Пак Ен Сун и Сон Вон Гым, заведовавшие оружейной мастерской в пещере Сурипави, были очень талантливыми товарищами. Позже эта оружейная мастерская играла большую роль в антияпонской войне как надежная оружейная база, как емонтная мастерская Корейской Народно-революционной армии.

Если кто-либо из писателей соберет эпизоды о беспримерной самоотверженности и дерзости, об умении приспосабливаться к изменявшимся обстоятельствам, о необыкновенной творческой активности нашего народа в борьбе за приобретение оружия и воссоздаст их в художественных образах, то это стало бы действительно огромной эпопеей. Народные массы, тысячелетиями и десятками тысячелетий оставаясь вне истории низкооплачиваемой рабочей силой, блуждали во тьме невежества и одурения. Они же с кровавыми слезами на глазах скрежетали зубами, горько скорбя по трагической судьбе народа, лишенного Родины, и вынуждены были принять такой удел за фатальную неизбежность. Именно эти простые люди встали на путь священной освободительной борьбы, чтобы своими руками проложить себе новый путь.

Каждый раз при виде оружия, захваченного у врага или изготовленного местными организациями, я вновь и вновь с гордостью убеждался в правильности нашей решимости проложить путь корейской революции, опираясь на свой народ, веря в его силы.

Ускоряя подготовку к созданию постоянных вооруженных сил, мы в то же время особое внимание уделяли и делу создания в массах опорной базы для антияпонской вооруженной борьбы. Постоянно пробуждать сознание народных масс в ходе практической борьбы, давать им проходить закалку и надежно подготовить их к антияпонской войне — таково было насущное требование развития нашей революции. Именно в сознательной и общенациональной мобилизации широких масс была гарантия окончательной победы.

Небывалый неурожай в 1930 году и следовавший за ним жестокий голод создавали условия для развертывания новой массовой борьбы в Восточной Маньчжурии вслед за выступлением за «осенний урожай». Мы приняли меры, чтобы, не ослабляя боевой дух масс, приподнятый в ходе выступления за «осенний урожай», развернуть новую борьбу периода весеннего голода против японских империалистов и прояпонски настроенных помещиков. Борьба периода весеннего голода начиналась с требования от помещиков давать крестьянам в долг продовольствие. Она быстро перерастала в борьбу за конфискацию продовольствия у японских империалистов и прояпонски настроенных помещиков, в насильственную борьбу за ликвидацию приспешников японского империализма.

В огне борьбы периода весеннего голода поднималась на новую стадию работа по повышению революционного сознания местных жителей Восточной Маньчжурии. И в условиях, когда наступление контрреволюции против революции принимало столь наглый характер, корейские коммунисты шли в гущу масс, терпеливо просвещали и воспитывали их. Массовые организации, выйдя из рамок тенденций закрытых дверей, настежь раскрывали массам двери, неуклонно закаляли их в практической борьбе.

Но эта работа шла не так легко, как ходит парусник по ветру. Был и случай, когда лишились жизни несколько революционеров, проводя работу по превращению одной деревни в революционную. А порой нам приходилось подвергаться нестерпимым оскорблениям и неверию со стороны населения, и надо было безропотно переносить все это, чтобы не выдать себя, что ты революционер.

И мое испытание в селе Фуэрхэ, можно сказать, относится именно к такому случаю.

Фуэрхэ — это был важнейший населенный пункт, расположенный на границе между Аньту и Дуньхуа. Не пройдя через эту деревню, нельзя было свободно передвигаться в Дуньхуа и в Южную Маньчжурию. Не превращая эту деревню в революционную, невозможно было гарантировать безопасность Сяошахэ, Дашахэ, Люшухэ и других смежных деревень.

Много способных подпольщиков из революционных организаций было направлено в эту деревню, но каждый раз мы тут терпели неудачу. Необходимо было немедленно плести там сеть организаций, но как только пойдет туда кто-либо из нас, его арестовывали и убивали. Казалось, выход из этого положения найти было нельзя. Ким Чжон Рён, называя Фуэрхэ «реакционной деревней», с досадой говорил, что в ней, видимо, есть шпик или какая-то организация белых, но их никак нельзя вывести на чистую воду. Стоит только услышать об этой деревне, и меня не покидала странная мысль.

В Фуэрхэ был один товарищ по фамилии Сон, состоявший в нашей организации, но ему одному было не под силу разоблачить реакционные элементы и воспитать жителей деревни в революционном духе. Кто-нибудь из нас должен был проникнуть в село, рискуя жизнью, чтобы ликвидировать того, кого надо, организовать то, что нужно, и таким образом перестроить это село из «реакционного» в революционное.

Исходя из этого, я вызвался проникнуть в Фуэрхэ.

Я вызвал товарища Сона в Сяошахэ и заранее с ним обо всем договорился.

— Вернешься в село, распространи слух: «У меня дома не хватает рабочих рук, и потому я заимел батрака». Тогда я пойду к тебе в батраки.

Глаза у Сона полезли на лоб. Он покачал головой:

— Это же риск какой! Там одни только реакционеры. Да еще вздумал пойти в батраки?

И организация тоже возражала против моего решения проникнуть в Фуэрхэ.

Несмотря на уговоры и возражения, я вместе с Соном на розвальнях, запряженных волом, отправился в Фуэрхэ. Я не умывался, не стригся, нарочно притворяясь дурачком, и проник в «логовище реакции».

Спустя несколько часов, когда мы с Соном ужинали, как вдруг, откуда ни возьмись, нагрянуло в деревню целое кавалерийское полицейское подразделение, взвивая за собой облако пыли. Как? Каким образом они узнали? А все-таки узнав, в пожарном порядке уже прислали из Аньту полицию.

Дети, игравшие во дворе, кричали: «Кавалерия!» Я вышел во двор с топором и стал колоть дрова. Точно такой же случай, какой был в доме незнакомой женщины в Цзяохэ!

Полицейские спросили, кто этот человек, указывая на меня. Сон ответил, что это его батрак.

Один из полицейских вопросительно покачал головой.

— Говорили, один из коммунистических руководителей проник в это село, чтобы руководить…

Так, значит, они прикатили за руководителем, одетым, конечно же, в шикарный европейский костюм, а перед ними вот какой-то батрак в дрянной блузе, и лицо все в саже… И они, видимо, огорчились, что напрасно хлопотали.

Тогда и мне пришло в голову подозрение: не скрывается ли в наших рядах неблагонадежный элемент, имеющий связь с врагом? О моем проникновении в Фуэрхэ знали ведь только несколько ответственных лиц.

После того как полицейская конница ускакала, я оглянулся на Сона. Он был весь не в себе, на лбу у него выступили капельки холодного пота.

Со следующего дня в доме хозяина я вставал чуть свет, ходил за водой, колол дрова, подметал двор, готовил пойло для вола. Вместе с Соном каждый день отправлялся в лес на розвальнях. В лесу я читал документы, заготавливал дрова, обсуждал дела, давал Сону задания.

Слух обо мне распространялся по селу как об аккуратном «батраке». Тогда в Фуэрхэ всерьез принимали меня за добродушного «батрака». Если обледеневало место колодца, женщины, пошевеливая пальцами, подзывали меня и просили поскорее сколоть лед с колодца. Я безропотно исполнял их просьбу. И вообще чем больше сельчане будут просить меня сделать что-то, тем больше я буду походить на настоящего «батрака». И чем вернее буду я исполнять их просьбы, тем труднее будет сыщикам унюхать во мне признак революционера.

Как-то раз в соседнем с Соном доме шла подготовка к свадьбе. В тот день ко мне валили сельчане, они просили меня месить тесто для лепешек. Они, видимо, думали, что раз я «батрак», значит, я в таком деле собаку съел.

Мой дед, всю жизнь гнувший спину на поле, часто говорил: надо владеть тремя видами работ — орудовать лемехом, резать солому на соломорезке и бить деревянным молотом вареный рис для хлебца, только тогда можешь назвать себя настоящим крестьянином-землепашцем. Но мне ни разу не приходилось месить тесто для хлебца. Семья наша жила не так богато, чтобы месить хлебец и роскошничать. Тут и попал я как кур во щи: выполнять просьбу сельчан — это все равно что выдать себя, а отказаться от их просьбы «батраку» не положено. Поэтому вначале я ссылался на занятость домашними делами. Но соседи приходили снова и настоятельно просили, да так, что мне отказываться дальше было уже неудобно.

С моим появлением во дворе дома, где шла подготовка к свадьбе, хозяева дома радостно всплеснули руками, что теперь им будет легче делать свое трудное дело. И они, вырвав деревянный молот из рук худощавого пожилого человека, тоже их соседа, вручили его мне, чуть не силком втолкнув его в мои руки. Да еще и приговаривали:

— А ну, покажи свой класс! Вкус лепешки сегодня зависит от твоего умения месить, взбивать тесто!

Было и смешно, и неловко: хозяйка дома, не зная, что творится в моей душе, суетилась, принесла корыто с только что сваренным рисом для хлебца. Любопытные сельчане стояли рядами по бокам. Им, видимо, очень хотелось посмотреть мастерство «батрака» орудовать деревянным молотом. В быт и жизнь сельчан вошла такая привычка.

Поплевав на руку, которой держал деревянный молот, я в душе думал: «Ну что же, была не была! Попробую ударить деревянным молотом со всего размаху. Ведь и это, видать, тоже дело рук человеческих! Где же написано, что батрак должен быть искушен во всех делах? Во всяком случае будут меня упрекать, что я не мастер на все руки, ишь беда какая»…

Узнав об этом, Сон спас меня из этого заколдованного круга.

— Эй, ты что, с той руки месить тесто, а? Я сколько раз тебе говорил, что руку надо беречь…

Он отругал меня с напускной серьезностью, а затем, обращаясь к хозяевам дома, сказал:

— Он-то вчера руку ушиб, когда рубил дрова в лесу, и ему сейчас это нельзя. Давай-ка я за него буду месить хлебец. Ведь это же радость, торжество соседское…

В тот день женщины угощали хлебцем гостей, а со мной бращались, как с «батраком». Другим подносили миску с хлебцем, а мне сунули его прямо в руки.

Но я о сельчанах не думал ничего плохого за то, что они так неприлично относятся ко мне. Наоборот, я считал это полезным для моей подпольной работы.

Работа по превращению деревни Фуэрхэ в революционную проходила не так легко. Такая работа в Уцзяцзы была очень тяжелой, но это, можно сказать, была пара пустяков, его не сравнить с превращением деревни Фуэрхэ в революционную.

В этой деревне я прожил примерно полтора месяца, создал организацию и, мобилизовав юношей-активистов, ликвидировал и шпика.

После возвращения в Сяошахэ я рассказал об этом моим товарищам, все покатились со смеху. Тогда я им сказал:

— Нет таких мест, куда нельзя проникнуть революционеру. Если до сих пор вам не удавалось вторгнуться в Фуэрхэ, то это значит, что вы действовали, как капля масла в воде, не желали идти в гущу масс, а вели революцию по-джентльменски…

Позже, после создания АНПА, я как партизанский командир ехал на коне, проездом остановился в этой деревне, созвал митинг, на котором выступил с речью, и все сельчане ахнули, увидев и узнав меня.

Молодая женщина, которая, шевеля пальцами, позывала меня и просила сколоть лед с колодца, диву далась, когда я после речи сел в седло.

— Э-ге-ге! Это же тот самый батрак в нашем селе? Он же стал командиром революционной армии!.. — сказала она, готовая провалиться сквозь землю.

Так мы преодолевали трудности, которые стояли перед нами. Но самый острый вопрос был еще впереди, он оставался еще неразрешенным. Это была работа с отрядами Армии спасения отечества, из-за которых корейским коммунистам приходилось проливать немало крови.

 

5. Рождение новых вооруженных сил

Весна 1932 года, полная мировых сенсационных событий, была неспокойная и тревожная. Японские империалисты, захватившие материк Маньчжурии, сфабриковали марионеточное государство Маньчжоу-Го во главе с последним императором пинского Китая Пуи, оттесненным бурями Синьхайской революции, ведомой Сунь Ятсеном. Рептильная пропаганда Японии, прояпонская пресса Китая и Маньчжурии громогласно рекламировали «примирение и согласие пяти наций» и создание «обетованной земли», не жалея похвал в адрес Маньчжоу-Го. Прогрессивная общественность Азии и всего мира выступила против этого с решительным протестом.

Внимание земного шара приковала к себе комиссия Лиги Наций по расследованию положения в Маньчжурии, которая только что прибыла в Японию с миссией выяснить причины события 18 сентября и ответственность за этот инцидент.

Комиссию возглавил лорд Литтон — старейший советник Тайного совета Великобритании, в ее составе были представители великих держав — США, Германии, Франции и Италии. Комиссия, принятая японским императором, встретилась также с премьером, военно-сухопутным министром и министром иностранных дел островной страны. В Китае комиссия имела встречи с Чан Кашли, Чжан Сюэляном. На земле Маньчжурии она встретилась с командующим Квантунской армии генерал-лейтенантом Хондзё и осмотрела место происшествия — события 18 сентября. Обе стороны — Япония и Китай — всячески усердствовали в конкуренции по радушному гостеприимству, стремясь каждая притянуть на свою сторону комиссию Литтона. В народе ходила крылатая молва, — дескать, если делегация выяснит подоплеку происшествия и будет пользоваться влиянием Лиги Наций, то Япония, возможно, выведет из Маньчжурии свои войска. Предположения эти не только обостряли нервы политических, общественных кругов и средств массовой информации. Слухи передавались из уст в уста даже у малышей начальных школ, ставших чуткими к политике, стали предметом разговора у стариков на вечерних прогулках.

Но мы в то время, готовясь в районе Аньту к вооруженной борьбе, не очень интересовались подобной молвой и всякими предположениями, полностью отдаваясь военному обучению. Каждый день члены Общества женщин Сяошахэ, неся на головах деревянные корыта с обедом, взбирались на лесную поляну Туцидяня.

В середине марта мы проводили в Аньту кратковременное обучение (кратковременные семинары) для командного состава небольших партизанских отрядов, созданных в уездах Восточной Маньчжурии. На лесной поляне Туцидяня, находящейся в Сяошахэ, собралось около 20 командиров местных отрядов.

Обучение шло два дня. В первый день — теоретическая лекция, в следующий — обучение действиям. Я читал на политическом занятий лекцию о линии и курсе корейской революции, выступил с темой о правилах и нормах службы партизанского отряда. Военной подготовкой в большинстве случаев руководил Пак Хун. Занятия у нас начались с таких элементарных вопросов, как действие в строю, сборка и разборка оружия, потом постепенно углублялись и перешли на тактические проблемы, такие, как организация напета и засады.

Аньту стал штабом, центром действий корейских коммунистов для создания АНПА. Из уездов бассейна реки Туман часто приходили к нам в Сяошахэ подпольщики и связные, чтобы установить с нами связи. Слухи о том, что мы создаем в Аньту партизанский отряд, передавались из уст в уста, дошли они и до районов Кореи. Молва собирала молодежь, пылкую духом, около 20-летнего возраста, из районов Кореи и Маньчжурии. Они с риском для жизни проникли в Сяошахэ и попросили принять их в наш отряд.

К тому времени Пен Даль Хван вместе с восемью молодыми добровольцами из Уцзяцзы попытались пройти в Аньту, но по дороге были арестованы японскими войсками и полицейскими. И их бросили в тюрьму. В первые дни после освобождения Кореи на встрече со мной старик Пен Дэ У очень сожалел, что его сын, так и не успев попасть в отряд, много лет промучился за решеткой.

Из разных уездов Цзяньдао, особенно из Яньцзи, добровольцев к нам поступило больше всего. В Яньцзи была разветвленная сеть учреждений правления и репрессивного аппарата противника, шпионских служб. В начале апреля 1932 года в Яньцзи и другие районы Цзяньдао хлынули солдаты Цзяньдаоского временного экспедиционного отряда, командуемого полковником Икэда. Экспедиция переправилась через реку Туман для карательных операций в Восточной Маньчжурии. Ее главной силой был 75-й полк 38-й бригады Ранамской 19-й дивизии. Экспедиция была укреплена и усилена артиллерией, саперами и подразделениями связи.

Поэтому местная подпольная организация в Яньцзи больше послала в Аньту молодых добровольцев. Прослышав о нас, многочисленная молодежь пришла к нам сама, независимо от рекомендаций организаций.

Приехал ко мне и Чэнь Ханьчжан из Дуньхуа. Он явился ко мне с китайским юношей Ху Цзэминем, который преподавал в педучилище в Хэлуне.

Иной день, бывало, молодежь приходила к нам группами более чем в десять человек.

В то время на Северо-Востоке Китая было много разношерстных китайских антияпонских отрядов. В их числе — Северо-Восточная армия самообороны, Антигиринская армия, Антияпонская армия спасения отечества, Антияпонская добровольческая армия, Лесной отряд, отряд Дадаохуэй (Союз Больших Мечей — ред.), отряд Хунцянхуэй (Союз Красных Пик— ред.) и т. д. Под антияпонскими отрядами подразумеваются националистические войска, образованные из патриотической части воинов, которая после японской оккупации Маньчжурии отделилась от старой Северо-Восточной армии под знаменем сопротивления Японии и спасения отечества. В них включились также чиновники и крестьяне. В общем всех их называют Армией спасения отечества.

Из известных антияпонских отрядов Маньчжурии можно взять, к примеру, отряды Ван Дэлиня, Тан Цзюйу, ВанФэнгэ, Су Бинвэня, Ма Чжаныпаня, Дин Чао и Ли Ду.

Самой крупной частью среди них в Восточной Маньчжурии был отряд Ван Дэлиня. Одно время Ван Дэлинь, скрывшись в лесах районов Мулина и Суйфэньхэ, без всякого идеологического тезиса провел молодые годы в местном бандитизме как «герой зеленого леса». Потом со своими подчиненными причислился к Гиринской армии Чжан Цзосяна и стал офицером регулярной армии. До возникновения события 18 сентября он служил командиром 3-го батальона 7-го полка 3-й бригады старой Гиринской армии. В народе его отряд называли «старым третьим батальоном».

После нашествия японских войск в Маньчжурию его начальник комбриг Цзи Син капитулировал и встретился с командующим Квантунской армии. Поклявшись быть преданным японской империи, он был назначен комендантом Гиринского гарнизона.

Ван Дэлинь, возмущенный предательством своего начальства, немедленно поднял бунт и объявил сопротивление Японии и спасение отечества. Он со своими 500 с лишним солдатами вошел в лес и создал Китайскую национальную армию спасения отечества. Потом он, назначив У Ичэна командующим боевой части, начал сопротивление агрессивным войскам японского империализма.

Верными подчиненными Ван Дэлиня были У Ичэн, Ши Чжунхэн , Чай Шижун, Кун Сяньюн, которые, базируясь в Лоцзыгоу и его окрестностях, сдерживали противника, дислоцированного в районе Цзяньдао, и позже имели кровные узы и с нашими партизанскими отрядами.

В горной местности Южной Маньчжурии действовала Армия самообороны Тан Цзюйу, в провинции Хэйлунцзян отряд Ма Чжаньшаня сопротивлялся японским войскам, продвигавшимся к северу. В горный район Аньту хлынул отряд командующего Юя, подчиненный У Ичэну. Преследования этого отряда были крайне жестокими.

Все они видели в корейских коммунистах приспешников японского империализма и думали , что корейцы являются главными виновниками, протащившими агрессивные войска империалистической Японии на маньчжурский материк. В то время из головы китайцев не изгладилось плохое впечатление о корейцах, полученное во время восстания 30 мая и инцидента под Ваньбаошанем. Вдобавок к этому японские империалисты продолжали сеять раздор в попытках вбить клин между народами обеих стран — Кореи и Китая.

Твердолобые верхушки Армии спасения отечества не обладали достаточной силой политического суждения и проницательного анализа вещей, чтобы понимать истину: корейская и китайская нации являются угнетаемыми народами, которым навязывают бедствия и страдания агрессоры — японские империалисты; как китайцы не могут быть приспешниками японских империалистов, так и корейцы не могут стать псами японских самураев; как китайцы не могут быть врагами корейского народа, так и корейцы не могут быть врагами китайского народа. И к коммунизму они были слепо враждебны. Это объяснялось тем, что верхушка Армии спасения отечества в большинстве своем — выходцы из имущих классов. Руководство этой армии по своему усмотрению придумало формулу: «Корейцы — коммунисты, коммунисты — фракционеры, фракционеры — холуи японского империализма». Взяв такую формулу за эталон, они без разбору преследовали и убивали корейских людей молодого и среднего возраста.

В городах и равнинных районах свирепо хозяйничали японские захватнические войска, а в сельских и горных местностях, куда еще не ступала нога японских агрессоров, контролировали развилки дорог тысячи, десятки тысяч солдафонов Армии спасения отечества. И нам некуда было деваться. Враждебные акты Армии спасения отечества серьезно угрожали самому существованию нашего молодого партизанского отряда.

Не только японские империалисты, но и все Лесные отряды и Армия независимости выступили против корейских коммунистов, так что мы буквально попали в беспомощное состояние, окруженные со всех сторон врагами.

Отряд создан, но не легализирован. Нам, к несчастью, было суждено укрыться на задворках. Выйди из темного угла и радуйся свету. Но нельзя было явиться на свет. Все жаловались и сетовали: сидим, мол, на задворках чужого дома, и то не в военной, а в гражданской форме, мы каждый в своем углу только возимся с маузерами, а когда же будем драться с япошками? Да мы и скрылись-то только в поселениях корейцев, больше деваться было некуда. Только под покровом ночи тайком ходили мелкими группами.

Не улучшив отношения с антияпонскими отрядами, нельзя было легализировать существование и действия наших партизанских отрядов. Без этого партизаны не могли бы расширять свои ряды и открыто проводить военные действия.

Вот почему вначале мы и называли партизанский отряд «секретным партизанским отрядом».

В те дни нам приходилось избегать не только японских солдат, но и Армии спасения отечества и даже недобитых солдат Маньчжурской армии. Сторонились мы и реакционеров и части корейских националистов, которые враждовали с коммунистами. Открыто явись — бах! бах! И еще: хулиганство. Мол, явились коммунисты. Просто беда была от них всех. То же самое было и в Яньцзи, Хэлуне, Ванцине, Хуньчуне.

Однако нам нельзя было входить только в дома коммунистов. В общем-то они люди бедные. А вот гурьбой в десятки человек входим в эти дома и кушаем — опустеют чаны, обеднеет хозяйство. И это тоже нас мучило.

Партизанам надо действовать легально. Пусть они среди бела дня шествуют с песнями, встречаемые приветствиями масс, пусть пропагандируют свои идеи и цели в людях, тогда дело у нас пойдет на лад, тогда все познают смысл боевой жизни. Но так поступать было не позволено. И нам это было просто обидно и досадно.

Как собираемся мы, продолжаем дискуссии: как легализовать партизанский отряд, как улучшить отношения с антияпонскими отрядами?

Самый серьезный вопрос в разговоре был таков: верно или ошибочно коммунистам пожимать руки китайским националистам? Не одного, не двух брало такое сомнение: как это так? Верхушка Армии спасения отечества — выходцы из имущих классов, эта армия выражает интересы помещиков, капиталистов и чиновников, и если мы, коммунисты, пожимаем им руки, то это не означает ли отказ от классовых принципов и компромисс с ними? Отношения с этой армией, говорили они, можно временно улучшить, но нельзя устанавливать с ними союзнические отношения, а их враждебные акты надо подавлять силой.

Эти утверждения были чреваты крайней опасностью.

Мы настаивали вот на чем. Надо твердо стоять на позиции, что Армия спасения отечества хотя и имеет ряд ограниченностей, но может стать нашим стратегическим союзником в антияпонской войне, исходя из общности целей борьбы и положения, и что нужно не только улучшать отношения с ней, но и сформировать с ней совместный фронт. Проблема эта касалась совместного фронта двух вооруженных сил, имеющих разные идеологии и идеалы. Такой вопрос в то время был выдвинут впервые и вызвал бури сложнейших дискуссий.

Проблема сформирования совместного фронта с антияпонскими отрядами была выдвинута и в Коммунистической партии Китая в качестве серьезного вопроса. Восточноманьчжурский Особый окружный комитет давно уделял внимание воинской части Ван Дэлиня и направил 7–8 отличных коммунистов на работу с бойцами Армии спасения отечества. С такой же целью были посланы нами Ли Гван и другие коммунисты Кореи.Через связных мне не раз доложили, что Ли Гван в части Тун Шаньхао ломает голову над работой с ее солдатами — бойцами Армии спасения отечества.

Когда еще больше нахальничала эта армия, наши товарищи предложили: совместный фронт—это просто фантазия, что же, теперь и нам начать перестрелку и мстить за погибших. Я с величайшим трудом удерживал их от этого заблуждения. Ставить Армию спасения отечества на одну доску с врагом, прибегать к возмездию один на один — это означало бы полное безрассудство. Такой акт не соответствовал бы великой идее сопротивления Японии и моральному долгу и обрекал бы на гибель наш партизанский отряд еще в его колыбели.

Не только в Цзяньдао, но и во всей Маньчжурии коммунисты и партизаны переживали на душе за скандалы Армии спасения отечества.

В то время в каждом уезде партизан были единицы. В нем всего было несколько десятков человек партизан. И если они попадут в лапы этой армии — все погибнут. Ясно было, что даже при всем желании невозможно было умножать ряды партизан. И пришла мне в голову такая мысль: не разумно ли будет на время нашим партизанам причислиться к части командующего Юя и действовать как отряд особого назначения? Допустим, что мы вступим в его часть, тогда у нас будет вывеска «Армия спасения отечества». Значит, нам нечего будет беспокоиться о своем ущербе, да и мы, возможно , получим еще сколько-то оружия. А если хорошенько воздействуем на них, даже сможем повести их по руслу коммунизма, сделаем их нашим надежным союзником.

Гипотеза эта была вынесена на обсуждение товарищей. По этому вопросу шло собрание целый день в доме Ким Чжон Рёна в Сяошахэ, где находилась штаб-квартира парторганизации. Собрание это сейчас называют Сяошахэским совещанием. Собрание было необычайно жарким и острым. Ставился вопрос: возможно или невозможно, выгодно или невыгодно действовать в части Армии спасения отечества как отряд особого назначения? С самого утра до поздней ноченьки кричали, дискутируя, до боли в горле. Не говоря уж о любителях курения, даже некурящие свертывали самокрутки и пускали изо рта густые клубы табачного дыма, что ел мне глаза, и я просто от него задыхался. И сейчас я помню ту муку. В то время сам-то я не курил.

Мой почин об отряде особого назначения в конце концов встретил одобрение товарищей.

На совещании было решено направить делегата в часть командующего Юя на переговоры с Армией спасения отечества. Подходящим посланником выбрали меня. Впрочем, нет, меня не мои товарищи избрали, а я сам добровольно пожелал туда пойти.

В то время у нас не было такой личности, которая имеет опыт военной дипломатии. И, естественно, шли серьезные разговоры вокруг вопроса: кого направить в качестве представителя? Выражались опасения: пускай пошлем мы избранного делегата, а партнер по диалогу подпустит ли к себе нашего представителя? На переговорах не загонят ли они нас в тупик своими чрезмерными требованиями? Кто может быть уверен, что не убьют они нашего представителя, когда что-то помутит их настроение? В один голос сказали, что делегатом может быть и должен быть такой человек, который умело вел бы себя в любой ситуации.Среди нас не было особы такой категории. Для встречи с командующим Юем нужно было избрать человека солидного возраста. Но такими были у нас только Пак Хун, Ким Иль Рён и Ху Цзэминь. Ким Иль Рён был старше меня более чем на десять лет, но он плохо знал китайский язык. Остальные были 18–20-летними молодцами, которые только что окончили школу, как Чао Яфань.

Вот я предложил товарищам направить меня.

Друзья мои на это не согласились.

— Ты, Сон Чжу, наш командир. Трудно будет, если тебя как коммуниста скинет командующий Юй. Лучше бы на это избрать умелого «дипломата» из китайских товарищей, таких, как Чэнь Ханьчжан, Чао Яфань и Ху Цзэминь.

Я спросил товарищей:

— Почему убьет меня командующий Юй, если я туда пойду?

В ответ услышал:

— Что будет, бог знает. Пойдешь — убьют тебя как «гаолибанцзы» (по-китайски — это кореец в презрительном выражении — ред.) — и все. Других убьют, а тебя им незачем оставлять живым. После инцидента с отрядом Гуаня в Ванцине они, эти солдаты Армии спасения отечества, острыми глазами ищут корейскую молодежь. Тебе лучше туда не ходить.

Под инцидентом с отрядом Гуаня подразумевается событие, когда секретный партизанский отряд Ли Гвана разоружил в Ванцине антияпонский отряд Гуаня. Это событие заметно ухудшило отношения между партизанскими отрядами и Армией спасения отечества, создало более трудную ситуацию для действия партизан. Связной из Ванцина доложил, что после этого события Армия спасения отечества приняла там меры для возмездия — были арестованы и расстреляны несколько партизан. К тому времени и товарищ Ким Чак чуть было не погиб от рук солдат Лесного отряда в Северной Маньчжурии.

Я все время упрямствовал. Так я настаивал на своем отнюдь не потому, что я отличался какой-то большей, чем у других, дипломатической способностью или что у меня был какой-то особый рецепт, который позволил бы мне поставить командующего Юя на колени. Само существование партизанских отрядов зависело бы от переговоров с командующим Юем, удача нашего дела гарантировалась бы урегулированием связей с Армией спасения отечества. Не сделав эту армию своим союзником, мы не сможем даже выйти за порог дома на улицу, не говоря уж о партизанской войне в Восточной Маньчжурии. Так сурова была жизнь. Кроме того , я думал, что если не сумею успешно преодолеть эту трудность и не начну вооруженную борьбу,то я не достоин буду и не вправе жить как сын Кореи.

Я убедил товарищей:

— Боишься смерти — не делаешь революцию. Я говорю покитайски хорошо, не раз одолевал невзгоды еще в годы молодежного движения. Раз пойду — все-таки встречусь с командующим Юем. Так что прошу вас направить меня.

И вот я отправился к командующему Юю, взяв с собой Пак Хуна, Чэнь Ханьчжана, Ху Цзэминя и еще одного молодого китайца. Это был, конечно же, путь к авантюре, не было никакой гарантии безопасности собственной жизни.

Командование Юя находилось в Лянцзянкоу.

Мы заранее договорились: когда солдаты Армии спасения отечества спросят, откуда мы идем, отвечать — из Гирина, а не из Аньту. Ибо не было бы пользы от того, что мы назовем им такую местность Восточной Маньчжурии, где дислоцированы партизанские отряды.

По дороге в Дашахэ мы столкнулись с отрядом части командующего Юя. Отряд численностью в сотни человек торжественно и грозно шествовал к нам, распустив знамя с надписью «Командующий Юй», как о подобном мы читали в книге «История троецарствия». Слухи о них в то время были громкими, ибо недавно часть Юя разгромила в Наньхутоу японские войска и захватила у них даже пулемет.

— Скрываться? — тревожно взглянул на меня Ху Цзэминь.

— Нет! Давай навстречу!

Я все время шел вперед, и остальные четверо по моим бокам шли в ногу со мной.

— Гаолибанцзы! Иди сюда! — заорали бойцы Армии спасения отечества.

И они, нисколько не задумываясь, сразу собирались нас арестовать.

Я по-китайски запротестовал:

— И мы тоже, как вы, боремся против самураев, зачем же вы хотите нас арестовывать?

— Ты кореец? — спросили они.

Я без колебания ответил, что кореец , и, указывая на Чэнь Ханьчжана и Ху Цзэминя, сказал, что они китайцы.

— У нас срочное дело — посоветоваться с вашим командующим Юем. Сейчас мы направляемся к нему. Проводите нас к командующему!

Я принял грозный вид, и они, немного смягчившись, просили следовать за ними.

За солдатами мы шли немного. Какой-то командир в офицерской форме старой Северо-Восточной армии дал команду на обед и задержал нас в крестьянской избе.

Тут я столкнулся с неожиданностью, — в избу вошел мой бывший учитель Юйвэньской средней школы Лю Бэньцао. В школе он одно время преподавал иероглиф, потом учительствовал в Вэньгуанской и Дуньхуаской средних школах. Он был в близких отношениях и с учителем Шан Юэ, хорошо знаком и с Чэнь Ханьчжаном. Это был человек доброй души, большой эрудиции, он рекомендовал нам в школе много хороших книг, сам сочинял хорошие стихи и любил декламировать их перед воспитанниками. Поэтому мы, ученики, очень любили и уважали его.

Узнав старого учителя, я и Чэнь Ханьчжан с восклицаниями бросились к нему. Больше всего обрадовались мы тому, что встретились с ним в такой трудной обстановке.

Лю Бэньцао, не скрывая радости и удивления, начал осыпать нас вопросами:

— Почему ты здесь, Сон Чжу? Как ты сюда попал? Куда путь держишь? Зачем тебя арестовали?

Я коротко объяснил, что произошло. Выслушав меня, учитель мой громко сказал подчиненным:

— Угостить гостей хорошенько! И я вместе с ними пообедаю. Накрывай как положено!..

Оказалось, он покинул кафедру, когда японские войска ринулись в Маньчжурию, и сейчас служит начальником штаба у Юя.

Сидя с нами за обеденным столом, Лю Бэньцао рассказал:

— Страна погибает — и я не утерпел и надел военную форму. Мои подчиненные, видите, такие невежественные, ничего не знают. Вот вместе с такими приходится сражаться. Мучит меня не одно, не две. Не хотите, ребята, работать вместе с нами?

Мы согласились с ним и по просили его устроить нам встречу с командующим Юем. Учитель сказал, что командующий Юй сейчас идет из Лянцзянкоу в уездный городок Аньту и что мы сможем встретиться с ним, если пойдем туда вместе с ним.

Я обратился к Лю Бэньцао:

—И мы хотели бы создать отряд из корейцев. Ненависть кяпонским империалистам более жгуча у корейцев, чем у китайцев. Не так ли? А почему же антияпонские отряды мешают корейцам бороться против самураев, нахальствуют и убивают их?

— Да, ничего не скажешь, это правда. Я все уговариваю: прекратите скандалы. Но все идет так же. Какие невежды! Не знают, что такое компартия. Чего плохого в том, что компартия против японских империалистов? — негодовал и Лю Бэньцао.

Слушая его, я в душе обрадовался: «Теперь будет все в порядке, путь к жизни открыт!» И тут же я сразу с места в карьер отправил Пак Хуна в Сяошахэ с поручением сообщить товарищам, что дело у нас получилось благополучно, начальник штаба части командующего Юя искренне помогает нам и что видна перспектива легализации партизанского отряда.

После обеда мы с Лю Бэньцао отправились в уездный городок Аньту.

У Лю Бэньцао был личный боевой конь. Мы попросили учителя ехать верхом, но он отказался.

— Вы идете пешком, а мне ехать на коне неудобно. Вместе пойдем пешочком и по дороге поговорим…

Так мы до городка совершили с ним пеший марш.

Вижу: почти каждый солдат антияпонского отряда был с нарукавной повязкой с надписью иероглифами: «Бупасы бужаоминь!» Смысл этой надписи: «Не бойся смерти, не вреди народу!»

В отличие от грубости солдат девиз их был довольно здравым и боевым. Сама эта надпись зажигала во мне смутную искорку надежды на то, что встреча с командующим Юем, может быть, принесет неплохой результат.

В тот день мы с помощью Лю Бэньцао смогли без особого труда встретиться с командующим Юем. Оттого ли, чтобы не скомпрометировать авторитет начштаба, Юй принял нас прилично, обращался с нами как с гостями высокого ранга. Так доброжелательно поступали они, возможно, потому, что хотели держать нас у себя на службе, заранее узнав о нас. Ведь все мы были молодого возраста, выпускниками средней школы, умели делать все: и выступать с речами перед массами, и писать воззвания, и обращаться с оружием.

Как я и предугадал, Юй, действительно, предложил нам служить в его части. Мне рекомендовал должность начальника агитационно-пропагандистской группы командования.

Я не на шутку попал в тупик: сам пожелал создать свою армию и легализовать ее, а вот командующий предлагает мне возглавить агитпропгруппу! Откажусь — Юй, несомненно, обидится. Да это затруднит и положение Лю Бэньцао.

Дело, как говорится, табак, но ничего не поделаешь. Воспользуешься его доверием, может быть, тебе и улыбнется судьба.

И я принял его предложение, отвечая, что сказано — будет сделано.

Юй был очень доволен и тут же на месте велел подчиненному написать приказ о моем назначении.

Итак, я стал начальником агитпропгруппы командования. Ху Цзэминь был назначен помощником штабного офицера, ЧэньХаньчжан—секретарем. Получился безрассудный, неожиданный результат. Но нам пришлось ступать по этой «лестнице». Но, правду сказать, этот сюрприз, мой «чин», в значительной мере помог нам в легализации нашего партизанского отряда.

Вчера мы укрывались на задворках чужого дома, а теперь при помощи Лю Бэньцао проникли в самую сердцевину части командующего Юя. Сравнивая перемены вчера и сегодня, на душе у меня стало даже приятно.

Но вечером того же дня, вопреки моему ожиданию, мы столкнулись с неожиданной неприятностью. Солдаты Армии спасения отечества забрали и привели в городок 70–80 корейских юношей, которые направлялись из Яньцзи к Фуэрхэ. Я, весь охваченный гневом и удивлением, издали с грустью посмотрел на арестованных и поспешил к учителю Лю Бэньцао.

— Вот беда! Ваши солдаты опять захватили целую группу корейцев. Какие они там прояпонцы?! Нет там никаких прояпонских душ. Надо же узнать, есть ли среди них холуи самураев или нет. А потом уж прошу и принимать решение.

Выслушав меня, Лю Бэньцао ответил:

— Пойди ты, Сон Чжу. Тебе мы верим.

— Мне одному сделать это будет трудно. Прошу сделать это вместе с вами. В общем-то у вас речь убедительная. Ваше слово, пожалуй, воздействует даже и на японского прислужника. Надо убедить и поднять их на схватки с япошками. Зачем же их умерщвлять?! Ведь они же не прояпонские!

— Ты сам, Сон Чжу, умелый оратор, тут мне незачем выступать с речью. Выйди один, — сказал Лю Бэньцао, отмахиваясь от меня.

Это, конечно, факт, что я, как сказал учитель, часто выступал с речами в ученические годы. В Гирине, Дуньхуа, Аньту, Фусуне, Чанчуне и во многих других районах я выступал, разоблачал в своих речах амбиции японских империалистов, их стремление к агрессии в Маньчжурии, призывал к сплочению народов Кореи и Китая. Это прекрасно знал Лю Бэньцао.

— Но я же буду говорить по-корейски, как же поймут меня ваши почтенные китайцы? Может быть, у них зародится сомнение, что я агитирую корейских юношей не без провокации.

Выслушав меня, Лю Бэньцао опять отмахнулся и поторопил меня выйти к ним.

— Ты, полагаю, будешь всего-навсего пропагандировать коммунизм. Ну и пускай, это ничего. Я за тебя ручаюсь. Говори спокойно и свободно…

Он уже знал, что я причастен к компартии, участвую в коммунистическом движении.

— Если понадобится, то надо пропагандировать и коммунизм. Чего там плохого?

Прямо скажу, я не осмелился бы так говорить, если бы мы не верили друг другу. Конечно, не исключено, что все будет кончено, если они свернут мне шею, говоря: ты же коммунист, значит, прислужник японских самураев! Однако у нас с учителем были особо близкие отношения, и неприятности такой не произошло.

Еще в Юйвэньской средней школе я и учитель Лю Бэньцао сблизились друг с другом без всякой утайки души. Когда я в Гирине ходил в школу, он от всей души заботился обо мне.

Когда наша беседа была в самом разгаре, в штаб сунулся командующий Юй. Выглядывая в окно на захваченных молодых людей, командующий качал головой: видишь, мол, опять взяли коммунистов, все-таки не пойму, когда компартия так много детенышей народила на маньчжурской земле!

В ту минуту Лю Бэньцао подмигнул мне одним глазом:

— Выйди ты, начальник агитпропгруппы, и побеседуй с ними. Не верится, что все корейцы — коммунисты. Кстати, и не все коммунисты — приспешники японских империалистов.

Выслушав начальника штаба, Юй разъяренно крикнул:

— Что-о ты мелешь, а ? Коммунисты не прояпонские, говоришь? Знаешь, они подняли бунты, пытались отнять у нас землю и, наконец, протащили сюда даже япошек.

Предвзятость Юя к корейцам была более жестока, более слепа, чем предполагалось. Не менее упрям был у него и ошибочный взгляд на коммунистов.

Я решил во что бы то ни стало убедить в своем командующего Юя. И, собравшись с мыслями, дерзко спросил его:

— Откуда вы, господин командующий, знаете, что компартия такая плохая? Из книг или по слухам? Если это не так, то зачем вы ненавидите коммунистов?

—Тут книги ни при чем. По словам знаю. Всякий, у кого рот, порицает коммунистов. Потому и я ненавижу их, понял?

Его ответом я был ошеломлен, но на душе у меня улеглось: «Теперь дело пошло!» Зародилась уверенность в том, что могу развеять у него это недоумение, ведь оно порождено не собственным опытом, а по слухам.

— Как вы, господин командующий, сумеете вершить большие дела, если следуете чужим словам слепо, без собственных суждений?

Рядом стояли коммунисты Чэнь Ханьчжан и Ху Цзэминь, да и нас поддерживал начальник штаба. Оказалось, сам командующий Юй был в нашем окружении.

Я решил, что настал хороший шанс, и убедительно говорил:

— Отчего же убивать эту молодежь, господин командующий? Жалко. Им же мы не сразу поручим оружие, но каждому по одному копью дать можем. Не понадобится ли пускать их в дело как ударников? Давайте проведем эксперимент, как они сражаются с японцами, хорошо или плохо. Бьются здорово, лучше некуда. А послать их на тот свет — это просто бессмысленно.

Юй долго слушал меня и потом сказал:

— М-да, ты прав! Ну-ка иди ты, начальник агитпропгруппы, разреши этот вопрос.

Я пошел к арестованным и, написав записочку, тайком передал ее захваченным. В записке написано: «Не говорите, что вы коммунисты, пока не будет никакой улики. Ответьте так: вон там взял листовки «Воззвание к антияпонским солдатам!», что нашлись у вас при обыске». Те молодые люди не могли узнать, как попала к ним в руки эта записочка.

Когда я явился перед ними, меня колол их гневный взгляд. Их, пожалуй, взяло сомнение: вот, мол, он, тряпка, подручный вассал Юя.

Я,чувствуя на себе вражду такого колючего взгляда молодежи, обращенного ко мне, спросил:

— Скажите, кто из вас слыхал имя Ким Сон Чжу?

Этот короткий вопрос сразу нарушил гнетущую, холодную, как лед, атмосферу в толпе. Люди шумно загудели. Слышу в ответ:

— Мы слыхали имя Ким Сон Чжу.

— А мы — нет...

— Так вот перед вами Ким Сон Чжу. Я здесь, в части командующего Юя, служу начальником агитпропгруппы. Только что командующий Юй поручил мне узнать вот что: хотите ли вы сражаться вместе с Армией спасения отечества или нет? Скажите, пожалуйста, сражаться вместе с нами хотите?

— Хотим! — в один голос ответила толпа.

Потом я вернулся к Юю. Точно сообщив ему о намерениях молодежи, я предложил:

— Давайте их возьмем и дадим им воевать с японскими войсками.

С моим предложением он сразу согласился. Итак, судьба молодежи — жизнь или смерть, была решена удачно, чего мы и хотели.

Теперь перед нами — более широкая дорога, дорога к формированию совместного антияпонского фронта.

Мы стояли на подступах к легализации партизанского отряда. А тут козни строил советник Юя — кореец, который регулировал за его спиной все дела. Он был старый националист из группировки Ким Чва Чжина. В Наньхутоу занимался земледелием, присоединился к Армии спасения отечества, когда вспыхнул инцидент 18 сентября. Он был человеком знающим, голова крепко держалась у него на плечах, за что и снискал глубокое доверие Юя.

Этот интриган все время науськивал Юя к преследованиям коммунистов. Вот он и зашумел: без проверки сразу принять в часть 70–80 новичков — дело легкомысленное, вряд ли не имеется среди них прояпонский элемент. Не удержав скандалиста, мы опять столкнулись бы с новой большой трудностью.

Однажды я как бы случайно спросил командующего Юя:

— Я слыхал, что в части служит один кореец. Зачем вы его скрываете?

Юй переспросил:

— Ну что, еще не повидал его?

И велел подчиненному вести его к нам.

Привели. Вижу — мужик дюжий, гигантского роста, крепкого телосложения.

Я первым поздоровался:

— Рад с вами познакомиться. Знаю, вы солидного возраста, многоопытный. Мы же люди молоденькие, ничего не знаем. Прошу вас оказать нам большую помощь.

Он тоже представился и говорит:

— Слышал, что в командование назначен новый корейский юноша, который хорошо говорит по-китайски. Начальником агитпропгруппы и помогает командующему Юю. Я, собственно, этому очень рад как один и тот же кореец.

Он осмелился позволить себе сказать о своей нации, называя себя корейцем. Я, не упустив шанса, в упор ему сказал:

— Раз так, то надо как можно больше собрать борцов против японских самураев. А почему же вы все убиваете их? Умерщвлять за иную идеологию разве позволительно? И без того корейцам досадно, что не можем жить в своей стране. Угнанных сюда, в Маньчжурию, наших соотечественников убивают солдаты Армии спасения отечества. Ничего досаднее и обиднее не найдешь. Независимо от идеологий — коммунизма или национализма, надо сплачивать людей и помогать им сражаться с японскими империалистами. Не годится упрямо отвергать и убивать друг друга.

Мой собеседник внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Ты прав, начальник агитпропгруппы...

Итак, рухнул второй барьер.

Командующий Юй с довольной улыбкой наблюдал, как заканчивается наша беседа в доброжелательной обстановке.

Я предложил командующему:

— Раз вы доверяете мне, не можете ли передать мою должность как шефа агитпропгруппы кому-то другому, скажем, Ху Цзэминю, по совместительству, а мне дать право собрать корейцев и командовать их отрядом?

Лю Бэньцао , поддерживая меня, сказал, что дело это достойное.

Командующий Юй поинтересовался:

— Если отдельно создать отряд из корейцев, откуда для этого взять оружие?

— Об оружии прошу не беспокоиться. К вам, господин командующий, руки за помощью не протянем. Мы захватим оружие у врага и будем вооружать отряд за счет врага.

Юй был очень доволен моим ответом.

— Ну ладно. Создавай свой отряд. Оружие-то дать могу, а потом что будет, если вы повернете дуло этого оружия на нас?

— Об этом не беспокойтесь. Такой измены никогда не будет. Допустим, что мы осмелимся повернуть на вас дуло винтовки, но ведь и в таком случае ваша крупная часть разве не сумеет одолеть нас, таких молокососов?!

Юй отмахнулся и расхохотался: мол, ты что, начальник агитпропгруппы, мою шутку принял за правду?

Я думал, что Юй обидится, если скажу, что с самого начала отделю новый отряд от Армии спасения отечества. И я попросил его наименовать новый отряд от имени командующего.

Стоявший рядом Лю Бэньцао предложил:

— Будем называть его отрядом особого назначения. А еще бы лучше назвать так: корейский отряд особого назначения.

С его предложением согласились все — и командующий Юй, и я.

Фундаментальная работа по легализации секретного партизанского отряда успешно завершилась с рождением отряда особого назначения. В новый отряд мы приняли секретных партизан Аньту и тех 70 — 80 юношей, которые были задержаны в части командующего Юя. Таким образом, были легализованы действия нашего партизанского отряда.

Я, взяв под руки Чэнь Ханьчжана и Ху Цзэминя, вышел из комнаты командующего. Мы говорили друг другу: «Победа!», «Большая удача!» — и всю ночь погуляли вокруг городка.

Ху Цзэминь предложил мне сигарету и попросил попробовать подышать табачным дымом. В такой радостный день, мол, неплохо бы или побыть во хмелю или вдыхать в горло хотя бы табачный дымок, если нет «горилки».

Я первый раз в жизни брал в рот сигарету и силился вдохнуть в себя табачный дым. Но вот беда — задохнулся и долго-долго чихал. Все хохотали — и Ху Цзэминь, и Чэнь Ханьчжан, и я сам тоже.

— Боже мой, не умеешь даже глотнуть дымок табачка! А как тебе в таком случае быть партизанским командиром? — шутил Ху Цзэминь.

Вернулся я в Сяошахэ и сообщил ребятам, что переговоры прошли удачно. Мои товарищи, поздравляя меня, тут же посадили меня «на коня» — на свои плечи и хлынули из маленькой комнаты. На улице мы на всю деревню прокричали три раза «У-ра-а!»

Знаменитый наш «певец» Ким Иль Рён запел даже народную песню «Ариран». В такой удачливый, прямо-таки праздничный день, естественно, лучше звучали бы веселые, жизнеутверждающие вальсы или бравурные марши. А вот, к сожалению, Ким Иль Рён, такой крепкий мужик, поет такой печальный «Ариран». Почему это так — никому неизвестно, дело это просто вот такое неожиданное.

Ким Чхор (Ким Чхор Хи), покачивая рукою поющего, недоуменно спрашивает:

— Брат Иль Рён, а почему у тебя в такой хороший день этакая грустная песенка, а?

— Не знаю сам, почему. Сам не заметил — взял да и вылился вдруг изо рта этот «Ариран». Знаешь, дружок, ведь позади у нас было так много горестей и трудностей.

Закончив песню, Ким Иль Рён со слезами на глазах смотрел на Ким Чхора.

Слушая его, я не мог не погрузиться в глубокое размышление. Да, он правильно сказал, — сколько нам до этого дня пришлось одолеть перевалов испытаний! Жизнь Ким Иль Рёна буквально была средоточием этих громадных испытаний. Сначала он как боец Армии независимости бросился в волны националистического движения, потом окунулся в движение коммунистическое. Куда только не заносила его судьба! Жил и в Корее, и в Маньчжурии, и в Приморье. Вздыхал, проливал много слез — вся жизнь была полна горестей.

И эта песня «Ариран» была сгустком его жизни. Стоя на водоразделе вершины истории, где ему доводилось заменить вздохи смехом и, покончив с пассивным выжиданием, перейти к активным действиям, он хотел в последний раз окинуть той песней «Ариран» пройденный им путь, полный перипетий, и во весь голос пропеть о восторге нового старта под синевой ясного неба...

Если тогда на нашем пути нам не случилось встретиться с учителем Лю Бэньцао, то куда занесла нас игра судьбы? Какая участь постигла наш партизанский отряд? И сейчас, размышляя об этом, я от всей души преподношу безмолвную благодарность уже покойному моему учителю.

Удаче наших переговоров в части командующего Юя больше всех обрадовался Лю Бэньцао. Когда мы отправились из городка, Лю провожал нас далеко за казарму и, взяв меня за руки, с радостью и вдохновенно сказал:

— Ну вот теперь мы друг другу не враги, а братья, дружественные войска, вместе будем бороться против захватчиков — японских империалистов.

Когда я узнал о его смерти, я горько и горько плакал, вспоминая о незабываемых днях переговоров в городке Аньту и о годах моего ученичества в Юйвэньской средней школе.

Успешные переговоры с командующим Юем позволили нам легализовать существование и действия партизанского отряда и иметь свою союзническую армию, которая во взаимодействии с нами может развернуть сопротивление захватчикам — японским империалистам. Удача этого диалога убедила нас в том, что великий смысл патриотизма, любви к своей нации позволяет нам сформировать единый фронт даже с националистами чужой страны, имеющими иные идеи и идеалы, развернуть вместе с ними совместную борьбу.

Думаю, что это убеждение ощутимо воздействовало на мою более чем полувековую политическую деятельность. Когда речь шла о том, чтобы привлечь на нашу сторону националистов с другими идеями и идеалами и деятелей различных кругов, выходцев из имущих классов со сложной биографией, некоторые работники, бывало, колебались и относились к этой проблеме с предвзятостью. Тогда я обязательно напоминал им о нашем опыте проведения переговоров с командующим Юем и помогал им расширить свой кругозор.

Вернувшись в Сяошахэ, я встретился с Ли Гваном, который ломал голову над работой с Армией спасения отечества в районе Ванцина. Я ему подробно рассказал, как проводились переговоры с командующим Юем и как мы создали корейский отряд особого назначения. А потом я дал ему задание: с учетом опыта, оправдавшего себя в Аньту, немедленно организовать в Ванцине отряд особого назначения.

До того времени Ли Гван работал в подполье. Я направил ему одну роту и помог ему создать там отряд особого назначения и перейти от подпольной деятельности к легальной.

Под отрядом особого назначения подразумевается тот специальный отряд, который образован из корейцев. Среди корейских отрядов только те, которыми командовали я и Ли Гван, действовали открыто во взаимоотношениях с Армией спасения отечества.

В то время наши отряды назывались «отрядами особого назначения». Могу сказать, что это было своего рода тактической мерой для обеспечения легальных действий наших партизанских отрядов, для укрепления связей с Армией спасения отечества и сформирования с ней антияпонского совместного фронта.

После создания таких отрядов мы активно проводили подготовку к скорейшему основанию Антияпонской народной партизанской армии путем расширения и переформирования отрядов.

Построение отрядов сопровождалось дискуссиями по ряду вопросов.

В те дни некоторые товарищи были обеспокоены малочисленностью выходцев из рабочих в составе партизанского отряда. Изучили более 100 записавшихся добровольцами, и оказалось, что они в большинстве своем были учащимися и крестьянами по происхождению. Сделав большие глаза, иные выразили сомнение: «Малочисленность рабочих не является ли нарушением принципа марксизма-ленинизма в создании революционной армии? Не станет ли этот факт причиной перерождения революционной армии?»

Товарищам с такими взглядами я терпеливо и убедительно растолковывал: «Рабочий класс должен быть главным составом революционной армии — таков общий принцип марксизма-ленинизма по военному делу, но не надо механически применять этот принцип. В нашей стране подавляющее большинство населения составляет крестьянство, а рабочий класс по сравнению с ним — незначительное количество. Однако нельзя отодвигать на задний план создание партизанской армии и ждать до тех пор, пока не возрастет рабочий класс в численном отношении. В нашей стране у выходцев из крестьян и у учащихся революционное сознание и национальный дух не менее высоки, чем у рабочего класса. Хотя они и не одинаковы с рабочим классом по происхождению, но тут страшного ничего не будет. Пусть они сражаются с врагом, имея идеи рабочего класса, — и все. Преобладание выходцев из крестьян и интеллигенции никак не станет причиной перерождения революционной армии».

И при разработке системы командования мы не абсолютизировали готовые формулы, учли особенности и требования партизанской войны. Определили строение и штатный состав отряда в таком направлении, чтобы больше было воюющих — исполнителей команды, чем командующие. Так сказать, систему командования максимально упростили. Стало быть, в штатном составе отряда не было специальной интендантской службы и ее начальника. Готовили всех и каждого к тому, чтобы они сами и кашу себе варили, и стирали белье, и шли в бой, а порой и работали в подполье, если это необходимо.

Каким хорошим наставлением послужила бы нам книга Клаузевица «О войне», если бы тогда она попала нам в руки! В то время военные знания у нас были достаточно скудные, знали только, что система 3:3 при формировании части была разработана Наполеоном, а о Клаузевице знали только его имя.

Только во время второй мировой войны мне удалось достать сочинение Клаузевица «О войне». Я легко понял идею автора, что надо упростить систему командования, чтобы стало больше воюющих.

В начале создания АНПА ее основной боевой единицей была рота. Меня избрали командиром и по совместительству политкомиссаром.

Партизанское обмундирование было сшито из ткани защитного цвета, окрашенной соками дуба. К левой стороне груди прикреплен пятиконечный лоскуток ткани красного цвета, на котором написан номер роты. Было решено прикрепить к фуражке красную звезду и повязать ноги гетрами белого цвета. Шла последняя работа по созданию партизанской армии. Просто было приятно заканчивать каждую из деталей обмундирования будущей армии.

Мы серьезно обсуждали и решили проблему обмундирования. Члены Общества женщин начали шить военную одежду.

В то время моя мать была тяжело больна. Но она, страдая от болезни, вместе с членами Общества женщин вложила всю душу в шитье военной формы — вела не только закройку, но сама и крутила швейную машину.

Шли последние дни апреля 1932 года. В Аньту проходило заключительное собрание по созданию АНПА. На собрании обсудили вопрос об окончательном утверждении приема молодых добровольцев, о дате и месте церемонии по случаю основания партизанской армии. Была уточнена зона предстоящей деятельности армии, разработан весь комплекс мер, связанных с действиями партизан.

После собрания желающие вступить в отряд собрались в Люцзяфэньфане (Фацайтунь) — на подступе к Саньдаобайхэ. Потом они опять собрались в Сяошахэ. Молодых добровольцев было более 100 человек. Не все фамилии и имена бойцов помню сейчас, кроме Чха Гван Су, Пак Хун, Ким Иль Рён (из Сяошахэ), Чо Док Хва (из Сяошахэ), Рябой (прозвище, из Сяошахэ), Чо Мен Хва (из Сяошахэ), Ли Мен Су (из Сяошахэ), Ким Чхор (Ким Чхор Хи, из Синлунцуня), Ким Бон Гу (из Синлунцуня), Ли Ен Бэ (из Синлунцуня), Квак х х (из Синлунцуня), Ли Бон Гу (из Саньжэньфана), Пан Ин Хен (из Саньжэньфана), Ким Чжон Хван, Ли Хак Ён (из Кореи), Ким Дон Чжин (из Кореи), Пак Мен Сон (из Яньцзи), ан Тхэ Бом (из Яньцзи), Хан Чхан Хун (из Южной Маньчжурии).

Утро 25 апреля 1932 года.

Мы устроили на лесной поляне Туцидяня церемонию по случаю основания Антияпонской народной партизанской армии.

На поляне горки, окруженной лиственницами, выстроились по подразделениям ряды бойцов в новой форме, с оружием. В одной стороне поляны стояли и шумели жители из Сяошахэ и Синлунцуня. Я довольным взглядом окидываю строй бойцов — полнокровной и славной молодежи. У меня в памяти роились, как плавающие облака, всякие воспоминания. Чего только не стоило создание этого вооруженного отряда! Какой далекий путь прошли наши товарищи, сколько проводили собраний, сколько раз произносили речей, сколько перевалов одолели! Сколько было у нас горечи и жертв! АНПА создана ценой неутомимых усилий, слез, кровопролития и жертв многочисленных товарищей. Это было бесценным детищем нашей революции!

Сердце мое хотело пригласить на эту горку всех покойных, всех товарищей, которые погибли, так и не увидев этого светлого дня. Я чувствовал в себе бурю волнения, исходящего из глубины сердца, и начал произносить речь.

Вот я объявляю создание АНПА — и вмиг бойцы во весь голос закричали «Ура!», среди жителей раздался гром аплодисментов.

А 1-го Мая — в боевой праздник рабочего класса всех стран — отряд АНПА с развевающимся красным флагом, торжественно вступил в уездный центр Аньту. Трубили трубы, гремели барабаны, величаво двигались колонны парада. На марше стал запевалой Ким Иль Рён, один из командиров АНПА.

Высыпали на улицу люди — не только жители, но даже офицеры и солдаты китайских антияпонских отрядов. Аплодировали с приветствиями и поздравлениями, торжественно вздымая вверх большой палец.

После парадного марша отряд вернулся в Туцидянь. Чха Гван Су и Ким Иль Рён побежали в наш дом и подняли с постели больную мою мать.

Истерзанное болезнью лицо, морщины на переносице, седые волосы... Но у нее безмятежно улыбались глаза. Подходит она к Ли Ен Бэ и долго-долго гладит винтовку, патронную ленту, пятиконечную звездочку. Потом проходит перед Ким Чхором, Чо Док Хва, Ким Иль Рёном, Пан Ин Хеном и Чха Гван Су. Гладит оружие то у того, то у этого, гладит по плечам молодых бойцов.

Вот и у нее наконец глаза повлажнели.

— Молодцы, ребята! Теперь у нас своя армия, приятно на душе. Бейте япошек, верните потерянную Родину!

Голос был взволнованным. В ту минуту она, может быть, совсем забыв о себе, о своем труде, вложенном в наши дела, думала о стремлениях и желаниях моего отца, который умер с завещанием о возрождении Родины, вспоминала обо всех погибших патриотах страны…

В Яньцзи, Ванцине, Хуньчуне, Хэлуне и других районах Восточной Маньчжурии непрерывно появлялись партизанские отряды. Ким Чаком, Чвэ Ён Гоном, Ли Хон Гваном, Ли Дон

Гваном и другими стойкими коммунистами Кореи было создано в Северной и Южной Маньчжурии много партизанских отрядов, которые открыли по противнику смертоносный огонь.

Весна 1932 года созревала в неумолкающих громах выстрелов великой антияпонской войны.