– Ну что, господин Шиманский? Рад видеть вас в стенах этого заведения, – Роммингер улыбнулся, когда колонна арестованных прошла мимо него.

Шиманский удивленно оглянулся на знакомый голос, поправив на носу очки с треснутыми стеклами. Выглядел он неважно – сказывались тяжелые условия жизни в концлагере. Вечером Шиманский был отконвоирован в кабинет нового начальника лагеря Роммингера.

– Как видите, жизнь непременно всё расставляет на свои места, и каждый попадает в то место, которого он в конце концов достоин, – Роммингер усмехнулся и выпустил струю сигаретного дыма в лицо узника. Шиманский зашелся в жестоком кашле. Тяжелые условия сильно подкосили его здоровье. Когда он прокашлялся, то с усмешкой посмотрел на Роммингера и спросил:

– Значит и вы, Роммингер, достойны всего лишь места главного надсмотрщика?

– А вот и нет, – недовольно возразил Роммингер. – Я не долго буду иметь удовольствие любоваться рылами обитателей этого лагеря. Я – боевой офицер.

– Что же тогда привело вас сюда?

– Ранение. После нашего с вами совместного похода в Гималаи передо мной была поставлена другая задача – разведка боем в одной из испанских провинций. Там русские испытывали новые образцы своих вооружений. Мои люди выполнили задание, хотя и ценой больших потерь. Меня самого тяжело ранили. Но я пошел на поправку и не долго валялся в госпитале. Я мог бы уехать в Мюнхен и долечиваться дома, но спокойная жизнь расхолаживает и вредна для тех, кто неравнодушен к карьере военного. Я попросил командование, чтобы мне предоставили такую службу, где бы я мог восстановить свои силы и вернуться в строй прежним боевым офицером. Из всех предложенных я выбрал это. Но лишь временно! А пока я здесь буду приносить пользу фюреру.

– Судя по вашему не вполне здоровому виду, вам ещё долго предстоит здесь находиться.

– Я так не думаю. Да, раны еще дают о себе знать, но я надеюсь, что скоро поправлюсь.

– Это место не для санаторного пребывания, господин начальник.

– А по мне так лучше здесь, чем в тишине больничных коек.

– Вам виднее.

Они помолчали.

– А что, Шиманский, вы действительно смогли изготовить эликсир, дающий бессмертие?

– Я не могу отвечать на эти вопросы. Моя работа не подлежит разглашению.

– Да перестаньте, профессор! Неужели вы наивно полагаете, что вас бы так просто оставили в живых, если вы слишком много знаете?

– Я над этим не задумывался. Скорее всего, мои заслуги перед Германией чего-нибудь да стоят, если я ещё жив. Да я и так скоро подохну в этом свинарнике, – Шиманского вновь одолел приступ сильного кашля.

– Я вам сочувствую. Но немногим более чем, например, своей гончей, которая до поры до времени успешно гонялась за дичью, а потом перестала это делать и пришла пора отправить ее на живодерню.

– Жестокое и неуместное сравнение.

– А вы, евреи, не должны рассчитывать на большее.

– Я, между прочим, не чистокровный еврей. Мой отец – поляк, мать – еврейка.

– У евреев национальность определяется по материнской линии.

– Знаю. И нисколько не стыжусь своей национальности. Поверьте мне как ученому – люди всех национальностей скроены совершенно одинаково.

– Я думаю по-другому… Из вашего личного дела следует, что вы входили в организацию, готовившую покушение на фюрера.

– Чушь. Иначе меня давно уже расстреляли бы.

– Безусловно.

– Дело, как вы понимаете в другом. Мне, как и другим евреям, уготована печальная участь. Если меня пока не убили, то, скорее всего из-за того, что я мог бы ещё понадобиться.

– Мне дано указание – по возможности беречь вас, и приглядывать за вами: мало ли на что способны недочеловеки…

– Нам не о чем разговаривать, разрешите удалиться, я болен и очень устал.

– Идите, тем более что я сам не очень хорошо себя чувствую. – Роммингер побледнел, на лице появилась болезненная гримаса. – Нам с вами не помешало бы какое-нибудь снадобье, которое помогло бы нам обоим, как например, тому дикарю из пещеры: сколько его ни били, он быстро восстанавливался.

– Которого вы приказали расстрелять?

– Да, которого я приказал расстрелять… А может, он не умер, если так быстро выздоравливал? Сидит, наверное, до сих пор в своей пещере и бормочет молитвы во славу идолам, а?

– Не исключено. И всё-таки, разрешите мне удалиться?

– Идите.

На следующий день Шиманского вновь привели к Роммингеру.

– Вы так и не ответили вчера – существует ли на самом деле ваш эликсир или нет? – спросил начальник лагеря, после того, как вышел конвоир. Роммингер сидел за столом, заваленным бумагами. Судя по их небрежному расположению можно было сделать вывод, что начальник лагеря презирал канцелярскую работу. Он пил кофе, чашка которого стояла на какой-то папке с бумагами.

– Возможно, – немного подумав, ответил профессор, переминаясь с ноги на ногу.

– Вы уже не скрываете его существование?

– Это не изменит ровным счетом ничего.

– Вы говорите – «возможно». Да, скорее всего, вы его создали. Я ещё там, в Гималаях, поверил вам, когда вы, сияя от счастья, вылезли из пещеры, хотя до самой Германии из вас невозможно было вытянуть и слова на тему открытия, которое вы с ваших слов совершили. Я понимал, что, возможно, вы не имели права быть слишком откровенным. Наверное, табу действует до сих пор, несмотря на то, что вас списали, как ненужную вещь. А может, и нет никакого эликсира? И ваше открытие ни к чему, всё-таки, не привело и вас кинули за решетку уже как простого еврея, морочившего, как и все представители вашего безродного племени нас, арийцев?

– Я вас не совсем понимаю, господин Роммингер. К чему вы клоните? Почему вас интересует эта тема? И, вообще, мне всегда не нравилось то, как вы подчеркнуто негативно относитесь к евреям, да и не только к нам, но и к другим национальностям тоже.

Роммингер усмехнулся и вышел из-за стола.

– Хотите кофе? – предложил, вдруг, он.

– Не буду вас разочаровывать отказом, – осторожно согласился Шиманский.

Роммингер достал пустую чашку, налил кофе и протянул профессору.

– Вы, наверное, думаете, Шиманский, что я солдафон до мозга костей и всё, что не касается военной службы, вызывает у меня скуку и оскомину? Это не совсем так. Вернее, совсем не так. Есть в жизни немало вещей, которые мне интересны. И ваш эликсир, наверняка, забавная штука.

– И что с того? – спросил Шиманский, отпив маленький глоток напитка почти забытого им на вкус.

– Я вот тут поразмышлял на досуге… – начал Роммингер. – И пришел к выводу, что мы с вами могли бы быть полезными друг другу.

– Как именно?

– Вы поможете вернуть мне здоровье, а я со своей стороны обещаю вам послабления в режиме содержания.

Шиманский задумался и когда начальник лагеря уже решил повторить своё предложение, ответил:

– Я вас должен разочаровать. Не забывайте, что я – узник. У меня здесь ничего нет, кроме пары досок для сна, тонкой материи для укрывания и почти пришедшей в негодность одежды. У меня нет даже простой мензурки для опытов, да и не нужда она здесь. А вы предполагаете наличие сложного химического вещества…

– У вас есть голова, профессорская голова. А в ней, уверен, хранится всё, что она накопила.

– Увы, этого недостаточно.

– Что, всё-таки, можно сделать?

– Боюсь, что ничего.

– Подумайте лучше.

– Что тут думать? Несколько дополнительных дней или даже недель агонии в лагере, которые вы можете выхлопотать для меня у смерти, не спасут несчастного ученого.

– Я готов принять меры, чтобы количество этих дней было гораздо больше, чем вы думаете.

– Гм…

– Ну так, что?..

На столе у Роммингера зазвонил телефон. Начальник лагеря выслушал донесение дежурного офицера.

– Отложим наш разговор, Шиманский. Звонили с контрольно-пропускного пункта. Похоже, вами вновь заинтересовались. Вам известен человек по фамилии Руф?

– Да. Он курирует многие вопросы, касающиеся разработок лаборатории, которой я руководил.

– В том числе эликсира?

– Лучше не спрашивайте, гер начальник. Я многого не должен говорить.

– Да вы ничего и не сказали мне.

– И тем не менее.

– Хорошо. Он попросил предоставить ему отдельную комнату для беседы с вами. Отказать не имею право – у него специальное разрешение. Наверное, вам не стоит говорить ему о нашей беседе. Для вашей же безопасности.

***

Руф вышел из-за стола и вышел навстречу Шиманскому, который зашел в небольшой кабинет.

– Здравствуйте, профессор, – очень приветливо и участливо сказал Руф, но руки не подал и вернулся на свое место. – Садитесь, прошу вас, – он показал на стул. – Вы неважно выглядите! Я непременно буду ходатайствовать, чтобы вам предоставили приемлемые условия! Такого ученого и в такие условия содержания! – Руф деланно и не совсем искренне возмутился. – Вам, наверное, очень плохо, профессор.

Шиманский надолго закашлял, достал из кармана грязный кусок материи и вытер губы.

– Переходите к делу, господин Руф, – грустно сказал он. – Ни к чему мне ваши сантименты. Не уверен, что вы не знаете, как живут заключенные в подобных заведениях. Что вам нужно?

– Поверьте, я вам искренне сочувствую. Не я вас сюда поместил и не я был инициатором вашего ареста.

– Перестаньте. Я о многом догадывался и почти был уверен, что и за мной когда-нибудь придут. Евреям нет места среди таких как вы. И это, наверное, к лучшему. Что вы хотите от меня.

– Ну, хорошо. Перейду к делу… Я должен вам сообщить, что после вашего ухода научный эксперимент терпит неудачу. Коллектив лаборатории делает всё, что в его силах, но ничего не получается. Вяльбе в отчаянии. Вроде бы, всё делается так, как и при вас, но дело не продвигается. Мы извели кучу народа, но ваш эликсир не действует. Люди умирают, а фантомы не рождаются! Как вы думаете, почему так происходит?

– Я не знаю, – пожал плечами Шиманский. – Возможно, Вяльбе ошибся в расчетах. Или закапризничал минерал. Что мы о нем знаем?

– Вяльбе навряд ли ошибся. Сдаётся мне, что дело в другом…

Он дал прокашляться Шиманскому, которого сразил очередной приступ.

– Дело, как мне кажется, в другом. После недолгих размышлений я сделал вывод, что в этом виноваты вы, профессор. Вы, скорее всего, успели подстроить так, чтобы никто кроме вас не мог изготовить этот проклятый эликсир.

– Вы не правы, я ничего такого не делал.

– А я думаю иначе. Так вы решили отомстить нам, немцам. Вы ждали вашего ареста и заранее подстраховались. Своего заместителя Вяльбе вы предусмотрительно не стали посвящать в свои планы.

– Вы не… – попытался оправдаться Шиманский.

– Напрасно вы отрицаете, Шиманский, – перебил его Руф. – Ну что ж. Я предвидел ваш ответ. Поэтому мне ничего не остается, как предложить вам сделку, от которой вы не сможете отказаться.

Руф заиграл желваками на лице.

– Предложение мое такое – вы подскажете, как продолжить эксперимент, а взамен мы даем вам гарантию, что ваши дети и супруга не станут следующими жертвами, которые будут подопытными людьми в стенах лаборатории.

– Не трогайте их, прошу вас! Это бесчеловечно! – вне себя от горечи вымолвил Шиманский. – Вы не посмеете сделать это. Лучше убейте меня.

– Посмеем, профессор, уверяю вас. На этот эксперимент и так потрачено много сил и средств. И ничто нас не остановит. Непременно, следующими жертвами будут ваши близкие, клянусь в этом!

– Возьмите лучше мою жизнь, – сказал в полной растерянности Шиманский.

– Мне сейчас не нужна ваша жизнь. И ваших родных, между прочим, тоже. Предлагаю вполне равноценный обмен. И заметьте – я не собираюсь настаивать на том, что вас лично подвергали пыткам. Всё-таки – страх перед смертью детей и супруги должен сделать вас благоразумным, не так ли?

Шиманский не мог возразить – он потерял сознание.

Перед своим отъездом Руф, получивший на то соответствующие полномочия, сказал начальнику лагеря Роммингеру, чтобы тот доставил Шиманского в госпиталь для лечения и позаботился о надежной охране, так как жизнь профессора ещё представляет для Рейха большую значимость.