1. Форт Самтер и угроза войны. Мобилизация

Наутро после ввода в должность Линкольн штудировал донесения майора Роберта Андерсона, коменданта форта Самтер в порту Чарлстон. Андерсон сообщил, что продовольственных запасов ему хватит недели на четыре, а при жесткой экономии, может быть, и на 40 дней. Войска конфедератов приготовились захватить форт Самтер и сорвать флаг, как только придет приказ от правительства из Монтгомери.

25 марта сенат потребовал, чтобы Линкольн доложил о сообщениях Андерсона. Президент ответил: «Я всецело уважаю сенат, но пришел к выводу, что опубликование этих документов в настоящее время нецелесообразно». Сенаторы от штатов Виргиния, Северная Каролина, Теннесси, Арканзас, Техас были на своих местах и на заседаниях изо дня в день отвечали при перекличках, так как их штаты официально не заявили о выходе из Союза.

Впервые Линкольн созвал кабинет министров 9 марта и поставил перед ними вопрос в письменной форме: «Предположим, что сейчас было бы возможно начать снабжение форта Самтер. Разумна ли при данных обстоятельствах такая попытка?» Министры разошлись по своим министерствам и лишь 16-го вернулись с письменными ответами. Сьюард считал, что теперь не время применять силу. Чэйз ответил: да, если это приведет к миру; нет, если попытка приведет к гражданской войне, к созданию огромных армий, к миллионным бюджетам. Камерон — нет, ибо никакой практической пользы стране это не принесет. Уэллес — против: «у меня имеются сомнения». Смит — против: сдача форта Самтер вызовет «удивление и недовольство», но это будет «объяснено и понято». Бэйтс заявил: «Я готов эвакуировать форт Самтер». Один только Блэйр заявил безоговорочно — да, ибо в свое время Бьюкенен колебался и потерпел неудачу, а Джексон действовал и победил.

Президент вызвал к себе помощника морского министра, 39-летнего Густавуса-Вазу Фокса, выпускника морской академии, прослужившего восемнадцать лет в береговой инспекции, имевшего опыт войны с Мексикой, командовавшего бронированными пароходами. В 1856 году Фокс подал в отставку и стал представителем шерстоткацких фабрик. По поручению Линкольна 21 марта он прибыл в форт Самтер в сопровождении своего друга, бывшего капитана военно-морского флота США, находившегося ныне на службе у конфедератов. Во время беседы майора Андерсона и Фокса бывший друг стоял достаточно близко от них, чтобы слышать все: последнюю горсть муки Андерсон наскребет в полдень 15 апреля, тогда же он выдаст последний ломтик бекона.

28 марта Линкольн предложил Фоксу составить проект приказа с подробным перечислением кораблей, команд и продовольствия, необходимых для снабжения форта Самтер.

Лэймон передал Линкольну слова губернатора Южной Каролины: «Пусть ваш президент попробует прислать подкрепления форту Самтер, и колокола войны зазвонят на каждой горе и в каждой долине Юга».

Того же 28-го марта президент собрал министров на тайное совещание. Он прочел им меморандум генерала Скотта, не одобрявшего посылку подкреплений в Самтер. Однако все решили не принимать во внимание советы главы армии.

В полдень следующего дня кабинет снова собрался, чтобы обсудить вопрос о войне. Три министра стояли за эвакуацию форта Самтер и три — против.

Были внесены различные предложения, как и где лучше всего начать войну.

Когда совещание кончилось, Линкольн вынул проект приказа, составленного капитаном Фоксом, и под ним написал приказ военному министру: «Сэр, прошу организовать экспедицию для следования морем. Отплытие назначить на 6 апреля. Договоритесь по этому поводу с морским министром».

1 апреля Николаи принес министру Уэллесу в отель Виларда пакет. Уэллес прочел документы и, как он потом рассказывал, «не теряя ни минуты, пошел к президенту, держа бумаги в руках. Он был один в кабинете. Оторвавшись от письма, он поднял голову и тотчас спросил: «Что такого я натворил?»

Предстояло разгадать одну запутанную историю. В руках у Уэллеса были два документа, подписанных Линкольном. Линкольн объяснил, что эти бумаги он подписал не читая. У него тогда не было времени. Кроме того, если он не может доверять министру иностранных дел, то кому же еще он может доверять?

В этих бумагах были указания морскому министру, которые заканчивались приказанием: «Капитан Барон заменит капитана Стрингама, начальника строевого бюро». Дальше следовала подпись: «Авраам Линкольн».

Подписывая документ, ни он, ни Сьюард не знали, что назначенный на службу во флот США капитан Самюэл Барон за пять дней до этого принял назначение на должность коммодора флота конфедерации! Он принял присягу на верность конфедератам и приступил к активному строительству береговых укреплений, которые должны были обороняться против кораблей США, укомплектованных офицерами, назначенными Бароном, если бы ему удалось стать во главе строевого бюро.

После гневного визита Уэллеса с злополучным» бумагами в руках Линкольн уволил Барона.

Лейтенант флота Гвотми привез письмо от капитана Адамса, коменданта форта Пикенс. Уэллес узнал, что Адамс действовал в соответствии с условиями перемирия, заключенного администрацией Бьюкенена, согласно которому правительство США обязывалось не укреплять и не усиливать форт Пикенс при условии, что войска конфедератов воздержатся от наступательных действий против форта.

Решено было приказать Адамсу забыть о перемирии и приступить к высадке войск с кораблей и переводу их в форт. Однако лейтенант Гвотми отказался вернуться с письмом к Адамсу. Гвотми просил принять его отставку, так как переходил к конфедератам. Пришлось искать другого лейтенанта — верного Союзу.

Нью-йорская «Геральд» — рупор крупных капиталистических кругов — писала 10 апреля: «Наша единственная надежда на то, что деморализующая, дезорганизующая, подрывная (республиканская) сектантская партия, послушным орудием которой является «честный Эйби Линкольн», потерпит крушение, и тогда не будет затяжной гражданской войны.

Форт Самтер стоял в трех милях от Чарлстона на отвесных скалах острова. Против него заняли позиции батареи и 5 тысяч рекрутов с ружьями под командованием генерала П. Борегара, находившегося в постоянном контакте с военным департаментом конфедератов в Монтгомери.

Три комиссара конфедеративного правительства прибыли в Вашингтон с поручением «заигрывать» со Сьюардом и оттягивать время, что они и делали. А Сьюард «заигрывал» с ними. Что сказать этим комиссарам и как это сказать, не признавая их правительство, все это Сьюард считал лично своим делом как министра. Он вел тайные переговоры через третьих лиц, не советуясь с президентом, в котором он видел человека нерешительного и не имеющего плана действий. Такой же толки зрения придерживались и нью-йоркские газеты «Трибюн», «Таймс» и «Геральд».

Эти три комиссара сообщили своему правительству, что линкольнский кабинет министров готов сдать Самтер, но сам президент склоняется к точке зрения группы приближенных, требующих открытия военных действий.

Проходили недели. Вся страна наблюдала за тем, как майор Андерсон становился фигурой огромной государственной важности. «Боб Андерсон, мой красавчик Боб», — пали на подмостках.

Сам Андерсон сохранял хладнокровие и выдерживал напор советов от тысяч благожелателей; если бы он послушался их, то совершил бы уйму грубых ошибок. Он считал, что обязан непосредственно подчиняться приказам правительства США, хотя, по заверениям одного из его подчиненных, в случае войны между Севером и Югом он собирался уехать в Европу.

В Чарлстон приехал клерк военного министерства из Вашингтона с предупреждением от Линкольна. 8 апреля он его зачитал губернатору Пикенса:

«…будет сделана попытка снабдить форт Самтер только лишь продовольствием. Если не будет оказано сопротивления этому, то никаких войск, оружия или боеприпасов в форт переброшено не будет…»

Джефферсон Дэвис созвал в Монтгомери своих советников. Роберт Тумбе, министр иностранных дел конфедерации, прочел письмо Линкольна и сказал: «Если мы откроем огонь по форту, начнется гражданская война, самая страшная, какую когда-либо знал мир. Я не чувствую себя компетентным что-либо посоветовать вам… Вы потревожите осиное гнездо, которое простирается от горных кряжей до океана; легионы, теперь бездействующие, придут в движение и смертельно нас ужалят…» Тем не менее президент Дэвис решил атаковать форт, предоставив Борегару выбрать время и способ атаки.

11 апреля-Борегар послал в Самтер суденышко с делегацией. Записка от Борегара, который когда-то был любимым учеником Андерсона, преподававшего на артиллерийском факультете в Уэст-Пойнте, гласила: «Правительство Конфедеративных штатов приказало мне потребовать эвакуации форта Самтер… Вам будет предоставлена возможность вывести гарнизон полностью…»

Майор Андерсон написал в ответ: «…К сожалению, это такое требование, которое я, по моим понятиям чести и в силу ответственности перед моим правительством, не могу выполнить». Когда майор Андерсон передавал записку адъютантам Борегара, он сказал: «Джентльмены, не торопитесь разнести нас на куски, через несколько дней мы умрем с голоду».

В полночь еще четыре посланца Борегара посетили Андерсона. В новой записке сообщалось, что, если Андерсон сам определит час сдачи, не будет «ненужного кровопролития». Андерсон созвал своих офицеров; они совещались с часу до трех. В 3.15 утра Андерсон вручил свой ответ: «Искренне присоединяясь к вам в желании предотвратить ненужное кровопролитие, я готов эвакуировать форт Самтер 15-го сего месяца в полдень».

Через пять минут посланцы Борегара передали Андерсону заранее написанное предупреждение:

« Форт Самтер, Ю. К.

12 апреля 1861 г. 3 ч. 20 м. утра.

Сэр,

По приказу бригадного генерала, командующего военными силами Конфедеративных штатов, мы имеем честь сообщить Вам, что он откроет огонь по форту Самтер из всех своих батарей ровно через час.

Имеем честь остаться, со всем уважением, вашими покорными слугами (подписи)».

Через час батареи, окружавшие форт, заработали полным ходом. Пожары, возникшие на пришедших в негодность деревянных кораблях, стоявших на приколе с внутренней стороны входа в гавань, осветили прибывшее перед рассветом судно, присланное Линкольном. Это судно и два пришедших позже уже не могли помочь Андерсону. Начиная с рассвета 12-го, в течение всего дня и в ночь на 13-е пушки били по Самтеру; было выпущено более 3 тысяч ядер и снарядов. Гарнизон задыхался от дыма, жары, газов; солдаты прижимались к земле, прикрывали лица и глаза намоченными в воде платками, ловили минуты, когда можно было передохнуть. Последние сухари были съедены; они получали лишь мизерные порции бекона. Рано утром 13-го после ночного дождя и ветра установилась ясная погода, занялась багровая заря. Пушки конфедератов смолкли.

Андерсону были предложены те же условия сдачи, что и раньше; выдержав 33-часовую бомбардировку, он сдал крепость. В воскресенье 14-го он вывел гарнизон из крепости. Солдаты прошли с развевающимися знаменами, под гром барабанов, под грохот салюта из 50 пушек. Гарнизон разместился на одном из судов, привезших продовольствие, и отправился в Нью-Йорк. В своем чемодане Андерсон увозил флаг, который защищал: он пожелал сохранить это обгоревшее и простреленное знамя с тем, чтобы, когда он умрет, его тело обернули в это знамя.

В воскресенье 14 апреля в Белом доме было очень много посетителей. В течение всего дня приходили сенаторы и конгрессмены для того, чтобы заверить правительство и Линкольна в поддержке народа. Министры непрерывно заседали.

Линкольн объявил мобилизацию народной милиции нескольких штатов Союза в количестве 75 тысяч человек. Он призвал «всех лояльных граждан» защищать Союз и народное правительство. Словесная война кончилась, и, наконец, должна была начаться давно предсказанная открытая борьба с помощью оружия.

Дуглас прочел воззвание Линкольна, которое предназначалось для опубликования на следующий день, одобрил его, но заметил, что он бы сразу мобилизовал 200 тысяч, а не 75 тысяч человек.

Наступил день 15 апреля 1861 года, который много лет спустя все еще упоминался как «день, когда Линкольн впервые мобилизовал войска». В тысячах городов, поселков и деревень вспыхнула лихорадка ненависти, экзальтации, ораторства, активности; на массовых митингах пели гимн «Усеянное звездами знамя», песню «Америка», а оркестры из флейт и барабанов играли «Янки Дудл». Шла подписка в фонд комплектования и снаряжения войск, принимались резолюции, избирались комитеты для сбора пожертвований, для призрения солдатских семей, для агитации или преследования антипатриотов. Организовались женские кружки для шитья и вязания, для приготовления перевязочных средств. Женщины и девушки провожали своих мужей и возлюбленных, уезжавших в лагеря. Не было общины, из которой не уходили бы мужчины и юноши под звуки дудок, игравших песенку «Девушка, которая осталась дома».

В больших городах формировались крупные соединения из иммигрантов. Нью-йоркские ирландцы организовали четыре полка: 69-й, ирландских зуавов, ирландских волонтеров и бригаду святого Патрика. В боевую готовность были приведены итальянский легион и гвардейцы Гарибальди. Немцы выставили стюбен-волонтеров, немецких стрелков, стрелков Тэрнера и полк де Калба. В английскую и ирландскую территориальную гвардию предполагалось зачислить ветеранов британской армии и ирландской полиции, а в части британских волонтеров — британских подданных, проживавших в Нью-Йорке. Миллионеры Астор, Вандербильт, Аспинвол, А. Стюарт, Белмонт из дома Ротшильдов, когорты их служащих и юристов поддерживали теперь войну.

Герит Смит, богатый аболиционист, отдавший 120 тысяч акров земли и 3 тысячи негров, израсходовавший 16 тысяч долларов на гражданскую войну в Канзасе, предлагал снарядить полк цветных солдат; он отправил своего сына в армию, причем настоял, чтобы жалованья ему не платили.

17 апреля Виргиния вышла из Союза; войска штата отправились в поход против форта и арсенала США в Харпере Фери, рассчитывая захватить его врасплох. 18 апреля форт и арсенал сдались им без боя. Два дня спустя морской форт в Норфолке, в штате Виргиния, оказался под угрозой, или так померещилось коменданту, и он сжег на 30 миллионов долларов военного имущества, оружия, снаряжения и кораблей.

Роберт Эдмунд Ли ушел из армии. США, бросил свой роскошный дом на Арлингтон Хайтс, высотах, возвышавшихся над Вашингтоном, и принял командование над виргинской армией. Он уже много лет был противником рабства, стоял за Союз, но не в силах был воевать против родного штата. До того как он подал в отставку, Линкольн предлагал ему командование армией северян.

Президент лишился командующего, которого генерал Скотт считал равноценным армии в 50 тысяч солдат.

Началось пропагандистское безумие. Южная печать сообщала об обширных планах Севера поднять восстания рабов, подстрекать их на грабежи, поджоги, насилия, убийства. Газеты Севера напечатали историю об учительнице-северянке, которую в Новом Орлеане раздели догола, измазали смолой, вываляли в перьях на площади Лафайета «за симпатии к аболиционистам, которыми она пыталась заразить своих учеников». На Севере и Юге выдумывались всякие ужасы или гиперболизировались незначительные инциденты. Питерсбергская газета «Экспресс» в штате Виргиния известила своих читателей, что «старый Эйби приготовился бежать. На всякий случай он теперь никогда не снимает ботинки с ног».

«Белый дом превращен в казармы», — писал Хэй. Паникеры и чудаки шатались по холлам и коридорам, требовали допуска к президенту, шепотом сообщали, что у них есть данные о заговорах, о намечаемых атаках, о подозрительных кораблях, поднимающихся вверх по Потомаку, о толпе, собирающейся захватить правительственное здание, причем особый отряд должен схватить и украсть президента.

Пришли ответы от губернаторов штатов, граничивших с Югом, на запросы Линкольна о количестве выставляемых ими войск. «Кентукки не даст ни одного солдата для безнравственной цели покорения ее братских южных штатов», — сообщил губернатор Бэриа Магофин. «По моему мнению, — ответил Клэйборн Джаксон из Миссури, — ваше требование противозаконно, антиконституционно и революционно по своим целям, оно дьявольски бесчеловечно и не может быть выполнено».

Президент южан Дэвис обещал выдать каперские свидетельства капитанам кораблей, которые перейдут к конфедератам, с тем чтобы они захватили торговые суда северян. Линкольн ответил установлением блокады портов Юга.

Каждый день в разные бюро и департаменты Вашингтона приходили заявления об уходе со службы южан, отправлявшихся в южные штаты для вступления в армию конфедератов. Позже Линкольн обрисовал обстановку той недели: «Непомерно большая часть мушкетов и ружей каким-то образом попала к южанам… Офицеры федеральной армии и флота в огромном количестве подавали в отставку; значительное число их подняло оружие против правительства США».

6-й Массачусетский полк прошел по улицам Балтимора с вокзала на вокзал, чтобы пересесть на другой поезд. Во время перехода солдат забросали камнями и кирпичами, симпатизирующая южанам толпа обстреляла их из пистолетов. Полк ответил ружейной стрельбой. Потери убитыми: 6 солдат, 12 горожан. В тот же вечер полк прибыл в Вашингтон, построился колонной по два и прошел по Пенсильвания-авеню в Капитолий, неся 17 раненых на носилках.

Пришли вести, что телеграфные провода, ведущие на север, перерезаны. В Балтиморе телеграф захватили сторонники отделения. Военное министерство заявило: «Теперь все остановилось».

Почта не работала, железнодорожное движение пришло в расстройство, многие мосты были взорваны, телеграф бездействовал. Вашингтону уже было не до насмешек над предсказанием новоорлеанской газеты «Пикэйюн», что отложение Виргинии приведет «к переезду Линкольна и его кабинета и всего того, что они смогут увезти, в более безопасный район Гаррисберга или Цинциннати».

В Вашингтоне решали вопрос: когда какой-нибудь отряд добровольцев из состава южных войск кинется в столицу, захватит город и украдет правительство? В те дни это считалось реальной возможностью.

Тем временем Линкольн все больше присваивал себе власть диктатора. Он санкционировал план, согласно которому 20 апреля в 3 часа пополудни судебные исполнители США совершили налет на все телеграфные конторы штатов Севера и изъяли оригиналы всех посланных и копии всех полученных за год телеграмм. Кроме того, президент широко расходовал миллионы долларов из казначейства США, не испрашивая на то разрешения конгресса.

Позже Линкольн объяснил: «Мне нужно было решить, допущу ли я немедленное падение правительства… или воспользуюсь более широкими полномочиями, которыми конституция облекает президента в случае мятежа, и попытаюсь спасти правительство».

Зал сената стал спальней для парней из 6-го Массачусетского полка. В палате представителей разместились парни из Пенсильвании. У каждого входа в Капитолий была сооружена баррикада почти трехметровой высоты из мешков с песком, бочек с цементом, железных плит.

23 апреля Андерсон и его гарнизон прибыли в Нью-Йорк, и город сошел с ума: состоялся пятидесятитысячный митинг на площади Юнион-сквер, прошли демонстрации, произносились речи, в армию записалось значительно большее количество людей, чем президент требовал. На войну жертвовали миллионы долларов. Знаменитый, прославленный полк — щегольской 7-й Нью-йоркский — маршировал по Бродвею между стоявшими стеной по обеим сторонам улицы, восторженно кричавшими толпами людей, — полк шел на юг, в Вашингтон! Губернатор Род Айлэнда самолично возглавил отряд войск с пушками и отправился с ним на кораблях в Вашингтон!

Но до Вашингтона никто пока не дошел. Непонятная задержка выводила президента из себя. «Мне показалось, что сейчас в морской порт вошли три судна, — поспешно набросал он записку морскому министру, — пожалуйста, пошлите кого-нибудь и узнайте, какие это суда?»

Вторую половину дня 23 апреля Линкольн провел в одиночестве в своем кабинете в Белом доме. Он молча шагал, останавливался у окна и подолгу смотрел вниз на реку Потомак. Его душевные страдания были ужасны, он то и дело восклицал: «Где же они? Где же они?»

Он решил сам проверить положение в городе. Он долго ходил по улицам, пока не оказался в арсенале. Двери были открыты, в охране ни души. Кто угодно мог войти и взять любое количество оружия. Он вернулся в Белый дом. Улицы были мертвы.

Подкрепления не подошли и 24 апреля. Десятки разведчиков, посланных Сьюардом, не вернулись. К президенту в Белый дом пришли солдаты и офицеры 6-го Массачусетского, раненные в уличных боях в Балтиморе. Линкольн поблагодарил их за храбрость и углубился в объяснения причин, почему Север допустил изоляцию правительства, его заключение в стенах Белого дома.

На следующий день прозвучал как долгожданный божий дар паровозный гудок. Вскоре послышался топот ног — левой, правой, левой, правой — это по Пенсильвания-авеню шагал 7-й Нью-йоркский полк. Затем пришла бригада в 1 200 человек с Род Айлэнда и столько же из Массачусетса. Выведенный из строя локомотив в Аннаполисе был отремонтирован машинистами из Массачусетса; добровольцы-путейцы восстановили дорогу до Аннаполиса. Путь на север был открыт. Через несколько дней в Вашингтоне уже насчитывалось 10 тысяч солдат, готовых к обороне города. Наконец, хотя бы на некоторое время, у Линкольна появилась уверенность, что Вашингтон останется столицей.

 

2. Джефферсон Дэвис, его правительство

В последней неделе мая правительство конфедератов, усилившееся благодаря окончательному отпадению от Союза Арканзаса, Теннесси, Северной Каролины и Техаса, перебралось из Монтгомери (штат Алабама) в Ричмонд (штат Виргиния). Это было сделано для того, чтобы быть ближе к пограничным штатам и к полям ожидавшихся тяжких сражений. Сюда, в Ричмонд, устремились полки со всего Юга. Клич, охвативший Юг: «Вперед, на Вашингтон!», столкнулся с кличем Севера: «На Ричмонд!»

В армию конфедератов стекались люди с огромной территории от реки Потомак до Галфкост и Рио Гранде. Граница этой территории тянулась на полторы тысячи миль — от Чезапикской бухты через Кентукки и до Канзаса. Мозг и сердце Юга находились в Ричмонде. Защитой этой территории служила армия в 100 тысяч человек.

Рассел, корреспондент лондонской «Таймс», писал из Ричмонда: «Здесь все за войну, без различия пола и возраста. Отделение от Союза стало модой. Девушки поют об отделении, старухи молятся за него, молодые люди умирают от желания сразиться за отделение, пожилые готовы отдать все». Рассел слышал об одном джентльмене из волонтеров, который получил от своей дочери письмо, в котором «она сообщала отцу, что избрана маркитанткой новоорлеанского полка, собирается дойти с ним до Вашингтона и добыть там прядь волос с головы Эйба Линкольна».

Правительство в Ричмонде было новым и молодым.

— Где находится государственный департамент? — спросил один англичанин у государственного секретаря Роберта Тумбса.

— Под моим цилиндром, — ответил тот, — а архивы в кармане моего пальто.

Импульсивный Тумбе вскоре вынужден был уйти в отставку и отправиться в армию на поля сражений. Многие считали, что он должен стать военным министром, но этот пост достался Лерою Уокеру, адвокату и политику из Алабамы, который был чрезвычайно озабочен технической стороной дела: как может народ, морские порты которого блокированы, у которого нет заводов, выпускающих оружие и боеприпасы, создать все это? Он также сменил свой пост на место в войсках, а военным министерством конфедератов стал руководить Альберт Бледсоу, человек, окончивший Уэст-Пойнт, ставший затем протестантским священником, а позднее профессором математики. В течение ряда лет он был адвокатом, и его контора находилась в Спрингфилде рядышком с конторой Линкольна и Герндона.

Министром финансов был Кристофер Меммингер, уроженец Германии, адвокат, бизнесмен и политик исключительной честности, создатель системы народных школ в Чарлстоне. В правительстве он представлял вместе с другими своими коллегами Южную Каролину. Через Ламара — южанина и сепаратиста, который был президентом республиканского банка в Нью-Йорке, — Меммингеру удалось договориться с «Америкэн Бэнк Ноут Компани», что они выгравируют и отпечатают в Нью-Йорке денежные знаки для конфедерации. «Работа была выполнена великолепно, на самой лучшей бумаге, — писал Меммингер, — но, несмотря на все предосторожности Ламара, деньги попали в руки федерального правительства и были захвачены как военная контрабанда». Пришлось привозить граверов из Европы и печатать деньги конфедератов на бумаге, которую привозили из Балтимора агенты, пробиравшиеся через границу.

Возглавлял правительство конфедератов человек, избранный на этот пост как военный авторитет, известный скорее как умеренный, а не крайний сторонник отделения. Это был хлопковый плантатор с Миссисипи, выпускник Уэст-Пойнта, служивший лейтенантом во время войны с Черным Ястребом, участник войны с Мексикой, во время которой он был ранен, сенатор, военный министр при президенте Пирсе, оратор, любитель лошадей, избранник судьбы, — Джефферсон Дэвис. Так же как и Линкольн, Дэвис родился в Кентукки, на год раньше Линкольна. Одного из них увезли ребенком на Север, на новые земли, а другого — на Юг.

Армию Линкольна из 75 тысяч добровольцев Дэвис называл «поссе комитатус» (кучка добровольцев, помогающих шерифу справляться с беспорядками), которые хотят арестовать 5 миллионов человек, поставленных вне закона. В одном своем обращении к армии Дэвис утверждал, что «президент узурпировал права, принадлежащие исключительно конгрессу». Дэвис хладнокровно и с расчетливой вежливостью утверждал, что Линкольн невежественный узурпатор и кровожадный деспот, Линкольн же вынужден был в своих речах и статьях делать вид, что Дэвис не существует как политическое лицо.

Политическая известность Дэвиса началась с того времени, когда он в 1847 году стал сенатором; тогда он боролся с Дугласом, был сторонником отделения. Один южанин подчеркивал, что Дэвис «никогда не может забыть того, о чем не следует помнить». Дэвису не хватало умения руководить другими, и в то же время он был слишком самоуверенным человеком, чтобы позволять другим руководить собой. К тому же он не умел, как это делал Линкольн, заставить других поверить, что они якобы руководят им.

Когда шли дебаты между Линкольном и Дугласом, Дэвис говорил, что ему хотелось бы, чтобы они разодрали друг друга в клочья. Когда 6 ноября стало известно, что Линкольн, еще не имея большинства голосов, уже получил голоса выборщиков всех северных штатов, за исключением Нью-Джерси, Дэвис 10 ноября писал Рэту: «Если Южная Каролина решила отделиться, я советую им проделать это до того, как правительство окажется во враждебных руках». 9 января отделился штат Миссисипи, и через одиннадцать дней Дэвис официально объявил в сенате об отделении штата, который он представлял, и о своем уходе из сената.

10 февраля, когда весеннее солнце пригрело зелень, Дэвис с женой возились с розовыми кустами в саду. Появился посыльный и вручил ему телеграмму. Жена пыталась узнать по его лицу, что за новости содержала эта телеграмма. Он помрачнел, и она испугалась. «Через несколько минут тягостного молчания он сказал мне все, — писала она впоследствии, — при этом голос его звучал так, словно речь шла о смертном приговоре». Делегаты на съезде штатов конфедерации в Монтгомери избрали его временным президентом. И это тогда, когда он сам предпочитал поле сражения всякой административной деятельности. Жена в слезах попрощалась с Дэвисом, и он отправился в Монтгомери. По дороге толпы народа приветствовали его как своего нового президента, требовали, чтобы он выступал с речами, по ночам устраивали фейерверки, днем палили из ружей. После торжественного вступления в должность Дэвис писал жене: «Я думаю, что если бы ты была свидетелем всего происходившего, это доставило бы тебе удовольствие и было бы памятью для наших детей».

Дэвис был избран главой правительства, которому подчинялось 11 штатов; им противостояли 23 штата, оставшихся в Союзе во главе с Линкольном. Юг насчитывал 9 миллионов человек (включая 3 миллиона 900 тысяч рабов), Север — 22 миллиона человек.

В случае смерти Дэвиса его пост должен был занять человек, который сам мог бы стать президентом конфедерации, если бы в одном случае он сказал «да». 8 февраля вечером делегаты шести штатов пришли в комнату Александра Стифенса. От их имени говорил Роберт Тумбе, близкий друг Стифенса, хотя они часто спорили по политическим вопросам.

— Алек, — сказал Тумбе, — на твоей кандидатуре сходятся все члены конгресса, и все мы готовы помочь тебе сформировать правительство. Есть только один вопрос — вот эти парни из Виргинии и пограничных штатов хотят, чтобы ты обещал им, что первым нанесешь удар. Они говорят, что их штаты колеблются и готовы примкнуть к конфедерации при первом нашем ударе. Они знают, что Бьюкенен никогда не решится напасть первым, и надеются, что Линкольн будет столь же труслив. Они хотят, чтобы ты при первой удобной возможности, — скажем, если северяне попробуют вновь захватить форт Самтер или снабжать его, — нанес первый удар.

Наступило молчание. Все смотрели на маленькую, хрупкую фигуру Стифенса. Медленно и отчетливо он сказал:

— Нет, я никогда первым не нанесу удар.

Они ушли и на длившемся всю ночь совещании избрали другого человека в президенты.

Стифенс мечтал о покое, о мире, о том, чтобы заниматься поэзией, философией, беседовать с друзьями. И все-таки Тумбе и другие сделали его вице-президентом конфедерации. Он понимал идеи Севера и Линкольна. Однажды он написал своему старому товарищу по конгрессу: «Я был так близок с мистером Линкольном, как ни с одним другим человеком, не считая, пожалуй, мистера Тумбса».

 

3. Суматоха. Страхи. Опасности

Правительство Линкольна работало над созданием нового мощного военного аппарата. 3 мая президент опубликовал послание, в котором призывалось 42 034 добровольца сроком службы на три года, из которых вместе с 22 714 завербованными предполагалось составить 10 полков регулярной армии, и 18 тысяч моряков для осуществления морской блокады. Таким образом, состав армии увеличился до 156 861 человека, а флота — до 25 тысяч. Президент и группа руководящих офицеров дни и ночи были заняты выработкой стратегических планов будущих операций.

Из окон Белого дома Линкольн мог видеть в подздрную трубу флаг конфедератов, развевающийся над Александрией — городком в восьми милях от Вашингтона вниз по течению реки Потомак, захваченном воинской частью конфедератов, прорвавшейся сюда из Ричмонда, в количестве 500 человек, с несколькими тяжелыми орудиями.

После мая 1861 года почтовая связь с отколовшимися штатами прекратилась. Тогда же конгресс конфедератов обязал всех граждан, которые имели долги в Соединенных Штатах (за исключением штатов Делавэра, Кентукки, Миссури и округа Колумбия), внести эти суммы в казначейство конфедерации. По подсчетам Дэн и К°, Юг был должен северным торговым компаниям свыше 211 миллионов долларов, из которых 169 миллионов приходилось на один нью-йорк.

К 9 мая в Вашингтоне находилось около 20 тысяч войск. В их число входил и полк огненно-красных зуавов, сформированный полковником Элмером Элсуортом в течение десяти дней из нью-йоркских пожарных. Жители Нью-Йорка собрали на обмундирование и вооружение этого полка 60 тысяч долларов. Солдаты Элсуорга, облаченные в красные штаны, были вооружены десятью различными типами ружей.

Яркой лунной ночью 24 мая кавалерийский отряд переправился по мостам через Потомак из Вашингтона в Виргинию. За ним последовали части пехоты и саперов, которые принялись рыть окопы на холмах, чтобы создать оборону округа Колумбия, окруженного рабовладельческими штатами.

В то время как Мичиганский полк направился в тыл Александрии, огненные зуавы полковника Элсуорта должны были спуститься на транспортах к Александрии и захватить ее. Впереди транспортов шел корвет под белым флагом, который передал войскам конфедерации предложение в течение часа покинуть город. Элсуорту сообщили, что конфедераты согласились эвакуироваться, и после нескольких беспорядочных выстрелов они действительно отошли.

Элсуорт с группой своих солдат поспешил к телеграфной конторе, чтобы прервать связь с Югом. Где-то по дороге на телеграф они оказались у Маршалл-хауза, второклассной гостиницы, на крыше которой развевался флаг конфедерации. Элсуорт распахнул дверь и спросил у босого человека в рубашке и штанах, что за флаг на крыше гостиницы. Человек этот ответил, что он только постоялец и ничего не знает. Тогда Элсуорт, сопровождаемый своими друзьями, бросился по лестнице на третий этаж, пробрался на крышу и сорвал конфедератский флаг.

Когда стали спускаться, впереди шел капрал Браунелл, за ним Элсуорт с флагом. Когда Браунелл оказался уже на первом этаже, из темного закоулка выскочил человек и, вероятно не заметив Браунелла, направил двуствольное ружье прямо в грудь Элсуорту. Браунелл пытался отвести ружье, но у противника была твердая рука, и он разрядил один из стволов в сердце полковника Элсуорта, убив его наповал. Браунелл тут же выстрелил в лицо убийце и, прежде чем тот упал, вонзил в него штык.

Тело Элсуорта положили на кровать в соседней комнате, в ногах у него лежал флаг конфедерации. Корреспондент «Трибюн» побежал удостовериться, что телеграфная контора захвачена. Когда он вернулся, то застал ужасную сцену. Из ближней комнаты выбежала женщина, бросилась к лестнице, где лежал труп убийцы, и разразилась такими криками, что слушать их было просто невозможно. Она ломала руки, билась головой, никого не подпускала к себе. Убитый оказался ее мужем — Джеймсом Джексоном, владельцем гостиницы. Это был тот самый полуодетый человек, который сказал Элсуорту, что он «только постоялец».

Тело Элсуорта перевезли в Вашингтон и положили в здании морского ведомства. Над городом разносился похоронный звон колоколов, флаги на государственных зданиях были наполовину спущены. В Белом доме корреспондент нью-йоркской газеты «Геральд» и сенатор Уилсон из Массачусетса застали президента в кабинете у окна. Он стоял и смотрел на Потомак. «Он не двинулся, пока мы не подошли вплотную к нему. Тут он резко повернулся и, шагнув к нам навстречу, протянул руку, чтобы поздороваться.

— Простите меня, — сказал он, — но я не могу сейчас говорить.

К нашему изумлению, президент разрыдался и прикрыл лицо носовым платком.

— Я не буду извиняться за свою слабость, — проговорил он. — Но я очень хорошо знал бедного Элсуорта и высоко ценил его. Только что ушел капитан Фокс, он рассказал мне все подробности этой трагической смерти».

В Чикаго, выступая перед огромной аудиторией, Стифен Дуглас сказал: «Долг каждого американского гражданина перед богом — сплотиться вокруг флага своей родины», — и после этого он отправился домой — умирать. В бреду он кричал: «Телеграфируй президенту — пусть войска выступают». 3 июля он скончался. Демократическая партия Севера похоронила последнего своего титана, республиканцы отдавали должное политическому лидеру, который в момент кризиса предотвратил бунт своих последователей.

Это было время, когда политические противоречия раскалывали семьи, когда братья, родственники оказывались по разные стороны фронта. В семье Мэри Тод-Линкольн ее старший брат Леви и ее сводная сестра Маргарет Келлог были на стороне Союза, а младший брат Джордж и три сводных брата — Самуэл, Дэвид и Александр — вступили в армию конфедератов. Три ее сводные сестры — Эмили Хэлм, Марта Уайт и Элоди Доусон — были замужем за офицерами армии конфедератов.

Линкольн пригласил в Белый дом своего зятя Бена Хэлма, сына бывшего губернатора Кентукки, выпускника Уэст-Пойнта. В течение нескольких дней его пребывания в Белом доме гость рассказывал о своих старых товарищах по Уэст-Пойнту, которые вышли в отставку и перебрались на Юг. Сам он еще не принял никакого решения. Когда Хэлм покидал Белый дом, Линкольн вручил ему конверт, в котором было назначение его майором, и сказал: «Бен, здесь есть кое-что для вас. Подумайте и дайте мне знать, что вы решили». Мэри просила его передать поцелуй Эмили и сказала: «До свидания. Мы надеемся вскоре увидеть вас обоих в Вашингтоне». Они с Линкольном обменялись крепким рукопожатием, и Хэлм медленно спустился по лестнице. Через несколько дней пришло известие, что он вступил в армию конфедератов.

Шла борьба за Кентукки. Законодательное собрание штата после сессии, которая длилась с января, прервало свою работу на неопределенное время, объявив нейтралитет, но оставаясь в составе Союза. Постепенно Кентукки все более и более удалялся от южных, родственных ему рабовладельческих штатов, которые при всяком удобном случае обвиняли кентуккийцев в нерешительности и трусости. Джошуа Спид и его брат Джеймс в Луисвилле оставались сторонниками Союза.

Роберт Андерсон, которого Линкольн назначил бригадным генералом, обосновался со своим штабом в Цинциннати и делал все возможное, чтобы удержать Кентукки в составе Союза. Лейтенант флота Уильям Нелсон, родом из Кентукки, попросил Линкольна послать его туда, чтобы предотвратить отделение Кентукки. Нелсон и его друзья распределили среди сторонников Союза 10 тысяч ружей. Тайком, по ночам, сторонники Союза получали «ружья Линкольна», чтобы использовать их в случае необходимости. В штате Огайо, по ту сторону реки Огайо, были созданы военные лагеря, и в некоторых полках, формировавшихся там, до четверти людей составляли кентуккийцы. Когда в июне происходили выборы в конгресс, созыв которого Линкольн назначил на 4 июля, в девяти из десяти избирательных округов Кентукки были избраны противники отделения.

В Балтиморе выборы в законодательное собрание штата Мэриленд происходили 24 апреля. Из 30 тысяч избирателей Балтимора к избирательным урнам пришли только 9 244 человека, и все они проголосовали за сторонников отделения от Союза.

Постепенно стало выясняться, что силы сторонников отделения штата Мэриленд сосредоточены главным образом в Балтиморе, где собралось активное меньшинство, выступавшее против Союза. Возбуждение в Мэриленде стало спадать по мере того, как выяснялось, что отделение от Союза приведет к гибели торговли Балтимора. Прошло некоторое время, и 10, 20, 30 полков беспрепятственно прошли через Мэриленд в Вашингтон. В Аннаполисе было создано военное управление под начальством бригадного генерала Бенжамена Батлера.

Ночью 13 мая в дождь и грозу генерал Батлер перебросил тысячу солдат к Балтимору, установил орудия на холме Федерал Хилл, господствующем над Балтимором, и опубликовал воззвание, в котором заявил, что войска находятся здесь для того, чтобы обеспечить уважение и подчинение законам Соединенных Штатов. Север приветствовал действия Батлера. Этот человек перенес на общегосударственную арену те методы, которыми он действовал в Массачусетсе, — изобретательность, умение не считаться со средствами, наглость и дерзость, расчетливость карьериста и изменчивость хамелеона. Тяжеловесный, с округлым брюшком, лысый, чуть косоглазый, с сонными глазами, в которых проскальзывала хитрость, он всегда оставался актером, у него всегда наготове были реплики, отвечавшие избранной им роли — человека из народа и человека, который знает, как действовать.

Когда Батлера отозвали из Мэриленда и поставили во главе крепости Монро в Виргинии, он обратился с протестом лично к Линкольну, утверждая, что его унизили. Линкольн, судя по записи Батлера, ответил весьма вежливо и доброжелательно. Они пожали друг другу руки, и Батлер удалился, чтобы рассказывать повсюду, что они с президентом «ближайшие и самые лучшие друзья». К тому времени Батлер еще не успел дискредитировать себя. Его действия в Мэриленде ободрили Север. И все-таки в основе своей он оставался актером, политическим генералом и военным политиком. И когда Джон Хэй однажды сказал Линкольну, что он считает Батлера единственным человеком в армии, которого власть испортит, Линкольн ответил ему: «Да, он похож на брата Джима Джетта. Джим обычно говорил, что его брат самый большой прохвост, которого когда-либо носила земля, но по безграничной милости господней он еще и самый большой дурак».

Политическая ловкость Батлера еще раз послужила стране, когда в мае в его лагерь сотнями начали прибывать беглые рабы. Правовую сторону этого вопроса Батлер решил сразу, заявив, что «негры должны рассматриваться как контрабанда». Страна подхватила это словечко «контрабанда» как средство обходить закон о беглых рабах. Множество беглых рабов, находившихся на краю гибели в лесах и болотах, добирались до границы Союза и с ликованием заявляли: «Я контрабанда».

Новый конфликт в Мэриленде привел к спору между Тэйни, председателем верховного суда Соединенных Штатов, и президентом. Генерал Кадуолэйдер, командовавший фортом Мак-Генри близ Балтимора, ночью 25 мая Послал в Хэйфилд команду солдат, которые вытащили из постели некоего Джона Мерримана и доставили его в форт Мак-Генри, где он был заключен в тюрьму. Адвокаты Мерримана в тот же день обратились к председателю верховного суда Роджеру Тэйни, проживавшему в Балтиморе, с жалобой. Они утверждали, что предъявленное Мерриману обвинение в измене неправомерно, и требовали применения предписания о представлении арестованного в суд для рассмотрения вопроса о законности ареста. Тэйни послал генералу Кадуолэйдеру вызов явиться в суд вместе с Мерриманом. Вместо генерала явился офицер его штаба полковник Ли, который объяснил, что генерал не может явиться, так как у него неотложные дела, и зачитал письменное заявление генерала, где утверждалось, что упомянутый Мерриман обвинен в измене, что он является руководителем группы, хранящей у себя оружие, принадлежащее правительству, и открыто заявлял, что готовит вооруженное выступление против правительства. Генерал сообщал далее в своем заявлении, что он «должным образом уполномочен президентом Соединенных Штатов в подобных случаях не допускать применения «хабеас корпус». Кончилось это дело тем, что ни генерал, ни Мерриман не предстали перед судом, а Тэйни направил президенту длинное послание в старинном англосаксонском духе по поводу «хабеас корпус» с ссылками на прецеденты, в котором предупреждал, что президент не должен нарушать закон.

27 июня был арестован и заключен в форт Мак-Генри начальник полиции Джордж Кэйн, известный своей приверженностью к конфедератам. Четверо полицейских чиновников, заявлявших о своей поддержке сторонников отделения, выразили протест против этого акта и распустили городскую полицию. После этого они также были арестованы и заключены в форту Мак-Генри.

В июне тенденция к отделению в Мэриленде была окончательно подавлена: было восстановлено железнодорожное сообщение и в шести округах Мэриленда в конгресс были избраны сторонники Союза; к тому же губернатор Хикс без труда сформировал четыре полка для несения службы в пределах штата и для защиты столицы Союза.

Ответ Линкольна председателю верховного суда Тэйни содержался в послании президента конгрессу 4 июля:

«Вскоре после первого призыва добровольцев было сочтено целесообразным дать право главнокомандующему в соответственных случаях не допускать применения «хабеас корпус», или, иными словами, арестовывать и содержать в заключении без соблюдения обычной законной процедуры лиц, угрожающих общественной безопасности… Неужели не лучше нарушить один закон, нежели допустить уничтожение всех законов и распад правительства?.. Ведь если правительство будет ниспровергнуто, разве тем самым не будет нарушена присяга?.. Мы не считали, что нарушаем какие-либо законы… Было установлено, что мы имеем дело с бунтом… А сейчас утверждают, что только конгресс, а не правительство располагает подобными правами. Но в конституции не сказано, кто должен располагать такой властью».

Сьюард все еще никак не мог отказаться от своей идеи, что война с Великобританией может вернуть Юг под старый американский флаг и воссоздать прочный союз. Он был уверен, что угрожающий тон по отношению к британскому правительству будет только на пользу. Однако его друг, посол в Лондоне Адамс, получая его послания, полные безрассудных угроз, превращал их в тщательно взвешенные дипломатические заявления и вежливые споры.

Бомбардировка южанами форта Самтер 12 апреля 1861 года.

Бой между «Монитором» и «Мерримаком».

Солдаты Севера на биваке.

13 мая 1861 года в декларации королевы Виктории констатировался факт враждебных действий «между правительством Соединенных Штатов Америки и некоторыми штатами, именующими себя Конфедерацией американских штатов», и сообщалось «о намерении королевского правительства придерживаться в конфликте между упомянутыми враждующими сторонами строгого и беспристрастного нейтралитета». Сама королева и ее муж принц Альберт, либералы и народные массы Англии склонялись в своих симпатиях к Северу, в то время как премьер-министр Пальмерстон, правительственные круги и империалистические клики, чье мнение отражала лондонская газета «Таймс», поддерживали Юг и во многих случаях отнюдь не придерживались нейтралитета.

Пальмерстон заявил однажды нью-йоркскому агенту Ротшильдов Огасту Белмонту: «Мы не любим рабства, но мы нуждаемся в хлопке, и нам не нравится ваш тариф Моррилла». Любопытное обстоятельство, которое трудно поддается определению, — английское общественное мнение — мешало Пальмерстону признать конфедерацию и послать ей на помощь английский флот.

Когда Карл Шурц уезжал в Испанию, Линкольн беседовал с ним о внешней политике с той же бесстрастностью, с какой он мог бы говорить о рядовом судебном деле в Спрингфилде. Он заявил Шурцу, что если правительство, как говорят, спотыкается, то в общем оно «спотыкается в правильном направлении».

Когда капитан и команда каперского судна «Джефферсон Дэвис» были захвачены и приговорены в Филадельфии к повешению по обвинению в пиратстве, решение суда должно было быть утверждено президентом. Линкольн при этом заявил, что если их повесят как пиратов, то будет повешено такое же число офицеров Севера, находившихся в тюрьмах на Юге. Военный министр конфедерации Дэвис дошел до того, что опубликовал фамилии тринадцати пленных офицеров Севера, которые по жребию должны были бы отправиться на виселицу. Линкольн отказался начать это соревнование в казнях.

Президенту и кабинету министров приходилось вести неустанную борьбу с неопытностью новых чиновников, с путаной организацией армии, с бюрократизмом канцелярий. Им приходилось руководить армией, состоявшей из четырех категорий воинских соединений: кадровых войск; добровольцев, пошедших в армию на три месяца; народной милиции штатов и добровольцев, записавшихся на три года. Кроме того, еще были войсковые части в пограничных, все еще нейтральных штатах.

Формирование эффективно действующей армии, способной проводить крупные стратегические операции, требовало бешеной, сложной, изнурительной работы, а генерал Скотт оказался медлительным, суетливым; к тому же старого героя мучили болезни.

Нередко Линкольн и министр Камерон отдавали приказы через голову Скотта, используя политические каналы воздействия. Все же, присваивая генеральские звания командирам добровольческих частей, они полагались в основном на мнение Скотта. Среди назначенных по его рекомендации был Генри У. Галлек. Но назначение Джона Фремонта генерал-майором, так же как и назначение Батлера и Банкса, было сделано из политических соображений.

В Белом доме появился Уильям-Текамсэ Шерман. Он удивил и рассмешил Линкольна, отказавшись от звания бригадного генерала, ибо хотел, как он сказал, начать с низов — с полковника. Получив назначение, он послал прощальный привет своим сослуживцам на Сент-Луисской городской конной железной дороге.

Шерман предложил Линкольну назначить на командный пост выпускника Уэст-Пойнта Джорджа Томаса, имевшего многолетний армейский опыт.

Линкольн высказал сомнение в лояльности Томаса, так как он был родом из Виргинии.

— Мистер президент, — возразил Шерман, — старина Том так же лоялен, как и я. Во всей армии нет солдата лучше его.

— А вы берете на себя ответственность за него? — спросил Линкольн.

— С величайшим удовольствием, — сердито отрезал Шерман.

В тот же день Линкольн послал в сенат кандидатуру Томаса для утверждения его бригадным генералом.

К этому моменту стало известно, что из 1 108 кадровых офицеров армии США 387 подали в отставку и перешли к южанам.

В мае и июне 1861 года Линкольн не раз подчеркивал, что популярность правительства и сохранение Союза важнее всех остальных вопросов. Если проблема рабства оказалась выдвинутой на первый план, то только благодаря сложившимся обстоятельствам. Этот вопрос оказался в центре внимания, как только начало развиваться движение за отделение южных штатов, и миллионы негров, живших на Юге, стали рассматриваться как военный фактор, который одна из воюющих сторон или обе должны были использовать в своих интересах.

Маленькая женщина, жившая в штате Мэн и написавшая «Хижину дяди Тома», получила однажды по почте пару ушей, отрезанных у какого-то негра, в знак протеста против ее идей о равенстве рас.

Линкольн в своем послании конгрессу ни словом не обмолвился о неграх и о рабстве. Он сохранял официальную верность закону о беглых рабах. Получалось так, что беглые рабы из Виргинии, принадлежавшие сторонникам отделения и бежавшие в лагерь Батлера в крепости Монро, рассматривались как «контрабанда», поскольку некому было защищать их интересы в Вашингтоне. Но когда рабы из Мэриленда бежали в округ Колумбия или в военные лагеря союзной армии, члены конгресса от Мэриленда немедленно требовали их возвращения, так как обычно нельзя было доказать, что рабовладелец нелоялен по отношению к Союзу. В результате Линкольн стал постепенно вводить такой порядок, при котором местные военные и иные власти сами решали вопрос о том, как относиться к беглым рабам, имея в виду прежде всего требования военной необходимости.

6 июля военный министр Камерон сообщил Линкольну, что 64 добровольческих полка по 900 человек в каждом и 1 200 солдат регулярных войск в полной боевой готовности находятся в окрестностях Вашингтона, а вся армия Севера насчитывала в тот момент 225 тысяч человек. Верховным главнокомандующим этой армией, по тем временам самой большой в мире, был Линкольн.

20-тысячной армией конфедератов, расположенной близ Вашингтона в Манассас Джанкшен, командовал Пьер Борегар, бывший начальник военной академии в Уэст-Пойнте, ветеран мексиканской войны. Его как героя, сорвавшего флаг с форта Самтер, вызвали в Виргинию для предотвращения вторжения северян. 1 июня он принял командование, издав следующую прокламацию: «Безрассудный и беспринципный тиран напал на нашу землю. Авраам Линкольн вопреки всем моральным, законным и конституционным правам бросил свои аболиционистские войска против нас… Все законы цивилизованной войны забыты им… Ваша честь и честь ваших жен и дочерей, ваше имущество и ваше будущее под угрозой».

Когда 4 июля собрался конгресс, все были уверены, что в ближайшем будущем состоится битва под Вашингтоном. Газета Грили «Трибюн» выходила с такими заголовками: «Вперед, на Ричмонд! Вперед, на Ричмонд! Нельзя допустить, чтобы мятежный конгресс собрался там 20 июля! В этот день Ричмонд должен быть взят национальной армией!»

Деловая активность упала, ощущался недостаток денег, лишь с большим трудом удавалось получать кредиты. Нужна была короткая война. С этим соглашались все. Подходил срок окончания службы добровольцев, призванных на три месяца. 4-й полк пенсильванских волонтеров и 8-й Нью-йоркский артиллерийский полк требовали, чтобы их отпустили по домам.

В своем послании конгрессу президент кратко изложил историю с фортом Самтер. Линкольн ставил вопрос: «Является ли неизбежной для всякой республики роковая слабость?.. Должно ли правительство быть достаточно сильным, чтобы защитить свободы своего народа, или столь слабым, чтобы не суметь сохранить себя?» Он заявлял, что нет другого выбора, «кроме предоставления правительству всей полноты военной власти». Палата представителей встретила аплодисментами рекомендацию президента «дать полномочия закончить эту войну коротким и решительным ударом» и выделить для этого не менее 400 тысяч человек и 400 миллионов долларов.

Печать Севера встретила это послание полным одобрением, еще ни одно выступление Линкольна не получало такой поддержки. Издатель журнала «Харперс уикли» Джордж Кэртис писал в письме: «Я не завидую другим эпохам. Всем сердцем я верю в наше дело и в Эйба Линкольна. Его послание является самым американским из всех когда-либо написанных. Удивительно острое, простое, умное и проникнутое редкой честностью. Я могу простить ему его анекдоты, большие руки и неумение кланяться. Те из нас, кто сомневался, оказались не правы. Наш народ здоров. То, о чем мечтает молодежь, увидят старики».

Сенат утвердил все назначения, сделанные президентом. Новый закон об армии дал Линкольну даже больше, чем он просил, — решено было призвать в армию 500 тысяч добровольцев сроком на три года.

Резолюция, предлагавшая узаконить и утвердить все чрезвычайные, единоличные и ограничительные действия президента, принятые им в особых обстоятельствах с момента объявления войны в апреле, встретила некоторую оппозицию, но была все же поддержана и отложена в числе дел, которые должны быть решены со дня на день. Линкольн превысил свои полномочия и сделал многое, не спрашивая конгресс. Теперь конгресс вежливо отказался временно санкционировать все то, что он сделал. Некоторые высказывали мнение, что президент должен был созвать конгресс заблаговременно и по каждому вопросу запрашивать его одобрение.

 

4. Битва при Булл-Рэне. Мак-Клеллан. Фремонт. Дело с почтовым судном «Трент»

29 июня Линкольн созвал заседание кабинета, на котором генерал Ирвин Мак-Доуэлл изложил свой план операций. Его армия численность в 30 тысяч человек должна была сразиться у города Манассас с армией конфедератов численностью в 21 тысячу человек под командованием генерала Борегара. Другую армию конфедератов, расположенную в долине Шенандоа, должна была сдерживать армия под командованием генерала Роберта Паттерсона, чтобы не допустить соединения этой армии с войсками генерала Борегара. На заседании генерал Скотт одобрил план Мак-Доуэлла, но предложил подождать, пока не будет сформирована более многочисленная и лучше обученная армия, которая сумеет одержать решительную победу.

Линкольн и члены его кабинета, которые, как политики, не могли не прислушиваться к требованиям о быстром окончании войны, раздававшимся в стране, и учитывавшие, что кончается срок службы солдат, призванных на три месяца, не поддержали Скотта. Когда Мак-Доуэлл попросил еще немного времени, чтобы обучить и дисциплинировать свои войска, Линкольн заметил: «Вы еще зеленые, это правда, но и они тоже зеленые».

Битву при Булл-Рэне, происшедшую в воскресенье 21 июля 1861 года, многочисленная нетерпеливая публика ожидала как своего рода спортивное представление — место и время сражения были объявлены заранее, и толпы зрителей приехали на место с корзинками с едой, как на пикник. Несколько сенаторов и большое количество конгрессменов прибыли сюда верхом, в кабриолетах и экипажах, вооруженные на всякий случай большими морскими револьверами, в сопровождении прекрасных дам в кринолинах, чтобы посмотреть на современное сражение. Все говорили, что южное рыцарство будет повержено в прах северным лемехом.

Утром, как обычно по воскресеньям, Линкольн побывал в пресвитерианской церкви на Нью-Йорк-авеню. Днем он читал телеграммы с поля битвы, которые поступали каждые 10–15 минут. Все, казалось, было в порядке. Вечером президент, как всегда, поехал покататься в своем экипаже. В шесть часов примчался бледный, охрипший Сьюард и бросился к Николаи и Хэю с вопросом: «Где президент?» Они ответили, что президент, прочитав телеграммы о победе, отправился кататься. «Никому не говорите, — сказал Сьюард, — но это неправда. Битва проиграна». Он получил известие, что армия генерала Мак-Доуэлла отступает и вся надежда на генерала Скотта, что он спасет Вашингтон.

Через полчаса вернулся Линкольн. Николаи и Хэй сообщили ему эту новость. Он выслушал молча, ни один мускул на его лице не дрогнул, выражение лица не изменилось. Он пошел в штаб, армии. Там его ожидала телеграмма от капитана инженерных войск: «Битва проиграна. Спасайте Вашингтон и остатки армии. Разгромленные части вновь собрать невозможно». Генерал Скотт отказался верить этому. Созван был кабинет, и в это время пришла телеграмма от Мак-Доуэлла, в которой он сообщил, что его армия рассыпалась и представляет собой «беспорядочную толпу».

В эту ночь Линкольн лежал на диване у себя в кабинете и выслушивал свидетелей, которые примчались с поля битвы. На всем пути до Вашингтона дорога усеяна брошенными кепи, куртками, конскими чепраками, ранцами, походными ящиками, ружьями, изорванной упряжью, перевернутыми повозками — все это было брошено тысячами солдат, бежавших в панике к Вашингтону.

Еще в три часа дня Мак-Доуэлл считал, что битва им выиграна. А через час его армия распалась. Впрочем, в тылу врага тоже была паника. Когда Джефферсон Дэвис приехал к месту сражения из Ричмонда, он увидел бегущих солдат и спросил у одного старика, как идут дела. «Наши линии прорваны, — ответил тот, — все смешалось, армия разбита, и битва проиграна».

После жаркого, душного воскресенья наступил понедельник с моросящим дождем. С самого рассвета по мосту Лонг Бридж через Потомак тянулись извалявшиеся в грязи люди. Час за часом шли эти призраки через мост в столицу. Тысячи солдат разбрелись по ближайшим домам, чтобы поесть.

Все эти политики, нацепившие на себя погоны генералов, полковников и майоров, годились не для боя, а для игры в солдатики. Сенаторы, конгрессмены, политики, корреспонденты, зрители, приехавшие сюда в экипажах, кучера наемных карет, дамы в кринолинах, жаждавшие посмотреть это представление, первыми, как овцы, бросились бежать, и с них началась паника.

Больше всех в поражении виновен был генерал Роберт Паттерсон: если бы он нанес удар по армии Джонстона в долине Шенандоа, свежие полки Джонстона не подоспели бы на поле боя и не вызвали бы панику среди союзных войск. Паттерсон представил Линкольну свои приказы, телеграммы и письма, которые, как он считал, должны были оправдать его. Он требовал суда чести над ним, чтобы прекратить ежедневные оскорбления, которым он подвергался. «Президент ответил мне, что он будет приветствовать любое мероприятие, которое поможет установить справедливость, но при этом добавил, что я не могу избежать оскорблений, если я представляю какую-то ценность или значение для общества, так как сам он подвергается куда более серьезным оскорблениям, чем я, но не считается с этим. Так же должен поступать и я».

Линкольн уделял много внимания войскам, расположенным в лагерях вокруг Вашингтона, старался больше общаться с солдатами и офицерами. Однажды он ехал в открытом экипаже вместе со Сьюардом через Потомак. Встретившийся им по пути полковник Шерман спросил у президента, не собирается ли он посетить его лагерь.

— Именно, — ответил Линкольн, — мы слышали, что вы пережили испуг, вот мы и решили навестить вас и посмотреть на ваших ребят.

Он пригласил Шермана в свой экипаж, и, приехав в лагерь, Линкольн, по свидетельству Шермана, «встал во весь рост в экипаже и произнес одну из самых великолепных и волнующих речей, какие я когда-либо слышал. Он говорил о нашем поражении, о высоком долге, который лежит на нас, о днях победы, которые обязательно настанут».

Когда Линкольн кончил свою речь перед 79-м Нью-Йоркским полком, предложив, как обычно, изложить ему все имеющиеся жалобы; вышел вперед один шотландец и заявил:

— Мистер президент, мы считаем, что полковник Шерман плохо обращается с нами.

При этом солдат сослался на то, что солдат выселили из сарая, чтобы поместить в нем лошадей полковника.

— Ладно, ребята, — сказал Линкольн, — я очень уважаю полковника Шермана, и если он выселил вас из сарая, то я не сомневаюсь, что он это сделал с какими-то хорошими намерениями. Я предполагаю, что он считал, что вам будет лучше, если вы займетесь работой и забудете о своих волнениях.

В лагере 60-го Нью-Йоркского ирландского полка, который храбро сражался во главе со своим командиром полковником Коркораном, захваченным в плен в разгар боя, президент, как писал Шерман, «произнес такую же речь, уделив больше внимания самому полку, отметив их храбрость». Когда Линкольн обратился с вопросом, какие будут жалобы, выступил офицер, который в то утро пытался уйти из армии и покинуть лагерь, и сказал:

— Мистер президент, сегодня утром я говорил с полковником Шерманом, и он грозился застрелить меня.

— Застрелить вас? — переспросил Линкольн.

— Да, сэр, он грозился пристрелить меня.

Линкольн глянул на офицера, потом на Шермана, затем подвинулся поближе к офицеру, словно желая сказать ему что-то по секрету, и громким шепотом, который был слышен всем вокруг, сказал ему:

— Если бы я был на вашем месте и он грозился пристрелить меня, я бы ему не поверил, потому что он должен был выполнить свою угрозу.

Офицер повернулся и исчез под улюлюканье солдат.

В ночь после битвы при Булл-Рэне Линкольн не ложился спать и просидел всю ночь в кресле в кабинете. На следующую ночь, уже получив больше сведений о проигранной битве, он прилег в своем кабинете на кушетку и стал записывать все, что необходимо было предпринять, — программу дальнейших действий.

5 августа, накануне закрытия сессии, конгресс большинством голосов фактически одобрил все ранее проведенные военные мероприятия Линкольна и дал ему полномочия осуществлять те меры, которые президент считал необходимыми для ведения войны.

К ноябрю армия на Потомаке выросла до 168 тысяч человек, и как раз к этому времени она получила нового командующего — генерала Джорджа МакКлеллана, которого Линкольн был вынужден назначить под давлением общественного мнения. МакКлеллан производил впечатление человека способного, он обладал красивой внешностью, усами и эспаньолкой, отлично сидел в седле, авторитетно отдавал приказы и публиковал воззвания, копируя Наполеона. Вашингтон принял его, армия полюбила, корреспонденты называли его уменьшительно: «Маленький Мак» или «Молодой Наполеон».

Всего лишь год тому назад он женился. «Кто бы мог подумать в день нашей свадьбы, — писал он тестю, — что меня так скоро призовут спасать родину?» Он оставил жену и годовой оклад в 10 тысяч долларов, который он получал как президент железнодорожной компании Огайо и Миссисипи.

Пользовались известностью его «Руководство в искусстве ведения войны» и перевод с французского книги об обучении штыковому бою.

Теперь он проводил верхом на коне двенадцать часов в сутки. Ежедневно он работал до трех утра, занимаясь организацией армии.

Однако, уже имея армию, численностью вдвое большую, чем у противника, он очень боялся неожиданного броска Борегара. И все время панически требовал пополнений.

В ноябре генерала Скотта проводили в отставку с почестями, с адресами от президента и других, с полным окладом пожизненно. Главнокомандующим назначили Мак-Клеллана.

— Это огромное облегчение для меня, сэр, — сказал Мак-Клеллан президенту, — у меня теперь непосредственный контакт с вами и министрами.

— Но командование всеми армиями в огромной степени увеличивает бремя ваших обязанностей, — сказал Линкольн.

— Это все мне под силу, — тихо ответил МакКлеллан.

Однажды ночью, после визита президента к МакКлеллану на дом, генерал на прощание сказал:

— Я намерен действовать очень осторожно. Прошу об одном — пусть меня не торопят.

— Уверяю вас, вы можете действовать, как найдете нужным, — ответил Линкольн.

— Если неприятель меня атакует, — добавил генерал, — я его разгромлю.

Как-то ноябрьским вечером Линкольн, Сьюард и Джон Хэй пришли к Мак-Клеллану на дом. Слуга сказал им, что генерал поехал на свадьбу и скоро вернется.

У Хэя в дневнике записано: «Мы прождали около часа. Генерал вернулся, выслушал сообщение слуги о визите президента, прошел мимо комнаты, где дожидались президент с государственным секретарем, и поднялся наверх. Они ждали с полчаса и послали слугу, чтобы снова напомнить Мак-Клеллану, что его ждут. Вскоре слуга вернулся и хладнокровно сообщил им, что генерал лег спать».

Хэй увидел в этом преднамеренном афронте первый признак того, что военные стремятся поставить себя над гражданской властью. Однако президент предпочел не ссориться из-за вопросов этикета и личного авторитета.

— Я готов подержать под уздцы коня для МакКлеллана, когда он на него садится, лишь бы он разгромил противника.

Шестидесятитысячная армия Мак-Клеллана по крайней мере в три раза превышала по численности вражескую армию в Манассасе. Дважды за эту осень, одетая с иголочки, потомакская армия на больших парадах проходила перед президентом Линкольном, членами правительства, губернаторами штатов и дамами в роскошных кринолинах. Стояла прекрасная осенняя погода — мягкие, приятные дни, холодные ночи — самое благоприятное время для передвижения войск, для того, чтобы искупить позор Булл-Рэна и закончить войну.

В один из дней октября у Болл Блэфа, на возвышенности у Потомака, войска конфедератов окружили несколько сотен союзных солдат; многие были убиты, многие попали в плен. Командир союзного отряда, выскочивший вперед, чтобы повести за собой солдат, оказался мишенью для вражеских стрелков и пал мертвым. На исходе этого дня Линкольн появился в штабе Мак-Клеллана; разговаривая с корреспондентом, он восхищался прекрасной погодой. Корреспондент заметил, что «морщины на лице президента казались глубже, чем обычно, щеки еще более впалыми». В это время затрещал телеграфный аппарат, передавая весть о схватке при Болл Блэфс. На ленте появилось имя погибшего командира — это был генерал Эдвард Бейкер — Нед Бейкер, близкий друг Линкольна. «Через пять минут, — писал корреспондент, — Линкольн с опущенной головой прошел через комнату. Слезы текли по его впалым щекам, грудь тяжело вздымалась. Выходя на улицу, он чуть не упал. Мы вскочили на ноги, чтобы поддержать его, но он устоял».

Линкольн потерял человека, который беспристрастно освещал ему ход военных действий, всегда защищал его, был его ближайшим и верным другом; в его честь Линкольн назвал своего второго сына Эдвардом.

На последней неделе ноября начались снегопады, пришла зима. Потребовались шерстяные шинели, теплые одеяла, топливо, палатки, бараки. Война стоила более миллиона долларов в день. На карту было поставлено все. Сумеет ли «Молодой Наполеон» провести зимнюю кампанию и захватить Ричмонд? Южане говорили, что если ему это удастся, то подобно тому, как Москва встретила Наполеона, он найдет Ричмонд в пепле.

Война, по существу, еще не началась. Не далее как летом 1861 года по одной стороне улицы Луисвилла маршировал отряд новобранцев, направлявшихся в союзную армию, а по другой стороне той же улицы проходили новобранцы армии конфедератов. В поезде, шедшем через Кентукки, один вагон занимали люди, направлявшиеся в военные лагеря союзной армии, а в другом вагоне ехали солдаты армии конфедератов.

В ряде случаев Линкольн назначал полковниками и генералами политиков, с целью, как говорил Уитни, «заткнуть им рот, чтобы они не выступали против войны». Так, он назначил своего старого политического противника демократа Джеймса Шилда бригадным генералом. Издатели республиканских газет в Иллинойсе жаловались, что из 70 иллинойских полков сорока полками командуют полковники — члены демократической партии.

Приходилось Линкольну назначать на командные посты политиков и авантюристов еще и потому, что у них были свои последователи и они умели собирать и формировать войсковые части. Одним из таких командиров был Джон Мак-Клернан, сторонник Дугласа, другим — Джон Логан, тоже сторонник Дугласа и член конгресса от Северного Иллинойса. В избирательном округе Логана на массовом митинге в графстве Поуп собравшиеся заявили о своем намерении отделиться от Союза, а на митинге в графстве Вильямсон была принята резолюция, требующая присоединения Северного Иллинойса к конфедерации. Линкольн вынужден был чрезвычайно внимательно следить за положением дел в тех местностях, где мятеж затихал и вдруг опять начинал оживать. Термометр войны все еще колебался.

Положение дел в штате Миссури летом и осенью 1861 года было чревато весьма серьезными последствиями, и по нему можно было судить, как будут развиваться события дальше. Именно эти события вынудили Линкольна заявить в послании конгрессу: «При определении политики, которую следует проводить для успешного подавления мятежа, я был особенно осторожен и внимателен, чтобы неизбежный при этом конфликт не перерос в беспощадную и насильственную революционную борьбу».

Натаниэл Лайон, приземистый бородач с огненно-рыжей шевелюрой и необузданным темпераментом, назначенный командиром арсенала в Сент-Луисе и известный тем, что совместно с конгрессменом Фрэнком Блэйром немало сделал, чтобы предотвратить отделение Миссури от Союза, 10 августа 1861 года у Уилсон-крика бросил свою армию в 6 тысяч человек на армию конфедератов, вдвое больше численностью. Одна пуля ранила его в ногу, другая сорвала кожу на голове, под ним была убита лошадь. Тогда он вскарабкался на другую лошадь, белый от потери крови, и повел своих солдат в штыковую атаку. В этой атаке пуля в сердце сразила его. Солдаты Лайона вынуждены были отступить. Потери с обеих сторон составляли около 1 200 убитых и раненых. Миссурийскис парни, сражавшиеся за обе стороны, остались лежать на поле рядом с парнями из Кентукки, Айовы и Иллинойса. Конфедераты передали войскам Союза тело Лайона, и оно было отправлено в его родной Коннектикут, провожаемое по дороге толпами любопытных.

Конгрессмен Блэйр и ряд других лиц обвинили генерала Джона Фремонта, командующего Западным военным округом, в смерти Лайона, в поражении при Уилсон-крике и в других неудачах. Генерал Фремонт, который был в 1856 году первым кандидатом от республиканской партии на пост президента, прожил богатую приключениями жизнь. Он руководил многими экспедициями на Запад, проводил топографическую съемку Скалистых гор, Южного перевала, первым совершил восхождение на высшую точку хребта Уинд-ривер, в его честь был назван пик Фремонт. Он принимал участие в борьбе с испанскими хозяевами Калифорнии, в их изгнании и в создании штата Калифорния, который он первым стал представлять в сенате США. Затем пошли золотые рудники, земли, посыпались деньги, появилось знаменитое имение Марипоза в 46 тысяч акров, за которое Фремонт заплатил 3 тысячи долларов (впоследствии оно оценивалось в 10 миллионов долларов).

Когда был захвачен форт Самтер, Фремонт находился в Париже, но он тут же предложил Линкольну свои услуги и был назначен генерал-майором. 25 августа Фремонт прибыл в Сент-Луис и приказал рыть вокруг города укрепления.

Когда к Фремонту прибыл посланец от Лайона с просьбой прислать ему подкрепления, Фремонт ответил, что если Лайон решил сражаться, это будет на его ответственности. Фремонт убеждал Лайона отступить в Ролла, наполовину сократив расстояние, отделявшее Лайона от Сент-Луиса. При этом он послал два полка навстречу Лайону. Однако Лайон так никогда их и не увидел, для него война означала сражение, он искал врага, чтобы сразиться с ним, и погиб в безрезультатной битве у Уилсон-крика.

Беспокойство Линкольна по поводу Фремонта росло по мере того, как почта приносила все новые известия о его экстравагантности, ошибках, фаворитизме, коррупции. Фрэнк Блэйр посетил Фремонта вместе с генералом Джоном Скофилдом, который писал об этом посещении: «К моему величайшему удивлению, он не задал мне ни одного вопроса, даже не упомянул о кровавой битве, о Лайоне, который погиб в ней». Вместо того чтобы постараться выяснить что-нибудь у опытного солдата, Фремонт подвел Скофилда к столу и стал показывать ему на карте пути, которыми его армия совершит свой победоносный марш. Блэйр и Скофилд ушли из штаба Фремонта. «Мы вышли на улицу в молчании. Потом Блэйр обернулся ко мне и спросил: «Ну, что вы о нем думаете?» Я ответил ему в словах, которые вряд ли были годны для печати».

В ночь на 30 августа Фремонт написал прокламацию. В высокопарных словах, прибегая к угрозам, осуществлять которые он не имел никакого права, он объявил весь штат Миссури на чрезвычайном положении. Определив линию союзных войск, которая рассекала штат на две половины, Фремонт заявил, что всякий человек, задержанный севернее этой линии с оружием и руках, будет предан военно-полевому суду и в случае признания его виновным расстрелян. В прокламации говорилось также, что «собственность каждого гражданина штата Миссури, который поднимет оружие против Соединенных Штатов или в отношении которого будет доказано, что он активно сотрудничает с врагом на поле боя, будет конфискована на государственные нужды, а его невольники освобождены».

Линкольн, находившийся на другом конце страны, впервые узнал об этой прокламации из газет. 2 сентября он написал Фремонту: «Если вы в соответствии с прокламацией расстреляете хоть одного человека, конфедераты в отместку расстреляют кого-нибудь из наших лучших людей, находящихся у них в плену, и так пойдет — человек за человека. Поэтому я приказываю вам, чтобы вы не расстреливали ни одного человека в соответствии с этой прокламацией без моего разрешения. Конфискация имущества и освобождение рабов у предателей встревожит наших друзей на Юге и оттолкнет их от нас и, в частности, может разрушить наши довольно благоприятные перспективы в Кентукки».

Решение Линкольна вызвало резкую критику со стороны антирабовладельческих кругов. В прессе, с церковных кафедр — повсюду люди, выступавшие за отмену рабства, выражали свое презрение Линкольну. Даже Билл Герндон писал одному своему другу: «Прокламация Фремонта была правильной. Линкольн был не прав, смягчив ее».

Специальная комиссия расследовала деятельность Фремонта, она обнаружила расточительность, неумение управлять войсками, ошибки, но не нашла никаких фактов, свидетельствующих о крупных хищениях.

2 ноября Фремонт был смещен с поста командующего.

В ноябре 1861 года произошло драматическое столкновение между Соединенными Штатами и Англией. «Трент» — почтовое судно британского королевского флота, вышедшее накануне из Гаваны, спокойно шло мимо Багамских островов. В полдень 8 ноября «Трент» вошел в самую узкую часть пролива, отделяющего Багамские острова от материка, где ширина его достигает всего 15 миль. Здесь его встретил сторожевой корабль американского флота «Сан Джасинто».

На «Тренте» был поднят британский флаг. «Сан Джасинто» поднял флаг Союза и послал снаряд, который упал впереди «Трента». Однако английское судно не замедлило хода, и тогда второй снаряд с «Сан Джасинто» вонзился в воду уже перед самым носом «Трента». Капитан «Трента» Муар поднес ко рту рупор и крикнул: «Что вам нужно от моего судна?» Ответа не последовало.

С «Сан Джасинто» спустили три шлюпки с офицерами и матросами, и уже через несколько минут они были рядом с «Трентом». Лейтенант Фейрфакс от имени командира «Сан Джасинто» потребовал список пассажиров. У него были сведения, что на борту «Трента» находятся Джеймс Мейсон и Джон Слиделл, вновь назначенные представители конфедерации в Англии и Франции.

Слиделл, оказавшийся неподалеку, подошел к лейтенанту Фейрфаксу.

— Я Слиделл, — сказал он. — Что вам от меня нужно?

Мейсон был раньше знаком с Фейрфаксом, и ему незачем было представляться. Тогда лейтенант потребовал, чтобы вышли секретари Слиделла и Мейсона. После этого Фейрфакс объявил капитану «Трента», что он имеет приказ своего командира арестовать Слиделла и Мейсона и забрать их в качестве пленных на борт американского судна.

Среди людей, стоявших на палубе «Сан Джасинто» и наблюдавших в бинокли за тем, что происходит на «Тренте», выделялся человек с тяжелой челюстью, отчаянными глазами и буйной шевелюрой. Это был 63-летний Чарльз Уилкс, ученый, астроном, исследователь Антарктики, специалист по метеорологии, автор одиннадцати научных трудов и атласов.

Миссис Слиделл спросила, кто является командиром «Сан Джасинто».

— Ваш старый знакомый капитан Уилкс, — ответил Фейрфакс, совершенно изумив этим ответом миссис Слиделл, которой приходилось в Вашингтоне не раз пить чай в компании с Чарльзом Уилксом.

— Ну что ж, — с раздражением воскликнула она, — он играет нам на руку!

— До свидания, — сказал, прощаясь с женой и дочерью, мистер Слиделл, — мы встретимся в Париже через шестьдесят дней.

Оба судна медленно двинулись в разные стороны и вскоре потеряли друг друга из виду.

Когда пассажиры «Трента» 27 ноября прибыли в Лондон, их встречали как героев и героинь, перенесших суровые испытания. Капитан Уильямс, представитель морской королевской службы, рассказывал, как «американские моряки бросились со штыками на миссис Слиделл», как она вскрикнула и он, Уильямс, едва успел «заслонить ее своим телом от американских штыков». Вся Англия кипела. Лондонская «Таймс» писала о капитане Уилксе: «Это типичный янки. Для него характерны чванливость и жестокость, основывающиеся на вульгарности и трусости. Эти черты характеризуют и всех его соотечественников». Другая лондонская газета, «Морнинг кроникл», рвала и метала, подстрекая военную партию: «Авраам Линкольн, чей приход к власти приветствовали по эту сторону океана, проявил себя как человек ничтожный, без широкого кругозора, весьма посредственный. Мистер Сьюард, являющийся рядом с ним главным подстрекателем, из кожи вон лезет, чтобы спровоцировать ссору со всей Европой».

Благодаря вмешательству королевы Виктории и принца Альберта жесткие инструкции, данные премьер-министром лордом Пальмерстоном и министром иностранных дел лордом Расселом английскому послу в США лорду Майонсу, были смягчены; Линкольну и Сьюарду направили вербальную ноту. Главный вопрос был: действовал ли капитан Уилкс на собственный страх и риск или по указанию своего правительства? Если это был приказ правительства — тогда война. Боевые суда самого большого и лучшего в мире флота были приведены в готовность. Восемь тысяч отборных войск были посажены на транспорты и отправлены в Канаду.

В самих Соединенных Штатах поднялся невероятный шум. Янки Дудл рвал у себя на груди рубаху. Орел на американском гербе пронзительно кричал. Из бесчисленного количества медных труб вырывались звуки национального гимна. Капитан Уилкс, прибыв со своим призом в Нью-Йорк, промаршировал по Бродвею на торжественный прием в городской ратуше. В Нью-Йорке, Бостоне — повсюду в честь его устраивались банкеты, произносились тосты, лилось вино.

Противиики рабства были особенно довольны тем, что в руки правительства попал Джон Слиделл, ибо именно он добился отмены Миссурийского компромисса, он был автором закона о беглых рабах, он длительное время допрашивал в тюрьме Джона Брауна, добиваясь от него, кто в Новой Англии поддерживал восстание. Мейсон в этом отношении недалеко ушел от Слиделла. Оба они воплощали собой идею рабовладельчества. Америку била военная лихорадка.

Около полуночи 18 декабря курьер доставил английскому посланнику в Вашингтоне ноту королевского правительства.

В течение всех этих сумасшедших недель Линкольн никак не выказывал своих намерений. В своем послании конгрессу в декабре он ни словом не упомянул о деле с «Трентом». Канадский министр финансов Галт во время визита в Белый дом спросил у президента, что означает строительство укреплений и военных складов на Великих озерах. Линкольн ответил ему: «Мы должны что-нибудь делать, чтобы успокоить народ». Тогда Галт спросил у президента, как обстоит дело с Мейсоном и Слиделлом. «Ну, это мы уладим», — последовал краткий и уклончивый ответ.

Линкольну напоминали, что он может успокоить общественное мнение несколькими словами.

Сьюарду Линкольн сказал: «Нельзя вести две войны одновременно». Блэйр был единственным членом правительства, который с самого начала поддерживал Линкольна. «Англичане не дали нам времени, — говорил впоследствии Линкольн, — они поставили нас в весьма унизительное положение, но мы были заняты войной и не могли вести одновременно две войны. Пожалеет об этом в конечном итоге одна Англия».

На заседании кабинета были оглашены ноты французского, австрийского и прусского правительств, которые советовали освободить Мейсона и Слиделла. Однако общественное мнение и пресса на Севере решительно предпочли войну отступлению перед Англией.

Американский посланник в Лондоне Адамс взял на себя смелость заявить английскому правительству, что он уверен в том, что его правительство не отвечает за действия капитана Уилкса. В течение многих недель Адамс был совершенно беспомощен, пока, наконец, не прибыла почта, в которой была нота Сьюарда, предлагавшая передать дело на арбитраж и сообщавшая, что захваченные представители конфедератов будут освобождены. Мейсон и Слиделл были выпущены из своей комфортабельной тюрьмы в Бостоне и посажены на борт английского военного корабля.

У Линкольна было двойственное отношение к этому делу. Впоследствии он изложил существо вопроса. «Это была горькая пилюля, но я утешал себя уверенностью, что триумф Англии в данном вопросе будет недолговечен и что после того, как мы закончим войну, мы будем так мощны, что сможем призвать Англию к ответу за все неприятности, которые она нам причинила. Я чувствовал себя в значительной мере, как тот больной из Иллинойса, которому сказали, что ему осталось недолго жить и ему следует помириться со всеми своими врагами. Он ответил, что больше всего он ненавидит человека по имени Браун, живущего в соседней деревне, и думает, что начинать нужно именно с него. Послали за Брауном, и больной слабым и кротким голосом стал говорить ему, что хочет умереть, помирившись со всеми, и что он надеется, что они с Брауном пожмут друг другу руки и забудут свою вражду. Браун не мог выдержать этой патетической сцены и полез за платком утирать слезы. Тут же Браун примирился со своим соседом, и они дружески пожали друг другу руки. После прощания, которое могло бы растрогать любое каменное сердце, когда Браун уже выходил из комнаты, больной приподнялся и сказал: «Но имей в виду, Браун, если я выздоровею, наша ссора не закончена».

Рэт и южнокаролинцы сказали Расселу из лондонского «Таймс», что хорошо бы посадить в США короля или вернуться под владычество британской короны. Линкольн реагировал на эти слова: «Говорят, что монархия — возможное спасение от народной власти. В моем теперешнем положении мне не будет оправдания, если я не подниму свой голос против возвращения к деспотизму. Неуместно, да и нет необходимости, приводить аргументы в пользу народных органов власти». Линкольн дал общий набросок американского общества, в котором фермер и свободный рабочий были бы действенными контролирующими элементами народного правительства.

Своими тезисами Линкольн подкреплял суждения Карла Маркса, одного из организаторов Интернационала, высказанные им за месяц до этого в статье, переведенной на французский, немецкий, итальянский и русский языки: «Современная борьба между Севером и Югом есть, следовательно, не что иное, как борьба двух социальных систем — системы рабства и системы свободного труда. Эта борьба вспыхнула потому, что обе эти системы не могут долее мирно существовать бок о бок на североамериканском континенте. Она может закончиться лишь победой одной из этих систем».

 

5. Военная политика. Коррупция

К началу зимы 1861 года каждый день войны стоил уже полтора миллиона долларов. Деньги текли в таких количествах, которых никогда раньше не знала федеральная казна. Затянувшаяся война между Севером и Югом велась и в Англии и на европейском континенте; оружием в этой войне были деньги. Борьба шла с помощью золота, мешков с банкнотами, кредитных операций, борьбы за военные поставки. Север в этой войне брал верх над Югом.

Это был период, когда средства связи менялись самым революционным путем. Один журналист писал, что «теперь газеты, выходящие миллионными тиражами, каждое утро покрывают всю страну, подобно густому инею», группы рабочих-связистов протянули телеграфные провода на запад от Омахи до тихоокеанского побережья. «Послание президента, — сообщали газеты в декабре, — прочитанное в конгрессе в двенадцать часов дня во вторник, было передано по телеграфу в Сан-Франциско и рано утром в среду уже было опубликовано».

В сдержанном и суровом тоне послание констатировало, что Союз держится прочно, что правительство справится с кризисом и осуществит свои намерения. Штат Кентукки «ныне решительно и, я полагаю, окончательно» встал на сторону Союза. Опасность захвата мятежниками штата Миссури миновала. Три штата — Мэриленд, Кентукки и Миссури, — «ни один из которых не обещал поначалу ни одного солдата, теперь дали Союзу не менее сорока тысяч войск».

В этом послании Линкольн впервые перестал говорить о себе в третьем лице или как об «исполнительной власти». После девяти месяцев президентства он теперь говорил «я». Там, где раньше он писал: «Исполнительная власть считает это важным», теперь он писал: «Я считаю это важным».

На трех территориях, создание которых было узаконено предыдущей сессией конгресса, — Колорадо, Дакоте и Неваде — начала действовать гражданская администрация. Этим жестом, как и многими другими, президент создавал впечатление, что молодая страна, страна пионеров, устремляется к великому будущему. «Среди нас есть люди, — писал он, — которые, если Союз будет сохранен, доживут до того времени, когда он будет насчитывать 250 миллионов населения. Борьба, которую мы ведем сегодня, это не только борьба за сегодняшний день, это борьба и за наше будущее».

Заявив о дружественном отношении к двум негритянским государствам, президент подчеркнул, что он не видит причин воздерживаться от признания независимости и суверенитета Гаити и Либерии.

Военный флот северян захватил пять судов, занимавшихся перевозкой рабов из Африки. Капитаны двух из этих кораблей были преданы суду и признаны виновными. Одному из ннх грозила смертная казнь.

Акт о конфискации, согласно которому негры, принадлежавшие владельцам, нелояльным по отношению к Союзу, получали свободу, был тщательнейшим образом повторен в послании в сугубо правовых формулах. Освобожденные таким образом негры переходили через линию фронта на Север и попадали под юрисдикцию федерального правительства. Было ясно, что число их будет все увеличиваться. Появилась насущная необходимость определить политику в отношении их использования.

Весьма осторожно, в тщательно подобранных юридических формулах, трактующих вопрос о собственности, Линкольн предлагал свою программу постепенного освобождения рабов путем выкупа. Вкратце его предложение заключалось в том, чтобы пограничные рабовладельческие штаты приняли закон о продаже рабов правительству Соединенных Штатов, которое освободит этих рабов и предпримет шаги по их устройству.

Хотя Линкольн и отмечал некоторый прогресс в борьбе с работорговлей, шедшей из Африки, нью-йоркская газета «Таймс» утверждала, что за прошедший год на Кубу было привезено 30 тысяч африканских негров. Весь путь работоргового судна, начиная с разрешения покупать рабов у царьков племен на африканском Золотом Береге и кончая правом продавать их на Кубе, а позднее переправлять их через Мексиканский залив в хлопковые штаты, сопровождался коррупцией, взяточничеством, тайным влиянием, которое покупалось и продавалось.

Организованные аболиционисты не ждали многого от Линкольна. Исполнительный комитет Американского общества противников рабства на своем 28-м ежегодном заседании сказал о Линкольне, что он «находится в наивной уверенности, что мягкими словами можно излечить язвы нации». Они следующим образом охарактеризовали президента: «Он представляет собой мягкого, респектабельного среднего человека… Он считает, что рабство — это нехорошо, но противится его немедленной отмене; считает, что рабство не должно существовать на территории Соединенных Штатов, но готов согласиться, чтобы оно сохранялось в новых штатах, принимаемых в Союз… утверждает естественное равенство белых и черных, но не согласен предоставлять неграм права гражданства».

В эти дни Линкольну предстояло решить дело Натаниэла Гордона, капитана корабля, взявшего в устье реки Конго на борт судна около 900 негров и захваченного в открытом море. Гордона судили как работорговца, и судья приговорил его к смертной казни, сказав ему при этом: «Скоро вы предстанете перед лицом господа бога, который является богом не только белых, но и черных». На Линкольна в связи с этим делом оказывалось самое сильное давление, множество весьма уважаемых людей подписались под петицией о помиловании Гордона. И все-таки Линкольн утвердил смертный приговор. Это был единственный случай в истории Соединенных Штатов, когда работорговец был судим, приговорен к смертной казни и повешен.

Когда в декабре конгресс создал Комитет по ведению войны, Линкольн воспринял это как намерение одной крайностью сдерживать другую. Среди членов этого комитета были в основном республиканцы, радикалы, активно выступавшие против рабства, опытные политические деятели. Они должны были помогать Линкольну, но гораздо чаще они вмешивались в его дела и распоряжения. Они разнюхивали всякие административные злоупотребления и коррупцию, расчищали помойные ямы воровства и взяточничества, но при этом много путали, несправедливо обвиняли людей, сеяли страх и подозрительность, ссорились между собой.

Председатель этого комитета Бенжамэн Уэйд ворвался однажды в Белый дом и стал яростно требовать у Линкольна смещения Мак-Клеллана. Линкольн спросил у него, кого же назначить на место Мак-Клеллана.

— Кого угодно! — фыркнул Уэйд.

На это Линкольн ледяным тоном ответил:

— Вас, Уэйд, может устроить кто угодно, а мне нужен кто-то.

Видную роль в создании этого комитета играл глава республиканцев в конгрессе Тадеус Стивенс, человек, безусловно, примечательный, которому было уже под семьдесят. Будучи совершенно лысым, он носил огромный черный парик, и, когда какая-то дама-аболиционистка попросила у него однажды на память прядь волос, он снял парик и предложил ей.

Стивенс был первым, кто предупредил Линкольна, что Камерон нечист на руку и не должен оставаться на посту руководителя военного министерства.

— Не хотите ли вы сказать, что Камерон может украсть? — спросил Линкольн.

— Нет, — последовал ответ, — раскаленную печку он не украдет.

Линкольн пересказал это Камерону в качестве остроты и, возможно, предупреждения. Камерон стал требовать, чтобы Стивенс отказался от своих слов. Тогда Стивенс явился в Белый дом и спросил:

— Мистер Линкольн, зачем вы рассказали Камерону то, что я о нем сказал?

— Я передал ему это в качестве хорошей шутки и не думал, что это его так взбесит.

— Ну, а он взбесился и заставил меня дать ему обещание, что я откажусь от своих слов. Сейчас я это сделаю. Я сказал вам, что Камерон не украдет раскаленную печку. Теперь я беру эти слова обратно.

В январе 1862 года исполнилось шесть месяцев, как Мак-Клеллан встал во главе потомакской армии. В огромных количествах получил он деньги, людей, хлеб, мясо, порох, оружие, артиллерию, лошадей. Газеты и общественное мнение считали, что под его командованием находится самая большая и самая лучшая армия современности. Эту превосходно обученную армию Мак-Клеллан расположил на зимних квартирах, о двух днях марша от вражеских войск.

В начале декабря Линкольн вручил Мак-Клелла-ну тщательно сформулированный меморандум с рядом специальных и технических вопросов, касающихся предстоящего наступления. Мак-Клеллан продержал этот меморандум у себя десять дней и вернул, набросав карандашом ответы. В записке он отверг все предложения Линкольна. «Я сейчас, — писал он, — обдумываю совершенно другой план кампании».

С каждой неделей контакт между политической властью в лице Линкольна и конгресса и военным командованием становился все хуже и хуже. Генерала обвиняли в бездеятельности, а он отговаривался тем, что ему не дают всего необходимого и мешают его планомерным действиям.

Редакторы и политики много толковали о «мастерской деятельности» Мак-Клеллана. Сам Линкольн говорил, что «Мак-Клеллан великий инженер, но у него своеобразный талант к созданию неподвижных двигателей».

Мак-Клеллан разместил свой штаб не в армейском лагере, а в Вашингтоне, в аристократическом особняке. Он разъезжал по улицам столицы под охраной вооруженного до зубов кавалерийского отряда. При нем состояли многочисленные ординарцы. Он принял в штаб двух французских наследных принцев, а также Джона Астора, самого богатого человека в Нью-Йорке, оплачивавшего все расходы по своей службе, жившего в специально арендованном им доме в окружении камердинера, шеф-повара и эконома.

В конце декабря Мак-Клеллан заболел тифом и пролежал в постели три недели, в течение которых он принимал своих подчиненных, отдавал приказы, не ослабляя ни на минуту руководство армией. Не допускал он к себе лишь президента, который настолько разочаровался в Мак-Клеллане, что готов был принять командование всеми армиями на себя.

На совещании, в котором приняли участие генерал Мак-Доуэлл, бригадный генерал Франклин, Сьюард, министр финансов и помощник военного министра, Линкольн, между прочим, сказал, что если МакКлеллан не намерен использовать армию, то он. Линкольн, не прочь одолжить ее у генерала, если они совместно с Франклином найдут способ пустить ее в дело. Но Фргнклин был другом Мак-Клеллана и заявил, что он не знает положения. Через два дня МакКлеллан выздоровел, и эта же группа встретилась вновь почти в том же составе с участием генерала Мак-Клеллана. Мак-Клеллан отказался обсуждать предполагаемые передвижения войск. «Начались бесконечные разговоры, в основном общего характера, — записывает Мак-Доуэлл. — Наконец министр финансов прямо поставил перед генералом Мак-Клелланом вопрос, что он собирается делать со своей армией и когда. После долгого молчания Мак-Клеллан заявил, что выступлению из Вашингтона будет предшествовать наступление из Кентукки. После другой затянувшейся паузы Мак-Клеллан заявил, что он не хотел бы раскрывать свои планы, поскольку он всегда уверен в том, что чем меньше людей знает о военных делах, тем лучше, но если ему приказывают, он подчинится. Тогда президент спросил его, наметил ли он конкретную дату; он не спрашивает, какова эта дата, но хочет знать, намечена ли она. Мак-Клеллан ответил, что она намечена».

Теперь, когда генерал Мак-Клеллан поднялся с постели, Комитет по ведению войны вызвал его для консультации. Сенатор Чандлер напрямик спросил у командующего:

— Генерал Мак-Клеллан, если я правильно вас понял, вы хотите быть уверены, прежде чем выступить против мятежников, что у вас есть куда отступать, если они отбросят вас.

— Или если вы испугаетесь, — усмехнулся Уэйд.

Генерал Мак-Клеллан принялся объяснять сенаторам, как ведутся войны и как важно для всякого генерала иметь заранее линии отступления, не меньше, чем линии связи и снабжения.

Линкольн, отказываясь удовлетворить требования радикалов о смещении Мак-Клеллана с поста командующего, решил все же дать ему почувствовать, кому принадлежит власть. 27 января Линкольн отдал свой военный приказ № 1, в котором назначал 22 февраля 1862 года «днем всеобщего наступления наземных и морских частей Соединенных Штатов против сил инсургентов». В приказе он перечислял армии, которые должны были быть готовы наступать к этому дню: армию, расположенную у крепости Монро, потомакскую армию, армию в Западной Виргинии, армию близ Манфордвилла в Кентукки, армию и флотилию канонерок в Кейро в Иллинойсе и морские илы, находящиеся в Мекоиканском заливе. Руководители департаментов, командиры и подчиненные «будут нести строгую ответственность за точное выполнение этого приказа».

Четыре дня спустя Линкольн отдал специальный военный приказ президента, согласно которому потомакской армии приказывалось после обеспечения обороны Вашингтона 22 февраля двинуться и занять железнодорожную станцию Манассас, «все детали этого наступления будут в приказе главнокомандующего». К этому приказу Линкольн присовокупил письмо Мак-Клеллану от 3 февраля, в котором настаивал на преимуществах своего плана атаки армии конфедератов поблизости от Вашингтона по сравнению с планом высадки войск на полуострове для атаки на Ричмонд.

«Если вы дадите мне удовлетворительные ответы на мои вопросы, — писал Линкольн, — я с радостью откажусь от своего плана в пользу вашего. Разве ваш план не требует больше времени и денег, чем мой? Который из двух планов обещает более твердую победу? Разве ваш план обещает более полную победу, чем мой? Разве не получается так, что ваш план не предусматривает разгрома вражеских коммуникаций, как это делает мой план? Разве в случае поражения отступление согласно вашему плану не окажется гораздо более затруднительным, чем при принятии моего плана?»

Мак-Клеллан ответил Линкольну в тот же день большим письмом, в котором утверждал, что высадка на полуострове около Ричмонда позволит ему захватить столицу конфедератов. Он не соглашался на прямую атаку линий конфедератов вблизи Вашингтона. Как записал секретарь Чэйз, Мак-Клеллан явился 13 февраля и заявил: «Через десять дней я буду в Ричмонде». Прошло десять дней, однако никакого наступления не было, не было даже приготовлений к наступлению.

Крупный оптовый торговец из Вермонта Джим Фиск ухмылялся, поглаживая свои щегольские усы: «Вы можете продать правительству все что угодно и почти за любую цену, которую у вас хватит нахальства назвать». В его квартире в отеле Вилард любого члена конгресса всегда ожидали гаванские сигары, хорошая выпивка и возможность заключить любую мало-мальски выгодную сделку.

Доклад Комитета по наблюдению за правительственными контрактами конгрессу в декабре месяце пролил свет на весьма странные заказы, особые привилегии, невероятно вздутые цены, которые платило правительство, на чрезвычайно плохого качества продукты и вещи, поставляемые армии и флоту. Коррупция так проникла во все звенья правительственного аппарата, писал в частном письме генерал Шерман, что «даже в это время тяжелых испытаний повсюду царит мошенничество при продаже обмундирования, одеял, муки, хлеба — всего, что только можно продать».

На резолюцию, требовавшую от военного министра, чтобы он представил в сенат полную информацию о контрактах, количествах товара, именах поставщиков, датах, уплаченных суммах, Камерон не ответил. Проходили месяцы, а Камерон не посылал в сенат ни требуемой информации, ни объяснений, ни хотя бы извинения.

Крики возмущения по поводу коррупции носили отчасти политический характер и преследовали цель опорочить правительство. Частично же они были вызваны завистью поставщиков, которые не пользовались расположением Камерона. В этом Линкольн был уверен. Однажды его посетила делегация банкиров Нью-Йорка и Бостона и потребовала смещения Камерона. В конце беседы Линкольн заявил банкирам:

— Господа, если вы хотите смещения Камерона, вам нужно только представить мне одно-единственное доказательство нечестности Камерона, и я обещаю вам его голову. Но я заверяю вас, что никогда не сделаю ничего подобного на основании беспочвенных слухов.

Некоторые журналы писали, что перечень случаев мошенничества и вымогательств вызывает ужас.

Член конгресса от штата Нью-Йорк Чарльз Ван Вик говорил в своей речи: «Похоже, что мания воровства охватила все правительственные каналы — от генерала до барабанщика, начиная теми, кто стоит вблизи от источника власти, и кончая последним таможенным чиновником. Чуть ли не каждый из тех, кто имеет дело с правительством, думает, что он удержится недолго, и торопится наворовать».

Ван Вик назвал целый список негодяев, привел факты и имена, указывая при этом уворованные суммы или незаконные прибыли. «Пираты, которыми кишит океан, заслуживают не большего презрения человечества, чем эта банда, которая пирует за счет пота бедняков и крови храбрецов».

Постепенно Линкольн пришел к выводу, что. Камерон приносит стране вред. Эли писал Самнэру: «Тадеус Стивенс говорит, что Камерон прибавит миллион к своему состоянию. Я думаю, что он уже сделал это».

Первый открытый конфликт между Линкольном и Камероном возник в декабре 1861 года, когда Камерон опубликовал свой годовой отчет. Не проконсультировавшись с президентом, Камерон выставил себя в качестве человека, излагающего политику правительства. Один из параграфов этого документа, особенно удививший Линкольна, гласил, что рабы, принадлежащие изменникам, должны быть конфискованы. «Совершенно ясно, что правительство имеет полное право, когда это потребуется, вооружить рабов, точно так же, как оно может использовать порох, захваченный у врага. Вопрос о том, когда это следует сделать, является уже вопросом чисто военным… Если выяснится, что человек, находившийся в собственности мятежников, способен носить оружие и исполнять воинскую службу, то право, а может быть, и обязанность правительства заключается в том, чтобы вооружить его, одеть и использовать против мятежников».

Когда Линкольн впервые увидел копию этого документа и взгляд его упал на параграф, касающийся вооружения рабов, он весь вспыхнул. И как об этом впоследствии вспоминал художник Карпентер, Линкольн решительно сказал: «Ну, хватит! Генерал Камерон не имел права брать на себя такую ответственность. Решение этого вопроса принадлежит исключительно мне». Немедленно были Отправлены телеграммы почтмейстерам в главные города, и доклад Камерона был возвращен в Вашингтон. После этого отпечатали новый текст, в котором упомянутый параграф был заменен другим.

Газеты легко достали подлинные копии доклада Камерона и опубликовали исключенный параграф рядом с официальным текстом. Разница между двумя вариантами была очевидна: первый вариант звучал так, словно правительство готово использовать негров как боевую силу, а второй вариант свидетельствовал о том, что правительство все еще колеблется. Антирабовладельческие круги встретили выступление Камерона взрывом одобрения, хотя со стороны Камерона столь неожиданная позиция в вопросе о неграх казалась несколько странной, ибо он никогда не был радикалом в этом вопросе. В мантии поборника свободы для рабов он выглядел довольно комично.

И Линкольн и Камерон оба понимали, что отныне пути их расходятся. «Исправив поспешную неосторожность своего министра, — писали Николаи и Хэй, — президент не позволил себе никаких дальнейших высказываний… Они продолжали встречаться на заседаниях правительства или на обсуждениях текущих дел с той же учтивостью, что и раньше». Камерон начал намекать, что его обязанности по военному министерству утомляют его, и он предпочел бы взять на себя какую-нибудь дипломатическую работу. Линкольн в течение нескольких недель отмалчивался и, наконец, 12 января 1862 года написал Камерону письмо, которое было опубликовано в печати, где он в соответствии с желанием Камерона сообщал ему, что будет просить сенат назначить его посланником в Россию.

Военным министром был назначен Эдвин Стентон, демократ, сторонник Джексона, который был членом кабинета Бьюкенена после отделения южных штатов и неофициально информировал Сьюарда и других сторонников Союза о том, что происходит на заседаниях правительства. После этого Стентон был юридическим советником Мак-Клеллана, Камерона и других. Он довольно часто критиковал Линкольна и выражал ему недоверие. Стентон считался лучшим юристом Америки. Он родился в бедной семье и с тринадцати лет содержал овдовевшую мать и пять человек детей. Он работал;в книжной лавке в Колумбусе в штате Огайо, потом перебрался в Кадикс в том же штате, где и начал свою адвокатскую практику и составил себе состояние.

Когда он был членом правительства Бьюкенена, Стентон сидел напротив Джона Флойда, военного министра и сторонника отделения. Когда тот настаивал на выводе войск из чарлстонской гавани, Стентон вспыхнул от ярости и заявил, что сдача форта Самтер будет преступлением, равным измене, и всех, кто будет принимать в этом участие, следует повесить.

Прошли месяцы, наполненные вихрем событий; Стентон сидел в доме у Дона Пайата в Вашингтоне и на вопрос хозяев ответил:

— Да, я собираюсь стать военным министром у старого Эйба.

— А что вы будете делать?

— Что делать?.. Я сделаю Эйба Линкольна президентом Соединенных Штатов. Я заставлю этого человека, Мак-Клеллана, воевать или уйти со своего поста.

 

6. Форт Донелсон, Грант. Шайло. «Монитор» и «Мерримак». Семь дней

Линкольн вызвал в Вашингтон из Сент-Луиса Джеймса Идса, который провел немало дней на Миссисипи, поднимая с помощью изобретенного им водолазного колокола затонувшие суда. С Идсом был заключен правительственный контракт, и вернувшись в Сент-Луис, он с помощью 4 тысяч человек, завербованных по всей стране, за сто дней построил восемь бронированных винтовых канонерских лодок, которые вошли во флотилию под командованием Эндрью Фута, янки из Коннектикута.

6 февраля 1862 года канонерки капитана Фута эскортировали вниз по реке Теннесси пароходы, на которых находилось 18 полков под командованием бригадного генерала Улисса Гранта. Они толпились на палубах, разглядывая окрестности, — эти 18 тысяч человек, среди которых были землепашцы, погонщики скота, люди, дробившие камень на дорогах, приказчики из магазинов, рабочие с фабрик, студенты, парни из Айовы, Небраски, Иллинойса, Индианы, Огайо, Миссури; многие из них были так молоды, что еще не имели права голосовать.

Канонерки остановились у форта Генри и обстреляли его, после чего войска захватили форт. Гарнизон конфедератов ушел в форт Донелсон на реке Камберленд. Стояла хорошая теплая погода, и Грант повел свои войска к форту Донелсон.

Фут поднялся со своей флотилией вверх по Миссисипи, оттуда на реку Камберленд и обменялся выстрелами с пушками форта. Флотилия получила повреждения и вынуждена была уйти вверх по течению. Таким образом, Грант остался с 27 тысячами войск, включая вновь прибывшие подкрепления, которым противостояли 18 тысяч войск противника, засевших в форту.

В эти дни ударили морозы, пошел сильный снег с холодным ветром, все дороги замерзли. При температуре в 10 градусов ниже нуля солдаты вели перестрелку, а по ночам сбивались в кучки и дрожали от холода, разыскивали в окрестностях заборы, кустарник, деревья, бревна, чтобы хоть как-нибудь укрыться от пронизывающего ветра. Ни одна из сторон не решалась зажигать бивачные костры. Каждое утро находили замерзших людей.

В воскресенье, 16 февраля, в военное министерство стали поступать телеграммы. Генерал Саймон Букнер, командующий фортом Донелсон, послал к генералу Гранту парламентера, запрашивая условия капитуляции. Генерал Грант ответил: «Никаких условий, кроме немедленной и безоговорочной капитуляции. Я намерен немедленно начать наступление на ваши укрепления». И командующий конфедератскими войсками сдал форт и 13 828 человек в плен. Эта победа окончательно привязала Кентукки к Союзу, создала плацдарм для продвижения в Теннесси, продвинула союзные армии на 200 миль в глубь вражеской территории.

Улисс Грант родился в Огайо и окончил военную академию в Уэст-Пойнте. Во время мексиканской войны он промчался за боеприпасами в город Монтерей под вражеским огнем, свесившись по примеру команчей с коня так, что круп лошади прикрывал его от пуль.

Он носил бороду, и, даже когда фотографировался, его мундир или прическа всегда оказывались в беспорядке. Грант отличался спокойными манерами, серьезностью, у него были серые глаза и маловыразительное лицо.

В 1854 году, когда он служил в форту Ванкувер на западном побережье, его ничто не интересовало. Он тосковал по дому и всегда носил в своем кармане пачку писем от жены. Женился он на ней без формального предложения. Они перебирались в легкой коляске по мосту во время наводнения, и она закричала:

— Если что-нибудь случится, я буду цепляться за вас!

Когда они благополучно достигли берега, Грант спросил ее:

— А не хотели бы вы уцепиться за меня на всю жизнь?

Однажды в форт Ванкувер пришел пакет, в котором лежал длинный женский локон, переплетенный с маленьким детским локоном; этот дар Грант всегда носил на груди. Почему он так много пил в это время? Была ли это тоска по дому? Ведь его предупредили, что его пьянство (а он был в чине капитана) разлагает полк. Он написал рапорт об увольнении из армии и передал его полковнику, с тем чтобы тот проставил число и отослал этот рапорт в военное министерство в тот день, когда Грант опять окажется жертвой пьянства. Так оно и случилось: Грант покинул армию. Впоследствии он, живя в Сент-Луисе, неудачно занимался продажей земель, потом вместе с семьей переехал в город Галина в Иллинойсе, где продавал шкуры сапожникам и седельщикам, зарабатывая 800 долларов в год. К этому времени он заболел ревматизмом. Как только началась война, Грант отправился в Спрингфилд, получил звание полковника и выступил со своим полком в Миссури.

После взятия форта Донелсон страна называла его «Грант — безоговорочная капитуляция». Галлек телеграфировал Мак-Клеллану: «Похоже, что армия Гранта настолько же деморализована победой над Букнером, насколько потомакская армия была деморализована поражением при Булл-Рэне». Мак-Клеллан решил, что понял, в чем дело, и телеграфировал в ответ: «Если интересы службы потребуют, не медлите и арестуйте Гранта».

Несмотря на интриги и клевету, Линкольн дал Гранту звезды генерал-майора. Президент был более чем заинтересован в этом простом вояке, который первым дал Союзу заметную победу.

Над Мак-Клелланом смеялись все злее и беспощаднее. Войска на Западе завязали бои и захватили ряд важных пунктов еще до 22 февраля, которое Линкольн назначил своим приказом как день общего наступления наземных и морских сил. Настал день рождения Вашингтона, а колоссальная потомакская армия под командованием Мак-Клеллана все еще квартировала в палатках и зимних хижинах вокруг Вашингтона. В армии конфедератов под командованием Джонстона у Манассаса приходилось меньше одного солдата на каждых трех в армии Мак-Клеллана.

Линкольн стал открыто вмешиваться в руководство потомакской армией, он даже опубликовал 7 и 8 марта свои общие приказы по армии № 2 и № 3. В одном приказе Мак-Клеллану предписывалось реорганизовать свою армию для активных боевых действий и для этого разделить ее на четыре корпуса, причем Линкольн сам назначил командующих этими корпусами. Другой приказ требовал, чтобы вне зависимости от любых боевых операций необходимое количество войск было оставлено для обеспечения безопасности столицы. Эти приказы и другие дела заставили МакКлеллана явиться в Белый дом. В воскресенье 9 марта, когда Мак-Клеллан совещался в Белом доме с Линкольном и Стентоном, пришло сообщение, что армия Джонстона у Манассаса оставила свои укрепления и уходит на юг, оставляя на память союзным войскам множество «квакерских пушек» — бревен на колесах, раскрашенных под настоящие пушки.

Мак-Клеллан был вынужден действовать — в тот же день он отдал приказ армии перейти в наступление. На рассвете следующего дня он телеграфировал Стентону: «Войска находятся в движении». Сам МакКлеллан прибыл на Булл-Рэн-крик у Манассаса и обнаружил, что сообщение было правильным, — вражеские войска отошли. Тогда он повернул свою армию обратно к Вашингтону. На вопросы, почему он не пошел дальше, не разыскал вражескую армию и не атаковал ее, Мак-Клеллан заявлял, что его войска просто осуществляли необходимый маневр.

Терпение Линкольна явно истощалось, его не удовлетворяли медлительность и нежелание Мак-Клеллана переходить к активным действиям.

Линкольн приказал генералу Мак-Доуэллу с 40 тысячами войск остаться у Вашингтона. Было ясно, что падение столицы приведет к тому, что Англия и Франция признают правительство конфедератов, блокада будет прорвана, оружие и материальное снабжение потекут на Юг. Линкольн в связи с этим писал Мак-Клеллану: «Мой приказ ясен: по согласованию с командирами корпусов обеспечить безопасность Вашингтона. Приказ этот не был выполнен, что и заставило меня задержать Мак-Доуэлла».

Начались споры. Мак-Клеллан требовал себе еще войск. «Происходит какая-то таинственная история с количеством ваших войск, — писал Линкольн МакКлеллану. — Когда я телеграфировал вам 6-го и отмечал, что в вашем распоряжении находится свыше 100 тысяч солдат, я исходил из рапорта военного министра, полученного, как он указывал, от вас, что у вас и на подходе к вам 108 тысяч человек. Теперь вы заявляете, что у вас всего 85 тысяч человек, хотя все посланные подкрепления уже должны были прийти к вам. Чем же объяснить разницу в 23 тысячи?» Линкольн пытался деликатно подтолкнуть Мак-Клеллана на активные действия. «Позвольте мне еще раз сказать вам, что вам необходимо нанести врагу удар. Я бессилен помочь вам».

Мак-Клеллана весьма тревожило, что Линкольн ограничил его власть только потомакской армией. Жене он писал о «подлецах» и «предателях», засевших в Вашингтоне.

В таком настроении находился Мак-Клеллан в апреле 1862 года, когда потомакская армия заняла позиции на полуострове перед укреплениями конфедератов в йорктауне. Переброска этой армии от Вашингтона по воде потребовала 113 пароходов, 188 шхун и 88 барок, которые в течение трех недель перевезли 121500 солдат, 14 592 животных, 1150 фургонов, 44 батареи, 74 госпиталя, не считая понтонных мостов, средств связи, снаряжения, продовольствия.

Мак-Клеллан держал свою армию у йорктауна в течение нескольких недель, пока не были отрыты укрепления и установлены батареи. «Вы должны правильно понять наше кажущееся бездействие, — писал он Линкольну. — Не потерян ни один день, ни один час. Осуществлены работы, которые поистине можно назвать грандиозными». И когда, наконец, большие пушки Мак-Клеллана были готовы нанести удар по врагу и уничтожить его, когда союзные войска двинулись, чтобы захватить вражескую армию, они обнаружили, что сражаться им не с кем. Опять Мак-Клеллан не внял предупреждению Линкольна, который писал ему: «Нынешнее промедление в наступлении на укрепленные позиции врага является повторением манассасской истории».

Итак, после месяца осады пустые укрепления конфедератов были захвачены; Мак-Клеллан телеграфировал Линкольну: «йорктаун в наших руках… Медлить нельзя… Я поставлю врага в безвыходное положение». А между тем под командованием южанина Джонстона было всего 55 633 человека — вдвое мень «ше, чем у Мак-Клеллана. Они ждали, пока МакКлеллан закончил строительство сверхсовершенных позиций для батарей, пока Мак-Клеллан убеждался, что он предусмотрел все возможные случаи, и тогда ушли.

Военные действия с различными результатами предпринимались в разных местах фронта. Три дня продолжалась битва у Пи Риджа в северо-западном углу Арканзаса, и победа союзных войск там еще прочнее привязала Миссури к Союзу.

Была предпринята дерзкая вылазка в самое сердце конфедерации. Два морских волка — капитан Дэвид Фарр агат и капитан Дэвид Портер — на боевых судах, на которые были погружены войска под командованием генерал-майора Бена Батлера, прорвались сквозь огонь фортов и батарей Нового Орлеана и захватили этот крупнейший морской порт и важный центр Юга с населением в 168 тысяч человек. Десятитысячная армия конфедератов покинула город, путь их отступления освещали подожженные ими 15 тысяч тюков хлопка, дюжина больших судов, несколько пароходов, незаконченные строительством канонерские лодки и другое имущество стоимостью в несколько миллионов долларов.

Военным губернатором города стал генерал Батлер, бывший демократ и сторонник рабства, который однажды пытался выдвинуть Джефферсона Дэвиса в президенты Соединенных Штатов. Батлер старался наладить выпуск газет в городе, поставки продовольствия, денежное обращение, вывешивание флагов. Однако навести порядок среди женщин оказалось совсем нелегким делом. Увидев на улице офицеров или солдат союзной армии, они отворачивались от них, гримасничали, насмехались, оплевывали союзный флаг. Они предпочитали сойти с тротуара, лишь бы не встретиться с янки. Батлер арестовал мэра города, начальника полиции и еще ряд лиц и посадил их в камеры захваченного форта.

На реке Теннесси, поблизости от границы штата Миссисипи, у местечка Шайло Черч, генерал Альберт Джонстон бросил 40-тысячную армию конфедератов в наступление на 36-тысячную союзную армию под командованием генерала Гранта. Союзные войска начали отступать. Неужели ночь застанет их прижатыми к берегу широкой реки Теннесси, через которую не было мостов? Под генералом Шерманом пали три лошади, сам он был ранен в руку, вторая пуля пробила ему шляпу, третья — плечо. Плотность ружейного огня была такова, что в одном дереве нашли около 90 пуль, в другом — 60. Между деревьями лежало столько убитых, что нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на трупы.

К исходу дня генерал Грант, сидя на коне, наблюдал, как конфедераты пытались приступом взять холм. Их обстреливали батареи и канонерские лодки союзных войск. Кто-то спросил его, очень ли плохо обстоят дела. Он ответил: «Не торопитесь с выводами. Завтра мы их атакуем со свежими силами и, конечно, отбросим». Ночная мгла опустилась на поле боя. На обе армии обрушился ливень. С рассветом союзные войска пошли в атаку и отбросили противника. Генерал Альберт Джонстон, считавшийся одним из самых блестящих командиров армии конфедератов, был убит.

В эти дни Север впервые переживал радость победы. Вскоре это ликование было омрачено слухами, что в битве при Шайло генерал Грант был пьян. В один из вечеров Линкольн принял в Белом доме своего друга Мак-Клюра, который от имени группы членов республиканской партии в течение двух часов убеждал Линкольна, что общественное мнение настроено против Гранта и что для того, чтобы сохранить доверие страны, президент должен отстранить генерала. Линкольн выслушал Мак-Клюра до конца. Затем, как вспоминал Мак-Клюр, «когда я высказал ему все, что мог, мы оба долго молчали. Наконец Линкольн приподнялся в кресле и с серьезностью, которой не забыть, сказал: «Я не могу пожертвовать этим человеком — он сражается».

22 февраля 1862 года в Ричмонде Джефферсон Дэвис, вступая в должность президента конфедерации сроком на шесть лет, принимал торжественную присягу. Шел сильный дождь; президент Дэвис, стоя под навесом, обратился к толпе, укрывшейся под зонтиками. «После ряда успехов и побед, — сказал он, — мы за последнее время потерпели ряд серьезных поражений». Он ссылался на потерю форта Донелсон. Бледный, постаревший, но исполненный решимости, стоял Дэвис перед окружавшими его людьми, также исполненными решимости, готовыми пожертвовать своими трудами, собственностью, жизнью ради своего государства. Слезы текли по лицам седых аристократов-плантаторов.

У президента в Белом доме были свои огорчения. Его сыновья Тед и Вилли и два их товарища нередко радовали его сердце. Но однажды они сделали куклу из тряпья и старого платья и назвали ее Джеком. На ней были красные, широкие, мешковатые штаны, синяя куртка в обтяжку и красная феска на голове. Этот Джек был форменный зуав. Его приговорили к расстрелу за сон во время ночного дозора. Садовник набрел на похороны Джека и спросил у ребят:

— Почему бы вам не помиловать его?

Он погнал мальчиков в Белый дом, вверх по лестнице, к письменному столу, за которым, склонившись, работал человек. Выслушав их, Линкольн невозмутимо взял правительственный бланк и написал на нем:

«Куклу Джека помиловать.

По приказу президента А. Линкольна».

Тед передал документ ребятам и сказал, что никакого погребения Джека не будет. Однако неделю спустя все же Джека нашли повешенным на толстой ветви разросшегося куста. Тед заявил, что «Джек был предателем и шпионом».

В феврале 1862 года Вилли, кумир родителей, простудился и слег. Президент хотел отменить давно назначенный бал в Белом доме, но ему это не удалось. Линкольн принимал гостей, а в комнате наверху умирал его сын. Линкольн почти не видел окружавших его людей — все его мысли были с сыном.

Через несколько дней Вилли умер. Линкольн подошел к постели, открыл лицо умершего, долго-долго на него смотрел и еле слышно произнес:

— Как мне тяжко без тебя!..

В воскресенье 9 марта 1862 года пришло сообщение, которое заставило морского министра Уэллеса поспешить к президенту. Линкольн немедленно созвал заседание кабинета министров. Оказалось, что конфедераты, в распоряжении которых находился фрегат «Меримак», оборудовали его чугунным тараном и покрыли борта листовым железом толщиной в 4 дюйма. В субботу после полудня фрегат напал на два союзных корабля: «Конгресс» и «Камберленд», расстрелял, протаранил их деревянные корпуса и бросил в безнадежном состоянии. Еще один деревянный союзный военный корабль, «Миннесота», вынужден был выброситься на берег. Предполагалось, что в воскресенье утром «Меримак» беспрепятственно сможет двинуться на Вашингтон или Нью-Йорк.

У Уэллеса была одна надежда — на «Монитор». Это был новый тип морского боевого корабля, и стал он в строй лишь накануне ночью. Когда Уэллес упомянул о том, что «Монитор» вооружен всего только двумя пушками, Стентон взглянул на министра неописуемым взглядом, в котором сочетались презрение и неверие.

Стентон приказал адмиралу Долгрену приготовить 60 судов, нагрузить их камнями и затопить в реке Потомак, чтобы блокировать подходы. Но Долгрен отказался принять приказ военного министра: он служил на флоте, и у него был свой министр. Возник спор между министрами на тему: должен ли военно-морской министр подчиняться сухопутному?

За три дня до этого маленький «Монитор», буксируемый катером из нью-йоркского порта, попал в шторм. Волны заливали машинное отделение, вентиляторы и дымовые трубы. Поставили помпы и стали выкачивать воду. Хорошо, что ветер стих и волны улеглись, иначе «Монитор» пошел бы ко дну. Потом капитану пришлось бороться с бурным морем в мелководье, и команда боялась, что буксирный канат лопнет. Он действительно лопнул, и команде пришлось выдержать еще один шторм.

Команда «Монитора» выбилась из сил, матросы питались жесткими, сухими бисквитами, 48 часов не знали сна, дважды они чуть не утонули. Командир «Монитора» лейтенант Джон Уорден сказал, что лучшей команды не было ни у одного капитана; матросы клялись, что ни на одном корабле не было лучшего капитана. Когда следующим утром конфедератский «Меримак» двинулся на «Миннесоту», маленький «Монитор», как библейский Давид против Голиафа, пошел прямой атакой на «Меримак», у которого было десять пушек против двух на «Мониторе». На «Мониторе» была вращающаяся стальная башня; она давала возможность вести круговую стрельбу. Его палуба, словно плот, едва высилась над уровнем водной поверхности, и «Меримаку» было бы трудно его протаранить.

Миниатюрный «Монитор» вертелся вокруг «Мернмака», как боксер легчайшего веса вокруг большого, тяжеловесного бойца. Громадина палила всеми орудиями одного из бортов, а малышка отвечал двумя. Мужество орудийной прислуги прошло через первое испытание, когда снаряды с «Меримака» ударили по башне и ее стало трудно поворачивать. «Меримак» сделал попытку протаранить противника, но Уорден искусно повернул руль, и скользящий удар не причинил «Монитору» вреда.

В башне кончился запас снарядов, и «Монитор» оставил арену боя на 15 минут, чтобы поднять новый комплект боеприпасов в башню. «Меримак», имевший осадку в 22 фута, не смог преследовать отошедшего к берегу «Монитора» — у того осадка была всего 12 футов. Вскоре «Монитор» вернулся; снова две пушки действовали против десяти. После боя один из конфедератов с «Меримака» рассказал: «Монитор» подобрался к нашей корме и дважды выстрелил. У нас броня погнулась на 2–3 дюйма. Вся орудийная прислуга на корме свалилась с ног, у матросов кровь пошла носом и из ушей. Еще одно попадание в это место — и броня была бы пробита».

«Меримак» прекратил огонь. Командир корабля спросил начальника артиллерии:

— Почему вы не стреляете?

— Порох нам дорого обходится, — ответил лейтенант, — а два часа беспрерывной стрельбы причинили противнику не больше вреда, чем если бы я щелкал пальцами каждые две с половиной минуты.

Снаряд с «Меримака» все же попал в штурвальную, оглушил лейтенанта Уордена и засыпал ему глаза порохом. Он ничего не видел, лицо было все в крови. «Монитор» отошел, чтобы оказать помощь своему командиру и осмотреть, насколько серьезно повреждена штурвальная. «Меримак» ретировался в Норфолк.

Шестичасовой бой кончился вничью. У обеих сторон были ошибки. Если бы «Меримак» с самого начала направил весь свой огонь на штурвальную рубку, он бы разбил командный пункт «Монитора». Если бы последний посылал снаряды в корпус «Меримака» ниже ватерлинии, где броня была тонкая, корабль был бы потоплен. Как бы то ни было, этот бой послужил уроком флотам всего мира; Лондон и Париж заявили, что эра деревянных боевых кораблей кончилась. Вашингтонское правительство решило начать строительство мониторного флота. Блокада южных портов должна была продолжаться.

Бой этот доставил много радости Джону Эриксону, шведу, проектировавшему «Монитор». Он работал на шахтах и чугуноплавильных заводах Швеции, стал армейским капитаном, вышел в отставку, изобрел аппарат для измерения морских глубин, гидростатические весы, искусственную воздушную тягу, которая дала возможность уменьшить высоту труб и экономить топливо, автоматический замок для морских орудий, паровую карету, передвигавшуюся со скоростью 30 миль в час. В 1839 году он приехал в США и два года спустя сделал чертежи первого винтового боевого корабля. Он совершенствовал орудийные лафеты, оптические инструменты, получал медали за новшества в использовании тепла.

Первоначально его проекты «Монитора» были отвергнуты — специалисты опасались, что у него не будет остойчивости и он перевернется.

На одном из заседаний министров Линкольн подержал в своих руках картонную модель «Монитора» и сказал:

— Я могу лишь повторить слова девушки, впервые сунувшей ногу в чулок, — мне кажется, что в этом что-то есть.

С Эриксоном подписали договор, в котором оговорили, что если «Монитор» не окажется «неуязвим», изобретатель должен будет вернуть казне все расходы. Он построил корабль за сто дней.

По приказу президента флот подошел к Сюэлс-Пойнту, чтобы обстрелять батареи конфедератов. «Меримак» вышел из гавани, покачался на волнах, простоял в нерешимости. За линией кораблей флота выжидал «Монитор»; «Меримак» воздержался от боя и отступил.

Линкольн выехал на позиции под Норфолком. Он расспросил местного лоцмана, изучил карту, нашел плацдарм для высадки войск ближе к Норфолку, чем облюбованное генералом Вулом место, но предоставил генералу возможность сделать выбор.

Вул высадил на берег шесть полков. Норфолк оказался эвакуированным конфедератами, которые перед отступлением сожгли свои огромные склады снабжения. Президент, Стентон и Чэйз проехали в город и осмотрели разрушенный корпус «Меримака». Конфедераты предпочли взорвать его, но не вступать я бой с «Монитором».

Президент и сопровождавшие его лица выехали на пароходе «Балтимора» обратно в Вашингтон. Чэйз написал своей дочери: «Так закончилась неделя успешных боевых операций президента; я уверен, что без его участия Норфолк все еще был бы занят неприятелем… Теперь почти весь берег в наших руках».

Эта неделя представила большой интерес для Линкольна, впервые попытавшегося лично руководить морскими и сухопутными силами. Весь полевой штаб находился у него под шляпой.

Армия Мак-Клеллана после девяти месяцев организации, боевой подготовки и строевых учений впервые оказалась под огнем в апреле 1862 года. При отходе армии к Уайт-Хауз Лэндингу, находившемуся в 20 милях от Ричмонда, завязались арьергардные бои у Вильямсберга. Попутно медлительный, безынициативный Мак-Клеллан потребовал еще солдат и орудий и со своей группой генералов продолжал оживленную кампанию политических интриг.

Раненого командующего армией конфедератов Джозефа Джонстона заменил Роберт Ли. Он приказал Джексону Каменной Стене повести наступление на долину Шенандоа. Семнадцатитысячный корпус Джексона прошел весь район долины — 170 миль — за 14 дней, разгромил части северян численностью в 12 500 человек, захватил трофеи стоимостью в 250 тысяч долларов и 9 тысяч ружей, взял в плен 3 тысячи солдат. Этот рейд угрожал Вашингтону настолько, что Линкольн вынужден был отозвать с фронта части Мак-Доуэлла.

Стратегия, разработанная Линкольном, заключалась в том, чтобы ударить по корпусу Джексона с трех сторон, что было вполне логично. Но Джексон оказался призраком, действовавшим вопреки логике; он ускользнул вместе с трофеями и пленными и присоединился к армии Ли под Ричмондом. Мак-Клеллан считал, что раз Ли мог отрядить Джексона в долину Шенандоа, следовательно, у него не меньше 200 тысяч солдат… Фактически у Ли было меньше 83 тысяч, когда Джексон вернулся из рейда.

Президент доказывал своему окружению, что необходимо завербовать 300 тысяч человек на три года военной службы. Эта кампания была подорвана продолжавшимся бездействием Мак-Клеллана и нападением конфедератов на склады его армии у Уайт-Хауз Лэндинга, где было сосредоточено огромное количество продовольствия, пушек, пороха, фургонов, мулов. Это наступление стало известно, как «семидневные бои». Мак-Клеллан решил перебазироваться к Гарисонс Лэндингу на реке Джеймс. Как только началось отступление северян, генерал Ли бросил в дело все резервы до последнего солдата и последней пушки. Он стремился сокрушить Мак-Клеллана и захватить его армию в плен. После кровавых боев Мак-Клеллану удалось удержать Гарисонс Лэндинг, потеряв при этом лишь 16 тысяч солдат. Конфедераты потеряли 20 тысяч В первый же день семидневных боев Мак-Клеллан послал длинную телеграмму Стентону: «Я видел слишком много убитых и раненых товарищей, чтобы не почувствовать, что правительство не поддерживает мою армию. Если вы немедленно не пришлете подкреплений, считайте игру проигранной… Если мне удастся спасти армию, то в этом не будет никакой вашей заслуги или любого лица в Вашингтоне. Вы сделали все от вас зависящее, чтобы погубить армию».

Полковник Санфорд, цензор на телеграфе, счел, что заключительные фразы телеграммы возмутительны, позорны и похожи на измену. Он отрезал конец телеграммы, и Линкольн со Стентоном узнали об этом лишь много времени спустя. Поэтому ответ Линкольна гласил: «Армию нужно спасти при любых условиях. При первой возможности пришлем подкрепления».

Солдаты воюющих сторон выказывали большую храбрость и упорство. В бою под Малверн Хил полковник-конфедерат призывал солдат: «Вперед, вперед, ребята! Неужели вы хотите жить вечно?!»

Юмор не оставлял людей при самых мрачных обстоятельствах. Генералу Хоуарду раздробило правую руку. Генерал Кирниу потерял левую руку еще во время войны в Мексике. Когда они встретились и пожали друг другу руки, Хоуард сказал: «Отныне мы покупаем одну пару перчаток на двоих».

Мак-Клеллан требовал еще и еще подкреплений. Линкольн как-то сказал:

— Если бы я дал ему столько солдат, сколько он требует, им негде было бы прилечь. Им пришлось бы спать стоя.

Линкольн прихватил с собой Стентона и отправился в Гарисонс Лэндинг. Он поговорил с МакКлелланом, расспросил его генералов и выяснил, что у Мак-Клеллана в строю было 86 500 человек, кроме того, 34 тысячи находились в отъезде с разрешения начальства, 3 700 отсутствовали без разрешения. В общем в его распоряжении числилась 120-тысячная армия.

Линкольн, Стентон и Мак-Клеллан верхом объехали ряды войск, построенных для осмотра. Один капеллан в письме от 9 июля 1862 года писал своему отцу: «…Казалось, что в любой момент ноги президента и ноги лошади переплетутся и оба свалятся… Рука, которой он держал повод, походила на заднюю ногу кузнечика — ладонь где-то впереди, а локоть торчал позади над конским хвостом. Когда при подъезде к очередному полку Линкольн снимал шляпу, нельзя было не рассмеяться — кони шли рысью, и нужно было большое искусство, чтобы удержать шляпу на весу, а себя в седле. Положение президента выглядело ненадежным, если не опасным. Но парням он нравится, фактически он в армии стал общим любимцем…»

Линкольн вернулся в Вашингтон с длинным письмом, в котором Мак-Клеллан широко излагал свои предложения о том, какой политики должно придерживаться правительство. Войну следует «вести согласно высшим принципам христианской цивилизации». Нужно уважать частную собственность, «радикальные взгляды, в особенности в вопросах рабства», приведут к разложению в армии. Однако он не был откровенен до конца, иначе он сообщил бы Линкольну, что у него в штабе побывал мэр Нью-Йорка Фернандо Вуд, предлагавший выдвинуть Мак-Клел-лана кандидатом в президенты от демократической партии. Вуд в 1861 году сделал попытку отделить Нью-Йорк от Союза и переметнуться к конфедератам.

Начальник штаба Мак-Клеллана — его тесть Р. Марси — усилил беспокойство в Вашингтоне, когда в беседе со Стентоном он сказал, что его нисколько не удивит, если армия Мак-Клеллана будет вынуждена капитулировать. Весьма встревоженный Стентон тут же пошел к президенту и доложил ему о сказанном. Линкольн вызвал к себе генерала Марси, поставил перед ним вопрос ребром, и тот пробормотал какие-то объяснения, извинения и оправдания.

Линкольн отозвал генерала Галлека с Запада, намереваясь назначить его главнокомандующим всех сухопутных вооруженных сил, — Галлек был загадкой для Линкольна. Галлеку в то время было сорок семь лет от роду. Он был уроженцем Нью-Йорка, выпускником Уэст-Пойнта. Во время мексиканской войны он был артиллерийским инженером; написал книгу «Элементы военного искусства и науки». Когда началась война, он руководил юридической конторой в Сан-Франциско и состоял генерал-майором в народном ополчении штата. После дела под Шайло он принял командование армией Гранта и продвигался медленно вперед, воюя киркой и лопатой: все время строил окопы, окружая ими войска конфедератов численностью в 50 тысяч, которые он намеревался взять в плен, так как у него, у Галлека, было 100 тысяч солдат. Через шесть недель он окружил Коринф, но выяснилось, что противник ускользнул из города и находился уже в 50 километрах от него. В рапорте Вашингтону он изобразил это как победу.

Постепенно пришлось рассказать народу всю правду о семидневных боях. По всей стране вера в национальные силы сменилась сомнениями. Потомакская армия со всеми ранеными и больными, пушками и лошадьми, солдатами из батраков, приказчиков, студентов, конторщиков оставила полуостров и вернулась на старые позиции у реки Потомак, которые были видны из столицы.

Мак-Клеллана освободили от командования действующей армией и приказали выехать в Александрию за новым назначением. Распространился анекдот о том, что Линкольн ругал Мак-Клеллана за прекращение присылки подробных, исчерпывающих докладов о продвижении армии. Однажды Мак-Клеллан прислал Линкольну телеграмму: «Захватил две коровы. Как прикажете с ними поступить?» Линкольн ответил: «Подоите их, Джордж».

4 августа 1862 года Линкольн вторично обратился с призывом завербовать 300 тысяч рекрутов. Это означало, что штаты должны были ввести у себя обязательную воинскую повинность. Шерифы и военные комиссары взяли списки мужчин в возрасте от восемнадцати до сорока пяти лет, проживавших во всех графствах и городах. Их имена были записаны на сложенных записочках и брошены в лотерейный барабан. Человек с завязанными глазами вытаскивал билетики, и лица, помеченные в них, должны были пойти на девять месяцев на войну либо в течение пяти дней уплатить определенную сумму людям, желавшим их заменить, — «подставе».

Тысячи призванных не хотели идти воевать. Они писали заявления об освобождении под разными предлогами: одни были физически слабы, другие были подданными других государств, третьим их религиозные убеждения запрещали воевать, так как это грех. Только в Нью-Йорке таких заявлений было подано 14 тысяч. Тысячи бежали в Канаду или уезжали в Европу. Один пароход настигли в открытом море; всех мужчин сняли с борта и отправили обратно в Нью-Йорк.

Сопротивление набору, уклонение от военной службы приняло такие размеры, что президент вынужден был объявить, что всех нелояльных будут судить военно-полевым судом и предписание о неприкосновенности личности к ним применяться не будет.

Линкольну в эти дни приходилось принимать сотни решений: да или нет, принять или отвергнуть, верно или неверно.

Некоторые решения было легко принимать: например, о постройке трансконтинентальной железной дороги. Предстояло уложить пути от западной оконечности линии в Айове до залива в Сан-Франциско. Правительство предоставляло согласно закону от 1 июля 1862 года заем компаниям из расчета: за каждую милю пути на равнине — 16 тысяч долларов, в пустыне — 32 тысячи и в горах — 48 тысяч долларов.

20 мая 1862 года Линкольн подписал закон о передаче бесплатно земли фермерам, которые пожелают поднять целину. Необозримые пространства земли предоставлялись на Западных территориях. Любой гражданин США или любой житель, подавший заявление о своем желании перейти в американское подданство, уплативший 10 долларов за регистрацию заявления и обрабатывавший один и тот же участок в течение пяти лет, получал документ, делавший его владельцем 160 акров земли. Десятки тысяч британцев, ирландцев, немцев, скандинавов пришли в бюро. Они восклицали: «Какая это чудесная новая страна, которая отдает землю даром!» Это был акт военной необходимости — тем самым увеличивались продовольственные ресурсы, а также выполнялось обещание, данное республиканской партией; Линкольну было приятно подписывать этот закон.

 

7. Второй Булл-Рэн. Кровавая битва при Антьетаме. Хаос

В течение всего тяжелого лета 1862 года Линкольн часто старался понять, как могло произойти, что его армия в 200 тысяч человек потерпела в Виргинии поражение от вдвое меньшей армии противника. Неужели ему придется менять одного генерала за другим? И до каких пор это будет продолжаться?

Наиболее значительной фигурой, с которой Линкольну предстояло состязаться в течение многих месяцев, был 55-летний Роберт Эдвард Ли. У Ли был широкий и разносторонний опыт, он умел командовать людьми и умел понимать их. Полное согласие между Ли и Дэвисом находилось в полной противоположности отношениям между Линкольном и Мак-Клелланом. В военном отношении Ли и Дэвис представляли собой единый мозг, управлявший армией Северной Виргинии.

Ли находился в Александрии, когда он узнал об отделении Виргинии от Союза. Накануне этого дня он заметил аптекарю в Александрии:

— Должен сказать, что я принадлежу к тем упрямцам, которые не видят ничего хорошего в отделении.

Ли послал Камерону письмо со своей отставкой и написал Скотту: «До конца своих дней я сохраню самые лучшие воспоминания о вашем добром отношении ко мне. Ваше имя и ваша репутация всегда будут дороги для меня… Я никогда не стал бы обнажать вновь свою саблю, если бы дело не касалось защиты моего родного штата». Сыну он писал: «Я хочу найти правильное решение и не сделать ошибки, выбирая между Севером и Югом». Он писал о своей надежде на сохранение Союза: «Я оставался верен этой идее до конца». Он остро переживал и возмущался «агрессией Севера» и в то же время писал: «Я отнюдь не одобряю политический курс хлопковых штатов». По поводу предложения Южной Каролины узаконить и вновь открыть работорговлю неграми из Африки Ли в письме к сыну высказался совершенно недвусмысленно: «Похоже, что одним из их планов является возобновление работорговли. Я, безусловно, против этого».

Когда Ли получил предложение стать главнокомандующим армиями Союза, он, как вспоминал Блэйр, заявил: «Если бы я владел всеми четырьмя миллионами рабов Юга, я бы их всех пожертвовал Союзу», — и задал Блэйру вопрос, на который тот не мог ответить: «Но разве я могу обнажить свой меч против Виргинии?» В самой постановке этого вопроса уже заключался ответ.

Вскоре после своего прибытия в Ричмонд Ли писал своей жене, что «эта война может продлиться лет десять». Он предупреждал военных и политиков, что они находятся «на пороге длительной и кровавой войны», и советовал исходить в своих планах именно из этого, ибо, говорил Ли, он знает северян и знает, что «они никогда не уступят, разве только в результате длительной и тяжелой борьбы».

Правая рука Ли — Томас Джонатан Джексон был человеком, рожденным для войны. Его военные действия в долине Шенандоа, когда он захватил в плен половину одной из союзных армий, разбил три другие армии, с помощью которых Линкольн рассчитывал окружить его, и быстрым маршем ускользнул, чтобы соединиться с Ли, стали одной из самых блестящих страниц в истории конфедерации.

Когда Линкольн советовался с Мак-Доуэллом о наступлении с целью нанести поражение Джексону, Мак-Доуэлл заявил ему, что он мог бы выступить в следующее же воскресенье, но его и так поносили по всей стране за то, что он начал битву при Булл-Рэне в воскресенье. Линкольн помедлил и улыбнулся: «Подготовьтесь хорошенько и выступайте в понедельник», видимо не подозревая, что, когда идет охота за Джексоном, один день может оказаться решающим.

Джексон так почитал воскресенье, что никогда, например, не отправлял письма жене так, чтобы они шли в воскресенье по почте, и не распечатывал письма от нее, пришедшие в воскресенье. Однако «с благословения всемилостивого провидения» он мог сражаться, убивать и громить врага, если воскресенье было подходящим днем для нанесения удара. Сирота, добившийся того, что его приняли в Уэст-Пойнт, Джексон закончил академию намного хуже первого ученика в его выпуске Джорджа Мак-Клеллана. Он отлично сражался в мексиканской войне, стал профессором естественной философии и артиллерийской тактики в Виргинском военном институте. Любитель книг, он особенно почитал две книги, которые всегда возил с собой в дорожном мешке: библию и томик афоризмов Наполеона о войне.

Ни один из командиров-южан, пользовавшихся расположением Ли и Дэвиса, не был таким убежденным сторонником правила, что нападение — лучший вид обороны, как Джексон, который всегда стремился прорваться на территорию северян. О своем командующем он говорил, что «Ли — это феномен. Это единственный человек, за которым я пойду с закрытыми глазами».

В новое соединение союзных войск, получившее название Виргинской армии, вошли три армии, находившиеся под командованием Мак-Доуэлла, Банкса и Фремонта. Они были подчинены генералу Джону Поупу; однако Фремонт решил лучше подать в отставку, чем служить под командованием Поупа. Джон Поуп, уроженец Кентукки, окончивший Трансильванский университет и Уэст-Пойнт, прославился во время мексиканской войны своей храбростью. Он был инженером, топографом, исследователем; в 1860 году присоединился к республиканской партии; военная служба была делом его жизни. В результате его победы у Блакуотер в штате Миссури было захвачено 1 300 пленных, а у острова № 10 на Миссисипи — около 6 тысяч человек. Свои письма он помечал: «Штаб в седле»; в своем первом приказе по вновь сформированной армии он писал: «Я пришел к вам с Запада, где мы привыкли видеть спину наших врагов». Его самоуверенность переходила в напыщенное позерство. Ведь против Поупа сражались два крупных и испытанных полководца — Ли и Джексон.

В последнюю неделю августа 1862 года, когда Линкольн подолгу засиживался по ночам, Ли и Джексон обводили Поупа вокруг пальца. Линкольн телеграфировал Мак-Клеллану: «Каковы новости на направлении к станции Манассас? Что вообще происходит?» Мак-Клеллан ответил, что, по его мнению, остается только два выхода: один — бросить все имеющиеся силы на помощь Поупу, и второй — «предоставить Поупу самому выбираться из той переделки, в которую он попал, и использовать все средства для обеспечения безопасности столицы».

Линкольн сильно задумался над словами «предоставить Поупу самому выбираться». Не имел ли МакКлеллан в виду, что если армия Поупа может одержать победу с помощью людей из потомакской армии, то этих людей не следует посылать? Линкольн ответил Мак-Клеллану: «Я полагаю, что ваше первое предложение, а именно — «сконцентрировать все имеющиеся силы для того, чтобы восстановить связь с Поупом», — правильно. Но я не хочу приказывать. Я предоставил это теперь генералу Галлеку, которому помогут ваши советы».

Джон Хэй в своем дневнике записал разговор, который имел место, когда он с Линкольном возвращались верхом из Солджерс Хоум в Белый дом. Если бы этот разговор стал известен, страна была бы ошеломлена. «Мы разговаривали о Булл-Рэне и перспективах Поупа. Президент очень откровенно высказывался по поводу нынешнего поведения Мак-Клеллана. Он сказал, и это кажется похожим на истину, что Мак-Клеллан хочет поражения Поупа. Президент считает, что Мак-Клеллан немножко сумасшедший. Зависть, ревность и злоба, вероятно, являются наиболее правильным объяснением поведения Мак-Клеллана. Он все время шлет послания президенту и Галлеку, спрашивая, каково его действительное положение и кем он командует… Он действует сейчас как самый большой паникер и главный дезорганизатор в армии…»

Как представлялось Линкольну и Хэю, в субботу 30 августа все шло хорошо. «Мы отправились спать, надеясь, что восход солнца принесет нам хорошие вести. Но около восьми часов, когда я одевался, ко мне в комнату вошел президент и, вызвав меня, сказал: «Джон, боюсь, что мы опять разбиты. Противник напал на Поупа, потеснил его левый фланг, и Поуп отступил к Сентрвилю, где он рассчитывал удержать своих людей. Мне это выражение не нравится. Мне не нравится, что он допускает, что его людей надо удерживать».

В воскресенье положение выглядело как будто лучше. «Президент был в самом воинственном настроении. Он часто повторял: «Мы должны разбить противника, прежде чем он уйдет».

В понедельник, когда Хэй сказал, что дела выглядят неважно, Линкольн ответил ему: «Нет, мистер Хэй, на этот раз мы должны разбить противника. Поуп должен разбить их. Если они слишком сильны для него, он может постепенно отступать к укреплениям. Если это не так и если мы действительно разбиты, мы можем с таким же успехом прекратить войну».

В результате ревности, злобы, споров, формализма, политических соображений, гордости, лени, невежества большие воинские части спокойно оставались на разбросанных позициях, в то время как Поуп дал себя обмануть; его обошли с фланга, ошеломили, его армию расчленили и отбросили от Булл-Рэна. В ходе битвы и отступления Поуп потерял из 80 тысяч 14. Ли потерял 9 тысяч из 54.

Штормовые волны паники сотрясали Вашингтон, когда туда входили остатки разбитой армии. Поезда дальнего следования были переполнены — тысячи людей покидали столицу. Здание федерального казначейства было забаррикадировано сотнями мешков с цементом. По приказу президента служащие гражданских правительственных учреждений были зачислены в армию и начали проходить военное обучение. Стентон упаковал наиболее важные документы в мешки, чтобы в случае необходимости их можно было увезти с собой на лошади.

Умиравший полковник 1-го Мичиганского кавалерийского полка писал брату и сестре: «Я умираю, как и хотел, среди грохота битвы… Я одна из жертв глупости Поупа и предательства Мак-Доуэлла. Скажите президенту, что, если он хочет спасти страну, он не должен вручать наш славный флаг в такие руки». Это письмо было опубликовано и широко обсуждалось.

Три тысячи выздоравливавших солдат были переведены из Вашингтона в Филадельфию, чтобы освободить место для раненых при Булл-Рэне. Полы в Капитолии и в здании бюро патентов были вымыты, чтобы положить там раненых и искалеченных людей.

Во время этой второй паники, из-за нового поражения при Булл-Рэне, один лишь человек, как писал Хэй, обрадовал президента. Хаупт, железнодорожник, взял на себя обязанности, выходившие за рамки его функций: он доставлял продовольствие и снаряжение, восстанавливал мосты, следил за работой транспорта, телеграфно информировал президента о событиях, работал день и ночь почти без сна и еды. «Президент был просто поражен деловым характером его сообщений, в которых он в самых кратких выражениях передавал наиболее нужные в данный момент сведения».

Поуп был освобожден от командования и назначен на северо-запад — сдерживать там индейские племена.

В эту неделю Уэллес записал, что, по его убеждению, совпадавшему с мнением президента, «МакКлеллан и его генералы со значительной частью потомакской армии сегодня сильнее, чем правительство». Гуляя с президентом, Уэллес отметил его слова: «Я должен заставить Мак-Клеллана реорганизовать армию и вывести ее из состояния хаоса. У него был свой замысел, одна цель — свалить Поупа, не думая о последствиях этого для страны.

Ужасно видеть и знать все это, но у нас сейчас нет никаких средств против них. На стороне Мак-Клеллана армия».

Четыре члена кабинета — Стентон, Чэйз, Бэйтс и Смит — подписали бумагу, написанную Стентоном. Они решили вручить президенту протест против оставления Мак-Клеллана командующим армией, поскольку ему нельзя было больше доверять. Чэйз уговаривал и Уэллеса подписать эту бумагу. Но Уэллес воздержался, заявив, что, хотя он тоже хотел бы освободиться от Мак-Клеллана, но он считает нечестным по отношению к президенту обсуждать за его спиной такой документ. После этого документ исчез, а Чэйз явился к Уэллесу уже с новой бумагой, на этот раз написанной рукой Бэйтса, и с теми же четырьмя подписями. Уэллес сказал, что этот новый документ написан в более разумном тоне, но подписать его отказался.

Перед одним из заседаний кабинета Линкольн вместе с Галлеком приехал к Мак-Клеллану и вновь поручил ему командование армией. Однако именно те слова, которые вновь давали Мак-Клеллану власть, Линкольн не стал произносить — он предоставил это Галлеку. Как объяснял Линкольн Уэллесу: «Я не мог это сделать сам, потому что я никогда не верил, что он способен эффективно действовать».

Три дня спустя, по дороге к телеграфной конторе, Линкольн сказал Хэю: «Мак-Клеллан работает, как бобер. Похоже, что щелчок, который он получил на прошлой неделе, заставил его пошевелиться. Кабинет вчера был единогласно против него. Они все, за исключением Блэйра, готовы были обвинять меня за то, что я его не отстраняю вовсе. Он (Мак-Клеллан) плохо вел себя в данном случае, но мы должны использовать все средства. В армии нет человека, который сумеет укомплектовать людьми эти укрепления и привести в порядок войска, хоть наполовину так хорошо, как он».

Однако командовать боевыми операциями Линкольн предложил Бэрнсайду. Тот отказался, заявив президенту: «Я не думаю, что хоть один человек, кроме Мак-Клеллана, может сделать что-либо с этой армией». Линкольн согласился на увольнение трех генерал-майоров — Портера, Франклина и Гриффина, которых должны были предать военному суду за их поведение на поле боя. С болью в сердце Линкольн согласился также на вызов в следственную комиссию Мак-Доуэлла.

На одном из заседаний кабинета, когда Линкольн поднял вопрос о передвижениях по службе и попытках выдвинуть новых генералов, он, по рассказу Мак-Клюра, сказал: «Я думаю, что нам лучше подождать; быть может, наконец, появится настоящий боевой генерал, и тогда мы будем счастливы. Если мы в этой неразберихе будем к тому же перемещать людей, мы перепутаем все еще хуже».

На полях Мэриленда стояла желтая спелая пшеница. Ли и Джексон знали, что этим хлебом они могут накормить свои армии. Они двинули через Потомак свои полки в сером, состоявшие из оборванных, со стертыми ногами солдат, которые, как убедился весь мир, умели хорошо сражаться.

Мак-Клеллан со своей армией двинулся навстречу Ли. Он чувствовал себя лучше. Три его уволенных генерал-майора были реабилитированы без военного суда и возвращены ему президентом. Мак-Клеллан писал жене: «Я уверен, что правительство сейчас относится ко мне хорошо и доверяет». За все время он не писал еще жене таких хороших слов о правительстве. Его друг президент вопреки большинству кабинета опять поставил его во главе армии.

В Белый дом пришла телеграмма, сообщавшая, что армия конфедератов под командованием Брагга в Кентукки ускользнула от армии Бюэлла, которая должна была сторожить ее. Брагг шел на север по направлению к Цинциннати и Луисвиллу; оба города были в панике. Одетые в серую форму солдаты Кирби Смита также вошли в Кентукки, выгнали законодательное собрание штата из Франкфорта и захватили Лексингтон, родину Мэри Тод-Линкольн.

«Где генерал Брагг?» — запрашивал Линкольн телеграфом нескольких командующих войсками. Он телеграфировал Бюэллу и другим: «Можете ли вы быть уверены, что Брагг со своими войсками не находится сейчас в долине Шенандоа в Виргинии?» Мак-Клеллану, который требовал подкреплений, он телеграфировал, что в его распоряжение передается 21 тысяча солдат под командованием Портера, «я посылаю вам все, что можно собрать».

Джексон Каменная Стена неожиданно напал на союзный гарнизон в Харпере Ферри и взял 11 тысяч пленных. Спустя четыре дня, 17 сентября, армия Мак-Клеллана численностью в 90 тысяч солдат встретилась у ручья Антьетам-крик с армией Ли, которая была наполовину меньше. На пшеничном поле, вокруг маленькой белой церквушки, у каменного моста, на пастбище, изрытом коровьими копытами, бушевал огненный ураган. Генерал Джозеф Хукер, побывавший в самой гуще, рассказывал: «Каждый пшеничный стебель на большей части поля был срезан очень низко, как бы ножом, а убитые лежали рядами в таком же порядке, в каком они стояли несколько минут назад».

Когда бой закончился, потери каждой стороны составляли 12 тысяч человек. Ли перешел обратно через Потомак на юг. Однако Мак-Клеллан не последовал за ним, хотя его шансы на уничтожение армии конфедератов Лонгстрит оценивал следующим образом: «Мы потерпели такое поражение, что к концу дня десять тысяч свежих войск северян могли бы захватить армию Ли и все, что у нее было. Но МакКлеллан не знал этого». У Мак-Клеллана было два солдата против каждого солдата противника, он имел полный перевес в артиллерии, ружьях и снабжении. В армии Мак-Клеллана на поверке откликнулось 93 тысячи человек, в то время как Ли вошел в долину Шенандоа с армией менее 40 тысяч.

Спустя десять дней после битвы у Антьетама Мак-Клеллан писал жене: «До сих пор я не услышал ни одного слова из Вашингтона по поводу битвы у Антьетама… кроме письма президента в следующих замечательных выражениях: «Получил ваше сообщение. Благослови вас бог и всех, кто с вами! Не можете ли вы уничтожить их раньше, чем они уйдут?» Ради своих собственных целей и личного удовлетворения Мак-Клеллан неправильно процитировал письмо президента. На самом деле Линкольн написал: «Благослови вас бог и всех, кто с вами. Если возможно, уничтожьте мятежную армию».

Конгрессмен Уильям Келли из Питсбурга явился в Белый дом и обсуждал с Линкольном сведения о том, что у Мак-Клеллана имелся резервный корпус в 30 тысяч человек под командованием Портера. Этот корпус совсем не вступал в бой и сохранил полностью все боеприпасы к концу битвы.

По словам Келли, Линкольн был медлителен и осторожен, когда сказал: «Я теперь сильнее в отношении потомакской армии, чем Мак-Клеллан. Верховенство гражданской власти восстановлено, и президент опять является хозяином положения. Войска знают, что если я допустил ошибку, заменив МакКлеллана Поупом, я сумел ее исправить, опять доверившись ему. Они знают также, что ни я, ни Стентон ничего не забирали у него в битве при Антьетаме и что виновато не правительство, а их бывший кумир, который, понеся огромные потери, не использовал всех имевшихся у него возможностей для разгрома противника и закончил великую битву вничью, в то время как если бы он бросил свежий корпус Портера и другие имевшиеся войска на армию Ли, он обязательно сбросил бы его армию, отступавшую в полном беспорядке, в реку и захватил бы большую ее часть еще до захода солнца».

В этот период Линкольн понимал, что в некотором смысле война по-настоящему еще не началась. Он высказал эту точку зрения женщинам, собравшимся на национальный совет по организации помощи больным и раненым на поле боя. Перед тем как разъехаться по домам, они посетили президента и попросили его сказать им несколько ободряющих слов.

— У меня нет ободряющих слов, — последовал медленный и прямой ответ.

Женщины молчали. Они понимали, что президент говорит им то, чего не может сказать всей стране. Линкольн продолжал:

— Дело в том, что народ еще не понял, что мы находимся в войне с Югом. Люди еще не пришли к решимости драться в полную силу. У них в головах все еще сидит идея, что мы можем как-то выбраться из этого тяжелого положения благодаря одной стратегии. Вот в чем дело — стратегия! Генерал МакКлеллан думает, что он может разбить мятежников стратегией, и так же думает армия.

Одна из женщин напомнила о сотнях тысяч добровольцев, о храбрых действиях солдат в битвах у Донелсона, у Пи Ридж, у Щайло. Президент согласился с этим и вернулся к своей мысли.

— Я говорю вам, что народ еще не понял, что мы ведем войну. Все думают, что есть легкий путь к миру и что генерал Мак-Клеллан найдет его. Армия еще не прониклась твердым убеждением, что мы ведем страшную войну, которую нужно довести до конца, и офицеры тоже еще не прониклись этим… Во всех полках две трети людей отсутствуют — многие дезертировали, а многие находятся в отпуске, который им дают офицеры, — это очень плохо. Количество дезертиров и отпускников превышает количество рекрутов.

Одна из женщин спросила:

— А нельзя ввести смертную казнь за дезертирство?

— О нет, нет! — ответил президент и покачал головой. — Если я начну пачками расстреливать людей за дезертирство, поднимется такой крик, которого я еще в жизни не слышал. И поделом! Нельзя расстреливать людей пачками. Народ не станет терпеть этого и не должен терпеть. Нет, мы должны изменить положение дел каким-нибудь другим путем.

Миссис Ливермор запомнила его лицо, прорезанное резкими морщинами, чуть пошатывающуюся походку, словно человек ходил во сне.