У Майкла Райса, сорокавосьмилетнего помощника менеджера компании Walmart в г. Тилтон, случился сердечный приступ, когда он помогал клиенту донести приобретенный телевизор до машины. Через неделю он умер. Его жизнь была застрахована примерно на 300 000 долларов. Но эти деньги не достались его жене и двум детям. Их получила компания Walmart, которая застраховала жизнь Райса и указала себя в качестве выгодоприобретателя.

Когда об этом узнала вдова Райса, Вики Райс, она была возмущена до глубины души. Кто дал Walmart право извлекать выгоду из смерти ее мужа? Он много работал на компанию, иногда по восемьдесят часов в неделю. «Они просто эксплуатировали Майка, – сказала она, – и после этого они получают за его смерть 300 000 долларов. Это аморально».

По словам миссис Райс, ни она, ни ее муж даже не знали о том, что Walmart приобрела страховой полис на его жизнь. Узнав о наличии страховки, она подала иск в федеральный суд, утверждая, что деньги должны отойти семье, а не компании. Ее адвокат утверждает, что корпорации не должны иметь возможность извлекать выгоду из смерти своих рабочих: «Это абсолютно предосудительно для такого гиганта, как Walmart, играть в азартные игры с жизнями своих сотрудников».

Пресс-секретарь Walmart признал, что компания является владельцем полисов страхования жизни на сотни тысяч своих сотрудников, включая не только помощников менеджеров, но и подсобных рабочих. Но он отрицал, что компания получает от этого выгоду. «Мы утверждаем, что ничего не выиграли от смерти наших сотрудников, – сказал он. – Мы сделали значительные инвестиции в этих работников и продолжаем вкладывать в них деньги, пока они живы». В случае с Майклом Райсом, утверждал пресс-секретарь, страховая выплата являлась не ожидаемой выгодой, а компенсацией расходов на его обучение и вынужденную замену. «Он прошел обучение и приобрел опыт, который мы не можем теперь компенсировать, не понеся дополнительных затрат».

 

Страхование подсобных рабочих

Страхование жизни руководителей высшего звена является для корпораций устоявшейся практикой, которая позволяет им компенсировать значительные затраты на замену этих лиц в случае их смерти. На языке страхового бизнеса, корпорации имеют в этом случае законный «страховой интерес». А вот страхование жизни рядовых работников является относительно новой практикой. Такое страхование иногда называют «страхованием уборщиц» или «страхованием мертвых душ». До недавнего времени в большинстве штатов данная практика считалась незаконной; компании не должны были иметь материальной заинтересованности в жизни или смерти своих рядовых работников. Однако в течение 1980-х годов страховые компании успешно лоббировали свои интересы, особенно на уровне законодательных собраний штатов, и добились смягчения законов о страховой деятельности, что позволило корпорациям покупать полисы на всех своих сотрудников, начиная с генерального директора и заканчивая курьерами.

В 1990-е годы крупные компании уже вовсю вкладывали миллионы долларов в страхование жизни сотрудников в интересах корпораций (такие полисы получили аббревиатуру COLI), создавая многомиллиардный рынок фьючерсов на смерть. Среди компаний, которые застраховали жизни своих рабочих, были: AT&T, Dow Chemical, Nestle USA, Pitney Bowes, Procter&Gamble, Walmart, Walt Disney, сеть супермаркетов Winn-Dixie. Привлекательной стороной этой сомнительной формы инвестиций являлся благоприятный налоговый режим. Как и в случае с обычными полисами страхования жизни, суммы страховых выплат в случае смерти работников корпораций были освобождены от налогообложения.

Лишь немногие сотрудники знали о том, что работодатель установил цену на их головы. Законодательство большинства штатов не обязывает корпорации информировать сотрудников о том, что их жизнь застрахована, или получать на это их согласие. Более того, полис COLI продолжает действовать даже после увольнения застрахованного сотрудника (в том числе по инициативе администрации) или выхода его на пенсию. Таким образом корпорациям удавалось получать страховые выплаты в случае смерти тех сотрудников, которые умирали через несколько лет после своего ухода из корпорации. Факты смерти бывших работников отслеживались корпорациями через органы социальной защиты населения. В некоторых штатах работодателям разрешалось страховать жизни и, соответственно, получать страховые выплаты в случае смерти детей и супругов своих сотрудников.

Особенно популярным страхование подсобных рабочих было среди крупных банков, включая Bank of America и JPMorgan Chase. В конце 1990-х годов некоторые банки стали рассматривать идею распространения корпоративного страхования жизни на своих вкладчиков и владельцев кредитных карт.

Свет на процветающий бизнес страхования жизней подсобных рабочих пролила серия статей, опубликованных в The Wall Street Journal в 2002 году. Газета рассказала о двадцатидевятилетнем человеке, который умер от СПИДа в 1992 году, что принесло 339 000 долл. компании, которая владела музыкальным магазином, в котором умерший некоторое время проработал. Его же семья не получила ничего. В другой статье приводилась история двадцатилетнего уборщика из магазина в Техасе, который был застрелен на рабочем месте во время ограбления. Компания – владелец магазина предложила вдове молодого человека и его ребенку 60 000 долл. отступных, не раскрывая информацию о том, что сумма полученной страховой выплаты составила в этом случае 250 000 долл. В этих статьях также упоминалось о том, что «после теракта, совершенного 11 сентября, одними из первых страховые выплаты получили не семьи жертв, а их работодатели».

К началу 2000-х годов полисы COLI были выписаны на жизни миллионов рабочих и составили от 25 до 30 процентов всего рынка страхования жизни. В 2006 году Конгресс попытался ограничить практику страхования жизни подсобных рабочих путем принятия закона, который предусматривал получение согласия работника на заключение договора страхования и ограничивал работодателей тем, что позволял страховать жизни не более трети самых высокооплачиваемых сотрудников компании. Это, однако, мало что изменило. К 2008 году одни только американские банки вложили 122 млрд долларов в страхование жизней своих сотрудников. Распространение этой практики на всю корпоративную Америку привело к трансформации смысла и цели страхования жизни. «Это означает, – заключила The Wall Street Journal, – что страхование жизни тихой сапой превратилось из инструмента социальной защиты в стратегию корпоративных финансов».

Должны ли компании извлекать выгоду из смерти своих сотрудников? Даже некоторые из тех, кто работает в страховом бизнесе, считают такую практику неэтичной. Джон Биггс, бывший председатель и главный исполнительный директор TIAA-CREF – ведущей компании в сфере пенсионных и финансовых услуг, заявил, что это «тот вид страхования, который всегда вызывал у меня отвращение». Но что именно делает его таковым?

Наиболее очевидным возражением против применения данной практики является следующее: позволение корпорациям иметь финансовую выгоду от смерти своих сотрудников едва ли способствует повышению безопасности рабочих мест. Напротив, не слишком процветающая компания, застраховавшая жизни своих сотрудников на миллионы долларов, имеет порочный стимул экономить на их здоровье и принятии мер безопасности. Конечно, компания не будет открыто способствовать ускорению гибели сотрудников, поскольку это является преступлением. Продажа компаниям полисов страхования жизни ее работников не означает выдачу лицензий на убийство.

Но я подозреваю, что те, у кого практика страхования жизни подсобных работников вызывает «отвращение», имеют в виду наличие моральных возражений и риска того, что недобросовестные компании могут не слишком ответственно подходить к вопросам охраны труда и закрывать глаза на опасности, грозящие сотрудникам на их рабочих местах. Чем вызваны эти моральные возражения и насколько они убедительны?

Во-первых, возмущение вызывает возможность страхования жизни без получения согласия застрахованного лица. Как бы вы себя чувствовали, если бы узнали, что ваш работодатель купил полис страхования вашей жизни без вашего ведома и согласия? Вы могли бы посчитать, что вас просто использовали. Но разве это дает вам повод для жалобы? Если существование такого страхового полиса не приносит вам никакого вреда, то почему ваш работодатель должен иметь моральное обязательство сообщать вам о факте страхования или получать ваше согласие?

В конце концов, речь идет о добровольной сделке между двумя сторонами – корпорацией, которая покупает полисы (и становится выгодоприобретателем), и страховой компанией, которая их продает. Работник не является стороной сделки. Пресс-секретарь KeyCorp, компании, оказывающей финансовые услуги, высказался по этому поводу весьма прямолинейно: «Сотрудники не платят страховые взносы, поэтому нет никаких причин для того, чтобы раскрывать им информацию о полисах».

Некоторые штаты имеют иную точку зрения и обязывают работодателей получать согласие своих работников, прежде чем страховать их жизни. Когда корпорации сталкиваются с необходимостью получить согласие от своих работников, они, как правило, предлагают им скромные стимулы. Так, Walmart, которая в 1990 году застраховала жизни примерно 350 тысяч своих работников, предлагала сотрудникам за получение их согласия бесплатную страховку на сумму 5000 долл. Большинство работников приняло это предложение, не подозревая о существовании огромной разницы между 5000 долл., которые в случае их смерти получит овдовевшая семья, и сотнями тысяч долларов, которые получит компания.

Но страхование без ведома застрахованного является не единственной причиной моральных возражений, выдвигаемых против существования данной практики. Даже в тех случаях, когда работодатель получает предварительное согласие своих работников на страховку, неприятный осадок все же имеет место. Отчасти это связано с отношением работодателей к своим работникам, которое выражается приобретением этих полисов. Создание условий, при которых мертвый рабочий стоит больше, чем живой, подталкивает работодателя к тому, чтобы рассматривать его как товарный фьючерс, а не как человека, чья ценность для корпорации состоит в выполняемой им работе. Кроме того, возражения вызывает и тот факт, что корпоративные полисы искажают цель страхования жизни; то, что когда-то являлось инструментом, обеспечивающим социальную защищенность семьи, теперь превратилось в способ получения налоговых льгот для корпораций. Трудно понять, почему налоговая система должна стимулировать корпорации к вложению миллиардов долларов в возможность смерти своих работников, а не в производство товаров и услуг.

 

Виатикальные сделки: ставки на жизнь

Эти же возражения можно привести при рассмотрении другого сомнительного с моральной точки зрения вида страхования жизни, который возник в 1980–1990-х годах на фоне эпидемии СПИДа. Этот вид договоров страхования был назван «виатикальным» (от латинского слова viaticum – причастие перед смертью). Он заложил основу для создания целой индустрии, которая включала в себя рынок страхования жизни людей, больных СПИДом и другими смертельными заболеваниями. Вот как это работает: допустим, кто-то, имеющий полис страхования жизни на сумму 100 000 долл., узнает от своего врача, что жить ему осталось не более года. Предположим также, что этот больной нуждается в деньгах для оплаты медицинской помощи или просто для того, чтобы достойно провести остаток своих дней. Некий инвестор желает купить у этого человека его страховой полис со скидкой, скажем, за 50 000 долл., и берет на себя выплату ежегодных взносов. Если первоначальный владелец полиса умирает, инвестор получает 100 000 долл.

Это похоже на взаимовыгодную сделку. Умирающий получает необходимые ему денежные средства, а инвестор – солидную прибыль, при условии, что продавец полиса умирает в соответствии с медицинским прогнозом. При этом существует инвестиционный риск: несмотря на то, что виатикальная сделка гарантирует инвестору получение определенной суммы в случае смерти застрахованного (100 000 долл. в нашем примере), доходность сделки напрямую зависит от того, как долго тот проживет. Если больной умрет в течение года, как и предсказывалось медиками, доходность сделки для инвестора, заплатившего 50 000 долл. за полис стоимостью 100 000 долл., составит 100 процентов годовых (за вычетом уплаченных страховых взносов и суммы брокерской комиссии за организацию сделки). Если продавец полиса проживет еще два года, инвестору придется ждать той же прибыли в два раза дольше, поэтому его годовая доходность сократится наполовину (не считая дополнительных затрат на выплату страховых взносов, которые «съедят» часть доходности). Если же пациент чудесным образом выздоравливает и остается в живых в течение многих лет, инвестор может остаться ни с чем.

Конечно, любая инвестиция сопряжена с риском. Но в случае с виатикальными сделками финансовые риски сопряжены с моральными проблемами, которых нет в большинстве других инвестиций: инвестору волей-неволей приходится надеяться на то, что застрахованный человек, чей полис он приобрел, умрет как можно раньше. Чем дольше жизнь этого человека провисит на волоске, тем ниже окажется доходность сделки.

Излишне говорить, что индустрия виатикальных сделок предпринимает усилия для того, чтобы как-то оправдать и преуменьшить неприглядные аспекты своего бизнеса. Виатикальные брокеры говорят, что их миссия заключается в финансовом обеспечении людей с неизлечимыми заболеваниями, чтобы они могли прожить остаток своих дней достойно и в относительном комфорте (на латыни слово viaticum означало в том числе и дорожный набор путешественника). Однако нет никаких сомнений в том, что инвестор имеет финансовую заинтересованность в скорейшей смерти застрахованного. «Нам известны феноменальные случаи выздоровления и шокирующие примеры чрезвычайно долгой жизни со смертельными заболеваниями, – говорит Уильям Скотт Пейдж, президент виатикальной компании Fort Lauderdale. – Это своего рода издержки виатикальных сделок. В настоящее время не существует достаточно точного научного способа спрогнозировать чью-либо смерть».

Некоторые из этих «шокирующих примеров» привели к судебным процессам, поскольку разочарованные инвесторы подавали в суд на брокеров, продавших им полисы страхования жизни, которые не удалось «обналичить» так быстро, как ожидалось. В середине 1990-х годов были разработаны препараты против ВИЧ-инфекции, которые позволили продлить жизни десяткам тысяч больных СПИДом. Это, конечно же, спутало карты виатикальным компаниям, руководители которых обвинили эти лекарственные препараты в своих убытках: «Когда двенадцатимесячное ожидание превращается в двухгодичное, это, безусловно, вносит сумятицу в показатели прибыли». В 1996 году прорыв в разработке антиретровирусных препаратов привел к тому, что, например, цена акций виатикальной компании Dignity Partners из Сан-Франциско рухнула с 14,50 до 1,38 долл. Вскоре после этого компания и вовсе вышла из бизнеса.

В 1998 году The New York Times опубликовала статью, в которой рассказывалось о разгневанном инвесторе из Мичигана, который пять лет назад приобрел полис страхования жизни Кендалла Моррисона, жителя Нью-Йорка, безнадежно больного СПИДом. Благодаря применению новых лекарственных препаратов Моррисон, к ужасу своего инвестора, сумел излечиться. «Никогда прежде я не чувствовал, чтобы кто-либо так желал моей скорой смерти, – рассказал Моррисон. – Они донимали меня своими звонками и заказными письмами, в которых сквозил один и тот же вопрос: “Ты все еще жив?”».

После того как диагноз «СПИД» перестал быть смертным приговором, виатикальные компании поспешили диверсифицировать свой бизнес, перенеся основное внимание на рак и другие смертельные на поздних стадиях заболевания. Уильям Келли, исполнительный директор Американской виатикальной ассоциации, выступил с заявлением, в котором выразил свой оптимизм по поводу будущего индустрии, основанной на смертельных ставках: «По сравнению с количеством больных СПИДом число людей с онкологическими, тяжелыми сердечно-сосудистыми и другими опасными на своих последних стадиях заболеваниями является огромным».

В отличие от страхования подсобных рабочих, виатикальный бизнес представляется вполне определенным социальным благом, поскольку он обеспечивает финансовую поддержку людям, доживающим свои последние дни вследствие наличия неизлечимых заболеваний. Кроме того, в данном случае согласие застрахованного лица имеется изначально (хотя вполне возможно, что в некоторых случаях безнадежно больные люди оказываются в заведомо менее выгодных условиях и не могут получить за свой полис справедливую рыночную цену). Моральные проблемы с виатикальными сделками заключаются вовсе не в отсутствии согласия застрахованного, а в том, что они являются ставками инвесторов на смерть тех людей, полисы страхования жизни которых они приобрели. В результате инвесторы оказываются финансово заинтересованными в скорейшей смерти других людей.

На это можно было бы заметить, что не только виатикальный бизнес делает смертельные ставки. Страховые компании, продающие полисы страхования жизни, тоже превращают нашу смерть в товар. Но тут имеется некоторое отличие: страховая компания, продавая мне такой полис, делает ставку не на мою смерть, а на мою жизнь. Чем дольше я живу, тем больше денег приношу страховой компании. У виатикальной компании финансовый интерес абсолютно противоположный. С ее точки зрения, чем скорее я умру, тем лучше.

Почему я должен беспокоиться по поводу того, что какой-то инвестор надеется на мою скорую смерть? Возможно, нет никаких причин для беспокойства, если его надежда не влечет за собой каких-либо действий с его стороны, например частых звонков с целью справиться о моем самочувствии. Да, это противно, но стоит ли оно морального осуждения? Или, может быть, моральная проблема заключается не в нанесении какого-либо ощутимого вреда мне, а в негативном воздействии на характер самого инвестора? Вы бы хотели зарабатывать на жизнь, делая денежные ставки на то, что один человек умрет раньше другого?

Я подозреваю, что даже энтузиасты свободного рынка не рискнули бы, с учетом всех последствий, заявлять, что ставки на жизнь других людей – это просто еще один вид бизнеса. Давайте рассмотрим следующие вопросы. Если виатикальный бизнес морально сопоставим со страхованием жизни, то не имеют ли его представители аналогичные права по лоббированию своих интересов? Если страховая индустрия имеет право лоббировать свои интересы, требуя внесения законопроектов, способствующих продлению жизни (например, обязательное применение ремней безопасности или антитабачные законы), то почему виатикальная индустрия не может лоббировать свои интересы, продвигая законы, способствующие ускорению смерти (за счет снижения федерального финансирования борьбы со СПИДом или поиска лекарственных средств против рака)? Мне лично неизвестны примеры такого лоббирования. Но если инвестировать в вероятность того, что жертва СПИДа или рака умрет скорее раньше, чем позже, морально допустимо, то почему бы не признать столь же нормальным и содействие проведению государственной политики в этом направлении?

Одним из виатикальных инвесторов был Уоррен Чисам, консервативный член законодательного органа штата Техас, «известный своими крестовыми походами против гомосексуализма». Он предпринимал успешные попытки восстановления уголовного наказания за содомию в Техасе, выступал против полового воспитания и голосовал против принятия программы помощи жертвам СПИДа. В 1994 году Чисам с гордостью заявил, что вложил 200 000 долларов в покупку полисов страхования жизни шести человек, больных СПИДом. «Я собираюсь заработать на этом не менее 17 процентов прибыли, а возможно, и значительно больше, – сообщил он в интервью газете The Houston Post. – Если они умрут в течение одного месяца, это [инвестиции] принесет мне действительно хороший доход».

Некоторые обвинили техасского законодателя в том, что он голосовал за проведение политики, в которой он имеет личную материальную заинтересованность. Но такое обвинение не является обоснованным, поскольку материальные интересы в данном случае вытекают из его существующих убеждений, а не наоборот. Здесь имеет место не классический конфликт интересов. На самом деле это кое-что похуже – это осознанная моральная перверсия социального инвестирования.

Демонстративное подчеркивание Чисамом омерзительных аспектов его виатикальных сделок является, скорее, исключением. Лишь для очень малой части инвесторов главным мотивом является враждебность по отношению к застрахованным лицам. Большинство же из них желает крепкого здоровья и долгих лет жизни всем больным СПИДом – за исключением тех, чьи страховые полисы лежат в их инвестиционных портфелях.

Виатикальные инвесторы – не единственные, кто получает материальную выгоду от смерти других людей. Коронеры, владельцы похоронных бюро, могильщики тоже живут за счет покойников, и их никто за это не подвергает моральному осуждению. Несколько лет назад The New York Times рассказала о Майке Томасе, тридцатичетырехлетнем служащем одного из окружных моргов Детройта. Его работа заключается в том, чтобы доставлять в морг тела умерших. Оплата его труда является сдельной, он получает по 14 долл. с каждого доставленного в морг трупа. Благодаря большому количеству происходящих в Детройте убийств, это невеселое занятие позволяет ему зарабатывать около 14 000 долл. в год. Но когда криминогенная обстановка в городе улучшается, для Томаса наступают трудные времена. «Я знаю, что это звучит немного странно, – сказал он. – Я имею в виду ждать, пока кто-то умрет. Желать, чтобы кто-то умер. Но такова жизнь. Только это позволяет мне прокормить свою семью».

Сдельная оплата труда сборщика трупов, возможно, и является более экономной для городского бюджета, но она несет в себе еще и моральные издержки. Обеспечение финансовой заинтересованности работника в смерти других людей, вероятно, ведет к притуплению его – да и наших – этических представлений. В этом смысле его занятие напоминает виатикальный бизнес, но с одним важным в моральном отношении отличием: хотя заработок сборщика трупов напрямую зависит от смерти людей, ему не приходится ждать ранней смерти какого-либо конкретного человека. Деньги ему приносит любая смерть.

 

Смертельные тотализаторы

Близкой аналогией виатикальных сделок являются смертельные тотализаторы – жуткая азартная игра, ставшая популярной в интернете в 1990-е годы, т. е. примерно в то же время, когда наблюдался расцвет виатикальной индустрии. Смертельные тотализаторы представляют собой интернет-эквивалент традиционных любительских тотализаторов, когда группа людей делает ставки на то, какая команда выиграет Суперкубок, формируя выигрышный фонд, который затем распределяется среди авторов верных прогнозов. С той лишь разницей, что в данном случае участники пари соревнуются в предсказаниях не результатов спортивных событий, а того, кто из знаменитостей умрет в течение ближайшего года.

Многие сайты предлагают свои версии этой циничной игры, при этом такие сайты носят соответствующие названия, такие как «Пул упырей» или «Тотализатор на смерть знаменитостей». Одним из самых популярных интернет-ресурсов такого рода является stiffs.com, организаторы которого провели свою первую игру в 1993 году, а с 1996 года перешли на прием онлайновых ставок. За вступительный взнос в размере 15 долл. участникам этого тотализатора предоставляется список знаменитостей и предлагается угадать, кто из них умрет до конца года. Автор самого точного прогноза срывает джек-пот в размере 3000 долл., участник, занявший второе место, получает из выигрышного фонда 500 долл. Тотализатор сайта stiffs.com ежегодно привлекает более тысячи участников.

Некоторые игроки подходят к этим ставкам весьма серьезно; они изучают глянцевые журналы и таблоиды в поисках новостей о болезнях звезд. На момент написания этой книги среди главных фаворитов числились Жа Жа Габор (возраст 94 года), Билли Грэм (93) и Фидель Кастро (85). Другими популярными среди игроков смертельного тотализатора кандидатами на скорый уход в мир иной являются Кирк Дуглас, Маргарет Тэтчер, Нэнси Рейган, Мухаммед Али, Джоан Рут Бейдер Гинзбург, Стивен Хокинг, Арета Франклин и Ариэль Шарон. В этих списках в основном фигурируют престарелые и больные люди, хотя в некоторых случаях участникам игры предлагаются повышенные коэффициенты за успешное прогнозирование преждевременной смерти, таких, как в случае с принцессой Дианой, Джоном Денвером и некоторыми другими безвременно ушедшими знаменитостями.

Игры со ставками на смерть появились задолго до широкого распространения интернета. В частности, они на протяжении многих десятилетий были популярны среди трейдеров Уолл-стрит. Сюжет фильма Dead Pool (1988), где в главной роли снялся Клинт Иствуд, основан как раз на такой игре, которая привела к серии загадочных убийств знаменитостей. Но интернет вкупе с рыночной манией 1990-х годов поднял эту омерзительную игру на новый уровень.

Конечно, ставки на смерть знаменитостей представляют собой разновидность развлечений. Никто не зарабатывает этим на жизнь. Но данная игра затрагивает те же самые нравственные вопросы, которые возникают в связи с виатикальными сделками и страхованием жизни подсобных рабочих. Оставим в стороне детективный сюжет вышеназванного фильма, когда участники игры ради выигрыша убивали знаменитостей из списка, и подумаем, что плохого в том, что кто-то делает ставку на смерть постороннего человека и, возможно, получает от этого материальную выгоду? Конечно, есть в этом нечто, вызывающее неприятие. Но кто может на это пожаловаться, при условии, что игроки никоим образом не ускоряют наступление смерти того, на кого они поставили? Испытывают ли Жа Жа Габор или Мухаммед Али какие-либо неудобства в связи с тем, что люди, которых они даже не знают, делают ставки, пытаясь угадать время их смерти? Возможно, их оскорбляет нахождение их имен на вершине рейтинга самых ожидаемых смертей. Однако моральный вред этой игры заключается, на мой взгляд, главным образом в том отношении к смерти, которое она выражает и пропагандирует.

Это отношение представляет собой нездоровое сочетание легкомыслия и одержимости игрой со смертью. Участники игры не просто делают свои ставки, они формируют определенную культуру. Они тратят свое время и энергию на изучение подробностей жизни тех людей, на которых они делают ставки. Они приобретают неприличную озабоченность смертями знаменитостей. Веб-сайты, организующие смертельные тотализаторы, изобилуют новостями и информацией о болезни известных людей, что еще больше подогревает этот нездоровый интерес. Существует даже возможность подписаться на специальный сервис, который предусматривает рассылку пользователю сообщений по электронной почте или СМС-сообщений всякий раз, когда кто-либо из знаменитостей умирает. Участие в смертельном тотализаторе «действительно меняет подход к просмотру телепередач и восприятию новостей», – говорит Келли Бакст, администратор сайта stiffs.com.

Как и в случае с виатикальными сделками, аморальный аспект ставок на смерть вызывает осуждение. Но в отличие от виатикальных сделок, смертельные тотализаторы не служат никакой общественно полезной цели. Они представляют собой исключительно разновидность азартных игр, являются источником прибыли и развлечений. Это, хотя и неприятное, явление вряд ли можно считать одной из наиболее тяжких моральных проблем нашего времени. В иерархии грехов его следовало бы отнести к категории пороков. Но ставки на смерть интересны тем, что они, являясь особым случаем, иллюстрируют те изменения в подходах к страхованию, которые могут произойти в эпоху рыночного триумфа.

Страхование жизни всегда характеризовалось наличием двух смысловых составляющих: объединением рисков для обеспечения общей безопасности, а также мрачным пари против смерти. Эти два аспекта сосуществуют в непростой комбинации. При отсутствии моральных норм и правовых ограничений азартная составляющая грозит подмять под себя социальные цели, наличие которых как раз и оправдывает существование страхования жизни в первую очередь. Когда социальные цели потеряны или отодвинуты на задний план, хрупкая грань, разделяющая страхование, инвестиции и азартные игры, перестает существовать. В результате страхование жизни превращается из инструмента, предназначенного для обеспечения социальной безопасности, прежде всего семей, зависящих от своего кормильца, в очередной финансовый продукт и, далее, в спекулирование на смерти, которое не является благом ни для кого, кроме тех, кто получает удовольствие и прибыль от участия в циничной игре. Смертельные тотализаторы хотя и выглядят как легкомысленная забава маргиналов, на самом деле являются темным двойником страхования жизни – это ставки, не прикрытые искупительной ценностью предоставляемых социальных благ.

Появление в 1980-х и 1990-х годах практики страхования подсобных рабочих, виатикальных договоров и смертельных тотализаторов можно рассматривать как эпизод ускорившегося в конце ХХ века процесса коммерциализации жизни и смерти. События первого десятилетия XXI века указывают на продолжение этой тенденции. Однако прежде чем окунуться в реалии сегодняшних дней, стоит оглянуться назад, чтобы вспомнить о том моральном беспокойстве, которое страхование жизни вызывало с момента своего появления.

 

Краткая моральная история страхования жизни

Обычно мы рассматриваем страхование и азартные игры как различные способы отношения к рискам. Страхование является инструментом для снижения рисков, в то время как азартные игры представляют собой способ их использования. Страхование основано на благоразумии, азартные игры – на спекуляции. Но граница между этими категориями всегда была размытой.

Исторически сложилось так, что тесная связь между страхованием жизни и ставками на нее заставляет многих считать страхование жизни отвратительной практикой с нравственной точки зрения. Не только потому, что наличие такого страхового полиса создает стимул для убийства; оно создает еще и ошибочное представление о ценности человеческой жизни. На протяжении веков страхование жизни было запрещено в большинстве стран Европы. «Человеческая жизнь не может быть предметом торговли, – писал один французский юрист, живший в XVIII веке, – и это позорно, что смерть должна служить источником коммерческих спекуляций». Во многих европейских странах компании, которые занимались бы страхованием жизни, отсутствовали вплоть до середины XIX века. В Японии данный вид страхования не применялся до 1881 года. В отсутствие моральной легитимности «страхование жизни не получило своего развития в большинстве стран до середины или конца XIX века».

Исключением была Англия. Начиная с конца XVII века судовладельцы, брокеры и страховщики имели обыкновение собираться в кофейне Ллойда в Лондоне, служившей центром морского страхования. Некоторые приходили сюда для того, чтобы обеспечить финансовую защиту своих кораблей и грузов. Другие – с целью сделать ставку на людей и события, к которым они не имели прямого отношения. Многие люди «страховали» корабли, которыми они не владели, в надежде получить прибыль в том случае, если судно не прибудет к месту назначения. Страховой бизнес смешивался с азартными играми, в которых страховщики выступали в роли букмекеров.

Английские законы не накладывали никаких ограничений на страхование или азартные игры, тем более что отличия между тем и другим были слабо различимы. В XVIII веке «страховщики» делали ставки на исход выборов, роспуск парламента, на вероятность того, что два английских лорда будут убиты, на смерть или пленение Наполеона и даже на жизнь королевы. Другими популярными событиями для спекулятивных азартных игр, так называемой спортивной составляющей страхования, были результаты осады городов и военных кампаний, события «многократно застрахованной жизни» Роберта Уолпола, а также то, вернется ли король Георг II из боя живым. Когда король Франции Людовик XIV заболел в августе 1715 года, английский посол во Франции сделал ставку на то, что «король-солнце» не доживет до октября (посол выиграл пари). «Известные люди обычно воспринимались публикой как поставщики событий, на которые можно сделать ставку», что представляло собой раннюю версию современных интернет-игр со смертельными тотализаторами.

Один из наиболее циничных примеров ставок на человеческую жизнь был связан с судьбой восьми сотен немецких беженцев, которые в 1765 году прибыли в Англию и были брошены без крова и пищи на окраине Лондона. Спекулянты и страховщики в кофейне Ллойда делали ставки на то, сколько из этих беженцев умрет в течение недели.

Большинство людей считают такие ставки морально неприемлемыми. Однако на рыночный взгляд в них нет ничего плохого. При условии, что игроки никоим образом не могут повлиять на судьбу беженцев, факт заключения пари не ускоряет чью-либо смерть. Обе стороны такой сделки считают ее заключение выгодным для себя делом; в противном случае, как уверяет нас экономическая теория, они бы не стали ее совершать. Беженцы, по-видимому, просто не знали о сделанной на их жизни ставке, что, соответственно, не ухудшало их положения. Такова примерная экономическая логика свободного рынка страхования жизни.

Таким образом, причины того, что ставки на смерть являются нежелательной практикой, выходят за пределы рыночной логики и основаны на том, что такие пари носят бесчеловечный характер. Игроки своими ставками выражают безразличие к смерти и страданиям людей, что является негативной оценкой их человеческих качеств. Институты, которые поощряют эти ставки, способствуют огрублению и развращению общественных взаимоотношений. Как мы уже видели в других случаях коммерциализации, разрушение или вытеснение моральных норм само по себе не служит достаточным основанием для отказа от рыночных отношений. Но поскольку ставка на жизнь незнакомого человека не несет в себе никакого социального блага, кроме попытки получить прибыль и развлечения, разлагающий характер этой деятельности является достаточно веским поводом для ее осуждения.

Безудержное распространение в Великобритании ставок на смерть вызвало рост возмущения этой сомнительной практикой со стороны общества. Кроме того, существовала еще одна причина для введения ограничений на этот вид деятельности. Страхование жизни, предназначенное, прежде всего, для того, чтобы защитить семьи от нищеты в случае потери их кормильцев, оказалось морально испорчено укрепившейся ассоциацией с азартными играми. Чтобы стать морально одобренным бизнесом, страхование жизни должно было абстрагироваться от финансовых спекуляций.

Это в конце концов произошло с принятием в 1774 году Страхового акта (также известного как Закон об азартных играх). Этот закон запрещал ставки на жизнь незнакомых людей и ограничивал возможность страхования жизни лишь теми случаями, когда усматривался «страховой интерес» того человека, чья жизнь оказывалась застрахованной. Поскольку неограниченное страхование жизни превратилось в «безобразную игру», парламент запретил все виды страхования жизни «за исключением тех случаев, когда страхователь имел прямой интерес к жизни или смерти застрахованного лица». «Проще говоря, – пишет историк Джеффри Кларк, – Закон об азартных играх устанавливал, в какой степени человеческая жизнь может рассматриваться в качестве товара».

В Соединенных Штатах процесс придания страхованию жизни моральной легитимности проходил очень медленно. Эта практика не имела твердой сформировавшейся основы вплоть до конца XIX века. Хотя большинство местных страховых компаний были организованы еще в XVIII веке, они главным образом занимались страхованием на случай пожара или потери морских судов и перевозимых ими грузов. Попытки страхования жизни сталкивались с «мощным культурным сопротивлением». Согласно высказыванию Вивьен Зелизер, «рыночный подход к смерти сдерживался системой ценностей, в соответствии с которой жизнь считалась священным и не подлежащим коммерциализации понятием».

В 1850-х годах бизнес страхования жизни начал развиваться, но при этом данные договоры носили подчеркнуто защищающий характер и их коммерческий аспект сознательно преуменьшался: «До конца XIX века страхование жизни старалось обходиться без использования экономической терминологии и окружалось религиозной символикой с акцентом на его моральную ценность, а не на возможность получения денежной выгоды. Страхование жизни преподносилось как альтруистический, самоотверженный дар, а не как выгодная инвестиция».

Со временем продавцы страховых полисов перестали стесняться и стали рекламировать страхование жизни как инвестиционный инструмент. Постепенно, с ростом индустрии, смысл и цели страхования жизни изменялись. На смену осторожному позиционированию в качестве способа заботливой защиты интересов вдов и детей пришло продвижение данного вида страхования как инструмента для сбережений и инвестиций. Определение понятия «страховой интерес» было расширено таким образом, что в число заинтересованных лиц попадали уже не только члены семьи и иждивенцы, но и деловые партнеры. Корпорации получили возможность страховать жизнь своих руководителей (но пока еще не рядовых сотрудников и подсобных рабочих). К концу XIX века рыночный подход к страхованию жизни привел к «использованию страхования жизни в сугубо деловых целях» за счет распространения страхового интереса на людей, «не связанных друг с другом ничем, кроме экономических взаимоотношений».

Однако моральные сомнения в отношении возможности превращения смерти в товар по-прежнему имели место. Зелизер указывает, что именно это послужило причиной появления агентов, задачей которых была продажа полисов страхования жизни. Страховые компании быстро обнаружили, что люди не склонны страховать жизнь по собственной инициативе. Несмотря на то, что данный вид страхования обрел легитимность, в представлении общества «смерть не могла служить предметом обычной коммерческой сделки». Таким образом, цель страховых агентов состояла в том, чтобы искать потенциальных клиентов и преодолевать их инстинктивное неприятие путем рекламирования преимуществ предлагаемого продукта.

Неприятие коммерческих сделок, предметом которых являлась смерть человека, объясняет традиционно неуважительное отношение к страховым агентам. Причиной этого был не только тот факт, что их работа связана со смертью. Врачи и представители духовенства тоже регулярно сталкиваются с этим печальным событием, но их занятие не запятнано неприятными ассоциациями. Агенты по страхованию жизни получили свое клеймо из-за того, что они воспринимались как «”продавцы” смерти, предлагающие извлечь выгоду за счет самой страшной для человека трагедии». Это негативное отношение сохранилось и в ХХ веке. Несмотря на все усилия, направленные на реабилитацию профессии страхового агента, неприятие отношения к смерти «как к бизнесу» не позволило преодолеть в обществе чувство отвращения к данному роду деятельности.

Требование, согласно которому страхование жизни было возможно лишь в случае наличия прямого страхового интереса к жизни застрахованного, обусловленного семейными или финансовыми связями, позволило отделить страхование жизни от азартных игр. Однако запрет на получение выгоды за счет ставок на жизнь незнакомых людей оказался не настолько жестким, как это представлялось. Причина заключалась в следующем. Суд решил, что после того, как вы приобрели полис страхования жизни (на законных основаниях при наличии прямого страхового интереса), вы вольны распоряжаться им так, как вам будет угодно, в том числе продать его кому-то другому. Толкование о «переуступке» означало, что полис страхования жизни следовало рассматривать так же, как любой другой вид собственности.

В 1911 году Верховный суд США подтвердил право продавать или «отчуждать» любой полис страхования жизни. Судья Оливер Уэнделл Холмс-младший в своей подготовленной для Верховного суда пояснительной записке признавал наличие проблемы: предоставление людям права продавать свои полисы страхования жизни третьим лицам вступает в противоречие с требованием наличия прямого страхового интереса. Это означало, что спекулянты могут вновь выйти на вторичный рынок страховых полисов: «Договор страхования жизни в случае, когда выгодоприобретатель не является застрахованным лицом, является чистым пари, приводящим к появлению опасной заинтересованности выгодоприобретателя в смерти застрахованного лица.

Это описывало именно ту проблему, которая возникла спустя десятилетия с появлением виатикального страхования. Вспомните о страховом полисе, который больной СПИДом Кендалл Моррисон продал третьему лицу. Для инвестора, который купил этот полис, данная сделка была чистым пари на то, как долго Моррисон будет оставаться в живых. Когда Моррисон вдруг «передумал умирать», у инвестора возникла «опасная заинтересованность в смерти застрахованного лица». Именно наличием такой заинтересованности объяснялись адресованные Моррисону зловещие телефонные звонки и заказные письма.

Холмс признавал, что весь смысл требования об обязательном наличии страхового интереса заключается в препятствовании превращению договоров страхования жизни в «разновидность азартной игры». Но он не посчитал это достаточной причиной для недопущения появления вторичного рынка полисов страхования жизни, привлекательного для спекулянтов. «Страхование жизни стало в наши дни одним из наиболее признанных способов инвестирования и самопринуждения к экономии, – заключил он. – При соблюдении разумной безопасности было бы желательно придать полисам свойства, обычно присущие частной собственности».

Столетие спустя дилемма, с которой столкнулся Холмс, стала еще более сложной. Границы, разделяющие страхование, инвестиции и азартные игры, все еще присутствуют, но являются в значительной степени размытыми. Страхование подсобных рабочих, виатикальные сделки и смертельные тотализаторы, получившие популярность в 1990-е годы, были только началом. Сегодня рынок, торгующий нашими жизнями и смертями, успешно игнорирует социальные цели и моральные нормы, которые ранее являлись сдерживающим фактором.

 

Рынок фьючерсов на терроризм

Предположим, что существует смертельный тотализатор, который является не просто развлекательным ресурсом. Представьте себе веб-сайт, который позволяет вам делать ставки не на смерть звезды кино, а на убийство или свержение иностранных лидеров или на то, где будет совершен следующий террористический акт. Предположим также, что совокупность всех сделанных на этом тотализаторе ставок представляет собой ценную информацию, которую правительство может использовать в интересах национальной безопасности. В 2003 году создать такой сайт предложило Министерство обороны США. В Пентагоне его назвали «рынком политического анализа»; средства массовой информации предпочли называть этот проект «рынком фьючерсов на терроризм».

Сайт был детищем DARPA (Агентства перспективных научно-исследовательских разработок Минобороны), в задачи которого входит разработка инновационных технологий для вооруженных сил и разведки. Идея проекта заключалась в том, что инвесторы, явля-ющиеся пользователями сайта, покупали и продавали бы фьючерсные контракты на различные политические сценарии развития событий. Изначально авторы проекта брали за основу ситуацию на Ближнем Востоке. Варианты возможных сценариев включали в себя следующие вопросы: будет ли убит палестинский лидер Ясир Арафат? Будет ли свергнут король Иордании Абдалла II? Подвергнется ли Израиль биотеррористической атаке? Один вопрос, правда, не был связан с Ближним Востоком: сможет ли Северная Корея нанести ядерный удар?

Поскольку трейдеры должны были подкреплять свои прогнозы реальными деньгами, предполагалось, что больший объем скопившихся ставок будет указывать на наиболее вероятный вариант развития событий. В конце концов, если фьючерсные рынки хороши в прогнозировании цен на нефть, акции и сою, то почему бы не воспользоваться этой провидческой способностью для того, чтобы предсказать направление следующей террористической атаки?

Новость о появлении такого проекта вызвала возмущение в Конгрессе. Как демократы, так и республиканцы осудили идею появления фьючерсного рынка такого рода, и Министерство обороны быстро свернуло проект. Причиной протестов отчасти стали сомнения в том, что предложенная схема будет работать, но главным образом они были вызваны моральным неприятием перспективы поддержки правительством ставок на трагические события. Как может правительство США призывать людей делать ставки на терроризм и смерть?

«Можете ли вы себе представить ситуацию, когда в какой-то другой стране мира организуется тотализатор, позволяющий… делать ставки на убийство американских политических деятелей?» – вопрошал сенатор Байрон Дорган (демократ от штата Северная Дакота). Сенатор Рон Вайден (демократ от штата Орегон) поддержал Доргана и потребовал от Минобороны отменить свой план, назвав его «отвратительным». «Идея федерального тотализатора на жестокость и терроризм нелепа и абсурдна», – сказал Вайден. Лидер сенатского большинства Том Дэшл (демократ от штата Южная Дакота) назвал данную программу «безответственной и возмутительной», добавив: «Я не могу поверить, что кто-то на полном серьезе мог предложить торговать смертью людей». Сенатор Барбара Боксер (демократ от штата Калифорния) заявила, что данный проект – «плод больного воображения».

Пентагон не стал отвечать на моральные аргументы. Вместо этого он выступил с заявлением, в котором заступился за принцип, лежавший в основе проекта, указав, что торговля фьючерсами была эффективна в предсказании не только цен на сырьевые товары, но и исхода выборов, и кассового успеха голливудских фильмов: «Исследования показывают, что рынки являются чрезвычайно эффективным, действенным и свое-временным агрегатором дисперсной и даже скрытой информации. Фьючерсные рынки зарекомендовали себя хорошими предсказателями таких вещей, как результаты выборов; зачастую они более точны, чем мнения экспертов».

Многие представители академических кругов, прежде всего экономисты, согласились с этим мнением. Один из них написал, что ему «печально видеть, как плохой пиар приводит к уничтожению обладающего высокой потенциальной полезностью инструмента анализа разведданных». Разразившаяся буря протестов помешала получению надлежащей оценки достоинств этой программы. «Финансовые рынки являются невероятно мощным агрегатором информации, – написали двое экономистов из Стэнфордского университета в своей статье в The Washington Post, – и часто они дают лучшие прогнозы, чем те, что можно получить, используя традиционные методы». Они сослались на онлайновый фьючерсный рынок под названием Iowa Electronic, который сумел предсказать результаты некоторых президентских выборов более точно, чем проведенные социологические опросы. В качестве другого примера был приведен рынок фьючерсов на апельсиновый сок. «Рынок фьючерсов на концентрат апельсинового сока является более точным предсказателем погоды во Флориде, чем Национальная служба погоды».

Одним из преимуществ рыночного прогнозирования по сравнению с традиционными методами сбора разведывательных данных является то, что рынки не подвержены искажениям информации, вызванным бюрократическим и политическим давлением. Трейдеры, обладающие некоторым объемом информации, могут выйти непосредственно на рынок и вложить свои деньги на основании имеющихся у них представлений о будущем развитии ситуации. Совершаемые этими трейдерами сделки могли бы пролить свет на то, что не замечает высокое начальство. Вспомним историю о том, как ЦРУ перед началом войны в Ираке настойчиво утверждало, что Саддам Хусейн обладает оружием массового уничтожения. Вместе с тем пользователи независимого сайта, позволяющего делать ставки на вероятность этого события, выразили по данному вопросу гораздо больший скептицизм, чем директор ЦРУ Джордж Тенет, который заявил, что информация о наличии у Саддама такого оружия является «верняком».

Случай с веб-сайтом, организующим торговлю фьючерсами на терроризм, показывает, насколько сильной и всеобъемлющей является вера в возможности рынка. Защитники проекта Минобороны сформулировали новый постулат о той силе, которую набрал рынок за счет полученного с годами опыта и огромных финансовых вливаний: рынок не только является наиболее эффективным механизмом производства и распределения товаров, но и обеспечивает лучший способ агрегирования информации и предсказания будущего. Преимущество фьючерсного рынка DARPA состояло в том, что он мог бы, «используя интеллектуальные способности свободного рынка, привлекать внимание разведчиков к определенным тенденциям». Он мог бы открыть заинтересованным лицам глаза «на то, к чему давно уже пришли теоретики рынка: вероятность тех или иных событий может измеряться на основе денежных ставок, которые люди готовы сделать на наступление этих событий».

Утверждение о том, что свободный рынок является не только эффективным, но и ясновидящим, звучит слишком преувеличенно. Далеко не все экономисты готовы под этим подписаться. Некоторые из них утверждают, что фьючерсные рынки хороши в прогнозировании цен на пшеницу, но вряд ли способны предсказывать такие редкие события, как террористические акты. Другие утверждают, что с задачей сбора и обобщения разведывательной информации лучше справится рынок, участниками которого являются только эксперты, а не рынок, открытый для широкой публики. Кроме того, в отношении проекта DARPA возникли и другие, более конкретные вопросы: будет ли этот рынок открыт для манипуляций со стороны самих террористов, которые могли бы заниматься «инсайдерской торговлей», чтобы получить за счет проведения теракта еще и денежную прибыль либо скрыть свои планы путем заключения на этом рынке сделок, отвлекающих внимание разведчиков? И станут ли участники данного рынка делать ставки, скажем, на убийство короля Иордании, заранее зная, что американское правительство воспользуется этой информацией, чтобы предотвратить убийство и тем самым помешать наступлению предсказанного рынком события?

Оставив в стороне практическое применение такого рынка, зададимся этическим вопросом – является ли аморальной такая организованная под эгидой правительства версия смертельного тотализатора? Предположим, что практические трудности могут быть преодолены, рынок фьючерсов на терроризм заработает и сможет выполнять возложенные на него функции лучше, чем традиционные методы спецслужб по прогнозированию политических убийств и террористических актов. Будет ли в этом случае моральное отвращение к торговле и получению прибыли за счет смерти и несчастий людей достаточной причиной, чтобы отказаться от использования данного метода прогнозирования?

Если бы правительство выступило в поддержку тотализатора, в котором принимаются ставки на смерть знаменитостей, ответ на поставленный вопрос был бы ясен: поскольку такой проект не содействует достижению общественного блага, нет никаких оправданий для оказания содействия работе смертельного тотализатора, основанного на равнодушии или, хуже того, на омерзительном увлечении смертями и несчастьями других людей. Такие пари вызывают неприятие даже в том случае, когда они заключаются между частными лицами. Безответственные ставки на смерть вызывают коррозию человеческого сочувствия и порядочности, и правительство должно осуждать их, а ни в коем случае не поощрять.

В отличие от смертельного тотализатора, рынок фьючерсов на терроризм в моральном отношении является более сложным, поскольку его существование направлено на благое дело. В случае оправдания возлагаемых на него ожиданий он способен поставлять весьма ценную информацию. То есть в смысле наличия полезности этот рынок является аналогом виатикального страхования. В обоих случаях мы сталкиваемся с похожими моральными дилеммами: допустима ли заинтересованность в смерти чужого человека ради финансирования медицинских потребностей умирающего; оправданна ли моральная стоимость предоставления инвесторам возможности заработать на смерти и несчастьях других людей, если это способствует срыву террористических атак?

Некоторые уверенно отвечают: «Да, конечно». Именно таким был и ответ экономиста, участвовавшего в разработке проекта DARPA: «Бывает, что ради обеспечения национальной безопасности люди идут на обман, воровство и даже убийство. По сравнению с этим наше предложение является весьма гуманным. Мы просто берем деньги у одних людей и отдаем их другим в зависимости от того, кто из них оказался прав».

Но этот ответ представляется слишком поверхностным. Он не учитывает те способы, которыми рынок вытесняет нормы морали. Когда сенаторы и журналисты характеризовали рынок фьючерсов на терроризм как «возмутительный», «отвратительный» и «нелепый», они указывали на моральное уродство практики инвестирования в чужую смерть в надежде на то, что это позволит вам получить финансовую прибыль. Хотя это происходит в нашем обществе уже сейчас, поскольку под эгидой правительства создаются учреждения, которые воспринимают подобную морально разлагающую практику как нечто само собой разумеющееся.

Возможно, в критических ситуациях и стоит поступиться моралью. Возражения, указывающие на коррупционный фактор, не всегда являются решающими. Но они обращают наше внимание на причиняемый в таких случаях моральный вред, который энтузиасты рынка часто не учитывают в своих расчетах. Если бы мы были уверены в том, что рынок террористических фьючерсов является единственным или лучшим способом защитить страну от террористических атак, мы, возможно, согласились бы с тем, что попрание рынком наших моральных убеждений будет оправданным. Но это была бы сделка с дьяволом.

Сложно сохранить моральные принципы в условиях, когда рынок смертей становится обычным явлением. Об этом важно помнить в то время, когда страхование жизни становится, как это было в Англии XVIII века, инструментом для спекуляций. Сегодня ставки на жизнь незнакомых людей перестали быть салонным развлечением и превратились в мощную индустрию.

 

Чужие жизни

Продлевающие жизнь лекарства от СПИДа стали благословением для больных, но проклятием для виатикальных компаний. Инвес-торы столкнулись с необходимостью платить взносы по договорам страхования жизни, которые не удалось «обналичить» так быстро, как это ожидалось. Чтобы поддержать свой бизнес на плаву, виатикальным брокерам нужно было срочно найти более надежный способ инвестиций в человеческую смерть. После рассмотрения вариантов инвестиций в страховые полисы больных раком и другими неизлечимыми заболеваниями, брокеры выдвинули смелую идею: зачем ограничивать свой бизнес полисами страхования жизни людей, имеющих тяжелые заболевания? Почему бы просто не покупать эти полисы у пожилых граждан, желающих их обналичить?

Пионером новой индустрии стал Алан Бюргер. В начале 1990-х годов он занимался тем, что продавал корпорациям полисы страхования жизни подсобных работников. Когда Конгресс урезал налоговые преимущества для данного вида страхования, Бюргер решил заняться виатикальным бизнесом. Но затем ему пришло в голову, что здоровые богатые и пожилые люди представляют более перспективный рынок. «Меня как молнией ударило», – вспоминал Бюргер в интервью, данном The Wall Street Journal.

В 2000 году он начал скупать полисы страхования жизни у людей в возрасте от шестидесяти пяти лет и старше и продавать их инвесторам. Это было похоже на виатикальный бизнес с той лишь разницей, что продолжительность жизни здоровых пожилых людей оказывалась выше, но и стоимость их полисов, как правило, начиналась от одного миллиона долларов. Инвесторы покупали страховые полисы тех людей, которые не были заинтересованы продолжать платить страховые взносы и не нуждались в том, чтобы страховая выплата после их смерти досталась наследникам. Дабы избежать нежелательных ассоциаций с виатикальными сделками, представители нового бизнеса утверждали, что они занимаются «прижизненными расчетами». Компания Бюргера Coventry First является одной из наиболее успешных в этом бизнесе.

Индустрия прижизненных расчетов позиционирует себя как «свободный рынок страхования жизни». Раньше у людей, которые по каким-либо причинам более не нуждались в своих полисах страхования жизни, не оставалось никакого выбора, кроме как позволить им пропасть или, в лучшем случае, вернуть их страховой компании, выручив при этом лишь небольшую сумму денег. Теперь же они могли получить гораздо больше, продавая ставшие ненужными им полисы заинтересованным инвесторам.

Казалось бы, это выглядит как сделка, устраивающая всех. Пожилые люди получают достойную цену за свои полисы страхования жизни, инвесторы получают прибыль, дождавшись страховой выплаты. Тем не менее появление вторичного рынка полисов страхования жизни породило ряд противоречий и вал судебных исков.

Одной из недовольных сторон оказались традиционные страховые компании, которым прижизненные расчеты не нравятся. При определении размеров страховых выплат они уже давно исходили из того, что определенное количество людей откажется от своих полисов страхования жизни до наступления страхового случая. В случае, когда их дети выросли и супруги обеспечены, застрахованные граждане часто прекращают выплату взносов, несмотря на то, что это приводит к аннулированию полиса. На самом деле почти по 40 процентам полисов страхования жизни не происходит страховых выплат по случаю смерти застрахованного лица. Но чем больше полисов продается инвесторам, тем меньшее их количество аннулируется, и в результате страховым компаниям приходится производить больше выплат в связи с наступлением страхового случая (их получают инвесторы, которые продолжают платить страховые взносы).

Другое противоречие связано с моральным неприятием ставок против жизни. В случае с прижизненными расчетами и виатикальными сделками доходность инвестиций зависит от того, когда человек умирает. В 2010 году The Wall Street Journal сообщила, что Life Partners Holdings, компания из Техаса, занимающаяся прижизненными расчетами, систематически недооценивала продолжительность жизни людей, чьи полисы она продавала инвесторам. Например, компания продала инвесторам страховой полис на жизнь семидесятидевятилетнего фермера из Айдахо стоимостью 2 млн долл., заявив, что ему осталось прожить лишь два–четыре года. По прошествии более чем пяти лет фермер, которому на тот момент исполнилось восемьдесят четыре, по-прежнему отличался крепким здоровьем, бегал на беговой дорожке, поднимал тяжести и рубил дрова. «Я здоров как бык, – заявлял он. – Так что инвесторы будут разочарованы».

Журналисты Wall Street Journal выяснили, что этот случай был далеко не единственным. В 95 процентах случаев продажи полисов при посредничестве Life Partners Holdings застрахованные граждане были все еще живы по истечении того срока, который «отвела» им компания. Чрезмерно «оптимистичные» прогнозы о скорой смерти застрахованных лиц были сделаны врачом, практикующим в Рино и нанятым компанией. Вскоре после публикации данной статьи Комиссия по ценным бумагам и рынкам начала расследование в отношении Life Partners Holdings из-за недостоверности оценки продолжительности жизни жителей Техаса.

Еще одна занимавшаяся прижизненными расчетами компания из Техаса в 2010 году была ликвидирована по решению властей штата все по той же причине – за введение инвесторов в заблуждение относительно предполагаемой продолжительности жизни застрахованных лиц. Шэрон Брэйди, отставной сотруднице правоохранительных органов городка Форт-Уорт, было сказано, что она может рассчитывать на получение доходности в размере 16 процентов годовых за счет инвестирования в страховые полисы пожилых незнакомцев. «Они показали нам фотографии и назвали возраст этих людей. Еще там был врач, который рассказал, чем болен каждый из них и как долго он еще проживет, – рассказывала Брэйди. – Не следует рассчитывать на чью-либо смерть, но когда вы зарабатываете деньги, если это происходит, их смерть действительно превращается для вас в азартную игру».

Брейди сказала, что она «чувствовала себя немного странно». «Нам предложили такую высокую доходность на вложенные деньги». Предложение выглядело сомнительным, но финансово привлекательным. Они с мужем вложили 50 000 долларов, прежде чем узнали, что оценка продолжительности жизни застрахованных лиц, чьи полисы они приобрели, оказалась, мягко говоря, заниженной. «На самом деле люди жили в два раза дольше, чем говорил нам врач».

Еще одним спорным моментом бизнеса прижизненных расчетов стали методы поиска полисов страхования жизни для продажи их инвесторам. К середине 2000-х годов такие продажи превратились в огромный бизнес. Хедж-фонды и финансовые институты, такие как Credit Suisse и Deutsche Bank, были готовы тратить миллиарды долларов на покупку полисов страхования жизни богатых пожилых людей. В связи с резким ростом спроса некоторые брокеры стали платить пожилым людям, не имеющим страховых полисов, за то, чтобы они застраховали свою жизнь на крупную сумму, а затем использовали эти полисы для перепродажи. Такие полисы стали называть спекулятивными или спин-полисами страхования жизни.

В 2006 году The New York Times оценила объем продаж спин-полисов на уровне около 13 млрд долл. в год. Газета описывала безумие, связанное с приобщением граждан к новому бизнесу: «эти сделки являются настолько прибыльными, что на пожилых граждан устроена настоящая “охота”». Во Флориде инвесторы спонсируют бесплатные круизы для тех пожилых людей, которые готовы пройти медицинский осмотр и заключить договор страхования жизни прямо на борту корабля».

В Миннесоте восьмидесятидвухлетний мужчина застраховал свою жизнь на 120 млн долл. в семи различных компаниях, а затем продал страховые полисы спекулянтам, получив при этом солидную прибыль. Неудивительно, что это вызвало возмущение страховых компаний, которые жаловались на то, что откровенно спекулятивный характер использования договоров страхования жизни входит в противоречие с их главной целью, которая заключается в финансовой защите семей, потерявших кормильца, и что распространение практики продажи спин-полисов может привести к увеличению стоимости страхования жизни для законопослушных граждан.

Большое количество спин-полисов было оспорено в суде. В некоторых случаях страховые компании отказывались осуществлять выплату при наступлении смерти застрахованного лица на том основании, что спекулянты не имели страхового интереса. Со своей стороны, компании, занимающиеся продажей полисов страхования жизни, утверждают, что многие страховщики, в том числе такой гигант индустрии, как AIG (American International Group), в свое время приветствовали появление спин-полисов и были довольны приносимой ими прибылью, начав жаловаться только тогда, когда пришло время платить по счетам. Другие иски были поданы пожилыми людьми против брокеров, которые принудили их к покупке страховых полисов для последующей перепродажи спекулянтам.

Одной из жертв индустрии спин-полисов стал известный ведущий телевизионного ток-шоу Ларри Кинг, который купил и сразу продал два полиса страхования своей жизни общей номинальной стоимостью в 15 млн долл. Кинг заработал на этом 1,4 млн долл., но в своем судебном иске он утверждал, что брокер ввел его в заблуждение в отношении размеров комиссий, сборов и налоговых последствий. Кинг также пожаловался на то, что он не может узнать, кто теперь финансово заинтересован в его смерти. «Мы не знаем, является ли владельцем полисов хедж-фонд с Уолл-стрит или глава мафиозного клана», – сказал его адвокат.

Битва между страховыми компаниями и представителями индустрии прижизненных расчетов разразилась и в законодательных органах штатов по всей стране. В 2007 году Goldman Sachs, Credit Suisse, UBS, Bear Stearns и другие банки организовали Институциональную ассоциацию рынка страхования жизни и выступили в законодательных органах единым фронтом против попыток ограничить ее деятельность. Миссия Ассоциации декларировалась следующим образом: создание «инновационных инвестиционных решений» для «рынка, связанного с долголетием и смертностью». Таким был вежливый термин для обозначения рынка, на котором принимались ставки на смерть.

К 2009 году большинство штатов приняли законы, запрещающие спин-полисы, или «полисы страхования жизни, инициированные третьими лицами» (STOLI), как их стали теперь называть. Однако брокерам по-прежнему разрешалось торговать полисами страхования жизни больных и/или пожилых граждан, которые приобрели их по собственному желанию, без подсказки со стороны спекулянтов. Дабы избежать дальнейшего ужесточения требований, представители индустрии прижизненных сделок стремились к принципиальному разграничению понятий «полис страхования жизни, принадлежащий третьему лицу» (который был разрешен законом) и «полис страхования жизни, инициированный третьим лицом» (который теперь оказался под запретом).

С моральной точки зрения между этими понятиями нет большой разницы. Конечно, привлечение спекулянтами пожилых граждан к покупке полисов страхования жизни для их последующей перепродажи с целью получения быстрой прибыли представляется особенно неприглядным. И, безусловно, это не соответствует той цели, которая оправдывает существование практики страхования жизни, – защите семей и предприятий от финансовых потрясений, связанных с потерей кормильца или топ-менеджера корпорации. Однако прижизненные расчеты и сами по себе выглядят аморально. Спекуляция жизнями других людей безнравственна, вне зависимости от того, кто является инициатором покупки страхового полиса.

Выступая в суде Флориды на слушаниях, посвященных страхованию жизни, Даг Хэд, представлявший индустрию прижизненных расчетов, утверждал, что наличие у граждан возможности продать свои полисы страхования жизни спекулянтам «подтверждает их имущественные права и представляет собой триумф конкуренции и свободной рыночной экономики». Когда человек, имеющий законный страховой интерес, покупает полис, ему должна быть предоставлена возможность свободно продать его по рыночной цене. «“Полис страхования жизни, принадлежащий третьему лицу” является естественным продолжением реализации владельцем полиса своего неотъемлемого права на продажу своей частной собственности на открытом рынке». Полисы, приобретенные по инициативе третьих лиц, – настаивал Хэд, – это нечто совершенно иное. Они являются нелегитимными, поскольку инициирующий их покупку спекулянт не имеет страхового интереса.

Данный аргумент звучит неубедительно. Спекулянт, который в обоих случаях оказывается в конечном счете владельцем полиса, не имеет страхового интереса в продолжении жизни пожилого человека, чья смерть принесет спекулянту денежную прибыль. И в том, и в другом случае у конечного владельца полиса имеется финансовая заинтересованность в скорейшей кончине застрахованного лица. Если, как утверждает Хэд, я обладаю неотъемлемым правом покупать и продавать страховку на мою собственную жизнь, то какое значение имеет тот факт, воспользовался ли я этим правом по собственной инициативе или клюнув на чье-то заманчивое предложение? Если ценность прижизненных расчетов состоит в том, что они позволяют мне «обналичить» уже имеющийся у меня страховой полис, то ценность спин-полиса состоит в том, что он позволяет мне превратить в наличный капитал оставшиеся годы жизни. В любом случае, некое третье лицо становится заинтересованным в моей смерти, а я получаю деньги за свое согласие с таким положением дел.

 

Смертельные облигации

В сложившейся ситуации не хватало всего лишь одного шага, чтобы растущий рынок ставок на смерть приобрел совершенную форму. Этим шагом была их секьюритизация. В 2009 году The New York Times сообщила, что инвестиционные банки Уолл-стрит планируют скупать прижизненные расчеты, «упаковать» их в облигации и перепродавать получившиеся ценные бумаги пенсионным фондам и другим крупным инвесторам. Эти облигации позволят генерировать поток доходов, образующихся за счет страховых выплат по случаю смерти застрахованных лиц. Таким образом, Уолл-стрит намеревался проделать с человеческими смертями ту же процедуру, которая за последние несколько десятилетий была проделана с ипотечными кредитами.

По данным Times, «инвестиционный банк Goldman Sachs разработал пригодный для биржевой торговли индекс прижизненных расчетов, что позволяет инвесторам вкладывать деньги в то, проживут ли люди дольше, чем ожидалось, или, напротив, умрут раньше запланированного срока». Кроме того, стало известно, что банк Credit Suisse создает «специальный денежный фонд для покупки большого количества полисов страхования жизни с целью их дальнейшей «упаковки» в ценные бумаги и перепродажи – по той же схеме, которая использовалась на Уолл-стрит для выпуска на рынок ипотечных ценных бумаг». Учитывая то, что общая стоимость проданных в США полисов страхования жизни составляет 26 трлн долларов, а также рост количества сделок с прижизненными расчетами, вывод на рынок ценных бумаг, основанных на человеческих смертях, давал банкирам надежду на то, что новый финансовый продукт поможет компенсировать потери, связанные с крахом рынка ипотечных ценных бумаг.

Пока большинство рейтинговых агентств предпочитает по крайней мере сохранять настороженность, но одно из них считает возможным минимизировать риски при создании облигаций на основе прижизненных расчетов. Аналогично разделению ипотечных ценных бумаг на транши, характеризующиеся различной степенью риска, при создании ценных бумаг на основе прижизненных расчетов страховые полисы можно было бы ранжировать «по заболеваниям застрахованных лиц – лейкемии, раку легких, болезням сердца, раку молочной железы, сахарному диабету, болезни Альцгеймера». Облигации, созданные на основе такого диверсифицированного по заболеваниям портфеля полисов, позволят инвесторам спокойно отдыхать в ожидании прибыли, поскольку открытие лекарства от одной конкретной болезни не приведет к обвалу цен сразу на все облигации.

Гигант страховой индустрии, корпорация AIG, чьи сложные финансовые сделки поспособствовали возникновению финансового кризиса 2008 года, тоже проявила интерес к этим ценным бумагам. Будучи страховой компанией, AIG выступает против бизнеса прижизненных расчетов и неоднократно сталкивалась с его представителями в суде. Тем не менее корпорация по-тихому скупила полисы прижизненных расчетов на сумму 18 млрд долларов, притом что полный объем рынка этих инструментов в настоящее время составляет 45 млрд долларов, и теперь надеется «упаковать» их в ценные бумаги и продавать в виде облигаций.

Как можно определить статус смертельных облигаций с моральной точки зрения? В некотором смысле они сопоставимы со ставками на чужую смерть, которые и лежат в их основе. Если заключать пари на жизнь человека и получать прибыль за счет его смерти аморально, значит, то же самое можно сказать и о смертельных облигациях, равно как и о других рассмотренных нами порочных практиках – страховании подсобных рабочих, виатикальных сделках, смертельных тотализаторах и других видах чистых спекуляций на страховании жизни. Можно было бы утверждать, что такие характеристики смертельных облигаций, как анонимность и абстрактность, до некоторой степени уменьшают их разрушительное воздействие на наши моральные чувства. Поскольку при создании смертельных облигаций полисы страхования жизни объединяются в огромные пакеты, а затем нарезаются ломтиками и продаются пенсионным и другим инвестиционным фондам, ни один инвестор не имеет финансовой заинтересованности в смерти конкретного человека. Но правда и то, что цены смертельных облигаций неизбежно будут падать в том случае, если национальная политика в области здравоохранения, введение экологических стандартов, улучшение питания и поддержание здорового образа жизни приведут к укреплению здоровья граждан и увеличению продолжительности жизни. Конечно, игра против такого общественного блага выглядит несколько менее отвратительно, чем подсчет дней, оставшихся до смерти больного СПИДом из Нью-Йорка или владельца ранчо в Айдахо. Или все-таки нет?

Иногда мы смиряемся с аморальным характером рыночных явлений ради порождаемого ими общественного блага. Страхование жизни изначально являлось примером такого компромисса. Необходимость защиты от финансовых рисков семей, преждевременно потерявших кормильца, и предприятий, лишившихся своего топ-менеджера, за прошедшие два века привела общество к вынужденному согласию с тем, что людям, заинтересованным в продолжении жизни конкретного человека, должно быть разрешено сделать ставку и на его смерть. Но преодоление спекулятивного искушения оказалось трудной задачей.

Сегодняшний массовый рынок финансовых инструментов, основанных на человеческой жизни и смерти, указывает на то, что все недюжинные усилия, направленные на отделение страхования от азартных игр, пошли прахом. Подготовка банкиров с Уолл-стрит к торговле смертельными облигациями возвращает нас в морально разнузданную атмосферу кофейни Ллойда в Лондоне, только теперь ставки на смерть и несчастья людей приобретают несопоставимо больший масштаб.