Глава 1

Лунная Песня бежал вдоль кромки воды, вёл стаю. Утро они настигнут в болотистой низине и залягут там до полудня. Думал о том, как рано пришло тепло и что наступила весна, и весна эта звала рассеяться, затеряться искрами жизни в их законно отвоёванном ареале. Уже четыре года он был вожаком.

Весна… Он ослабит хватку связи, и стая рассредоточится. Охраняя границы, они будут мелькать серыми тенями рядом, а пересекая следы и ловя запахи меток, сердцем каждый будет отзываться:

– Свой, это свой!

Он с Волчицей уходил искать место. На весну и лето у них будет дом – укрытое от всех логово для щенков. Всегда рядом, вот и сейчас она шла, касаясь меховым боком, быстрая, отважная и мудрая.

Как он дрался за неё тогда весной! Вспомнил – оглянулся и встретился взглядом.

Она пришла с севера осенью, пристала к стае, тихо рыча и низко опустив голову, почтительно поглядывая на старших. Сильна, но истощена. Мех её был не так тёмен, и сразу как-то к новой молодой волчице пристало имя Светлая. Всю зиму они охотились вместе со всеми, учились у взрослых, играли с другими подраставшими волками, но держались вдвоём. Она ему нравилась: у Светлой оказался очень чуткий нюх, и с нею было легко. Ещё Локи любил бежать рядом по снежным полям лунными ночами, по морозу, просто бежать и бежать без конца. Светлая говорила тогда о том, как решилась уйти в Одинокое Странствие, о своей науке Жизни, о силках и капканах, о собаках, а он удивлялся и восхищался её силе и смелости. Сам же поведал ей о Лесе, о Больших Законах, рассказал про Элгу-Сову и Дом-Над-Рекой. И теперь уже наставала очередь её удивлению. Слушала, почти не веря, иногда скалила зубы, но Локи убеждал, приводил примеры, и в конце концов Светлая понимала его.

Волк рассказал и о Луне, и о Песне, и о своей семье. Было что вспомнить, они зарывались носами в мех, замирая ненадолго, делясь тем, что верят друг другу.

Запахи… Они читали запахи, трактовали их и бежали, нет – летели сравнить, и устраивали потасовку, шутливо таская друг дружку за загривок за то, что кто-то оказался менее прав.

А к весне, когда сам воздух стал беспокоен, начались бои.

Казалось, они дрались с целым миром: главные волки не терпели других пар, только волчата Первых следующей осенью будут постигать традиции охоты и встроят свои голоса в Песню Главаря.

Наш Волк сходился в драке и с молодыми, пытавшимся прибиться к их шуточным забегам и играм. Тогда они стояли рядом – Локи держал оборону, а Светлая защищала собою его горло и отслеживала движения по сторонам.

Дрались жестоко и беспощадно, с ними не играли больше и их не жалели.

Бои, бои, бои…

Однажды, когда Луна стояла высоко, круглая и неимоверно звонкая, они зализывали раны себе и друг другу, поодаль от остальных, Локи сказал:

– Пора. Мы уходим, – и заглянул в глаза.

Янтарь и мёд, и оттенки травы, чуть-чуть сияния заходящего Солнца, но больше лунного света – чего только не разглядишь в волчьем взгляде, если смотреть долго и не бояться.

Встали и побежали рысцой всё дальше и дальше вдоль границы леса. Шли рядом, почти касаясь боками, без оглядки на стаю на холме. И ему нравилось, очень нравилось, что она так сильна и проворна – почти как он сам – и оказалась послушна и немногословна в этот момент.

 

Глава 2

Так началось их странствие. В конце той ночи они были значительно южнее. И в первый раз Волк завёл свою собственную Песню. В волчьей стае всегда-всегда первым голос подаёт вожак. Прежде Локи, конечно, тоже пел, но даже не вторым. Та его песня была всем хороша, только принадлежала она другим. И как же Луне узнать о нём и его мечте? Вот спросит:

– Кто, кто это зовёт меня? Кто тревожит мне Душу?

А ей ответят:

– Кто-то из тех серых внизу.

– Далеко… – скажет Луна и даже не качнёт своим боком. – Вот назовётся, и я выйду говорить, не раньше…

А теперь они пели. Волк начинал, Светлая, прислушиваясь, подхватывала. И это ему тоже очень нравилось, потому что Песня от её голоса становилась ещё краше и звонче.

В ту ночь они известили весь окрестный мир, что приняли эту землю – часть леса, дальние холмы и прилегающие лесные опушки – в своё владение. Что они молоды и сильны, к ним можно присоединиться одиночкам, нуждающимся в защите, и готовы они к битве, миру, к радостям и бедам.

Красивая Песня. Лилась и лилась вдоль полей и лесов. Уходящая ночь брала её себе, чтобы потом послушать ещё раз, а белоснежные холмы отражали песню прямо в небо, в звёздные и лунную Души.

Элга проснулась в своей пещере и улыбнулась.

– Вырос наш Волк. Дик… Дик!.. Слышишь? … – шёпотом.

А Дик, смастеривший себе гнездо на дереве на другом берегу, напротив пещеры, и не спал совсем.

– Да… – тоже очень громко зашептал через Реку. – Похоже, та волчица ушла с ним!.. Он больше не придёт к нам?

– Придёт, – старуха, совсем проснулась и начала напевать. – При-дёт, и е-ё-ё при-ве-дёт… Бу-дет, бу-у-дет у на-а-а-с Лунная П-е-е-с-н-я-а-а…

Ведьма поднялась и занялась своими делами. А Воробей лежал без сна и думал – сразу обо всём. О волшебстве, о Волке – самом необыкновенном, удивительном Волке на свете. Что раньше, в прошлой, такой маленькой и незначительной жизни, он бы испугался волчьего воя, а сейчас – это лучшая песня, слышанная им. А ещё Дик думал и думал, кем бы ему хотелось стать? И никак не находил ответа.

Вот Застенчивая Рысь, их с Волком молчаливая поддержка, а иногда соучастница, была довольна и вполне счастлива собою. Недавно к вечеру привела к травяному пологу большого и серьёзного кота, свою пару. Нырнула в пещеру к Элге, потёрлась о руки. Её друг сидел с достоинством, дожидаясь, но видно было, что рад бы побыстрее удрать.

– Эх, милая, – ворковала Сова, поглаживая пятна и полоски, – красавица наша. Хороший он у тебя, отважный. И будут у вас котятки всем на радость…

Много ещё говорила разного, доброго и простого. И не просила у неё ни превращений, ни чудес.

Дик протянул руки и посмотрел на них. Хорошие и крепкие, удобные. Пошевелил ногами – отличные ноги, быстрые и цепкие. Даже ушами подвигал. Волосы потормошил. Зачем, зачем искать что-то ещё? Всё же хорошо?

– Спрошу сегодня у Совы, почему она захотела летать… – и снова уснул, крепко и без сновидений, и ветер покачивал его дерево плавно, словно люльку.

 

Глава 3

Вот как это было тогда. С тех пор прошло несколько лет. Наверно, не изменилась только Элга. И Лес. И Река. Сова всё так же жила в пещере, иногда исчезала надолго, но всегда предупреждала об этом и давала задания многим, что делать и как быть, пока отсутствует, обязательно говорила, когда ждать её возвращения.

Вырос Дик. Сильный и крепкий юноша с хорошей реакцией. Задорный смех, мягкая улыбка. Густая копна волос удерживалась плетёной тесёмочкой. Высокий, с твёрдым взглядом. Родные не узнали бы его при встрече.

То есть они и не узнали.

Иногда Сова брала его с собою. Они шли по дорогам в ближайшие посёлки, посещали ярмарки, несли на обмен амулеты, травы, порошки. Сами себе давали смешные странные имена, обращались друг к другу «бабушка», «внучек». А возвращались с бумагою, тканями, нужными мелочами, обременённые новостями людей.

В первый такой поход Элга повела его прямо в родное село.

– Я буду смотреть за тобою, слушай своё Сердце. Ты свободен, Воробей. Захочешь – уйдёшь, чем раньше, кстати, тем лучше, – и подмигнула задорно.

Выходя тогда из Леса, он оробел. Ещё забеспокоился, а вдруг узнают, поймают, начнутся вопросы? Не пустят назад?

Чем ближе подходили к жилью, тем тяжелее становились плечи. Зорким взглядом, тонким слухом ощущалось присутствие чьей-то печали и несвободы. Невысказанная песня лежала в дорожной пыли. Дик коснулся ладонью: тысячи шагов людей, лошадей, коров поверх непроизнесённых строчек, весенняя труха, осенняя… Давно, давно прошёл.

– Ты ищешь поэта, который умер, – Сова, как всегда, читала мысли.

– Как это, по-настоящему, что ли? Заболел и того-с? – Дик до сих пор – иногда по привычке, но больше намеренно – упрощал слова. Элга научила его правильной, текучей и сильной речи, и он применял это как инструмент, как оружие, как лекарство.

«Правильная речь – правильная Судьба, запомни».

Да он не забывал. Но сейчас играл смыслами и интонацией, и слова его означали: объясни подробно, а то я чувствую себя малым щенком перед блюдом с мясной кашицей под тяжёлой крышкой. Хотелось бы знать, о чём это ты.

– Нет, умер Душою. Ехал простой фермер средних лет и думал, как заколоть поросёнка с наступлением холодов. От поэта в нём были только душевная тоска и беспокойство, ещё любование осенними полями. Он с горечью сплюнул прямо там, где ты остановился, потому что Душа его мешала мыслям о сиюминутных заботах. Думаю, хотел петь и не знал как. Сплюнул и выругался по-чёрному. И поэт в нём затих навсегда.

Они прошли немного в тишине, и Сова добавила:

– Потом, скорее всего, начал хворать. Может, и выпивать лишнее. Может, и умер даже, не знаю. Когда погибает самое важное, человека трудно отыскать. Я не слышу его больше.

Помолчали ещё. Дик размышлял.

– Хорошая у него была Песня, широкая и красивая. А можно, я подберу её? Очищу и выпущу, а?

– Ну, пробуй, что с того. Здесь такого добра… – Элга огляделась, – можешь не сходить с места. Сиди и записывай, играй на дудочке, и годами, всю жизнь свою тебе будет что рассказать прохожим! Так-то.

Она запела тихонько о чём-то своём, присела на обочине, обхватив руками колени. А Воробей возвратился к тому месту, опустился, приложил ладони к земле и сидел так неподвижно минут десять, иногда что-то шептал или улыбался. Потом собрал часть дорожной пыли в чистую тряпицу из поясных мешков – носил теперь, как Элга, и вернулся назад. Ведьма поднялась, и они пошли дальше. Теперь уже Дик мурлыкал мотив, а она слушала и одобрительно кивала. Иногда он пускался в пляс, смешно раскидывая руки, и старуха смеялась, запрокинув голову, или доставал дудочку и начинал играть.

Так и шли, говоря о том о сём. Ученичество, не останавливаемое ни на мгновение – вот что такое была его жизнь в то время.

 

Глава 4

На рыночной площади выбрали место у шатров, побойчее. Разложили товар. Сегодня по уговору они кудесники, предсказатели и лекари.

Для привлечения внимания они взяли с собою шуструю и смышлёную белку, усадили в корзинку с крышкой, повязав цветную верёвочку на лапку.

– Пакси… – Сова позвала тихонько. – Я с тобою, не бойся, даже если будут кричать и тянуть руки. Ну, ты знаешь, как всегда. Покажи им что-нибудь эдакое, как ты умеешь. Пошуми.

Тогда Пакси ловко взбиралась по плечам и голове и замирала, вытянувшись, или громко стрекотала под дудочку Дика, прыгала с кувырками, заплетая цветную верёвочку в узелки, и иногда, фыркнув, забиралась обратно в корзину. На шум и суету собиралась толпа.

– А можно потрогать? Нет? Ну почему, ну почему? Такая миленькая…

– Нет, говорю! Ты погляди. Видишь, какая, ну, какая верёвочка на лапе? – это Элга разговаривает с маленькой девочкой, отводя её ладошку. Ещё пара-тройка беличьих фокусов, и девчонка запросит купить чудную зверушку у отца. Старуха знает это, потому что так бывает всегда, просто закон какой-то.

– Ну и что-о-о?.. Красная верёвочка и синенькая. Ну и что-о-о?

– Вот молодец ты какая, – Элга смотрит ласково и даже с восхищением. – И что это значит, а? Что это значит? Догадалась? – и подмигивает, как сообщнице.

– Что? – ребёнок ждёт, но руки на всякий случай от белочки спрятала за спину.

– А то, – шепчет громко старуха. Оглянулась по сторонам с опаской, жарко обвела глазами толпу, нагнулась ближе. – Это. Не. Белка!

– Ох… – выдыхают зрители.

Дик склонил голову, сдерживая смех.

– Не знаю уж, это кто! – Сова говорит сердечно, обращаясь ко всем и приложив руку к груди. Глаза смотрят открыто и доверительно. – Повадилось у нас запасы есть. И мясо тоже… И овощи…

Народ слушает, ловя каждое слово. Тут Пакси застрекотала особо затейливо, закачалась на Элгиных поясных мешочках, зорко вглядываясь в лица. И злобно вроде. Народ отшатнулся.

– Посуду било… В-о-о-т такое, лохматое. С ушами! Ух… Как же я боялась!.. А пахло-то оно!.. – ведьма сморщила нос и даже немного язык высунула.

Девочка надула губки и взглянула на белку с осуждением, а Пакси запрыгнула в корзинку и стала задвигать крышку спиною и хвостом, правда, не очень удачно.

– Ну, мой внучек ловкий, – тут все поглядели на Дика, сидевшего с каменным лицом, – поймал. Он у меня быстрый, смелый. Невесту, кстати, всё ему присматриваю… Вот ты ничего, – ткнула пальцем в полную рыжую девушку с корзинкой яиц, – крепкая.

Рядом, видимо, мать, торопливо задвинула собою девушку в задние ряды.

Теперь люди Дика разглядывали уже не скрываясь, оценивающе.

Воробей видел в этой толпе знакомые лица, но их взгляды скользили мимо, и никто из смотревших на него сейчас с пристальным вниманием так и не крикнул что-то вроде: «Эй, да это же Дурачок! Ей-богу, он! А мы-то думали, ты помер давно…».

Сова же всё говорила:

– Я ж особую верёвочку к лапе привязала, раньше беличьи шкурки на ней вывешивала сушиться. Славная верёвочка, заговорённая. Вот Оно белкой и стало. Может, Кикимора даже какая была… Не знаю я. Пусть, пусть теперь за посуду битую отработает! Правильно, как думаете, а? Ей же теперь только орехи нужны. Как я придумала-то, думаете, хорошо?

Народ закивал, соглашаясь. Высказывались версии, одна причудливее другой, по поводу истинной природы этой белки. Заодно покупались бусы, браслеты, травы и порошки. А потом несли мешочки с орехами и семечками – для того, на верёвочке. И никто Дика не узнавал.

Вот тогда Воробей и увидел своих.

Медленные, бледные и полуживые – так он их воспринял теперь. Ученичество у Совы наложило отпечаток, почти мгновенно пронеслось: «Много слизи, даже по лицу видно. А если голос послушать, пойму дыхание… я бы дал им… Можно бы полечить… Стоп, Дик. Просто смотри».

– А вы откуда сами-то?

Это старший брат. Рядом жена его, Дина. Глядят с подозрением.

– Не видели вас тут раньше, не слышали. Из каких вы мест?

Из-за спины выглядывают двое малышей. Значит, тогда у Дины всё хорошо сложилось, и потом ещё один родился…

– С края Леса. Тебе что, бус или порошков?

– Бабуля. У этого леса края нет.

– Точно говоришь. Нету. Нету у него никакого края! А мы с той его стороны. Ну, так чего тебе? Болит что?

Заминка. Думают.

– Хитрая ты, – и молчит, ждёт ответа.

А ведьма стала перебирать снадобья, не продолжая разговор.

– Живот болит, как поем. Что тут у тебя есть? Посоветуешь, может, и возьму.

Сова принялась объяснять, что и как пить, заодно что есть, а что не есть.

– Ты вот на внучка моего посмотри!

Дик замер, сердце в груди заныло забытой болью. Какие, ну какие слова он для них найдёт? Что он вообще сможет сказать? А где-то здесь и другие братья ходят, и родители…

– Он никого тебе не напоминает?

Дик застыл.

Старший брат смотрел, смотрел. За ухом почесал.

– Да что-то нет. Ты меня, это, не сбивай своей болтовнёй, – и отвернулся. – Давай про порошки, а то я запутался.

Не узнали. Горько было на душе, очень горько. Можно объяснить забывчивость соседей, приятелей по играм. Но чтобы не признали свои? Захотелось немедленно вернуться назад, в ставшую родной чащу, в запахи и звуки свободы, полёта, ветра. Затосковал. Не узнали. Неужели я был таким – серым, глупым, недобрым? Ох, Лес, как же я хочу к тебе!

Дик так погрузился в мысли о лесном доме, что перестал следить за беседой, и очнулся, лишь когда Сова начала трясти за плечо.

– Добрые люди уходят, скажи им что-нибудь!

– Мира вашей семье и родным… – растерянно.

Брат посмотрел уважительно и смущённо произнёс:

– Слушайте, оставайтесь у нас, а? Лес опасен!

– Как это? – старуха выдохнула испуганно и затеребила плетёный поясок.

– Моего брата три года назад волк унёс! Честно говорю, – замолчал, наблюдая за реакцией. Шмыгнул носом.

– И как?

– Что – как?

– Как живёте-то без него, говорю, теперь?

– Ну, не знаю… Он всё равно непутёвый был. Дурак. Не жилец, в общем. Да не об этом же речь. Вы себя поберегли бы? Вам-то какая разница, где жить? А как порошки твои, – осёкся, – ваши закончатся, где нам вас искать? А там опасно очень. Я своих детей туда точно не пущу!

Потом поговорили ещё, и они ушли. Вот так и повидались.

Позже Дик прошёлся и до своего бывшего дома, прикоснулся в ограде. Издали видел других из семьи и соседей. К родителям не решился подойти, только незаметно поклонился.

Щемило в груди. И пело. Прощались обидные слова, тумаки, упрёки. Сидел неузнанным в самом центре прежнего своего мира, совсем-совсем другой.

– Всё не зря.

Поднял несколько соломинок, сплёл человечка и подарил проходящему малышу.

– Всё не зря, – повторил ещё раз.

И ушла печаль. Смастерил несколько колечек из травы, положил на расправленную ладонь. Лёгкий ветерок, кружившийся у ног, потянулся вверх змейкой, подхватил и кинул высоко, а потом понёс в сторону двух болтавших звонко девчонок и запутал у них в волосах.

– Ой, что это?

Дик помахал им, улыбаясь.

– Это ж молодой колдун!.. – зашептались, поглядывая искоса и заливаясь краской. Кивнули застенчиво.

Дик кивнул в ответ, поднялся и пошёл искать Сову.

 

Глава 5

Вечером, после сказок у костра всем желающим, когда разошлись самые неугомонные, укладываясь на ночлег, Элга-Сова говорила с ним:

– Изменился твой взгляд, и сердце сменило одну Песню на другую. Вот и не признали. Просто поменяй Песню, и ты преобразишься. Понял?

И продолжила, когда совсем обустроила место для сна:

– Это самое сложное: любить, когда от одного воспоминания болит в душе, кажется, что не нужен, и все дороги назад заросли. Но они твоя кровь, из них ты вышел, вы ветви одного ствола. Связь не нарушится никогда, Воробей. Вернее, не разрушить её. Никогда, слышишь? Хоть сто имён поменяй и сто песен. А от твоей нынешней жизни и им перепадет, я знаю. Твоим родным будут сниться Сны.

Помолчали. Каждый думал о своём. И мысли их разлетелись по таким далям и временам, что человеческая жизнь могла бы показаться нам, будь мы их спутниками в этот момент, горчичным зерном в поле, не больше.

Сова продолжала:

– Ты стал бы им под стать, если подождал ещё немного. Я бы пришла к вам на ярмарку и морочила и тебя своими байками, поверил бы всему. Только представь. Только представь, что они смогли бы прозреть.

Дик представлял.

– Прости их. У них всего лишь не получается увидеть то, что видишь ты. А ведь для кого-то и ты дикий и слепой дурачок? И я. И я тоже.

Ему давно хотелось это спросить, всё никак не решался:

– Зачем они все нужны, Сова? Ладно, мы все. Лес и без нас проживёт. Даже лучше без людей, вон беды сколько от них. Кому эти люди нужны здесь?

– Я раньше тоже так думала, Воробей. Знаешь, что поняла? Они – это ещё Не-Рождённое-Море.

– Как-как?

– Огромное море будущей любви, которому ещё предстоит родиться. Мир качает их всех, как в колыбели. Им нужен срок, Дик. Людей не надо тревожить и не надо губить, и однажды, представь, они родятся большой любящей душою и увидят всю эту красоту вокруг. Будут благодарны и заботливы, как настоящие хорошие дети. У тебя же нет обид к тому, кто ещё не рождён?

– Их ещё нет, – повторил губами. – Неродившиеся Души…

Сова улыбалась мечтательно.

– И что это будет, как думаешь? Может, Гора или даже Море? Или просто очень хороший человек?

– А может, Река?

– Да что гадать? Наша Река – другое, она особенная…

Они говорили ещё долго, слушали, как затихают звуки, Будущее Море суетливо засыпало клочками тепла и интереса. К Сове с Воробьём спускалась совсем другая, неуютная ночь, угловатая и бескрылая.

– Я бы прямо сейчас полетел домой.

– Ты не Сова, забыл? Завидуй молча, детёныш. Завтра запасёмся, и в путь.

– Только давай уйдём ночью?

– Это само собой. Пусть потом вдогонку сказок и небылиц о нас напридумывают.

 

Глава 6

– Кто, кто зовёт меня? Кто тревожит мне Душу? – удивлённо спросила Луна и чуть качнулась боком.

Вечерело. Ярмарочную площадь освещали костры. У одного из них притихшие люди слушали Элгу. Она рассказывала им свою очередную сказку, «Леденящую Душу», как сама её назвала. Рядом в ногах та девочка, что капризно вела себя, упирается спиной в Элгины колени, теперь молчаливая и внимательная. На руках у неё корзинка с Пакси. Зверёк шуршит тихонько о чём-то под крышкой, и девочка придерживает её бережно, как драгоценность.

А ей и отвечают:

– Это кто-то из тех серых внизу…

Дик тоже слушает. Этим событиям он свидетель, помнит всё. Но ещё ни разу вот так, историей, не слышал.

А Луна тогда и говорит:

– Слышала уже, знаком мне этот голос. Так беспощадно поёт, так тянет… Узнайте Имя и принесите, немедленно принесите это Имя ко мне!

– А его самого, Госпожа? – голос слуги бестелесен и вкрадчив. И беспощаден ещё.

Нам бы показалось, что у него, этого слуги, нет сердца, настолько он опасен и недобр. Нет, есть, только искать нужно не там. Но об этом я как-нибудь потом расскажу.

Знаете, слуг у Луны много. Кто верен ей, кто переменчив. Так ведь и она сама, что ни ночь, в новом облике и с новым прозвищем. И с новой любовью к кому-то.

– Нет-нет, он пока тяжеловат, – отвечает, – пусть будет там, внизу. И пусть поёт, раз уж начал, только Имя, Имя его мне раздобудьте!

– Будет исполнено, Светлая Госпожа…

То ли ветер со звёздами играет, то ли звёзды с ветром, да и кто будет разглядывать всё это море теней между Небом и Землёю, когда Луна чудо как хороша? Поэтому и не видят, как лунные слуги носятся по всему свету и исполняют её просьбы и капризы.

– Зовут его Локи, Госпожа, – вот какой быстрый оказался. – Ещё Лунною Песней для тех, кто знает его ближе, за то, что поёт и поёт тебе. Он не один там внизу, Светлая Волчица ему подруга. Сегодня у них торжество, принимают под свою защиту Землю.

– Что-что? – Луна даже сиять стала чуть глуше и бледнее. – Землю?! Вот это наглость! – и она гневно задрожала-закачалась в небесах и посмотрела вниз.

– Прошу прощения, моя Госпожа. Часть Земли, как я понял. Ту малую часть, – тут посланник показал рукою, кожистыми пальцами, малюсенькое расстояние, – которую смогут уберечь и охранить. Они слишком малы для всего этого Мира, осмелюсь Вам сказать, моя Госпожа.

– Да вижу, что малы! Вижу. Но какой интересный и настырный волк! Неужели так любит меня?

– Прости, Госпожа, про любовь к Тебе он ничего не говорил. Только просит о встрече. Этот Локи-Лунная-Песня желает говорить с тобою. У него какой-то важный вопрос.

Очень удивилась Луна. Поглядела снова вниз:

– Что ж… Передайте ему… Нет, не надо ничего говорить. Или сказать?..

Луна и вправду крайне переменчива. В ту ночь она так и не приняла никакого решения, просто слушала и слушала. Как будто глядела вниз из очень высокого окна, разливая повсюду дивный, завораживающий свет. Снежные поля звенели в её лучах, чудные миражи танцевали по спящим крышам и по лесным полянкам, по просёлочным дорожкам и безымянным овражкам.

– Что ж, Волк, раз у тебя торжество… И Песня твоя так хороша… Я буду танцевать сегодня в твою честь. Может, и спущусь… Сам-то ты тяжёл для полёта. Но вот придёт твой срок, упрямый волк, а уж мне не привыкать ждать, уведу, уведу твою Душу за то, что тревожил меня!.. Будешь кружить по Лунным полям, плыть по Лунной Реке, петь мне мои-твои Лунные Песни!

Нельзя шутить с Луною: добра в ней как тепла. И вот это – главная её тайна. Вся лунная красота – щедрый подарок Солнца. Это его свет рассыпает она серебром, похвалы же принимает на свой счёт.

Или, может, и не подарок, а плата авансом? Уговорились они когда-то давно, а о чём, даже я не всё знаю. Солнца на всех и всё хватает: и на день, и на ночь, вот что интересно. Но это уже история из другой сказки.

– Как это? – девочка перебила Элгу, в широко распахнутых глазах удивление. – У Луны что, ничего нет?

– Ну как нет. Она сама есть. Но убери свет, и будет темно и холодно. Ей самой с собой холодно, понимаешь? Вот и набрала себе целую армию душ, чтобы не тосковать.

– Бабушка, я боюсь! Луна убьёт нашего Волка?

– Нет, милая. Конечно, нет. До конца ещё далеко. Ведь Локи добрый и мудрый, и сердце его чистое. С такими ничего плохого не случается. Слушай дальше…

Они со Светлой нашли отличную нору. Нужно было лишь немного её расширить, и можно жить. Там было тихо, сладко пахло землёю и листьями прошлого года. Никто из больших зверей ещё не бывал здесь раньше, просто однажды, в какую-то оттепель, талые ручьи освободили пустоты меж корней. Новое место – это хорошо.

К молодой паре примкнули двое одиночек – годовалые волчата откуда-то с запада, и наши волки приняли их.

Так зародилась стая, о которой потом сложатся легенды.

Заботы окружили, захватили. Прошёл месяц их неведомых людям трудов, и вот Локи лежит на холме, оттаявшем и сухом, рассматривает свет Луны и так и эдак, молодой и сильный вожак.

– Что ж ты такое, Лунный Свет?

Потянул носом, прищурил глаза, напряг слух. Представил – уже в который раз, каким же лёгким ему нужно стать, чтобы оказаться там… Встал, прошёлся, ощутил силу лап, спины, снова лёг, приняв брюхом весенний холод каменистого склона.

«Просто надо всё отдать. Оставить здесь, на холме, и не жалеть».

Что это? Сердце сказало, ветер шепнул?

– Понял, – тихо-тихо глушит дыхание. – И я вернусь…

Он подумал о Светлой Волчице и тех двоих, принятых, оглянулся на них:

– Я вернусь, стая моя. Обещаю вам…

Равнины распахнулись, небо распахнулось. Воздух вокруг наполнился всем, что сразу и не уловишь. Сквозь Локи бежали волки, неслись всадники, летели птицы, двигались неведомые звери, у всех свои заботы и своя жизнь. Всё вокруг пело, пахло, двигалось – жило одновременно. Время тоже неслось, и это наш волк ощущал всей своей шкурой. Столетия, эпохи колыхали ему шерсть, и он чувствовал от них то жар, то холод, то сырость. Сам же Локи, наоборот, стал прозрачен и невесом, а часы его жизни будто замерли, пропал вечный пульс утекающей, стремительной волчьей жизни.

И голос:

– Почему же не поёшь мне, Локи, сегодня? Я ждала твоей песни. Вот, пришлось самой спуститься к тебе, может, случилось что, упрямый мой Волк?

Она меняла облик. То птица, то человек, то туманная дымка. Походкой, не сравнимой ни с чем – льющейся, мерцающей, привораживающей и пугающей – спускалась к нему Луна. И дорожка под её ногами была то ручьём, то тропкой, то россыпью камней, переливчатой, искрящейся и зыбкой.

Затряс головою, бесшумно раскидав во все стороны легчайшие сверкающие капли. Это лунный туман успел выпасть росою на шерсть, но только сырости наш волк и не учуял – такой странный мир был вокруг него. Огляделся. Лунная река лилась с Небес или через Небеса, на одном из камней присела Переменчивая Собою. Тепла не было. Было ощущение ворожбы, но холодной и бессердечной. Луна давила и захватывала цепкостью взгляда всё знающего и всё видевшего огромной силы существа. Не было тени и запаха тоже.

«В Доме-Над-Рекой не так, там Душа», – он размышлял на ходу, а сам поднимался навстречу – навстречу кому?

Наш Волк очень смел. Уж если задался целью, исполнит. Помните фразу «волчья хватка»? Вот то-то же, это о нём. Мы не будем бояться, хотя страшно даже мне.

– Луна, – он склонился почтительно. – Приветствую тебя. Ты самое удивительное и вечное, что я видел в жизни так близко. Позволь спросить.

Сейчас на камне сидела большая птица с волчьей головою, перья переливались синим и золотым, лапы с длинными когтями. Кивнула повелительно и, чуть прищурившись, поглядела одним, изумрудным с красными искрами, глазом с кошачьим зрачком.

– Как ты можешь так: умирать и рождаться вновь? Я видел это много раз. Тебе ведь не больно. Куда уходишь ты, где пропадаешь? Как возрождаешься вновь? Никто из мною виденных живых не возвращается, как ты…

– А… Так тебе хочется вечной жизни, хитрый мой волк? – в этот момент она блистала красотою людей. Девушка в парчовом платье кротко улыбалась ему, длинные косы, убранные серебром, и кинжал причудливой работы на широком поясе. Если бы Волк был человеком, мужчиной, потерял бы он в той Лунной Реке своё сердце навеки от такой красоты.

– Прости, Луна, нет. Не прошу я таких даров.

Страха он не чувствовал, а вот опасность ощущал. Вокруг него неясной тенью, ночным безымянным зверем ходила, вила кольца безликая Смерть. Лёгкая, видимая лишь краем глаза, без запаха и цвета. А оглянешься, чтобы разглядеть, и нет никого. Я же говорю, слуг у Луны очень много.

Холодно стало по-ледяному и неуютно. На Локи распахнула горящие зелёные глаза сверкающая серебром волчица, прекрасная и грозная. Шерсть её переливалась синим и белым, отблески слепили, отвлекали, мешали думать. Оскалилась, обнажив белоснежные клыки. Смеялась!

Вот тогда Локи обратился к своему Сердцу. Он позвал как мог всех, кого любил, и они – удивился этому открытию – теперь стали ему жарким щитом. Холод, жадный и беспощадный, уже не скрываясь, был вокруг, но любовь его сердца не пускала гибель ближе, чем на два больших волчьих прыжка.

Лунный оскал, казалось, заполнил собою небо. Луна смеялась, а цвета вокруг менялись невообразимо – красные клыки, зелёная вода, золотые зрачки. Смерть сжимала тиски, Волк ощущал это, видел её то змеёю, то человечьими охотничьими силками. Грохотали камни, звенел небосклон, эти звуки лезли в уши, в голову, казалось, в самое сердце, а уж там оборачивались словами, липкими и неотвратимыми:

– Волк, а Волк, кинься в Лунную Реку! Отдай мне свою душу!..

Мы бы увидели сейчас Локи цветком костра среди вьюги, живым там, где выжить невозможно. Вот как важно, когда тебя любят и когда любишь ты сам. Запомните это, зарубите себе на носу. Ибо в тот момент, когда ваша любовь хоть на мгновение закроет глаза, жадная Смерть сомкнёт кольцо!

– Я не враг тебе, Светлая Госпожа!.. Прошу, останови свой танец! Молю тебя!!!

И разом всё стихло.

– Какова же цена моих тревог, любопытный мой Волк? – даже тени улыбки не было в голосе, только лёгкое, бездушное удивление.

Теперь на камне не было ничего, кроме стайки перламутровых снежинок в хороводе.

– Прости, что прогневил, Госпожа. Прошу, выпусти обратно мою семью, открой им дорогу ко мне! Мои братишки и сестрёнка не изведали этих мест, а отцу и матери есть зачем жить в этом мире. И я тоскую по ним. Раз знаешь секрет, выведи их ко мне, Переменчивая и Прекрасная.

– Наглый, упрямый, глупый Волк! Посмотри! Посмотри, о чём просишь!

Казалось, мир вокруг еще больше засиял, замелькал чудесами и призрачной красотою.

– Зачем им к тебе? Ты что же, лишаешь их Неба?! О, ты жесток и глуп, раз выпрашиваешь такое!

– Я мал перед тобою, Госпожа. Но вся моя жизнь в моей мольбе.

Никогда и ни перед кем так низко не кланялся наш Локи, как в ту лунную ночь. Разные есть поклоны, как и объятия, конечно. Даже «прощай», я знаю, имеет тысячи оттенков. Но только тот волчий поклон Луна приняла дорогим сокровищем, приняла и сложила благодарно в свой самый сокровенный сундук.

Смертельная хватка, он ощутил это, стала слабеть.

– Смотри! Иди! Иди!.. Смотри!.. – Луна исчезала, уносилась прочь сверкающим маленьким смерчем. И эхом по небу, как легкое касание ветерка, слова:

– Прощаю!.. Только раз… Смотри…

– Есть у неё Сердце, есть. И поёт оно, и страдает. Вот ведь, разозлилась же. Думаю, я бы договорилась с нею. Вот только дороги у нас разные, никак не сойдёмся, – Сова задумалась, глядя в костёр.

И пламя его играло искрами, вскидывалось цветами и шептало, шептало жарко.

Слушатели не торопили. Ждали.

И видит Локи, как из лунного потока выходят, отряхиваясь и раскидывая вокруг светящиеся капли, отец, мать, сестрёнка и совсем маленькие, сами круглые, как Луна, пушистые братишки. Он бросился к ним, зарываясь носом в шерсть каждого, обнюхал. Они! Это они, он сделал это!

Счастье затопило. Как же он скучал… Ну как же он скучал!

Лунная Стая понеслась по небу, и не знал, не знал Локи-Вожак, что возможна такая скорость. Они летели над Лесом, действительно бескрайним, и, не таясь, над людскими поселениями. Не было в них страха, печалей, не было понимания, как у любого живущего зверя – да, каждый зверь знает, когда придёт за ним Чёрный Посланник – понимания неизбежного конца. Бесконечное счастье и сказочность бытия – вот кем были они. И Волк рассказывал обо всём, что случилось, а значит, всю свою жизнь…

– Он всё-таки умер, наш Волк? Да?

– Нет, милая. Это всё ещё не конец сказки. Но уже поздно. Может, я расскажу её в следующий раз?

– Нет, нет, давай сейчас! Расскажи сегодня! —слушатели заволновались.

Всегда так: не успокоятся, пока не узнают, что конец истории не так уж и плох.

Элга несколько раз хлопнула костру в ладоши, и тот всколыхнулся и засиял ярче. Никто не удивился маленькому чуду, так всем хотелось продолжения.

Светлая Волчица в волнении бегала по холму. Живот был тяжёл, но тяжелее было не понимать того, что происходит. Вот её Локи, освещённый Луной, лежит и смотрит вдаль, и она, кажется, даже слышит его мысли. И вдруг он заколыхался, как отражение в воде, когда по нему стукнешь лапой, пошёл туманом и струйкой дыма, только яркой, как лунная дорожка, потянулся вверх, теряясь и распадаясь. А потом исчез.

– О, Локи мой! Локи!..

По небу пошли тени, и вдруг светом и искрами – она ясно это видела – понеслась выше облаков стая, легко читаемые силуэты, дальше и дальше, но всё равно близко и видно. И он, её вожак, среди них!

– Я вернусь… – легло на нос каплями росы и ветром.

И Светлая Волчица осталась ждать.

Ночь всё ещё царила вокруг, когда вожак замерцал и появился рядом. Лёг на холм совсем без сил, но живой и невредимый, на глазах уплотняясь.

А Светлая знала, что он вернётся! Лучший, сильный, непобедимый. Никогда ещё не было на этом свете волка мудрее и красивее её Локи. Так думалось ей, в сердце пели на все лады гордость и нежность, и даже не родившиеся ещё волчата в животе, она ощутила их сейчас, радовались вместе с нею. Зарычала тихонько:

– Расскажи, Вожак, куда ходил без нас, – и уткнулась в шею, в меховой воротник, проверяя запах.

– Завтра, Волчица моя. Завтра. Мне нужен сон…

Стая, не сговариваясь, легла рядом, согревая. Локи засыпал тревожно, шептал по-волчьи, выдыхая слова, а они ловили каждое, потому что знали, что жизнь очень дорога, чтобы терять даже малые её крупицы.

– Секрет… Я принёс нам секрет, волки мои!.. Она выпустила, не смогла, не захотела погубить! Вы – мой щит, волки… Ты, Светлая моя Волчица, ты уберегла меня!..

Да, бывает и так, что слабеет самый сильный. Это значит, что ноша, его подарок нам, оказалась чрезмерно велика. Тогда крайне важно сделать вот что: принять его дары. А потом надо дать ему тепла и защиты, окружив кольцом жизни, пока самый сильный не окрепнет вновь.

У их костра было тихо.

– А своих он так и не привёл, – вздохнул кто-то. – Не вернуть их.

Завязалось обсуждение. Стали вспоминаться истории, проводы, умершие родственники.

– И что полез-то туда, на Небо? – какая-то старая женщина беспокойно заёрзала с той стороны костра. – Только растревожил всех. И себя чуть не погубил. Неправильно это, нехорошо!

– А я бы в быка превратился… – мечтательно протянул крепкий парень.

И добавил спешно под общий хохот:

– Только чтобы не на мясо!

Заговорили каждый о своём.

– А ты бы, милая, кем хотела быть? – Элга погладила по голове девочку. – Как думаешь?

– Бабочкой. Она красивая.

– Ну… Тогда уж целой стайкой. Но бабочки не живут долго, одно лето всего.

– Жалко… Тогда птичкой. Не знаю какой, красивой-красивой. А ты, бабушка, на сову похожа, правда. Даже нос как клюв.

Потрогала косы:

– Как перья они у тебя.

– Совой так совой. Спорить не буду. Чур, сов не обижай теперь. А то прилечу к тебе сказку какую рассказать, а ты меня – палкой.

– Точно прилетишь? Я родителям скажу, они окно на чердаке починят, открытым держать буду.

– Читать научись. Может, и прилечу.

Ночь гасила разговоры, как свечи. Люди стали расходиться, благодаря и кланяясь. Стало тихо.

Они ещё посидели, поглядели на огонь.

– А что ты им всё про невесту для меня болтала?

– Так вижу же, как ты на девчонок засматриваешься, – усмехнулась. – Разговоры с ними заводишь. Будь мудр, Дик.

И продолжила, не дав ответить:

– Касхи мой за тобой присматривает – раз, – стала загибать пальцы. – Волк с Медведем с тобой дружбу водят, а значит, плохому не научат – два. Ты у нас умный – это три. А всё же знай, пару человеку надо на всю жизнь создавать. Жизнь долгая, не торопись с выбором.

– Знаешь что… – он хотел отшутиться или нагрубить несерьёзно, а потом задумался.

Так в молчании и пошёл вещи собирать: пора было уходить. Сова тоже за сборы принялась. Погасили костёр.

Какая ему невеста? Все на один лад. Всё не то.

 

Глава 7

Сова выпорхнула в небо с лёгким звоном преображающихся в перья кос.

Перед этим наставляла Воробья:

– Чтобы быть незаметным, как тень, стань тенью. Прочувствуй, как она ложится, везде-везде ложится от домов и трав. Пойми лёгкость её и услышь, как поёт.

– Кто? Тень?!

– Да, несмышлёныш. Всё вокруг поёт, не только я, – и Сова вдруг затянула мотив тихо и монотонно:

– Вот примерно так она и звучит. Понял?

И унеслась в темноту.

Уснувшие дома, погасшие костры, звёзды роскошным пиром до горизонта. Вот теперь он уходил по-настоящему. Как мало всё вокруг, ниже крыш и слов. И как огромен тот мир, теперь ставший ему родным.

Прощание – это всегда дверь. Её можно не решиться открыть; в неё можно кинуться и даже, оглянувшись, кинуть горящую головню. Или захлопнуть за спиною и вечно вспоминать звук щелчка в замке. Медленно, откладывая момент, или быстро – если видишь дорогу за дверью – ты уйдёшь. Или закрой поскорее с этой ещё стороны и забудь. А вдруг ты уже богач, и не надо покидать этот край, где без тебя здесь кто-то иссякнет и умрёт, как куст без дождя.

И всегда запоминаешь именно это – шаг. Любой, даже самый бездушный и холодный человек, помнит, как ушел, а откуда – это уж у каждого своё.

Дик не стал ждать, медлить, думать. По-настоящему всегда уходят молча и быстро. Пригнулся. Мгновенно вслушиваясь и принимая голоса всех теней в округе, прошелестел по улицам ветром ночным, влажной от росы травою, светлячками в чаще, зыбкой туманной дымкой по лесным тропам и, наконец, вырвавшись, раздольным степным ветром. Понёсся к дому-Лесу, перебирая в памяти каждый его клочок: кору на стволах, гнёзда, пещеру. Реку! Удивительную таинственную Реку – кровную жилу Леса, его Песню. Ведь у этой Реки есть Имя, как раньше не подумал? И она начала переливаться в его памяти родником во мхах и раздольной журчащей песенкой по камням. А вот Реку, могучую и солоноватую вблизи моря, Дик ещё не видел, а слышал о ней такой только по рассказам Совы и подумал:

«Вернусь, узнаю про неё всё-всё…».

Нагнал Сову, взъерошив перья на кончиках крыльев, и понёсся дальше. Услышал в голове: «Не так быстро, птенец!», развернулся и закружил вокруг зеленью, тенями, ветерком с запахом приближавшегося Леса, ночными птицами и зверями внизу, на земле. И души-Песни их всех проносились сквозь него, оставляя на сердце свой светящийся след.

– Давай передохнём, а? Что-то подустала я за тобой гоняться в темноте, – Сова резко ушла вниз, у самой земли преображаясь, почти бегом сделала несколько шагов. С его высоты казалось, что там, внизу, движется на освещённом Луною поле очень молодой и резвый человек.

– Давай, спускайся! Где ты там? – замахала руками, разглядывая небеса. – Что, потерялся? А нечего так спешить! Ты где?.. Эй, Дик!..

Воробей рухнул на траву, мокрую от ночной росы, медленно попытался сесть, потом снова лёг.

– Давай выкладывай, ты Кто? – Сова поднимала огонь-костёр, вытягивая его рукой вверх. По-быстрому, как говорила в таких случаях, когда собирать хворост было некогда.

Дик бессильно подполз ближе к огню.

– Я? Я Лес, – и осёкся. – Кто-кто я?! Кто Я?!..

И ещё долго, то замолкая, то вновь кидаясь словами:

– Да как же?.. Но это же… Невозможно же такое…! Это я?..

Сова заварила травы, разогрела лепёшек с маслом. А потом тихо подала горячую чашу, как в тот – первый – раз у пещеры, сказав просто:

– Ешь. Лес так Лес. Не знаю, что это такое, но раз есть Река, то почему бы и Лесу не быть?

И, накормив, добавила:

– Ты сейчас спи. А потом я тебе про Реку расскажу. И погляжу утром, что ты ещё можешь. Только не разлетайся по всему миру хотя бы завтра, а то мне тебя будет не собрать.

 

Глава 8

Итак, Волк Лунная Песня бежал вдоль кромки воды, вёл стаю. Четыре года он был им вожаком. Светлая Волчица шла рядом.

Можно рассказывать о каждом их дне, и историям этим не будет числа, так удивительна жизнь. Хотя, если честно, о каждом живущем можно говорить бесконечно, перебирая события, песни сердца, промахи, радости и несчастья.

Конечно, Луна передумала, и Волк не раз поднимался так далеко. В тех высотах песни его принимали удивительный облик: они были кружевом и росою, звёздным туманом и птицами на ветках. А однажды Луна приняла их дорогим тяжёлым ожерельем и, сидя на лунном валуне русалкой с переливчатым хвостом, кокетливо примерила, глядясь в невидимое зеркало.

С тех пор, как Дик распахнулся Лесом, его тенью и дымкой, события понеслись. Он помог Локи вывести в Небо всю его стаю, и в такие ночи – Ночи Дозволения – волки неслись выше облаков или, наоборот, сквозь самую чащу, освещая тёмные её уголки. С разрешения Луны они находили и провожали до лунной тропинки заблудившихся в темноте и страхе. Тех, кого выдернули из жизни раньше срока, вероломно и стремительно, кого обманом увели в небытие, кто мог бы вернуться, да не нашёл дороги. Такие потерянные для мира души держались тени и ждали, иногда очень, очень долго, своих проводников.

– Солнце одарило меня, Мудрый Волк, – говорила Переменчивая, перетекая серебряной змеёю по валунам своей реки, – светом дня, чтобы надежда никогда не покинула этот мир. Печаль бесконечно застилает его, а мы высветляем каждый закуток, идя следом. Но за нами снова ложатся тени, ведь мы сами отбрасываем их, – она вздыхала, – и это длится без конца. Так, в заботах и удивлении, я убегаю в вечности от своей тоски.

А ещё она говорила, показывая на звёзды, какие это удивительные Солнца. И про то, что есть такие подлунные миры, где Лун и две и три.

– Мне очень повезло, внимательный мой Волк, что я одна всей ночи хозяйка, как бы я делила твои песни-подарки с другими, не менее коварными и прекрасными госпожами?

 

Глава 9

В такие часы, когда Лунная Стая выступала над Лесом, Элга-Сова пела свои самые красивые песни. Она была довольна, мир вокруг сплетался в удивительный узор, начать который удалось когда-то им с Касхи.

– Ещё немного. Подожду ещё чуть-чуть, всё проверю и уйду к тебе, милый мой. Зачем ты распахнул тогда свои границы и оставил меня одну? Не хватает слов, как я буду ругаться, когда наконец свидимся по-настоящему, муж мой. Твоё поручение стоило мне сотен лет одиноких песен! Знай же, за каждый год я возьму по эпохе вдвоём, мой по вечности муж. Мне было непросто без тебя, ой как непросто.

Она часто говорила с ним. Касхи был рядом во всём, Оленге знала это, чувствовала сердцем, и в самое сердце получала ответ, который всегда-всегда находил к ней дорогу.

– Я чуть не постарела душою, мой любимый. Надеюсь, что там у нас будет так же много дел и мне будет о чём петь!..