Глава 1

Лес выступил тёмной полосою на горизонте ближе к вечеру. Кто-то увидел, не все. Мать-знахарка пока молчала, поэтому племя просто разбило стоянку. Свет вечерних костров отделил утомлённых людей от мира, и в наступающей темноте контуры леса, их цели, стали совсем неразличимы.

После отдыха Оленге стала собирать свою лошадку в дорогу.

– Я полечу ему навстречу, вождь! До него не больше дня.

– И ночи. Ты уйдёшь в ночь?

– Я же вернусь. Посмотрю путь нам всем. Со мною не будет беды.

И добавила с усмешкой:

– Не убегу.

Где-то через месяц после их с разговора у огня Совы сошлись близ речной развилки с Волками, как и рассчитывал Б’ури-вождь и как увидела это она. Эпидемия уже отпустила хватку, но Волки были предельно слабы и малы числом. Совы просто поглотили их, милосердно принимая к своим кострам и без вопросов и лишних слов объединив их табун со своим.

Старая целительница, разнося снадобья для восстановления сил, говорила гостям:

– Мы идём в сторону Леса – нашего дома. Пути Волков и Сов сошлись, как рукава реки, на берег выбросит лишь ломаную щепу.

Произносила уверенно и спокойно, так, что никому и в голову не приходило спорить с нею.

Тулки нашли на одной из повозок выздоравливающей, но слабой.

– Красивая и тонкая твоя Лиса. Чтобы ничего не случилось, я возьму её сестрою, – Оленге и вождь всё договаривались.

– Сестрою моя мать примет её в ученичество. Ты слышишь? Дочери она не причинит вреда.

Он слушал, слышал и всё смотрел на повозку в отдалении, а лисий амулет грел запястье.

– Излечи её от всех напастей, Оленге. Обещаю, не подумаю нанести тебе беду. Слово вождя.

И не добавил больше ничего, отошёл к другим.

Чуть позже молодая знахарка продолжила свой торг:

– Твоему племени не нужен Лес. Погляди на них, вождь! Лошади быстрее ветра, как их упрятать в чащу? Твои люди полюбили волю пустошей и песни степных трав. А в лесу нужны кошачьи лапы и совиные крылья, никак не конные скачки и полёты орлов.

– Мы поговорим об этом, когда настигнем Лес. Излечи Лису.

Вождь немногословен. Юность его испарилась под бременем мыслей и забот. Даже лёгкую его улыбку ловили и пытались распознать смысл сотни зорких внимательных глаз, что уж говорить о словах. Ещё старый вождь учил молчанию, внутренней тишине, поэтому Б’ури отсыпал слова золотой мерой. И не жалел их только там, у повозки, когда случалось остаться с Тулки наедине. Он рассказывал ей сказки, истории из детства, слушал её, внимательно ловя движения, улыбался искренне. И однажды пообещал, что не отдаст её никому: ни ветру зимы, ни волкам, ни смерти. И она согласилась, опустив ресницы.

 

Глава 2

Оленге вылетела в степь и понеслась через ночь. Её нарядная выученная лошадка шла легко, будто и не касалась земли. Немного отдохнули под утро и, когда Солнце почти полностью выкатилось над степью, понеслись дальше.

Она молчала. Не пела, старалась не звенеть бусами и колокольцами в косах. Слушала. Слушала как никогда.

Могучий зов, неумолимый призыв исходил от приближающейся громады. И Оленге знала, что сердце её там уже давно, раньше рождения даже. Ожидала и понимала, что узнает каждую тропку и ветвь, каждый изгиб ствола и топкую низинку. Она летела домой.

Вступив, сначала осмотрелась. Освободила и отпустила лошадку.

– Погуляй! Не жди меня. Иди назад.

Пошла осторожно по лесной границе, а потом, решившись, на вдохе сделала шаг в глубину чащи, открыв ей сердце.

И лес в ту же минуту распахнул перед нею свои сокровища: месиво ломаных веток, а в них – движение жизни; следы на лесной тропе, впечатанные во время дождя и высушенные до твёрдости камня солнцем; колыхание в траве – кто-то был здесь секунду назад, но она знала, он смотрит на неё, невидимый, маленький и осторожный.

К ней вернулись её задор и весёлое настроение, и снова захотелось петь. Тут же где-то в сердце родился мотив, Оленге насвистела его, подражая неизвестной птице, и повернула на звук журчавшей воды. Её ноги в кожаных сапожках, расшитых бисером, ступали мягко, как по ковру, утопая в траве. Выбирала дорогу, где легче пройти, и шла так бережно, как могла. Касалась стволов, проводя ладонями по шершавой коре, заломам и смоляным застывшим каплям. Приветствовала всех и всё на своём пути, очаровываясь с каждым открытием больше и больше.

И вышла к реке.

Та журчала по камням, исходила прохладой и запахом прелой травы и влажности. Солнце играло в потоках и перекатах слепяще и звонко. Валуны, полусухие, выступающие из воды, во мхах и лишайниках, иногда с цветами на макушках, огромные или совсем маленькие, казалось, тут же поздоровались, высветив свою суть, и выстроились перед нею гостеприимной дорогою-тропой.

Оленге стало совсем весело. Осторожно ступила на ближайший камушек, шаткий и неустойчивый, потом на другой. И, напевая только родившуюся песенку, на каждый камень по слову, запрыгала дальше, подгибаясь и склоняясь, как в танце, иногда изображая, что оступилась, размахивая руками:

– Э-э-эй!..

Где-то на середине реки устроилась на самом большом валуне, горячем от солнечных лучей, легла, раскинув руки, даже задремала. Потом снова села, оглянулась вокруг и засмеялась.

– Я дома. Вот же как! Пришла…

Склонилась и опустила кисти в поток, пропуская через пальцы холодные хрустальной чистоты струи. Подняла руку, рассматривая влагу сквозь солнечный свет, а потом смочила ею лицо и обратилась к реке:

– Как же зовут тебя, красавица?

Села поудобнее и стала слушать, обхватив колени, погружаясь в себя всё больше и больше. Закрыла глаза…

 

Глава 3

Если бы Оленге видела, уйдя в себя там, на валуне, как закатилось Солнце и взошла Луна, как лесные звери выходили к воде напиться, поводя на неё глазами, и как птицы ночи, дав знак, что пришёл их час, нет-нет, да проносились над Рекою… По тропкам и травам разлился туман, белый и густой. Туман клубился силуэтами, причудливыми, колдовскими, погружал в тишину, а потом выпал росою на косы её и ресницы. Тогда Оленге, улыбнувшись во сне, глубоком, как колодец, разомкнула в замок сплетённые пальцы, легла, свернувшись, и мхи большого камня были ей мягким ковром.

И ещё увидела бы она, как чьи-то заботливые руки подобрали её косы, свесившиеся в воду и, отжав, аккуратно положили ей под рукава. Сняли мокрые сапожки и поставили рядом. Тихо-тихо, чтобы не разбудить.

Что ей снилось, знает и помнит лишь она и те, с кем поделилась потом увиденным.

Проснувшись поздним утром, открыв глаза, села. Оглянулась вокруг, будто видела в первый раз, потом сошла в воду и умыла лицо.

– Сестра моя, о, сестра, красавица и Госпожа. Значит и я могу так? О… – она удивлённо смотрела, как бежит река, огибая валуны.

– Безмерна твоя милость, безгранична мудрость. Я буду петь Тебе, насколько хватит моих лет, и беречь твои границы! Постигну твои пределы и буду в вечных учениках!

Оленге припала губами и напилась воды, в которой читалась горечь трав и сладость цветов, вся память этих мест и будущая череда времён. Утёрлась рукавом.

А потом выпрямилась, раскинула руки…

И вылетела из воды, поднимая брызги, большой белой совою. Малый круг, пробный и неуверенный, летела, почти касаясь крылом речной глади; большой – к вершинам огромных сосен и выше – к небу. Вниз почти отвесно, у самой воды возвращая себе человеческий облик. Засмеялась, закинув голову, заливисто и громко:

– Да, нет границ, сестра, ты права, нет границ!

Голос её стал другим, глубже, сильнее. И глаза. И даже имя, звучавшее из Сердца, стало менять свой контур, преображая вместе с собою и Судьбу.

 

Глава 4

А потом Оленге увидела человека.

На берегу, на больших камнях, сидел молодой мужчина, одетый странно, не по их правилам, но ловко. Рассматривал её, подперев рукою подбородок.

– Ты перо потеряла, – протянул на ладони большое, очевидно, маховое, из крыла, а оно неспешно прямо на глазах обратилось бусами, её бусами с запястья.

– Стой, не двигайся! Поначалу голова кружиться будет, присядь.

Он уже рядом, ухватил за плечи и усадил с силой обратно на камень.

– А то свалишься в воду, испугаешься и рыбой станешь, – улыбается.

Оленге прислушивается: от него пахнет травой, мёдом и перьями. Голос – без лжи и лукавства. Ладони сильные, узкие и большие. Длинные пальцы.

– Уж лучше Совою, красиво, – продолжает незнакомец, – даже очень. Мне тогда будет о чём с тобой разговаривать. На, держи перо, – и вложил бусины в руку.

Это был интересный мужчина. Высокий, тонкий, с сильными плечами. Таких она не видела ещё никогда, но страха и робости не испытывала, говорить с ним было легко. Ей нравилось, как он произносит слова: очень старательно, аккуратно и мягко, как будто заворачивает каждое заботливо и подаёт подарком. Очевидно, хорошо знал её наречие, но его родной язык был совсем другим.

Назвался Касхи, спросил её имя, тут же попробовал на звук:

– Оленге-эленге, эленге-эльге… – и засмеялся радостно, – из твоего имени я могу целую песню сложить!

Предложил ей руку, помог дойти до берега, а потом произнёс:

– Позволь считать тебя своей гостьей, дивная госпожа, – склонился в поклоне, – не сочти за дерзость, войди в мой дом, тебе нужна еда и кров на сегодняшний день.

Непривычно и странно звучала такая речь, но сказано это было настолько учтиво, что у Оленге не нашлось слов отказаться. Предложение казалось уместным: она чувствовала усталость, а ещё больше желание поговорить о том чуде перевоплощения, которому этот необыкновенный человек явно был свидетель и не удивился нисколько.

Касхи повёл её по лесу, рассказывая подробно обо всём, что встречалось на пути. Иногда поддерживал за плечо, когда у Оленге начинала кружиться голова, и заглядывал в лицо.

– Как ты? Скоро придём.

Или набирал пригоршню ягод и кормил с ладони.

– Это – силы твои. Присядь и поешь. Вот так.

А пока Оленге отдыхала, говорил:

– Посмотри на эту сосну, посмотри!

И рассказывал историю, диковинную и красивую. Дожидался, пока пройдёт слабость, и они шли дальше.

 

Глава 5

– А это мой дом. Укрытие. Побудь пока здесь, – указал на плоский камень у входа в пещеру, – отдохни.

Нырнул внутрь, вынес большой кусок тонкого сукна и накинул ей на плечи, закутывая, стал возиться с костром.

И тут Оленге вдруг вспомнила, отогреваясь, что она здесь одна. Смутилась, что гостьей сидит у входа в дом совсем незнакомого мужчины, и решила, сама не зная зачем, удивить его и испугать немного, как вождя в тот вечер в степи, чтобы саму себя оградить от непонятного жара в сердце.

Настроилась, подняла огонь костра тонкой стрелой чуть выше их роста, завила маленьким смерчем. И в тот момент, когда размышляла, змеёй или птицей привести к земле, поняла вдруг, что огонь перехватил гостеприимный хозяин, будто вынув из её невидимых рук.

Послушное пламя вернулось обратно к трескучим головням, сворачиваясь и преображаясь.

– Ох… – только и выдохнула, – перед нею дрожал, почти не обжигая, букет из больших пламенеющих цветов.

– Ох, Касхи, – и, приняв, уже сама возвратила пламя на место, восстанавливая привычный взгляду облик.

Радушный хозяин сразу поставил на огонь котёл.

– Я тоже проголодался. Скоро поедим. Сейчас я покажу тебе, как готовят у нас в Лесу!

А после лепёшек, сытной горячей похлёбки и травяного чая сказал, не тая ничего за своими словами:

– Не бойся меня, ты гостья, Эленге, – имя произносит уже на свой манер, – мой дом – твоё пристанище, пока не захочешь уйти. Да и не запугать меня.

Смотрел на неё открыто и улыбался.

– Ты не рассказала о своём народе и о том, почему пришла одна. Я слышу, они почти у границы моего Леса, ещё день-два. Кто они? Мне же их встречать.

Касхи ей нравился. Интересный, крайне интересный человек встретился на её пути. Но Элга точно может сказать, когда она решила, что Лес и Река – их общая судьба.

Когда заглянула ему в глаза.

Очень красивые, удивительного цвета – жёлтые, с синими и зелёными крапинками, с чёрной каёмкой радужки, оправленные пушистыми густыми ресницами. Зрачки то круглые, как у людей, то узкие, как у сов. Древние, нечеловеческие глаза.

– Покажи мне, как ты летаешь.

Это был следующий день, они стояли над речным обрывом, и ветер трепал их волосы и одежды.

– Ну… Я не знаю, как это делать. Само тогда получилось. Я боюсь. Боюсь, что не выйдет ещё раз.

Он засмеялся.

– Это у тебя-то не выйдет? Девушки степей так скромны и стеснительны? Всё, я даже отвернулся, – он прикрыл своими длинными ладонями лицо.

И Эленге перестала тревожиться, раскинула руки и шагнула в простор над рекою.

Да она и не робела. Просто очень-очень гордилась и дорожила тем даром, что приняла вчера у Реки. Сама хотела испытать ещё раз, но как же это странно: она привыкла быть непонимаемой и пугающей немного. Кто знает это, тот поймёт – сложно вот так ввериться другому и заговорить с ним на равных.

Ощущение полёта находится в центре грудины. Оттуда же исходит уверенность, знание высоты и чувство равновесия в воздухе. Изумлённое постижение себя – вот что такое умение летать, освобождение от силы, удерживающей на земле, и радость, просто радость бытия.

Распахнула крылья не раздумывая, а набрав высоту и обернувшись, увидела Касхи рядом, сразу узнала, поняла, что это он – следовал за нею большой тёмной совою, глаза те же, смотрят внимательно, разумно и восхищённо. В тот момент Элга и полюбила его.

Сам же Касхи потом всегда говорил, что влюбился сразу, как придумал Эленге, задолго до её рождения. А потом только всё ждал и ждал.

– Даже не старел! – и поглядывал почти сурово.

– Как я тебе? Может, накинуть лет сто хотя бы? – и прямо на глазах наводил себе на лицо морщины и убелял сединою волосы.

А она тоже, как правило, с шутливым ужасом восклицала:

– Нет-нет, о мой Касхи, молодой ты так красив, пусть лучше мне завидуют все совы и людские женщины, чем ты добавишь хоть одну морщинку. Дай-ка я их сотру… – и принималась ладонями отряхивать ему лицо и пряди волос.

И правда, через минутку-другую от седины и морщин не оставалось и следа.

– Вот так. Даже и не думай стареть, – приговаривала ласково, закрепляя результат поцелуем.

 

Глава 6

Впереди всех – три всадника. С такого расстояния они были видны лишь контуром, но она знала: на самой высокой лошади по центру – вождь, справа, на лошади пониже – старая знахарка-мать, а её новая ученица и названая дочь Тулки – слева, на небольшой и тонкой, почти наверняка нарядной лошадке с длинной гривой.

Её племя приближалось. Лес нарастал над ними махиной тепла, звука и жизни.

– Я не пущу их.

– Они сами не захотят.

Эленге с трубочкой в руке сидит на узлах упавшего огромного ствола, как на выступе горы. Касхи стоит рядом, опираясь ногою на обломки массивной ветви, которая сама была размером с многовековое дерево.

– Так и будем сидеть тут? Часа два, не меньше, пока доберутся.

– Песня моя, куда нам спешить? Когда ещё мы будем смотреть на племя, которое вот-вот перепишет свою судьбу?

– Мне жаль их, Касхи. И знаешь что? – она прильнула к нему щекой. – Я ещё ни разу не уходила из семьи! Я волнуюсь.

Засмеялся. Заливисто, громко и счастливо.

– Тебе нужна человеческая свадьба, Сова моя любимая? Ты хочешь больших костров, подарков к нашим ногам, плясок под звёздами? Хочешь?

Она думала.

– Пожалуй, нет, милый мой Касхи. Нет. Просто я хочу, чтобы всё это закончилось скорее. В твоей пещере над рекою следует навести порядок. Там столько всего нужно сделать, ты же не прибирал ни разу! Травы над входом я опущу занавесом, а то любой ветер бродит по дому, как хозяин! – зябко передёрнула плечами. – В малых проходах я видела следы зверей на пыли, камнях и песке, которые прошли там, наверное, лет триста назад!

– Восемьсот двадцать, если точнее.

Касхи присел рядом, устроившись поудобнее:

– Они пришли захватить моё, нет, наше с тобой жилище, но мы сдружились. В конце концов. Большие такие, – Касхи показал руками, и было видно, что воспоминания эти ему приятны и радостны.

– Таких, к сожалению, больше нет в этих краях, – тяжело вздохнул, – да и нигде нет.

– Да? – Эленге от удивления даже о волнении забыла, – потом расскажи обязательно, хорошо?

– Конечно, родная.

– И мне просто не терпится облететь всю Реку, от истока до её завершения, – она продолжала перечислять свои планы. – Ты сказал, она впадает в Море? Не могу представить себе столько воды, милый. И я хочу летать! А сижу как… как… Ну не знаю даже, что сказать, чтобы никого не обидеть.

– Скажи «как курица». Есть такая птица, я видел у племён на западе. Живёт при людях, имеет крылья, но не летает. Её держат, чтобы однажды съесть. Маленькая такая, совсем глупая. Можешь так сказать, она не обидится.

Эленге задумалась о таком странном птичьем племени, потянулась к ним своим сердцем, прислушалась – и наполнилась жалостью. В том месте души, где любая птица держит восторг полёта, у тех странных – куриц – была пустота. Темно, тихо и глухо.

– Ох, Касхи. Они что, даже не поют?

– Нет. Они еда.

– Как же много ты знаешь об этом мире! Ты как бескрайнее небо. Или как тот бездонный и вечный колодец в горах, про который рассказывал вчера.

Они потёрлись щеками и носами.

– Ты сама как Небо. До тебя я знал лишь половину, Песня моя. Теперь, лишь теперь я смогу постичь всё. И я проведу тебя по нему, по этому миру, от начала времён и по тем векам, когда начал тебя ждать. Вот это – мой подарок тебе на свадьбу. А торжествовать встречу и супружество, я так думаю, лучше всю жизнь, а не день-другой, как это заведено у людей.

– Я верю тебе, родной.

– Приближаются. Они видят нас. Начинаем!

Дракон засыпал.

Он был очень деятелен, могуч и мудр. Нам не понять ни мгновения их, драконов, жизни. Не понять, о чём их думы. Что они любят и как творят. Или как едят! Ничего мы не поймём. Даже перейти им дорогу не сможем, и почти никогда не случалось человеку разглядеть их следы.

И всё же можно сказать, что этот дракон сейчас засыпал.

Пока он смыкал веки, у людей проносились годы, сотни лет. Сон ему был крайне важен. И это мы тоже можем понять, ибо люди знают, что такое усталость. Усталость глаз, ног, сердца, даже усталость души. Ему нужно было вздремнуть и набраться сил. В такие периоды дракон складывал крылья, укрываясь ими, как щитом, затихал, и пространство вокруг больше не произносило его имя – вот этого нам не постичь точно – и, просто заполняя собою часть мира, переставал для мира существовать.

Если смыкание век длилось так долго по человеческим меркам, то сколько же длился для людей его сон?

Спящий дракон совсем не то, что спящий человек. Это волшебство, которое придумал сам мир, чтобы стать краше и ярче. Мне сложно подобрать слова и объяснить, как важно, чтобы дракон выспал свой сон и проснулся в нужный и оговорённый час.

А вот глаза распахнёт он мгновенно, и в этот момент мир, встряхнувшись, вдруг начнёт сиять и примет себе совсем другое Имя.

Никто из живущих ныне не застал этот миг. Нигде не записано об этом дне ни слова, ни строчки. Но именно в такие времена люди вновь могут видеть любящие их глаза, раскрывающиеся крылья, походку и драконьи следы на земле. У нас пропадает страх, и люди признают все те истины мироздания, которые спускаются к ним во все эпохи неслышимым и невидимым потоком.

А потом многие века царит покой и благоденствие, пока человеческие глаза не станут привыкать к сиянию этого мира. Тогда дракон начинает потихоньку уходить из мыслей и сердец, и мы забываем о нём.

Наши пути расходятся, но драконы ещё долго пребывают здесь, творя немыслимые нам дела, перемещаясь по своим особым дорогам, и я не смогу передать, чем является их жизнь. Знаю только, что однажды приходит усталость и дракону необходимо смежить веки.

Вот в эти времена люди и покидают леса. Вернее, Лес просит их уйти. Конечно, нам не забыть тех лет, вернее, эпох, проведённых в чаще и ознаменованных мудрой свободой и радостью. Города-водопады, мосты как сияющие арки над бескрайним могучим лесом, поселения на огромных деревьях, по берегам рек или нависшие над реками воплощением света и радости.

А может, как выбор, вольное странствие и союз с миром трав, цветов и древесных исполинов – всё это так просто не выбросишь из памяти. Дети ещё долго играют в такую жизнь. Да мы все в это играем.

И всё же исход неизбежен. Людям приходится в такие моменты тишины мира обходиться своими силами и теми навыками, что наработались во времена Больших Песен.

Всегда находятся те, кто жаждет вернуться под сень, чтобы испытать снова и снова то непомерное чувство дома, что никогда не уйдёт из сердца. Но их не пустят. Пока Дракон смыкает веки, пока длится его сон, нам всем придётся рассчитывать только на себя. Будут освоены степи, моря, пустыни. Нельзя тревожить того, кто вершит будущий мир для нас же.

За время разлуки люди станут мудрее и лучше. Они переживут много бед, падений, даже войн. Но всё же странствие пойдёт им на пользу. Однажды – я даже не могу сказать, сколько раз будет засыпать и просыпаться этот Дракон – мы сможем с ним заговорить. И он ответит на равных нам.

А пока люди слишком малы. Я иногда думаю, что это мы спим непробудным сном, а нас бережно качают и поют самую чудесную колыбельную на свете, и мы растём, пока спим, и улыбаемся во сне.

Пока дракон укрыт крыльями, его сон храним. Существа, выбравшие себе такую судьбу, имеют непривычный для людей облик, принадлежат неизвестным нам племенам, и в их жилах часто плещется очень разная, несхожая с людской кровь. Они берегут то волшебство, что вершится зачастую глубже их понимания, сами становятся волшебством, духами и душою тех мест. Их жизни протягиваются через века, и само осознание жизни и смерти утрачивает для них человеческий невеликий смысл.

 

Глава 7

– Вижу. Я вижу мою дочь!

– Да, на поваленном дереве. У леса!

И Тулки шёпотом:

– Какое огромное дерево, мама…

– Тише, тише, новая моя дочь. Смотри и запоминай. Всё очень важно, каждый шаг и каждый поворот головы… Учись.

И, обратившись к Б’ури, произносит:

– Ты привёл нас к Лесу, нашему дому, вождь. Можно объявлять старшую из моих дочерей твоей женою. Оглядимся, устроим пир…

Оба, вождь и знахарка, ощущают странное чувство невозможности и несправедливости этих слов. Лес не вызывает радости, не узнаётся сердцем. Хочется развернуть лошадей и пустить их галопом. Подальше, чтобы не видеть чащу никогда больше. Всю жизнь не видеть и не слышать о ней ничего.

На повозках где-то заплакал ребёнок, потом ещё один.

Он поднял руку, остановив людей, спешился. Сделал несколько шагов вперёд.

– Оленге…

Что-то не так. В молодой знахарке, в её облике, малых движениях, взгляде – нечто неуловимо другое. Настораживающее ощущение, от которого холодок по спине, будто чуждая, иная красота поджидала их там, на границе леса. Будто идут они незваными гостями, не ко времени и не к добру. Нехорошо и тяжело на душе.

Трубка у неё в руке. Лёгкий дымок тянется к небу.

Но вождь знает правила, поэтому приветствует, приглушая поднимающуюся с самого дна сердца растерянность:

– Здравствуй, дочь племени своего.

Тут подала голос старая мать:

– Зачем трубка в твоих руках, Оленге-дочь? Не торопишься ли ты? Мы ещё не вошли под своды Дома, чтобы запирать его. Нам всем надлежит пропеть эту Песню Новых Границ!

Тишина. Дымок трубки. Выдох. Все глаза обращены к ней. Молодая знахарка нарушает один обычай за другим! Такого не бывало ещё никогда в истории их племени, никогда. И Эленге произносит:

– Мать, в этом лесу уже живут Совы.

Встала и крикнула, чтобы услышали все:

– Этот Лес уже населён! В нём уже живут! Это не ваш дом!

К ней спустилась огромная сова. Невозможно большая, таких просто не может быть на этом свете – вот о чём подумали в тот момент многие. Села бесшумно рядом, красиво, с величайшим достоинством.

– Смотри, мать! Смотри, вождь! Смотри, племя!

Эленге вскинула руки и взмыла вверх белым вихрем-птицей, вторая сова поднялась следом, они закружили над людьми, касаясь крыльями, обдавая ветром. Летали как танцевали, а люди следили за ними взглядами, вскрикивая от удивления или страха, когда совы неслись меж ними.

Волшебство всё длилось и длилось, изливаясь неслышимой песней, оседая в сердцах и мыслях, зарождая странные, непривычные вопросы в голове.

А потом совы вернулись к исполинскому стволу и, приняв человеческий облик и обнявшись, посмотрели на испуганных людей.

Растерянность и смятение царили в толпе. Сначала один, потом другой – и вот всё племя упало на колени перед странными и прекрасными существами на лесной границе. Склонилась в поклоне Тулки. Лишь вождь и знахарка-мать продолжали стоять, но лица их отражали ужас и изумление. И гнев, который подкатывал к горлу, сминая и заостряя ещё не родившиеся слова.

– Что произошло с тобою, дочь моя, в этом лесу? Кто этот дух? – мать говорит спокойно, но все знают эту глухую интонацию, из которой рождаются Настигающие Песни, от которых не уйти, и услышать такие песни не пожелаешь никому.

Касхи выступил вперёд, протянув руки ладонями вверх.

– О, мудрые люди!

Развернулся к вождю.

– О, молодой вождь.

Потом, взяв Эленге за руку, снова обратился ко всем:

– Я беру эту женщину у вас на веки веков, ибо неисчислимое количество лет ждал её, чтобы принять женою и хозяйкой этих мест. Жена моя – щедрый подарок от вас, и я благодарен, – он склонился, прижав руку к сердцу.

Эленге продолжила:

– Да, мать, это мой по вечности муж! А это, – повернулась назад, – наш с ним Лес.

Стало совсем тихо. Растерянность старой матери росла. Она впервые за многие годы не знала, что делать.

А Эленге говорила:

– Да, я наложила границы. Вы можете пребывать рядом с нами, но никогда не войдёте внутрь моего с Касхи дома. Наши пути разойдутся отныне. Неделю! Неделю вы будете нам гостями. Потом вам следует уйти.

– Он дух, но ты, изменщица, человек! – Б’ури молниеносно выхватил и метнул кинжал.

Намеревался сказать о наказании за неверность, о неподчинении и расплате, традициях и законах, но не успел. Кинжал завис в воздухе, а Касхи в мгновение ока оказался рядом, смял вождя, крупного и крепкого мужчину, как кучу тряпок, и прижал к земле.

– Она не дух, вождь! Она моя душа. Не смей тревожить её и нарушать покой. Клянусь, не ты свидетель конца её жизни!

Касхи сам расправил вождю скрученные руки и ноги, помог сесть, потом, встряхнув, встать. Поклонился.

– Прости. Ты сильный вождь, но твоя горячность сорвалась с узды. Прими назад повод.

Эленге подняла руку с раскрытой ладонью, и нож, послушный и ведомый ею, полетел на уровне глаз от человека к человеку, чтобы увидел каждый: и старик, и ребёнок.

– Племя! Вот нож Б’ури-вождя, которым он хотел убить прекрасную Эленге, целительницу Сов! – слова Касхи слышат все, даже малые дети притихли.

– Запомните этот нож. Примите и закопайте здесь, на границе двух племён!

Тишина. Нож следует от повозки к повозке, задерживается, качаясь, перед глазами.

И вдруг, перебивая, громко и слышно, заговорила как запричитала старая знахарка:

– Дух, – гнев целительницы клокочет, – что ты хочешь от нас? – слова звучат с отчаянием и страхом. – Ты забрал лучшую нашу дочь, лишил нас надежды на Дом, за что ты обрекаешь нас на изгнание?!

Снова стало тихо. А потом, будто ветерок пробежал, сами люди заговорили то там, то тут:

– А я не хочу в этот лес! Мне страшно, – голос мальчика с одной из повозок.

– Да, мы любим наши степи! Где нам держать здесь лошадей? – поднялось ещё несколько молодых мужчин.

Знахарка стала оглядываться, взгляд её заметался, а Касхи указал ей пальцем на говоривших.

– Слышишь? Кто кого собирается изгнать, мать племени своего? Не слишком ли ты далеко ушла в своих странствиях памяти? Лучше помоги им обрести новое Имя! Распахни душу, старая мать, перестань говорить – послушай. Услышь, о чём шепчет тебе Мир!

И он снова обратился ко всем:

– Мудрые люди, вы гости нам! Неделю, – он обвёл всех взглядом, – неделю живите здесь, по границе лесов. Славная охота будет, – он указал направление, – вон там. С нашего разрешения вы наберёте много дичи. Разводите костры, пойте песни и не ждите от нас беды. Вот это дерево, – он погладил всё ещё крепкую кору, – слегло здесь шесть сотен лет назад! В сильнейшую из бурь последних времён в знак того, что покой этих мест охраняем. Этот исполин помнит прежние племена, что селились под ним и были желанны. На его ветвях жил целый народ! Но ныне, – он сделал паузу, – ныне Лесу нужна тишина. Мы – стражи, и вам нет пути сюда.

Люди слушали затаив дыхание.

– В знак принятия моих слов возьмите назад этот нож, захороните под павшим исполином, имя ему – Великий Агш! Запомните место и имя и рассказывайте детям, а те пусть расскажут своим!

Эленге хлопнула в ладоши, и кинжал звонко пал плашмя недалеко от вывернутых, возвышающихся горою корней, на камни и траву. И проговорила:

– Если пойдёте, куда указывает Великий Агш своей вершиною, – погладила кору, – скоро найдёте ручей. Вода там сладкая и холодная. Племя моё, доброй охоты у наших границ!

И повторила слова Касхи:

– Запомните этот день и это имя!

Две совы поднялись и скрылись меж деревьями.

 

Глава 8

Долгие-долгие годы пронеслись с тех пор. Заботы, дела, события, счастье, знания, радости, беды. Но самое удивительное, что даже Элга и Касхи признавали как чудо – то, что у них рождались дети.

В те времена ей казалось, а потом именно так и вспоминала об этом, что их Лес лишь тогда был по-особенному радостен и светел, наполнен песнями и голосами.

В период взросления детей их мир был иным: у мира было другое лицо. Люди по его границам были меньше числом, говорили на ином языке и молились совсем другим богам. Лес имел значительно большую протяжённость, огромную, на несколько месяцев полёта, а Море, в которое неизбежно впадала Река, было дальше, являясь, как и сейчас, его естественной границей.

Потом, когда дети выросли и окрепли, они расселились по удалённым областям их общего дома. Дети стали находить своих, создавать пары. Это был период радостных открытий, удивительных встреч, полётов-празднеств. И казалось, что торжество жизни не закончится никогда. Элга была счастлива абсолютно, но Касхи предупреждал:

– Всё имеет начало, Песня моя. Но и конец тоже. Наша Река, родившись родником в чаще, впадает в Море, где навсегда теряет своё Имя. Лес покрыл голые склоны, но однажды, я даже представить себе не могу, не знаю зачем и почему, здесь снова будет пустыня, или Море захватит и поглотит наши с тобою тропинки. Родная моя, не прикипай душою к радостям этой жизни, чтобы потом они не отрывались с кровью.

Дети, один за другим, расселились и зажили своей жизнью. Они слетались на общие праздники, но нечасто, уж очень большие пространства приходилось пересекать. И всё же эти встречи были. Совы жили единой семьёй и вместе вершили общее дело: берегли границы, держали саму гармонию, которой наполняли каждую свою песню.

А потом случился тот самый разговор.

– Мне пора уходить, я чувствую… Меня становится слишком много для этого тела, но как же я оставлю тебя?

– Тебя всегда много, милый, – ответила улыбаясь. – Давай полетим к Луне. Это так далеко, что ты перестанешь хандрить и говорить странные вещи, – и голос у неё тогда был мелодичный и сверкающий, как Река в лунную ночь.

– Нет-нет, послушай, Песня моя. Так случится. И вот что, ты кинешься следом.

– Конечно, Касхи мой, Касхи. Где ты, там и я. Мы же договорились, помнишь?

– Ты кинешься, – он кивал самому себе, – но я закрою все Двери. Тебе надо ещё побыть здесь.

Помолчали, уж очень красиво раскрывалась ночь.

А потом он продолжил:

– Я передаю Тебе весь этот Лес до тех времён, пока не придёт Настоящий-Сильный-Душою, кто примет его из твоих рук.

Элга молчала.

– Помнишь, как мы поднялись высоко-высоко? Как холодно было и не хватало дыхания? Каким стал горизонт?

– Да, конечно, он закруглился. Зачем повторять? Мир круглый. А до Луны тогда так и не долетели… – она попыталась отшутиться, хотя всё-всё было понятно. Слова-нерушимые-печати не спутать ни с чем, и она вздохнула, печально и глубоко.

– Лес тянет свои корни через весь этот круглый мир, раскинулся на полмира! Он держит всё, что живёт под этим небом. А мы держим этот Лес.

– Такая хорошая ночь. Давай полетаем, милый мой Касхи. Мне грустно от твоих слов, любимый. Наши дети нам помощь, а у них тоже будут дети. Это такая хорошая история. И ты не оставишь меня…

 

Глава 9

После этого разговора Элга стала внимательнее. Дни шли за днями, но Касхи был прежним, и она спросила однажды:

– Что ты имел тогда в виду? Мне нехорошо и страшно. Что я одна буду делать здесь? Без тебя?

– Я не могу это даже объяснить – просто знаю. Однажды меня вытряхнет из жизни, а ты останешься. В моих силах только предупредить. Постарайся понять и извлечь уроки. Никогда ещё не случалось со мною такого, поэтому и не выходит сформулировать чётко. Знаю только, что Смерть, – тут Элга крепко прижалась к нему и заплакала, – далеко не конец нашей истории. Я останусь рядом, в этом Лесу чем-то большим и важным. Ты не одна, оглянись. Мы – это все наши дела и заботы. И я найду тропку, обещаю, чтобы прийти и говорить с тобою. Обещаю, что подожду на той границе, похожей на нашу лесную, чтобы мы смогли отправиться дальше вместе. Ведь в тебе – моя Душа, я сам тебя придумал, и мы с тобою – одно. Если честно, думал когда-то, что и странствия из жизни и в жизнь мы будем проходить, взявшись за руку. Я предположу… – он остановился, подбирая слова, – что мы постигнем в этом Закон Времени. Река говорила мне об этом, но я пока не могу осознать в полной мере смысла её слов.

Ещё он добавил:

– Однажды и ты узнаешь этот зов. Сердце начнёт петь о том, что пора идти. И те, кто будет рядом с тобою, тоже должны будут принять это. Знаешь, ведь оплакивают не уход.

– А что, родной мой? – рубаха на его плече насквозь намокла от её слёз.

– Оплакивают остающихся себя. Невысказанные слова, неслучившиеся объятия. Вот о чём плачут, провожая. Плачут о себе.

– Я слышу тебя и понимаю, но твои слова не приносят мне облегчения. Как тяжело на душе и горько, муж мой.

– Вот что. Давай просто жить дальше. День за днём. Я не знаю, как это будет. Но пусть это будет ещё одним нашим приключением, хорошо?

– Хорошо, любимый. Я всегда шла за тобою, иду и сейчас.

– Тогда поговорим вот о чём. Я чувствую, этот мир меняет свой облик. Он бурлит изнутри, и это меня тревожит. Как будто в сердце земли разгорается костёр, и так жарко стопам, что, будь я простой птицей, поднялся бы на крыло и летел и летел бы прочь, подальше от этих мест. Земля под ногами, Эленге, больше нам не опора!

– Да. Я тоже слышу это: все песни звучат глуше. Что происходит, как думаешь?

– Надо созывать детей! Сын-У-Моря, самый старший и наш первый, в этот раз станет принимающей стороной. Мы должны быть готовы. Если зреет беда, остановим её. Или… Не знаю, что поджидает нас, Эленге моя, но мы будем нужны здесь всем.

 

Глава 10

И был семейный слёт. В закатном свете опускались на морской берег Совы Восточных Пустошей и Западных Топей. Сильные крылья поднимали песчаные вихри на дюнах, и совиные следы на земле накладывались на человеческие. Радостные голоса, объятия, дружеские похлопывания, торжественно угасающее Солнце, волны, солёный запах, наступающая на берег темень леса и проникающие между стволов бешено-красные закатные лучи – всё было одинаково важной частицей воспоминаний, воссозданных после ею. Элга несла их потом через годы, эпохи, перебирая и стараясь не утерять ни секунды.

Обсуждали обязанности, обменивались новостями. Например, о том, что животные стали беспокойны и миграции начались вне сезона. Или что недавно лес у морского побережья содрогнулся, а потом пришло три волны величиною с небольшую сосну, и эти волны искорёжили берег и наделали бед. Младшая – дочь, что поселилась у восточных пустошей – рассказала о передвижениях людских племён и их попытках укрыться в чаще, о пожарах и изнуряющей жаре. Призналась, что они дозволили людям войти, но недалеко, и теперь просит у семьи совета.

Было тревожно. И Касхи говорил:

– Мир меняет лицо, семья моя. Охраните себя, но более того – нам нужно уберечь Лес, самую его душу. Да, мы раскроем границы для дорог людям, мы дадим пропитание и защиту. Но, родные мне, – он смотрел на каждого, – нам есть о чём молчать. Чаща, её обитатели и их жизнь останутся недоступны.

И они сговаривались о связи, о тех, кто будет приносить им вести обо всех остальных, обсуждали, как сохранить покой и тишину даже в такое странное, предвещающее беду время.

***

– Пожар!

Горела их часть леса. И сначала случилась сильнейшая гроза – это они услышали сердцем и забеспокоились. Потом ураган начал валить деревья.

– Похоже, нам пора возвращаться.

Последние слова, прощания. Расставаться совсем не хотелось, но сердца отзывались гулко на каждый порыв ветра, на каждый раскат грома.

А потом молния высекла искру о верхушку самого высокого дерева, будто саму душу подожгли изнутри.

– Вылетаем!

Дети тоже обернулись, чтобы следовать за ними.

– Нет, мы уже договорились! Постарайтесь удержать свой мир! Надеюсь, мы ещё увидим ваших птенцов!

И Касхи с Эленге поднялись в воздух.

Невообразимое и страшное с их высоты казалось ожившей чёрной сказкой, ночным кошмаром. Воздушные потоки непомерной силы, восходящие и нисходящие, выламывали крылья. Совы спускались ниже, но жар от горящего леса был невыносим, и Касхи с Элгой вновь набирали высоту. Встречный ветер держал их стеною, но они продолжали двигаться вперёд, домой.

Ещё один нисходящий воздушный смерч, как вдох, обрушился на них, они едва увернулись, раскинувшись почти вертикально. Вдох, втягивающий в себя облака и, как им показалось, готовый заглотить всё небо, Луну и звёзды – так велика была его сила.

– Касхи!..

То, что томилось в сердце предчувствием, наконец проявило им себя, ужас обретал голос и лицо. Земля раскололась под ними, как жуткая усмешка: неимоверных размеров трещина расходилась алым жадным ртом. Втянула воздух и выдохнула такую беду, рядом с которой они, исполины духа, ощущали свою незначительность и малость. В разверзавшийся рот валились тысячелетние деревья и глубинные озёра, затаённые болота и лесные полянки. Их Река, путеводная ниточка, разорвалась в своём вечном, как они думали раньше, странствии к морю – от такого несчастья не свернёшь, зашептала стоны тысячами голосов и рухнула водопадом, тут же превращаясь в клубы пара, застилая облаками своего ужаса и изумления всё вокруг.

Лететь уже не было сил. Перья тлели. Дышать становилось невозможно, и они закашливались, теряя высоту. Кричали в голос от боли, исходящей от всего живого. И сначала принимали на себя каждого, звали по имени и держали в жизни, сколько могли. Но как же их много там, погибавших. И тогда Касхи с Эленге пытались охватить собою весь Лес.

– О, ужас, ужас! Что мы можем? Что?!..

Ещё один жаркий восходящий поток ударил по ним, крыло Касхи обвисло, и он, взглянув на жену, ушёл вниз. Элга – следом, не раздумывая. Туман, пар, грохот разделили, смешали образы, навалились болью. Её ударила волна жара, отбросила, нестерпимо прошла по крыльям, и они разом ослабли. Сознание замутилось.

Элга думала обо всех сразу, но сил уже не хватало.

– Неужели это конец?.. Где Он?.. Я не могу лететь… Мир гибнет… Лес, лес, я иду!.. Нужно выжить… Я ищу тебя, муж мой!..

И тихой ответной мыслью:

– Нужно выжить, Песня моя… Тебе нужно выжить…

А потом свет погас.

 

Глава 11

Река качала её. О берег ударялись то израненные руки Элги, то крылья. Два мира кидали её суть друг другу, держа между бытием и небытием – то сова, то человек. Душа бродила где-то, скиталась, искала. Звала. Тишина, лёгкий вкус гари.

Она не хотела открывать глаза, не хотела возвращаться.

«… Ты кинешься следом…».

Конечно! Она влетала в смерть раз за разом, но её неизбежно выносило в запахи, звуки и боль. И тогда, не открывая глаз, Элга пыталась снова.

Кто-то перевернул, потянул на берег.

– Касхи!?.

Нет. Старая медведица – ещё медвежонком они выхаживали её вдвоём – вытаскивала из воды Элгу-человека. Лизнула в плечо – больно! Вскрикнула и удивилась голосу. Глухой, низкий, с надломом, как та страшная трещина через лес, только без алого пламени.

Больно, очень больно оживать. Ухватилась за медвежьи лапы, вжалась в мех. И разрыдалась наконец.

Плакала долго, изнемогла от слёз и уснула. Медведица ушла, её сменила пара волков, легли с обеих сторон, согревая. Просыпалась и снова начинала рыдать. А Лес подставлял ей свои шкуры, лапы, крылья, грел, не позволяя остыть сердцу. Элга, пробуждаясь, находила в ладонях ягоды и орехи. Кто-то вылизывал ей лицо, затёкшие руки и ноги. Её тянули, звали, просили подняться, просили ожить.

Однажды у щеки – ощутила сначала, а потом увидела – его перо, принёс кто-то. Элга села и стала рассматривать, долго вглядываясь в детали.

«… Я найду тропку, изыщу способ, чтобы говорить с тобою… Я останусь рядом, в этом Лесу, чем-то большим и важным. Ты не одна, оглянись…».

И Элга стала искать его следы. Это был глухой период, как туман, густой и беззвучный. Она бродила и бродила без дороги и счёта дням, а Лес тихо ждал возвращения её души, расчищая тропы, подводя к тому, что искала. Несколько перьев, нож, обгоревший кусок одежды. По ним считывались ею последние минуты жизни Касхи, её мужа. Падал, оборачиваясь, горел то человеком, то птицей. Увидела, как разбивало о скалы и дробило руки-крылья, и как Река приняла в себя, омывая, растворяя боль и саму жизнь.

Так, то плача, то забываясь в полусне-блуждании, Сова добралась до пещеры. Легла там, в их общем доме, смежила веки и уснула. Долгий-долгий сон накрыл её покрывалом, и они наконец-то встретились, обнялись жарко и радостно. Река в этом сне сверкала зарницами и пела им на все голоса. Они пили её воду, как исцеляющее снадобье, и потоки эти были – уносимые вдаль слёзы, горечь потери, которой, как оказалось, и не было никогда.

Нет никакой смерти, и времени тоже нет. Нет разлук и печали. Река говорила о своём пути, а они как дети слушали, принимая каждое слово.

Радость и сияние, тепло…

Когда Элга-ведьма проснулась, широкая улыбка играла на её лице.

Она ощутила запах снега, ранней зимы, глухой и мягкий звук снегопада за пологом, зябкость на руках и тепло на спине.

Развернулась и увидела: старая рысь спит рядом, урча, и согревает её тёплым меховым животом.

– Э-эх… ну ведь не спишь уже, притворяешься! Будто я не вижу! – Сова благодарно потёрлась щекою о рысьи уши. – Просыпайся, Старая Мама, и созывай всех, у нас накопилось море дел!

Она ещё полежала немного, уткнувшись в рысий мех.

– И давно ты так со мною, а? Будто других забот нет, кроме как нянчить мёртвую сову.

Погладила пальцами рисунок на шкуре и встала, разминая затёкшее тело. Огляделась.

– Ты везде, мой милый Касхи, – раскрыла руки и закружилась, – ты всегда рядом со мною…

Кружилась всё быстрее и быстрее.

– Хорошо, я исполню то, о чём просишь, раз нельзя иначе, а потом мы снова пойдём дальше вместе…

Кружась, начала вышагивать, притопывая, самой себе задавая ритм. Запрокинула голову и крикнула изо всей силы, запустила песню-ноту в самое небо, на весь обгоревший искалеченный лес. Казалось, вздох облегчения пронёсся по всему этому замершему в ожидании огромному пространству – стольким была нужна её уснувшая и возвращённая назад душа.