Утром я отправился к мяснику Ворбеку с просьбой ободрать и разделать кабана, пообещав ему три четверти туши за хлопоты. Сделка мне казалась удачной!

Он согласился, даже не дослушав меня, закрыл лавочку перед носом клиентов, запряг повозку и бросил в нее мешок с инструментом.

Мы вернулись в Ардьер, захватив по пути Жанну Леу, которая неизвестно как выведала о моем приходе к мяснику. Она явилась перед самым нашим отъездом со словами восхищения моей ловкостью. Но если честно сказать, ей хотелось увидеть все собственными глазами.

Ворбек был сухой смуглый тип, словно пережарившийся на солнце; в глазах его сверкали пронзительные зрачки, будто плененные птички, каждая в своей клетке глазного яблока. Ничто не ускользало от него. Он не болтал, но по складкам у губ ощущалось, что он ведет непрерывный беззвучный монолог, и все непроизнесенные слова читались в его глазах.

Говорили, что он ловок, и таковым Ворбек оказался, а кроме того, хитер, ибо сознавал свою силу, которая угадывалась в подрагивающих мышцах. Он умел пользоваться своими руками, словно по ночам держал их в заговоренной воде, — стоило лишь поглядеть на его пальцы, то щиплющие, то зажимающие, то проникающие внутрь, то снова спокойные.

Поскольку я заговорил о магии, то скажу: Ворбек ее побаивался, но тянулся к ней и единственный в деревне открыто почитал покойного Кордасье, восхищался им, как он дал понять, пока мы ехали по тряской дороге, болтаясь, будто три мешка со свеклой, по воле колес, попадающих в каждую выбоину!

Ворбек не скрывал, что согласился поехать в Ардьер для выполнения ненужной ему работы, чтобы «доставить удовольствие Кордасье», не оставив и тени сомнения, что мне бы отказал. Но, заметив мое недовольство, он добавил, что, пожалуй, все же приехал бы, чтобы оценить удачу.

Оказавшись перед тяжеленным волосяным мешком, над которым уже гудели бронзовые мухи, Ворбек воздал должное моей меткости — я совершил подвиг, прикончив кабана шестью пулями… Шесть штук прямо в череп и ни одной мимо.

По количеству и разнообразию присвистываний я понял, что этот скрывающий свое пристрастие охотник открыто восхищается.

Жанна Леу пыталась мысленно воссоздать полет пуль. Она приподнимала за уши окровавленную голову и смотрела, куда попал смертоносный свинец. Жанна словно сомневалась в собственном зрении. Мне даже пришла мысль, что она подозревала меня в обмане: кабана прикончила первая пуля, а остальные пять я выпустил, приставив дуло револьвера к голове уже мертвого животного, чтобы все поверили в чудо.

Но своих сомнений Жанна не высказала, только удивилась, что я запасся револьвером, переезжая в Ардьер; она же о нем, мол, и не подозревала. Невольное признание Жанны выдало ее любопытство, заставившее женщину осмотреть мои чемоданы и ящики.

Я еще не успел рассказать Жанне об истории с зарытым в навозе ящиком, котом, а следовательно, и о появлении револьвера, поскольку Ворбек просил помочь ему подтянуть и подвесить кабана к лестнице, которую он поставил у стены.

Это был тяжкий труд. Зверь весил порядочно и уже окоченел. Наконец туша повисла вниз головой. Ворбек вонзил остро отточенный нож в брюхо зверя и одним движением взрезал его.

Внутренности вывалились единой массой, как туго свернутый промасленный канат; от едва заметной вони разложения мы с Жанной тут же отступили назад.

Но мясо еще не успело испортиться.

* * *

— Вначале шкуру, — проворчал Ворбек изменившимся и таким странным тоном, словно вдруг приоткрылся, показав свою тайную и злобную суть.

Я следил за работой мясника, удивляясь тысячам ловких приемов, с помощью которых он сдирал с кабана шкуру. Шкура не имела особой ценности, а Ворбек относился к ней с почтением, словно это был ценнейший горностай.

Мясник вкладывал в дело все свое умение; на лице его проступило выражение невероятной алчности, что позволило мне оценить истинную стоимость кабаньей шкуры.

Не имея намерения хранить шкуру в Ардьер, я не стал торговаться с Ворбеком, довольный тем, что он явился спасти мясо, которое иначе сгнило бы в помойной яме, поскольку я разделать тушу не сумел бы.

— Если я оставлю вам эту дерьмовую шкуру, от которой все здесь провоняет, — заговорил Ворбек, защищая свои интересы, — что вы с ней сделаете?

По глазам Ворбека я видел, что он буквально околдован шкурой, для него она не была дерьмовой — скорее наоборот! Быть может, шкура позволяла ему удовлетворить давнюю неосуществленную мечту! Он желал эту шкуру всей душой. Едва сдерживаемая дрожь его рук выдавала неодолимое желание завладеть ею.

— Отдайте ее мне! — Ворбек вдруг проявил нетерпение и потребовал шкуру, поскольку, не слыша моего ответа, решил, что я колеблюсь.

Он едва не выкрикнул то, что читалось в его глазах: «Она мне нужна».

Озабоченная Жанна, хмуря лоб и опуская веки, тайно показывала мне, что этого делать не стоит.

А зачем мне шкура?

Я отдал ее Ворбеку.

* * *

Черты его разгладились, он радостно улыбнулся и щедро отрезал мне окорок и мясо на жаркое и рагу.

Когда Ворбек уехал с большей частью мяса, нагрузив еще кровоточащие куски на скрипучую тележку, Жанна Леу упрекнула меня, что я отдал ему шкуру.

Я поинтересовался, почему этого не следовало делать, но она не сумела ответить. Она «чувствовала», что шкуру следовало оставить здесь и уничтожить.

Потом Жанна выкинула мысли о шкуре из головы и принялась вызнавать, где я прятал револьвер.

Я рассказал о находке, о ящике и, конечно, о спрятанном в нем коте.

— Кот! — воскликнула Жанна, и ее лицо внезапно побагровело. Каждое следующее ее слово свидетельствовало о сильнейших переживаниях. — Кот, посаженный в ящик… Кордасье!.. И вы считаете это нормальным? Но вы хоть знаете, что это за кот был?!

— Еще бы, — уверенно ответил я, — черный кот, крупный, и ничего более!

— Но!.. Но!.. — едва не задохнулась Жанна.

Она не могла произнести ни слова, и я испугался, что женщину хватит удар.

Но здоровья Жанне было не занимать — ее организм справился с волнением. Она захотела увидеть останки кота. Мы отправились к навозной куче, где образовалась ямка от прогоревшей соломы и деревянного ящика с обугленными костями.

Жанна с видимым страхом наклонилась, не подходя слишком близко.

— Вот как! — повторяла она, держась обеими руками за грудь. — Значит, он!.. Значит, у Кордасье был он!..

Я потребовал от Жанны объяснений.

Обернувшись ко мне и потрясая кулаками, она едким голосом, словно обращалась к невежде, которому нельзя вбить в голову ничего полезного, бросила:

— Этот кот мог быть только Матаготом… котом-колдуном… Тот самый «дух» Кордасье… источник его денежек. Вот почему Кордасье не хотел здесь собаки, которая вынюхала бы местонахождение кота!.. Мне следовало давно догадаться об этом! Зловредный майский кот… Зверь с семью запасными жизнями и семью временными смертями… Даже мертвый Матагот не совсем мертв. Тот, кто имеет Матагота, может спокойно умереть, зная, что Матагот продолжает ему служить верой и правдой. Задачей этого кота было привлечь внимание к себе, чтобы передать вам револьвер для исполнения определенного дела… Вы клюнули на наживку, взяв оружие и не подумав о последствиях, когда страх обуял вас… — Изложив свои соображения, Жанна понемногу успокоилась к, сохраняя поучительный тон, признала: — В конце концов, вам повезло, что именно кабану захотелось прийти сюда. Вы всадили в него все пули Кордасье, предназначенные другому. В противном случае вы стали бы невольным убийцей человека… К счастью, теперь предупреждение получено, а в этом проклятом оружии больше не осталось пуль, не то!..

Я вдруг осознал правоту Жанны. Приди сюда ночью человек, а не ка-бан> я без малейшего колебания выстрелил бы в него с той же быстротой.

Благодаря Богу и Жанне я, получив предупреждение, уже не рискую превратиться в преступника по воле изворотливого Кордасье, дергающего за ниточки из потустороннего мира.

И все же он добился своего!