Глава 1

Курильщик опиума с Роув Айленда

Весною 1903 года обстоятельства вынудили меня последовать рекомендациям моего врача и предпринять дальнюю поездку в волшебный уголок земли посреди Индийского океана — назову его Роув Айленд. Я совершенно заработался, и меня, как выражаются шарлатаны-медики, постигла «опустошенность», или даже «нервическое расстройство». Иными словами, я был полностью разбит и остро нуждался в отдыхе вдали от всей этой суеты. Я владел небольшой частью акций горнодобывающей компании, которая представляла собой (если не считать религии) всю промышленность острова, и знал, что климат этого уголка подходит мне так же, как и его местоположение — то был удаленный от всякой цивилизации клочок земли со здоровым воздухом. Так что я приобрел билет, запаковал чемоданы, распрощался с чадами и домочадцами и пустился в плаванье на пароходе, который должен был доставить меня в Джакарту. Из Джакарты я отправился в приятное, спокойное путешествие на торговом судне до Роув Айленда. Оно заняло почти месяц. Никому бы не пришло в голову даже искать Роув Айленд на карте. Поблизости ничего нет. Ничего, что могло бы заранее предупредить морехода о существовании острова. Вы натыкаетесь на него внезапно. Он вздымается из воды вершиной подводной горы (собственно, именно ею он и является). Это клиновидный выход вулканической породы, окруженный мерцающим морем, подобным полированной глади металла, когда оно спокойно, и кипящему серебру во время прилива. Скала эта достигает в длину свыше десяти миль, а в ширину пяти; местами поросшая густым лесом, местами нагая и пустынная. Почва все время поднимается, покуда, достигнув высшей точки, не обрывается круто к морю на высоте двухсот пятидесяти ярдов. Построенный кольцом вокруг гавани, расположился там изрядный поселок, который при первом беглом взгляде живо напоминает зажиточную рыбацкую деревушку графства Девон — покуда не разглядишь позади фасадов отелей и бюро малайские и китайские строения. В гавани довольно места для нескольких пароходов и множества парусных суденышек, преимущественно местных дау и джонок, используемых рыбаками. Далеко наверху, на холме, видны сооружения горной выработки, где и трудится большая часть населения, состоящего из малайских и китайских рабочих, их жен и семейств. Побережье занято складами и конторами компании по добыче фосфатов «Уэлланд Рок» и широким бело-желтым фасадом отеля «Ройял Харбор», владельцем которого был некий мингер Ольмейер, голландец из Сарабайи. Кроме того, имеется там безбожное множество миссий, буддийских храмов, малайских мечетей и вертепов еще более фантастического происхождения. Помимо всего этого, существует здесь еще несколько отелей, менее роскошных, чем Ольмейера, пара-другая лавок, хижин и строений, имеющих отношение к крошечной железной дороге, доставляющей руду на пристань. Самому городу принадлежат три больницы, из коих в двух работают только местные. Я употребляю слово «местные» весьма вольно: когда тридцать лет тому назад люди, основавшие компанию «Уэлланд», осели на острове, они не нашли здесь вообще никакого коренного населения; все рабочие были доставлены сюда с полуострова, и прежде всего из Сингапура. На холме южнее гавани и в стороне от города возносится резиденция официального представителя, бригадного генерала Бленда; к зданию примыкают казармы, где разместился маленький гарнизон местной полиции под командованием верного слуги Короны, старшего лейтенанта Оллсопа. Над этим собранием роскошной штукатурки гордо развевается «Юнион Джек» — символ защиты и справедливости, которые он гарантирует всем жителям острова. Если не слишком много значения придавать бесчисленным приглашениям в гости к другим англичанам, большая часть коих в состоянии говорить только о горных выработках или делах своей религиозной миссии, то на Роув Айленд не так-то много способов занять время. Имеется любительская театральная труппа, которая ежегодно на Рождество устраивает представление в резиденции официального представительства Англии, и своего рода клуб, где можно поиграть на бильярде, если вас пригласил туда кто-нибудь из более давних членов (меня раз пригласили, но играл я довольно скверно). Ежедневные газеты из Сингапура, Саравака или Сиднея успевают состариться, по меньшей мере, на четырнадцать дней, прежде чем попадут к вам в руки; «Тайме» — от четырех до шести недель, а что до иллюстрированных еженедельников или ежемесячных журналов с родины, то они устаревают в лучшем случае на добрых полгода, пока вы наконец сумеете пробежать их глазами. Эта запоздалая озабоченность актуальными новостями двухнедельной свежести, разумеется, в высшей степени подходит для отдыха, особенно если вы потерпели крах. Почти невозможно всерьез тревожиться по поводу войны, которая произошла за месяц или два до того, как вы о ней прочитали, или расстроиться из-за сотрясений на бирже, улаженных на минувшей неделе. Тут поневоле расслабишься. В конце концов вас лишают возможности принимать участие в том, что стало уже историей. Но когда душевные и телесные силы вновь вернутся к вам, то вы очень скоро поймете, какая невыносимая скука томит вас. Именно это открытие и навалилось на меня спустя два месяца. Я начал лелеять дурные надежды: а вдруг на Роув Айленд что-нибудь произойдет? Взрыв на шахте, землетрясение или даже восстание цветных рабочих. Хоть что-нибудь. В таком-то настроении я и бродил по порту и смотрел на ход погрузочно-разгрузочных работ. Длинные ряды кули уволакивают с пристани мешки с рисом и маисом или втаскивают контейнеры с фосфатом по сходням к грузовым трюмам, чтобы наверху опрокинуть свою ношу и засыпать руду в трюм. Исполненный изумления, смотрел я на то, как довольно много женщин выполняют здесь работы, которые в Англии — не то чтобы даже не считались подходящими для женщин; в Англии никому бы даже идея в голову не взбрела, что женщина вообще в состоянии приняться за такое! Некоторые из этих женщин были очень молоды, встречались почти красивые. Шум поднимался оглушительный, когда в гавани разгружался хотя бы один корабль. Кишели голые коричневые и желтые тела, потные на испепеляющей жаре, и только ветер, прилетающий с моря, смягчал немного немилосердное пекло. В один из таких дней я снова гулял по порту, отобедав в отеле Ольмейера (где я жил), и наблюдал, как к пристани прокладывает себе дорогу пароход. Он громко гудел, разгоняя суетящиеся поблизости джонки. Как многие пароходы, бороздящие эту часть океана, был он устойчивым и обладал наружностью, от изящества весьма далекой. Борта судна были покрыты шрамами и явно нуждались в свежей покраске. Члены экипажа, преимущественно оборванцы, выглядели точь-в-точь малайскими пиратами. Я видел, как капитан, пожилой шотландец, бессвязно гавкал в мегафон, а его боцман-метис исполнял среди моряков презабавный танец. Это была «Мария Карлссон», которая доставила нам продукты и, как я надеялся, почту. Наконец она причалила, и я протолкался между кули в надежде, что мне привезли несколько писем и журналов — их должен был прислать мне из Лондона брат. Швартовы закреплены, якорь брошен, сходни опущены. В распахнутом пиджаке, с шапкой на затылке, боцман спрыгнул на берег и скликал кули, которые собрались возле него, размахивая клочками бумаги, которые вручили им в агентстве. Непрестанно ворча, боцман собрал бумаги, яростно замахал руками, показывая на корабль, и тут же принялся раздавать указания. Я помахал ему тростью. — Есть ли почта? — крикнул я. — Почта? Почта? Он устремил на меня взгляд, полный ненависти и презрения, и я истолковал это как отрицательный ответ. Затем он вновь промчался по сходням и исчез в недрах «Марии Карлссон». Я, тем не менее, продолжал ждать в надежде увидеть капитана и от него услышать подтверждение тому, что он действительно не имеет для меня никакой почты Затем я увидел на корабле белого, вынырнувшего неизвестно откуда. Он остался стоять и беспомощно озираться по сторонам, словно вообще не верил тому, что видит землю. Снизу кто-то сильно пнул его; он споткнулся о качавшуюся планку, скатился вниз по сходням и вновь поднялся на ноги — как раз вовремя, чтобы поймать маленький матросский мешок, которым боцман швырнул в него с борта. Белый человек был одет в грязный льняной костюм и не имел ни шляпы, ни рубашки. Он был небрит, а на ногах таскал туземные сандалии. Таких типов я встречал довольно часто. Какой-нибудь бродяга, доведенный до состояния руины и погубленный Востоком, где случайно открыл в себе слабости, на которые, вероятно, никогда бы не натолкнулся, спокойно сидя у себя дома, в Англии. Но когда он выпрямился, меня испугало выражение сильного страдания в его глазах. И в них было достоинство, какого никоим образом не встретишь среди подобных типов. Он перекинул мешок через плечо и побрел по дороге в город. — И не вздумай снова забраться на борт, мистер, не то мы тебе покажем! — завопил боцман ему вслед. Уходящий не обратил на него никакого внимания. Он шел неверным шагом по пристани, то и дело натыкаясь на усердно работающих кули. Теперь боцман опять увидел меня и сделал нетерпеливый жест: — Нет почты! Нет почты! Я решил поверить ему и крикнул: — Кто этот парень? Что он сделал? — Безбилетник, — был краткий ответ. Я был поражен: зачем кому-то потребовалось садиться на корабль и отправляться на Роув Айленд, да еще без билета? Повиновавшись внезапному импульсу, я последовал за тем человеком. По непонятным соображениям я не счел его злоумышленником; кроме того, он возбудил мое любопытство. Да и скука моя была так велика, что я был готов обрадоваться любому, самому ничтожному развлечению. Во взгляде, в манерах этого человека я заметил нечто особенное. Я верил, что если сумею вызвать его доверие, то услышу интересную историю. Вероятно, я ощущал также сострадание. Словом, каковы бы ни были причины, я поспешил остановить его и заговорил с ним. — Прошу вас, не поймите превратно, — сказал я, — но мне показалось, что вы имеете некоторую нужду в приличном обеде и выпивке. — Выпивке? — он обратил на меня свои странные, мученические глаза, точно увидел во мне самого сатану. — Выпивке? — Вы выглядите довольно-таки усталым, дружище, — я едва смог вынести вид этого лица, так велико было страдание, написанное на нем. — Лучше бы вам пойти со мной. Без всяких колебаний он позволил мне увести себя с пристани к отелю Ольмейера. Слуги-индийцы в холле отеля были отнюдь не в восторге, когда я притащил с собой такого откровенно опустившегося субъекта, но я провел его прямо наверх по лестнице к моему номеру и велел слуге немедленно приготовить ванну. Покуда это исполнялось, я усадил моего гостя в самое удобное из кресел и спросил, чего бы он хотел выпить. Он передернул плечами. — Безразлично. Может, ром? Я налил ему изрядную порцию и протянул стакан. Он осушил его парой глотков и в знак благодарности кивнул. Теперь он мирно сидел в кресле, сложив руки на коленях и уставившись на стол. Хотя говорил он только как бы в беспамятстве, рассеянно и медленно, произношение выдавало в нем образованного человека, джентльмена, и это еще больше раздразнило мое любопытство. — Откуда вы? — спросил я. — Сингапур? — Откуда? — он бросил на меня странный взгляд и наморщил лоб. Затем пробормотал что-то, чего я не разобрал. Вошел слуга и доложил мне, что приготовил ванну. — Ванна готова, — сказал я. — Если хотите ее принять, я велю подобрать для вас один из моих костюмов. У нас с вами примерно один размер. Он автоматически поднялся и пошел следом за боем в ванную комнату, однако почти тут же выскочил снова. — Моя сумка, — сказал он. Я поднял с пола матросский мешок и протянул ему. Он направился назад в ванную и закрыл за собой дверь. Слуга с любопытством посмотрел на меня: — Это кто-то… из родни, сахиб? Я рассмеялся: — Нет, Рам Дасс. Просто человек, которого я подобрал на пристани. Рам Дасс расплылся в улыбке. — А! Это христианская любовь к ближнему, — у него был очень довольный вид. Недавно обращенный в христианство (гордость одного из здешних миссионеров!), он теперь постоянно переводил непостижимые поступки англичан в добрые, смиренные евангельские понятия. — Стало быть, он нищий? Вы самаритянин? — Ну, я не так самоотвержен, — заверил я его. — Подбери лучше для господина один из моих костюмов, чтобы он мог переодеться после ванной. Рам Дасс восторженно кивнул; — И рубашку, и штаны, и носки, и ботинки — все? Я поневоле улыбнулся: — Очень хорошо. Все. Мой гость отмывался довольно долгое время; когда же он наконец вышел, то выглядел куда более привлекательным, чем прежде. Рам Дасс приготовил для него одежду, которая чрезвычайно хорошо подошла к нему и сидела лишь слегка свободно, поскольку питался я значительно лучше него. За спиной гостя Рам Дасс размахивал опасной бритвой, блестевшей ярче его широкой улыбки. — Я побрил жентльмена, сахиб! Теперь передо мной стоял привлекательный молодой человек не старше тридцати, хотя что-то в выражении его лица заставляло думать, что на самом деле лет ему значительно больше. У него были вьющиеся золотистые волосы, массивный подбородок, решительный рот. Он не выказывал ни одного из признаков слабости, какие я часто имел случай наблюдать у других людей подобного рода. Выражение боли исчезло из его глаз, сменившись отрешенным, почти сонным. Рам Дасс многозначительно шмыгнул носом и поднял за спиной этого человека длинную трубку, которая и подсказала мне разгадку тайны. Так вот оно что! Мой гость был курильщиком опиума! Он впал в полную зависимость от наркотика, который некоторые люди называют проклятьем Востока и который так много сделал в развитии знаменитого восточного фатализма; наркотик, отнимающий у человека желание есть, работать, испытывать обыкновенные житейские радости, — наркотик, отнимающий в конце концов у человека саму жизнь. Мне стоило определенного напряжения сил не дать ему почувствовать моего ужаса и сострадания. Вместо этого я сказал: — Ну, старина, что бы вы сказали по поводу позднего обеда? — Если вам угодно, — рассеянно отвечал он. — Я просто подумал, что вы проголодались. — Проголодался? Нет. — Ну, во всяком случае, прикажем принести нам что-нибудь. Рам Дасс, не мог бы ты подать на стол? Чего-нибудь холодного. И передай господину Ольмейеру, что у меня гость, который останется на ночь. Пусть постелят вторую кровать и все прочее. Рам Дасс вышел, а мой гость без приглашения подошел к буфету, чтобы выпить виски. Перед тем, как налить в стакан содовой, он помедлил, как будто ему пришлось вспоминать, как именно готовят выпивку. — Куда же вы собирались, когда безбилетником садились на корабль? — осведомился я. — Ведь наверняка уж не на Роув Айленд? Он повернулся, пригубил виски и неподвижно уставился в окно на гавань и расстилавшееся за ней море. — Это — Роув Айленд? — Да. В некотором смысле это край света. — Что? Он взглянул на меня недоверчиво, и в его глазах я опять увидел след прежней муки. — В переносном смысле, хотел я сказать. На Роув Айленд почти нечем заняться. Сюда ниоткуда не приезжают, разве что из тех мест, откуда прибыли вы. А откуда вы, в конце концов? Он неопределенно махнул рукой: — Понимаю. Да. О, вероятно, из Японии. — Япония? Вы находились на иностранной службе? Он взглянул на меня так пристально, точно подозревал в моих словах какой-то скрытый смысл. Потом сказал: — А перед тем в Индии. Да, перед тем я был в Индии. Я служил в армии. Мне стало неловко. — Что? Как же вы оказались на «Марии Карлссон» — на том корабле, что доставил вас сюда? Он пожал плечами. — Боюсь, что понятия не имею. С тех пор, как я покинул… те места, откуда я возвращаюсь, все происходит точно во сне. Только проклятый опиум помогает забыть. Опиумные сны приносят меньше страха. — Вы принимаете опиум? — формулируя вопрос таким образом, я сам себе казался ханжой. — Так много, сколько могу достать. — Должно быть, вы пережили нечто по-настоящему ужасное, — прямо сказал я, разом позабыв свои изысканные манеры. В ответ он усмехнулся — больше самому себе, нежели моему любопытству. — Да, да… Это почти лишило меня рассудка. Вы, вероятно, уже заметили. Какое сегодня число? — 29 мая. — Какого года? — Ну… 1903-го. — Так я и думал. Так и думал, — теперь он как будто защищался. — 1903-й, конечно. Начало нового сверкающего века, быть может, последнего века Земли. Если бы это говорил какой-то другой человек, я отнес бы эти бессвязные обрывки на счет опиумного голодания, но из уст моего гостя эти путаные речи звучали до странного убедительно. Я решил, что настало время нам познакомиться и представился. На это он отреагировал весьма своеобразно. Он поднялся со своего кресла и произнес: — Капитан Освальд Бастэйбл, бывшего 53-го уланского полка. Он улыбнулся собственной выходке, сделал несколько шагов и снова занял место у окна в кресле-качалке. Мгновением позже, пока я все еще пытался собраться с мыслями, он повернул ко мне голову и поглядел на меня снизу вверх с откровенной усмешкой. — Простите, но ведь вы видите, я не в том настроении, чтобы скрывать свое безумие. Вы очень любезны, — он поднял стакан как бы в мою честь. — Я благодарен вам. Я должен попытаться вспомнить о хороших манерах. Когда-то это получалось даже недурно. Действительно, вполне приличные манеры. Я осмелился бы даже утверждать, что был неотразим. Но я мог бы представиться вам самым различным образом. Что, если бы я сказал: «Освальд Бастэйбл, командир воздушного корабля»? — Вы летали на воздушном шаре? — Я летал на воздушном корабле, сэр. Корабле в девятьсот футов длиной, максимальная скорость сто миль в час! Вот видите, я же сумасшедший. — Что ж, я бы сказал, что у вас, по меньшей мере, живая фантазия. А где вы летали на этих кораблях? — О, почти во всех частях света. — Я совершенно не в курсе обстоятельств. Я знаю, что получаю здесь все новости с довольно большим опозданием, однако боюсь, о таких кораблях ни разу еще не слышал. Когда вы изучили летное дело? Затуманенные опиумом глаза Бастэйбла уставились на меня так сурово, что по спине у меня пробежала дрожь. — Вы действительно хотели бы это слышать? — спросил ом тихим, безучастным голосом. Во рту у меня пересохло, и я подумал, не может ли он быть опасен. Я отступил поближе к шнуру, чтобы при необходимости позвонить и вызвать прислугу. Но он понял, что происходит в моей душе, потому что снова рассмеялся и потряс головой. — Я не собираюсь нападать на вас, сэр. Но вы поймете, почему я курю опиум, почему считаю себя сумасшедшим. Да и кто, кроме сумасшедшего, стал бы утверждать, что летал по небу быстрее самого быстрого океанского лайнера? Кто, если не ненормальный, будет настаивать на том, что в 1973 году от Рождества Христова делал то-то и то-то, удалившись в будущее почти на три четверти столетия? — А вы считаете, что с вами это действительно происходило? И никто не желает слушать вас. Именно это так вас ожесточило? — Это? Нет! С какой стати? Мысль о моей собственной глупости — вот что терзает меня. Лучше бы мне быть мертвым, это было бы только справедливо. Вместо этого я жив лишь наполовину и не могу отличить один сон от другого, одну реальность от другой! Я взял из его руки пустой стакан и налил ему другой. — Послушайте! — сказал я. — Если вы хотите что-нибудь сделать для меня, то я готов выслушать все, что вы скажете. Большего я не хочу. — Что я должен сделать для вас? — Я бы очень хотел, чтобы вы немного поели и постарались какое-то время не притрагиваться к опиуму. По крайней мере, покуда не побываете у врача. Потом я бы очень хотел, чтобы вы доверились моим заботам. Возможно, даже вернулись бы со мной в Англию, когда я отъеду. Вы сделаете это? — Не исключено, — он пожал плечами. — Но ваше настроение может пройти, предупреждаю вас. У меня никогда не возникало желания говорить с кем-либо о… о воздушных кораблях и всем прочем. Но история, быть может, подлежит переменам… — Я не могу уследить за ходом ваших мыслей. — Если бы я рассказал вам то, что знаю, что со мной стряслось… что я пережил… это могло бы внести изменения в историю. Если бы вы согласились записать это и — если получится — опубликовать, когда вернетесь на родину… — Когда мы отправимся на родину, — сказал я твердо. Выражение его лица изменилось и стало мрачным, как будто в его решении таилось некое важное значение, непостижимое для меня. Принесли обед, и он поел немного холодной курицы и салата. Трапеза, очевидно, пошла ему на пользу, ибо его высказывания становились все яснее и понятнее. — Я попробую начать издалека, — сказал он, — и рассказывать последовательно до самого конца, не уклоняясь от того, как все это происходило в действительности. При мне был блокнот и несколько карандашей. В начале своей карьеры я пробовал силы на поприще парламентского репортера, и познания в стенографии весьма пригодились мне во время рассказа Бастэйбла. В продолжение последующих трех дней он рассказывал мне свою историю; за все это время мы почти не покидали комнаты и вовсе не спали. Бастэйбл поддерживал силы таблетками — он поклялся мне, что они не имеют ничего общего с опиумом; лично же мне не требовалось иного стимулирующего средства, кроме как самой истории Бастэйбла. По мере того, как повествование разворачивалось, атмосфера в комнате отеля становилась все более не правдоподобной. Поначалу я считал, что внимаю фантастическим грезам безумца, но под конец я уже не имел ни малейших сомнений в том, что слышал истинную правду — или, по крайней мере, одну из правд. Ваше право считать нижеизложенное вымыслом или реальностью. Бастэйбл уверял, что все это не выдумки, и я глубоко убежден в том, что он прав. Майкл Муркок Фри Чимниз, Митчем, Суррей. Октябрь 1904 г.

 

Глава 2

Храм в Теку Бенга

Не знаю, случалось ли вам когда-нибудь бывать в северо-восточной Индии (так начал Бастэйбл свой рассказ), но если да, то вы поймете, что я имею в виду, когда говорю, что встречаются там древние миры, неимоверно богатые традициями. Там, где сходятся Индия, Непал, Тибет и Бутан, примерно в двухстах милях к северу от Дарджилинга «Дарджилинг — город в Сиккиме, который служил летней резиденцией английского генерал-губернатора Индии в Калькутте, куда в 70-х гг. XIX в, была подведена железная дорога и где был открыт англичанами крупный торговый рынок. Дарджилинг служил опорным пунктом английской экспансии в Тибете в конце XIX — начале XX в.», находится Кумбалари — государство, полагающее себя древнее самого времени. Это «теократия», как они ее называют, — всеохватная власть жрецов, там все отравлено духом мрачных суеверий и еще более мрачных мифов и легенд; там почитают всех богов и всех демонов, чтобы уж наверняка не ошибиться, выбирая себе покровителя. Люди там жестоки, невежественны, заносчивы — исполненные высокомерия, взирают они на все другие расы сверху вниз. Их не слишком беспокоило присутствие британцев поблизости от их горной страны. В течение двух последних столетий мы пару раз имели столкновения с ними, однако никогда ничего серьезного. По счастью, они никогда не выходили далеко за пределы границ своего государства, а население находилось в полном подчинении у своих варварских жрецов. При таких-то обстоятельствах один их религиозный вождь принимается вдруг вещать, что поведет их на священную войну против бриттов и против народов, находящихся под британским протекторатом; он убеждает их в том, что английские пули не могут причинить им никакого вреда и так далее; это продолжалось, покуда нам не пришлось преподать им небольшой урок. Среди наших военных кумбалари не считались серьезной опасностью, и это, без сомнения, и послужило причиной тому, что возглавить экспедицию поручили именно мне. Мы должны были выступить в Гималаи. Это было в 1902 году. Впервые доводилось мне командовать таким большим количеством людей, и я воспринял эту ответственность со всей серьезностью. У меня был эскадрон, состоящий из ста пятидесяти индийских кавалеристов знаменитого пенджабского уланского и две сотни гордых, преданных сипаев «Сипаи (хинди „воин“) — наемные солдаты в Индии, вербовавшиеся в английскую колониальную армию из местных жителей.» 9-го гуркхского «Гуркхи, гурки — солдаты воинских элитных частей специального назначения Британских королевских войск. Вербуются и проходят сложный конкурсный отбор в Непале. Зачастую представляют династии. У себя в Непале очень популярны удалью, боевыми заслугами и неплохим заработком. Служат до пенсии десятками лет.» пехотного полка. Я чрезвычайно гордился своей армией. У меня было чувство, что я мог бы завоевать всю Бенгалию, буде таковое потребуется. Разумеется, я был единственным белым офицером, однако с готовностью признавал за командирами из местных куда больший опыт и потому всегда, когда это только было возможно, следовал их советам. Приказ мой был таков: продемонстрировать кумбалари нашу силу, по возможности избегая военного столкновения. Мы хотели только показать этим людям, с кем им придется иметь дело в том случае, если мы решим принимать их всерьез. Их тогдашний вождь — старый фанатик по имени Шаран Канг — был одновременно и королем, и архиепископом, и верховным главнокомандующим этого сброда. Шаран Канг уже сжег один из наших пограничных постов и вырезал два отряда местной полиции. Месть не была нашей целью; но мы хотели позаботиться о том, чтобы подобные нападения не повторялись. В нашем распоряжении имелось несколько вполне приличных карт и два проводника, заслуживающих доверия, — это были дальние родственники гуркхов — и по нашим расчетам выходило, что нам потребуется два-три дня для того, чтобы добраться до Теку Бенга, резиденции Шаран Канга, расположенной высоко в горах, через несколько перевалов. Поскольку миссия наша была скорее дипломатической, нежели военной, мы заботливо развернули мирный флаг, стоило нам перейти границу Кумбалари. Вскоре нас со всех сторон обступили голые, покрытые снегом горы. Прошло совсем немного времени, и мы увидели первых кумбалари. Они ехали на косматых пони, которые карабкались по высоким скальным выступам, точно козы. Кумбалари — приземистые желтокожие воины, с головы до ног одетые в кожу, овчину и расписное железо; из их раскосых глаз-щелей сверкали на нас ненависть и недоверие. Если они и не были потомками гуннского короля Аттилы «Аттила — предводитель гуннов (V в, н. э.). Возглавлял опустошительные походы в Восточную Римскую Империю, Галлию, Северную Италию. При Аттиле гуннский союз племен достиг наивысшего могущества.», то, по меньшей мере, числили среди своих предков один из тех древних воинственных народов, что поливал кровью эти склоны и расселины уже тысячелетие назад, покуда Бич Господень не разметал их орды по Востоку и Западу, дабы они подвергли разграблению треть тогдашнего мира. Как и их предшественники, они были вооружены луками, копьями и мечами, однако обладали и несколькими карабинами, надо полагать, русского происхождения. Я делал вид, будто вовсе не замечаю этих конных соглядатаев, и повел моих солдат вниз, в долину. На одно мгновение я растерялся, когда наверху раздалось несколько выстрелов, прогремев эхом от вершины к вершине, однако проводники заверили меня, что то были всего лишь сигналы, дабы оповестить о нашем прибытии в Кумбалари. Передвигаясь по каменистой почве, мы шли вперед медленно. Временами нам приходилось спешиваться и вести наших коней в поводу. По мере того как мы поднимались выше, воздух становился намного холоднее, и мы поневоле испытали радость при наступлении вечера, когда смогли разбить лагерь, согреть руки у костров и справиться с картой — сколько еще миль пути нам осталось. Тогдашними командирами кавалерии и пехоты были Ризальдар Дженаб Шах и Субадар Дж. К. Бишт, оба с большим опытом подобных экспедиций. Однако несмотря на весь свой опыт, они относились к кумбалари с большой опаской, и Субадар Бишт посоветовал мне выставить перед лагерем двух часовых, что я и сделал. Субадара Бишта встревожило то, что он называл «запахом ветра». Он кое-что знал о кумбалари, и когда говорил, в его глазах мелькало нечто, что я бы счел — у любого, кроме сипая, — обыкновенным страхом. — Это коварный народ, сэр, — заявил он мне, когда мы ужинали в моей палатке втроем с Джепаб Шахом, молчаливым великаном. — Они унаследовали древнюю скверну — скверну, которая существовала еще до сотворения мира. На нашем языке «Кумбалари» означает «Царство Дьявола». И не ждите, что они с уважением станут относиться к нашему белому флагу. То есть, они сделают это, если это отвечает их замыслам. — Как это верно, — сказал я. — Но я осмелился бы предположить, что они проявят почтительность к нашей численности и оружию. — Возможно, — Субадар Бишт с сомнением поглядел в пространство. — Если только Шаран Капг не убедил их, что они надежно защищены его колдовством. Он знаменит тем, что получает силы от неведомых богов и держит в своем подчинении дьявола. — Современные ружья, — заметил я, — как правило, заставляют призадуматься самого могущественного дьявола, Субадар Бишт. Сипай взглянул на меня серьезно: — Как правило, капитан Бастэйбл. Вероятно, они попытаются разбить нашу колонну на части, прибегая к различным хитрым трюкам. Тогда они смогли бы нападать на нас по отдельности. При этом у них были бы изрядные шансы на успех. К замечанию опытного командира я отнесся очень внимательно. — Нам, несомненно, следует остерегаться подобной тактики, — признал я. — Но не думайте, чтобы я боялся их колдовства. Ризальдар Джеиаб Шах скромно проговорил своим глубоким гремящим голосом, который тщетно пытался понизить: — Речь идет не столько о том, чего мы боимся, сколько о том, во что верят они, — он провел рукой по своей блестящей черной бороде. — Я полностью согласен с Субадаром. Мы должны ясно отдавать себе отчет в том, что имеем дело с сумасшедшими. С отсталыми фанатиками, которых не заботит потеря их жизни. — Кумбалари ненавидят нас глубочайшей ненавистью. И они на нас не нападают. Я нахожу это подозрительным. Не может ли так статься, сэр, что они хотят заманить пас в ловушку? — Может быть, — ответил я. — Но и в этом случае, Субадар Бишт, они испытывают страх перед нами. Страх перед британским правительством, которое отправит других воинов покарать их в том случае, если с нами что-нибудь случится. — А если они уверены в том, что их не ждет никакая кара, если Шаран Канг убедил их в этом, — то мало нам помогут все наши соображения, — Дженаб Шах невесело улыбнулся. — В таком случае мы будем мертвы, капитан Бастэйбл. — А если мы подождем их здесь, — предложил Субадар Бишт, — и подпустим их ближе, чтобы послушать, что они скажут, и взглянуть в их лица, то нам легче будет решить, каким должен быть наш следующий шаг. Его логика полностью убедила меня. — Наших припасов хватит на два следующих дня, — сказал я. — Будем стоять здесь лагерем два дня. Если за это время они не появятся, продолжим путь на Теку Бенга. Оба офицера согласились со мной. Мы закончили нашу трапезу и разошлись по своим палаткам. Итак, мы стали ждать. В первый день мы увидели на склоне перевала несколько всадников и приготовились встретить их. Однако они лишь наблюдали за нами несколько часов, после чего снова исчезли. До следующего вечера в лагере почти зримо росло напряжение. На следующий день один из наших наблюдателей галопом спустился вниз, чтобы доложить, что свыше сотни кумбалари собрались на другой стороне перевала и скачут к нам. Мы заняли оборону и стали ждать дальнейшего развития событий. Наконец показались варвары на своих низкорослых лошадках. Они двигались медленно, и я смог разглядеть в мой полевой бинокль несколько роскошных штандартов с бунчуками из конского волоса. На одном древке развевалось белое полотнище. Знаменосцы шли по обе стороны красно-золотого паланкина, качавшегося между двух пони. Памятуя о наставлениях Субадара Бишта, я дал приказ кавалеристам: — По коням! Вряд ли можно найти более впечатляющее зрелище, чем сто пятьдесят пенджабских улан, салютующих пиками. Ризальдар Дженаб Шах стоял рядом со мной. Я протянул ему свой бинокль. Он взял и некоторое время смотрел, затем опустил бинокль и нахмурился. — Кажется, пожаловал Шаран Канг собственной персоной, — сказал он. — Он сидит в паланкине. Возможно, кумбалари и впрямь пришли вести переговоры. Но почему их так много? — Это вполне могла бы быть демонстрация силы с их стороны, — предположил я. — Но у варвара наверняка больше сотни воинов. — Зависит от того, сколько их отдали жизни во имя религии, — произнес Дженаб Шах мрачно. Он повернулся в седле: — Вон идет Субадар Бишт. Что ты думаешь обо всем этом, Бишт? Гуркх сказал: — Шаран Канта, несомненно, не было бы здесь, если бы они явились с намерением атаковать нас. Жрецы кумбалари никогда не сражаются рядом со своими воинами, — в голосе старого солдата звучало презрение. — Но я хочу предостеречь вас, сэр, это может быть и уловкой. Я кивнул. Пенджабские уланы и гуркхи были одержимы желанием дать кумбалари по зубам. — Вам следовало бы получше напомнить людям о том, что мы здесь для мирных переговоров, если это возможно, а не ради сражений, — предупредил я своих офицеров. — Уланы не ввяжутся в бой, пока не получат соответствующего приказа, — заявил Джепаб Шах убежденно. — Но уж тогда они будут сражаться. Орда кумбаларских всадников приблизилась к нам и остановилась в сотне метров от нашей линии. Знаменосцы расступились и пропустили паланкин вперед, к тому месту, где на лошади во главе моих солдат сидел я. Занавеси скрывали внутренность красно-золотого паланкина. Я бросил вопросительный взгляд на неподвижные лица знаменосцев, но ни один из них не произнес ни слова. Наконец занавески раздвинулись, и я внезапно увидел перед собой верховного жреца собственной персоной. На нем было роскошное, расшитое крошечными зеркальцами бархатное одеяние. На голове его красовалась высокая шапка из раскрашенной кожи с искусно выделанными пластинками из золота и слоновой кости. А из-под остроконечной шапки смотрело круглое старое лицо. Лицо на удивление злобного черта. — Приветствую вас, Шаран Канг, — сказал я. — Мы здесь по приказу великого владыки и императора Британии. Мы пришли спросить, почему вы нападаете на наши дома и убиваете наших подданных, ибо наш император не выказывал по отношению к вам ни малейшей враждебности. Один из проводников начал было переводить мою речь, но Шаран Канг сделал нетерпеливый жест рукой. — Шаран Канг говорит по-английски, — объявил он странным высоким голосом. — Как говорит он на всех языках. Ибо все языки произошли от языка кумбалари, самого первого и самого древнего. Должен признаться, дрожь пробежала у меня по спине, когда он заговорил. Я был почти готов поверить в то, что он действительно могущественный чародей, каким считали его здешние жители. — Столь древний народ должен быть и столь же мудрым, — я попытался не опускать взора под взглядом этих умных и жестоких глаз. — А мудрый народ не станет сердить владыку и императора. — Мудрый народ знает, что может защитить себя от волка, — сказал Шаран Канг, и уголок его рта слабо дернулся в улыбке. — А британский волк — это чрезвычайно прожорливый зверь, капитан Бастэйбл. В странах Юга и Запада он полакомился более чем достаточно, не так ли? Скоро он обратит свой взор в сторону Кумбалари. — Тот, кого вы ошибочно считаете волком, на самом деле — лев, — заявил я, пытаясь скрыть мое удивление перед тем обстоятельством, что ему было известно мое имя. — Лев, который обеспечил мир, безопасность и справедливость тем, кого он избрал для своего покровительства. Лев, который знает, что Кумбалари не нуждается в его опеке. Еще некоторое время шел этот обмен вычурными и пустыми фразами, пока Шаран Канг не начал выказывать явного нетерпения и в конце концов не сказал: — Почему столь много солдат пришло в наши земли? — Потому что вы напали на наши пограничные поселения и убили наших людей, — сказал я. — Потому что эти «пограничные поселения» построены на пашей территории, — Шаран Канг сделал странный жест рукой. — Мы не алчный народ. Этого нам не требуется. Мы не жаждем новых земель, как народы Запада, ибо знаем: земля не имеет значения, если душа человека способна странствовать по Вселенной. Вам разрешено войти в Теку Бенга, дом всех богов. Там я хочу поведать то, что вам надлежит потом рассказать вашему выскочке-варвару из рода львов, который украсил себя столь пышным титулом. — Вы готовы выработать договор? — Да. В Теку Бенга. Но в том случае, если вы возьмете с собой не больше шести человек, — Шаран Канг опустил занавески, и паланкин развернулся. Всадники вновь поднялись в горы. — Это ловушка, сэр, — сказал наконец Бишт. — Он надеется, что ваше отсутствие обезглавит армию. Тогда ему будет легче напасть на нас. — Возможно, вы правы, Субадар Бишт, по ведь вам очень хорошо известно, что подобная ловушка все равно не сработает. Гуркхи не страшатся боя. Во всяком случае, они выглядят готовыми ко всему, даже к немедленной схватке. — Смерть не страшит нас, сэр, — чистая смерть в бою. Меня пугает не мысль о битве. В глубине души я чувствую, что может произойти нечто худшее. Я знаю кумбалари. Они до мозга костей преданы Злу. Я думаю о том, что может ожидать вас в Теку Бенга, капитан Бастэйбл. С искренним чувством я положил руку на плечо моего верного Субадара. — Мне лестно, что вы проявляете обо мне такую заботу, Субадар Бишт. Но долг велит отправляться в Теку Бенга. У меня приказ. Я должен уладить инцидент мирным путем, пока только существует подобная возможность. — Но если в течение одного дня вы не вернетесь, мы двинемся к городу. И буде там нам не представят однозначных доказательств того, что вы живы и в добром здравии, мы атакуем Теку Бенга. — К этому плану ни добавить, ни прибавить, — согласился я. Итак, на следующее утро я в сопровождении Ризальдара Дженаб Шаха и еще пяти индийских улан ехал к Теку Бенга. Наконец мы увидели окруженную стеной горную крепость, которая, должно быть, вот уже тысячу лет не знала нападения врагов. Разумеется, я не доверял Шаран Капгу и был настороже. Разумеется, я задавался вопросом, почему спустя тысячу лет он внезапно проявил готовность осквернить этот священный город нашим присутствием? Но что я мог сделать? Если он сказал, что готов разработать мирный договор, мне приходилось верить ему. Я совершенно не мог себе представить, каким образом может быть построен город, подобный этому, на самой крыше Гималаев. Безумные иглы башен и куполов, казалось, издевались над законами гравитации, выставляя их ложными. Кривые стены тянулись по горному склону, и многие здания производили такое впечатление, будто их с осторожностью водрузили на тонкие скальные выступы, едва выдерживающие вес человека. Крыши и стены во множестве украшала сложная резьба с невероятно мелкой проработкой деталей; повсюду виднелись драгоценные камни, благородные металлы, редкие сорта древесины и слоновая кость. Из растений я видел здесь только истод «Истод — род трав и полукустарничков; около 600 видов почти по всему земному шару.». С дюжины карнизов свешивались жуткие каменные чудовища. Весь город сверкал в холодном воздухе. Он действительно казался намного более древним, чем какие-либо другие творения рук человеческих из тех, что я видел или о которых читал. И тем не менее, несмотря на все свое великолепие и древность, Теку Бенга показался мне довольно-таки убогим, словно город пережил уже свои лучшие времена. Возможно, возвели его вовсе не кумбалари. Возможно, та раса, что построила его, исчезла каким-то загадочным образом, а кумбалари лишь заняли пустующую крепость. — Фу! Что за вонища! — Ризальдар Дженаб, давясь, помахал перед носом платком. — Должно быть, они держат своих коз и овец прямо во дворцах и храмах. Теку Бенга смердел как запущенный крестьянский двор, и зловоние только усилилось, когда мы вошли в главные ворота под мрачными взорами сторожей. Наши лошади рысили по плохо замощенным улицам, загрязненным, к тому же, навозом и прочими нечистотами. Ни одной женщины не было видно. Все, кого нам удалось заметить, было несколько маленьких мальчиков и некоторое число воинов, крутившихся возле нас на своих пони с видимой беззаботностью. Мы ехали по круто забирающей вверх главной улице, где с обеих сторон стояли в ряд одни лишь храмы; путь наш лежал к видневшейся вдали площади — центру города. Храмы были отталкивающе безобразны. Они были построены в том стиле, который ученый, возможно, назвал бы «восточным барокко эпохи декаданса». Каждый дюйм этих храмов был украшен изображением богов и демонов, явно имевших происхождением решительно все существующие мифологии Востока. Здесь смешивались индуистская и буддийская символика, мусульманские и некоторые христианские орнаменты; были и такие, что я посчитал бы египетскими, финикийскими, персидскими, даже греческими и еще какими-то более древними; но ни одно из этих изображений не радовало глаз. Однако я, по меньшей мере, понял теперь, почему этот город называли «домом всех богов» — хотя одно то, что все они находились здесь друг подле друга, выглядело довольно-таки жутко. — Без сомнения, это не самая здоровая часть земли, — заметил Дженаб Шах. — Я буду только рад, когда мы повернемся наконец к этому городу спиной. Это не то место, где мне хотелось бы умереть, капитан Бастэйбл. Мне страшно. Что станется здесь с моей душой? — Я понимаю, что вы имеете в виду. Будем надеяться, что Шаран Канг сдержит слово. — Я далеко не так уверен в том, что слышал, будто он давал слово, — многозначительно произнес Ризальдар, когда мы приблизились к площади и натянули поводья наших лошадей. Мы остановились перед огромным, богато украшенным зданием, которое хоть и было намного больше, чем все остальные, однако же несло на себе все тот же отвратительный отпечаток смешения стилей. Купола, минареты, закрученные спиралями Типили, решетчатые стены; спускающиеся террасами крыши, подобные тем, что я видел на пагодах; резные колонны; змеевидные завитки; сказочные чудовища, ухмылявшиеся с каждого угла или мрачно взирающие вниз; тигры и слоны, несущие вахту у каждого входа… Здание было выдержано преимущественно в зеленых и шафраново-желтых тонах, однако можно было заметить также красный, голубой, оранжевый, золотой, а кое-какие детали были покрыты серебром и листовым золотом. Казалось, то был самый старый из всех храмов. За ним сияло гималайское небо, на котором бурлили серые и белые облака. Никогда в жизни я не видел ничего подобного. Эта картина наполнила меня глубочайшим предчувствием, точно я находился перед предметами, созданными вообще не человеческой рукой. Постепенно из всех дверей выступали жрецы в шафрановых одеяниях и мгновенно останавливались, дабы наблюдать за нами с лестниц и переходов этого странного здания — храма или дворца, или и того и другого. Жрецы выглядели немного иначе, чем воины, которых мы видели перед тем, но они, без сомнения, не были чище. Мне пришло на ум, что кумбалари, не любившие землю, должны были испытывать отвращение к воде. Я рассказал об этой догадке Ризальдару Дженаб Шаху, тот откинул назад свою большую голову в тюрбане и от души рассмеялся. Жрецы бросали на него взгляды, полные ненависти и презрения. Эти жрецы не были обриты наголо, как большинство других, носивших шафрановые одеяния. Множество длинных сальных косичек свисали на их лица; кое-кто носил усы и бороды, заплетенные таким же образом. Это была гадкая и мрачная толпа. И не один в этой толпе заткнул за пояс или шарф острый кинжал или меч. Они следили за нами и ждали. Мы отвечали па их взгляды и пытались выглядеть менее встревоженными, чем были на самом деле. Лошади под нами беспокоились, трясли гривами и фыркали, как будто запах этого города даже им казался чересчур назойливым. Затем из главного (как нам представлялось) входа наконец показался золотой паланкин, несомый четырьмя жрецами. Занавеси раздвинулись в стороны, и перед нами предстал Шаран Канг. Он улыбался. — Я здесь, Шаран Канг, для того, — начал я, — чтобы выслушать все, что вы хотите сообщить касательно нападения на наши пограничные поселения, прежде чем мы приступим к выработке договора. После этого, мы могли бы жить с вами в мире и добром согласии. Улыбка Шаран Канга не стала слабее, что, как я надеялся, ничуть не повлияло на твердость моего голоса. Никогда прежде у меня не возникало такого отчетливого ощущения, что я нахожусь в присутствии Абсолютного Зла. После краткой паузы заговорил он. — Я слышал ваши слова. Я должен поразмыслить над ними. Пока я думаю, вы будете здесь гостями, — он указал себе за спину. — Здесь, в храме Грядущего Будды «Имеется в виду, вероятно, Майтрея — будда грядущего мирового порядка. Считается, что в данный момент Майтрея обитает на одном из небес, где ждет времени своего вступления в мир людей. Он родится, когда длительность жизни людей достигнет 84 тысяч лет и весь мир будет находиться под управлением одного справедливого буддийского правителя.». Это, кроме всего прочего, мой дворец. Самый древний из всех наших старых домов. Мы спешились, все еще встревоженные. Четыре жреца подняли носилки Шаран Канга и понесли их назад, в храм. Мы следовали за ними. Внутри висел густой дым курений. Здесь царствовал мигающий свет масляных ламп, свисающих на цепях с потолка, и его было явно недостаточно. Нигде не было видно изображения Будды, однако я счел это вполне нормальным, ибо «Грядущий Будда» еще не родился. Мы последовали за паланкином по лабиринту переходов, покуда не оказались в маленьком помещении, где на низком столике, окруженном подушками, были расставлены яства. Здесь паланкин был опущен на пол, жрецы отступили, желая оставить нас наедине с Шаран Кангом. Властным движением руки он пригласил нас занять места на подушках. Мы так и сделали. — Вы должны поесть и выпить, — произнес Шаран Канг, — тогда все мы будем в лучшем настроении для беседы. Умыв руки теплой водой в серебряной чаше и вытершись шелковыми платками, мы принялись за еду, поначалу осторожно. Шаран Канг брал с тех же тарелок и налегал на пищу весьма энергично, что в какой-то мере успокаивало нас. Попробовав блюда, мы обрадовались тому, что они, очевидно, не отравлены, ибо вкус был отменный. Я сделал верховному жрецу комплимент по поводу его гостеприимства, на который тот отвечал весьма любезно. Постепенно он становился куда менее мрачным. Честно говоря, я начинал относиться к нему почти с симпатией. — Довольно необычно, — сказал я, — чтобы храм использовался одновременно в качестве дворца и при этом носил столь удивительное имя. — Верховные жрецы Кумбалари, — с улыбкой ответил Шаран Канг, — в то же время и боги, так что им к лицу жить в храме. А поскольку Грядущий Будда еще не пришел, чтобы занять свой дом, то какое место подошло бы мне лучше этого храма? — Люди, должно быть, очень давно ожидают пришествия Будды. Сколько же лет этому зданию? — Некоторые его части сооружены немногим более 1500 лет назад. Более ранние — намного, намного древнее. Я, разумеется, не поверил, а его заявление отнес за счет типично восточной склонности к преувеличениям. — И все это время здесь жили кумбалари? — осведомился я вежливо. — Они живут здесь долгое, долгое время. А прежде них жили здесь… другие существа, — в его глазах промелькнуло почти испуганное выражение, и он сухо рассмеялся. — По вкусу ли вам трапеза? — Она восхитительна, — ответил я. Постепенно я начинал ощущать к старому жрецу любовь, точно ребенок к доброму деду. Я бросил взгляд на остальных — и в тот же миг меня пронзило недоверие, ибо на всех лицах застыли пустые глупые ухмылки. И я тоже чувствовал какое-то оцепенение! Я тряхнул головой, чтобы прийти в себя. Качаясь, я поднялся и потряс Ризальдара Дженаб Шаха за плечо. — Все в порядке, Ризальдар? Он взглянул на меня снизу вверх и засмеялся, потом кивнул с таким видом, будто я изрек нечто чрезвычайно умное. Теперь я понял, почему меня так потянуло к хитрому старому жрецу. — Вы подсыпали нам наркотик, Шаран Канг! Почему? Неужели вы думаете, что какие-либо конвенции, которые мы заключим в подобном состоянии, будут уважаться, если мы поймем, что вы подсунули нам зелье? Или вы собираетесь нас одурманить, чтобы мы отдали нашим людям приказ и заманили их в ловушку? Взгляд Шаран Канга стал жестким. — Сядьте, капитан! Я не подсыпал вам яда. Я ел все то же, что и вы. Что ж, я тоже, по-вашему, одурманен? — Может быть… — я зашатался и только большим напряжением сил удержался на ногах. Комната завертелась вокруг меня. — Быть может, вы привыкли к этим наркотикам, а мы нет. Что это было? Опиум? Шаран Канг засмеялся: — Опиум! Опиум! С какой это стати, капитан Бастэйбл? Если вы почувствовали себя нехорошо, так это только потому, что слишком много вкушали сытной пищи кумбалари. Вы ведь привыкли к скудному солдатскому пайку. Почему бы вам немного не поспать и… Во рту у меня пересохло, на глазах выступили слезы. Шаран Канг тихо бормотал себе что-то под нос и раскачивался передо мной, точно кобра, готовая к прыжку. Я выругался, расстегнул кобуру и вытащил револьвер. Тотчас появилась дюжина жрецов с мечами наготове. Я попытался прицелиться в Шаран Канга. — Еще шаг — и он умрет, — хрипло заявил я. Я не был уверен в том, что они понимали слова, однако, во всяком случае, им было ясно, что я имею в виду. — Шаран Канг, — мой голос звучал словно издалека. — Завтра мои люди двинутся на Теку Бенга. Если они не увидят меня живым и в добром здравии, они нападут на город, сравняют его с землей и уничтожат всех его жителей. Шаран Канг только посмеялся: — Само собой разумеется, вы будете целы и невредимы, капитан. И более того, вы даже увидите вещи в куда более благоприятном свете. Я уверен. — Господи! Вам не удастся загипнотизировать меня! Я офицер английской армии, а не ваш безмозглый приверженец! — Прошу вас, вам нужно отдохнуть, капитан. Завтра… Краем глаза я заметил движение. Еще двое жрецов устремились ко мне с тыла. Я повернулся и выстрелил. Один из них упал на пол. Второй набросился на меня и попытался отобрать оружие. Я спустил курок, и выстрел сделал большую дырку у него в туловище. С криком выпустил он мое запястье и упал в корчах. Теперь пенджабы стояли возле меня, тоже с пистолетами наготове, и делали все возможное, чтобы поддержать друг друга, ибо из-за наркотика были так же нетверды на ногах, как я. Дженаб Шах с трудом вымолвил: — Попытаемся вырваться отсюда, капитан. Возможно, свежим воздух нам поможет. А если мы сумеем добраться до наших лошадей, то, быть может, у нас получится бежать… — Вы были бы сущими глупцами, если бы покинули это помещение, — тотчас вмешался Шаран Канг. — Даже мы не знаем всех частей лабиринта храма Грядущего Будды. Находятся и такие, кто утверждает, будто некоторые части храма существуют не только в этом времени… — Молчите! — велел я и вновь направил на него пистолет. — Я не стану больше слушать вашу ложь. Мы начали пятиться от Шаран Канга и прочих жрецов и держали паши револьверы наготове, оглядываясь по сторонам в поисках двери, через которую проникли сюда. Однако все двери выглядели одинаково. Наконец мы остановили выбор на одной из них и неверным шагом прошли сквозь нее, пребывая в почти полном мраке. Пока мы подобным образом брели на ощупь в поисках выхода, я вновь и вновь спрашивал себя, какими соображениями руководствовался Шаран Канг, когда подсыпал нам порошки. Но я, вероятно, уже никогда не узнаю, каковы в действительности были его намерения. Внезапно один из наших людей испустил крик и пальнул в темноту. Сперва я различал только голую стену, но затем, словно из воздуха, выступили два жреца и побежали к нам. Они были безоружны, однако неуязвимы для пуль. — Прекратите стрелять! — хрипло приказал я, уверенный, что все это лишь обман зрения. — За мной! Спотыкаясь, я поднялся по лестничному пролету, прорвался сквозь какой-то занавес и очутился в другом помещении, где точно так же была приготовлена трапеза, — однако это была не та комната, где мы обедали. Я заколебался. Быть может, все это воздействие наркотика? Я прошел через комнату, отодвинул маленькую скамеечку и отдернул несколько шелковых занавесок, пока не обнаружил выход. Я прошел сквозь арку и жестоко ударился плечом, когда в коридоре меня качнуло к стене. Еще одно помещение, точно так же, как первое, накрытое к обеду. Еще один выход, а за ним снова лестничный пролет вниз. Коридор. Не знаю, как долго я бродил без цели, однако было впечатление, будто это длилось целую вечность. Мы совершенно заблудились, и единственное наше утешение состояло в том, что враги явно отказались от мысли преследовать нас. Мы находились в недрах неосвещенной части храма Грядущего Будды. Здесь не было запаха от дыма курений — только холодный затхлый воздух. Все, чего я ни касался, на ощупь было холодным; каждый сантиметр стен, высеченных в скале и усаженных необработанными ювелирными камнями, был покрыт пленкой воды. Порой мои пальцы скользили по частям какой-либо из ужасных скульптур, и я шарахался от жутких видений, которые пробуждало во мне это прикосновение. Наркотик все еще действовал, однако напряжение, сковывающее тело, уже почти прошло. Голова прояснилась окончательно, и я наконец остановился, задыхаясь, и попытался определить, где мы находимся. — Думаю, это та часть храма, которой не пользуются, — проговорил я. — И после всех этих лестниц можно предположить, что она лежит глубоко под землей. Интересно, почему они нас не преследовали? Если мы переждем здесь какое-то время и затем попытаемся незаметно вернуться, у нас будет шанс попасть к нашим и предостеречь их. Будут другие предложения, Ризальдар? Тишина. Я пристально вгляделся в темноту. — Ризальдар! Ответа не было. Я полез в карман и вынул коробку спичек. Затем зажег одну. Все, что я увидел, были лишь жуткие скульптуры, намного более отвратительные, чем в верхней части сооружения. Они казались древними, невообразимо древними. Теперь я понимал, почему нас не преследовали. Я тяжело перевел дыхание и выронил спичку. Где же мои спутники? Набравшись мужества, я вновь позвал: — Ризальдар! Дженаб Шах! Только тишина была мне ответом. Дрожь пробрала меня. Постепенно я начинал верить всему, что рассказывали о власти Шаран Канга. Потеряв голову, я заковылял дальше, попытался было бежать, почти обезумев от ужаса, пока, полностью обессиленный, не рухнул на мертвяще холодный пол храма Грядущего Будды. Должно быть, на короткое время я потерял сознание, но следующее, о чем я вспоминаю, был звук, весьма своеобразный звук. Далекий кудахчущий смех. Шаран Канг? Нет. Я вытянул руки в попытке идти вдоль стены. Однако с обеих сторон была пустота. Коридор остался позади, решил я, и теперь я нахожусь в большом помещении. Я содрогнулся. И вновь этот странный квохчущий смешок. Затем я увидел впереди крошечный огонек. Я встал и помчался было туда, однако он, должно быть, находился очень далеко, поскольку не становился больше. А потом я остановился. И свет начал двигаться в мою сторону! И по мере того, как он приближался, мерзкий смех накатывал все громче и громче, покуда мне не пришлось отбросить пистолет и зажать руками уши. Свет становился все пронзительнее. От боли я изо всех сил зажмурился. Пол под моими ногами закачался. Землетрясение? Я отважился на мгновение приоткрыть глаза, и в ослепительном белом свете мне почудилось, что я вижу нечеловеческие скульптуры, построенные, должно быть, машинами древних индусских богов. А затем пол подо мной расступился, я провалился в пропасть, меня подхватил воздушный смерч и потащил наверх, закручивая, как песчинку, и я переворачивался вниз головой, меня бросало из стороны в сторону, швыряло вниз-вверх, и наконец я полностью лишился рассудка. Я не ощущал более ничего, кроме ледяного беспощадного холода. А потом исчезли все чувства, даже холод. Я пришел к убеждению, что я мертв, раздавлен и размолот в порошок той силой, что с начала времен таилась под этим храмом и которой страшился даже Шаран Канг, верховный маг Теку Бенга. И вот настало время, когда я вообще больше ни о чем не мог думать.

 

Глава 3

С неба падает тень

Сознание возвращалось ко мне постепенно. Сперва меня посетило несколько смутных видений. Армии миллионов солдат, передвигающиеся на фоне серых и белых деревьев, между которыми пылали черные костры. Юная девушка в белом платье, пронзенная десятком длинных стрел. Я видел множество картин в том же роде, они становились все отчетливее; краски постепенно делались интенсивнее. Я начал ощущать свое тело. Оно было холоднее льда — холоднее, даже чем в тот момент, когда я потерял сознание. И самым удивительным было то, что я, несмотря на это, не испытывал никакого неприятного чувства. Я вообще ничего не ощущал. Я просто знал, что мне холодно. Я попробовал пошевелить пальцами правой руки (я все еще ничего не видел), и мне показалось, что указательный палец приподнялся на несколько миллиметров. Картины, мелькавшие в моем воображении, становились все отвратительнее. Моим сознанием завладели трупы — зверски изуродованные трупы. Умирающие дети простирали ко мне ручонки в поисках защиты. Солдаты-звери в бесцветной форме насиловали женщин. И повсюду я видел огонь, черный дым, разрушенные дома. Я должен был бежать от этих видений и приложил невероятные усилия к тому, чтобы двинуть рукой. Наконец рука мне подчинилась, но она была на удивление твердой. А когда я в конце концов согнул ее, меня пронзила такая боль, что я вскрикнул. Странный скрипучий звук. Глаза мои открылись, и сперва я не видел ничего, кроме молочного тумана. Я повернул шею. И снова эта ужасная боль. Зато видения постепенно начали тускнеть. Я согнул ногу и застонал. Внезапно меня точно наполнило огнем, который растопил лед, сковавший мою кровь. Я дрожал всем телом, однако боль отступила. И тогда я понял, что лежу на спине и смотрю в голубое небо. По всей вероятности, я находился на дне какой-то ямы, потому что со всех сторон видел отвесные стены. Спустя очень долгое время я был уже в состоянии сесть и осмотреться. Я действительно находился в своего рода яме — к тому же созданной руками человека, ибо проход состоял из обтесанного камня. Статуи были те самые, что я видел во время бегства. В дневном свете они казались совсем не такими уж страшными, хотя по-прежнему производили отвратительное впечатление. Я улыбнулся своему страху. Совершенно очевидно, произошло землетрясение, и храм Грядущего Будды рухнул. Все прочие вещи, которые я видел, были вызваны воздействием наркотика на мое сознание, к тому же затуманенное страхом. Каким-то образом во время землетрясения мне удалось избежать самого худшего, и я, считай, цел и невредим. Я сомневался, что Шаран Кангу и его подручным повезло так же, однако принял благое решение передвигаться с осторожностью, покуда не выпадет случай удостовериться в том, что они не следят за мной сверху. Вероятно, бедный Ризальдар Дженаб Шах и уланы погибли в катакомбах. Однако ж природа, по крайней мере, выполнила за меня мою задачу — в качестве аргумента землетрясение должно было удовлетворить даже Шаран Канга. Если он еще жив, его воззрениям причинен серьезный ущерб, ибо те из его людей, что остались в живых, увидят в буйстве стихии знак богов. Я поднялся и бросил взгляд на свои руки. Грязь покрыла их настолько плотной коркой, что они приобрели такой вид, будто этот толстый слой лежит на них уже десятилетия. Моя одежда превратилась в лохмотья. Я хотел было стряхнуть с них пыль, но с меня посыпались клочки ткани. Я ощупал сюртук. Ткань… она как будто истлела! На мгновение я растерялся, однако после подумал, что, вероятно, на материал оказал воздействие газ, находившийся в подземных помещениях храма, — тот самый, что, возможно, вместе с наркотиками вызвал у меня странные галлюцинации. Почувствовав себя немного лучше, я со всеми возможными предосторожностями пустился в дорогу к верхнему краю ямы, находившемуся примерно в тридцати футах над моей головой. Я был чрезвычайно слаб и совершенно оцепенел от страха, скала же крошилась и обламывалась большими кусками, когда я пробовал найти какую-либо опору для ног. Однако, используя в качестве ступенек размытые ключами желобки, я в конце концов вскарабкался на край ямы, забросив ногу, выбрался наверх и осторожно осмотрелся. Ни малейших следов Шаран Канга или его людей. Честно говоря, не имелось вообще никаких признаков жизни. Куда бы я ни смотрел, я видел только руины. Ни один из домов Теку Бенга не пережил землетрясения. Многие храмы как сквозь землю провалились. Я встал и пошел по развороченным остаткам мостовой. И вот тут я внезапно остановился, ибо в первый раз с того момента, как очнулся, заметил нечто, чему никак не мог найти объяснения. Трупы. Вполне естественно было ожидать, что я обнаружу много трупов, если прошлой ночью здесь действительно бушевало землетрясение. И однако ж их совершенно не было видно. Хотя, может быть, людям удалось бежать из города? Эта мысль меня почти убедила… Однако вот что ставило в тупик: даже не тот факт, что мостовая пошла трещинами — сквозь эти трещины проросли уже густые сорняки! И теперь, когда я присмотрелся внимательнее, я увидел повсюду на развалинах вьюнки, крошечные цветочки, пятна вереска. Эти руины были старыми! Должны были миновать годы и годы с того времени, как здесь в последний раз жили люди! Я облизал губы и попытался собраться с мыслями. Возможно, я вообще нахожусь не в Теку Бенга… Может так статься, что меня утащили прочь от города Шаран Канга и бросили умирать на развалинах какого-то другого города… Но было слишком хорошо понятно, что это все-таки Теку Бенга. Я узнавал по развалинам все больше и больше зданий. Да и вряд ли существовал еще один такой же город, как Теку Бенга, даже здесь, в загадочных Гималаях. Узнавал я также горы, лежащие вокруг, и дорогу, ведущую наверх к тому, что прежде было городской стеной. Не подлежало сомнению — сам я находился на центральной площади, где стоял храм Грядущего Будды. И вновь меня пронизала дрожь ужаса. Я снова оглядел себя, покрытого коркой грязи, взглянул на траву под своими рваными сапогами, на обветшавшую одежду, на все эти несомненные признаки, которые точно издевались над моим здоровым человеческим рассудком, ибо бесспорно доказывали: не часы, но годы минули с той поры, как я вырвался из западни, подстроенной Шаран Кангом! Или я, быть может, все еще во власти грез? Но даже в том случае, если это сон, он никоим образом не напоминал все те видения, что мучили меня до сих пор. И сон всегда можно отличить от реальности, каким бы отчетливым и завершенным он ни был. (Так думал я тогда, но сегодня сильно сомневаюсь в этом…) Я поднялся на обломок упавшей стены и попытался мыслить последовательно. Как вообще стало возможным, что я все еще жив? Со дня землетрясения должно было пройти по меньшей мере года два — если это было землетрясение. В то же время, если моя одежда выказывала подверженность длительному воздействию разрушительных процессов, то тело мое не носило ни следа подобных изменений. Мог ли тот газ, на который я прежде возлагал ответственность за мою истлевшую одежду, сохранить мое тело? Это было единственное объяснение, к тому же довольно абсурдное. Все эти обстоятельства мог бы объяснить умудренный ученый; я же до такого еще не дорос. Моя задача состояла теперь в том, чтобы добраться до цивилизации, связаться с моим полком и выяснить, что же произошло на самом деле с тех пор, как я потерял сознание. Карабкаясь по руинам, я пытался изгнать из головы все эти непостижимые мысли и сосредоточиться на моей непосредственной задаче. Но это было непросто, и я так и не сумел окончательно избавиться от мысли, что вполне мог лишиться здравого рассудка. Наконец я взобрался на рассыпавшуюся стену и прислонился к обломкам всем своим избитым телом. Поднявшись наверх, я взглянул по другую сторону крепостной стены в поисках дороги, бывшей некогда там. На месте дороги зияла пропасть, как будто скала расступилась, и та часть горы, где стоял город, провалилась в бездну метров на тридцать. Не было совершенно никакой возможности попасть на другую сторону. Я захохотал. Это было усталое хриплое карканье, после которого меня охватило сдавленное рыдание. Судьба каким-то образом сохранила мне жизнь только для того, чтобы я умер на этой безжизненной горе мучительной голодной смертью. Обессиленный, я опустил голову и, должно быть, на час или два погрузился в глубокий сон, ибо когда я вновь проснулся, солнце клонилось уже к закату. Было примерно три часа пополудни. Я вскочил, повернулся и бросился бежать назад по руинам. Я должен попробовать пробраться на другой конец города и поискать там возможности опуститься вниз. Повсюду вокруг меня вздымались заснеженные склоны Гималаев — равнодушные и непоколебимые. А надо мной расстилалось бледно-голубое небо, в котором даже ястребы не описывали кругов. Мне почти казалось, что я — единственное живое существо на земле. Я отогнал от себя эту мысль, ибо знал: расплатой за чрезмерное увлечение подобными рассуждениями будет безумие. Когда я наконец был на другой стороне города, меня вновь охватило отчаяние, ибо за сохранившимися стенами начинались отвесные голые скалы, спускавшиеся, по крайней мере, на глубину нескольких сотен метров. Вот, без сомнения, причина возводить город именно в этом месте. Есть (или был) один-единственный доступ к нему, а это означало, что Теку Бенга можно было взять только прямым штурмом. В отчаянии я передернул плечами и занялся размышлениями на тему: какие из растений могут оказаться съедобными. Не то чтобы я моментально проголодался. Я горько улыбнулся. С чего бы это — особенно если учесть, что я по меньшей мере года два провел без еды? Эта шутка заставила меня рассмеяться. Смех мой прозвучал безумно, и я взял себя в руки. Солнце опускалось за горы, воздух стал холодным. В конце концов я забрался под прикрытие двух обломков стены, прислоненных друг к другу, и тотчас же провалился в глубокое забытье без сновидений. Уже светало, когда я вновь очнулся. Я ощутил новый прилив надежды и принялся развивать своего рода план. Мой кожаный пояс и портупея не сильно пострадали от времени, и хотя немного рассохлись, все же были еще довольно надежны. Я обыщу руины в поисках других кожаных полосок. Где-нибудь еще должны быть лари с припасами; я постараюсь отыскать останки воинов-кумбалари, погибших во время землетрясения, все оставшиеся у меня силы я употреблю на то, чтобы собрать достаточное количество кожи и сплести канат. С помощью каната я мог бы попробовать спуститься с горы. А если при этой попытке я погибну — что ж, эта участь не хуже той, что уготована мне в мертвом городе. Последующие часы я провел, карабкаясь по руинам, где обнаружил несколько черепов и скелет воина-кумбалари, все еще полностью облаченный в меха, железо и кожу. Вокруг его талии был застегнут пояс хорошей сохранности. Я проверил кожу на прочность; она вполне годилась. Моя уверенность росла, и я продолжал поиски. Я как раз стоял па коленях в развалинах одного из храмов и пытался вытащить из-под обломков другой скелет, когда в первый раз уловил звук. Поначалу я подумал, что его издают кости, которые я тащил по земле, но для этого он был слишком мягким. Тогда я задался вопросом: а что если я вовсе не один в этих руинах? Не ворчание ли тигра я слышу? Нет, хотя очень похоже. Я замер, склонил голову и напряженно вслушался. Гром? Барабанный бой, отраженный горным эхом? Но он должен быть не ближе чем в пятидесяти милях отсюда. Я выбрался из развалин, и в это самое время на щебень передо мной медленно стала наползать тень. Огромная черная тень, которую могла бы отбрасывать гигантская птица, если бы форма этой тени не была такой длинной, правильной и округлой. Вновь я усомнился в своем рассудке и, дрожа, заставил себя обратить взор к небу. От изумления я всхлипнул. То была не птица, а гигантский воздушный шар! Даже не шар, ибо он имел форму сигары. И все же он не был похож на аэростат, который я как-то раз видел, ибо стенки его, как мне казалось, были построены из какого-то серебристого металла. К корпусу была приделана (а не подвешена на канатах!) гондола, в длину она была почти вровень с самим аэростатом. Но что удивило меня еще больше, так это надпись, сделанная на корпусе гигантскими буквами: КОРОЛЕВСКАЯ ВОЗДУШНАЯ СЛУЖБА ИНДИИ На корме выдавались четыре треугольных «крыла», которые больше всего напоминали плоские хвостовые плавники кита. И на каждом сверкающими красками, красным, белым и синим, был нарисован «Юнион Джек»! Какое-то время я не был способен ни на что иное, кроме как вне себя от изумления взирать на этого летающего монстра. А после принялся скакать среди руин, размахивать руками и вопить что было сил.

 

Глава 4

Археолог-любитель

Должно быть, я являл собой весьма диковинное зрелище — грязный, облаченный, к тому же, в лохмотья, я носился с криками, как умалишенный, среди развалин. Я был словно потерпевший кораблекрушение Anno «Anno — году (лат.).» Бог знает в каком, который наконец увидел шхуну, могущую стать для него спасением. Однако ничто не указывало на то, что сия воздушная шхуна меня заметила. Невозмутимо плыла она дальше, направляясь к далеким горам на севере. Четыре мотора стучали равномерно, вращая огромные скрипучие винты, которые, очевидно, и толкали корабль вперед. Корабль облетел руины и, казалось, намеревался следовать дальше тем же курсом; на меня он обращал внимания не больше, чем уделил бы мухе, вздумай она опуститься на его корпус. Машины остановились. Я напряженно ждал. Что станет теперь делать летательный аппарат? По инерции он продвинулся еще немного в прежнем направлении. Когда моторы вновь заработали, шум их стал громче. В отчаянии опустился я на землю. Вероятно, летчик (если там вообще были люди!) решил, что видит внизу нечто, но потом пришел к заключению, что это нечто несущественно и не стоит того, чтобы останавливаться и смотреть. По большому серебристому корпусу прошла дрожь, затем корабль очень медленно полетел назад — как раз к тому месту, где я скорчился на земле, кашляя и задыхаясь. Винты крутились в обратном направлении — почти так же, как у парохода. Я снова вскочил. Широкая улыбка показалась на моем лице. Сейчас я буду спасен — пусть даже этой странной летающей машиной, изобретенной неведомо когда. Вскоре огромный корпус — он и в самом деле был размером с небольшой пароход — находился уже прямо над моей головой, затемняя небо. Наполовину свихнувшись от радости, я все еще размахивал руками. Я слышал крики, доносившиеся откуда-то издалека сверху, однако не мог разобрать слов. Взвыла сирена, и я счел ее приветствием, как гудок парохода. Затем что-то неожиданно обрушилось с неба. Меня сильно ударило по лицу и швырнуло вниз, на скалы. Я хватал ртом воздух и был не в состоянии понять, какого рода выстрел был произведен. Моргая, я встал и огляделся. На несколько футов вокруг все было покрыто влажным мерцанием. Теперь были видны еще несколько огромных луж. Я полностью вымок. Это была довольно скверная шутка на мой счет — быть может, то был их способ сообщить мне, что я нуждаюсь в ванне? Маловероятно. Дрожа, стоял я и уже наполовину был готов к тому, что летучий корабль ниспошлет мне еще один ливень. Однако затем я увидел, что корабль быстро опускается на руины. Он завис в небе ниже, все еще не переставала гудеть сирена. Мне посчастливилось, что они не использовали в качестве балласта песок — потому что вода была ничем иным, как балластом! Став намного легче, корабль мог теперь прийти ко мне на помощь значительно быстрее. Вскоре он был уже немногим выше двадцати футов. Я уставился на надпись на корпусе и на «Юнион Джек» на «хвостовых плавниках». В их реальности не могло быть никаких сомнений. Один раз я видел воздушный корабль, на котором летал мистер Сантос-Дюмон «Сантос-Дюмон Альберто (1873 — 1932 гг.) — один из пионеров воздухоплавания и авиации; родился в Бразилии; с 1896 г, жил во Франции. Строил дирижабли. В 1901 г, облетел вокруг Эйфелевой башни.». Однако по сравнению с этим исполином то была грубая чурка. Я подумал о том, что за эти два года, что я «отсутствовал», должно быть, прогресс сделал гигантский скачок. И вот в брюхе металлической гондолы открылся круглый люк, и оттуда высунулись веселые, типично британские физиономии. — Простите нас за этот душ, дружище, — крикнул один из них на хорошо знакомом кокни «Кокни — просторечный выговор лондонского обьшателя.», — но мы пытались вас предупредить сиреной. Вы понимаете по-английски? — Я англичанин! — хрипло сказал я. — О Боже! Подождите-ка минутку! — лицо исчезло. — Все в порядке, — объявило оно, выныривая снова. — Стойте где стоите! Я нервно шагнул назад, и новый страх уже охватывал меня, но на этот раз из люка вывалилась веревочная лестница. Я подбежал к ней и схватился за нее, полный облегчения, но как только руки мои вцепились в нижнюю перекладину, я услышал, как внутри корабля кто-то орет: — Нет! Еще рано! О Мэрфи, этот идиот! Этот… Остаток бранной канонады я уже не расслышал, потому что меня потащило по скалам, пока мне не удалось наконец выпустить перекладину. Я упал лицом вниз. Летающая машина немного развернулась в небе и на секунду оставила меня. Я встал и больше не предпринимал никаких попыток снова ухватиться за лестницу. — Мы спускаемся! — крикнула физиономия. — Оставайтесь на месте! Вслед за тем два элегантно одетых человека выбрались из люка и принялись спускаться по лестнице. На них была белая форма, сильно смахивающая на ту, что носят в тропиках матросы, но их куртки и брюки были обшиты светло-голубым широким кантом, а знаков различия на рукавах я так и не смог распознать. Я дивился их непринужденной ловкости и скорости, с которой они спустились по раскачивающейся лестнице и размотали трос, уходящий в глубь судна. Когда их отделяло от меня лишь несколько ступенек, они бросили мне трос. — Теперь не натягивайте, старина! — крикнул человек, заговоривший со мной первым. — Обвяжите ее вокруг груди, прямо под мышками, и тогда мы вас заберем! Понятно? — Я понял. Я быстро выполнил его указания. — Вы надежно висите? — крикнул человек. Я кивнул и взялся руками за веревку. «Небесный матрос» дал шкиперу знак. — Тяни, Берт! Я услышал ворчание мотора, затем меня потянуло наверх. Поначалу меня жутко крутило, так что мне сделалось совсем дурно, покуда один из стоящих на лестнице не подался вперед и не схватил меня за ноги, сделав, таким образом, мое путешествие более спокойным. Спустя примерно минуту, которая показалась мне часом, меня дотащили до края люка и доставили в круглое помещение в двенадцать футов в диаметре и восемь в высоту. Это помещение полностью облицовано металлом. Оно напоминало скорее стрелковую башню на современном «броненосце». Маленькая моторизированная лебедка, поднявшая меня, была теперь выключена. Это сделал еще один человек в форме (без сомнения, Берт). Остальные взобрались на борт, привычным движением втянули веревочную лестницу и закрыли люк, плотно завинтив его. В помещении находился еще один человек, стоявший возле круглой двери. Он тоже был одет в белое, кроме того, имелись тропический шлем и майорская звезда па погонах его рубашки. Это был маленький человек с острыми лисьими чертами лица, опрятными маленькими черными усиками, которые он поглаживал сейчас набалдашником своего офицерского стека, взирая на меня с непроницаемой миной. Спустя очень долгое время (и все это время его большие темные глаза изучали меня с головы до ног) он наконец сказал: — Добро пожаловать на борт. Вы англичанин? Я как раз снял с груди трос и смог отсалютовать. — Да, сэр. Капитан Освальд Бастэйбл, сэр. — Армия, так? Немножко странно, так? Я майор Пауэлл, Королевская Индийская Воздушная Полиция, как вы, вероятно, уже заметили, так? Это — патрульный корабль «Периклес», — он почесал стеком свой длинный нос. — Сначала заглянем в лазарет, сказал бы я, так? Он раскрыл круглую дверь и отступил в сторону. Оба матроса помогли мне войти. Теперь я находился в длинном коридоре, совершенно гладком с одной стороны; с другой же находились большие иллюминаторы. Сквозь них я мог видеть, как под нами медленно исчезают развалины Теку Бенга. На другом конце прохода имелась еще одна дверь, а за ней, когда мы завернули за угол, обнаружилось еще несколько с различными надписями. На одной было написано: «Корабельный лазарет». Там стояли восемь кроватей, все пустые. Здесь наличествовали все приборы новейшей больницы, включая некоторые аппараты, назначение которых я не смог угадать. Мне позволили раздеться за ширмой и как следует вымыться в ванне, находившейся там же. После этого я почувствовал себя намного лучше, натянул пижаму (тоже бело-голубую) и направился к кровати, уже приготовленной для меня у противоположной стены. Должен признаться, что тогда я пребывал в состоянии своего рода транса. Мне было трудно все время помнить о том, что я нахожусь в комнате, которая в данный момент летит над Гималаями на высоте в несколько тысяч футов. То и дело корабль слегка покачивался из стороны в сторону или странно дергался, как иногда вздрагивает поезд, и у меня действительно возникало ощущение, что я нахожусь скорее в поезде, в каком-нибудь исключительном «люксе» экспресса первого класса. Спустя несколько минут в помещение вошел корабельный врач, который обменялся парой слов с санитаром. Тот как раз складывал ширму. Доктор был молодой человек с большой круглой головой и гривой рыжих волос. Когда он говорил, в его речи звучал мягкий шотландский акцент. — Капитан Бастэйбл, не так ли? — обратился он ко мне. — Так точно, доктор. Полагаю, что чувствую себя исключительно хорошо. Телесно, во всяком случае. — Телесно? А что, вы думаете, с головой у вас не все в порядке? — По правде сказать, сэр, я думаю, что грежу наяву. — Именно это подумали мы, когда обнаружили вас там, внизу. Во имя всего святого, как вам удалось забраться в эти руины? Как вы это сделали, а? Задавая мне эти вопросы, он щупал мой пульс, смотрел мне в глаза, словом, делал все, что обычно делает врач, когда не может обнаружить в своем пациенте ничего особенного. — Не знаю, поверите ли вы мне, если я вам скажу, что поднялся туда, сидя верхом на лошади, — ответил я. Он издал странный смешок и сунул мне в рот термометр. — Нет, этому я уж точно не поверю! На лошади! Ха! — Ну да, — осторожно сказал я после того, как термометр был извлечен. — Я все же поднялся туда именно на лошади. — Ага, — он совершенно явно мне не верил. — Возможно, вы это только вообразили… А что, лошадь перескочила через пропасть, да? — Когда я поднялся туда, пропасти еще не было. — Не было?.. — он громко расхохотался. — Бог ты мой! Не было пропасти! Эта пропасть была здесь всегда. Ну, во всяком случае, она появилась до чертиков давно. Поэтому мы и летаем над руинами. Воздушный корабль — единственный способ туда попасть. Майор Пауэлл нечто вроде археолога-любителя. Он добился разрешения патрулировать именно эту область, чтобы в один прекрасный день найти способ исследовать Теку Бенга. О погибших культурах Гималаев он знает больше, чем кто-либо па свете. Он настоящий ученый, наш майор Пауэлл. — Я не назвал бы Кумбалари «погибшей культурой», — сказал я. — Во всяком случае, не в строгом смысле слова. Землетрясение произошло самое большее два года назад. Это было именно тогда, когда я туда и пришел. — Два года назад? Вы проторчали на этом богом забытом клочке земли два года? Бедняга вы, бедняга. Однако для такого испытания вы на удивление хорошо выглядите, сказал бы я, — внезапно он нахмурился. — Землетрясение? Я не слыхал ни о каком землетрясении в Теку Бенга. Вы имеете в виду… — На памяти нашего поколения в Теку Бенга не было землетрясений, — это был пронзительный звонкий голос майора Пауэлла, который вошел во время нашего разговора. Он рассматривал меня с известным любопытством, довольно осторожным. — И я очень сомневаюсь, что кто-нибудь в состоянии прожить там целых два года. Для начала, там нет ничего съедобного. С другой стороны, нет никакого иного объяснения тому, как вы туда попали, кроме одного: с частной экспедицией, прилетевшей туда два года назад. Я невольно улыбнулся: — Это невозможно, сэр. Два года назад таких кораблей еще не существовало. Куда удивительнее то, как… — Я полагаю, вам следует получше осмотреть его здесь, — заметил майор Пауэлл и легонько постучал себя тросточкой по голове. — Бедный парень утратил чувство времени. Или еще что-то в том же роде. — Так когда же вы вступили в Теку Бенга, капитан Бастэйбл? — 25 июня, сэр. — Хм. В каком году? — Ну… В 1902-м, сэр. Доктор и майор растерянно переглянулись. — Превосходно, в том году действительно было землетрясение, — заявил майор Пауэлл. — В 1902-м. Почти все погибли. И среди них действительно было несколько английских солдат… О Господи, но ведь это просто смехотворно! — он снова повернулся ко мне. — У вас очень тяжелое состояние, молодой человек. Я не стал бы называть его потерей памяти. Это скорее своего рода ложная память, ваш рассудок сыграл с вами злую шутку, так? Может быть, вы, как и я, прочитали слишком много исторических книг? Может быть, вы тоже археолог-любитель? Ну что ж, полагаю, скоро мы сумеем вас вылечить и узнаем, что же произошло с вами на самом деле. — Так что же в моей истории такого странного, майор? — Для начала, мой хороший, вы немножко слишком хорошо сохранились для человека, который предпринял путешествие в Теку Бенга в 1902 году. С тех пор прошло уже больше семидесяти лет. Сегодня у пас 15 июля. Правда, как я должен с превеликим прискорбием сообщить, года 1973-го, после Рождества Христова, разумеется. Говорит ли вам это что-нибудь? Я покачал головой: — Мне очень жаль, майор, но в этом пункте я с вами полностью согласен. Я сошел с ума. — Будем надеяться, что это ненадолго, — с улыбкой сказал доктор. — Может быть, вы слишком много читали Герберта Уэллса, так?

 

Глава 5

Мой первый взгляд на утопию

Из совершенно излишних соображений такта доктор и майор Пауэлл оставили меня одного. Мне сделали укол — какое-то наркотическое вещество, — после чего я хоть и стал вялым и сонным, но уснуть все же не мог. Я был абсолютно убежден в том, что какая-то сила в катакомбах храма Грядущего Будды швырнула меня сквозь время. Я знал, что так оно и было. Я знал, что не сошел с ума. Если бы я действительно был сумасшедшим, то было бы мало смысла в том, чтобы сражаться с таким детальным и завершенным бредом — с тем же успехом его можно полностью принять. Однако теперь я хотел получить еще сведений о том мире, куда меня забросило. Мне хотелось обсудить это с доктором и майором Пауэллом. Я хотел знать, есть ли свидетельства тому, что нечто подобное уже происходило, — какие-либо необъяснимые сообщения от людей, утверждающих, будто происходят из другой эпохи. Но эти мысли угнетали меня. Без сомнения, подобные сообщения были. И точно так же не подлежит сомнению, что этих людей объявляли безумцами или шарлатанами и отправляли их в тюрьмы и дома скорби. Если я хочу оставаться на свободе, чтобы побольше узнать об этом мире будущего и отыскать возможность вернуться в мое собственное время, то с моей стороны будет куда как не умно во всеуслышание настаивать на правде. Было бы лучше, если бы у меня признали амнезию. Это они поймут скорее. А если они смогут состряпать объяснение тому, как я попал в Теку Бенга, где уже семьдесят лет не ступала нога человека, — тогда я буду считать, что мне повезло! Придя к определенному решению, я во всех отношениях почувствовал себя намного лучше, откинулся на подушки и погрузился в дремоту. — Корабль сейчас приземлится, сэр. Голос санитара вырвал меня из объятий сна. Я начал выбираться из постели, но он удержал меня. — Не беспокойтесь, сэр. Просто лежите и наслаждайтесь полетом. Как только мы надежно пришвартуемся, мы переправим вас в больницу. Я только хотел проститься с вами. — Спасибо, — ответил я слабо. — Вам пришлось столько всего испытать, сэр, — заметил санитар с сочувствием. — Альпинизм в такой местности дело куда как непростое. — Кто же вам рассказал, что я альпинист? Он смутился. — Ну… никто, сэр. Мы только подумали… ну, это было самое простое объяснение. — Самое простое объяснение? Да почему бы, собственно, и нет? Еще раз сердечное спасибо! Он наморщил лоб и отвернулся. — Не стоит, сэр! Немного позднее винты, которыми моя кровать крепилась к полу, были отвинчены. Я почти не заметил, что корабль приземлился, — если не считать легкого чувства падения и нескольких встряхиваний. Мою кровать покатили по коридору в ту часть корабля, где, по моему суждению, находился центр. Огромные створчатые двери были опущены и превратились в трап, по которому можно было спуститься па землю; на него положили сходни, чтобы спустить мою кровать. Мы оказались на свежем теплом воздухе, и кровать немного подскакивала, когда ее повезли по траве к больничной повозке с большим красным крестом на белой стенке. Судя по внешнему виду, повозка была моторизированной. Во всяком случае, лошадей нигде не было видно. Когда я осмотрелся, меня ждал второй шок — от изумления. На огромном поле стояли башни, выказывающие большое сходство с парижской Эйфелевой башней, правда, немного меньше ее размерами. Примерно половина этих башен была занята — огромные пирамиды из стальных конструкций, к которым швартовалась добрая дюжина воздушных кораблей. Большинство их было куда крупнее гиганта, доставившего меня сюда. Совершенно очевидно, далеко не все воздушные корабли были военными. Некоторые — торговые, имена на их бортах были выписаны куда более изысканно и вычурно, чем, к примеру, у «Периклеса». Пока кровать тряслась по траве, доктор бежал рядом. — Как самочувствие? — Спасибо, лучше. Где мы? — Разве вы не узнаете? Катманду. Здесь наша главная квартира. Катманду! Когда я видел этот город в последний раз, это была типичная азиатская столица с домами, построенными в том архитектурном стиле, что не меняется веками. Однако теперь я видел вдали, за огромными портовыми сооружениями, гигантские здания, вздымающиеся в высоту, этаж за этажом, так что, казалось, они едва не задевали самые облака. Разумеется, внизу были также и непальские строения, однако они, такие маленькие, совершенно терялись рядом с уходящими в небо белыми башнями. Прежде чем меня подняли в моторизированную повозку, я заметил еще кое-что. Это была длинная стальная полоса, лежащая высоко на рядах серых опор и уходящая прочь из города, исчезая за горизонтом. — А это что? — спросил я доктора. Он ошеломленно уставился на меня. — Это? Монорельс. Ну, просто дорога. — Вы хотите сказать, что по этому рельсу ездит поезд? — Именно, — он замолчал, усаживаясь рядом со мной в повозку. Двери с легким шорохом закрылись. — Знаете, Бастэйбл, ваше удивление выглядит чертовски убедительно. Хотел бы я знать, что же именно с вами не в порядке. Я решил проверить на нем мою ложь. — Не может ли так статься, что это амнезия, доктор? — с легким толчком повозка двинулась вперед. Однако я не слышал знакомого тарахтенья двигателя внутреннего сгорания. — А что двигает эту штуку? — А вы как думаете? Разумеется, пар. Это обыкновенный паровой автомобиль. — Не бензин? — Надеюсь, нет! Примитив! Паровой двигатель намного эффективнее. Да ведь вы должны все это знать, Бастэйбл. Я, конечно, вовсе не хочу сказать, что вы намеренно и сознательно пытаетесь ввести меня в заблуждение, но… — Я думаю, вам лучше исходить из того, что я забыл решительно все, кроме своего имени, доктор. Все прочее, вероятно, проистекает из тех безумных представлений, во власти которых я находился. Результат переутомления и отчаяния, ведь это иногда случается. Возможно, вы обнаружите, что я принадлежал к одной из горных экспедиций, исчезнувших некоторое время назад. — Да, — в его голосе звучало облегчение. — Я уже думал об альпинистах. Вы действительно больше ничего не можете вспомнить о восхождении? Об именах остальных участников… или что-нибудь в этом роде? — Боюсь, что нет. — Ну ладно, — сказал он, довольный и этим, — во всяком случае, начало положено. Наконец машина остановилась, мою кровать вместе со мной выкатили наружу, на этот раз на высокий пандус, специально предназначенный для этой цели. Двери открылись без всякого участия людей, и я очутился в чистом светлом коридоре, откуда попал в помещение, казавшееся таким же чистым и светлым. О его предназначении оставалось только гадать. — Мы на месте, — сказал доктор. — И где же мы? — В больнице Черчилля — ее назвали в честь последнего вице-короля лорда Уинстона. Он много всякого хорошего сделал для Индии, наш Черчилль. — Не тот ли это Черчилль, который книги писал? Отчеты о войне? Тот самый парень, который со своими уланами начал наступление в Омдурмане в 1898 году? — Я думаю! Но это было в самом начале его карьеры. Вы, однако, довольно хорошо подкованы по части истории! — Ну да, потом ему пришлось здорово поднапрячься, — улыбнулся я, — чтобы стать вице-королем Индии! Доктор снова бросил на меня странный взгляд: — Ну хорошо, капитан Бастэйбл. Вы пробудете в Катманду только день или два — пока в Калькутту не отправится больничный поезд. Полагаю, вы нуждаетесь в специалисте… по амнезии. Самый ближайший из них находится в Калькутте. Я подавился вопросом. Я как раз думал о том, неужели Калькутта изменилась так же, как Катманду. — А нынче здесь довольно мирное местечко, не правда ли? — сказал я. — Мирное? Надеюсь. Время от времени у нас бывают небольшие неприятности с националистическими экстремистскими группами, но ничего серьезного. Войн здесь не было уже сто лет. — В таком случае, у меня и впрямь очень серьезные провалы в памяти, — сказал я, улыбаясь. Он неловко остановился возле моей кровати. — Э… ну да… а! — вскричал он с облегчением. — Вот и ваша сестра. Прощайте, Бастэйбл. Держите хвост пистолетом! Я хотел только еще… — он взял медицинскую сестру за локоть и увлек ее наружу; дверь за ними захлопнулась. Я не был бы мужчиной в полном смысле этого слова, если бы не признался, что появление моей сиделки возбудило во мне одновременно радость, и удивление. Я успел бросить на нее лишь один взгляд, однако этого было довольно, чтобы я понял, насколько все изменилось с 1902 года. Сестринская форма состояла из бело-голубого крахмального платья и высокого чепца, аккуратно приколотого к ее каштановым волосам. Совершенно обычная сестринская униформа, за исключением одного лишь обстоятельства: подол ее юбки отстоял от пола самое меньшее на десяток дюймов, овевая самую прелестную пару ножек, какую я когда-либо видел, за исключением сцены императорского театра на Лечестерской площади. Разумеется, такая одежда предоставляла сестре большую свободу движений и была существенно практичнее. Я спрашивал себя, неужели все женщины этой эпохи одеты так практично и так привлекательно. Если да, то впереди во время моего невольного путешествия в будущее меня ждало немало нечаянных радостей! Полагаю, что-то беспокоило мою сестру, когда она вернулась, потому что ее появление в равной степени повергло меня в смущение и очаровало. Было трудно видеть в ней обыкновенную честную молодую женщину (в действительности довольно-таки чопорную), поскольку, по представлениям моего времени, она была одета как девочка из ревю! Должно быть, я весьма заметно покраснел, потому что первым делом она пощупала мой пульс. Спустя краткое время вошел майор Пауэлл и придвинул к моей кровати металлический стул. — Ну, как вы себя чувствуете, старина? — Намного лучше, — ответил я. — Думаю, я страдаю потерей памяти. (Я так часто повторял эту фразу, что стало казаться, будто я пытаюсь убедить самого себя!). — Доктор уже говорил. Весьма вероятно. А вы вспоминаете поездку в горы, так? — Полагаю, что-то вроде восхождения на гору… да, припоминаю, — сказал я довольно естественным тоном. — Великолепно! Еще немного, и ваша память к вам вернется. Знаете, меня ужасно интересует то, что вы рассказали. Для меня это было бы изумительным везением, если бы вы действительно прибыли из 1902 года, так. Я слабо улыбнулся: — Почему же, майор Пауэлл? — Это было бы чрезвычайно полезно для моих исследований. К Теку Бенга у меня совершенно особый интерес. Знаете ли, этот город представляет собой загадку в архитектурном и историческом отношениях. По всем законам логики, его просто не должно существовать. А снимок с воздуха, который мы сделали, демонстрирует такое смешение архитектурных стилей, что напрашивается вывод: долгое время этот город был точкой пересечения различных культур всего мира. Невозможно поверить, я знаю. — И тем не менее я совершенно с вами согласен, — сказал я. — Кроме того, я думаю, там представлены некоторые культуры, происхождение которых относится к эпохам, предшествующим какой-либо историографии. Это действительно очень, очень древние строения. — Существуют, разумеется, различные мифы на этот счет. Однако на удивление немногочисленные. Большинство жрецов-кумбалари погибли во время землетрясения 1902 года, а остальное население этой области девственно-невежественно. После землетрясения они вообще больше не говорят о Теку Бенга; основная же часть изустных преданий утрачена до того, как в этом районе появились ученые. Полагаю, в этом и состоял ваш научный интерес, так? Поиски объяснений. Чертовски опасная экспедиция. Такая опасная, что мне никак не решиться, даже с воздушного корабля. Погодные условия так часто меняются. Даже экспедиция, оснащенная наилучшим образом, может разбиться, — он нахмурился. — И все же поразительно, что я никогда ничего не читал о вашем предприятии. Я думал, что прочел все, что так или иначе связано с Теку Бенга. Я уже направил на поиски наших архивных служащих. Чтобы выяснить, в каком полку вы служили и все такое. Скоро вы будете знать, кто вы такой. И если мы установим, что дома у вас остались родные, мы вас отправим к ним. — Очень любезно с вашей стороны, — сказал я. — Это самое малое, что мы можем сделать. Вы действительно археолог? Вы можете вспомнить? — Полагаю, уже да. В определенном отношении, — согласился я. — Я явно знаю очень многое о прошлом и абсолютно ничего о… настоящем. Он коротко рассмеялся: — Думаю, что понимаю вас. Так и есть. Постоянно копаешься в прошедшем. Во многих отношениях тогда было немного лучше, чем сегодня, так? — Я бы полнее ответил на ваш вопрос, если бы мог вспомнить о чем-нибудь таком из современной жизни, — теперь рассмеялся уже я. — Да, разумеется, — его лицо вновь обрело серьезное выражение. — Вы хотите сказать, что можете вспомнить обо всем, что имело место до 1902 года, — стало быть, задолго до вашего рождения — и совершенно ничего не знаете о том времени, которое последовало затем? Это самый своеобразный случай потери памяти, о каком я когда-либо слыхал. Вы должны были быть очень хорошим ученым, если ваша «память» так детальна. Могу ли я каким-либо образом помочь… восстановить ваши воспоминания? — Вы могли бы кратко обрисовать историю после 1902 года, — я решил, что очень ловко навел его на эти мысли. Он пожал плечами: — Собственно, не так уж много и случилось. Семьдесят лет славного мира, все при всем. Довольно скучно. — И никаких войн? — Ничего, что заслужило бы названия войны. Думаю, последнее тяжелое столкновение было бурской войной. — В Южной Африке? — Да, в 1910 году. Буры упорно добивались независимости. Заметьте, они были при этом не совсем не правы. Но мы их успокоили. Сражались шесть месяцев и потом еще сделали им целую кучу уступок. Судя по всему, что я читал, это, должно быть, была довольно кровавая война, — он вытащил из кармана куртки сигарету. — Вам не помешает, если я закурю? — Ни в коем случае. — Может быть, вы тоже хотите? — Благодарю. Я взял сигарету. Он быстро улыбнулся, зажигая мою сигарету предметом, похожим на коробочку с трутом, — своеобразный переносной зажигатель, решил я. Я постарался не слишком таращить глаза на эту штуку, когда наклонился вперед, чтобы прикурить. — Я чувствую себя немножко школьным учителем, — признался он н сунул переносной зажигатель в карман. — То есть когда я вам все это рассказываю. Но если это вам в чем-то поможет… — Определенно поможет, — заверил я его. — А что сталось с остальными великими державами — Францией, Италией, Россией, Германией…, - И Японией, — добавил он почти нехотя. — Какие трудности у них с колониями? — Ничего существенного. К тому же некоторые это заслужили. Тот способ, с помощью которого русские и японцы держат в повиновении свои китайские владения!.. — он закашлялся. — Не могу утверждать, что хорошо знаю их методы. Хотя китайцы, разумеется, тоже довольно-таки неуправляемое стадо, — он глубоко затянулся. — Американцы немного ленивы — особенно в их индокитайских колониях, однако мне это все же милее, нежели иной способ действий… — У американцев есть колонии? Он невольно рассмеялся над моим вопросом: — Забавно звучит, не так ли? Куба, Панама, Гавайи, Филиппины, Вьетнам, Корея, Тайвань — о да, у них внушительная империя, тут уж ничего не скажешь. Разумеется, они это так не называют. «Великое Американское Содружество Независимых Государств». Их отношения с Россией и Францией были одно время довольно напряженными, но относительно Англии до сих пор соблюдаются все обязательства. И пусть все идет дальше так же спокойно, сказал бы я. Наша империя — и Pax Britannica — по мне так, пусть они переживут всех. — Но были некоторые люди, — осторожно заметил я, — в годы, близкие к 1902-му, которые уже предвидели распад Британской империи. Майор Пауэлл рассмеялся от души. — Распад? Вы имеете в виду ипохондриков, вроде Редьярда Киплинга, Ллойд Джорджа и тому подобных людей? Боюсь, Киплинг сегодня больше не наслаждался бы прежним авторитетом. Хоть он и был настоящим человеком, но я думаю, в последнюю минуту утратил веру. Если бы он не погиб на бурской войне, то он еще изменил бы, надо полагать, свои воззрения. Нет, я думаю, можно с полным правом сказать, что самой старой империи мира суждена стабильность, какой она еще никогда не знала. Равновесие сил сохраняется очень хорошо. И это, в конце кондов, вовсе не во вред туземцам. — Катманду очень сильно изменился с 1902 года. Он снова бросил на меня подозрительный взгляд: — Знаете что, Бастэйбл, если бы я ничего не знал, я мог бы почти поверить в то, что вы действительно семьдесят лет проторчали на этой проклятой горе. Это в высшей степени поразительно — слышать, как такой молодой парень, как вы, говорит о прошлом подобным образом. — Мне очень жаль… — Вам не нужно извиняться. В конце концов, не ваша же вина! Но должен сказать, что психиатры на вас не нарадуются? Я улыбнулся: — То, что вы говорите, не кажется мне такими уж оптимистичным, — я указал на окно. — Вы не были бы настолько любезны, чтобы поднять жалюзи? Он взял маленький ящичек, лежавший на моем ночном столике. На ящичке имелись три кнопки. — Нажмите на эту! — посоветовал он мне. Я сделал, как он сказал, и, полный изумления, увидел, как жалюзи сами собой медленно свернулись рулоном и открылся вид на белые башни Катманду и часть аэропарка. — Они прекрасны, — сказал я, — эти воздушные корабли. — Да, разумеется, — отозвался он. — Я тоже так думаю. Знаете ли, для нас они стали уже чем-то само собой разумеющимся. Однако воздушный транспорт действительно дал Индии очень многое. И империи и, в конце концов, всему миру, если угодно. Возможность быстрой коммуникации. Незамедлительная торговля. Большая мобильность. — Что меня удивляет, — признался я, — так это то, что они удерживаются в воздухе. Я думал, газосодержащая камера все же металлическая. — Металл! — он затрясся от смеха. — Хотел бы я поверить в то, что вы меня ловко дурачите, Бастайбл! Металл! Полость состоит из борового волокна. Оно прочнее стали и несравненно легче. Газ — это гелий. В кабине кое-что сделано из металла, но в основном используется пластмасса. — Плас… что это? — осведомился я, полный любопытства. — Гм… Пластмасса… Ее изготавливают из химических соединений… О Господи, вы должны же были слышать о пластмассе, приятель! Я предполагаю, это своего рода резина, но ее можно изготавливать различной прочности, различной формы и упругости. Я отказался от попыток понять майора Пауэлла. Даже в лучшие времена я никогда не был большим специалистом в области естественных наук. Я принял загадку его «пластмассы», как мальчиком в школе принимал тайну электрического света. И все же перед лицом всех этих новшеств и чудес меня утешало то, что некоторые вещи изменились совсем незначительно. В действительности они даже стали лучше. Отчаянные критики империализма моих дней очень быстро потеряли бы дар речи, если бы им довелось услышать то, что только что услышал я, — и увидеть доказательства процветания и стабильности, как видел их я из моего окна. В этот миг я пылал гордостью за свою державу и благодарил Провидение за взгляд на Утопию. На протяжении последние семидесяти лет белый человек достойно нес свое бремя, такое сложилось у меня впечатление. Майор Пауэлл встал, подошел к окну и выглянул, словно услышал мои последние мысли; руки его обхватили за спиной офицерский стек. — Как бы хотели викторианцы дожить до этого, — пробормотал он. — До времени, когда все их мечты и идеалы воплотились с такой полнотой. Но и для пас еще осталось достаточно работы, — он повернулся, цепко поглядел на меня; его лицо наполовину скрывала тень. — И основательное изучение уроков прошлого помогает нам в этой работе, Бастэйбл. — Уверен, что вы правы. Он кивнул. — Я знаю, что прав, — он выпрямился и отсалютовал мне стеком. — Ну, дружище, мне пора. Долг зовет. Он шагнул к двери. И тут неожиданно произошло нечто странное. Приглушенный толчок, от которого, казалось, вздрогнуло все здание. Я услышал, как вдали взвыли сирены и забили колокола. Лицо майора Пауэлла внезапно стало мрачным, он, побледнел, его глаза заблистали гневом. — Что это было, майор? — Бомба. — Здесь? — Анархисты… Безумцы. Смутьяны. Европейцы с их излишней самоуверенностью. Ни в коем случае не индийцы. Немцы, русские, евреи — у них всех есть свой интерес в разрушении порядка. Он устремился вон из комнаты. Теперь его действительно призывал долг. Внезапный поворот от спокойствия к насильственным деяниям — от такого у меня перехватило дыхание. Я вновь откинулся на подушки и попробовал разглядеть, что происходит снаружи. Я видел армейские машины, мчащиеся через аэропарк. Вдали раздался еще один взрыв. Кто же в мире может быть столь безумным, чтобы желать разрушения такой Утопии?

 

Глава 6

Человек без цели

Было так же мало смысла размышлять о причинах взрыва, как и ломать себе голову над тем, как же мне удалось совершить путешествие в 1973 год. События, последовавшие в Катманду после случая с бомбой, промелькнули перед моими глазами слишком стремительно, покуда меня, словно редкостный музейный экспонат, таскали по этому миру. На следующее утро меня погрузили на однорельсовый поезд, следующий в Калькутту. Поезд имел форму воздушного корабля, с той только разницей, что был построен из стали и блестел латунью и цветными лакированными поверхностями. Он тащил за собой пятьдесят вагонов и мчался с устрашающей скоростью, достигавшей на прямых участках ста миль в час. Движущей силой этой невероятной машины был, как я узнал, электрический ток. Сделав несколько промежуточных остановок, мы достигли Калькутты за один день. Калькутта произвела на меня впечатление гигантского города, куда обширнее той Калькутты, что я знал; со сверкающими высотными строениями из стекла и бетона, перед которыми все то, чему я прежде дивился в Катманду, выглядело ничтожно малым. В Общественном Госпитале Калькутты меня обследовали двадцать специалистов, но все они объявили себя бессильными, и было принято решение как можно скорее отправить меня в Англию ближайшим воздушным транспортом. Мысль о том, чтобы преодолеть такое огромное расстояние по воздуху, наполняла меня поначалу беспокойством. Я все еще не мог поверить в существование материала, который был бы одновременно и легче, и прочнее стали, и точно так же трудно было мне довериться человеку, утверждавшему, будто может пролететь четыре тысячи миль без промежуточных приземлений. По целому ряду причин местная администрация предпочитала видеть меня в Англии, и одна из них заключалась, разумеется, в том, что чиновникам не удалось откопать в канцеляриях некоего капитана Бастэйбла, который числился бы в течение последнего десятилетия без вести пропавшим из своего полка. Они также подняли и документацию моего собственного полка и, естественно, установили, что в 1902 году какой-то капитан Бастэйбл действительно погиб в Теку Бенга. И теперь я был не только врачебной загадкой, но и представлял собой проблему для армейской службы безопасности, которая непременно хотела знать, как этот «Таинственный» (как они меня именовали) смог добиться идентичности с человеком, погибшим семьдесят лет назад. Я думаю, они подозревали во мне нечто вроде иностранного шпиона, однако, как я узнал потом, их объяснения на этот счет были такими же мутными, как и мои собственные. Так что я занял место на большом линейном корабле небесных просторов. А. Л. «Огни, Дрездена», корабле, построенном совместными усилиями немецкой фирмы «Крупп „Крупп — металлургический и машиностроительный концерн в Германии, основан в 1811 г.“. Воздушный Транспорт, А. О.» и британским предприятием «Виккерс „Виккерс — английский военно-промышленный концерн.“. Императорские Воздушные Пути Сообщения». Зарегистрированы «Огни Дрездена» были как чисто британская собственность и несли соответствующие опознавательные знаки, однако капитан и добрая половина команды были немцами. Как выяснилось, немцы были первыми, кто применил воздушный транспорт в широких масштабах и, между прочим, закрывшаяся компания «Цепеллин» «Цепеллин, Фердинанд (1838 — 1917) — немецкий конструктор дирижаблей, граф, генерал. Организатор производства (с 1900 г.) и серийного выпуска дирижаблей жесткой конструкции „цепеллин“.» распространила развитие воздушных кораблей по всему миру, пока Великобритания в сотрудничестве с Америкой не разработала боровое волокно и метод, с помощью которого корабли можно было поднимать и опускать без балласта. «Огни Дрездена» были оснащены прибором, который мог нагревать или остужать гелий при большой скорости и сложных маневрах. На борту огромного лайнера находились также новейшие модификации электрической счетной машины, которую люди 1973 года называли «компьютер» и которая была в состоянии корректировать курс корабля автоматически, без участия человека. Природу тяги я так и не смог до конца изучить. Это была одна-единственная огромная газовая турбина, и она приводила в движение гигантский винт — или, лучше сказать, пропеллер. Этот аппарат находился между больших хвостовых стабилизаторов. Возле него имелись также вспомогательные моторы. Они служили также для того, чтобы корректировать курс, обеспечивать повороты до 360 градусов, угловые отклонения, маневрирование, а также взлет и посадку корабля. Однако я еще не вполне описал непосредственное, чрезвычайно внушительное впечатление, производимое этим могучим воздушным судном. Оно было добрых тысячу футов в длину и триста в высоту (при этом большую часть высоты занимала, разумеется, газовая камера). У него имелись три палубы, расположенные одна над другой; внизу размещался первый класс; что до третьего, то он был па самом верху. Эта цельная гондола была в действительности нераздельна с газосодержащей камерой. Впереди, в сужающемся носу корабля, располагалась рубка, где постоянно несли службу более дюжины офицеров, выполняя всю сложную «мыслительную работу» корабля. Три причальные мачты требовались «Огням Дрездена», чтобы авиалайнер уверенно чувствовал себя на земле, и когда я впервые увидел его в аэропарке Калькутты (расположенном в десяти милях от города), у меня захватило дух, ибо рядом с этим кораблем все остальные — а среди них было несколько и довольно крупных — выглядели рыбешками возле кита. Я слышал уже, что он может взять четыреста пассажиров и пятьдесят тонн груза. Увидев корабль, я поверил в это. Лифт доставил меня и несколько других пассажиров через металлические клетки причальной мачты наверх, на посадку, где имелись крытые сходни, ведущие в коридор внутри корабля. Я ехал первым классом вместе с моим сопровождающим, неким лейтенантом Джаггером; под его надзором я находился до самого прибытия в Лондон. Условия проживания на этом корабле были настолько комфортабельными, что затмевали решительно все, что можно найти в классе «люкс» океанских путешествий наших дней. Оглядевшись, я начал понемногу успокаиваться. А когда «Огни Дрездена» снялись с якоря и с удивительной грацией взмыли в небо, я почувствовал себя едва ли не увереннее, чем на земле. Перелет из Калькутты в Лондон длился (с короткими остановками в Карачи и Адене) всего семьдесят два часа! Три дня, за которые мы пролетели Индию, Африку, Европу и три больших океана, при всевозможных погодных условиях! Я видел проплывающие внизу города, видел пустыни, горы и леса, исчезающие подо мной. Видел облака, выглядевшие живыми существами; проплывал над тучами, покуда внизу шел дождь, а у нас было спокойно и солнечно! Над нами расстилалось голубое небо, в то время как люди на земле мокли от дождя! Я питался за столом, который стоял так же надежно, как в отеле «Риц» (и кушанья были такими же дорогими, как там), пока мы пролетали над Индийским океаном; я наслаждался ужином в то время, как внизу проплывали пылающие пески Сахары. К тому времени, как мы прибыли в Лондон, полет стал для меня совсем естественным делом. Без сомнения, это был самый удобный способ путешествия, и к тому же самый аристократический. вынужден признаться, постепенно я начал считать себя счастливейшим человеком в истории нашего мира. Меня выхватили от смертельной опасности землетрясения 1902 года и уложили на колени комфортабельного существования 1973 года, в мир, который, судя по всему, решил большинство своих проблем. Разве это не величайшая удача, в которую почти невозможно поверить? Должен сознаться, именно так я тогда и думал. Мне только предстояло еще свести знакомство с Корженевским и другими. Прошу простить мне отступление. Я должен рассказывать историю так, как она происходила, и дать вам представление о моих чувствах по мере того, как развивались события, а не говорить о том, что думал об этом впоследствии. Итак, на закате третьего дня мы пролетели канал «Имеется в виду Ла-Манш.», и я смог увидеть, как далеко под нами вынырнули белые скалы Дувра. Вскоре после этого мы описали круг над огромным аэропарком Крэйдона в Сарри и начали посадку. Крэйдон был самым большим аэропарком Лондона, поскольку, само собой, такую огромную гавань не разместишь в Пикадилли. Крэйдоновский аэропарк был, как я позднее выяснил, самым большим в мире и располагался на территории свыше двенадцати миль. Здесь царило оживленное движение, о чем вряд ли стоит упоминать отдельно, десятков больших и малых, старых и новых, военных и гражданских кораблей. Те из нас, кто проделал весь путь из Индии, не должны были проходить таможенной инспекции, и мы прошли через вокзал прибытия и заняли места в специальном поезде на Лондон. И снова я был околдован всем тем, что разворачивалось вокруг меня, и был благодарен спокойному, ободряющему присутствию лейтенанта Мика Джаггера, который сопровождал меня на новое место и сейчас занял место рядом со мной. Лейтенант Джаггер достал в Крэйдоне газету и теперь протянул ее мне. Я с благодарностью взял. Размеры и самый вид газеты были мне непривычны, как и часть сокращений, однако я понял содержание большинства статей. Это была первая газета, увиденная мною со дня моего прибытия в 1973 год. У меня было десять минут просмотреть ее, прежде чем мы прибыли в Лондон. За это время я узнал о новой конвенции, подписанной великими державами. Она закрепляла общие цены на многие товары (как отвратительно было бы это представителям «свободного рынка»!) и согласовывала различные основополагающие законы, которые служили только к пользе граждан всех государств, подписавших конвенцию. В будущем невозможно станет больше, сообщала газета, чтобы какой-нибудь преступник совершил злодеяние в Тайване и, к примеру, бежал через море в Японскую Манчжурию или Британский Кантон. Закон был единогласно принят всеми великими державами, ему препятствовало значительное число лиц, находящихся не в ладах с правопорядком, — группы нигилистов, анархистов или социалистов, каковые, как поведала мне газета, имеют своей целью только разрушение во имя собственных прихотей. Было еще несколько других сообщений, часть их была непонятна, а часть незначительна, но я пробежал глазами все упоминанию нигилистах, поскольку они находились в известной связи с моим приключением в первый дань в Катманду. По мнению газеты, эти акты насилия абсолютно бессмысленны, ведь вся цивилизация неудержимо движется к миру, порядку и законности для всех и каждого. Что же на уме у этих безумцев? Некоторые из них, естественно, были националистами всех мастей, требующими независимости для своего региона задолго до того, как эти регионы подготовлены к независимости. Но все остальные — чего добиваются они? Разве возможно сделать Утопию лучше? Так спрашивал я сам себя. И вот мы прибыли на станцию Виктория, где в общем и целом еще сохранился викторианский вокзал, каким я помнил его с 1902 года. Когда мы вышли из поезда и направились к выходу, я увидел, что, несмотря на ночь, город лучится огнями. Электрическое освещение всех возможных цветов и сочетаний исходило из каждой узкой башни и каждого круглого купола. Залитые ярким светом подъезды, пандусы и скаты, и на всех уровнях вокруг этих башен двигался моторизированный транспорт. Машины поднимались вверх, спускались вниз, и казалось, будто они висят в воздухе. В этом новом Лондоне не было отвратительных рекламных щитов, не было светящихся рекламных надписей и безвкусных лозунгов, а когда мы съехали вниз по одному из скатов, я установил, что не было здесь больше и убогих трущоб, так хорошо знакомых мне по Лондону 1902 года. Нищета побеждена! Болезни изгнаны! Разумеется, нужда здесь никому не известна! Надеюсь, мне удалось хотя бы частично передать чувство восторга, которое я ощутил при первой своей встрече с Лондоном 1973 года. Не было ни малейшего сомнения в его красоте, чистоте, удивительно хорошо организованных удобствах для жителей. Без сомнения, все люди здесь отлично питались, они приветливы, хорошо одеты и во всех отношениях чрезвычайно довольны своей судьбой. Весь следующий день доктор Петере водил меня по Лондону в надежде, что знакомый пейзаж пробудит мое сознание ото сна. Я играл с ним в эту игру, поскольку у меня не было слишком большого выбора. В конце концов они откажутся от этого, я отдавал себе в этом отчет. Тогда я буду свободен и смогу выбирать, чем мне заняться. Возможно, я опять пойду на службу в армию, потому что привык к солдатской жизни. Но пока я не определился, я — человек без определенной цели. С тем же успехом я мог делать то, чего ожидали от меня другие. Куда бы я ни пришел, я удивлялся переменам, происшедшим с этим некогда грязным городом, покрытым пеленой тумана; Туман относился уже к области прошлого, воздух был чистым и свежим. Деревья, кусты, повсюду — цветы, где только были клочки зелени. Вокруг в больших количествах летали птицы и бабочки. На прекрасных площадях плескали фонтаны; мы то и дело натыкались на духовые оркестры, развлекающие публику, кукольный театр или каких-нибудь негритянских певцов. Не все старые здания исчезли. Я видел мост Тауэр и сам Тауэр такими сверкающе-чистыми, будто их только что построили; как и собор св. Павла, и здание Парламента, и Букингемский дворец (где была резиденция нового короля Эдуарда — Эдуарда VIII, в те времена довольно пожилого человека). Как всегда, британский народ взял самое лучшее из новшеств и сохранил лучшее из старого. Постепенно я стал смотреть на свое пребывание в 1973 году как на дивный отпуск. Отпуск, который, если мне повезет, будет длиться вечно.

 

Глава 1

Вопрос определения на службу

Должен признаться, следующие шесть месяцев я вел весьма комфортабельную жизнь. Я по-прежнему симулировал амнезию и, разумеется, ни одно из средств, применяемых врачами, не могло возвратить мне «память». Временами мне даже представлялось, что мир 1902 года — не более чем сон, — в высшей степени подробный, детальный, но все же сон. Поначалу меня это беспокоило, однако вскоре вопрос принадлежности к той или иной эпохе перестал играть для меня какую-либо роль. Я стал своего рода феноменом и на короткое время превратился в знаменитость. О моем загадочном появлении в Гималайских горах сочинялись газетные статьи, и предположения, особенно бульварной прессы, делались все более и более дикими. Некоторые из них были настолько фантастичны, что даже граничили с правдой! У меня брали интервью для кинематографа (эти цветные картины могли и говорить, и двигаться!), записывали беседы со мной на маркофон «Маркофон назван по имени Гульельмо Маркони (1874 — 1937), итальянского радиотехника и предпринимателя. В 1897 г, он получил патент на изобретение радиоприемника и организовал акционерное общество.» — это версия телефона, принимающего передачи с центральной станции почти в каждом доме: последние известия, пьесы, развлекательную музыку. Слушатели подчас усиливают сигнал маркофона настолько, что ухо едва выдерживает. Их можно слышать даже из другого дома — при желании. Кроме того, я участвовал в одном приеме, на котором присутствовал также премьер-министр от либеральной партии, сэр Джордж Браун (либералы правили страной свыше тридцати лет, а консерваторы превратились в партию, обреченную на поражение). Я пришел к выводу, что социалистические требования конца XIX — начала XX века оказали позитивное воздействие на такие разумные политические партии, как либеральная, и действительно дали толчок множеству социальных улучшений, свидетелем которых я и стал, Лишь в самое последнее время — я едва мог себе это представить! — змея социализма вновь начала поднимать голову. Не то чтобы нигилистические воззрения нашли себе много сторонников среди британского народа. Как обычно, эту идеологию использовали несколько фанатиков и истеричных интеллектуалов как средство осуществления своих личных безумных идей. Первые полгода я провел в разъездах по всем областям Великобритании — на шинном транспорте, воздушных кораблях, автомобилях с паровым двигателем, электромобилях и, разумеется, обнаружил, что почти вся страна изменилась до неузнаваемости. Большие города обустроены по лондонскому образцу. Между ними осуществлялась постоянная и скорая связь. Там, где некогда торговля создала оптимальные условия для коммуникаций, теперь каждый мог извлекать выгоду и удовольствие. Население значительно возросло, но английский рабочий стал таким же состоятельным, каков был буржуа средней руки в 1902 году, и ему требовалось работать всего лишь тридцать часов в неделю, чтобы вести поистине роскошную жизнь. Не было никаких проблем в том, чтобы найти для себя дом с хорошей обстановкой и работу, поскольку те, кто оказывались на родине «лишними», теперь охотно выражали готовность трудиться за пределами Британских островов. Каждый год уносил из Англии тысячи людей, которые разъезжались по всем уголкам империи: в Африку, Индию, Китайские протектораты, горные районы Австралии, Новую Зеландию и Канаду. Британцы оседали по всему миру и благодаря воздушным кораблям осваивали — а следовательно, и цивилизовали — даже малодоступные области. Сельская Англия оставалась нетронутой и такой же безупречной, какой была всегда. Паровые локомотивы не выплевывали дымных облаков над ее деревьями и посадками; рекламных щитов давно уже не существовало; как все отвратительные приметы британской повседневности начала века, они были искоренены. Люди даже весьма скромного достатка могли позволить себе электрический велосипед, а это означало, что горожане имели возможность наслаждаться природой, когда им хотелось. Цены были низкими, а заработки высокими, некоторые квалифицированные рабочие зарабатывали пять фунтов в неделю!). Если удавалось накопить немного денег, то для такой семьи не было решительно ничего из ряда вон выходящего в воздушном путешествии во Францию или Германию. С помощью сбережений простой человек мог позволить себе даже поездку по воздуху к своим близким в самые отдаленные уголки империи. Что же касается теневых сторон жизни — таковых, разумеется, почти не было, поскольку моральные и социальные уродства, их вызывающие, были ликвидированы. Суфражистки «Суфражистки (от англ. suffrage — избирательное право) — участницы движения за предоставление женщинам избирательных прав. Движение распространилось во второй половине XIX — начале XX вв, в Англии, США и ряде других стран.» моих дней с удовольствием бы услышали, что женщины старше тридцати лет получили избирательные права; предоставление этого права женщинам с двадцати одного года обсуждается. Кстати, замечу, что длина женских платьев в Лондоне ни в коей мере не отличалась от той, которую я видел в Катманду. Спустя несколько месяцев я наконец набрался мужества пригласить пару симпатичных девушек в театр и на концерт. Обыкновенно то были дочери врачей или армейских офицеров, с которыми я проводил свободное время. По нашим понятиям, девушки были довольно «бойки» и довольно непринужденно держались в обществе, совершенно как мужчины. Преодолев первоначальное изумление по этому поводу, я нашел их поведение в высшей степени привлекательным. Пьесы, которые я смотрел, часто представлялись мне чересчур смелыми, нечто вроде шоу (хотя, слава богу, это не были политические представления). Наконец слава моя поблекла, и постепенно я начинал чувствовать себя далеко не так вольготно, оказавшись на долгих «каникулах» в будущем. Предложение от издателей написать мемуары я отклонил (мне было бы довольно трудно их написать, поскольку я страдал потерей памяти!) и стал перебирать различные варианты профессиональной деятельности. Поскольку изначально я начинал свою карьеру в армии, то пришел к заключению, что, если это возможно, хотел бы служить моей стране на этом поприще и в дальнейшем. Не без того, чтобы втайне я лелеял при этом мысль о том, что мне придется летать на воздушном корабле. После множества изысков я установил, что, не имея особо фундаментальной подготовки, могу занять пост в недавно образованной Воздушной Полиции Особого Назначения (ВПОН). Я мог бы сдать несколько экзаменов и пройти ускоренные шестимесячный курс, получив при этом минимальное образование, необходимое служащему ВПОНа; я был убежден в том, что сделаю это без труда. К примеру, мне явно не понадобится много времени на то, чтобы изучить Устав? Новый род войск, Воздушная Полиция Особого Назначения, первоначально набирала кадры из армии, однако туда приходили добровольцы и из морского, и из воздушного флотов. Ее вызвала к жизни необходимость охранять воздушные корабли от актов пиратства, нейтрализовывать потенциальных угонщиков (уже поступило несколько угроз от фанатиков, однако пока что ничего серьезного не произошло), защищать Пассажиров, жизни и имуществу которых во время полета могли бы угрожать грабители или иные преступники. Итак, я предложил свои услуги и был принят. Меня отправили на подготовительные курсы в Кардингтон в авиашколу, где я постиг некоторые тайны беспроволочного телефона, с помощью которого осуществляется связь на борту и, в случае необходимости, также с землей. Кроме того, мне преподали несколько уроков летной практики — это была единственная часть моего нового образования, сумевшая меня взволновать; основы метеорологии и т, п. Хотя воздушный полицейский скорее армейский офицер, нежели летчик, из чего явственно следует, что он едва ли сможет вести воздушный корабль, — все же считалось необходимым, чтобы он на случай крайней нужды имел хотя бы представление о том, как это делается. Таким образом, к концу первого года моего пребывания в будущем (странный парадокс!) я получил патент лейтенанта Его Императорского Величества Воздушной Полиции Особого Назначения и был командирован на А. Л. «Лох Несс». Противу всех ассоциаций, вызываемых этим именем, «Лох Несс» не была чудовищем. Это было маленькое изящное воздушное судно грузоподъемностью не более шестидесяти тонн. Оно было на диво хорошо управляемым. Я был рад получить назначение на него, хотя капитан и поморщил нос, узнав о необходимости взять меня на борт, и поначалу относился ко мне довольно прохладно. Обыкновенно чем больше воздушный корабль, тем он «уживчивее»; однако маленькая «Лох Несс» была на редкость подвижной, славной и надежной. Я думаю, самым длинным путешествием, которое мы когда-либо на ней предпринимали, было за Гибралтар; «Лох Несс» была, собственно, не оснащена для этого, поскольку являлась так называемым «мягкобрюхим» судном (газосодержащая камера была не из пластика, а из ткани) и не имела автоматического температурного контроля, так что приходилось чертовски внимательно следить за тем, чтобы газ не слишком нагревался относительно среднего температурного режима. На «Лох Несс» я научился многому из того, что касается, воздушных кораблей. Было жаль ее покидать, потому что в конце концов ты привязываешься к своему воздушному судну так, как моряк свыкается со своим кораблем. Однако ж меня откомандировали, чтобы я собрал кое-какие данные, и я выполнил задание довольно хорошо. После этого компания «Макафи» (ей принадлежала «Лох Несс») направила меня на только что построенную «Лох Этив», гордость авиалинии. «Лох Этив» напоминала первый большой корабль, на котором мне довелось летать, — торговое судно «Огни Дрездена». Но теперь, поскольку я уже познакомился с воздушными кораблями во всех подробностях, я мог по достоинству оценить все ее чудеса. В длину ома достигала более тысячи футов, имела по четыре дизельных мотора по каждому борту и реверсивные пропеллеры. Объем гелия составлял двенадцать миллионов куб, футов; газосодержащая камера была разделена на двадцать четыре отдельные камеры. Корпус был построен из дюралюминия. «Лох Этив» могла взять на борт четыреста пассажиров и пятьдесят тонн груза. Без особых усилий она развивала скорость до ста миль в час, а при хорошей погоде максимальная скорость вполне могла составить до ста пятидесяти миль. Вся ее аппаратура находилась внутри «чехла», включая моторизованные гондолы и их пропеллеры. Сверху и по бортам корпуса были встроены галереи для проведения осмотра. На случай необходимости мы имели при себе парашюты, лодки, спасательные жилеты и два воздушных шара. К услугам пассажиров, желающих развлечься, наличествовали кинематограф, танцевальный зал, фонограф, настольные игры, карточный стол и ресторан — все, что только можно пожелать на площади в одну четверть мили три тысячи футов! «Лох Этив» обслуживала Красную Линию, как мы ее называли (по цвету стран на карте), с небольшим отклонением от основного курса в сторону Америки. Мы летали из Великобритании над Канадой и США в Британский Эквадор, затем в Австралию, Гонконг, Калькутту, Аден и Каир, а оттуда назад, в Лондон. Моя задача состояла в том, чтобы приглядывать за подозрительными пассажирами. Я был обязан проводить досмотр, чтобы никто не проносил на борт оружие, бомбы или что-нибудь в том же роде; кроме того, в мои обязанности входило рассматривать жалобы пассажиров касательно небольших краж, мошенничества в игре, а также подозрений касательно предполагаемых диверсий. Эта работа оставляла мне много времени для того, чтобы просто наслаждаться полетом. Каких-либо серьезных происшествий почти не было. У нас был интересный состав пассажиров — на корабле были представлены все народы, все цвета кожи, все мировоззрения: индийские принцессы, африканские вожди, британские дипломаты, члены американского Конгресса, высокопоставленные военные, а как-то раз мы обслуживали президента Китайской республики (которая, как я должен, к сожалению, заметить, была всего лишь кучей разрозненных провинций под властью различных военных наместников). Самое большое впечатление произвели на меня образованность и мудрость туземных вождей, в особенности африканцев. Без сомнения, если бы не цвет кожи, многих из них вполне можно было бы принять за английских джентльменов. Ответственность за каждую мелочь при полете «Лох Этив», за каждого человека на борту нес старый капитан Хардинг. Он летал почти с самого начала образования воздушного флота, когда это занятие было еще довольно опасным делом. Он был, как я узнал, одним из последних оставшихся на флоте офицеров, кто командовал еще «летающей бомбой», как называли корабли на бензине и солярке. После катастрофы «Элефанта» в 1936 году такие суда были по международному соглашению изъяты из транспортного оборота и разобраны. У меня складывалось впечатление, что капитан Хардинг был не вполне доволен тем, что ему приходится командовать пассажирским судном, пусть даже таким современным, как «Лох Этив»; с другой стороны, сама мысль о том, чтобы уйти на покой, вызывала у него яростный протест. Воздух был его родной стихией, как он говорил, и будь он проклят, если ему придется провести остаток жизни в какой-нибудь чертовой обезьяньей клетке. Мне всегда казалось, что он просто умрет, если его заставят отказаться от летного дела. Он был одним из честнейших людей, каких я когда-либо знал, и я проникся к нему глубочайшей симпатией. В его обществе я проводил много времени, когда у меня не было работы на борту, а таких часов выдавалось немало. «В этой набитой компьютерами рубке ям вообще не нужен никакой капитан, — говаривал он обычно с горечью в голосе. — Если бы они только захотели, они могли бы отправить этот ящик из Лондона по телефону». Полагаю, моя большая симпатия к капитану Хардингу и привела к первой катастрофе в моей новой жизни. Эта катастрофа повлекла за собой другие, все более тяжкие по своим последствиям, пока меня наконец не постиг полный крах… Но я опять забегаю вперед. Все началось с неожиданной перемены погоды после того, как мы покинули Сан-Франциско, держа курс на Британский Эквадор, Таити, Тонга и дальше на запад. Возлагайте ответственность на стихию или на меня самого… Однако я скорее склоняюсь к тому, чтобы считать виноватым во всем маленького агрессивного калифорнийского «следопыта» по имени Рейган. Нет ни малейших сомнений: не появись Рейган на борту «Лох Этив», я бы не впутался в последующие события — события, которые должны были изменить судьбу значительного количества людей, если даже не целого мира.

 

Глава 2

Человек с длинной палкой

Мы стояли в аэропарке Беркли и брали на борт товары и пассажиров. Мы немного выбились из расписания, поскольку задержались, пока искали место стоянки, и теперь торопились нагнать время. Я наблюдал за погрузкой и посадкой. Огромные реечные ящики поднимались в грузовые люки под нижней палубой и исчезали в недрах корабля. Судно было пришвартовано пятьюдесятью толстыми стальными тросами и совершенно спокойно стояло у своей мачты. Не стану отрицать: когда я смотрел вверх, на мой корабль, я исполнялся гордости. Обводы «Лох Этив» мерцали серебряно-голубым, а круглые пластины с «Юнион Джеком» на хвостовых «плавниках» сверкали. Ее данные были написаны на борту: РМА 801 (ее регистрационный номер), «Лох Этив», Лондон, линия Макафи, Эдинбург. А вокруг стояли корабли Американских имперских путей сообщения, Версальской линии, Королевской Австро-Прусской аэрокомпании, Императорского Российского Воздухоплавательного Общества, Аэрокомпании Японии, Итальянской Королевской Воздушной Линии и многих других, более мелких компаний. Но «Лох Этив», по моим воззрениям, была прекраснее всех. Без сомнения, она была одним из знаменитейших пассажирских судов. В некотором отдалении от сооружений аэропарка я разглядел зеленый электробус, который приближался по траве к нашей мачте. Вероятно, наши последние пассажиры. Довольно поздно они явились, подумал я. Меня уже поставили в известность о том, что «Вильям Рэндолф Херст» сошел с линии из-за поломки в машинном отделении и что мы, поскольку у нас с ним в общем и целом один маршрут, возьмем к себе некоторых его пассажиров. Скорее всего, это были именно они. Мы были уже готовы к отлету. Я проследил, как лебедки поднимают на борт последний груз, как закрываются люки на «брюхе» корабля, и с известным облегчением вернулся к мачте. Хотя в полой сердцевине причальной мачты функционировал лифт, он был предназначен только для пассажиров и офицеров. Обслуга пользовалась винтовой лестницей, обвивающей шахту лифта. Я посмотрел, как экипаж быстро поднимается наверх, чтобы занять свои места. Тапки, доставившие топливо, давно уже отогнали от корабля. Я стоял возле корабельных офицеров, проверявших билеты и посадочные талоны справа и слева от входа в лифт. Состоятельные американцы, которые садились на наш корабль, не имели при себе решительно ничего подозрительного, разве что выглядели немного раздраженными из-за того, что приходится лететь другим судном. Увидев в конце очереди одного пассажира, я невольно улыбнулся. Ему было около пятидесяти лет, и он был довольно чудаковато одет: шорты цвета хаки, гольфы до колен, зеленая рубашка, сплошь усеянная значками. В руке он держал полированное древко с маленьким флажком, а на голове его сидела коричневая шляпа с большими полями. Забавное впечатление только усиливалось мрачным выражением его налитого кровью шишковатого лица. Коленки и нос у него розово блестели, и я поневоле принял его за комика, у которого не хватило времени переодеться после спектакля. Позади него столпилось около двадцати двенадцатилетних пареньков, одетых точно так же, с рюкзачками за спиной и флагштоками в руках. Все они глядели столь же убийственно серьезно, как и их старший товарищ. — Святые небеса, почему они так вырядились? — спросил я офицера, стоящего рядом. — Это американская версия юношеских бригад Баден-Поуэлла «Полковник Р. Баден-Поуэлл (1857 — 1941) — основатель скаутского движения, которое зародилось в Великобритании в начале XX в.», — пояснил он. — Разве вы никогда не были скаутом? Я покачал головой. — А эти — кто они? — Рузвельтовские скауты, — сказал он мне. — Полагаю, юные мустангеры. — Но их предводитель вовсе не выглядит таким уж юным. Тем временем забавный человек уже повернулся ко мне спиной. Я увидел его выступающую заднюю часть, на которой шорты натянулись, грозя вот-вот лопнуть. — Целая куча подобных людей так и остается на всю жизнь бойскаутами, — заметил офицер. — Они никогда не взрослеют. Да вы наверняка знаете таких. Им бы только командовать детишками. — Я только рад, что не мне приходится приглядывать за сорванцами, — произнес я сочувственно, скользя взглядом по прыщавым физиономиям, нервно поглядывающим из-под широких полей шляп. Эти ребята явно еще ни разу не бывали на воздушном корабле. И тут я заметил нечто, показавшее мне, насколько я забыл о своих обязанностях. На обширной талии предводителя юных следопытов был застегнут кожаный пояс, а на поясе болталась гигантская кобура. Когда он подошел к офицеру, проверявшему его билет, я подождал, пока они закончат разговор, после чего вежливо поздоровался. — Мне очень жаль, сэр, но боюсь, все оружие придется сдать, прежде чем вы ступите на борт. Если бы вы были столь любезны и вручили мне свой пистолет… Человек сердито взмахнул своим флагштоком и попытался протиснуться на корабль, минуя меня. — За мной, парни! — Мне очень жаль, сэр, но я не имею права допустить вас на борт, пока… — Это мое право — носить оружие, если мне того хочется. Что за болван!.. — Это постановление Международной Компании Авиаперевозок, сэр. Если вы передадите мне свое оружие, я выдам вам квитанцию, и вы получите его снова, когда… — я бросил взгляд на его билет. — Когда мы совершим посадку в Сиднее, мистер Рейган. — Капитан Рейган, — оборвал он меня. — Юный мустангер. — Капитан Рейган. Если вы не отдадите мне пистолет, я не смогу допустить вас на борт. — На американском корабле у меня не возникло бы этих дурацких неприятностей. Подождите, когда… — Международное постановление распространяется на американские корабли точно так же, как и на британские, сэр. В таком случае нам придется стартовать без вас, — и я демонстративно посмотрел на часы. — Сопляк! Выскочка! От гнева он сделался пурпурно-красным и забормотал себе под нос нечто невразумительное, потом принялся суетливо возиться с застежками на поясе и отстегивать кобуру. Поколебавшись, протянул ее мне. Я расстегнул ее и осмотрел оружие. — Знаю, — буркнул он. — Пневматический пистолет. Но очень сильный. — Однако постановление распространяется и на это, сэр. А остальные… э… ваши ребята, они тоже вооружены подобным же образом? — Разумеется, нет. Я был среди мустангеров. Настоящих мустангеров. Один из последних. Идемте, парни! — он указал своим флагштоком вперед и шагнул в лифт. Весь отряд серьезных мальчиков сурово воззрился на меня, ибо я был виновен в том, что их предводитель подвергся унижению. В лифте еще оставалось место для меня, но я решил лучше подняться по лестнице. Я не был уверен в том, что еще долго смогу держать себя в руках. Как только я очутился на борту, я сдал оружие казначею и получил у него расписку. Ее я отдал первому же стюарду, который попался мне на пути, и сказал ему, чтобы он передал ее капитану Рейгану. После чего направился в рубку. Мы уже собирались отчаливать. В эти минуты рубка всегда манила меня к себе. Зрелище никогда не могло мне наскучить. Тросы отвязывали один за другим, и я чувствовал, как корабль слегка вздрагивал, словно он был полон нетерпения скорее полностью освободиться от пут и взмыть в воздух. Взревели моторы, и в зеркалах я смог разглядеть, как медленно вращаются пропеллеры. Капитан бросил взгляд вперед, вниз, затем взглянул в перископ, чтобы убедиться в том, что за кормой путь свободен. Он отдал приказы; убрали сходни и пришвартовали их к корпусу. Теперь корабль держался у мачты только двумя цепями. Капитан Хардинг заговорил в телефон: — Готовность к отправлению! — Все готово, сэр! — отозвался в динамике голос диспетчера с мачты. — Отчаливаем! Легкий толчок — отстегнули цепи. «Лох Этив» начала разворачиваться, ее нос был все еще направлен в сторону посадочной площадки причальной мачты. — Все машины задний ход! Судя по голосу капитана Хардинга, он был рад снова оказаться в воздухе. Он пригладил свои седые усы, топорщившиеся, как у моржа. Заревели дизельные моторы, когда мы дали задний ход. Корабль наклонился сильнее. — Два градуса лево руля, штурман! — сказал капитан. — Есть, сэр! Два градуса лево руля! — Высота пятьсот футов! И держать высоту! — Есть пятьсот футов, сэр, — штурман повернул штурвал, у которого стоял. Вокруг нас в большой рубке гудели и тикали различные приборы, и мы видели на них множество цифровых показаний, которые наверняка привели бы в полное замешательство капитана какого-нибудь старого корабля. Под нами огромный аэропарк становился все меньше и меньше. Мы вылетели к сверкающим водам залива Сан-Франциско. Внизу мы видели корпуса морских судов — отсюда они казались крошечными. «Лох Этив» маневрировала блестяще, как всегда. И вот мы летим над океаном. — Пять градусов лево руля, штурман! — сказал капитан Хардинг и наклонился над экраном компьютера. — Есть пять градусов лево руля, сэр. Мы стали поворачиваться, так что в иллюминаторах рубки всеми цветами радуги начали переливаться небоскребы Сан-Франциско. — Высота тысяча пятьсот футов! — Есть высота тысяча пятьсот футов, сэр. Мы поднялись еще выше, пройдя сквозь несколько рваных облаков, и очутились в ясном голубом пространстве. — Все машины полный вперед! Чудовищно, взвыв, могучие машины погнали корабль вперед. Мы держали курс на Южную Америку. Делая сто двадцать миль в час, имея на борту триста восемьдесят человек и сорок восемь тонн груза, «Лох Этив» летела теперь без всякого напряжения, как орел, несущий в когтях мышку. До самого вечера весь экипаж обсуждал мое столкновение с предводителем юных следопытов. Офицеры давали мне советы, как лучше разобраться с «мустангером Ронни» (как кто-то успел уже его окрестить), но я заверил их, что весь остаток путешествия буду тщательно обходить его стороной, разве что он окажется опасным угонщиком. Однако, как вскоре показало дальнейшее, он вовсе не разделял моего желания избегать встречи с ним. Мое следующее свидание с Ронни воспоследовало в тот же вечер, когда я завершал контрольный обход корабля — обыкновенно это была скучная и обременительная повседневная обязанность. В проспектах компании отделка «Лох Этив» характеризовалась как «роскошная», а в помещениях первого класса роскошь становилась поистине расточительной. Повсюду был пластик, имитирующий мрамор, сосну, красное дерево и тик, сталь, медь или золото. Шелковые и плюшевые занавеси висели на широких панорамных окнах вдоль всего корабля; мягкие ковры голубого, красного, желтого цвета устилали полы; в комнатах и на палубе стояли удобные кресла. Рестораны, курительные комнаты, бары и ванные — все было оснащено самой современной техникой превосходного дизайна, озарено сверкающим электрическим светом. Именно эта роскошь и делала «Лох Этив» одним из самых дорогих кораблей воздушной линии. Притом большинство пассажиров держалось того мнения, что цены слишком высоки. Когда я добрался до третьего класса, меня уже неудержимо влекло в кровать. И тут внезапно из одного из боковых коридоров, ведущих в столовые, выскочил капитан юных мустангеров собственной персоной. Его лицо заливала багровая краска. Он прямо-таки кипел от гнева. — У меня имеются жалобы! — взревел он, хватая меня за руку. На комплимент я и не надеялся. Я поднял брови. — Да, жалобы — на ресторан, — продолжал он. — Вам лучше обсудить это со стюардом, сэр, — с облегчением ответил я. — Я только что жаловался главному стюарду, и он отказался что-либо предпринять, — он просто впивался в меня глазами. — Вы ведь офицер, не так ли? Я не стал отрицать. — Но моя задача состоит в том, чтобы обеспечивать на корабле безопасность. — А как насчет морали? Я был искренне удивлен. — Морали, сэр? — переспросил я. — Именно так я и сказал, молодой человек. Я несу ответственность за моих скаутов. Я никак не мог представить себе, что им придется стать свидетелями такой распущенности, такой демонстрации бесстыдства… Идемте! Больше из любопытства, чем по какой-либо иной причине я позволил ему увлечь меня за собой в столовую. Там играл довольно пресный джаз и танцевало несколько пар. Люди за столами ели и беседовали, и немало пассажиров глазело туда, где принимали пищу все двадцать юных мустангеров. — Вот! — зашипел Рейган. — Вот! Что вы теперь скажете? — Не вижу ничего особенного, сэр. — Никто не предупреждал меня заранее, что я отправляюсь на борт летучего Содома! И летучей Гоморры! Бесстыдные женщины выставляются здесь на всеобщее обозрение — вы только поглядите! Поглядите! Я вынужден был признать, что некоторые девушки были в довольно смелых вечерних Туалетах. Однако здесь не было ничего такого, чего не увидишь каждый день в Лондоне. — А эта чудовищная музыка! Музыка диких джунглей! — он указал на музыкантов, которые выглядели так, словно их истомила скука. — И что еще ужаснее, — он придвинулся ближе и задышал мне в ухо, — прямо возле нас, молодой человек, прямо возле нас обедают ниггеры. И это — приличный корабль? За столом неподалеку от следопытов разместилась группа индийских правительственных служащих, которые только что сдали в Лондоне экзамен и теперь следовали в Гонконг. Они все были хорошо одеты и спокойно беседовали между собой. — И белые мальчики вынуждены есть, буквально сталкиваясь с ниггерами локтями, — продолжал Рейган. — Они знают, что нас пересадили на этот корабль против нашей воли. На чистом американском корабле… Появился главный стюард. Он послал мне усталый взгляд, полный сочувствия. Я старательно искал выход из сложившейся ситуации. — Может быть, этот пассажир и его мальчики могли бы обедать в своих каютах? — предложил я стюарду. — Это не выход! — в глазах Рейгана появился бешеный блеск. — Я обязан блюсти дисциплину. Следить за тем, чтобы мальчики кушали аккуратно и не пачкались. Я было хотел уже сдаться, когда стюард сделал хитрое лицо и предложил поставить вокруг их стола ширму. Правда, таким образом невозможно перекрыть музыку, но капитан и его ребята в дальнейшем были бы, по крайней мере, избавлены от необходимости лицезреть полуодетых дам и выносить вид индийских правительственных служащих. Рейган немилостиво принял этот компромисс и хотел уже возвратиться к своему столу, когда один из мальчиков с позеленевшим лицом подбежал к нему, прижимая к губам салфетку. За ним последовал другой. — Мне кажется, Дубровского укачало, сэр. Я поскорее сбежал, оставив Рейгана стоять посреди столовой и во всю глотку призывать санитаров. Хотя «воздушная болезнь» обусловлена преимущественно психическими факторами, она тоже может оказаться заразной, и вскоре, к моему великому облегчению, я узнал, что Рейган со всем своим отрядом лежит, сраженный ею. Когда двумя днями позднее мы прибыли в Кито в Британском Эквадоре, я больше ничего не слышал о скаутах. Зато они задали хлопот одному из корабельных врачей. В Кито мы сделали короткую остановку, взяли на борт несколько пассажиров, почту и две клетки с обезьянами для австралийского зоопарка. Не успели мы долететь до Тихого океана, как Рейган был уже одинаково знаменит как среди экипажа, так и среди пассажиров. Хотя несколько человек и могли побить его рекорды, все же для большинства он стал весьма ценной персоной, поскольку на его счет можно было потешаться бесконечно. Капитан Хардинг еще не сталкивался с Рейганом, и когда рассказы о моих затруднениях дошли до его ушей, они его немало позабавили. — Вам следовало жестче взять его в оборот, лейтенант Бастэйбл! Это нечто особенное — укрощение строптивого пассажира, знаете ли. — Но ведь этот парень ненормальный. Вы бы хоть раз посмотрели в его глаза, — сказал я. Мы принимали вместе по стаканчику в маленьком офицерском баре над рубкой, Хардинг улыбался мне сочувственно, но большую часть моих проблем он совершенно явно относил на счет моей неопытности и того прискорбного факта, что я в общем и целом был просто сухопутной крысой. Первая часть нашего перелета от Южной Америки к южным островам была безоблачной, как всегда, и мы свободно летели по голубому, залитому солнечным светом небу. Когда наконец показался Пука-Пука, мы получили по рации сообщение о неожиданном шторме, разразившемся над Папеэте «Папеэте — город и порт на острове Таити.». Вскоре связь прервали тяжелые электрические помехи, однако к этому времени у нас еще не было трудностей с тем, чтобы удерживать корабль в равновесии. Стюарды предупредили пассажиров о том, что, когда мы приблизимся к Таити, возможно, будет сильный ветер. Однако мы надеемся прибыть на остров без опозданий. Мы подняли корабль на высоту две с половиной тысячи футов и таким образом сделали попытку избежать неблагоприятных воздушных потоков. Инженеры в дизельном отделении получили приказ гнать «Лох Этив» на полную мощность, как только мы окажемся в эпицентре бури. Несколькими минутами спустя странно потемнело и холодный серый свет хлынул в панорамные окна. Включили электрическое освещение. В следующую секунду мы уже находились в центре грозы и слышали, как град стучит по нашему огромному корпусу. Звук был такой, словно тысячи автоматических ружей одновременно открыли огонь. Не было слышно ни слова. Температура резко упала, и мы дрожали от холода, пока система обогрева не перестроилась на новые условия. Вокруг нас бушевали громы и молнии, и «Лох Этив» слегка вздрагивала, однако ее моторы ревели упрямо, и мы все глубже погружались в черные клубящиеся тучи. Не было никакой опасности, что молния ударит в наш полностью изолированный корпус. В конце концов облака расступились, и мы увидели кипящее море. — Я рад; что мы не там, внизу, — заметил с ухмылкой капитан Хардинг. — Раз за разом будешь радоваться тому, что люди додумались до воздушных кораблей. В телефонных приемниках рубки зазвучала нежная музыка. Капитан велел второму помощнику ее выключить. — Почему это считается чем-то хорошим — никогда не понимал. У меня свело желудок, когда корабль провалился в воздушную яму, прежде чем снова стабилизироваться. Я ощутил нечто вроде страха. Впервые с тех пор, как майор Пауэлл подобрал меня в Теку Бенга, я нервничал на борту воздушного корабля. А с того дня, казалось, прошли столетия. — И вправду тошнотная посадка, — проворчал капитан. — Самая скверная из всех, что упомню, для этого времени года, — он застегнул сюртук. — Что у нас с высотой, штурман? — Мы держим ее, сэр. Дверь в рубку распахнулась, и ворвался третий офицер. Он был в бешенстве. — Что случилось? — спросил я его. — Черт бы его побрал! — выругался он. — Я только что выдержал настоящую баталию с вашим закадычным дружком, Бастэйбл. Этот мерзкий тип Рейган! Он вопил насчет спасательных шлюпок и парашютов. Совсем рехнулся. Никогда еще не встречал таких пассажиров. Сказал, что хочет спрыгнуть. У меня была с ним отвратительная перебранка. Он желает говорить с вами, сэр. Немедленно, — третий офицер обращался к капитану. Я улыбнулся Хардингу, который ответил мне растерянной усмешкой. — И что вы ему сказали, третий? — Решил, что только так смогу его успокоить, сэр, — третий офицер нахмурился. — Это было единственное, что мне еще пришло в голову, иначе все закончилось бы попросту тем, что я набил бы ему морду. — Этого бы лучше не делать, третий, — капитан вынул свою трубку и зажег ее. — Для компании будет не слишком хорошо, если он вздумает на нас жаловаться, а? Кроме того, мы несем особую ответственность — вежливость по отношению к империалистической Америке и все такое прочее. Третий офицер повернулся ко мне: — Вероятно, вам он тоже уже рассказывал о том, что у него большие политические связи в высших правительственных кругах Америки и что они вас в порошок сотрут. Я невольно рассмеялся: — Нет, до меня он с этим еще не добрался. Затем град забарабанил еще сильнее и ветер взвыл так яростно, словно для него было оскорблением видеть, что мы все еще остаемся в воздухе. Корабль нырнул на пугающую глубину, затем снова выровнялся. Он дрожал от кормы до носа. Снаружи было темно хоть глаз выколи. Молнии вспыхивали вокруг нас. Намереваясь успокоить пассажиров, я пошел к двери, поскольку в рубке, собственно, делать мне было нечего. В этот момент дверь рванули и ввалился Рейган — олицетворение обнаженного ужаса — со свитой бледных скаутов. Приближаясь к капитану Хардингу, Рейган дико размахивал своей тростью: — Я несу ответственность за этих мальчиков, капитан. Их родители доверили мне их жизни! Я требую, чтобы нам немедленно были выданы спасательные шлюпки и парашюты! — Пожалуйста, вернитесь в свою каюту, сэр! — твердо отвечал Хардинг. — Корабль абсолютно надежен. Однако было бы лучше, если бы пассажиры сейчас по нему не бродили. Особенно это касается рубки. Если вы нервничаете, корабельный врач с удовольствием снабдит вас успокоительным. Вместо ответа Рейган проревел бессвязную чушь. Капитан Хардинг сунул трубку в рот и повернулся к нему спиной: — Прошу вас, оставьте мою рубку, сэр! Я подошел к нему: — Полагаю, теперь вам лучше… Но Рейган положил свою мясистую руку на плечо капитана Хардинга. — Послушайте, капитан! Я имею право… Капитан повернулся к нему и произнес ледяным тоном: — Может быть, кто-нибудь из господ офицеров все-таки будет столь любезен и проводит этого пассажира в его каюту? Третий помощник и я схватили Рейгана и оттащили его назад. Он был так ошарашен, что оказал весьма слабое сопротивление. Он трясся всем телом. Мы выволокли его из рубки в коридор, где я подозвал двух матросов, чтобы передать «Ронии» им, поскольку пришел в такую ярость от угроз Рейгана капитану Хардингу, что не был больше уверен в своей выдержке. Мне казалось, что я не смогу обходиться с этим человеком спокойно. Когда я вернулся в рубку, Хардинг курил свою трубочку, как будто ничего не случилось. — Проклятая истеричная баба, — проворчал он про себя. — Надеюсь, скороды выйдем из полосы шторма.

 

Глава 3

Стыд и срам!

Когда мы наконец достигли Таити и пробились сквозь облака в надежде стать на якорь, нашим глазам открылась картина острова, над которым только что отбушевал тайфун. Корабль трясло и раскачивало, и мы не могли ничего сделать, кроме как удерживать его в воздухе. Целые пальмовые рощи были повалены на землю ветром. Многие здания получили тяжелые повреждения. В аэропарке остались только три причальные мачты, и у них уже стояли два корабля. Потребовался весь имеющийся в наличии дополнительный кабель, чтобы надежно укрепить их. Полностью уяснив себе положение, капитан приказал штурману описать над аэропарком круг и оставил рубку. — Сейчас вернусь, — сказал он. Третий помощник подмигнул мне. — Ничуть не удивлюсь, если он решил порадовать себя глоточком рома. Не осудишь, после такого шторма, да еще с этим Рейганом на борту. Большой корабль продолжал кружить сквозь яростно завывающий ветер, который не выказывал ни малейшего намерения улечься. И сколько бы я ни смотрел на аэропарк, ветер все носился и носился над его мачтами. Минуло четверть часа, а капитан в рубке все не показывался. — На него это совсем не похоже — отсутствовать так долго, — сказал я. Прошло еще пять минут. Затем третий помощник позвал матроса, чтобы тот заглянул в каюту капитана и посмотрел, все ли у него в порядке. Вскоре после этого матрос примчался обратно, на его лице было написано полнейшее отчаяние. — Капитан, сэр, там, наверху. В кладовой, где парашюты. Ранен, сэр. Доктор уже идет. — В кладовой? Но что ему там понадобилось? Поскольку больше никто из офицеров не мог оставить свое место в рубке, за матросом в узкий коридор последовал я. Мы поднялись по короткому трапу наверх, к офицерским каютам, прошли мимо каюты капитана и оказались у второй короткой лестницы, ведущей к проходу между шкафами, где хранилось спасательное снаряжение. Здесь было довольно темно, однако я сразу увидел капитана, лежащего у последней ступеньки с искаженным от боли лицом. Я опустился возле него на колени. — Упал с проклятой лестницы, — каждое слово давалось капитану с трудом. — Думаю, сломал ногу, — корабль вздрогнул под очередным ударом ветра. — Этот чертов Рейган… обнаружил его, когда он пытался вскрыть шкаф с парашютами. Залез наверх, чтобы прогнать. Он меня столкнул… а! — Где он сейчас, сэр? — Сбежал. Со страху, должно быть. Пришел врач, осмотрел ногу. — Боюсь, это перелом. В таком случае, вам придется сойти на сушу, капитан, и как следует подлечиться. Я видел, какие глаза были у капитана, когда он услышал приговор доктора. В них застыл неприкрытый ужас. Если теперь ему придется надолго остаться внизу, то он больше не сможет вернуться на службу. Он уже перешагнул границы пенсионного возраста. Вождь следопытов Рейган успешно завершил летную карьеру Хардинга — и тем самым положил предел самой его жизни. Если бы в этот миг Рейган оказался рядом, думаю, я убил бы его! Наконец шторм улегся. Мы маневрировали еще полчаса, прежде чем спустились к аэропарку. Небо полностью очистилось, сияло солнце. Таити был таким же дивно прекрасным, как всегда. Если не считать повреждений, причиненных бурей нескольким зданиям, и вырванных с корнем деревьев, ничто больше не напоминало о том, что недавно здесь бушевал тайфун. Позднее я увидел, как санитары подняли носилки с капитаном и понесли к мачте. Я смотрел, как лифт увозит его на землю, где уже ждал больничный экипаж. На душе у меня было ужасно. Я был твердо уверен в том, что никогда больше не увижу капитана. Господь милосердный, как ненавидел я этого Рейгана за все, что он натворил! Никогда в жизни я никого не ненавидел так яростно. Хардинг был одним из немногих в мире будущего, к кому я испытывал настоящую привязанность. Может быть, потому, что Хардинг был уже старым человеком и больше принадлежал к моему миру, чем к своему собственному. И вот он исчез из моей жизни, исчез навсегда. Я чувствовал себя ужасно одиноким, доложу я вам. Я дал себе слово особенно внимательно следить отныне за «капитаном» Рейганом. Тонга вынырнул и пропал, и внезапно оказалось, что мы взяли уже курс на Сидней. Мы летели со скоростью сто двадцать миль при встречном ветре, который по сравнению с только что преодоленным тайфуном казался не серьезнее нежного дуновения. С нашей встречи па Таити Рейган и его следопыты еще не покидали своих кают, чтобы перекусить за своими дурацкими ширмами. По крайней мере, кажется, собственная глупость сделала «Ронни» робким. Он знал, что в истории с парашютами хватил через край. Когда мы как-то раз столкнулись в коридоре, он опустил взгляд и не произнес ни слова, покуда мы не разминулись. Но потом произошел тот самый случай, который и привел к последующим катастрофам. В последний вечер перед нашим прибытием в Сидней вопли из столовой третьего класса долетели до рубки. Опять какие-то неприятности. Я нехотя покинул рубку и направился к кают-компании. В углу возле двери в камбуз царило настоящее столпотворение. Стюарды в белых кителях, матросы в синих робах, мужчины в костюмах, девушки в коротких платьях — все теснились там, наскакивая на человека в хорошо всем известных шортах цвета хаки и зеленой рубашке юного мустангера. На краю свалки суетилось несколько перепуганных следопытов. Потом я увидел лицо Рейгана. Он обхватил обеими руками свой флагшток и нещадно бил им всякого, кто хотел его схватить. Взгляд его застыл, лицо залила пурпурная краска. Он выкрикивал бессвязные угрозы, и я понимал только одно отвратительное слово: — Ниггер! Ниггер! Ниггер! В стороне индийские государственные служащие переговаривались с молодым офицером, который и окликнул меня. — Что все это значит, Муир? — осведомился я. Муир покачал головой. — Насколько я уяснил, этот господин, — он указал на служащего, — спросил, не может ли он одолжить солонку со стола капитана Рейгана. На что мистер Рейган ударил его палкой, после чего набросился на друзей этого господина… Только теперь я увидел, что на лбу индийца осталось красное пятно — след от удара. Я взял себя в руки, насколько мне это удалось, и крикнул: — Так, господа, довольно! Выпустите его! Не могли бы вы разойтись? Пожалуйста, разойдитесь! Пассажиры и члены экипажа с благодарностью отступили от Рейгана. Тот остался стоять, задыхаясь, с сумасшедшим взором. Он был вне себя. Внезапно он подскочил к ближайшему столу и закрылся своим флагштоком, приняв боевую позицию. Я пытался заговорить с ним разумно, отлично сознавая: мой долг — сохранить доброе имя нашей авиакомпании и сберечь мою репутацию. Нельзя дать мистеру Рейгану ни малейшей возможности пожаловаться на кого-либо или использовать свои политические связи нам во вред. Трудно было не забывать обо всем этом, особенно если учесть, как сильно ненавидел я этого типа. Я прилагал все усилия, чтобы выразить ему сочувствие и успокоить его. — Все уже позади, капитан Рейган. Если вы извинитесь перед джентльменом, которого ударили… — Я должен извиняться? Перед этими отбросами? Рыча, Рейган опустил свой флагшток на меня. Я схватил палку и выволок висящего на ней капитана из-за стола. Если мне придется ударить этого безумца, чтобы утихомирить его, никто не сможет потом меня попрекнуть. Но оказалось, что сумасшествие заразно. Рейган поднял ко мне искаженное злобой лицо и заревел: — Руки прочь от моей трости, вы, богом проклятая британская тряпка, подтирающая ниггерские задницы! И это было уже чересчур. Я действительно не могу вспомнить, как нанес первый удар. Я только знал, что бил его снова и снова и что под конец меня силой оттащили от него. Помню его жуткое разбитое, залитое кровью лицо. Еще я знаю, что кричал что-то о том, как он разбил жизнь капитану. Помню трость — я держал ее в руках и все колотил его, покуда несколько матросов не оторвали меня от моей жертвы. И внезапно наступила полная тишина, пугающая тишина, и Рейган лежал, измочаленный, окровавленный, неподвижный, на полу — наверное, он был мертв. Плохо соображая, я обернулся и увидел полные ужаса лица — следопыты, пассажиры, матросы. Второй помощник, взявший теперь на себя командование кораблем, торопливо подошел к месту происшествия и осмотрел Рейгана. Я спросил: — Он мертв? — Должен был быть, — отозвался кто-то. — Но он еще жив. Второй помощник подошел ко мне; сострадание было написано на его лице. — Бастэйбл, бедняга, — сказал он. — Вам не следовало этого делать, старина. Боюсь, теперь у вас будут серьезные неприятности. Разумеется, как только мы приземлились в Сиднее, меня отстранили от службы и доставили на главную квартиру местного отделения Воздушной Полиции Особого Назначения. Все отнеслись ко мне с пониманием, особенно после того, как выслушали всю историю целиком от других офицеров «Лох Этив». Но Рейган уже успел передать вечерним газетам собственную версию. Худшее произошло. «ЗВЕРСКОЕ ОБРАЩЕНИЕ ОФИЦЕРА ПОЛИЦИИ С АМЕРИКАНСКИМ ТУРИСТОМ» — под таким заголовком вышел «Сидней гералд», а большинство сообщений были сенсационной стряпней самого скверного пошиба, и все они стояли на первых полосах. Разумеется, назывались имена: судно и авиакомпания. Упоминалась недавно созданная Его Императорского Величества Воздушная Полиция Особого Назначения. («Разве этого мы ожидаем от людей, которых призываем, чтобы они защищали нас?» — вопрошала одна из газет.) Брали интервью у пассажиров, цитировали первое, неофициальное заявление сиднейского бюро авиакомпании. Я в прессе, естественно, не сказал ни слова — и некоторые газеты тут же истолковали мое молчание как признание. Я набросился на Рейгана без всякого повода и пытался его убить! Затем я получил телеграмму от моего лондонского начальства: «Немедленно возвращайтесь». Я пал духом. Подавленное настроение охватило меня и не выпускало больше. Упрямое, холодное. Все обратное путешествие в Лондон на борту военного корабля «Беспощадный» меня терзали мрачные мысли. Что касается армии, то тут моему поведению не будет оправданий. Я знал, что предстану перед военным судом и, вероятно, буду уволен. Такую перспективу приятной не назовешь. По прибытии в Лондон меня немедленно доставили на главную квартиру ВПОНа возле небольшого военного аэропарка. В казарме я был взят под стражу — до тех пор, пока не придет решение моей участи из военного министерства. Насколько можно было судить, Рейгана убедили отказаться от прежних своих показаний и признать, что он серьезно провоцировал меня; несмотря на это, я, конечно же, был недопустимо несдержан, и в любом случае мне предстоял суд. Через несколько дней после того, как я узнал о решении Рейгана, меня пригласили в штаб командования. Генерал-майор Фри был очень порядочный человек, военный старой школы. Он понимал, что произошло, однако довольно свободно высказал мне свою позицию. — Видите ли, Бастэйбл, я знаю, через что вы прошли. Сперва потеря памяти, теперь этот… Ну, эта ваша вспышка, если угодно. Наплыв необузданного гнева, не так ли? Мне такое знакомо. Но вы понимаете, я не могу быть уверен в том, что подобного не повторится. Я имею в виду, старая травма головного мозга и все такое… немножко все вперемешку, не так ли? Я болезненно улыбнулся ему, насколько теперь припоминаю. — Вы хотите сказать, сэр, что я сумасшедший? — Нет, нет, нет, конечно же нет. Скажем так: нервный. В общем, коротко и ясно, Бастэйбл: я хочу, чтобы вы подали в отставку. Он неловко откашлялся и, не глядя на меня, предложил мне сигарету. Я отказался. Потом встал и отдал честь. — Я совершенно понимаю вас, сэр, и ценю ваше доверие. С вашей стороны это было чрезвычайно предупредительно. Разумеется, я подам рапорт. Завтра утром вас устроит? — Превосходно. Не спешите. Мне очень жаль терять вас. Будьте счастливы, Бастэйбл. Я полагаю, вы не должны беспокоиться о том, что Макафи что-либо предпримет против вас. Капитан Хардинг высказался перед владельцами компании в вашу пользу… Остальные офицеры, разумеется, тоже. — Благодарю вас за то, что сказали мне это. — Не стоит благодарности. Прощайте, Бастэйбл! — он встал, энергично встряхнул мою руку. — Ах, вот еще. С вами хочет поговорить ваш брат. Мне об этом доложили. Он хотел бы встретиться с вами сегодня вечером в Королевском клубе аэронавтов. — Мой брат, сэр? — Разве вам не известно, что у вас есть брат? У меня был брат. Даже три. Но я оставил их в 1902 году. Я вышел из приемной генерала с таким ощущением, будто полностью потерял рассудок. Вернулся на свою квартиру, упаковал немногочисленные пожитки в сумку, переоделся в штатское, сел в электрокэб и отправился на Пикадилли, к Королевскому клубу аэронавтов. Для чего кому-то потребовалось выдавать себя за моего брата? Возможно, этому существует очень простое объяснение. Конечно же, это просто недоразумение. Однако я не был полностью уверен.

 

Глава 4

Богемный братец

Откинувшись на мягком сиденье электрокэба, я уставился в окно и попытался собраться с мыслями. После того случая с Рейганом я был точно оглушен и только теперь, когда оставил свою квартиру, начал сознавать последствия своего поступка. Мне стало ясно, что я в общем и целом отделался довольно дешево. Однако все сходилось к тому, что мои усилия утвердиться в обществе 70-х годов только что потерпели окончательный крах. Только теперь я стал еще худшим отщепенцем, чем в первое мое появление. Я обесчестил мой мундир, нарушил границы дозволенного. Но еще хуже было то, что блаженное сновидение постепенно превращалось для меня в жуткий кошмар. Я вынул часы. Было всего лишь три часа пополудни, никто не назвал бы это время «вечерним». Я понятия не имел, какой прием ждет меня в клубе. Естественно, я был его членом, однако очень легко могло случиться так, что там уже все готово для моего исключения после моей позорной отставки из ВПОНа. В этом я бы не мог никого упрекнуть. В конце концов, я, вероятно, поставил в неловкое положение других членов клуба. Но мне хотелось оттянуть свое появление там, насколько это возможно. Я постучал по крыше кэба, сказал водителю, чтобы он высадил меня у следующего же перехода на пешеходный тротуар; спустился, заплатил, сколько положено, после чего принялся бесцельно бродить между стройных колонн, поддерживающих наземную дорогу. Я глазел на выставленные в витринах экзотические товары; они поступали из всех уголков империи и напоминали мне о тех далеких странах, которые я, возможно, больше никогда не увижу. В поисках того, что способно было отвлечь меня от горьких мыслей, я отправился в кинематограф и посмотрел музыкальный фильм. Действие происходило в XVI веке. Американский актер по имени Хэмфри Богарт представлял сэра Фрэнсиса Дрейка, а шведка (насколько я знал, жена Богарта) по имени Грета Гарбо — королеву Елизавету. Самое удивительное заключается в том, что это было самое ясное мое впечатление от того дня. Около семи я вернулся к клубу, незамеченным проскользнул в приятный мягкий сумрак бара, украшенного десятками сувениров, которые напоминали о знаменитых воздушных кораблях. Несколько пареньков болтали за столиками, но меня, по счастью, никто не узнал. Я заказал виски с содовой и довольно быстро опрокинул первый стаканчик. Вслед за первым успел пропустить еще парочку, прежде чем кто-то дотронулся до моей руки. Я тут же развернулся в ожидании того, что меня попросят покинуть клуб. Однако я увидел перед собой молодого человека с дружеской улыбкой на лице, одетого, как я уже к тому времени знал, по моде первого семестра Оксфорда. Его черные, довольно длинные волосы, были зачесаны назад без пробора. Он носил пиджак с бархатными отворотами, багряно-красный шелковый галстук и брюки, тесные в бедрах и очень просторные ниже колена. В 1902 году такой туалет был бы довольно близок к облачению так называемых «эстетов». Все в целом сильно смахивало па богему, а я всегда недоверчиво относился к людям в подобных «мундирах». Они совершенно не в моем вкусе. Насколько я оставался незамеченным, настолько молодой человек притягивал к себе неодобрительные взоры решительно всех присутствующих. Он был мне в высшей степени неприятен. Казалось, «эстет» совершенно не замечает, какое впечатление производит в клубе. Взяв мою вялую руку, он сердечно пожал ее. — Вы — мой брат Освальд, не так ли? — Я Освальд Бастэйбл, — подтвердил я, — однако не думаю, чтобы именно меня вы искали. У меня нет брата. Он подбоченился и улыбнулся. — Почем вам знать? Полагаю, вы страдаете потерей памяти? — Ну…да… Было совершенно очевидно: я вряд ли мог утверждать, что потерял память и в то же время решительно отрицать, что у меня есть брат. Я сам поставил себя в эту идиотское положение. — Почему же тогда вы не объявлялись раньше? — парировал я. — Когда газеты пестрели всякой чушью на мой счет? Ом потер подбородок и с усмешкой взглянул на меня. — В то время я был за границей, — сказал он. — В Китае, если быть точным. Там чувствуешь себя немного оторванным от здешней жизни. — Послушайте, вы, — сказал я, теряя терпение, — вы же чертовски хорошо знаете, что никакой вы мне не брат. Не знаю, чего вы добиваетесь, но я бы предпочел, чтобы вы оставили меня в покое! Он снова широко улыбнулся. — Вы абсолютно правы. Я вам не брат. Меня зовут Демпси — Корнелиус Демпси. Я надумал выдать себя за вашего брата, чтобы задеть ваше любопытство. Мне хотелось быть уверенным, что вы придете. И тем не менее… — тут он снова одарил меня насмешливым взглядом. — Однако странно, что при полной потере памяти вы, тем не менее, точно знаете — брата у вас нет. Останемся здесь и побеседуем немного или отправимся куда-нибудь в другое место и чуть-чуть выпьем? — Я совершенно не уверен в том, что мне хочется того или другого, мистер Демпси. В конце концов, вы мне до сих пор не объяснили, как это вам взбрело на ум морочить меня подобным образом. Жестокая вышла бы шутка, если бы я вам поверил. — Возможно, — непринужденно согласился он. — С другой стороны, у вас, без сомнения, имелась веская причина симулировать амнезию. Может быть, вы что-то скрываете? Да разве подобным образом вы не скрыли от властей, кто вы на самом деле? — Если мне и есть, что скрывать, то это касается меня одного. Могу заверить вас, мистер Демпси, что «Освальд Бастэйбл» — единственное имя, которое я когда-либо носил. Итак — я был бы вам признателен, если бы теперь вы оставили меня в покое. У меня довольно других проблем. — Но именно поэтому я и здесь, Бастэйбл. Чтобы помочь вам. Мне очень жаль, если я задел ваши чувства. Я действительно хочу вам помочь. Уделите мне всего полчаса, — он огляделся. — За углом есть довольно милое заведение, где мы могли бы выпить. Я вздохнул: — Хорошо. В конце концов, терять мне было нечего. Какой-то миг я еще спрашивал себя, неужели этот высокомерный, такой холодный и такой самоуверенный молодой человек действительно знает, что со мной случилось? Но потом я отбросил эти мысли. Мы покинули ККА и отправились в Барлинггон, одно из немногих мест, которое почти не изменилось с 1902 года. Корнелиус Демпси остановился перед дверью, не имевшей никакой вывески. Ему пришлось несколько раз надавить на медный звонок, прежде чем отворили. Наружу высунулась пожилая женщина. Увидев Демпси, она впустила нас в темный коридор. Откуда-то снизу доносились голоса и смех, и, судя по звукам, здесь находилось нечто вроде клуба с баром. Мы спустились на несколько ступенек и вошли в слабо освещенное помещение, где стояло несколько столов без скатерти. За ними сидели молодые люди и женщины, все одетые по той же моде, что и Демпси. Некоторые из них приветствовали его, пока мы пробирались между столов. Как только мы сели, тотчас подошел кельнер, и Демпси заказал бутылку столового вина. Я чувствовал себя в высшей степени неуютно, хотя, разумеется, состояние мое было далеко не так плачевно, как в моем собственном клубе. Это было мое первое знакомство с той стороной лондонской жизни, существование которой я до сих пор почти не замечал. Когда принесли вино, я махом выпил целый стакан. Если мне суждено быть отщепенцем, горько подумал я, то придется привыкать к пивнушкам такого пошиба. Демпси смотрел, как я пью, и у него было такое выражение лица, точно он забавлялся. — Вероятно, вы никогда еще не бывали в подвальчиках, а? — Нет. Я налил себе второй стакан. — Здесь вы можете расслабиться. Атмосфера совершенно свободная и непринужденная. Вам нравится вино? — Спасибо, — я откинулся на спинку стула и попытался обрести невозмутимый вид. — И что все это значит, мистер Демпси? — Я исхожу из того факта, что в настоящий момент вы безработный. — Это даже преуменьшение. — Неважно. Именно о том и речь. Я случайно узнал об одной работе для вас, если вас это интересует. На воздушном корабле. С капитаном я уже говорил, он готов взять вас. Он знает вашу историю. Я ощутил недоверие. — Что это за работа, мистер Демпси? Ни один порядочный капитан… — Этот капитан — один из самых порядочных людей, которые когда-либо командовали кораблем, — теперь он отбросил свою насмешливую манеру говорить и стал вполне серьезным. — Я глубоко уважаю его и знаю, что вы бы тоже его полюбили. Он прямолинеен, как трость. — Но почему?.. — Его корабль — довольно-таки старый ящик. Не сравнить с большим линейным фрегатом или чем-то вроде того. Старомодный, медлительный, занимается главным образом перевозкой грузов. Товары, к которым другие интереса не испытывают. Маленькие поручения. Иногда опасные дела. Вы знаете такие суда. — Видел. Я глотнул вина. Этот шанс лучше всего, на что я мог надеяться, и мне чертовски повезло, что мне его предложили. Была своя логика в том, что маленький корабль, перебивающийся случайными грузами, с трудом мог заполучить на службу образованного летчика. Ведь на больших судах жалованье неизмеримо выше. И все же в тот момент я еще не был по-настоящему заинтересован. Меня до сих пор переполняла горечь. — Но вы уверены, что капитану известна вся история? Знаете ли, из армии я вылетел не просто так. — Я знаю причину, — серьезно возразил Демпси. — И мне она импонирует. — Импонирует? Но почему? — Скажем просто, я терпеть не могу таких типов, как этот Рейган. И я восхищаюсь тем, что вы сделали для индийца, на которого он набросился. Это доказывает, что вы — порядочный парень и правильно смотрите на вещи. Не уверен, что с удовольствием услышал такую похвалу из уст молодого человека. Я пожал плечами: — Я ненавидел Рейгана за тот вред, что он причинил моему капитану. Демпси улыбнулся: — Можете интерпретировать это, как хотите, Бастэйбл. Во всяком случае, вы можете получить работу. Хотите? Я осушил второй стакан вина и наморщил лоб. — Я не гак уж уверен, что… Демпси налил мне еще. — Я не собираюсь уговаривать вас делать то, чего вы по-настоящему не хотите. Но должен напомнить, не многие капитаны взяли бы вас на должность выше матроса. По крайней мере, долгое время. — Не сомневаюсь. Демпси зажег длинную сигару. — Может быть, у вас есть друзья, которые предложили вам хорошую работу на земле? — Друзья? Нет. У меня нет друзей, — это было чистой правдой. Из всех моих знакомых ближе всего подходил под определение друга капитан Хардинг. — И вы знаете воздушные корабли. Вы смогли бы управиться с одним из них в случае необходимости? — Вероятно. Я сдал экзамен на патент второго помощника. Но в любом случае я довольно слаб в части практики. — Этому вы быстро научитесь. — Как же вы свели знакомство с капитаном сухогруза? — спросил я. — Разве вы не студент? Демпси опустил глаза: — Вы имеете в виду первый семестр Оксфорда? Был. Но это другая история. Знаете, я следил за ходом развития событий с того момента, как вас нашли на вершине горы. Должен признаться, вы были властелином моей фантазии. Я невольно рассмеялся, пусть даже смех мой прозвучал не слишком весело. — Ну, вероятно, с вашей стороны очень великодушно — помогать мне. Когда же я познакомлюсь с вашим капитаном? — Вас устроит сегодняшний вечер? — Демпси нарочито улыбнулся. — Мы могли бы поехать в Крэй-дон на моей машине. Что скажете? Я пожал плечами: — Почему бы и нет?

 

Глава 5

Капитан Корженевский

Демпси гнал в Крэйдон довольно быстро, и должен признать, что он удивительно ловко управлялся со своим старомодным «морданом». За полчаса мы были уже па месте. Крэйдон — типичный аэрогородок. Своим существованием он обязан аэропарку, и, куда ни бросишь взор, всюду что-нибудь да напомнит об этом. Многие отели названы в память знаменитых воздушных кораблей, а улицы так и кишат летчиками из всех стран. По сравнению с другими это довольно шумный и развязный город: он был совершенно похож на старые морские порты моего времени. (Вероятно, мне нужно было бы говорить обо всем этом не «был», а «будет», но как-то трудно делать это, поскольку события относятся к моему личному прошлому.) Демпси зарулил в передний двор маленького отеля в одной из небольших улочек. Отель назывался «Ариман на отдыхе» и в минувшие эпохи определенно был станцией почтовых карет. Как сообщала вывеска, этот отель находился в старой части города и представлял собой разительную противоположность башням из стекла и бетона, громоздящимся в большей части Крэйдона. Демпси провел меня по большому бару, где толкались летчики старого поколения, которые явно предпочитали атмосферу «Аримана…» комфортабельным отелям «люкс». Поднявшись по деревянной лестнице, мы прошли холл и коридор и остановились перед дверью в самом конце коридора. Демпси постучал. — Капитан! Вы не примете нас, сэр? Я был поражен искренним почтением, едва ли не благоговением, прозвучавшим в тоне молодого человека, когда он обратился к капитану. — Входите! — голос был гортанный и хриплый — чужеземный голос. Мы вошли в уютную комнату. В камине пылал огонь, и это был единственный источник света. В высоком кожаном «вольтеровском» кресле сидел человек лет примерно шестидесяти. У него была клиновидная бородка серо-стального цвета и такие же волосы. Серо-голубые глаза глядели твердо и проницательно. Этот взгляд вызывал абсолютное доверие. У капитана был крупный горбатый нос, волевой рот, и когда он встал, я увидел, что он сравнительно небольшого роста, но крепко сложен. Когда Демпси представил нас друг другу, пожатие его руки было твердым. — Капитан Корженевский, это лейтенант Бастэйбл. — Как поживаете, лейтенант? — он говорил с сильным акцентом, однако четко выговаривал слова. — Рад познакомиться с вами. — Как поживаете, сэр? Думаю, вам лучше обращаться ко мне просто «мистер». Сегодня решилась моя отставка из ВПОНа, и я теперь человек штатский. Корженевский улыбнулся, повернулся к тяжелому буфету из еловой древесины. — Могу я предложить вам что-нибудь выпить, мистер Бастэйбл? — Благодарю, сэр. Виски. — Отлично. А вам, Демпси? — Стакан шабли было бы неплохо, если не возражаете, капитан. — Хорошо. На Коржеиевском был толстый белый свитер с круглым воротом; черно-синие брюки от парадной летной формы; на стуле возле письменного стола я увидел пиджак с капитанскими знаками различия, а на самом столе — довольно поношенную фуражку. — Я передал мистеру Бастэйблу ваше предложение, сэр, — доложил Демпси, принимая свой стакан шабли. — Именно поэтому мы здесь. Корженевский провел по губам рукой, задумчиво рассматривая меня. — Разумеется, — пробормотал он. Он отдал нам паши стаканы, вернулся к буфету и налил себе немного виски, добавив содовой. — Знаете, у меня настоятельная нужда во втором помощнике. Мне нужен человек с большим летным опытом, но в Англии мне такого не напять, а тех, кого обыкновенно находят в подобных ситуациях, я брать не хочу. Я читал о вас. Горячая голова, а? Я тряхнул головой. Неожиданно у меня возникло ощущение, что я очень хочу служить под командой Корженевского. Меня мгновенно охватила симпатия к этому человеку. — Как правило, нет, сэр. В том случае были… ну, особенные обстоятельства, сэр. — Я так и думал. До недавнего времени у меня был очень хороший помощник. Паренек по имени Марло. В Макао у него возникли какие-то трудности. Капитан нахмурился и взял сигару из черного портсигара. Он предложил и мне; я с благодарностью согласился, а Демпси с улыбкой отказался. Когда капитан Корженевский говорил, он не сводил с меня глаз, и у меня было такое чувство, будто он исследует самые глубины моей души. Каждое его слово звучало очень весомо, и все движения были медленными и выверенными. — Вас нашли в Гималаях. Вы потеряли память. Учились и получили патент лейтенанта воздушной полиции. Попали в драку с пассажиром на «Лох Этив». Нанесли ему тяжкие повреждения. Пассажир был изрядный кляузник, а? — Да, сэр. Сигара на вкус оказалась удивительно нежной и сладкой. — Он отказался есть рядом с индийцами, насколько я слышал? — Помимо всего прочего, сэр. — Хорошо, — Корженевский послал мне еще один взгляд — острый, испытующий. — Рейган был виноват в том, что наш капитан сломал себе ногу, сэр. Для старика это означало окончательно удалиться на покой. Одну только мысль об этом капитан просто не в состоянии был вынести, сэр. Корженевский кивнул: — Знаю, что он чувствовал. Капитал Хардинг. Как-то познакомился с ним. Первоклассный летчик. Стало быть, ваше преступление состоит в излишней преданности, а? При известных условиях лояльность становится отягчающим обстоятельством, а? Его слова, казалось, имели какое-то особенное значение, не вполне для меня понятное. — Полагаю… да, сэр. — Хорошо. Демпси сказал: — Сэр, мне кажется, он, по крайней мере, эмоционально — один из нас. Корженевский поднял руку, заставляя молодого человека замолчать. Затем, погрузившись в свои мысли, капитан уставился в огонь. Несколькими минутами позднее он повернулся и сказал: — Я поляк, мистер Бастэйбл. Натурализованный британец, но урожденный поляк. Если я вернусь на родину, меня расстреляют. Знаете, почему? — Вы изгнанник, сэр? Русские?.. — Точно. Русские. Польша — часть их империи. Я держался того мнения, что это не правильно и что необходимо дать народам право свободно определять свою судьбу. Об этом я отнюдь не молчал. Много лет назад. Кто-то услышал. Так я был изгнан. Тогда я поступил на службу в британский торговый воздушный флот. Потому что был польским патриотом, — он пожал плечами. Я спрашивал себя, зачем он мне это рассказывает, однако чувствовал: он преследует определенную цель, и внимал ему со всевозможным почтением. Наконец он снова взглянул на меня: — Вот видите, мистер Бастэйбл, мы с вами, стало быть, оба отщепенцы. Каждый на свой лад. Не потому, что хотели этого, но потому, что у нас не было другого выбора. — Понимаю, сэр. Я все еще был немного растерян, однако говорить больше ничего не стал. — У меня есть корабль, — сказал Корженевский. — Внешность у него неприглядная, но это все еще хорошее маленькое судно. Хотите пойти с нами, мистер Бастэйбл? — С удовольствием, сэр. Я очень признателен… — Вам не нужно благодарить, мистер Бастэйбл. Мне требуется второй помощник, а вам — работа. Плата не очень высокая. Пять фунтов в неделю. — Спасибо, сэр. — Хорошо. Я все еще недоумевал: что общего может быть между молодым человеком из богемы и старым капитаном? Но складывалось впечатление, что они очень хорошо знают друг друга. — Думаю, вы могли бы остановиться на эту ночь в нашем отеле, если вам угодно, — продолжал капитан Корженевский. — Утром приходите на борт. Восемь часов — вам подходит? — Отлично, сэр. — Хорошо. Я взял свою сумку и выжидательно посмотрел на Демпси. Молодой человек взглянул на капитана, широко улыбнулся и потрепал меня по плечу: — Устраивайтесь здесь как следует. Я скоро приду. Мне еще нужно обсудить с капитаном кое-что. Довольно-таки сильно сбитый с толку, я простился с моим новым капитаном и покинул комнату. Закрывая за собой дверь, я еще услышал, как Демпси заговорил: — А теперь насчет пассажиров, сэр… На следующее утро омнибус доставил меня в аэропарк. У мачт лежали десятки воздушных кораблей; они приземлялись, стартовали; кишели, как пчелы в гигантском улье. В лучах осеннего солнца их борта мерцали серебром, золотом, алебастром. Еще прошлым вечером Демпси дал мне название судна, по которому я должен найти Корженевского. Оно называлось «Скиталец» (я еще подумал, что это довольно романтическое имя). Служащие аэропарка сказали мне, что он пришвартован к мачте № 14. Теперь, при холодном свете дня, я постепенно начинал задаваться вопросом, не слишком ли опрометчиво я поступил, принимая новое назначение. Однако на раздумья и взвешивания всех «за» и «против» уже не оставалось времени. В конце концов, я смогу покинуть корабль в любое время, если выяснится, что работа не отвечает моим ожиданиям. Когда я добрался до мачты № 14, то выяснил, что «Скитальца» отогнали в другое место, освобождая эту мачту для русского сухогруза со скоропортящимся товаром, который необходимо выгрузить как можно скорее. При этом никто не знал, где стоит теперь «Скиталец». Наконец, после того как я полчаса потерял без всякого толку, мне посоветовали отправиться к мачте № 38 — она находилась точнехонько на противоположной стороне аэропарка. Я помчался туда, пробегая под большими гондолами пассажирских и торговых кораблей, пригибаясь под качающимися канатами и огибая по широкой дуге стальные распорки мачт, пока в конце концов не оказался возле мачты № 38 и не увидел свой новый корабль. «Скиталец» был довольно потасканным и нуждался в свежей покраске, но его отличали такие же стройные пропорции, что и лучшие пассажирские суда. У него была жесткая камера, вероятно, перестроенная вместо мягкой матерчатой старого типа. Корабль немного покачивался у мачты и, судя по тому, как натянулись его тросы, был тяжело нагружен. Четыре больших мотора старого образца были вынесены наружу и открыты всем стихиям. Я чувствовал себя человеком, которого с океанского лайнера вдруг пересадили на прогулочный пароходик. И поскольку происходил я из той эпохи, где воздушный корабль еще не был известен в качестве широко применяемого транспортного средства, то «Скиталец» представлял для меня почти исторический интерес. Разумеется, он был довольно ветхим. Кое-где серебряная краска облезла, и номер (806), порт приписки (Лондон) были не очень хорошо читаемы. Поскольку подобное было недопустимо, то два матроса с подъемника подправляли буквы черным креозотом. «Скиталец» был даже старше, чем мой первый корабль, «Лох Несс», и намного примитивнее, так что смахивал чуть ли не на пиратскую шхуну. Я сомневался в том, чтобы на борту имелись такие приборы, как компьютеры, температурные регуляторы или что-нибудь превосходящее по техническому уровню проволочный телефон, а максимальная скорость вряд ли превышала восемьдесят миль. Я пережил мгновение страха, пока стоял внизу и наблюдал, как корабль лениво повернулся, покачиваясь на своих тросах, чтобы потом нехотя вернуться в прежнюю позицию. В длину корабль достигал примерно шестисот футов, и ни одним дюймом он не производил впечатления, будто способен держаться в воздухе. Я начал подниматься по мачте, надеясь, что кораблю не пришлось задержаться только лишь из-за моего опоздания. Достигнув верхушки причальной мачты, я вышел на посадочную площадку. Узкая доска с веревочными перилами была переброшена на корабль. Когда я ступил на нее, она прогнулась. Никаких тебе закрытых сходней, никаких толстых пластиковых стен, чтобы пассажирам не приходилось смотреть на землю с высоты в сто футов. Во мне зародилось и начало крепнуть странное чувство удовлетворения. После первоначального шока мне постепенно начинала нравиться мысль о том, что я буду бороздить небесные дороги вместе с этим старым, покрытым шрамами бродягой. У «Скитальца» был свой собственный стиль. Инвентарь был прост. В нем было что-то от старых кораблей-пионеров, о которых мне часто и мечтательно рассказывал капитан Хардинг. Когда я вышел на круглую посадочную площадку, меня приветствовал один из матросов в грязном свитере. Он ткнул большим пальцем в сторону короткой алюминиевой лестницы, ведущей с центра площадки наверх. — Вы — новый второй помощник, сэр? Капитан уже ждет вас в рубке. Я поблагодарил и вскарабкался по ступеням наверх. В рубке никого не было, кроме невысокого коренастого человека в поношенной, но хорошо отутюженной форме капитана воздушного торгового флота. Он обернулся. Взгляд его серо-голубых глаз был так же задумчив и тверд, как вчера, во рту торчала неизменная черная сигара. Стальная клиновидная бородка выставилась вперед, когда он подошел ко мне и встряхнул мою руку. — Рад видеть вас на борту, мистер Бастэйбл. — Спасибо, сэр. Я тоже рад быть на борту. Простите за опоздание, но… — Знаю. Нас перегнали сюда из-за этого проклятого русского сухогруза. Вы не застали нас на месте. Нам нужно еще какое-то время, чтобы подправить буквы на борту, да и пассажиры еще не прибыли, — он указал в конец рубки, где была еще одна лестница и за ней дверь. — Ваша каюта там. На эту поездку вам придется делить ее с мистером Барри, но как только мы высадим пассажиров, вам будет предоставлена отдельная каюта. Мы редко берем людей. Правда, у нас будет несколько палубных пассажиров, они сядут в Сайгоне. Ваша каюта была единственно приемлемой. Не возражаете? — Благодарю, сэр. — Хорошо. Я поднял сумку. — Каюта справа, — пояснил Корженевский. — Моя прямо, а та, где пассажиры (которая потом будет вашей), — слева. Думаю, Барри ждет вас. Встречаемся через пятнадцать минут. Надеюсь, тогда мы сможем отчалить. Я взобрался по трапу и открыл дверь, за которой был короткий коридор, куда выходили три двери. Стены, выкрашенные простой серой краской, были довольно обшарпанными и исцарапанными. Я постучал. — Входите! В каюте на разобранной койке сидел высокий тощий человек с дикой копной рыжих волос. На нем было только нижнее белье. Большими глотками он тянул неразбавленный джин. Когда я вошел, он глянул на меня и дружески кивнул: — Бастэйбл? Я — Барри. Хотите выпить? Он протянул мне бутылку, но потом, словно вспомнив о хороших манерах, подал стакан. Я улыбнулся: — Для меня немного рановато. Моя койка наверху, не так ли? — Боюсь, что так. Вероятно, не вполне то, к чему вы привыкли на «Лох Этив». — Мне вполне подходит. — В шкафу найдете несколько мундиров. Марло, по счастью, был вашего сложения. Там же внизу можете свалить пожитки. Слыхал о вашей великой битве. Говорит только в вашу пользу. Весь наш проклятый корабль набит чудаками. Мы не очень-то сильны в том, что называют формальной дисциплиной, но работаем на износ, а капитан — один из лучших. — Мне он понравился, — сказал я. Я уже начал размещать в шкафу свои брюки и вытащил мятую форму. Барри натянул штаны и вязаную кофту. — Один из лучших, — повторил он, осушил стакан и заботливо убрал его вместе с бутылкой. — Ага, кажется, наши пассажиры наконец прибыли. Можем отправляться. До скорого в рубке, когда отчалим. Когда Барри открыл дверь, я успел мимолетно заметить спину одного из пассажиров, входящего в каюту напротив. Женщина. Женщина в темном дорожном пальто. Было что-то странное в том, что капитан Корженевский взял пассажиров. Он не был похож на человека, которому по душе сухопутные крысы. Но, возможно, «Скиталец» никогда не отказывался получить что-нибудь сверх обычной прибыли, если предоставлялась возможность. Такие корабли, как этот, обычно приносят довольно мало дохода. Вскоре я присоединился в рубке к капитану и мистеру Барри. Оба штурмана были на постах, радист засел в своем отделении и держал связь с главной диспетчерской, чтобы знать, когда дадут разрешение стартовать. Через круглое окно рубки я разглядывал близлежащие корабли. Наш маленький сухогруз выглядел среди них настолько не на своем месте, что я был бы очень рад, если бы мы стартовали побыстрее. Капитан Корженевский взял телефонную трубку: — Капитан машинному отделению. Приготовиться к старту. Несколькими секундами позднее я услышал рычанье дизельных моторов, когда машинисты включили их, чтобы прогреть. Потом пришел приказ из диспетчерской аэропарка. Мы могли подниматься. Капитан занял свое место на носу и посмотрел вниз, где были причальные канаты и сходни. Барри подошел к аппарату связи и стоял с трубкой наготове. Боцман остановился посреди лестницы, ведущей на посадочную площадку, так что из рубки была видна только верхняя часть его туловища. — Принять трап! — сказал капитан, — Закрыть наружные двери, заложить засовы, боцман! Боцман передал приказ дальше человеку, стоящему внизу, — его вообще не было видно. Громкий шум, грохот и крики заполнили корабль. Затем боцман вновь показался на лестнице. — Все готово к взлету, сэр. — Отпустить тросы! — капитан выпрямился и сунул руки в карманы; в зубах неизменная сигара. — Отпустить тросы! — крикнул Барри в трубку. Ощутимый толчок — мы отходили от мачты. — Все кабели отдать! — Все кабели отдать! — повторил Барри. Якорный канат упал, и мы повисли в воздухе. — Полный назад! Барри повернул выключатель. — Полный назад! Он говорил теперь с машинистами, которые находились снаружи в моторном отделении. Корабль качался из сторону в сторону, вверх-вниз, моторы отогнали его от мачты. — Высота двести пятьдесят футов, — распорядился капитан, который все еще осматривался, глядя в застекленное окно рубки. — Есть двести пятьдесят футов, сэр, — штурман повернул огромный металлический штурвал. Медленно поползли мы наверх, палуба слегка накренилась, пока штурман контролировал показания прибора и юстировал хвостовые стабилизаторы. И в первый раз меня охватило чувство потери. У меня возникло ощущение, что я оставил все принадлежавшее мне в мире семидесятых ради путешествия, которое готовит мне новые открытия. Я чувствовал себя этаким старым навигатором времен Елизаветы, отплывающим в неведомые моря, чтобы изучить другую сторону планеты. Аэропарк Крэйдон остался позади. Мы пролетали над полями графства Кент, держа курс на побережье. Постепенно корабль набрал высоту тысяча футов; наша скорость не превышала пятидесяти миль. Корабль слушался руля поразительно легко, и постепенно я начал понимать, что «Скиталец» обладает качествами, о которых я не подозревал. Я учился оценивать воздушное судно не по его внешности. Каким бы примитивным ни было его оснащение, он летел послушно и спокойно по своей небесной дороге. Барри, которого я было принял за пьянчугу, заканчивающего свою бесславную карьеру, проявил себя способным офицером, и скоро я установил, что он тяжко напивается только если не находится в воздухе. Я надеялся, что товарищи мои не приняли меня за франта, судя по одним лишь моим сдержанным манерам. Весь первый день и вечер путешествия наши пассажиры не показывались из своей каюты. В этом для меня не было ничего примечательного. Может быть, в воздухе они страдали «морской болезнью» или просто не имели охоты выходить, В конце концов, на «Скитальце» не было ни прогулочной палубы, ни кино. Если хочешь обойти корабль по всей длине и увидеть при этом еще что-нибудь, кроме сложенного штабелями груза в полутьме, нужно выйти наружу, на внешние галереи и там изо всех сил уцепиться за тросы, чтобы ненароком не выпасть за борт. Я приступил к своим обязанностям с энтузиазмом, пусть поначалу даже немного неловко. Но я надеялся показать капитану Корженевскому свое усердие. Думаю, как капитан, так и Барри это понимали, и вскоре я почувствовал, что напряжение оставляет меня. Еще до того, как мы пересекли сверкающие голубые воды Средиземного моря, держа курс на Иерусалим, пашу первую гавань, я уже получил бразды правления «Скитальцем». С этим кораблем нужно было обращаться нежно и, если можно так выразиться, почтительно. Если подходить к нему таким образом, то от него можно было добиться почти всего. Возможно, это звучит сентиментально и нелепо, но на корабле царила сердечность, которая относилась в равной степени и к самому кораблю, и к экипажу. Но пассажиров я все еще не видел. Вместо того, чтобы приходить в маленькую кают-компанию возле камбуза, где ели офицеры и матросы, они обедали в своей каюте. Постепенно я начинал думать, что они опасаются показываться кому-либо, кроме капитана Корженевского или мистера Барри — те то и дело посещали их. У нас на борту не было специалиста-навигатора или метеоролога. Эти задачи делили между собой капитан, Барри и я. В ночь перед нашей посадкой в Иерусалиме я заступил на вахту. Я как раз сверял наш курс по картам и приборам, когда ко мне зашел наш радист и завел разговор. Под конец он спросил: — Что вы думаете насчет наших пассажиров, Бастэйбл? Я пожал плечами: — А что я должен о них думать, Джонсон? Я лишь одного видел и то мельком. Женщину. — Думаю, это беглецы, — заявил Джонсон. — Старик говорил, они сойдут в Брунее. — В самом деле? Это определенно не самый безопасный уголок земли. Вы думаете, здесь что-то нечисто? — Какие-нибудь террористы. Вероятно, хорошо организованные. Я слышал, их поддерживают немцы и японцы. Меня не удивит, если у них интерес к паре-тройке наших колоний. — Но существует же международная конвенция. Они не посмеют. Джонсон рассмеялся: — Знаете ли, Бастэйбл, вы смотрите на все немножко сквозь розовые очки. Весь Восток бурлит. Национализм, старина. В Индии, Китае, Юго-Восточной Азии. Люди стали нервные. Джонсон был пессимист, наслаждавшийся подобными мрачными высказываниями. Все, что он сказал, я попытался вместить в рамки моих собственных представлений. — Меня бы не удивило, если бы наши пассажиры оказались земляками старика. Польские эмигранты. Или даже русские анархисты. Я громко рассмеялся: — Ну, довольно, Джонсон. Капитан не имеет ничего общего с подобными людьми. Джонсон насмешливо покачал головой: — Бастэйбл, мой мальчик, вы действительно смотрите сквозь розовые очки. Простите, если я вам помешал. Он убрался прочь из рубки. Я улыбался и больше не думал о его болтовне. Он откровенно пытался меня одурачить. Обычная проделка, встречающая на борту корабля каждого новичка. Однако, пассажиры… они ведь на самом деле не желали показываться. На следующее утро мы совершили посадку в Иерусалиме, и я надел мою белую парадную форму, собираясь наблюдать за разгрузкой. Преимущественно то была сельскохозяйственная техника для еврейских переселенцев в Палестине. Было жарко и сухо. Потом началась суматоха из-за каких-то двух ящиков, которых ждали, но не получили. Поскольку меня еще не было на корабле, когда происходила погрузка пропавших ящиков, я послал за капитаном. Пока я ждал, купил у мальчишки-газетчика в аэропарке англоязычную газету и мимоходом скользнул по ней глазами. Единственные важные новости касались взрыва бомбы несколько дней назад в доме сэра Джорджа Брауна. По счастью, сэра Джорджа Брауна не было дома; пострадал только лакей, да и то легко. Газеты, разумеется, были взволнованы преступлением. На стене дома сэра Джорджа кто-то намалевал: «СВОБОДУ КОЛОНИЯМ!» В целом все это, без сомнения, было делом рук фанатиков, и я спрашивал себя, какие же безумцы могли считать подобные акции разумными. В газете помещалось шесть-восемь фотографий — люди, так или иначе связанные с покушением, и среди них печально знаменитый граф Рудольф фон Дутчке, которого давно уже разыскивали у него на родине. До этого покушения предполагалось, что он нашел себе убежище в Дании. Для всех оставалось непостижимой загадкой, почему прусский аристократ выступает против себе подобных, почему хочет сокрушить те идеалы, среди которых воспитан. Наконец пришел капитан, чтобы разобраться с недоразумением. Я сложил газету и сунул ее в задний карман брюк, дабы вновь посвятить себя своим обязанностям. Пути судеб поистине бывают странными. Трудно постичь их — в этом я должен был бы убедиться на собственном опыте. То, что произошло потом, было типичным подтверждением тому. Один из грузчиков оставил гвоздь торчащим из ящика, и когда я вошел в грузовой отсек, моя рубашка зацепилась и разорвалась наискось через всю спину. Я не слишком огорчился по этому поводу и продолжал работу, покуда капитан не увидел, что произошло. — Вы спалите себе спину под этим солнцем, если не будете осторожны, — сказал он. — Идите лучше переоденьтесь, мистер Бастэйбл. — Если вы так считаете, сэр. Я оставил одного из наших механиков следить за разгрузкой, прошел между грузовыми отсеками к главному коридору, поднялся по трапу к рубке, а оттуда — к моей каюте. В маленьком переходе царила убийственная жара, и все двери кают стояли распахнутыми настежь. В первый раз проходя мимо, я смог по-настоящему разглядеть пассажиров. Конечно, я не мог остановиться и уставиться на них в упор, но мне пришлось напрячь всю свою силу воли, чтобы не сделать этого. Я вошел к себе в каюту и закрыл дверь. Дрожа, я опустился на нижнюю койку и медленно вытащил из кармана сложенную газету. В каюте я видел мужчину и женщину. Женщину я не знал, однако лицо мужчины было мне теперь слишком знакомо. Я развернул газету и еще раз вгляделся в фотографии анархистов, разыскиваемых в связи с покушением на сэра Джорджа Брауна. Сотни самых разных мыслей проносились в моей голове, когда я внимательно смотрел на одну из них. Не могло быть ни малейших сомнений. Крупный привлекательный мужчина, которого я мельком увидел в каюте, был граф Рудольф фон Дутчке, знаменитый анархист. Думая о множестве закономерностей, вытекающих из этого разоблачения, я заплакал. Славный старый воздухоплаватель, который произвел на меня такое сильное впечатление своим характером, своей цельной натурой, которому я с такой готовностью вручил свою судьбу, оказался ничтожным прихвостнем социалистов! Меня предали. Когда еще я так ошибался в людях? Я должен, разумеется, связаться с властями и немедленно известить их. Но как мне покинуть корабль, не вызвав ни в ком недоверия? Нет никаких сомнений в том, что все офицеры и члены экипажа полностью разделяют чудовищные воззрения своего капитана. Невозможно, чтобы мне удалось живым добраться до иерусалимской полиции. И все же попытаться — мой долг. Время, должно быть, прошло слишком быстро, покуда я раздумывал, прикидывая так и этак, потому что вдруг я почувствовал толчок и понял, что мы уже отчалили. Теперь я ничего не мог предпринять на этом корабле, полном опасных фанатиков, которые не остановятся ни перед чем, чтобы заставить меня молчать, если заметят, что у меня возникли подозрения. Со стоном я закрыл лицо руками. Каким же дураком я был, когда поверил Демпси — явно, как это теперь выяснилось, члену той же шайки! Я объяснял свою доверчивость тем, что после вынужденной отставки совершенно растерялся… Неожиданно дверь распахнулась, и я нервно подскочил. Это был Барри. Он улыбался. Я в ужасе уста-, вился на него. Как ему только удавалось так хорошо скрывать свою истинную природу? — Что с вами, дружище? — ласково спросил он. — Солнечный удар? Старик послал меня поглядеть, как вы себя чувствуете. — Кто?.. — лишь с большим трудом я заставил себя говорить. — Эти… эти пассажиры… почему они на борту? Я надеялся на ответ, который смог бы доказать невиновность его и капитана Корженевского. Одно мгновение он ошеломленно смотрел на меня, потом сказал: — Что? Те, по ту сторону коридора? Ну, это старинные друзья капитана. Он делает им одолжение. — Одолжение? — Вот именно. Слушайте, вам лучше ненадолго прилечь. И надевайте шляпу. Не хотите пропустить стаканчик, который вас снова поставит на ноги? Он подошел к своему шкафу. Как ему удается быть таким бесстыдным? Я мог только предположить, что слишком долгая жизнь по ту сторону закона воспитывает в человеке равнодушие — как по отношению к страданиям других, так и касательно собственной души. И какие же у меня шансы против такого человека, как Барри?

 

Глава 1

Генерал О.Т. Шоу

Лежа у себя в каюте и размышляя о событиях минувшего дня, я начал понимать, каким образом Корнелиус Демпси, а позднее и его единомышленники пришли к убеждению, что я — один из них. В их глазах мое нападение на Рейгана было нападением на те моральные ценности, которые он олицетворял. Мне было сделано множество намеков, но, поскольку я не правильно их интерпретировал, то сам же и втянул себя в эту противоестественную ситуацию. «Мы с вами оба отщепенцы, каждый на свой лад», — сказал капитан Корженевский. Только сейчас мне стало ясно значение этих слов! Он считал меня таким же отчаянным удальцом, каким был сам! Социалистом! Даже анархистом! Но затем я постепенно начал соображать, что мне предоставляется счастливый случай восстановить мою честь. Мой прежний позор будет забыт, и меня восстановят на армейской службе, которую я так люблю. Потому что они меня ни в чем не подозревают. Они все еще полагают, что я — один из них. Если бы мне удалось каким-либо образом захватить корабль и принудить его вернуться в британский аэропарк, я мог бы передать всю банду в руки полиции. Я стал бы героем. (Не то чтобы я желал славы ради одной только славы…) И существовала большая вероятность того, что меня спросят, не хочу ли я снова поступить на службу в мой прежний полк. Но затем перед моим внутренним взором появилось лицо капитана Корженевского, его твердый взгляд… я ощутил укол страха. Смогу ли я содействовать аресту этого человека? Человека, который отнесся ко мне с таким дружеским расположением? Человека, который выглядит таким кристально честным? Но я накрепко запер свое сердце. Он именно потому и остается так долго па свободе — потому что выглядит кристально честным. Он — настоящий дьявол. Нет никаких сомнений, за свою долгую преступную карьеру анархиста он обманул и одурачил множество других, как теперь меня. Я встал и двигался скованно, как будто меня одурманило какое-то снотворное. Я подошел к шкафу Барри, где тот хранил свой револьвер, полагавшийся ему по службе. Я открыл шкаф, вытащил револьвер и убедился в том, что оружие заряжено. Сунул за ремень, запахнул сверху форменный китель, чтобы револьвера не было видно. После чего снова сел и попытался составить план действий. Следующим местом назначения был Кандагар в Афганистане. Афганистан, вечно колебавшийся между преданностью и предательством, был частью Великобритании, пусть даже чисто номинально. В Кандагаре полно русских, немцев, турок и французов, и все они плетут заговоры, пытаясь перетянуть эту горную страну на свою сторону, и все они играют в большую игру политических интриг, как говорил Киплинг. Даже в том случае, если мне удастся улизнуть с корабля, нет никакой уверенности в том, что в Кандагаре я найду тех, кто захочет меня выслушать. И что тогда? Заставить Корженевского вернуться в Иерусалим? Но там тоже свои сложности. Нет, мне нужно подождать, пока мы вылетим из кандагарского аэропарка и возьмем курс на третий пункт нашего маршрута — Лахор «Лахор — город в Пакистане, возник в начале нашей эры. В первой половине XIX в. — столица государства сикхов. Административный центр провинции Пенджаб в Британской Индии. Следовательно, до Кандагара мне необходимо вести себя как ни в чем не бывало. Нехотя положил я револьвер Барри на место в шкаф, сделал глубокий вздох, попытался расслабиться и согнать с лица напряженное выражение. После чего направился в рубку. Никогда я не пойму, как мне удалось ввести в заблуждение моих новых „друзей“. В последующие дни я выполнял мои обычные обязанности и работал так же усердно, как и всегда. Только в разговорах с Корженевским, Барри и другими у меня возникали трудности. Я просто не мог пересилить себя и вынудить на непринужденные беседы с ними. Они думали, что я все еще мучаюсь последствиями теплового удара и вели себя с чрезвычайной деликатностью. Если бы я не разоблачил их истинное лицо, то счел бы их заботу искренней. Может быть, она даже и была таковой, если исходить из того, что они беспокоились о благополучии одного из своих — как они считали — товарищей. Вот и Кандагар — город, опоясанный кольцом стен. Сплошь голые каменные строения, ничуть не изменившиеся с моих времен. Потом мы снова отчалили. Напряжение мое росло. Я вновь вооружился револьвером Барри. Со всевозможным тщанием я изучил карту и ждал теперь минуты, когда мы перелетим границу и окажемся в Индии (которая, разумеется, совершенно находилась под британским владычеством). За один день мы должны добраться до Лахора. Я снова разыграл недомогание и остался в каюте, чтобы подготовиться к заключительному этапу моего плана. Я был убежден в том, что никто из офицеров или команды не имеет при себе оружия. От этого обстоятельства и зависело теперь исполнение моего замысла. Шли часы. Около полудня мы должны были стать на якорь в Лахоре. Около одиннадцати часов я покинул каюту и вошел в рубку. Капитан Корженевский стоял спиной к двери и пристально вглядывался сквозь клочья облаков в коричневую, иссушенную солнцем равнину, простиравшуюся под нами. Барри стоял у компьютера и выискивал оптимальный воздушный коридор, чтобы нам ловчее вырулить к лахорскому аэропарку. Радист склонился над своими приборами. Рулевые изучали показания на шкалах. Никто не видел меня, когда я тихо вошел, вытащил из-за пояса револьвер и спрятал за спиной. — В Лахоре все нормально? — спросил я. Барри поднял глаза, наморщил лоб: — Привет, Бастэйбл. Вам лучше? — Мне великолепно, — сказал я и сам услышал в своем голосе довольно странные нотки. Барри еще больше помрачнел. — Это замечательно, — сказал он. — Если хотите еще немного отдохнуть, то у вас есть три четверти часа до посадки..» — Я чувствую себя хорошо. Я только хотел убедиться в том, что мы идем к Лахору. Корженевский с улыбкой повернулся ко мне: — А почему же нам не идти к Лахору? Вы что-то увидели на кофейной гуще? — Не на кофейной гуще… Боюсь, вы не правильно расценили мои действия, капитан. — В самом деле? — он поднял бровь, продолжая пыхтеть своей трубкой. Его хладнокровие приводило меня в неистовство. Я поднял револьвер и взвел курок. — Да, — произнес он, не меняя тона или выражения лица. — Возможно, вы и правы. Так это нечто большее, нежели просто солнечный удар? — Солнце тут ни при чем, капитан. Я доверял вам. Всем вам. Может так статься, что в этом вовсе нет вашей вины. В конце концов, вы думали, что я — один из вас, «по меньшей мере эмоционально», как выразился ваш друг Демпси. Но это не так. Я заблуждался, считая вас порядочным человеком, а вы поддались иллюзии, полагая меня таким же подонком, как вы сами. Ирония судьбы, не находите? — Еще какая, — поведение Корженевского оставалось прежним. Но Барри выглядел растерянным и смотрел то на меня, то на капитана, как будто мы с ним оба только что лишились рассудка. — Вы превосходно понимаете, о чем я говорю, — сказал Я Корженевскому. — Должен признаться, не вполне, Бастэйбл. Если вы хотите услышать мое откровенное мнение, то я считаю, что у вас нечто вроде припадка. Надеюсь, вы не собираетесь кого-нибудь ранить? — Я в высшей степени в здравом рассудке, — заявил я. — Я узнал, что вы такое — вы и ваши люди, капитан. Я обязан доставить этот корабль в Лахор, на военный аэропарк, чтобы передать всех вас в руки властей. — Что-то связанное с контрабандой? — Нет, капитан. С государственной изменой. Вы сами заявляли мне, что вы — британский подданный. Вы укрываете разыскиваемых преступников. Ваши пассажиры — Дутчке и девушка. Видите, я знаю, кто они такие. И я знаю, кто вы такой — прихвостень анархистов, и это только в лучшем случае. А в худшем… ну да ладно. — Я вижу, что не правильно оценивал вас, мой мальчик, — Корженевский вынул трубку изо рта. — Я не хотел, чтобы вы узнали о пассажирах правду только потому, что не хотел, чтобы вы несли ответственность вместе со мной в том случае, если бы нас схватили. Я действительно симпатизирую таким людям, как граф Дутчке и мисс Пересом — она подруга графа. Они, как я очень хорошо знаю, радикалы. Но неужели вы на полном серьезе верите, что они как-то связаны со взрывом? — Газеты верят в это. И полиция тоже. — Потому что стригут всех под одну гребенку, — возразил Корженевский. — Так же, как и вы. — Можете больше не утруждать себя разговорами, капитан, — моя рука задрожала, и на мгновение я почувствовал, как решимость моя поколебалась. — Я знаю, вы лицемер. Корженевский пожал плечами: — Чушь. Но я согласен с вами, здесь довольно много иронии. Я считал вас… по меньшей мере, человеком нейтральным. — Кем бы я ни был, капитан, я — патриот, — заявил я. — Полагаю, я тоже, — улыбнулся он. — Я твердо верю в британские идеалы справедливости. Однако я с удовольствием бы увидел, как эти идеалы распространяются чуть-чуть подальше за пределы маленького островка. Я хотел бы видеть, как они станут реальностью во всем мире. Многим из того, что представляет Британия, я восхищаюсь. Но мне вовсе не по душе то, что происходит с ее колониями, потому что на личном опыте я хорошо знаю, каково жить под чужеземным владычеством. — Захват русскими Польши вообще невозможно сравнивать с британским правительством в Индии, — возразил я. — Не вижу такой уж большой разницы, Бастэйбл, — он вздохнул. — Но вы вправе делать то, что считаете нужным. У вас в руке револьвер. А человек, имеющий при себе оружие, всегда прав, не так ли? Я совершенно не желал позволить ему запутать меня в аргументах. Как большинство славян, он оказался превосходным казуистом. Теперь вмешался Барри, и его ирландский акцент стал ощутимее обычного: — Захват — управление — или, пользуясь американским термином, «предоставление консультантов» — все это одно и то же, Бастэйбл, мой мальчик. И все это окрашено одной и той же дурной привычкой — жаждой наживы. Хотел бы я видеть хотя бы одну колонию, которая живет лучше той страны, что ее захватила. Польша, Ирландия, Сиам… — Как большинство фанатиков, — холодно прервал я его посреди фразы, — вы имеете одну совершенно детскую особенность. Вы хотите получить все сразу и немедленно. Для всяких улучшений требуется время. Нельзя сделать мир совершенным за одну ночь. Многие люди живут сегодня несопоставимо лучше, чем в годы моей… чем в начале этого столетия. — В определенном отношении, — заметил Корженевский. — Но остались и старые несовершенства. И они будут существовать так долго, пока люди не заставят власть имущих осознать, что все зло — от них. — И вы хотите доказать это, взрывая бомбы, убивая ни в чем не повинных мужчин и женщин, агитируя невежественных туземцев принимать участие в ваших восстаниях, в которых им, хочешь не хочешь, достается самая кровавая и неблагодарная часть работы? Не такими я представляю себе людей, способных побороть зло, — Если смотреть на вещи так, то я тоже, — сказал Корженевский. — Дутчке никогда в жизни не бросил ни одной бомбы! — воскликнул Барри. — Но благословлял на терроризм тех, кто делал это. Не вижу разницы, — парировал я. У себя за спиной я услышал тихий шорох и попытался отодвинуться так, чтобы видеть всех сразу. Но тут же почувствовал, как что-то твердое притиснулось к моим ребрам. Вперед протянулась рука, легла на цилиндр моего револьвера. Тихий, немного хрипловатый голос произнес: — Вы совершенно правы, герр Бастэйбл. Мы именно те, кто мы есть. Исходя из своих ощущений, мы наносим удары то тут, то там. Боюсь, сегодня не слишком хороший день для вас. Прежде чем я что-либо успел сообразить, револьвер у меня отобрали. Повернувшись, я увидел циничную улыбку на лице архианархиста собственной персоной. Позади него стояла красивая девушка в длинном черном дорожном пальто. Короткие темные волосы обрамляли ее серьезное строгое лицо, и она разглядывала меня с любопытством в серых глазах, которые тут же напомнили мне глаза Корженевского. — Моя дочь Уна Перссон, — заговорил за моим плечом капитан. — Графа фон Дутчке вы уже знаете. Вот так я потерпел еще одно фиаско в мире будущего. Постепенно я пришел к убеждению, что обречен на то, чтобы все мои предприятия рассыпались прахом. Был ли единственной причиной тому тот факт, что я жил не в свой исторический период? Или же, попади я в сходные обстоятельства в своей эпохе, я точно так же оказывался бы побежденным? Эти вопросы скребли и терзали меня, пока я пленником сидел в своей каюте, а корабль подлетал к Лахору, совершал посадку и снова взлетал, на этот раз держа курс на Калькутту. После Калькутты настанет черед Сайгона, где должны будут сесть наши «палубные пассажиры»; затем Бруней, где сойдут Дутчке и его красавица подруга (без сомнения, чтобы встретиться с террористами, желающими положить конец британскому владычеству в тех землях). После Брунея мы должны лететь в Кантон «Кантон (Гуанчжоу) — город, экономический центр и порт Южного Китая. Административный центр провинции Гуандун. Возник около III века до н. э. В 20-е годы XX в. — центр национально-революционных сил.», где паломники (скорее всего, это террористы — приятели Корженевского) высадятся; затем наш курс лежал назад, через Манилу и Дарвин. Я гадал, сколько из этих гаваней увижу, прежде чем анархисты решат, что со мной делать. Может быть, они уже совсем скоро придут к единому мнению. Не так уж трудно будет потом доказать, что я каким-то образом вывалился за борт. Барри приносил мне поесть. Револьвер снова находился в его владении. Этот человек обладал настолько извращенными взглядами, что казался искренне опечаленным тем обстоятельством, что я оказался «предателем». Во всяком случае, он выказывал мне участие вместо гнева. Мне все еще тяжело было видеть в Бар-; ри и Корженевском негодяев, и как-то раз я спросил Барри, не используют ли анархисты У ну Перссон, дочь капитана, в качестве заложницы, чтобы сделать того послушным. Над этим Барри посмеялся и только покачал головой. — Нет, мой мальчик, она — дочь своего отца, вот и все. Но она, несомненно, была тем связующим звеном, которое соединяло планы бегства Дутчке из Великобритании со «Скитальцем». То, что моральные ценности капитана были с изъяном, доказывал мне также тот факт, что он позволял своей дочери делить каюту с мужчиной, который явно не являлся ее супругом. (Где вообще мог находиться мистер Перссон, спрашивал я себя. Наверняка еще один анархист, которого уже схватили.) У меня не было серьезных шансов остаться в живых. Но оставалась одна надежда. Джонсон, радист. Он наверняка не был в курсе насчет графа Дутчке. А если радист служит на борту «Скитальца» не по политическим убеждениям, следовательно, он может и не быть таким отъявленным социалистом, как остальные. Возможно, я сумею каким-то образом подкупить Джонсона. Или предложу ему свою помощь в том случае, если она ему понадобится, после того как он поможет мне. Но как же мне с ним связаться? И если мне это удастся, то не попадет ли он под подозрение? Вдруг его больше не допустят к рации, чтобы он не смог передать в британский аэропарк соответствующее сообщение? Я уставился в крошечный иллюминатор моей каюты. Когда мы садились в Лахоре, Дутчке держал меня под прицелом, чтобы я не мог закричать или выбросить из окна записку. Миля за милей видел я вокруг только пробегающие облака. И не слышал ничего, кроме постоянного гудения тяжелых моторов «Скитальца», которые, казалось, неустанно несут меня к моему финалу. В Калькутте Дутчке снова вошел в мою каюту и направил мне в грудь пистолет. Я глянул наружу, увидел солнечный свет и вдали город — город, который я знал и любил в мое время и который теперь был мне чужим. Как могут эти анархисты утверждать, будто британское владычество — это плохо, если оно столько дало Индии, сделало ее такой современной? Этот вопрос я и задал Дутчке. В ответ он рассмеялся: — Вам известно, сколько стоит в Англии пара сапог? — Примерно десять шиллингов, — ответил я. — А здесь? — Еще меньше, вероятно. — В Калькутте около тридцати шиллингов — если вы индиец. И примерно пять для европейца. Вы знаете, европейцы держат под контролем легкую промышленность. И в то время, как белые могут приобрести обувь у предпринимателя, индийцу нужно обращаться в магазин. Розничные торговцы устанавливают цену в тридцать шиллингов. Столько зарабатывает индиец за целый месяц. Продукты в Дели дороже, чем в Манчестере, однако индийский рабочий получает только четверть того, что выплачивают английскому рабочему. Почему так происходит, вы знаете? — Нет. Все эти рассуждения показались мне простым нагромождением лжи. — Потому что цены и зарплаты в Англии искусственно поддерживают на одном уровне за счет колоний. Торговая конвенция выгодна Великобритании. Она устанавливает закупочные цены, распоряжается продуктами. Поэтому цена остается стабильной, независимо от колебаний, происходящих на рынке. Индиец голодает, чтобы британец мог пировать. И это относится ко всем колониям, владениям и протекторатам, как их ни назови. — Но есть ведь больницы, программы общественного вспомоществования, благотворительность, пособия по безработице, — возразил я. — Индийцы все же не умирают с голоду. — Это так. Им помогают не умереть. Было бы глупо дать вымереть вполне пригодной рабочей силе, потому что никогда заранее не знаешь, что тебе потребуется в следующий момент. Рабы — это богатство, разве не так? Я старался не реагировать на подобную пропаганду. С одной стороны, я не был убежден в том, что экономические теории Дутчке верны; с другой я был уверен, что он смотрит на все сквозь искажающее стекло своего мировоззрения. — Я только знаю, что средний индиец живет сегодня лучше, чем в начале века, — сказал я. — И лучше многих англичан того же времени. — Вы видели только города. А вы знаете, что индийцы могут появляться в городах только в том случае, если у них имеется специальное разрешение от государственных властей? Они обязаны носить при себе нечто вроде постоянного пропуска, из которого следует, что такой-то имеет в городе работу. Если работы не имеется, человека высылают назад, в деревню. А там почти нет школ, больниц и прочих «преимуществ» британского владычества. Те, что есть, отстоят друг от друга на очень большие расстояния. Та же система существует и в Африке, и на Дальнем Востоке. Она развивалась не один год и теперь стала применяться даже в некоторых европейских колониях — в занятой русскими Польше, в занятой немцами Богемии. — Эта система мне знакома, — ответил я. — Она вовсе не бесчеловечна. Она — просто средство контролировать наплыв рабочей силы. Она позволяет следить за тем, чтобы города снова не превратились в трущобы, как это было когда-то. И каждому она приносит свою выгоду. — Это рабовладельческая система, — заявил аристократ-анархист. — Она несправедлива. Она приводит к росту освободительного движения. Вы поддерживаете тиранов, друг мой, если защищаете эту систему. Я улыбнулся и покачал головой. — Спросите индийца на улице, что он об этом думает. Я совершенно уверен, он скажет вам, как он доволен. — Потому что не знает лучшего. Вот заговор колониалистов — дать угнетенному совсем немного информации. Достаточно, чтобы запутать его мысли и заставить глотать не жуя вашу пропаганду, но не более. Довольно странное дело, расходы на образование остаются на прежнем уровне, в то время как на другие мероприятия по «увеличению благосостояния» выдается все больше и больше ассигнований. Так и ломают хребет тем, над кем властвуют. Вы самодовольно вещаете о свободном предпринимателе, о человеке, прочно стоящем на собственных ногах, который может добиться «улучшений» своими силами. А потом приходите в ужас, когда колонизированные народы возмущаются системой «регулирования притока рабочей силы»! — Я мог бы напомнить вам о том, что мир по сравнению с тем, что было семьдесят лет назад, обладает стабильностью. Тогда о подобном даже не мечтали. Не ведется больше войн. Почти вся планета пережила столетний период мира. Надеюсь, это — не преступление? — Преступление. Потому что ваша стабильность куплена за счет попрания достоинства других. Вы уничтожили не тела, а умы. Вот, по моему мнению, самое худшее из преступлений. — Хватит об этом! — вскричал я в нетерпении. — Вы наскучили мне, граф фон Дутчке. Довольствуйтесь тем, что сорвали мои планы. Я не желаю больше слушать! Я считаю себя порядочным человеком — гуманным человеком, да, либеральным человеком. Но личности вроде вас пробуждают во мне желание… лучше не говорить. Я попытался взять себя в руки. — Глядите! — засмеялся Дутчке. — Я — голос вашей совести. Которую вы не желаете слушать. И вы так твердо решились не слушать ее, что готовы уничтожить каждого, кто вынуждает вас преклонить к ней слух! Вы — типичный представитель того «порядочного», «гуманного» и «либерального» общества, которое поработило две трети населения Земли, — он помахал своим пистолетом. — Забавно, власти полагают, что вольнодумец хочет навязать им свои собственные взгляды, в то время как он всего лишь взывает к лучшим сторонам натуры власть имущих. Но, вероятно, авторитарные личности умеют мыслить только в своих категориях. — Вам не запутать меня в аргументах. Предоставьте мне, по крайней мере, право провести в покое мои последние часы! — Как вам угодно. Пока мы не отошли от причальной мачты, он почти ничего не говорил. Только пробормотал что-то о «человеческом достоинстве, которое под конец обернулось обычным высокомерием захватчиков». Но я не собирался больше прислушиваться к его фантазиям. Он и сам был заносчив, если верил, что ему удастся соблазнить английского офицера своими революционными бреднями. Во время следующего этапа нашего путешествия я предпринимал отчаянные попытки вступить в контакт с Джонсоном. Частью этого плана было мое заявление о том, что мне надоело все время видеть Барри и что мне хотелось бы как-нибудь повидать другое лицо. Тогда вместо Барри ко мне отправили с обедом дочь капитана. Она была так красива, так грациозна, что мне стоило трудов встретить ее тем же угрюмым взором, которым я приветствовал всех остальных. Несколько раз я пробовал выпытать, что намерен делать со мной ее отец, но она только сказала: «Он еще думает». Я прямо спросил ее, не поможет ли она мне. Она удивилась и не дала никакого ответа, но покинула каюту с изрядной долен спешки. В Сайгоне — я узнал его по сверканию позолоченного храма — я услышал лопотание индокитайских паломников, занимавших заказанные ими места среди тюков и прочих грузов. Я им не завидовал. Это было тесное и душное пристанище. Но если они действительно буддийские паломники, то им, конечно же, повезло, что они вообще нашли себе место на воздушном корабле, И снова — хотя Сайгон был «свободным» портом под американским управлением — меня заботливо стерег граф фон Дутчке. Теперь он обходился со мной менее самоуверенно, чем при первой нашей встрече. Ему явно было очень не по себе, и мне пришло на ум, что американские власти, возможно, получили какую-то информацию о миссии «Скитальца» и задавали неприятные вопросы. Во всяком случае, стартовали мы довольно-таки поспешно. Поздно вечером с противоположной стороны маленького коридора до меня донесся громкий спор. Я узнал голоса Дутчке, капитана, Барри и Уны Перссон. Кроме того, слышал я еще один голос, тихий и спокойный. Голос был мне незнаком. Я разобрал несколько слов: «Бруней», «Кантон», «японцы», «Шаньдун» «Шаньдун — провинция на северо-востоке Китая (160 тыс. кв. км).» — преимущественно географические названия. Но выяснить причину спора мне так и не удалось. Прошел день. Мне только один раз приносили поесть. У па Перссон извинилась за то, что еда холодная. Она выглядела усталой и довольно встревоженной. Я спросил ее об этом — чисто из вежливости. Она удивленно посмотрела на меня и одарила растерянной улыбкой. «Сама толком не знаю», — был ее ответ. Затем она снова ушла и, как обычно, заперла дверь снаружи. Была полночь. Мы должны были взять курс на Бруней, когда я услышал первый выстрел. Сначала я подумал, что этот звук издал один из наших моторов. Но потом понял, что обманулся. Я сел. Я был все еще полностью одет. Встал, подошел к двери, приложил к ней ухо и прислушался. Теперь я услышал еще несколько выстрелов, потом крики, торопливые шаги. Во имя всего святого, что там происходит? Может быть, негодяи передрались между собой? Или на борт тайно проникло британское или американское подразделение, а мы даже не заметили этого? Я подошел к иллюминатору. Мы, как и прежде, находились в воздухе и летели над Китайским морем, если я правильно определил. Шум битвы доносился еще по крайней мере с полчаса. Потом выстрелы стихли, лишь гневные реплики все еще были слышны. Затем смолкли и голоса. В коридоре раздались шаги. В замке моей двери повернулся ключ. Хлынул свет, ослепивший меня. В дверном проеме я увидел высокую фигуру. В одной руке незнакомец сжимал револьвер, другой держался за косяк. На нем было просторное азиатское одеяние, однако его красивое лицо имело отчетливо евразийские черты. Передо мной стоял наполовину китаец, наполовину англичанин, если я не ошибся. — Доброе утро, лейтенант Бастэйбл, — произнес он с безупречным оксфордским произношением. — Я — генерал О. Т. Шоу, и этот корабль состоит теперь под моим началом. Полагаю, у вас имеются определенные навыки в управлении воздушным судном. Я был бы вам очень признателен, если бы вы предоставили свои знания в мое распоряжение. От удивления у меня отвисла челюсть. Конечно, я знал это имя. Да кто же его не знал? Человек, говоривший здесь со мною, был известен по всем городам и весям как самый гордый из бандитских главарей, досаждающих центральному правительству Китайской республики. Этот человек был Сяо Хо-Ти, наместник Чжили «Чжили (Хэбэй) — так называемая столичная провинция в Северном Китае, административный центр — Шицзячжуан.».

 

Глава 2

Долина Утренней Зари

Первой моей мыслью была та, что из огня я попал в полымя. Но потом мне пришло на ум, что в привычках многих китайских наместников захватывать европейцев ради выкупа. Если немного повезет, то британское правительство оплатит мое освобождение. Втайне я улыбнулся при мысли о том, что Корженевский и его пособники, ни о чем не подозревая, взяли на борт еще худших бандитов, чем они сами. Дивная ирония судьбы! Генерал О. Т. Шоу (или Сяо Хо-Ти, как он титуловался среди своих китайских приверженцев) собрал такую огромную армию бандитов, ренегатов и деструкторов всех мастей, что ему удавалось контролировать значительные области провинций Чжили, Шаньдун и Цзянсу. Шоу держал железной удушающей хваткой дороги между Пекином и Шанхаем. С поездов и автомобилей, проезжающих по его территории, он требовал такую непомерную «пошлину», что всякое движение и торговые сношения между Шанхаем и Пекином осуществлялись исключительно по воздуху. И не каждый корабль был уверен, если летел достаточно низко, что его не собьют пушки генерала Шоу. Центральное правительство было бессильно против него. Попросить же помощи чужестранных сил, управляющих обширными областями Китая за пределами республики, оно боялось, поскольку эти иностранные силы (в подавляющем большинстве — русские и японцы) получат в таком случае давно желанный повод ввести войска в страну. И больше не выводить, разумеется. Именно эти обстоятельства и давали Шоу и ему подобным такую огромную власть. Меня совершенно сбило с толку внезапное знакомство со столь знаменитой, можно сказать, легендарной персоной. Но потом я вновь обрел дар речи. — По какой причине… какова же причина вашего желания препоручить мне вождение корабля? Рослый евразиец провел рукой по своим черным, гладким волосам. Он был похож на дьявола, когда тихо отвечал мне: — Должен с величайшим прискорбием сообщить, что мистер Барри мертв. Капитан Корженевский ранен. Вы — единственный из всех на борту, кто в состоянии справиться с этой задачей. — Барри мертв? Мне бы торжествовать, но вместо этого меня охватило такое чувство, словно я страдаю от огромной потери. — Когда мои люди увидели у него оружие, их реакция была слишком скорой. Знаете, они очень нервничают, оказавшись в воздухе. Верят, что если они умрут здесь, то их душами завладеют духи Верхнего Мира. Проще сказать, демоны. Мои сподвижники — необразованные, суеверные люди. — Насколько тяжело ранен капитан Корженевский? — В голову. Ничего серьезного. Но он, разумеется, слишком слаб и не в состоянии командовать кораблем. — А его дочь? А граф Дутчке? — Заперты в каюте вместе с капитаном. — Джонсон? — В последний раз я видел его на наружной галерее. Мне очень жаль, но я думаю, что во время сражения с одним из моих людей он упал за борт. — Боже мой! — пробормотал я. — Боже мой! — мне стало тоскливо до собачьего воя. — Пиратство! Убийства! Я почти не могу в это поверить. — Дела обстоят именно так, как я вынужден с сожалением констатировать, — сказал Шоу. Теперь я, конечно, узнал этот голос. Я слышал его прежде во время спора в каюте, расположенной по ту сторону коридора. — Но теперь мы больше никого не хотим убивать. Корабль в нашей власти, и мы можем лететь в Шаньдун. Всего этого бы не произошло, если бы граф Дутчке не настаивал на том, чтобы лететь в Бруней, хотя я предупреждал его: британцам известно, что он на борту «Скитальца», и его уже ждут. — Откуда вы знаете? — Долг каждого вождя — знать все, что только возможно, если эти сведения на благо его народу, — таков был довольно двусмысленный ответ. — А что будет со мной, если я соглашусь вести корабль? — осведомился я. — Вам следовало бы скорее поинтересоваться, что мы сделаем с остальными. Мы откажемся от своего первоначального намерения замучить их медленными пытками. Возможно, на вас это и не производит особого впечатления, поскольку они все же являются вашими врагами. Но тем не менее они… — тут он цинично изогнул бровь, -..они ваши собратья по белой расе. — Кем бы они ни были — а я испытываю к ним лишь глубочайшее отвращение! — я вовсе не желаю, чтобы ваши неотесанные хамы их пытали! — Если все пройдет благополучно, ни с кем ничего дурного не случится, — Шоу поставил револьвер на предохранитель, опустил его, однако пока что в кобуру убирать не стал. — Смею вас заверить, что мне не хочется никого убивать. Даю слово, что жизнь всех на борту «Скитальца» будет в неприкосновенности — в том случае, если мы благополучно доберемся до Долины Утренней Зари. — Где находится долина? — В Шаньдуне. Это моя штаб-квартира. Мы покажем вам дорогу, когда будем в Вэйчане. В наших с вами совместных интересах попасть туда побыстрее. Первоначально мы намеревались предпринять путешествие к Кантону и оттуда уже идти к намеченной цели по суше, однако кто-то отправил по рации сообщение о том, что мы находимся на борту. Полагаю, это сделал Джонсон. Стало очевидно, что нам нужно безотлагательно отказаться от прямой дороги к нашей оперативной базе. Если бы граф Дутчке не противился этому плану, до всех этих неприятностей вообще бы не дошло. Итак, Джонсон был-таки на моей стороне! Желая спасти меня и пытаясь предупредить власти о том, что происходит на борту «Скитальца», он вызвал всю ту катастрофу, что привела к его гибели. Это было ужасно. Джонсон действительно пытался спасти меня. И вот убийца просит меня доставить его в безопасное место. Но если я этого не сделаю, погибнут еще несколько человек. Пусть некоторые из них и заслуживают смерти — но уж во всяком случае не такой, какую приготовил для них Шоу. Я глубоко вздохнул. Плечи мои опустились, когда я дал согласие. Всякие подвиги казались теперь бессмысленными. — Но вы даете слово, что ни с кем ничего не случится, если я выполню все ваши требования? — Даю вам слово. — В таком случае — хорошо, генерал Шоу. Я поведу этот проклятый корабль. — Весьма разумное решение, дружище, — заявил Шоу, сияя, и хлопнул меня по плечу. Он наконец убрал свой револьвер. Когда я вошел в рубку, ужас мой только усилился при виде огромного количества крови. Забрызгано было все — переборки, пол, приборы. По крайней мере одного человека застрелили здесь в упор — вероятно, несчастного Барри. Рулевые стояли на местах, бледные и растерянные. По двое бандитов охраняли каждого из них справа и слева; патронные ленты пересекались у негодяев на груди, пояса топорщились кинжалами и огнестрельным оружием. Никогда в жизни не видел я такой смертоносной банды, как свора Шоу. Никто не предпринимал ни малейших попыток прибрать беспорядок; карты и лоции все еще валялись на полу, частью пропитанные кровью. — Я ничего не могу делать, пока здесь не приберутся, — мрачно заявил я. Шоу сказал что-то на кантонском диалекте, после чего двое бандитов ушли из рубки и возвратились с ведрами и тряпками. Покуда они были заняты делом, я осматривал приборы, чтобы убедиться в их пригодности. Если не считать пары царапин на корпусах, серьезных повреждений не имелось. Только рация выглядела так, словно кто-то уничтожал ее с полным знанием дела. Может быть, сам Джонсон — прежде чем выбежать в наружную галерею. Наконец бандиты закончили уборку. Шоу указал на контрольные приборы. Мы летели очень низко, чуть выше трехсот футов, — это было опасно. — Поднимитесь на семьсот футов, штурман, — мрачно приказал я. Без единого слова штурман повиновался. Нос корабля задрался вверх. Шоу сощурил глаза, его рука легла на кобуру, но затем мы выровняли корабль уже на нужной высоте. Я отыскал соответствующие карты Китая и углубился в них. — Думаю, смогу доставить нас в Вэйчан, — сказал я. В случае необходимости мы могли бы лететь над железнодорожной линией, однако я сомневался в том, что Шоу потерпел бы малейшее промедление. Все говорило за то, что он спешил еще до завтрашнего утра оказаться на своей территории. — Но прежде я хотел бы убедиться в том, что капитан Корженевский и остальные еще живы. Шоу сжал губы и бросил на меня злой взгляд. Затем резко повернулся: — Хорошо. Идите за мной! Снова приказ на диалекте, и один из бандитов пристроился за моей спиной. Мы подошли к каюте. Шоу снял с пояса ключ и отпер дверь. Три измученных лица смотрели на нас из полутьмы. Голова капитана Корженевского, обвязанная толстым слоем промокших от крови повязок, покоилась на коленях его дочери. Его лицо было пепельным, и выглядел он намного старше, чем я помнил его с последней нашей встречи. Казалось, он не узнает меня. Уна Перс-сон бросила на Шоу взгляд, полный ненависти. Ее волосы были растрепаны, она выглядела так, точно недавно плакала. Дутчке взглянул на нас и отвел глаза. — Как вы… у вас все в порядке? — мой вопрос прозвучал довольно глупо. — Мы еще живы, мистер Бастэйбл, — горько отозвался Дутчке, встал и повернулся к нам спиной. — Вы ведь это хотели узнать? — Я пытаюсь спасти вам жизнь, — сказал я чуть более высокомерно, чем требовали обстоятельства. Однако я хотел дать им понять, что человек моего склада способен проявлять великодушие к своим врагам. — Я отведу этот корабль на базу генерала Шоу. Он сказал, что не убьет никого из нас, если я это сделаю. — После всего случившегося этой ночью не стоит так уж полагаться на его слово, — заметил Дутчке. Он издал странный хрипловатый смешок. — Удивительно, вы находили нашу политику такой противоестественной, а теперь с полнейшим спокойствием делаете с ним одно дело. — Он не политик, — ответил я. — Не говоря уж о том, что это не играло бы сейчас никакой роли. Все карты на руках у него — Кроме той, которую разыгрываю сейчас я. — Доброй ночи, мистер Бастэйбл, — сказала Уна Перссон и погладила отца по волосам. — Я верю, намерения у вас хорошие. Спасибо. Растерянный, я вышел из каюты и возвратился в рубку. Наутро мы были в Вэйчане, и Шоу держался куда более спокойно, чем ночью. Он дошел даже до того, что предложил мне трубку с опиумом, которую я категорически отклонил. В те дни я считал опиум отвратительной штукой — одно это уже показывает, насколько я изменился, не так ли? Вэйчан довольно крупный город, но мы прилетели туда еще до того, как он проснулся; миновали крыши-террасы, пагоды, маленькие, крытые голубым домики. Шоу показывал, куда нам следует держать курс. Ничто не может сравниться с восходом солнца в Китае. Огромное солнце, окутанное паром, появилось на горизонте; земля окунулась в разливы розового, золотого, оранжевого, когда мы приблизились к песочного цвета горам. У меня было такое чувство, словно мы наносим этой красоте оскорбление нашим старым обшарпанным кораблем, битком набитым подонками разных национальностей и мастей. Потом мы перелетели через сами горы, и Шоу распорядился убавить скорость. Он отдал несколько быстрых приказаний на кантонском диалекте, после чего один из его подручных ушел из рубки в сторону лестницы, ведущей в самую верхнюю из наружных галерей: без сомнений, он должен был послать сигнал о том, что мы не враги. И вот мы над глубокой, широкой долиной, по которой петляла река. Пышная зеленая долина среди скалистого сурового пейзажа. Здесь она казалась совершенно чужеродной. Я видел пасущиеся стада. Я видел маленькие крестьянские домики, рисовые поля, свиней, овец. — Это — та самая долина? — спросил я. Шоу кивнул: — Это Долина Утренней Зари. И посмотрите, мистер Бастэйбл, вон там мой лагерь… Он указал вперед. Я увидел высокое белое здание, окруженное зеленью. Я увидел плещущие фонтаны и маленькие фигурки играющих детей. Над этим современным городом развевалось большое багрово-красное знамя — без сомнения, то был боевой стяг Шоу. Я был немало удивлен, увидев в этой дикой глуши такой город. И еще больше поразился, когда узнал, что это и была штаб-квартира Шоу. Здесь все выглядело таким мирным! Таким цивилизованным! Шоу широко улыбнулся мне; мое удивление насмешило его: — Не так уж плохо для варварского вождя, а? Все это мы построили сами. Здесь имеются все удобства. И даже некоторые из таких, что не всегда может предложить Лондон. Я взглянул на Шоу новыми глазами. Он мог быть бандитом, пиратом, убийцей — но чтобы создать в китайской глубинке подобный город, он должен быть кем-то неизмеримо большим. — Разве вы не видели моих реклам, мистер Бастэйбл? Вероятно, в последнее время вы вовсе не заглядывали в «Шанхай экспресс». Там меня теперь титулуют «китайским Александром»! А это моя Александрия. Это Шоутаун, мистер Бастэйбл! — он хихикнул, как школьник, радуясь своим успехам. — Я построил его! Я сам его построил! Но первое мое удивление уже прошло. — Возможно, — пробормотал я, — но вы построили его из плоти тех, кого убили, и их кровь напитала ваши знамена. — Довольно-таки теоретизированиое заявление для вас, мистер Бастэйбл. Обыкновенно я не служу на побегушках у смерти. На самом деле я солдат. Осознаете разницу? — Я слишком хорошо осознаю разницу, но опыт убедил меня в том, что вы не более чем убийца, генерал Шоу. Он снова рассмеялся: — Посмотрим. Теперь поглядите-ка туда, вниз! Узнаете? Там, на другом конце города? Да, там! Наконец я ее увидел. Огромный корпус легонько покачивался на ветру, швартовы лежали на земле. И уж конечно, я узнал ее. — Господи! — вырвалось у меня. — Вы захватили «Лох Этив»? — Да, - ответил он гордо, как мальчишка, который получил в свою коллекцию новую, хорошую марку. — Именно так она и зовется. Мой флагман. Лучший корабль. Скоро у меня будет собственный воздушный флот. Что скажете об этом, мистер Бастэйбл? Скоро я стану повелителем не только этой земли, но и этого воздуха. Каким полководцем я стану! Каким могущественным военачальником! Я смотрел в его пылающее страстное лицо и не находил ответа. Он не был сумасшедшим. Он не был наивен. И дураком он тоже не был. Он был действительно одним из самых умных и образованных людей, какие мне когда-либо встречались. Этот человек совершенно сбивал меня с толку. Шоу откинул голову назад и радостно рассмеялся над своей хитростью — над невероятной, чудовищной, озорной проделкой: украсть самый прекрасный из всех небесных кораблей. — О мистер Бастэйбл! — его красивое азиатское лицо все еще лучилось весельем. — Что это за наслаждение, мистер Бастэйбл! Что за наслаждение!

 

Глава 3

Цзин Цзян Та-Цзя

На плоских газонах «аэропарка» не имелось причальных мачт, так что пришлось бросать тросы на землю. Люди, стоявшие наготове, тянули корабль вниз, покуда гондола не легла на траву, после чего прибили тросы колышками, и «Скиталец» был оставлен в том же положении, что и «Лох Этив», пришвартованная чуть в стороне. Когда мы сходили с корабля под недоверчивыми взглядами бандитов Шоу, я ожидал увидеть шмыгающих вокруг кули, которым надлежало разгрузить корабль. Но пришли крепкие, хорошо одетые молодцы (по ошибке я принял их было за торговцев или конторских служащих). Шоу кратко переговорил с ними, после чего они прошли на борт; в их поведении не было ничего от той приниженности, какая обычно бывает у бандитов при разговоре со своими вожаками. Более того, пираты с револьверами, патронными лентами и ножами, облаченные в рваные шелковые одеяния, сандалии, платки, украшенные жемчугом, выглядели решительно не на своем месте. Вскоре после приземления они забрались в большой автомобиль с паровым двигателем и отправились на другую сторону долины. — Они присоединятся к остальной части армии, — объяснил мне Шоу. — Цзин Цзян Та-Цзя — преимущественно штатский город. Я помог сойти капитану Корженевскому, поддерживая его за локоть; У на Перссон держала его за другой. Дутчке, откровенно сердитый, шел впереди нас быстрым шагом. Мы направились в город. Сегодня Корженевский был в лучшем состоянии; к нему вернулся его ясный взор. Позади нас бежали члены экипажа «Скитальца», они оглядывались по сторонам с искренним изумлением. — Как вы назвали город? — спросил я «генерала». — Цзин Цзян Та-Цзя. Это трудно перевести. Так называется город. — Я думал, вы окрестили его «Шоутаун». Он снова взорвался мальчишеским смехом: — Это была всего лишь шутка, мистер Бастэйбл! Поселок называется… Город Рассвета Демократии, быть может? Или — Рассвета Всех Нас? Что-то в этом роде. Называйте его Городом Восходящего Солнца, если угодно. В Долине Утренней Зари. Первый город новой эпохи. — И что же это будет за эпоха? — Сяо Хо-Ти — новая эпоха. Хотите знать, как переводится мое китайское имя, мистер Бастэйбл? «Тот, Кто Приносит Мир». Миротворец. — Это действительно не такая уж плохая шутка, — сказал я мрачно, пока мы шли по траве к первым постройкам Города Восходящего Солнца, изящным строениям в современном стиле. — Особенно если вспомнить, что вы только что убили двух английских офицеров и похитили британский корабль. Сколько же человек пришлось вам, в таком случае, убить, чтобы захватить «Лох Этив»? — Не так уж много. Вам непременно нужно познакомиться с моим другом Ульяновым. Он объяснит вам, что цель оправдывает средства. — А каковы ваши цели? — я постепенно начал терять терпение. Шоу положил руку мне на плечо, и его бесстрастное азиатское лицо засияло. — Самая первая — освобождение Китая. Изгнать всех чужаков — русских, японцев, англичан, американцев, французов — всех! — Сомневаюсь, что вам это удастся, — заметил я. — А если даже да, то вы, вероятно, умрете с голоду. Вам необходимы иностранные капиталы. — Не обязательно. Не обязательно. Иностранцы, особенно британцы с их опиумной торговлей, развалили нашу экономику до основания. Будет трудно восстанавливать ее самостоятельно, но мы сделаем это. Возразить было нечего. Он явно вынашивал мессианские мечты, которые не слишком отличались от идей Шаран Кама. Себя самого он считал гораздо более могущественным, чем был на самом деле. Мне стало почти жаль его. Будет достаточно нескольких боевых кораблей Воздушного Флота Его Величества, чтобы грезы Шоу обернулись кошмаром. Совершив акты пиратства против Великобритании, он перерос рамки локальной проблемы китайских властей. Как будто прочитав мои мысли, он сказал: — Пассажиры и члены экипажа «Лох Этив» предоставили нам заложников, мистер Бастэйбл. Сомневаюсь, чтобы нам следовало ожидать нападения ваших боевых кораблей. А вы как думаете? — Возможно, вы правы. А каковы ваши намерения после освобождения Китая? — Весь мир, конечно. Теперь уж я рассмеялся: — О, понимаю. Вслед за мной улыбнулся и он: — Знаете ли вы, кто живет в Городе Восходящего Солнца, мистер Бастэйбл? — Откуда мне знать? Члены вашего будущего правительства? — Да, несколько. Но Город Восходящего Солнца — это город изгнанников. Здесь живут эмигранты из всех угнетенных стран на Земле. Это интернациональный город. — Город преступников? — Кое-кто, несомненно, назвал бы их так. Теперь мы шли по широким улицам, обрамленным газонами и пальмами, густой травой и яркими цветами. Из одного из раскрытых окон доносились звуки скрипки. Моцарт. Шоу остановился и прислушался; экипаж «Скитальца» остановился позади нас; матросы налетели друг на друга. — Изумительно, не правда ли? — Прекрасно. Это фонограф? — Человек. Профессор Хира. Индийский физик. За свои симпатии к национально-освободительному движению был упрятан в тюрьму. Мои люди помогли ему совершить побег, и теперь он продолжает свои исследования в одной из наших лабораторий. У нас много лабораторий. Здесь совершается много новых открытий. Тиранам ненавистно оригинальное мышление. Поэтому все, кто мыслят необычно, стекаются в Город Восходящего Солнца. У нас здесь есть ученые-натуралисты, философы, художники, журналисты. Даже несколько политиков. — И очень много солдат, — добавил я жестко. — Да, много солдат. И оружия, и боеприпасов, — сказал он неопределенно, как будто мой упрек слегка нарушил его стройную концепцию. — И все это будет растрачено впустую, — неожиданно вмешался Дутчке и, повернув голову, взглянул на нас в упор. — Потому что ты хочешь сосредоточить в своих руках слишком много власти, Шоу. Шоу скучающе отмахнулся: — Пока что мне везло, Руди. Я обладаю властью, я должен применять ее. — Против других товарищей. Меня ждали в Брунее. Было намечено восстание. Без моего руководства оно, вероятно, провалилось. Скорее всего, там уже все кончено. Я уставился на графа: — Вы знакомы? — И очень хорошо, — зло ответил Дутчке. — Слишком хорошо. — Стало быть, вы — тоже социалист? — спросил я Шоу. Он пожал плечами: — Я предпочитаю понятие «коммунизм», но слова, в конце концов, не играют никакой роли. В этом и состоит проблема Дутчке — он слишком много ломает голову над дефинициями. Я же тебе говорил, Руди, что британские власти готовы арестовать тебя, что когда вы прибыли в Сайгон, американцы уже знали — со «Скитальцем» что-то не так. Должно быть, ваш радист тайно передал им сообщение. Но ты же не хотел ничего слушать — и вот из-за твоего упрямства погибли и радист, и Барри! — Ты не имел никакого права захватывать корабль! — вскричал германский граф. — Ни малейшего! — Если бы я этого не сделал, мы все теперь сидели бы в какой-нибудь из британских тюрем. Или были бы мертвы. Корженевский сказал слабым голосом: — Все это в прошлом. Шоу поставил нас лицом к лицу с fait accompli «Fait accompli — свершившийся факт (франц.).», и вот мы имеем то, что имеем. Но мне хотелось бы, чтобы вы получше контролировали действия своих людей, Шоу… Несчастный Барри не стал бы в вас стрелять, вы же это знали. — Но вы этого не знаете. Моя армия — демократическая армия. — Если вы не будете настороже, вас уничтожат, — продолжал Корженевский. — Эти люди служат вам только потому, что вы сделали их лучшими разбойниками во всем Китае. Если вы попытаетесь насадить среди них дисциплину, они, без сомнения, перережут вам горло. Шоу пропустил это замечание мимо ушей. Он прошел вперед, чтобы вывести нас на асфальтовую дорожку, ведущую к одному из зданий, построенных в виде пагоды. — Я не намереваюсь утруждать вас и в дальнейшем. Как только мой воздушный флот будет готов… — Воздушный флот! — с издевкой повторил Дутчке. — Это два-то корабля? — Скоро у меня будет больше, — уверенно сказал Шоу. — Намного больше. Мы вошли в прохладную темноту вестибюля. — Опираться на армию — это давно устарело, Руди, — продолжал Шоу. — Я ищу опоры в науке. У нас множество проектов, близких к завершению, — а в том случае, если проект «АБ» окажется удачным, я, вероятно, вообще распущу всю свою армию. — «АБ»? — Уна Перссон нахмурилась. — Что это такое? Шоу рассмеялся: — Вы — физик, Уна. Я раскрою свои карты вам последней. В вестибюль вошел европеец в чистом белом костюме и улыбнулся нам. У него были седые волосы и морщинистое лицо. — А, товарищ Спендер. Вы не могли бы разместить этих людей здесь на какое-то время? — С удовольствием, товарищ Шоу, — пожилой господин подошел к пустой стене и провел по ней рукой. Тотчас же на стене рядами вспыхнули разноцветные огоньки. Некоторые из них были красными, однако большинство — голубыми. Товарищ Спендер одно мгновение задумчиво созерцал голубые огоньки, потом снова повернулся к нам. — Свободна вся восьмая секция. Минуточку, я подготовлю комнаты, — он коснулся нескольких голубых лампочек, которые после этого начали излучать красный свет. — Все готово. Теперь там все включено. — Спасибо, товарищ Спендер. Я невольно задавался вопросом, что может означать этот странный ритуал. Шоу провел нас по коридору. В больших окнах открывался вид на двор, где плескали фонтаны, сооруженные в современном архитектурном стиле — мне он был не совсем по вкусу. Наконец мы оказались возле двери, на которой была нарисована большая цифра «8». Шоу надавил ладонью на цифру и произнес: — Открыть! Тотчас дверь скользнула вверх и исчезла в потолке. — Боюсь, вам придется разделиться по разным помещениям, — заявил Шоу. — Смотря по обстоятельствам. По двое в одной комнате. Вы найдете все, что вам необходимо, и сможете сообщаться друг с другом по телефону. Так что до скорого свидания, господа, — он повернулся, и дверь снова закрылась за ним. Я подошел к ней и положил на нее ладонь. — Открыть! — сказал я. Как я и ожидал, ничто не пошевелилось. Каким-то образом дверь была изготовлена так, что узнавала руку Шоу и его голос! Воистину мы попали в город технических чудес. После короткой дискуссии, всеобщего брожения по сектору 8, после того как были перепробованы все окна и двери, мы поняли, что бегство отсюда — дело не такое уж простое. — Вам лучше всего будет занять одну комнату со мной, — сказал Дутчке, похлопав меня по плечу. — А У на и капитан поселились бы по соседству. Члены экипажа уже отыскали себе подходящие помещения и установили, что двери открываются и закрываются по команде. — Очень хорошо, — ответил я графу презрительно. Мы вошли в нашу комнату и обнаружили там две кровати, письменный стол, шкаф, комод, книжные полки с большим количеством беллетристики и прочей литературы, телефонный аппарат и еще один предмет, назначение которого не поняли — овальной формы, с молочно-голубой поверхностью. Наши окна выходили в благоухающий розовый сад, но оконные стекла оказались небьющимися, а открыть их можно было только на маленькую щелку, куда проникало немного воздуха и аромата роз. На кроватях лежали заботливо расправленные светло-голубые пижамы. Не обращая на них внимания, Рудольф фон Дутчке, одетый, бросился на свою кровать, повернул голову и печально улыбнулся мне. — Ну вот, Бастэйбл, вы и познакомились с настоящим чистокровным революционером. Я рядом с ним, должно быть, выгляжу довольно бледно, а? Я сел на край кровати и принялся стаскивать с ног сапоги, которые были мне тесноваты. — Вы ничем не лучше, — сказал я. — Единственное различие между вами состоит в том, что Шоу еще более ненормальный. Он в тысячу раз безумнее вас! Вы, по крайней мере, направляете свою активную деятельность в рамки возможного. Он грезит о несбыточном. — С этим я охотно соглашусь, — ответил Дутчке серьезно. — Но с другой стороны, с тех пор, как я был здесь в последний раз, он значительно расширил Город Восходящего Солнца. И кто бы мог поверить, что похищение такого большого пассажирского корабля, как «Лох Этив», — возможное для него дело? У меня нет никаких сомнений в том, что его технические достижения — к примеру, вот эти апартаменты — превосходят все то, что вообще существует сейчас в мире, — он нахмурился. — Хотел бы я знать, что такое этот его проект «АБ»? — Мне это безразлично, — заявил я. — Единственное мое желание состоит в том, чтобы вернуться в знакомый мне цивилизованный мир. В нормальный мир, где люди имеют понятие о хороших манерах. Дутчке оглушительно расхохотался. Потом он уселся и потянулся. — Господи Боже ты мой, до чего же я голоден! Интересно, получим ли мы здесь вообще что-нибудь поесть? — Поесть, — произнес голос из Ничего. Ошеломленный, я увидел, как из туманно-голубого овала показалось лицо девушки. Это была молодая китаянка. Она улыбнулась. — Сто вы хотели бы с ладостью покушать, жентльмеи? Китайское или евлопейское кушанье? — Принесите нам что-нибудь китайское, — сказал Дутчке, даже не спросив моего мнения. — Я очень люблю китайскую кухню. Что у вас имеется? — Мы посылаем вам выбилать. Лицо девушки исчезло с экрана. Несколько секунд спустя, когда мы все еще обсуждали последнее техническое чудо, в стене открылось отверстие, и мы увидели нишу и в ней поднос, заставленный всевозможными китайскими яствами. Дутчке стремительно схватил поднос и поставил его на наш стол. Через мгновение я уже позабыл обо всем, кроме аромата закусок, от которого во рту потекла слюна. Я приступил к обеду, но снова и снова передо мной вставал один-единственный вопрос: не сон ли все это? Вдруг это всего лишь продолжение фантастического, невероятно подробного и реального сна, вызванного снадобьями Шаран Канга?

 

Глава 4

Владимир Ильич Ульянов

После обеда я умылся, натянул пижаму и забрался под одеяло. Кровать была самой удобной из всех, какие я когда-либо видел в своей жизни, и вскоре я уже крепко спал. Должно быть, я проспал остаток дня и всю ночь, потому что когда на следующее утро я открыл глаза, то чувствовал себя просто великолепно! Я был уже в состоянии смотреть на события последних дней с философским спокойствием, удивлявшим меня самого. Я все еще считал Корженевского, Дутчке, Шоу и остальных заблудшими душами, однако теперь больше не видел в них бесчеловечных чудовищ. Они действительно убеждены в том, что работают на благо людей, которых считают «угнетенными». Я чувствовал себя таким отдохнувшим, что поневоле задался вопросом, не содержались ли и впрямь в еде наркотики? Однако когда я повернул голову, я увидел, что Дутчке определенно спал далеко не так хорошо, как я. Глаза его покраснели, и он был все еще одет. Заложив руки за голову, он мрачно смотрел в потолок остановившимся взором. — Вы выглядите и впрямь не очень счастливым, граф фон Дутчке, — сказал я, встал и направился к ванне. — Откуда взяться доводу для счастья, мистер Бастэйбл? — он резко, хрипло хмыкнул. — Я сижу здесь взаперти, в то время как должен давно находиться в пути и выполнять свой долг. Не вижу никакого смысла в театральных революционных позах, которые обожает Шоу. Революционер должен быть молчаливым, незаметным и осторожным… — Но вы тоже не вполне неизвестная персона, — заметил я и чуть отступил, потому что на меня брызнуло из-под крана горячей водой. — Ваш портрет часто украшает газетные страницы. Ваши книги находят широкое распространение, если я правильно понимаю. — Я имел в виду не это, — он посмотрел на меня, потом закрыл глаза, как будто хотел забыть о моем присутствии. Меня немного позабавило это соперничество среди анархистов — или социалистов, или коммунаров или как там еще им взбредет себя называть. У каждого, похоже, своя собственная мечта, как следует преобразить мир, и каждый яростно отвергает любую другую версию. Если бы им удалось прийти к единству хотя бы в нескольких пунктах, подумалось мне, им удалось бы добиться куда большего. Я вытер лицо и выглянул в окно. Шоу достиг выдающихся успехов. В розовом саду я видел детей различного возраста и разных национальностей. Они играли и весело смеялись, бегая на солнышке. А по дорожкам прогуливались мужчины и женщины. Они беседовали друг с другом в приятнейшем спокойствии; их лица часто озарялись улыбками. Некоторые из них явно составляли супружеские пары, и я видел довольно много цветных, связанных брачными узами с людьми белой расы. Это ни в коей мере не шокировало меня, как, возможно, следовало бы ожидать от англичанина. Напротив, мне это показалось весьма естественным. Я думал о том, как, по словам Шоу, назывался этот город. Город Рассвета Демократии, Город Равенства. Но было ли подобное равенство возможно во внешнем мире, за пределами этого города? Разве город мечты Шоу не был искусственным проектом, основанным на голой теории? Я высказал эти мысли Дутчке (тот снова открыл глаза) и добавил: — Да, он выглядит совершенно мирным. Но разве этот город создавался не точно таким же пиратством и убийствами, как Лондон? Дутчке пожал плечами: — Не вижу особого смысла рассуждать о целях Шоу, — он помолчал некоторое время и лишь затем продолжил: — Но, если честно, я полагаю, уже сейчас можно сказать, что Город Восходящего Солнца — это начало. Он построен в соответствии с представлениями Будущего. Лондон означает конец — это финальная концепция умирающей идеологии. — Что вы хотите этим сказать? — Европа вымечтала все свои мечты. У нее нет будущего. Будущее находится здесь, в Китае, в стране, обладающей новой мечтой. Будущее есть у Африки и Индии, оно — на Среднем и Дальнем Востоке. Быть может, даже в Южной Америке. Европа при смерти. С одной стороны, я скорблю об этом. Но прежде чем умереть, она успеет оставить свои идеи тем странам, которые поработила… — Вы хотите сказать, что мы вырождаемся? — Если вам угодно, — да. Но я выразился не так. Поскольку я не вполне мог следовать ходу его мысли, то отказался от этого. В ногах кровати я нашел мою одежду свежевыстиранной и отутюженной и надел ее. Спустя несколько минут в дверь постучали, и вошел очень старый человек. Его волосы были совершенно белыми, и он носил длинную, тонкую бородку на китайский лад. На нем был простой полотняный костюм. Старик опирался на трость. Он выглядел так, словно ему было лет сто, и он многое повидал в этом мире. Он заговорил тонким хрипловатым голосом, в котором звучал сильный — как я установил — русский акцент. — Доб'ое ут'о, молодой человек. Доб'ое ут'о, Дутчке. Дутчке вскочил с кровати, его мрачное настроение мгновенно улетучилось, так он засиял. — Дядя Владимир! Как дела? — Очень неплохо, хотя в последнее в'емя стал довольно вялым. Воз'аст. Старик уселся в удобное кресло. Дутчке познакомил нас. — Мистер Бастэйбл, это Владимир Ильич Ульянов. Он был революционером уже тогда, когда мы с вами еще не родились! Я не стал поправлять его в этом вопросе, вместо этого просто протянул руку старому русскому. Дутчке засмеялся: — Мистер Бастэйбл — убежденный капиталист, дядюшка. Он ужасно порицает всех нас. Называет анархистами и убийцами! Ульянов беззлобно хихикнул: — Потешно всегда слышать, как убийца на'одных масс обвиняет того, кого ассмат'ивает как объект уничтожения. Я никогда не забуду тысячи обвинений, кото'ые навешивали на меня в оссии в двадцатые годы, п'ежде чем мне п'ишлось удалиться в ссылку. В то в'е-мя п'езидентом был Ке'енский. Он все еще у дел? — В прошлом году умер, дядюшка. Сейчас они выбрали нового. Князь Суханов теперь председатель Государственной Думы. — Без сомнения, такой же подхалим омановых, как и его п'едшественник. Дума! Ка'икату'а на демок'атию! Ду'аком я был, когда позволил им выб'ать себя туда. Это — не тот путь. Это — не способ ликвиди'овать песп'аведдивость. Ца'ь все еще п'авит оссией — пусть даже уками своего так называемого «па'ламента». — Это так, Владимир Ильич, — пробормотал Дутчке. Постепенно у меня стало складываться впечатление, что граф попросту позволяет старику говорить все, что тому вздумается. Без сомнения, он восхищался старым революционером, однако переносил его речи только потому, что некогда тот совершил нечто великое, а теперь стал довольно сентиментальным. — О, если бы только у меня была возможность, — продолжал Ульянов, — я бы показал ужо Ке'енскому, что такое демок'атия. Я ог'аничил бы власть ца'я. Может быть, вообще выб'осил бы его вон. Да, да, это было бы возможно в том случае, если бы поднялся весь на'од и выступил п'отив него. Должно быть такое мгновение в исто'ии, когда подобное становится возможным — и оно-таки было, но я его п'охлопал. Может быть, я спал, может быть, в то самое мгновение я был все еще в эмиг-'ации в Ге'мании, может быть, — тут он мечтательно рассмеялся, — в то самое мгновение я лежал в постели с женщиной! Ха! Но в один п'ек'асный день оссия будет свободной, как думаешь, удольф? Из этих омановых мы сделаем честных абочих, а Ке'енского и его «па'ламент» сошлем в Сиби'ь, как они сделали со мной. Как думаешь? cko'o г'янет еволюция! — Несомненно, дядюшка. — Пусть только они заставят людей поголодать еще немного. Пусть они заставят их аботать еще чуть упо'-нее. Пусть только вынудят массы еще ближе познакомиться с болезнями, ст'ахом, сме'тыо. И тогда они поднимутся. Человеческая волна захлестнет князей и купцов, и богатей захлебнутся собственной к'овью! — Верно говоришь, дядюшка. — О, если бы только у меня был шанс! Если бы я смог подчинить себе Думу! Но этот политическая п'оститутка Ке'енский аскусил меня, диск'едити'овал и изгнал из моей оссии, с моей одины! — Однажды ты, несомненно, вернешься. Ульянов лукаво подмигнул Дутчке: — Па'у аз я уже побывал там. Навестил моего богатенького политического д'уга Б'онштейна и пове'г его в ст'ах и ужас, что его тоже сочтут за еволюцио-не'а, если ох'анка найдет меня в его доме. Когда-то п'ежде он был, несомненно, еволюционе'ом, но п'едпочел п'оизвести евизию своих взглядов и сох'анить место в Думе. Ев'еи! Все они одинаковы. При этой внезапной вспышке Дутчке взглянул на старика неодобрительно: — Есть евреи и есть жиды, дядюшка. — ГГавильио, но Б'општейн… А, о чем гово'ить, ему девяносто семь лет, cкo'o он ум'ет, и я тоже ско'о ум'у. — Но твои труды, твои книги, Владимир Ильич, навек останутся живыми. Они будут вдохновлять все новые и новые поколения революционеров — всех тех, кого научат ненавидеть несправедливость. Ульянов кивнул. — Да, — сказал он. — Будем надеяться. Но ты уже не вспомнишь о том… Тут он перешел к изложению целой обоймы политических анекдотов, относящихся к далекому прошлому. Дутчке тщательно скрывал свое нетерпение и внимал чрезвычайно вежливо, даже когда почтенный старец несколько раз драчливо насксчил на него с обвинением в том, что граф следует не той еволюционной до'огой. В перерыве между излияниями я изрек волшебное слово «поесть», и снова в молочно-голубоватом овале появилась китайская девушка. Я попросил завтрак па троих, который тут же был доставлен. Дутчке и я усердно налегали на еду, однако Ульянову было ненавистно расточать дорогое время на какую-то пищу. Пока мы наслаждались нашим завтраком, он продолжал говорить дальше. Чем-то Ульянов напоминал мне стариков святых, лам, которых я когда-то встречал в моей прошлой жизни, когда служил в индийской армии. Зачастую его высказывания были столь же абстрактными, как и у них. Кроме того, к Ульянову я испытывал такое же уважение, как и к почтенным ламам — причиной тому были его возраст, его убежденность, тот его особенный способ выражаться, когда он вновь и вновь отстаивал свои принципы. Он казался мне приветливым, безобидным стариком — «дядюшка Владимир» совсем не соответствовал моему прежнему представлению об «убежденном революционере». Когда он вновь перешел к одной из своих прежних фраз, входная дверь поднялась. — Пусть они только заставят людей еще какое-то в'емя поголодать. Пусть они только будут эксплуати'овать их еще жестче. Пусть люди еще лучше узнают, что такое болезни, ст'ax и сме'ть. И они поднимутся! Волна… В дверном проеме стоял Шоу. На нем был белый полотняный костюм и панама. Он курил сигару. — Человеческая волна смоет с лица земли несправедливость, да, Владимир Ильич? — он улыбнулся. — Но я, как всегда, другого мнения. Старик русский бросил на Шоу взгляд и погрозил ему пальцем. — Ты не смеешь спо'ить с таким ста'ым человеком, как я, Сяо Хо-Ти. Это совсем не по-китайски. Ты обязан уважать мои слова, — и он улыбнулся Шоу в ответ. — Каково ваше мнение, мистер Бастэйбл? — спросил меня Шоу, забавляясь. — Вызовет ли отчаяние революцию? — Я ничего не понимаю в революциях, — возразил я. — Но в любом случае я склоняюсь к мнению, что действительно настало время одной-двух реформ, и прежде всего в России. Ульянов засмеялся: — Одна-две еформы! Ха! Именно этого и хотел Ке'енский. Но все еформы оказываются за бо'том, как только оппо'тунисты пытаются забыть их. «'ефо'рмы» означают только одно: должна погибнуть система! — Из надежды, а не из отчаяния, мистер Бастэйбл, вырастают революции, — заявил Шоу., - Дайте только народу надежду, покажите людям, что возможно совершить, чего они могут ожидать, и тогда они, возможно, действительно сумеют что-либо совершить. Отчаяние рождает только еще большее отчаяние. Люди теряют мужество и духовно погибают. В этом пункте товарищ Ульянов заблуждается, как заблуждаются и те, кто разделяет его воззрения. Они полагают, что люди поднимутся, если их бедственное положение станет невыносимым. Но это неверно. Если их положение действительно станет непереносимым, то тогда их сопротивление будет сломлено! Они подчинятся?. Но предоставьте им вместо угнетения немного дополнительных удобств — и по типично человеческой природе они станут требовать большего, и большего, и еще большего! И тогда наступит революция! Поэтому мы в Городе Восходящего Солнца пытаемся дать хоть чуть-чуть материальных благ китайским поденщикам. Мы работаем, чтобы создать в Китае пример, способный воодушевить угнетенных всего мира. Ульянов покачал головой: — Б'онштейн носился с подобными же идеями. Но посмот'ите, что с ним сталось! — Бронштейн? Ваш старый враг. — Когда-то он был моим д'угом, — ответил Ульянов с неожиданной печалью. Он поднялся с глубоким вздохом. — И все же все мы здесь — това'ищи, пусть даже наши методы азличаются между собой, — он послал мне долгий, строгий взгляд. — Не думайте, мисте Бастэйбл, что нас те'зает аскол только потому, что мы спо'им между собой. Однако именно это я и подумал. — Смот'те, мы все люди, — продолжал Ульянов. — У нас имеются фантастические мечты. Но человеческое мышление в состоянии плани'овать и фо'ми'овать новую действительность. На благо или к несчастью. На благо или к несчастью. — Возможно, и на благо, и к несчастью, — сказал я. — Что вы имеете в виду? — Всякая монета имеет оборотную сторону. Всякая мечта о совершенстве несет в себе кошмар несовершенного воплощения. Ульянов, помедлив, улыбнулся: — Поэтому мы, ве'оятно, не должны ст'емиться к сове'шенству, не так ли? Потому что сове'шеиство уничтожит как само себя, так и нас? — Совершенство и абстракции, — сказал я. — Есть маленькие акты справедливости, так же, как есть и великие, Владимир Ильич. — Вы полагаете, что мы, еволюциопе'ы, отставили в сто'ону свою человечность, чтобы свободно гнаться за фантазиями и утопиями? — Возможно, вы — нет… — Вы зат'онули сейчас извечную п'облему убежденного п'иве'женца какого-либо ми'овозз'ения, мисте Бастэйбл. Для нее никогда не будет найдено окончательного ешения. — Я сужу по моему личному опыту, — сказал я. — Для разрешения человеческих проблем никогда не будет изобретено патентованного средства. Возможно, вы назовете эту философию «британским прагматизмом». Что ж, принимайте его таким, каков он есть… — Британцы, несомненно, принимают его именно так, — рассмеялся Дутчке. — Вы, конечно, согласитесь со мной, что есть особенное удовольствие в поиске альтернатив, в том, чтобы посмотреть, будут ли альтернативные варианты функционировать лучше… — Этому ми'у, без сомнения, должна быть лучшая альте'натива, — с чувством проговорил Ульянов. — Она п'ocгo должна быть. Шоу явился для того, чтобы забрать нас на прогулку по городу. Мы четверо — капитан Корженевский, который за это время полностью поправился, так что па его лбу не было видно даже рубца, Уна Перссон, граф фон Дутчке и я — последовали за Шоу из дома на широкую, залитую солнцем улицу. В Городе Восходящего Солнца я узнал очень много нового. Революционеры всегда представлялись мне взбалмошными нигилистами, взрывающими дома, убивающими людей и не имеющими ни малейшего представления о том, что они собираются построить на руинах разрушенного ими мира. Но здесь их мечта стала реальностью! «Однако нет ли здесь небольшой подтасовки? — невольно спросил я себя. — Разве можно распространить такое на всю Землю?» Поначалу, когда меня забросило в мир семидесятых годов, я искренне верил, что обрел воплощенную утопию, казавшуюся несбыточной. Но теперь я пришел к выводу, что то была реализованная мечта лишь для немногих. Шоу стремился к такой утопии, которая была бы благом для всех. Я вспомнил кровь, которую видел в рубке «Скитальца». Она забрызгала там все приборы. Кровь Барри. Трудно было согласовать эту картину с той, что я видел здесь, в городе. Шоу протащил нас по школам, общинным ресторанам, лабораториям, театрам, мастерским, и везде мы видели счастливых равноправных людей сотен различных национальностей, рас и убеждений. На меня это зрелище произвело большое впечатление. — Если бы не алчность европейцев, так мог бы выглядеть весь Восток — и Африка, — сказал мне Шоу. — Мы могли бы стать экономически сильнее, чем Европа. Это было бы настоящим равновесием силы. И тогда вы бы увидели, что такое справедливость! — Но в данном случае вы следуете идеалу, который зародился именно в Европе, — заметил я. — Разве мы не… — Мы и самостоятельно пришли бы точно к тому же. Люди учатся на примерах, мистер Бастэйбл. Нет нужды навязывать им мнение. Мы вошли в затемненный зал. Перед нами находился широкий проекционный экран, затянутый полотном. Шоу попросил нас занять места, затем вспыхнул свет, и экран ожил. Окованный ужасом, я смотрел, как, обезглавленные, падают десятки китайских мужчин и женщин. — Деревня Цзин-ан в японской Манчжурии, — пояснил Шоу жестким невыразительным голосом. — Жителям деревни не удалось вырастить годовой план риса, поэтому их наказали. Это произошло в прошлом году. Я видел, как смеялись японские солдаты, когда их мечи раз за разом опускались на склоненные шеи и головы катились прочь. Меня точно оглушило. — Но ведь это японцы… — вот и все, что я смог вымолвить. Новая картина. Труд кули на одном из участков железной дороги. Люди в форме погоняют их ударами кнутов, заставляют работать еще быстрее. Форма была русская. — Всякий знает, как жестоко обращаются русские с покоренными народами… По этому поводу Шоу не стал высказывать никакой точки зрения. Группа китайцев — среди них много женщин и детей — вооруженные серпами и цепами, атакуют каменную стену. Люди одеты в лохмотья и истощены голодом. Из-за стены открывают огонь автоматы, люди падают на землю, корчатся, истекают кровью, кричат в предсмертной агонии. Я почти не мог смотреть. Автоматный огонь замолчал только тогда, когда все до единого были мертвы. Люди в коричневой форме в шляпах с широкими полями выскочили из-за стены, прошли среди трупов и удостоверились, что ни в ком больше не теплится жизнь. — Американцы! — Чтобы быть до конца точным, — сказал генерал Шоу бесцветным голосом, — к этому нужно добавить, что они действовали по просьбе сиамского правительства. Эта сцена разыгралась в нескольких милях от Бангкока. Американские войска помогли правительству восстановить порядок. В прежние времена в некоторых частях Сиама было несколько небольших восстаний. Следующая картина показала индийский поселок. Насколько видел глаз, ровными рядами стояли бетонные бараки. — Поселок пуст, — сказал я. — Подождите! Камера прошлась по безлюдным улицам до начала поселка. Там стояли солдаты в красных мундирах Великобритании. Они взмахивали лопатами и сваливали трупы в ямы с негашеной известью. — Холера? — Бывает там холера, как случаются и тиф, и малярия, и оспа, однако деревня погибла не из-за эпидемии. Смотрите же! Кинематографическая камера приблизилась к картине совсем близко, и я увидел на трупах множество огнестрельных ранений. — Они отправились в Дели маршем, без пропусков, и хотели перейти городскую черту, — рассказывал Шоу. — Они не остановились, когда раздался приказ. Поэтому их застрелили. — Но это же не могло произойти по официальному распоряжению британских властей, — возразил я. — Офицер превысил свои полномочия. Такое иногда случается. — А русские, американцы, японцы — они тоже превысили полномочия? — Дет. — Так поступает власть, когда ей угрожают, мистер Бастэйбл, — сказал Шоу. Я посмотрел ему в глаза и увидел, что они полны слез. Я мог понять его чувства. У меня тоже проступили слезы. Я пытался уговорить себя, что все эти кинематографические кадры специально поставлены, что их разыграли актеры, для того чтобы производить впечатление на людей вроде меня. Но я знал, что это не фальшивки. Я оставил кинематограф. Я дрожал. Мне было плохо. И я все еще плакал. В молчании шли мы по тихому Городу Восходящего Солнца. После того, что мы только что увидели, ни один из нас не мог разговаривать. Наконец мы оказались на краю города и увидели временный аэропарк. Теперь там находились люди, которые работали над стальной конструкцией — она явно предназначалась для сооружения большой причальной мачты. Мы увидели «Скитальца», все еще прикованного к земле и опутанного паутиной тросов и кабелей. Большой же корабль исчез. — Где «Лох Этив»? Этот вопрос задал Коржепевский. Шоу бросил вверх отсутствующий взгляд и только потом улыбнулся, как будто вспомнил о своей обязанности. — О, она уже возвращается. Надеюсь, ее вторая миссия прошла так же успешно, как первая. — Миссия? — переспросил Дутчке. — Что за миссия? — Сбить имперский воздушный корабль «Канасава». Мы вооружили ее несколькими пробными образцами нового оружия. Они бесподобны. Ни малейшей отдачи при стрельбе. Ведь отдача — это вечная проблема больших корабельных орудий, не так ли? — Правильно, — Коржепевский вынул трубку и принялся усердно ее зажигать. — Совершенно справедливо. — А вторым ее заданием было разбомбить участок Транссибирской железнодорожной магистрали и захватить груз одного поезда, идущего на Москву. Если он содержит то, что я предполагаю, мы сможем ускорить развитие нашего проекта «АБ». — Что же это за таинственный проект? — спросила У на Перссон. Генерал О. Т. Шоу указал на большое промышленное здание на противоположной стороне аэропарка. — Там, внутри. Очень дорогостоящий проект; охотно признаюсь. Но большего я вам, боюсь, сказать не смогу. Я сам этого почти себе не представляю. Над ним работает большое количество наших немецких и венгерских эмигрантов. А также один или два американца и один англичанин — разумеется, политические беженцы. Ив то же время гениальные ученые. Город Восходящего Солнца извлекает для себя выгоду из того давления, которое Запад оказывает на любознательность. Я не мог поверить, что он оставит без внимания закономерные последствия своих преступных деяний. — Теперь вы вызвали на себя гнев великих держав, — сказал я. — Вы похитили британское судно, чтобы разрушить японский военный корабль и русскую железнодорожную магистраль. Пострадавшие незамедлительно нанесут вам ответный удар. Город Восходящего Солнца может считать для себя удачей, если ему удастся прожить еще хотя бы один день. — У нас остаются заложники с «Лох Этив», — весело отозвался Шоу. — Разве это остановит японцев или русских, если они захотят бомбами разнести вас в клочья? — Но подобный поступок вызовет серьезные дипломатические проблемы. Некоторое время три державы будут дискутировать на эту тему. Как раз за это время мы завершим работу над созданием нашей безопасности. — Даже вы не сможете защищаться против объединенных воздушных флотов Британии, Японии и России! — сказал я. — А вот это мы еще увидим, — возразил Шоу. — Ну, мистер Бастэйбл, что вы думаете о представлении моей «латерна магика» «Laterna magica (лат.) — волшебный фонарь; кинематограф.»? — Вы убедили меня в том, что необходим более строгий контроль за тем, как власти обращаются с местным населением, — ответил я. — И это все? — Существуют другие возможности положить конец несправедливости, кроме революций и кровавых войн, — сказал я. — Нет, когда необходимо выжечь всю раковую опухоль целиком, — сказал Корженевский. — Я это теперь понял, — Ага, — сказал Шоу, направив взор к горам, — фэй-цзы «Досл.: „маленький летающий объект“.» возвращается. — Что? — Летательная машина. — Я ее не вижу, — заявил Корженевский. Я тоже не замечал ни малейшего признака приближения «Лох Этив», однако слышал вдалеке гудение, похожее на гудение шмеля. — Глядите! — крикнул Шоу с широкой улыбкой. — Вот! На горизонте показалась точка, гудение превратилось в пронзительный свист. — Вот! — он возбужденно засмеялся. — Не воздушный корабль, а фэй-цзы, маленький шершень, вот он идет! Я инстинктивно пригнулся, когда что-то с жужжанием пролетело над моей головой. У меня осталось впечатление, будто то были длинные крылья, похожие на птичьи. Они вращались с огромной скоростью, как крылья ветряной мельницы. Затем таинственный аппарат пропал вдали, и только сердитое жужжание все еще доносилось до нас. — Бог мой! — вскричал Корженевский, вырвал трубку изо рта и в первый раз с тех пор, как я его знал, выказал нечто вроде удивления. — Эта летательная машина тяжелее воздуха. Я всегда думал… мне всегда говорили, что подобное невозможно. Шоу расплылся в улыбке и от восторга едва не пустился в пляс. — И у меня пятьдесят штук таких, капитан! Пятьдесят маленьких шершней, которые умеют зло кусаться! Теперь вы понимаете, почему я так уверен, что смогу защитить Город Восходящего Солнца от всего, что только ни нашлют на него великие державы? — Они показались мне немного уязвимыми, — заметил я. — Да, это так, — признал Шоу. — Однако они развивают скорость почти пятьсот миль в час. И в этом заключается их сила. Кто сумеет даже просто направить на них оружие прежде, чем выстрел с фэй-цзы уже продырявит газосодержащую камеру броненосного корабля? — Как… каким образом ты наткнулся на это изобретение? — осведомился Дутчке. — Ну, идея принадлежит одному из моих американских изгнанников, — легко начал Шоу. — Несколько моих французских инженеров воплотили ее. В течение одной педели они построили первую машину и подготовили к полету. За месяц работы над ее совершенствованием мы сумели добиться тех показателей, которые ты только что имел случай наблюдать. — Я восхищаюсь людьми, которые управляют ею, — сказал Дутчке. — Разве их не расплющивает от такой скорости? — Разумеется, им приходится носить специальные костюмы с ватными прокладками. Реакция у них должна быть такой же быстрой, как и у машины, если они хотят по-настоящему с ней управляться. Корженевский покачал головой. — Полагаю, мне лучше остаться при воздушных кораблях, — сказал он. — Они, во всяком случае, куда надежнее, чем эти забавные штуки. Да, я их видел — но все еще не могу поверить в существование машины, которая тяжелее воздуха и все-таки летает. Шоу посмотрел на меня с хитрецой: — Ну, мистер Бастэйбл? Вы до сих пор убеждены в том, что я свихнулся? Я все еще смотрел в небо, где исчез фэй-цзы. — Вы действительно сумасшедший, но не в том смысле, в каком я думал поначалу, — согласился я. Страшное предчувствие охватило меня. Всем сердцем я рвался назад, в мое родное время, где все эти летательные машины тяжелее воздуха, беспроволочные телефоны, цветной и звуковой кинематограф, воспроизводящий живые картины, — где все это существовало только в детских фантазиях и мечтах. При этом я подумал о мистере Герберте Уэллсе, повернулся и посмотрел на здание, где размещался загадочный проект «АБ». — А вы случайно не изобрели машину времени? Диктатор усмехнулся: — Еще нет, мистер Бастэйбл. Однако мы и над ней размышляем. Почему вы спрашиваете об этом? Я покачал головой и не ответил. Дутчке хлопнул меня по плечу. — Вы хотите знать, куда все это заведет, не правда ли? Вы хотели бы отправиться в будущее, чтобы своими глазами увидеть воплощенную утопию генерала Шоу! За это время он полностью перешел на сторону Шоу. Я передернул плечами: — Полагаю, теперь я уже по горло сыт разными утопиями, — пробормотал я.

 

Глава 5

Они пришли!

В последующие дни я не предпринимал никаких попыток бежать из Города Восходящего Солнца. Даже мысль об этом была совершенно бессмысленной. Люди генерала О. Т. Шоу контролировали все дороги и охраняли как воздушные корабли, так и ангары, где стояли «шершни» фэй-цзы. Порой я наблюдал, как китайские пилоты испытывали свои фэй-цзы. Это были сильные, уверенные в себе молодые мужчины, которые полностью посвятили себя делу Шоу и запросто обращались с летательными машинами тяжелее воздуха — чего мне бы никогда не удалось. Еще раньше я убедился в том, что заложники с «Лох Этив» здоровы и хорошо себя чувствуют, перекинулся парой слов с ребятами, знакомыми мне по прежней службе, и таким образом узнал, что капитан Хардинг действительно умер вскоре после того, как его отправили доживать свой век на земле в маленьком домике в Бэлхаме. И еще один мой знакомый тоже умер. В одной из старых газет я прочитал, что Корнелиус Демпси был застрелен во время уличного столкновения с вооруженными полицейскими. Демпси принадлежал к группе анархистов, которых раскрыли и попытались взять в одном из домов в восточной части Лондона. Тело до сих пор не найдено, по несколько газет утверждало, что юный анархист был уже мертв, когда друзья Демпси уносили его. Меня охватила печаль, и то горькое, подавленное настроение, которое оставили у меня ужасные кинематографические кадры, усилилось еще больше. Свежие газеты, доставленные людьми Шоу, были полны сообщений о дерзких нападениях Сяо Хо-Ти, его разбойничьих набегах и убийствах. Несколько газет видели в нем «первого современного бандита» и именно они-то, по-моему, и дали ему титул «Повелитель Воздуха». И в то время, пока Англия удерживала русские и японские военные воздушные корабли от актов незамедлительного возмездия, а китайское центральное правительство тщетно пыталось не допускать в страну чужие вооруженные силы, Шоу осуществил ряд поразительных по своей дерзости разбойничьих налетов, нападая с воздуха на поезда, конвои, корабли, военные и научные объекты, чтобы обеспечить себя всем необходимым. То, что ему не было нужно, он раздавал местному населению. И в довершение ко всему его флагман со знаменитым красным знаменем — больше не «Лох Этив», но «Шань-Тянь» «Доел.: „небесный огонь“.» («Молния») — появлялся в небе над обнищавшими деревнями, разбрасывая деньги, одежду, продукты и листовки, в которых людей призывали присоединяться к Сяо Хо-Ти, Несущему Мир, для того, чтобы вместе бороться за освобождение Китая от иноземного владычества. Люди приходили к нему тысячами, пополняя ряды его армии, размещенной на краю Долины Утренней Зари. К своему флоту Шоу добавил новые корабли. Силой оружия он вынудил несколько торговых судов к посадке, экипажи и пассажиров отпустил на все четыре стороны и отогнал захваченные суда назад, в Город Восходящего Солнца, где оснастил их пушками нового образца. Единственная проблема заключалась в том, что среди его последователей было слишком мало людей, обученных водить воздушные корабли. Неопытные летчики не раз подвергали свои корабли опасности, а двое по неумению погубили их. Дважды Шоу делал мне предложение стать его союзником и водить корабль — на мой выбор, какой захочу. Но единственная причина, которая заставила бы меня подняться на борт воздушного корабля (так я себе поклялся), была бы попытка к бегству. Я не желал, чтобы он впутывал меня в пиратство. На это я не пошел бы даже ради того, чтобы вновь обрести свободу. Немало времени Шоу проводил в разговорах со мной, рассказывая мне о своем прошлом, поскольку крепко верил в то, что в конце концов ему все же удастся завоевать мое доверие. Его история довольно интересна. Он был сыном одного английского миссионера, женатого на китаянке. Долгое время они работали в отдаленной деревне в провинции Шаньдун. Так продолжалось до тех пор, покуда главарь разбойников — «традиционный бандит», как выразился Шоу, — не обратил свои интересы на эту часть Шаньдуна. «Наместник» Лао-Цзы убил отца Шоу и сделал его мать своей наложницей. Сяо Хо-Ти вырос среди многочисленных детей Лао-Цзы и в конце концов бежал в Пекин, где работал учителем брат его отца. Мальчика отправили в Англию в школу, где он был очень несчастлив и где, как он говорил, научился ненавидеть типично английское высокомерие по отношению к другим расам, классам и религиям. Позднее учился в Оксфорде, где делал большие успехи, и постепенно «постиг», как он сказал, что империализм — это зло, которое лишает большую часть населения Земли его достоинства, крадет у него право самостоятельно управлять своей жизнью. Это были, как он с охотой признавался, английские идеи. Но что он начисто отрицал, так это тот факт, что все права на подобные мысли должны оставаться за англичанами. «Захватчик всегда будет утверждать, что стал победителем благодаря своему моральному превосходству, а не дикой жадности». Закончив Оксфорд, Шоу служил в армии, и опять довольно успешно; узнал об английской военной службе так много, как только мог, после чего был переведен в королевскую колонию Гонконг на полицейскую службу, поскольку, разумеется, бегло говорил по-китайски и знал кантонский диалект. Немногим позже дезертировал из полиции, прихватив с собой весь корпус, состоящий известных уроженцев, два автомобиля и солидное количество оружия. После этого возвратился в Шаньдун, где все еще властвовал старый наместник, и… — Там я убил убийцу моего отца и занял его место, — заявил он без обиняков. Его мать в то время уже умерла. Поддерживая связи с революционерами всего мира, он разработал план Города Восходящего Солнца. Шоу хотел привлечь из Европы всех, кого эта часть света в своем высокомерии отвергала — блестящих ученых, инженеров, политиков и писателей, которые обладали слишком ясным взглядом на вещи для того, чтобы их собственное правительство могло потерпеть их у себя под боком, — и обратил их знания и таланты на пользу Китая. — Это лишь часть того, что задолжала нам Европа, — заявил он. — Но скоро мы уже сможем потребовать у нее остаток долга. А знаете, мистер Бастэйбл, как они уничтожали Китай? Главным образом англичане, но и американцы тоже приложили к этому руку. В Индии на огромных плантациях они возделывают опиум и по воздуху тайно доставляют его в Китай, где официально он запрещен. Это вызвало ту самую инфляцию (поскольку то, что они ввозили, оплачивалось китайским серебром), которая разрушила нашу экономику. Когда китайское правительство высказалось против этого, чужеземцы послали свои армии в нашу страну, чтобы преподать китайцам «урок», ибо мы имели наглость создать им затруднения. Эти армии обнаружили, что экономика Китая лежит в руинах, а большая часть населения курит опиум. Первопричиной тому могла быть, разумеется, только врожденная низость и чудовищное состояние морали туземцев… — Шоу рассмеялся. — Опиумные корабли были построены специально для торговли с Китаем, чтобы они могли как можно быстрее доставлять свой груз из Индии в нашу страну. Зачастую наряду с опиумом они привозили с собой библии для миссионеров, которые утверждали, что, поскольку они говорили на пиджинчина «Т. е. ломаном китайском.» и служили переводчиками контрабандистам опиума, могли также нести местным жителям слово божие. После этого, разумеется, поворот назад был уже невозможен. И европейцы еще считают, что ненависть к ним китайцев лишена оснований! В такие мгновения Шоу становился обычно очень серьезным. Он сказал мне: — Чужеземный дьявол? Верите ли, «дьявол» — достаточно сильное слово, мистер Бастэйбл! Его амбиции доходили до того, что он мечтал отвоевать весь Китай. — И скоро большие серые фабрики Шанхая будут нашими. Лаборатории, школы, музеи Пекина — все это будет принадлежать нам. Торговые и промышленные центры Кантона станут нашими тоже. Плодородные рисовые поля — все, все это будет снова в наших руках! — его глаза сияли. — Китай станет единым. Чужаки будут изгнаны из страны, и все граждане будут равны. Мы дадим миру образец. — Если вы победите, — тихо сказал я, — то покажите миру также вашу человечность. Радушие производит па людей такое же сильное впечатление, как фабрики и военная мощь. Шоу бросил на меня странный взгляд. Теперь у причальных мачт аэропарка за городом стояло примерно пятнадцать воздушных кораблей. Почти сотня фэй-цзы находилась в ангарах. Вся долина была полна артиллерии и пехотных частей и могла выдержать нападение с любой стороны; и мы знали, что это нападение последует. Мы? Не знаю, как я дошел до того, чтобы объединять себя в мыслях с бандой революционеров, и все же иначе не скажешь: это произошло. Да, я отказался примкнуть к ним — и все надеялся, что они победят. Победят в битве против кораблей моего собственного народа, которые несомненно придут, чтобы напасть на них. Точно так же не подлежало сомнению, что эти корабли будут уничтожены мятежниками. Как сильно изменился я в эти последние недели! Я мог без ужаса видеть кровавую гибель британского солдата. Смерть моего товарища! Но я должен смотреть фактам в глаза: люди из Города Восходящего Солнца — вот кто стал теперь моими товарищами, пусть даже я не захотел примкнуть к их борьбе. Я не хотел, чтобы Город Восходящего Солнца и все то, что он олицетворяет, были уничтожены. Я хотел, чтобы генерал О. Т. Шоу, Повелитель Воздуха, изгнал чужаков из своей страны и повел ее к новым вершинам. В смятении ждал я появления врага — моих земляков. Я мирно спал, когда пришло сообщение по тянь-ин («электрическим теням»). Из молочно-голубого овала выступило лицо генерала Шоу. Он выглядел мрачным и взволнованным. — Они идут, мистер Бастэйбл. Я подумал, может быть, вам захочется посмотреть на этот спектакль. — Кто?.. — пролепетал я растерянно. — Что?.. — Воздушные флоты — американцы, британцы, русские, японцы и несколько французов. Я думаю… они взяли курс на Долину Утренней Зари. Они идут покарать Джонни Китайца. Я видел, как он повернул голову, затем заговорил быстрее: — Мне нужно идти. Мы увидим вас на трибуне стадиона — в штабе? — Я буду там. Как только изображение померкло, я выскочил из кровати, умылся и оделся, потом поспешил по спокойным улицам Города Восходящего Солнца к круглой башне, где находились главное городское управление и штаб. Там, разумеется, кипела лихорадочная деятельность. Было получено сообщение по рации от британского флагмана «Императрица Виктория», в котором говорилось, что женам и детям приверженцев Шоу не причинят никакого вреда, если он незамедлительно отпустит заложников с «Лох Этив». Ответ Шоу был краток. Заложники уже доставлены на другую сторону долины, где их отпустят на свободу. Люди из Города Восходящего Солнца будут сражаться вместе и — если понадобится — вместе и умрут. «Императрица Виктория» заявила, что сотня воздушных кораблей направляется к городу. Мощь объединенного воздушного флота настолько превосходит силы китайских мятежников, что для жителей города нет ни малейшей надежды продержаться больше часа. Шоу отвечал, что в его намерения входит оборонять Город Восходящего Солнца немножко подольше, и поэтому лично он ожидает прибытия вражеского флота с известным равнодушием. Недавно, сказал Шоу, он получил сообщение о том, что две японские воздушные канонерки разрушили одну из деревень, получивших в свое время помощь от Шоу, и что британцы планируют подобный же акт возмездия. После этого «Императрица Виктория» прервала связь. Шоу мрачно улыбнулся. Только теперь он заметил в комнате меня. — Привет, Бастэйбл. Клянусь богом, японцы здорово задолжали Китаю, и я бы очень хотел… Что это? — адъютант протянул ему листок бумаги. — Отлично. Отлично. Проект «АБ» продвигается гигантскими шагами. — Где капитан Корженевский? На другой стороне комнаты я видел Рудольфа фон Дутчке и У ну Перссон, беседующих с одним из «майоров» Шоу, одетым в куртку на толстой ватной подкладке, однако отца мисс Перссон я нигде не мог обнаружить. — Корженевский снова командует «Скитальцем», — пояснил Шоу и указал на аэропарк, который целиком был виден из окон башни. Я смотрел, как бегают взад и вперед маленькие фигурки, подготавливая свои корабли к старту. Летающих машин фэй-цзы нигде не было видно. — Глядите, — добавил Шоу, — они идут! Поначалу мне показалось, что я вижу огромную черную гряду облаков, выступающую из-за горизонта и затмевающую солнце. Вместе с облаками приближался и оглушительный грохот, как будто множество низко-голосых гонгов ударяли быстро и одновременно. Звук накатывал волной, и вскоре облако закрыло все небо, отбрасывая на Долину Утренней Зари угрожающую тень. Это был объединенный боевой флот пяти держав. Каждый корабль был в тысячу футов длиной. Каждый обладал газосодержащей камерой, сделанной из материала, такого же прочного, что и сталь. Каждый топорщился бортовыми орудиями и был нагружен бомбами, чтобы разметать в клочья своих врагов. Каждый невозмутимо рассекал воздух, двигаясь в одном строю с остальными. Каждый намеревался покарать наглецов, осмелившихся усомниться в их праве властвовать. Стая гигантских летающих акул, твердо убежденных в том, что и воздух, и земля, простирающаяся под ними, принадлежат только им. Корабли Японии с багряным императорским солнцем на ослепительно белых бортах. Корабли России, с брюха которых таращились огромные черные двуглавые орлы с растопыренными, готовыми хватать когтями. Корабли из Франции, чьи триколоры на голубом фоне выглядели великолепным лицемерием — позор республиканцев, издевательство над идеалами Французской Революции. Корабли из Америки, чьи «Полосы и Звезды» давно уже перестали быть знаменем свободы. Корабли Великобритании. Корабли с пушками, снарядами, с экипажами, которые в своем высокомерии верили, что им так легко удастся обратить в пепел Город Восходящего Солнца и все, что он олицетворяет. Акулы — алчные, жестокие, отвратительные. Их моторы гремели, точно хохотали, заранее предвкушая победу. Сможем ли мы сопротивляться им хотя бы одно мгновение? В этом я сомневался. Теперь открыли огонь наши наземные части. Снаряды со свистом проносились в воздухе и взрывались возле вражеских кораблей мощнейшего воздушного флота, однако те бесстрашно и гордо проходили сквозь дым и огонь, неудержимо приближаясь к Городу Восходящего Солнца. Наперерез завоевателям бросился наш крошечный флот — пятнадцать наспех перестроенных торговых кораблей против сотни тяжеловооруженных «броненосцев». У них было некоторое преимущество перед этими большими кораблями — орудия, стреляющие без отдачи; благодаря этому изобретению наши авиаторы могли стрелять намного быстрее и точнее, однако «броненосцы» великих держав имели слишком мало уязвимых мест, и большинство снарядов в лучшем случае лишь оставили черные пятна на броне или пробили стекла в окнах гондол. Послышался гром, и огонь вырвался из недр ведущего британской флотилии, «Короля Эдуарда», когда его орудия ответили на выстрелы кораблей Шоу. Я видел, как съежилась газосодержащая камера одного из наших кораблей и как затем корабль начал падать на каменистую землю у подножия гор. Несколько гранат были спешно выброшены за борт в надежде, что таким образом удастся избежать худших последствий столкновения с землей. Вокруг падающего судна закружился черный дым. Корабль грянул о камни, моторы взорвались; раздался грохот, и в воздух взметнулось пламя. Горючее мгновенно запылало. Шоу мрачно смотрел в окно и слушал донесения с наших кораблей, поступающие по беспроволочному телефону. Как же трудно нам было атаковать вражеский флот — и с какой легкостью разрушили враги наш корабль! И вновь взревели большие орудия. И снова наспех перестроенный для войны торговый корабль перевернулся, поврежденный, в воздухе и стал падать на землю. Вот когда мне страстно захотелось взять на себя командование одним из этих кораблей! Только теперь ощутил я потребность принять участие в битве, посчитаться за все — из одной только жажды справедливости. Описывая в воздухе беспомощную спираль, на землю падал «Скиталец». Два его мотора получили повреждения, а газосодержащая камера съежилась, когда гелий стал вытекать из нее в атмосферу. Я напряженно следил за тем, как он беспорядочно снижается, и непрестанно молился, чтобы у корабля оставалось еще достаточно газа и он смог бы совершить относительно легкую посадку. Но в конце концов с неба падали сотни тонн металла, пластика, орудий и человеческого веса. Я закрыл глаза и содрогнулся, когда корабль коснулся земли. Мне показалось, что я ощущаю сотрясение от этого удара. Ни малейших сомнений относительно судьбы Корженевского у меня не было. Однако сразу же вслед за тем «Шань-Тянь» (бывшая «Лох Этив») пробила борт японскому флагману «Йокомото» и, должно быть, угодила снарядом прямо в склад боеприпасов, потому что «Йокомото» разорвало на тысячу пылающих частей, и когда черное облако взрыва рассеялось, от корабля не осталось вообще ничего. Потом мы увидели, как упало еще два корабля — американец и француз — и возликовали. Все мы радовались, все, кроме Уны Перссон, которая печально смотрела в ту сторону, где исчез «Скиталец». Дутчке оживленно беседовал с майором и, казалось, совершенно не замечал горя своей возлюбленной. — Может быть, он только ранен, — сказал я. Она улыбнулась мне сквозь слезы и покачала головой. — Он мертв, — сказала она. — Он погиб отважно, ведь так? — Так же, как и жил, — ответил я. Она выглядела удивленной. — Я думала, вы его ненавидите. — Я тоже так думал. Но я любил его. Она протянула свою тонкую руку и на мгновение кончиками пальцев коснулась моей руки. — Спасибо, мистер Бастэйбл. Надеюсь, мой отец погиб не напрасно. — Мы уже неплохо показали врагу зубы, — заметил я. Но я видел, что от наших кораблей — поначалу пятнадцати — осталось всего лишь пять, а в небе над нами нависло еще почти девяносто вооруженных до зубов «броненосцев». Шоу бросил взгляд наверх и напряженно вслушался. — Пехота и моторизованная кавалерия наступают на долину со всех сторон, — сообщил он. — Наши ребята держатся, — он прислушался снова, на этот раз немного дольше. — С этой стороны, насколько я понимаю, в настоящий момент нам почти ничего не грозит. Надвигающиеся на нас корабли еще не вполне достигли цели — Города Восходящего Солнца. Они вынуждены были остановиться, обороняясь против наших первых воздушных атак, и теперь, когда очутились в пределах досягаемости нашей артиллерии, некоторые из них были сбиты. — Полагаю, время выпускать фэй-цзы, — Шоу отдал приказ по телефону. — Великие державы думают, что они уже победили! Сейчас мы покажем им нашу настоящую силу! Он связался по телефону с солдатами, охраняющими здание проекта «АБ», и еще раз напомнил им о том, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы по этой территории был нанесен хотя бы один удар. Загадочный проект, должно быть, играл в его стратегии исключительно важную роль. Отсюда я не мог разглядеть ангары, где располагались «шершни», и увидел крылатые жужжащие маленькие машины только тогда, когда они промчались сквозь черный дым в небо и начали обстреливать «броненосцы», попадая снарядами в их магазины, взрывая на них порох, обрушиваясь на врага сверху. Противник почти не успел сообразить, что, собственно, происходит. Была сбита «Императрица Виктория». Был сбит «Теодор Рузвельт». Был сбит «Александр Невский». Был сбит «Сидзава». Был сбит «Наполеон Великий». Один за другим они падали с неба, одни медленно кружили, другие проносились ураганом, потеряв управление, — однако все они падали. Они будут уничтожены все, теперь в этом уже не было сомнений. И непохоже было, чтобы пострадала хотя бы одна из этих смертоносных фэй-цзы, которые управлялись всего двумя летчиками, пилотом и бортстрелком. Бортовые орудия чужеземных кораблей просто не были приспособлены для поражения столь малых целей. Они беспорядочно извергали пламя во все стороны, однако совершенно были сбиты с толку, точно неуклюжие морские коровы под натиском пираний с их острыми зубками; они просто не знали, как обороняться. Повсюду в Долине Утренней Зари валялись обломки кораблей. Тысячи огней пылали в горах, отмечая те места, где нашли свой конец гордые «броненосцы». Половина союзнического флота была уничтожена, а пять наших воздушных кораблей (включая «Шань-Тянь») вернулись теперь к причальным мачтам, предоставив поле боя фэй-цзы. Для захватчиков это было уже чересчур — увидеть, как на них набросились неуловимые крошечные машины тяжелее воздуха. Им пришлось пережить гибель своих лучших кораблей, которые в считанные минуты были сбиты смертоносными малышками. Тяжеловесные боевые корабли отступили. Ни одной бомбы не упало на Город Восходящего Солнца.

 

Глава 6

Новая встреча с археологом-любителем

Несмотря на потери, мы все же выиграли первый бой, но предстояло еще немало сражений, прежде чем окончательно решится, удалось ли нам вывести из игры великие державы. Мы получили известие о том, что наземное нападение союзнических сил оказалось таким же неудачным, как и воздушное, и что неприятель отступил. Радость охватила нас. Несколько последующих дней передышки прошли в ожидании, и именно тогда я наконец предложил свои услуги Повелителю Воздуха, которые он и принял без единого слова, тут же поручив мне командование моим прежним кораблем, носившим теперь имя «Шань-Тянь». К нашему общему горю стало известно, что капитан Корженевский и весь его экипаж действительно погибли вместе со «Скитальцем». А затем враг снова перешел в наступление, и я был уже готов отправиться на борт своего корабля, однако Шоу попросил меня оставаться в башне, где размещался его штаб, поскольку довольно быстро выяснилось, что корабли великих держав перешли к другой, более осторожной стратегии. Они долетели до гор на горизонте и там зависли, пытаясь оттуда поразить снарядами ангары, где стояли фэй-цзы. И я снова имел случай убедиться в том, что куда большее беспокойство Шоу выказывает по поводу безопасности здания проекта «АБ», нежели ангаров с летательными аппаратами. Однако ж вскоре мы установили, что ни то, ни другое здание не получили сколько-нибудь серьезных повреждений. Мою душу захлестнул необузданный гнев, когда несколько снарядов взорвалось в Городе Восходящего Солнца. Они повредили прекрасные дома, выбили стекла, изуродовали деревья и клумбы с цветами. С нетерпением ожидал я теперь приказа отправляться на борт моего боевого корабля. Однако Шоу сохранял ледяное спокойствие и дал врагу по меньшей мере час держать нас под огнем, прежде чем послал в небо фэй-цзы. — А как же я? — спросил я в тревоге. — Разве вы не хотели бы, чтобы я хоть раз дал им как следует по носу? Мне нужно отомстить за несколько смертей. И не в последнюю очередь — за гибель Корженевского. — Всем нам есть за что мстить, капитан Бастэйбл, — по своему обыкновению, он тут же присвоил мне новое, более высокое звание. — Для вашей мести, боюсь, пока еще не время. «Шань-Тянь» должна будет выполнить наиважнейшую миссию. Но сейчас еще рано… еще не время… Большего я так и не смог от него добиться. Наши летающие машины остановили вражеские корабли в горах и уничтожили семь из них. Но на этот раз у нас тоже были потери, поскольку воздушные корабли вооружились теперь автоматическими ружьями, способными быстро реагировать на огонь. Новое оружие было вмонтировано в поспешно сооруженные для этого башни или же в газосодержащие камеры. Оттуда неприятель мог отвечать на выстрелы наших «шершней». Весьма уязвимая машина, управляемая всего двумя летчиками, погибала при попадании одного-единственного снаряда, и в этом втором соприкосновении с врагом мы потеряли шесть фэй-цзы. Натиск не ослабевал еще две недели; со все возрастающим упорством враг постоянно подтягивал все новые и новые подкрепления, в то время как наши резервы постепенно истощались. Я думаю, даже Шоу не предвидел того, что великие державы проявят столько решительности в своем стремлении уничтожить его. Создавалось впечатление, будто они полагают, что их господству над завоеванными территориями грозит смертельная опасность, если Повелитель Воздуха сумеет выстоять. Но доходили до нас и ободряющие известия. Во всем Китае против угнетателей поднимались крестьяне, рабочие, студенты. Весь народ был охвачен революцией. Надежда Шоу заключалась в том, что беспорядки вспыхнут в слишком большом количестве провинций, и союзнические силы будут вынуждены разделиться, чтобы подавлять их. Но пока что великие державы концентрировали все свои силы на одном объекте — Городе Восходящего Солнца. Следствием этого были восстания в Шанхае (находящемся теперь под властью революционного комитета) и Пекине (где народ утопил в крови распоряжавшихся там японцев), а также во многих других городах и областях страны. До Шоу доходили вести о том, как разрастается его революция, и уверенность Повелителя Воздуха в своих силах росла, хотя наши боеприпасы и подходили к концу. Нам пока что удавалось не подпускать к городу объединенные армии великих держав, а Шоу теперь еще больше, чем когда бы то ни было, интересовался своим таинственным проектом. Одним прекрасным утром я направлялся из своей квартиры к центральной башне в штаб, когда неожиданно наткнулся на настоящее столпотворение. Целая толпа людей размахивала руками, указывая на аэропарк. Потрясенный, я увидел, как один-единственный воздушный корабль дрейфует над ним с заглушенным мотором. Не могло быть никаких сомнений в его принадлежности: на стабилизаторах победно сверкал «Юнион Джек». Я помчался в сторону штаба. Несомненно, оттуда тоже был хорошо виден этот загадочный неприятель. Маленькое британское воздушное судно — по своим размерам оно не могло даже сравниться с боевыми кораблями, которых мы ждали все это время — подвергло бомбардировке ангары фэй-цзы! Дождавшись благоприятного ветра, оно придрейфовало ночью, никем не виденное и не слышанное, с намерением уничтожить наши летающие машины. Но вот все наши пушки открыли огонь по кораблю, низко висящему на небе. По счастью, бомбы попали не прямо в ангары, однако несколько дымящихся воронок показывали, что неизвестный смельчак промахнулся лишь ненамного. Это был не тяжелый бомбардировщик, и вскоре уже его газосодержащая камера лопнула, машина тяжело завалилась на нос, пролетела над аэропарком и едва не рухнула прямо на наш пришвартованный к мачтам «флот». К счастью, он опустился на землю рядом с кораблями. Вместе с еще несколькими товарищами я тотчас выбежал из башни, и мы вскочили в автомобиль. Мы помчались по городу, мимо аэропарка, к тому месту, где вокруг поверженного корабля уже стояли бандиты Шоу, разодетые в свои пестрые тряпки. Как я и думал, лишь немногие из экипажа получили серьезные ранения. Но сперва я бросил взгляд на название корабля, написанное на искалеченной съежившейся камере, и испугался. Я знал его. Я почти успел его позабыть. Это был самый первый воздушный корабль, который я когда-либо видел в своей жизни. Британцы, несомненно, вызвали на подкрепление часть военно-воздушных сил Индии. Наблюдательный корабль, который лежал на земле совсем близко от здания проекта «АБ», разбитый и уничтоженный, был не кем иным, как «Периклесом». Тем самым, что спас мне жизнь. Странно мне было видеть его вновь, признаюсь. Я понял, что великие державы используют теперь каждый свой корабль в попытке уничтожить Город Восходящего Солнца. А потом я увидел и майора Пауэлла собственной персоной — он выбирался из обломков, в его темных глазах застыло дикое выражение. Его лицо было залито машинным маслом, одежда разорвана. Одна рука бессильно свисала вдоль тела, однако в другой он все еще твердо сжимал офицерскую трость. Он тотчас же узнал меня. Он заговорил высоким, резким голосом: — Алло, Бастэйбл! Теперь союзником наших цветных братьев, так? Ну-ну, не так уж много пользы в том, чтобы спасать вашу жизнь, так? — Доброе утро, майор, — сказал я. — Позвольте мне высказать комплимент по поводу вашей несравненной храбрости. — Хулиганство! Но сама по себе попытка уже ценна. Вы не можете победить, знаете ли, даже если у вас еще много этих проклятых летающих машин. В конце концов мы все же вас заполучим. — Но и вам это обойдется недешево, — возразил я. Пауэлл бросил недоверчивый взгляд на солдат Шоу. — Что будут с нами делать эти? Замучают до смерти пытками? Отправят наши изуродованные тела назад — остальным в назидание? — С вами будут хорошо обращаться, — заверил я его. Когда Пауэлла и его людей разоружили и отправили в Город Восходящего Солнца, я пошел рядом с ним. — Мне очень жаль. Жаль «Периклеса». — Мне тоже, — он едва не плакал, от гнева ли, от горя, не могу сказать. — Так вот кем вы были, вы, несчастный нигилист. Поэтому и разыгрывали потерю памяти. Я-то подумал, что вы одни из нас! — Я и был одним из вас, — тихо сказал я. — Возможно, я все еще остаюсь таковым. Я не знаю. — Что за жалкая комедия, Бастэйбл! Весь Китай охвачен волнениями. Часть Индии уже заражена этим ядом, о Юго-Восточной Азии и говорить не приходится. Бедные невежественные туземцы верят, что у них есть шанс. У них нет ни малейшего шанса. — Думаю, у них есть один — теперь, — возразил я. — Дни империализма сочтены, по крайней мере, насколько мы это понимаем. — Если вы уничтожите его, вы отбросите всех нас назад, в средние века. Великие державы обеспечили мир во всем мире на сотню лет. Теперь все это погублено. Пройдет не меньше десятилетия, прежде чем будет хотя бы отчасти восстановлено нормальное состояние. Если это вообще можно будет сделать. — Больше никогда не будет «нормального состояния», — сказал я. — Ваш мир, майор, был оплачен слишком дорогой ценой. Он презрительно фыркнул: — Они, несомненно, обратили вас в свою веру. Но со мной этот номер у них не пройдет. Никогда. Вам ведь хотелось бы видеть войну в Европе, так? — Война в Европе была бы очень своевременной. Столкновение между великими державами ослабило бы их железную хватку на горле угнетенных народов. Разве вы не понимаете? — Я смотрю на это вообще не так. Я ощущаю себя человеком, переживающим последние дни Римской Империи. Проклятье! — он вздрогнул, когда случайно задел раненой рукой стену. — Я велю позаботиться о вашей руке, как только мы прибудем в город, — обещал я ему. — Не нуждаюсь в вашем милосердии, — заявил Пауэлл. — Желтый сброд и ниггеры будут править миром? Смеху подобно! После этого я оставил его и никогда больше не встречал. Если до этой встречи меня и терзали сомнения относительно занимаемой мною позиции, то теперь все прояснилось. Отвратительный сарказм Пауэлла и его презрение имели своим результатом то обстоятельство, что теперь я окончательно примкнул к Шоу. Маска дружеского покровительства упала, и под ней обнаружились ненависть и, в конце концов обыкновенный страх. Когда я вернулся в штаб, Шоу уже ждал меня. Он выглядел так, словно принял важное решение. — Это коварное нападение имело для нас решающее значение, — заявил он. — Проект «АБ» в общем и целом готов. Думаю, что он окажется удачным, хотя у нас нет ни времени, ни возможности провести испытания. Мы поступим точно так же, как этот корабль. Вылетаем сегодня же ночью. — Думаю, вам лучше объяснить мне более определенно, — сказал я, улыбаясь. — Что мы станем делать? — Своей основной базой великие державы сделали большие корабельные верфи в Хиросиме. Именно там они чинят свои корабли, оттуда идут поставки запасных частей. Это самая близкая техническая база, где их могут профессионально обслужить. Кроме того, там строится множество новых «броненосцев». Уничтожив эту базу, мы в одно мгновение обретем куда больше стратегической свободы, капитан Бастэйбл. — Совершенно с вами согласен, — сказал я. — Но для этого у нас недостаточно кораблей, генерал Шоу. И мы располагаем совсем незначительным числом бомб, фэй-цзы не смогут пролететь такое расстояние. Кроме того, существует значительная вероятность, что нас обнаружат и собьют, как только мы покинем Долину Утренней Зари. Так как же нам сделать это? — Проект «АБ» завершен. Есть ли возможность отправиться сегодня ночью на «Шань-Тянь» и перелететь за линию фронта? — Наши шансы равны примерно тем, что имел тот корабль, который придрейфовал сюда, — ответил я. — Если ветер будет попутным. — Готовьтесь стартовать на закате солнца. Я пожал плечами. Самоубийство. Но я сделаю это.

 

Глава 7

Проект «АБ»

На закате солнца все мы находились на борту. В течение дня нам пришлось отразить несколько незначительных атак вражеских кораблей, однако никаких серьезных повреждений причинено не было. — Они ждут подкреплений, — пояснил мне Шоу. — И по моим данным, это подкрепление должно прийти из Хиросимы. Они стартуют завтра утром. — Для нас это будет долгий полет, — сказал я. — Даже если нас ждет успех, мы не сможем вернуться к завтрашнему утру. — Так полетим в Пекин. Он уже находится в руках товарищей. — Правильно. Ульянов, Дутчке и Уна Перссон пришли на борт вместе с генералом Шоу. — Я хочу, чтобы они это увидели. Чтобы они в это поверили, — сказал он мне. На корабле находилось, кроме того, несколько ученых, наблюдавших за погрузкой какого-то довольно крупногабаритного предмета, происходившей через наши нижние люки. Это были чрезвычайно серьезные венгры, немец и американец, и они не сказали мне ни слова. Но среди них был также один австралиец. Его я и спросил, что здесь, собственно, происходит. Он улыбнулся: — Происходит не здесь. Что-то происходит, но на небесах, вот что надо говорить. Ха, ха! Кто-нибудь вам и скажет, но только не я. Удачи, товарищ! После чего он вместе с остальными учеными оставил корабль. Генерал Шоу положил руку мне на плечо: — Ни о чем не беспокойтесь, Бастэйбл. Обо всем узнаете, когда мы будем на месте. — Должно быть, это бомба, — предположил я. — Какая-то особенно мощная бомба? Нитроглицерин? Зажигательный снаряд? — Да подождите же! Мы все стояли в рубке «Лох Этив» и смотрели, как садится солнце. Корабль — мне следовало бы называть его «Шань-Тянь» — не был больше тем столь памятным мне роскошным пассажирским судном. Всю обстановку, которая не требовалась в бою, убрали, а из иллюминаторов теперь торчали стволы орудий, стреляющих без отдачи. Прежние прогулочные палубы превратились в орудийные. Там, где некогда танцевали пассажиры, нынче разместились склады боеприпасов. Если нас все-таки обнаружат, у нас будет чем ответить на огонь. Мысли мои обратились к прошлому, к дурацкому столкновению с «мустангером Ронни». Без него я не был бы сегодня командиром этого корабля, направлявшегося на безрассудно дерзкое задание, до сих пор не вполне для меня понятное. Казалось, со дня моей встречи с Рейганом прошло больше времени, чем с того мгновения, когда я был заброшен из моей эпохи в мир будущего. Ульянов стоял рядом со мной, когда я склонился над приборами и готовился отчалить. — Что п'изадумались, молодой человек? Я взглянул в его старые, ласковые глаза. — Я только что спрашивал себя, как за одну ночь превратить добропорядочного офицера английской армии в отчаянного революционера, — сказал я с улыбкой. — Это случалось со многими, — ответил он. — Я часто становился свидетелем таких п'ев'ащений. Но сначала нужно ткнуть их лицом в огромное количество несп'аведливости… Никто не хочет ве'ить в то, что ми настолько жесток. Ничего не знать о жестокости означает ох'анять свою невинность, как вы думаете? А нам всем так бы хотелось оставаться невиновными! еволюционе — это человек, кото'ому не удалось сбе'ечь свою невинность, но кото'ый, тем не менее, так отчаянно желает получить ее об'атио, что в конце концов п'иходит к попытке создать ми', где невинными будут все. — Но разве такой мир может быть когда-либо создан, Владимир Ильич? — я вздохнул. — Вы описываете сад Эдема, знаете ли. Знакомая мечта. Но воплощенная в действительность? Не знаю. Я спрашиваю себя… — Существует бесконечное множество всевозможных общественных уст'ойств. В бесконечной Вселенной ано или поздно все они могут быть еализованы. Только от человечества зависит сделать явью то, к чему оно в действительности ст'емится. Человек — существо, кото'ое может создать почти все, что желает создать — или же уничтожить все, что желает уничтожить. И по'ой даже меня, несмот'я на то, что я так ста', человек все еще пове'гает поистине в изумление! — он хихикнул. Я подумал о том, что он был бы по-настоящему изумлен, если бы узнал, кем я являюсь на самом деле! Стало темно. Единственным нашим источником света была подсветка приборов. Я намеревался поднять корабль на высоту в три тысячи футов и держать эту высоту так долго, как только возможно. Ветер дул примерно в северо-восточном направлении. Он отнесет нас в нужную сторону и поможет покинуть долину, не используя силы моторов. — Отдать тросы! — приказал я. Наши якорные тросы упали, и мы начали подниматься. Я слышал, как ветер шелестит у наших бортов. Я видел, как огни Города Восходящего Солнца становятся под нами все меньше и меньше. — Высота три тысячи футов, штурман! Угол подъема сорок пять градусов. Встаньте к ветру левым бортом, — я еще раз проверил показания приборов. Царило безмолвие. Дутчке и Уна Перссон стояли у окна и смотрели вниз. Шоу и Ульянов находились возле меня и вглядывались в приборы, показания которых им ровным счетом ничего не говорили. Шоу был одет в голубой хлопчатобумажный костюм. Он пыхал сигарой. На голове у него набекрень сидела шляпа из плетеного камыша, какие носят кули. На поясе кобура с пистолетом. Спустя какое-то время он принялся расхаживать по рубке взад и вперед. Мы медленно взмыли над горами. В несколько минут мы уже находились над главным лагерем врага, в пределах досягаемости его артиллерии. Если бы нас обнаружили, то могли бы очень быстро направить против нас несколько кораблей. В таком случае по поводу исхода нашей операции не могло быть никаких сомнений. Мы бы рухнули с огромной высоты вместе с нашим проектом «АБ». Не думаю, что Город Восходящего Солнца нашел бы в себе достаточно сил продолжать борьбу после гибели Шоу. Но в конце концов мы миновали лагерь врага и немного расслабились. — Можем мы теперь включить моторы? — осведомился Шоу. Я покачал головой: — Еще нет. Может быть, минут через двадцать. Может быть, и позже. — Мы должны быть в Хиросиме прежде, чем рассветет. — Понимаю. — Если только верфи будут разрушены, у них возникнут почти такие же трудности с пополнением боеприпасов, как и у нас. Тогда мы сможем сразиться почти на равных. — Верно, — согласился я. — А теперь вы можете мне наконец сказать, генерал Шоу, как вы намерены осуществить это разрушение? — Решение проблемы лежит в нижнем трюме корабля, — ответил он. — Вы же видели, как ученые доставили его на борт. — Но что же это такое — ваш проект «АБ»? — Мне объяснили, что это бомба. Бомба с повышенным коэффициентом полезного действия. Я знаю лишь немногое. Это все относится к высшим научным сферам. Об этом задумывались некоторые ученые еще в начале нашего столетия. Нам стоило множества денег и долгих лет исследований, прежде чем был изготовлен вот этот единственный экземпляр, который теперь лежит у нас в трюме. — Откуда же вы знаете, что эта бомба взорвется? — Этого я знать не могу. Но в том случае, если она сработает, то один-единственный взрыв сможет уничтожить большую часть их верфей. Ученые мне объяснили, что сила взрыва равна по мощности силе взрыва сотни тонн нитроглицерина. — Боже милосердный! — Я тоже не спешил им поверить, однако они меня убедили. Прежде всего тем, что когда три года назад проводили небольшой эксперимент этой серии исследований, то вся лаборатория взлетела на воздух. Я только знаю, что здесь что-то связано с атомарным строением материи. Теорией бомбы они обладали уже довольно давно, но прошли годы и годы, прежде чем им удалось превратить ее в практику. — Что ж, будем надеяться, что они не ошиблись, — я улыбнулся. — Если мы ее сбросим и выяснится, что по силе взрыва она равна детской хлопушке, у нас будет довольно глупый вид. — Это верно. — А если она так сильна, как вы сказали, то нам лучше держаться как можно дальше от нее. Взрывная волна распространяется также в высоту, не только в ширину. Нам нужно находиться на высоте по меньшей мере в тысячу футов над землей, когда дойдет до взрыва. Шоу рассеянно кивнул. Вскоре я уже мог включить моторы, и рубка «Шань-Тянь» задрожала, когда мы помчались сквозь ночь со скоростью в сто миль при попутном ветре. Гром моторов, работающих в полную мощь, звенел в моих ушах сладчайшей музыкой. Постепенно мое настроение поднялось. Я еще раз проверил, где мы находимся. Мы потеряли не так уж много времени. По моим расчетам, мы будем над верфями Хиросимы примерно за полчаса до рассвета. Некоторое время все мы стояли в рубке, слушая бодрое гудение моторов, и каждый был погружен в свои мысли. Наконец молчание прервал Шоу. — Если я теперь умру, — сказал он неожиданно и тем самым выразил ту мысль, которая шевелилась во всех нас, — то по крайней мере оставлю своей стране в наследство революцию, которая победит во всем мире. Ученые в Городе Восходящего Солнца претворили в жизнь проект «АБ», даже если эта бомба и не сработает. Будут построены новые фэй-цзы, их распределят между революционерами. Я дам народу силу. Силу самостоятельно решать свою судьбу. Я уже показал людям моей страны, что великие державы вовсе не непобедимы, что их можно сокрушить. Вот видите, дядя Владимир, надежда, а вовсе не отчаяние, вызывает победоносные революции! — Возможно, — отозвался Ульянов, — Но одной надежды недостаточно. — Нет — политическая власть вырастет из лопнувшего кожуха нашей бомбы. Если угнетенные получат такие же бомбы, они смогут сбросить с себя иго своих угнетателей! — В том случае, если бомба сработает, — бросила Уна Перссон. — Я в этом вовсе не уверена. Реакция ядерного распада, да? Все это прекрасно, но как вы думаете осуществить это на практике? Боюсь, вас немного ввели в заблуждение, мистер Шоу. — Поживем — увидим. Я вспоминаю, как меня охватили предчувствия, когда показалось темное побережье Японии после залитого луной моря. Мы заглушили моторы, и ветер погнал нас вперед. Я привел в состояние готовности схемы включения и снял с предохранителей рычаги, закрепляющие люки нижнего трюма, чтобы сбросить бомбу на ничего не подозревающие верфи. С высоты я видел гирлянды огней всех цветов радуги. Город Хиросима. Под нами простирались верфи — на мили и мили вдоль побережья тянулись ангары, причальные мачты, ремонтные доки. Эти сооружения почти исключительно использовались в военных целях, особенно теперь. Если нам удастся уничтожить хотя бы часть этого объекта, мы могли бы затормозить, если не остановить, натиск на Город Восходящего Солнца. Я хорошо помню, что смотрел на У ну Перссон и гадал — страдает ли она все еще по своему погибшему отцу? И о чем так тяжко задумался Дутчке? — Поначалу он ненавидел Шоу, но затем вынужден был признать, что великий полководец Повелитель Воздуха был гением. Он достиг того, о чем многие другие революционеры могли лишь мечтать. К примеру, тот же Ульянов. Казалось, старик почти не понимает, что его мечта теперь превращается в действительность. Он так долго ждал. Думаю, я сочувствовал ему, очень сочувствовал. Всю свою жизнь он ждал российской революции, ждал, что поднимется пролетариат, и никогда ему этого не увидеть. Может быть, этого никогда и не произойдет… Когда мы проплывали над территорией верфи, Шоу с любопытством наклонился вперед. Он держал ладонь на кобуре; в другой была сигарета. Его желтая шляпа кули съехала па затылок, и сейчас он, со своим красивым евразийским лицом, выглядел в точности героем народной сказки. Вся территория была ярко освещена; люди трудились над военными кораблями, которые должны быть готовы к следующему дню, чтобы начать большое наступление на Город Восходящего Солнца. Я видел черные очертания корпусов, копоть ацетиленовых ламп. — Мы на месте? — и снова полководец стал похож на мальчишку-школьника. — Это территория верфи, капитан Бастэйбл? — Да, это она. — Бедные люди, — Ульянов потряс своей седой головой. — Они ведь только абочие, как все остальные. Дутчке указал большим пальцем в сторону города. — Их дети будут нам благодарны, когда вырастут. В этом я сильно сомневался. Завтра в Хиросиме будет много вдов и сирот. Уна Перссон взглянула на меня с тревогой. Она явно больше не сомневалась в действенности нашей бомбы. — Мистер Бастэйбл, насколько я знаю, теоретически бомба такого типа может причинить необозримые разрушения. Часть города может попасть в радиус ее действия. — Город находится почти в двух милях отсюда, мисс Перссон. Она кивнула. — Возможно, вы и правы, — она провела рукой по своим блестящим черным волосам и снова взглянула вниз, на верфи. — Высота тысяча футов, штурман! — сказал я. — Попробуйте опуститься пониже. Теперь мы уже различали отдельных людей. Люди бегали по бетонированным полам, носили инструменты, карабкались по лесам на огромные броненосные корабли. — Вон там главный ремонтный док! — Шоу указал направление. — Не могли бы мы направить корабль туда, не включая моторы? — Нас скоро обнаружат. Но попытаемся. Штурман, пять градусов право руля! — Есть пять градусов право руля, сэр, — отозвался бледный молодой человек у штурвала. Корабль тихонько закряхтел, поворачиваясь. — Приготовьтесь быстро поднять его вверх! — предупредил я. — Ясно, ясно, сэр. Теперь мы находились над главным ремонтным доком. Я взял телефонную трубку. — Капитан нижнему трюму. Главные люки готовы? — Готовы, сэр. Я опустил рычаг, отключая предохранительные системы. — Предохранительные рычаги вынуты, сэр. — Готовьтесь сбросить груз! — Есть, сэр. Огромный корабль нырял все ниже и ниже, погружаясь в ночь. Я слышал, как вздыхающий ветерок ласково гладит его нос. Грустный такой ветерок. — Орудия к бою! Это на тот случай, если в последний момент нас заметят и откроют огонь. Я полагался на момент внезапности, на растерянность, которая охватит неприятеля после того, как раздастся чудовищный взрыв. Это даст нам достаточно времени для бегства. — Все орудия готовы, сэр. Шоу подмигнул мне и усмехнулся. — Как только услышите щелчок — полный вперед! Поднимайте корабль! — Есть, сэр. — Открыть люки! — Есть, сэр. — Бросайте! — Сделано, сэр. — Угол подъема шестьдесят градусов! — приказал я. — Штурман, высота три тысячи футов! Дело сделано! Корабль задрал нос, и мы схватились за поручни, когда рубка накренилась. Шоу и остальные смотрели вниз. Я хорошо запомнил их лица. Дутчке сжал губы и нахмурился. Уна Перссон явно думала о чем-то своем. Ульянов тихонько посмеивался про себя. Шоу повернулся ко мне. Он широко улыбался. — Сейчас она взорвется. Бомба… Я и сейчас вспоминаю его красивое лицо, лучащееся радостью, когда за спиной Шоу полыхнуло ослепительно белым светом и четыре силуэта четко обрисовались на фоне нестерпимо яркого сияния. Потом раздался странный звук, точно один-единственный громкий удар сердца. И воцарилась тьма, и я знал, что ослеп. Я горел в невыносимой жаре. Помню еще, что дивился силе этого взрыва. Он, должно быть, уничтожил весь город. Может быть, и весь остров. Постепенно я начинал понимать всю чудовищность происшедшего. «О Господи, — подумал я, — как бы я хотел, чтобы проклятые воздушные корабли никогда не были изобретены…»

 

Глава 8

Заблудившийся

— Так это было. Голос Бастэйбла был хриплым. Он говорил без перерыва почти три дня подряд. Я отложил карандаш и устало пролистал пачку листков, исписанных скорописью, — они содержали всю его фантастическую историю. — Вы действительно верите в то, что пережили все это! — произнес я. — Но как же вы объясните свое возвращение в наше время? — Меня выловили из моря. Я был без сознания, я временно ослеп, кроме того, имел довольно тяжелые, ожоги. Японские рыбаки, которые меня нашли, решили, что я моряк, пострадавший во время несчастного случая в машинном отделении парохода. Меня доставили в Хиросиму в местный морской госпиталь. Я был страшно удивлен, когда узнал, что это действительно Хиросима, поскольку был глубоко убежден в том, что город испепелен взрывом. Разумеется, только потом я сообразил, что приземлился в 1902 году. — И что же вы предприняли? Я глотнул немного рома и предложил ему тоже выпить. — Ну, как только меня выпустили из госпиталя, я отправился в британское посольство. Там ко мне отнеслись довольно дружески. Я опять утверждал, что страдаю потерей памяти. Я назвал свое имя, звание и номер; сказал, что последнее, о чем могу вспомнить, — нас преследуют жрецы Шаран Канга в храме Грядущего Будды. Они отправили телеграмму в мой полк, и оттуда пришло подтверждение: мои данные верны. Они оплатили мне дорогу и проезд поездом до Лакноу, где был расквартирован мой полк. С момента моего приключения в Теку Бенга прошло шесть месяцев. — И ваш командир, разумеется, узнал вас. Бастэйбл горько усмехнулся: — Он заявил, что я погиб в Теку Бенга, что я просто не мог остаться в живых после землетрясения. В известной степени я похож на Бастэйбла, сказал он, что не мешает мне быть отъявленным мошенником. Для начала, я старше покойного лейтенанта, и голос у меня тоже другой. — Разве вы не вспоминали при нем о вещах, которые могли быть известны только вам? — Разумеется. Он поздравил меня с прилежно проделанной работой и заявил, что, если я еще раз попытаюсь сделать нечто подобное, велит меня арестовать. — И вы так просто это оставили? А что же ваши родные? Разве вы не пытались связаться с ними? Бастэйбл серьезно взглянул на меня. — Я боялся. Знаете, это в своем роде не совсем тот самый мир, о котором я вспоминаю. Я не вполне уверен, может быть, это связано только с моей памятью. Все эти скачки во времени… С памятью что угодно могло случиться. Но вот некоторые мелочи — они просто другие… — он затравленно огляделся, точно вдруг заметил, что заблудился в хорошо знакомом месте. — Крошечные мелочи… — Может быть, это опиум? — пробормотал я. — Может быть. — И поэтому вы боялись вернуться домой? Потому что могло так статься, что ваши родные вас бы не узнали? — По этой самой причине. Думаю, я возьму немного выпить, — он прошел по комнате и налил себе большой стакан рома. На время разговора со мной он отказался от наркотиков. — После того как мой командир вышвырнул меня вон (а я его хорошо узнал), я отправился наверх, в Теку Бенга. Я поднялся до расселины. Естественно, весь город лежал в развалинах. У меня было ужасное чувство, что, если мне удастся перебраться через расселину, я найду в руинах труп. Мой труп. Так что я просто не стал пытаться. У меня было несколько шиллингов, и я купил себе кое-что из туземной одежды. А потом просил милостыню, пока пробирался через всю Индию. Иногда мне удавалось немного проехать на поезде. Поначалу я искал какого-нибудь подтверждения того, что я — это я. Какого-нибудь человека, который убедит меня в том, что я действительно еще жив. Я говорил с мистиками, встречавшимися мне по пути, и пытался выцарапать из них хоть что-нибудь разумное. Но все было бессмысленно. Тогда я решил попытаться забыть о том, кто я такой. Пристрастился к опиуму. Я отправился в Китай. В Шаньдун. Нашел Долину Утренней Зари. Не знаю, на что я надеялся, когда поехал туда. Она была такой же прекрасной, как и в моих воспоминаниях. Там находится теперь бедная маленькая деревушка. Местные жители были добры ко мне. — А потом направились сюда? — Да, после того как посетил целый ряд других мест. Я не знал, что и подумать об этом парне. Мне не оставалось ничего иного, кроме как поверить ему на слово. Его голос звучал так убежденно. — Думаю, лучше всего вам будет поехать вместе со мной в Лондон, — предложил я ему. — Навестить ваших родственников. Они должны вас узнать. — Может быть, — он вздохнул. — Но знаете, у меня такое чувство, что я больше не принадлежу этому миру. Тот взрыв — тот ужасный взрыв над Хиросимой — он… он забросил меня из того времени, к которому я принадлежал, в другое… — Ах, глупости. — Нет, это правда. Сейчас у нас 1903 год — или один из 1903-х годов… но… это… это немой 1903 год. Кажется, я понял его мысль, но почти не в состоянии был допустить, что подобное может иметь хоть что-то общее с действительностью. Я мог еще предположить, что человек совершил путешествие в будущее, а потом вернулся назад, в свою эпоху, но вот во что я уж никак не мог поверить, так это в возможность существования альтернативного 1903 года. Бастэйбл взял еще выпить. — И молитесь богу, чтобы это не был ваш 1973 год, — сказал он. — Одичавшие ученые, революционеры, бомбы, которые могут уничтожить целый город! — он содрогнулся. — Но ведь там имелись и большие достижения, — заметил я не слишком уверенно. — И я вовсе не убежден в том, что туземцы, о которых вы говорили, были, в конце концов, так уж не правы. Он пожал плечами: — Различные эпохи позволяют одному и тому же человеку смотреть на вещи по-разному. Я сделал то, что сделал. Больше не скажешь. Сегодня я, вероятно, не стал бы этого делать. В этом нашем мире куда больше свободы, старина. Поверьте! — Но она с каждым днем уменьшается, — возразил я. — И не всякий свободен. Я охотно соглашусь с тем, что существуют определенные преимущества… Он поднял руку, умоляя меня замолчать. — Ради всего святого, никаких дискуссий на эту тему! — Ладно. — Можете с тем же успехом разорвать ваши заметки, — добавил он. — Вам никто не поверит. А с какой стати? Вы не будете возражать, если я немного прогуляюсь? Чуть глотну воздуха, подумаю, что же мне делать дальше? — Решительно не возражаю. Превосходно. Я смотрел ему вслед, когда он, усталый, выходил из комнаты. Слышал его шаги на лестнице. Что за странным человеком был он! Я еще раз бегло проглядел свои заметки. Гигантские воздушные корабли — монорельсовые железные дороги — электрические велосипеды — беспроволочный телефон — летательные аппараты тяжелее воздуха — все эти чудеса… Они никак не могли быть плодом фантазии одного-единственного молодого человека. Я улегся на кровать, все еще размышляя над этим. Должно быть, я заснул. Помню, один раз я просыпался на короткое время и еще подивился — где может быть Бастэйбл. Потом я снова заснул и проспал до утра в полной уверенности, что он в соседней комнате. Однако когда я поднялся, Рам Дасс сказал мне, что кровать моего гостя осталась нетронутой. Я отправился к Ольмейеру спросить, не знает ли он, где Бастэйбл, однако толстый голландец его не видел. Я расспрашивал в городе всех и каждого, не встречался ли ему Бастэйбл. Кто-то рассказал мне, что видел поздно ночью молодого человека, неверными шагами бродившего по гавани. Его сочли пьяным. Наутро из гавани ушел корабль. Может быть, Бастэйблу удалось пробраться на борт. Может быть, он бросился в море. Я никогда больше о нем не слышал, хотя давал объявления и целый год провел в розысках. Но он исчез. Может быть, он действительно вновь прошел сквозь время и очутился — в прошлом, в будущем или опять в 1903 году, в своем, как он утверждал, 1903 году? Это все. Я отдал рукопись машинистке, привел ее в порядок, убрал повторы и некоторые несущественные комментарии, которые Бастэйбл вплетал в ткань своего повествования. Кое-что сформулировал поточнее, где это было возможно. Однако в общем и целом история Бастэйбла перед вами — такова, как он мне ее рассказал. ДОБАВЛЕНИЕ (1907 г.) С тех пор, как я повстречал Бастэйбла, братья Райт «Братья Райт, Уилбер (1867 — 1912) и Орвилл (1871–1948) — американские авиаконструкторы и летчики, пионеры авиации. Первыми в мире 17 декабря 1903 г, совершили полет на построенном ими самолете с двигателем внутреннего сгорания.» завоевали, воздух, и воздушные шары, снабженные моторами, развиваются прямо па глазах. Действительностью стали рации, а недавно я слышал о том, что несколько ученых проводят эксперименты по созданию монорельсовых дорог. Неужели все это станет реальностью? Если да, то я гляжу на мир, который становится день ото дня все комфортабельнее, уверенно и радостно, чисто из эгоистических соображений: ведь я буду уже мертв, когда Земля переживет ту революционную катастрофу, которую описывал Бастэйбл. И все же есть кое-что, не вполне соответствующее его изображению. Летающие машины тяжелее воздуха уже существуют. На них летают люди из Франции и Америки, идет даже слух о том, что на них собираются перелететь канал! Но может быть, эти аппараты недолговечны или не в состоянии развивать большую скорость или покрывать большие расстояния? Я пытался заинтересовать сообщением Бастэйбла целый ряд издателей, но все они сочли его историю чересчур фантастичной, чтобы быть представленной в качестве фактического материала, и чересчур мрачной для романа. Писатели, как этот мистер Уэллс, должно быть, купили патент на такие книги. Только эта история правдива. Я уверен в том, что она правдива. Ради Бастэйбла я буду и впредь стараться найти для нее издателя. ДОБАВЛЕНИЕ (1909 г.) Блерио «Блерио Луи (1872 — 1936) — французский авиаконструктор и летчик, один из пионеров авиации. С 1906 г, строил самолеты. Первым перелетел через Ла-Манш (1909).» пролетел через канал на самолете! Я снова предпринял попытку найти издателя для истории Бастэйбла. Тот попросил меня (как и многие до него) переписать рукопись. Добавить приключений, приплести любовную историю, присочинить побольше чудесных вещей. Я не могу переписывать то, что рассказывал мне Бастэйбл. Так что, вероятно, придется положить рукопись обратно в ящик комода еще на несколько лет. ДОБАВЛЕНИЕ (1910 г.) Я еду в Китай. Хочу найти Долину Утренней Зари, чтобы посмотреть на нее. Возможно, в надежде найти там Бастэйбла. Вроде бы, он любил эти места, да и люди, как он рассказывал, по-доброму к нему отнеслись. Китай сегодня действительно кишит революционерами, однако я надеюсь, тем не менее, что поездка моя пройдет без затруднений. Может быть, я буду там в тот самый день, когда страна станет республикой! Разумеется, события могут повернуться и иначе, и русские и японцы, возможно, попытаются отвоевать для себя ее обширные территории. Если я не вернусь из Китая, я был бы очень благодарен тому, кто продолжил бы мои попытки отдать эту рукопись в печать.

М.М.