-За победу над неверными!

Голос короля Ричарда гремел, словно львиный рев, над праздничным пиром. Он сидел во главе длинного деревянного стола, занимавшего целую сторону огромного походного тента, и поднимал кубок с вином, вызывая одобрительные крики и громовые аплодисменты у собравшихся рыцарей. По правую руку от короля, за высоким столом, Себастьян тоже поднимал свой кубок, бормоча девиз, который стал второй природой крестоносцев.

— Deus le volt! Такова Божья воля, — сказал он, и его голос потерялся в хоре других, а взгляд был прикован не к благородному сеньору, а ко входу в освещенный фонарями павильон.

Туда, где кипела мешанина пажей и слуг, которые муравьиной дорожкой спешили с подносами еды и кувшинами с пряным сарацинским вином. Себастьян смотрел поверх их голов, стараясь отыскать лицо Захиры, и хмурился, когда не находил ее. Жослен был отправлен ее привести, и уже дважды возвращался с таким выражением лица, что становилось ясно — Захира вообще не появится на празднестве. Удивляясь ее странно сменившемуся настроению, Себастьян начал искать повод, чтобы оставить празднество и проведать ее.

— Ты уже час наблюдаешь за входом, Монтборн, — отметил король, проницательно глядя на него поверх инкрустированного драгоценными камнями кубка. — Я никогда не видел тебя настолько отвлеченным.

Себастьян попытался отделаться пожатием плеч и смехом.

— Я лишь думал, не стоит ли отправить сквайра за мечом, чтобы наконец порезать вот это мясо.

Львиное Сердце рассмеялся, накалывая кусок жесткого и странно пахнущего жаркого на жало своего кинжала.

— Что, тебе не нравится жареный верблюд? — Он откусил кусок и продолжил с набитым ртом. — Похоже, Ашкелон тебя слегка разбаловал. Только не говори, что время твоего выздоровления испортило твою любовь к походной жизни.

— Вовсе нет, милорд, — ответил Себастьян, оборачиваясь, чтобы встретиться с королем взглядом. — Я достаточно отдохнул и готов выступить по первому вашему приказу. Я искренне рад вернуться к делу.

— Хорошо, — провозгласил Ричард, опуская руку ему на плечо. — Ты понадобишься нам, когда мы объединимся с союзниками в Бейт Нубе и двинемся на Иерусалим.

— Вы думаете, это будет скоро, милорд? — спросил Себастьян, прекрасно зная, как критикуют короля за постоянные отсрочки марша на Святой Город. Общий настрой христианских лидеров был таков, что если они вскоре не двинутся покорять Иерусалим, дело будет проиграно.

— Я прибыл сюда, чтобы освободить Гроб Господень от нечестивых рук, — веско ответил Ричард, словно напоминая себе об осуждении, которое вызывала всякая его мелкая кампания, стоило ей отвлечь его от основной цели. — Я захвачу Иерусалим во имя Христа, или — сказал он, на миг задумавшись, — если на то Божья воля, погибну, пытаясь это сделать.

До этого момента Себастьян не замечал, каким измученным стало лицо короля под короткой каштановой бородой. Щеки ввалились, глаза загнанно горели, и синева их казалась бледнее, чем Себастьян мог припомнить. Все солдаты исхудали с тех пор, как покинули Ашкелон несколько недель назад, но лишь под глазами короля залегли болезненные тени, и его рот, всегда готовый к хвастовству и львиному реву, теперь окружали глубокие морщины, которые говорили о болезни или о боли, которую он пытался скрывать. Никогда еще король не казался настолько человечным, настолько хрупким, и, глядя на него, Себастьян вдруг ощутил укол сомнения в возможном успехе кампании за оставшееся время их пребывания в этой стране.

— Я в полном вашем распоряжении, сир, — сказал он призраку своего короля. — Мой меч, как и прежде, к вашим услугам.

Ричард долго смотрел на него, затем резко кивнул, словно не ожидал меньшего. А затем моргнул, и призрак слабого уставшего человека исчез, сменившись нахальным фасадом, куда более привычным для всех, кто знал великого и могучего короля Львиное Сердце. Поднявшись с кресла, он раскинул руки широким жестом, с королевской зрелищностью.

— Зовите танцовщиц! — закричал он, хлопнув в ладоши, и стайка преданных пажей помчалась выполнять приказание.

Себастьян вертел в руках кубок с вином, погрузившись в свои мысли и почти не обращая внимания на группу сарацинских танцовщиц, вбежавших в павильон. Они быстро заняли свои места, одна скрестила ноги на ковре у центра палатки, устроив барабан из козьей кожи между ног, вторая присоединилась к ней на полу, выдув длинную музыкальную трель из своего странного инструмента. Оставшиеся три босоногие женщины выдвинулись для танца, вспрыгнули на столы, и их скудные, почти прозрачные одежды в сочетании с игривыми взглядами вызвали похотливый свист и топанье ногами у пьяных крестоносцев, которые даже не стали дожидаться танца.

Одна из них, предлагавшая себя Себастьяну чуть раньше — он забыл ее имя, но вспомнил золотой зуб, вновь сверкнувший, когда она ему улыбнулась, — направилась прямо к высокому столу, стуча в тамбурин и тряся грудями в такт текучим грациозным шагам.

— Фахима учуяла свежую кровь, — протянул король, улыбаясь, и наклонился к Себастьяну. — Будь с этой поосторожней. Эта сучка в течке кусается.

Себастьян рефлекторно хохотнул, но его меньше всего на свете интересовали Фахима и ее товарки. Он допил вино, когда началась музыка, глубокое стаккато ритмичного барабана и сопровождающий его звон браслетов на ногах танцовщиц, которые на столах начали отбивать жаркий первобытный ритм. Прежде чем Себастьян смог озвучить королю свой повод уйти, Фахима распласталась на высоком столе перед ним, соблазнительно изгибаясь и вскидывая бедра перед Львиным Сердцем и его рыцарями, словно жертва на языческом алтаре. Король провел ладонью по ее смуглому животу, затем склонился и поцеловал ее, глубоко проникая языком в ее рот.

Слегка шокированный такой демонстративной оргией, Себастьян отвернулся и поднялся со своего места. Две другие танцовщицы занимались тем же распутством, вскрикивали, мотали волосами, извивались и вращались под музыку в море тянущихся рук и грубых криков.

А там, в дальнем углу палатки, нарастала совсем другая суета, суета, от которой волосы на его шее инстинктивно поднялись дыбом. Один из рыцарей, трусливый дворянин, которого Себастьян давно презирал, наседал на сарацинскую девушку. Она была маленькой, почти на голову ниже полудюжины солдат, которые окружали ее как стая волков, загоняющих зайца, заставляя пятиться к стене палатки. Себастьян мельком рассмотрел разорванный рукав синей туники, вороной блеск знакомых волос, и его кровь немедленно вскипела от ярости.

— Отойди от нее! — заревел он, перепрыгивая высокий стол и пробиваясь сквозь толпу, заполнявшую тент. Игравшая на свирели выдала фальшивую трель и шарахнулась с его пути, когда он закричал рыцарю, схватившему Захиру: — Фэллонмур! Убери от нее свои руки!

Он оттолкнул зазевавшихся зрителей и схватил дворянина за плечо, разворачивая и отбрасывая с дороги. Логан оказался рядом, шотландец явно заметил проблему одновременно с ним и бросился со своего места на помощь. Он поймал Фэллонмура, пытавшегося удержать равновесие, и пригвоздил его руки к бокам, удерживая подальше от Захиры.

— Он тебя трогал? — спросил Себастьян, готовый разорвать мерзавца на части, если тот оставил хоть один синяк на ее нежной коже.

Захира покачала головой, глядя на него перепуганными глазами и охватив себя руками в защитном жесте.

— Да не стоит ссориться, Монтборн. — Фэллонмур стряхнул руки Логана и фыркнул, демонстративно поправляя сбившуюся тунику. — Если бы ты сказал, что тоже ее хочешь, я бы с тобой поделился девкой, после того как закончил.

Себастьян развернулся к высокомерному лорду. Оскалился, и его кулак по широкой дуге врезался в лицо Фэллонмура.

— Не смей к ней больше подходить, — предупредил он. — Иначе я убью тебя.

Согнувшись пополам от сильного удара, рыцарь закашлялся, с хлюпаньем втянул воздух и сплюнул кровью.

— Ах! Ты шломал мне нош, шукин ты шын!

Игнорируя внезапную гулкую тишину в палатке и недовольный, но непроницаемый, как у сфинкса, взгляд короля, который оперся кулаками на высокий стол, Себастьян взял Захиру за руку и повел ее прочь от шокированного общества. Его бешеный взгляд предупреждал каждого, кто посмел бы сказать хоть слово или сделать неуместный жест. Никто не рискнул. Те, кто стоял на его пути, быстро освобождали дорогу, некоторые качали головами, были и такие, что могли лишь стоять и потрясенно глазеть ему вслед.

Себастьян успокоился почти сразу, как только они с Захирой вышли в прохладную звездную темноту ночи. Но шаг его остался быстрым, сердце грохотало, все мышцы напряглись, готовые к атаке. Он с запозданием сообразил, что Захира почти бежит, чтобы приноровиться к его широким шагам, и замедлил шаг, слегка сжав ее руку.

— Прости, — сказал он, резко выдохнув. — Я сожалею о том, что там произошло… обо всем этом.

— Нет, мне не стоило приходить, — ответила она. — Я и не собиралась, но затем услышала музыку, и она показалась мне такой приятной. Я не удержалась. Но мне там не место.

Он обошел ее, выругавшись вслух, когда представил, что могли натворить с ней его соотечественники.

— Тебе место везде, куда ты пожелаешь отправиться. И любой, кто подумает или скажет тебе, что это не так, будет отвечать передо мной.

— Даже если тебе придется сделать своими врагами и франков, и сарацин? — спросила она, и ее глаза замерцали в лунном свете. Она покачала головой, спокойная, как мягкий ночной ветер, но ее улыбка вышла печальной. — Вам не стоит так рисковать из-за меня, милорд. Я этого не стою.

Себастьян хмыкнул.

— Драка с Гарретом Фэллонмуром не такой уж и риск, уверяю. Он придворная собачка и сволочь, и однажды высокомерие его погубит. — Он протянул руку, коснулся ее нежной щеки. — А ты достойна большего, Захира.

Она опустила взгляд и молчала, когда они возобновили движение по лагерю. Вокруг царили тишина и темнота, все наверняка еще несколько часов будут праздновать в главном тенте. В отдалении, словно подтверждая это, Себастьян услышал, как в королевском павильоне на другой стороне лагеря вновь заиграла музыка. Они прошли мимо загона с лошадьми, обогнули опустевшую палатку танцовщиц и завернули за угол, оказавшись у палатки Себастьяна в ряду, где располагались офицеры.

Себастьян отпустил руку Захиры, чтобы отвязать полог палатки. Отодвинул его и приоткрыл для нее вход. Захира вышла вперед и коротко вздохнула. Затем, промедлив, повернулась к нему, вначале застенчиво, потупив взгляд. Ее руки медленно поднялись, пальцы дрогнули, когда она прижала ладони к его груди. От этого простого прикосновения его сердце заколотилось о ребра. Все тело немедленно напряглось, желание охватило его нарастающим жаром. Она слегка придвинулась и запрокинула голову, чтобы взглянуть ему в лицо.

Ее губы раздвинулись, мягкие, влажные, искушающие, словно она собиралась что-то сказать. Но Себастьян просто не мог справиться с искушением. Он наклонился и поцеловал ее. Ее рот был нежным и сладким, как нектар редкого экзотического фрукта. Он с легкостью мог броситься на нее, настолько сильна была жажда ее прикосновений, настолько манило его ее нежное тело.

Его желание было сильно, и жаркий ответ Захиры доказал, что взаимно. Она отвечала на поцелуй с той же страстью, приподнявшись на цыпочки и запустив пальцы в его волосы, обнимая за шею, цепляясь так, словно никогда не хотела его отпускать. Он притянул ее в объятия, нежно дразня языком ее губы, убеждая открыться, проникая в шелковое тепло ее рта.

Неужели только вчера ночью они занимались любовью в караван-сарае? Боже, ему казалось, что прошла целая вечность, так быстро отвечало сейчас его тело, так сильно было его желание. Захира, казалось, понимала это. Она, похоже, испытывала те же чувства, и дыхание ее было резким и поверхностным, спина выгнулась, когда он накрыл ладонью ее грудь, когда его рот привлек ее в поцелуй, который быстро становился неистовым. Она открывалась ему навстречу, словно ночной цветок пустынного жасмина, и ее ответ был мягким, податливым, нежным, теплым, желанным и полным желания. Она сдавалась на его милость.

Задыхаясь, пылая в лихорадке желания, Себастьян разорвал поцелуй, прежде чем они потеряли остатки самоконтроля. Он переплел с ней пальцы и провел в темноту своей палатки. Солдатская скатка, темной грудой лежавшая на полу, была единственной постелью в этой суровой военной палатке. Он поцеловал Захиру снова, обнял ладонями ее лицо и властно завладел ее ртом, прежде чем начал избавляться от одежды.

В словах не было нужды, и не было нужды в притворном промедлении. Было лишь общее желание, яростная страсть, которая пульсировала вокруг них в воздухе, словно живое существо, жаркое, дикое, всепоглощающее. Себастьян, охваченный первобытной жаждой, отшвырнул тунику, стащил сапоги, штаны, брэ. Обнаженный, жаждущий, трепещущий от предвкушения в прохладе темной палатки, он опустился на колени перед Захирой и потянулся к завязкам ее туники. Дернул их, вызвав изумленный тихий смешок, и понял, что его пальцы дрожат от спешки. Копошась в темноте, он с рычанием заставил себя разобраться в паутине тонких шнурков, на миг отчаянно пожалев, что не может просто разорвать эту проклятую штуку. Он проклинал свою неуклюжесть, когда почувствовал, что пальцы Захиры пришли ему на помощь. Ее умения, слава Богу, были куда лучше его собственных. Она развязала последние узелки и подняла руки, чтобы он мог стянуть шелковую сорочку через ее голову.

Без слабой помощи масляной лампы было слишком темно, чтобы различить что-либо кроме слабых очертаний тела Захиры, но рукам его темнота не мешала. Руки рассказывали ему о прелестях, которых не видел взгляд, пальцы скользили по атласной мягкости ее плеч, изящным мускулам ее рук. Он нашел ее груди, накрыл ладонями, наслаждаясь их формой, их тяжестью, тем, как идеально они подходят его ладоням. Ее соски жемчужинами перекатывались между его пальцев, и он страстно хотел ощутить их вкус. Он подался вниз, опустил голову и поймал нежный бутон губами, пробуя сахарную нежность ее плоти.

Захира гортанно вскрикнула, задохнувшись, когда он начал ласкать и посасывать. Он чувствовал, как ее пальцы ерошат ему волосы, сжимаются на затылке, как дрожит ее тело, как прерывается в темноте дыхание. Он наслаждался ее удовольствием и улыбался, касаясь ее кожи губами, передвигаясь от одной груди к другой, чтобы каждой из них воздать должное. Он целовал ее грудь, он нежно втягивал сосок в рот и дразнил языком чувствительный кончик.

Он хотел подарить ей удовольствие, подготовить ее к единению, но все его тело было охвачено желанием овладеть, поглотить. Пенис тяжело набряк между его бедер, пульсировал на грани боли, дрожал от потребности соединиться с ней, войти в плотные ножны ее тела. Со стоном он отшатнулся и взял ее за руку, выпутав ее пальцы из своих волос. Удерживая ее за запястье, он провел ее ладонью по своей груди, по напряженным мускулам живота, указывая ей путь к корню его мужского естества. Накрыв ее руку своей, он обернул ее пальцы вокруг своего члена и сжал, показывая ей, как нужно двигаться.

— Ты такой твердый, — прошептала она с любопытством и восхищением, исследуя пальцами его длину. — Как сталь под атласом. Ты прекрасен, Себастьян.

Он хохотнул от ее невинной похвалы, подался назад, чтобы дать ей лучший доступ к своему телу, пока еще мог это выдержать. Запрокинув голову, он наслаждался ее прикосновениями, неопытной лаской, которая толкала его на грань потрясающего безумия. Ее пальцы стали скользкими от его сути, она провела ими снизу, вызвав дрожь, сотрясшую его до костей. Поглощенный волной чистой мужской похоти, Себастьян мог лишь чувствовать, как все фибры его тела напрягаются от ее касаний.

— Поднимись на колени, — прорычал он, дергая завязку ее панталон.

Она подчинилась сразу же, положила руки ему на плечи, когда он развязывал пояс и спускал свободную ткань по ее ногам. Погладив мягкость ее обнаженных ягодиц, он запустил пальцы в ложбинку меж ее бедер. Она была более чем готова, тело ее плакало и дрожало в предвкушении того, что он собирался ей дать. И он вошел в ее влажный рай, поглаживая набухшие складки и спрятанный между ними бутон.

Захира вздохнула, отдаваясь его пальцам, и Себастьян поймал губами бессвязный вскрик, привлекая ее в поцелуй. Он прижал ее к скатанному одеялу, поспешно избавляя их обоих от остатков одежды. Ее бедра распахнулись ему навстречу, стоило лишь коснуться их коленом, и Себастьян вошел в нее до упора одним глубоким толчком.

На миг блаженство их единения стало настолько полным, что он застыл, удерживаясь от движений, почти не дыша. Захира цеплялась за него в тишине, ногтями царапая его плечи, судорожно выдыхая рядом с его ухом.

— Тебе больно? — прошептал он прерывистым голосом, всеми силами стараясь не двигаться в ней пока.

— Нет, — ответила она. — Господи, Себастьян, как же хорошо.

— Да, — согласился он. И подался назад, чтобы снова войти, снова раздвинуть ее мягкую плоть своей твердостью, заполнить ее, почувствовать, как кончик его естества касается основания ее сути.

Он поднялся, опираясь на локти, сместился так, чтобы целовать ее, пока движется в ней, и пожалел, что не может видеть игры страсти на ее лице. Он видел очертания стола возле скатки, масляная лампа и огниво наверняка были на расстоянии вытянутой руки. Жалея, что не подумал об этом раньше, Себастьян остановился и отстранился от Захиры.

— Что ты делаешь?

— Я хочу тебя видеть. — Он поцеловал ее и начал подниматься. — Все хорошо. Я просто хочу зажечь лампу.

— Нет! — Она схватила его за руку, и пальцы сжались в почти панической хватке. — Я хочу темноты, — сказала она уже спокойнее, но он все равно поразился ее странной реакции — реакции, с которой он уже столкнулся в караван-сарае.

— Со мной не нужно стесняться, — сказал он мягко, поглаживая пальцы, которые все еще нервно удерживали его. — В наших телах и во всем, что мы с тобой делаем, нет ничего стыдного.

Она издала странный расстроенный звук.

— Пожалуйста, Себастьян. Вернись. Я тебя умоляю… не нужно. Не надо все портить.

Он нахмурился в темноте палатки, и часть его теперь еще больше хотела зажечь лампу и увидеть ее во всей красоте. Но он не хотел ее заставлять, не сейчас, ведь она совершенно явно была в ужасе от этой идеи.

— Хорошо, — сказал он, возвращаясь к ней на покрывало. — Но мы должны поговорить об этом, Захира. Хватит прятаться, никаких больше секретов между нами, договорились?

Похоже, единственным ответом, который она могла сейчас дать, было нежное прикосновение ладони к его щеке. Она обняла его за шею и притянула для поцелуя, в жажде продолжить их единение. Его тело было более чем готово ей подчиниться.

Стоя на коленях между ее ног, он снова вошел в ее тело, подняв ее бедра к своим, чтобы углубить толчки. И удерживал ее на весу, задавая ритм, приняв на руки весь ее небольшой вес, направляя ее и постоянно наращивая скорость своих глубоких толчков. Она застонала с первой дрожью высвобождения и сжалась вокруг него.

— Ох, — задохнулась она, шепча его имя, и этот мяукающий знак экстаза, как зов морской сирены, зачаровал его и заставил присоединиться к ней в приливе наслаждения.

Себастьян не отставал от нее. Растеряв все мысли от страсти и желая доставить ей еще большее удовольствие, овладеть ею полнее, он поднял ее выше и вошел глубже, напрягая бедра и руки, чтобы обнимать ее сильнее, прижимать ближе. Она задыхалась в одном ритме с ним, ее тело сокращалось, дрожало. С острым вскриком она выгнулась ему навстречу и забилась.

Себастьян издал полное гордости и триумфа рычание, когда ее пик смыл его в пучину задохнувшегося блаженства. Он согнулся над ней, ускорился, наслаждаясь каждым дюймом ее стройного, влажного от испарины тела, он осыпал поцелуями ее груди, ее ребра, ее живот. Ее плоть сокращалась и пульсировала вокруг него, подталкивая к быстрому, сокрушающему финалу. Он ощутил, как нарастает экстаз, как поднимается изнутри волна, захватывающая все его естество и выворачивающая наизнанку.

Он велел себе отстраниться, чувствуя, как остатки самоконтроля становятся все тоньше с каждым жадным и восхитительным толчком бедер. Но затем жаркая жидкость его освобождения сорвала остатки сил. Она хлынула расплавленной живой ртутью, и он понял, что пропал. Он взревел от потрясающей силы финала и погрузился до упора, изливая свое семя в глубины тела Захиры.

— Кровь Христова, женщина, — выругался он восхищенно, когда наконец смог совладать с голосом. Он лежал на ней, внутри нее, содрогался, и каждый вздох получался неровным и дрожащим. Она обнимала его, как ангел, гладила по спине, ее губы были прижаты к его плечу в слабом поцелуе.

Он должен был быть полностью вымотан, мертв и высушен подобным напряжением тела. Должен был быть полностью удовлетворен, но когда Захира слегка заерзала под ним, повела бедрами, чтобы удобнее принять его вес, он понял, что возбуждение просыпается в нем снова. И прежде, чем зверь в нем проснулся полностью, Себастьян вышел и откатился от нее, застонав.

— Что-то не так? — спросила она. И, следуя за ним по покрывалу, прижалась к его боку и положила руку ему на грудь. — Я что-то не так сделала?

— Да. Ты не должна была позволять мне тебя коснуться, — пробормотал он с бо`льшим сожалением, чем намеревался. И серьезно на нее посмотрел. — Ты ведь понимаешь, что теперь тебе придется мириться с тем, что я загоняю тебя в постель при каждой свободной минуте наедине.

Она выдохнула мягкий смешок, согрев дыханием его остывающую кожу.

— А что заставляет вас думать, что меня нужно загонять, милорд?

Он погладил ее по руке и позволил пальцам играть с шелковистыми прядями ее распущенных волос, пока сам прокладывал дорожку поцелуев по ее ребрам.

— Берегитесь, миледи, вы меня балуете. Король уже подозревает, что мне слишком хорошо жилось в Ашкелоне эту пару недель. А сегодня за ужином он намекал, что я мог стать слишком мягким.

Захира несогласно поцокала языком. Ее рука скользнула лениво, но намеренно, вниз, между ними.

— Хмм, — мурлыкнула она ему в ухо, застав его врасплох прикосновением к его члену. — Нет, милорд, никакой мягкости я не чувствую.

— Лиса, — укорил он, слишком слабый, чтобы сопротивляться порыву втолкнуться в ее ладонь. Большим пальцем она ласкала чувствительную головку, и он захлебнулся воздухом от удовольствия и почти боли, доставленных ее изучающими пальчиками.

— Если не перестанешь, я вполне могу поддаться искушению и забыть о своем деле. Что уязвит мою гордость, ведь у меня не останется сил и я не смогу двинуться на Иерусалим, как призывает меня мой король.

Она внезапно застыла, он даже не смог различить ее дыхания в темноте.

— Иерусалим, — сказала она наконец, и голос ее слегка хрипел в темноте палатки. — Когда ты уедешь?

— Не сейчас, — ответил он. — Но скоро.

Он почувствовал, как она отдаляется от него в задумчивой тишине, и проклял себя за напоминание о конфликте, в котором столкнулись их миры, — о причине, по которой они друг друга нашли изначально. Две души, рожденные во вражде, разделенные океаном и соединенные приливом войны. Разница между ними казалась не такой уж большой, пропасти словно не было, когда они лежали в объятиях друг друга, но Себастьян не мог отрицать, что прежде всего и превыше всего он был солдатом.

— Я поклялся, Захира. Я поклялся Богу и моему королю, что буду защищать это дело. Поклялся посвятить этому жизнь.

— Я знаю, — сказала она. — Я понимаю.

В ее голосе звучало усталое смирение с его словами, и на миг он подумал, правда ли она понимает. Может ли она его понять. Он поклялся выполнять свой долг, там и так, как прикажет его король, и не мог отказаться. Даже если это должно было унести его на многие лиги от места, где оставалось его сердце, от Захиры. Даже если это должно было стоить ему жизни.

— Иди сюда, — сказал он, когда его мысли в растущей тишине между ними стали слишком тяжелыми, почти осязаемыми. Он повернулся к Захире и привлек ее к себе на лежанку, накрывая сплетение их тел теплым покрывалом. — Закрой глаза, моя леди… и скажи, что ты чувствуешь.

Она притерлась к нему, глубоко вздохнула и прижалась щекой к его плечу, в то время как он нежно баюкал ее в объятиях.

— Что я чувствую? Я чувствую тепло наших тел, прижатых друг к другу, обнаженных и живых, — прошептала она, расслабляясь под покрывалом. — Я чувствую, как меня обнимают твои руки, такие теплые и сильные, такие надежные. Я чувствую, как наши сердца бьются в унисон, как наши ноги переплелись, словно мы единое целое.

— Да, — согласился он, целуя ее в лоб. — Здесь, вот так, есть только мы. И нет места разговорам о войне или о долге, когда мы с тобой вдвоем. Нет места ничему, кроме тебя и меня, и счастья, которое мы приносим друг другу.

Ее неподвижность беспокоила его, но не больше, чем печаль в ее тихом ответе.

— Вы можете обещать мне это, милорд?

Себастьян поймал ее за подбородок и мягко повернул к себе лицом. И склонился к ней, коснулся губами ее губ, медленно, чувственно целуя, пока им обоим хватало дыхания.

— Миледи, — сказал он. — Никогда еще я не давал такой искренней клятвы.

А затем он навис над ней и продолжил показывать, как глубока поистине его клятва.