Прошло чуть более двух недель с той ночи, когда Доктор был арестован. О нем никто ничего не слышал, как будто он исчез с поверхности земли. Его мать серьезно заболела и не может приходить к воротам тюрьмы «Эвин». Зари больше не выходит во дворик. Когда Фахимех ее навещает, они проводят время в комнате Зари.

Ахмед продолжает уверять меня, что Доктора скоро освободят и все встанет на свои места. Он спрашивает, как мои дела. Мне хочется ответить, что я очень расстроен из-за разлуки с Зари. Я ужасно по ней скучаю и, хотя чувствую вину из-за того, что влюбился в нее, не могу перестать о ней думать. Вместо этого я говорю, что мне нужно отвлечься, меня тошнит от наших учителей, тошнит от мысли о поездке в Америку, а иногда меня тошнит от всего на свете. Хотелось бы пристрелить того мужика с рацией, но сначала разбить ему нос, чтобы тротуар обагрился его кровью. Ахмед кладет руку мне на плечо и понимающе кивает. Потом он предлагает посмотреть иранский фильм — лучшее средство от депрессии, потому что все эти фильмы счастливо заканчиваются.

Мы решаем взять с собой Ираджа — не хотим оставлять его без присмотра в переулке, где он будет глазеть на сестру Ахмеда.

Большинство кинотеатров в нашей округе показывают только персидские фильмы, не похожие на американские. Доктор сказал мне однажды, что эти фильмы создаются для того, чтобы узаконивать классовые различия в нашей стране. Он говорил, что все они следуют одному и тому же общему сюжету: происходит конфликт между богатыми и бедными, богатые выигрывают битвы, но проигрывают войну. Богатые всегда изображаются могущественными, но не злыми и, разумеется, не вызывают желания выступить против них с яростным восстанием. Иранские фильмы изо всех сил стараются установить эмоциональную связь между героем и богатым злодеем — потерянным сыном, выгнанным родственником или жертвой странных обстоятельств. Если верить Доктору, эти фильмы отбивают у масс охоту противодействовать богатым и подстегивают бедных придерживаться своих высоких принципов.

— Вот почему в этой стране революция будет направлена против шаха, а не против богатых, — сказал мне однажды Доктор с философской ноткой в голосе.

Доктор считает, что мы можем поднять мятеж по культурным, религиозным или политическим мотивам, но никогда — чтобы сокрушить богатых.

Господи, как мне не хватает Доктора.

Самый известный актер этого жанра — Фардин. Критики не считают его таким уж хорошим актером, но мне он очень нравится, хотя я никогда в этом не признаюсь.

Ирадж хочет сидеть между мной и Ахмедом. Он рассказывает, как пару недель тому назад пошел в кино один, и оказалось, что он сидит рядом с педофилом. Через несколько минут после начала фильма Ирадж заметил, что этот мужчина смотрит на него. Он не придавал этому значения, пока не почувствовал его ладонь на своем колене. Он вскочил и убежал. Ирадж был настолько испуган, что бежал всю дорогу домой, ни разу не оглянувшись, чтобы посмотреть, преследуют ли его.

Ахмед говорит, что его сестра, завидев Ираджа в переулке, точно так же убегает домой. Я хохочу, согнувшись пополам.

Кинотеатр заполнен людьми всех возрастов, грызущими семечки подсолнуха, как это принято в иранских кинотеатрах. В эпизоде где-то в середине фильма на Фардина нападает группа бандитов и принимается избивать его. Вдруг мы слышим пронзительный крик какой-то старой женщины из зала:

— Прекратите избивать его, негодяи! Что он вам сделал? Оставьте его в покое! Будь здесь мой муж, он бы повыбивал вам все зубы!

Ахмед смотрит на меня с ужасом.

— Это моя бабушка! — говорит он.

— Они убьют его! Помогите, помогите! — вопит бабушка, когда Фардин падает на землю и враги бьют его ногами.

Публика осыпает ее ругательствами.

— Закройте рот!

— Вышвырните эту дуру!

В зал вбегает билетер с фонариком, разыскивая буйную старую даму. Ирадж указывает на первый ряд со словами:

— Она там.

Мы видим, как бабка Ахмеда с воплями размахивает руками и потрясает кулаком:

— Позовите кто-нибудь моего мужа! Он хороший друг Фардина. Помогите! Приведите моего мужа!

Ахмед, Ирадж и я бежим к ней. Бабушка замечает нас и вскрикивает:

— Слава богу, вы здесь. Помогите ему вырваться от них! Помогите ему!

Мы пытаемся уговорить ее уйти, но она отказывается. Билетер кричит, что нам лучше вывести бабку, а иначе ему самому придется это сделать. Люди свистят и смеются. Ирадж хватает бабушку за левую руку, Ахмед — за правую. Они тащат ее, она лягается и упирается. Мы с билетером пытаемся схватить ее за ноги, но бабка точным ударом выбивает фонарик из рук билетера, продолжая истошно звать мужа.

Фильм останавливают, в зале включают свет. Свист и улюлюканье становятся громче, как и вопли бабушки. Она вырывается из рук Ираджа, снимает туфли и колотит ими всех, кого может достать. Кое-кто из публики подначивает ее бить сильнее. Билетер в ярости, но не осмеливается подобраться ближе. Наконец мы с Ахмедом бросаемся на нее и прижимаем к полу. С помощью Ираджа и трех подоспевших мужчин мы выносим бабку из кинотеатра. На свежем воздухе она моментально успокаивается.

По пути домой Ахмед молчит. Они с бабкой идут в двух шагах впереди.

— Тем парням повезло, что твоего дедушки не было поблизости, а иначе им не поздоровилось бы, — объясняет бабушка Ахмеду. — Твой дед был борцом, и все в Тегеране до смерти его боялись.

Дед Ахмеда был маленьким миролюбивым человеком, он никогда в жизни не дрался.

Вечером я, как обычно, поднимаюсь на крышу, ко мне присоединяется Ахмед.

— Она говорит, что это дед привел ее в кино, — сообщает он. — Интересно, как она вошла? У нее никогда не бывает денег.

— Ее преданность твоему деду очень трогает, — говорю я, не зная, что еще сказать. — Должно быть, он был для нее самым важным человеком.

Ахмед не отвечает.

— Просто не верится, что она так здорово с нами дралась, — восхищаюсь я. — Сколько ей — шестьдесят пять?

Ахмед на минуту задумывается, потом ухмыляется.

— Эй, как ты думаешь — могла бы моя бабуля одолеть Фардина в настоящей драке?

Мать велит мне прибраться, потому что мы ожидаем визита особых гостей. Она называет имя, но оно мне незнакомо.

— Это лучший друг твоего отца, — говорит мама.

Принимая душ, я вспоминаю рассказ Ираджа об американцах и их сложном радарном оборудовании. Мне интересно, действительно ли они могут видеть сквозь стены. Я опускаю глаза и на мгновение прикрываюсь, потом качаю головой и смеюсь.

Особые гости — это господин и госпожа Мехрбан. Когда я открываю дверь, господин Мехрбан обнимает меня, словно знал всю жизнь, хотя мы никогда не встречались. Отец подбегает к нему, и они долго обнимаются, что-то шепча друг другу на ухо. Мне не видно их лиц, но я догадываюсь, что они плачут. Госпожа Мехрбан и моя мать смотрят на своих мужей влажными от слез глазами. Наконец гости входят и садятся в гостиной. Отец и господин Мехрбан смотрят друг на друга, не переставая плакать. Время от времени они нежно касаются лиц и волос друг друга.

— Прошло восемнадцать лет, — говорит господин Мехрбан.

Отец подхватывает:

— Восемнадцать лет, четыре месяца и три дня.

Мне любопытно узнать, почему они так долго не виделись.

— Надеюсь, я увижу Доктора раньше чем через восемнадцать лет, — шепчу я матери.

— Я тоже надеюсь, — отвечает она и кусает себя между большим и указательным пальцами.

Господин Мехрбан — высокий смуглый мужчина, он слегка прихрамывает при ходьбе. Густые черные усы придают его лицу мужественное и суровое выражение. Его жена высокая, стройная и красивая. «Mehrbaan» означает на персидском «добрый», и оба они, муж и жена, действительно очень добрые.

После обеда отец с господином Мехрбаном пьют водку со смесью йогурта, огурца, изюма, соли и перца. Они беседуют о прежних временах, когда отец был чемпионом по боксу в тяжелом весе, а господин Мехрбан — известным борцом. Они говорят о старых противниках и друзьях. Двое их общих друзей умерли при странных обстоятельствах, третий разбогател и живет в Европе. Кто-то оказался агентом тайной полиции — грязный пес. Госпожа Мехрбан и моя мать рассматривают старые фотографии, вспоминая время, когда вместе учились в средней школе.

Отец тихо рассказывает господину Мехрбану еще об одном друге детства, господине Касрави, теперь очень богатом человеке, живущем у Каспийского моря.

— Я услышал об этом в тюрьме, — говорит тот. — Он всегда хорошо разбирался в денежных делах.

Теперь господин Мехрбан заинтересовал меня. Неужели он пробыл в тюрьме восемнадцать лет? Интересно, за что? Знает ли он Доктора? Я подумываю о том, чтобы его спросить, но родители учили меня, что невежливо вмешиваться в разговор взрослых, особенно если обсуждается серьезная тема.

Они выпивают еще водки, и господин Мехрбан улыбается мне. Он хочет знать, сколько мне лет, в каком я классе, читаю ли я так же много, как мой отец, когда ему было семнадцать. Отец рассказывает, что я хороший ученик, люблю математику и собираюсь стать инженером, как дядя Мехрбан; в Иране к друзьям отца обращаются «дядя». Я чувствую себя четырехлетним. Мне хочется сказать, что я средний ученик, ненавижу математику и не хочу быть инженером, но я молчу. Я гляжу на маму, вспоминая, сколько раз жаловался ей по этому поводу. Она не замечает моего сверлящего взгляда и смотрит в сторону.

За ужином господин Мехрбан подтверждает, что восемнадцать лет провел в тюрьме. Он рассказывает о пережитом с достоинством и гордостью. Я очарован его естественной манерой выражения чувств. Почти два десятилетия тюремного заключения научили его быть терпеливым к себе, своим мыслям и воспоминаниям. Ему несколько раз ломали правую ногу, вот почему он прихрамывает. Ему прижигали кожу сигаретами и сыпали соль на раны. Чуть не каждый день его избивали, добиваясь информации о людях, которых он никогда не знал.

Господин Мехрбан рассказывает, как его забрали. Это было во время его свадьбы, гости только что ушли, когда в его дом ворвалась САВАК. Госпожа Мехрбан плакала и молила о пощаде. Это их первая брачная ночь. Неужели нельзя подождать один день? Что он такого совершил, чтобы заслужить столь жестокое наказание?

Его преступление, сказали ей, слишком серьезно и не подлежит обсуждению.

Позже оказалось, однако, что господин Мехрбан вел переписку с товарищами из большевистской партии в России. Его обвинили в распространении марксистской литературы среди студентов университета в Тегеране. На суде господин Мехрбан попросил указать ему закон, запрещающий контакты с русскими. Он просил представить доказательство того, что распространение этой литературы принесло кому-либо какой-то вред. Судья отклонил обе просьбы и приговорил его к пожизненному заключению. Срок был позднее сокращен до восемнадцати лет. Этот приговор никак не был обоснован.

Три года никто не знал, где он и что с ним происходит. Все, кроме его матери и жены, были убеждены, что он мертв. Потом однажды им разрешили навестить его в тюрьме. Он выглядел слабым, изможденным и подавленным. Давно не бритый, с длинными грязными волосами, словно не мылся несколько месяцев. Он похудел по меньшей мере на пятнадцать килограммов. Он умолял жену развестись с ним — он считал, что никогда не выйдет из тюрьмы. Она плакала и говорила, что будет его ждать.

— Любовь даже более преданна, чем старая собака, — говорит господин Мехрбан.

Меня трогает его история и достоинство, с которым он говорит, вспоминая самые темные моменты своей жизни. Он рассказывает, как ему три раза в день впрыскивали морфий, а потом прекращали, чтобы заставить его страдать от ломки. Ему хотелось умереть.

Вечер продолжается. Мужчины разговаривают, а женщины хлопочут на кухне. Я ухожу в другую комнату, одолеваемый мыслями о господине Мехрбане. Я включаю телевизор и смотрю «Зачарованных». Неужели в Америке действительно такая жизнь, как показано в этих телевизионных шоу? И люди такие поверхностные? Неужели мужчины и в самом деле разгуливают дома в костюмах? Бывают ли в Соединенных Штатах люди вроде Доктора и господина Мехрбана — жертвующие жизнью ради идеи, в которую верят? Вслед за «Зачарованными» идут «Я мечтаю о Джинни» и «Человек на шесть миллионов долларов». Я размышляю о характере Джинни, женщины со Среднего Востока, в исполнении Барбары Иден. Я смотрю на госпожу Мехрбан, настоящую женщину со Среднего Востока, и удивляюсь, почему американцы не делают фильмы о таких, как она. Восемнадцать лет — долгий срок ожидания, в особенности если нет надежды на освобождение любимого человека. Конечно, Джинни две тысячи лет ждала в бутылке, пока ее не нашел Ларри Хэгман. Почему нашим женщинам приходится так долго ждать своих мужчин? Не знаю, смогу ли я жить в Соединенных Штатах. Доктор любил повторять, что подобные фильмы снимаются для того, чтобы занять ум людей пустяками. Они развлекают зрителей, медленно, но верно разъедая их интеллект. Он сетовал, что из-за таких фильмов американцы постепенно впадают в политическую кому. «Люди трагически несведущи в несправедливой деспотической политике своего правительства в других странах», — с горечью говорил он.