Весь день Свенельд пребывал под впечатлением встречи с Красой, воспоминания о ней не оставили его и во время застолья у великого князя. Он осушал все подносимые ему кубки, выслушивал звучавшие в его честь, как главного воеводы успешно завершившегося похода, здравицы и произносил ответные речи, однако все мысли были о деве. Она стояла перед его глазами, в ушах неумолчно раздавался её тихий, ласковый голос.
Особенно невмоготу Свенельду стало в предрассветную пору. Краса была словно рядом, её розоватые, пухлые уста он видел у своего лица, он ощущал жар её высокой, полной груди так явно, будто сжимал деву в объятьях, а в ушах раз за разом призывно звучало: «Жду тебя, славный витязь... Жду тебя...» Свенельд давно вышел из возраста, когда его могли волновать девичьи уста и груди, сколь прекрасными и соблазнительными они ни были бы, он привык овладевать женщинами сразу и грубо, стремясь поскорее достичь желанного наслаждения и не тратя времени на какие бы то ни было слова или ласки. А сейчас ему страстно хотелось целовать деву, ощущать её обнажённую грудь рядом со своей, шептать ей нежные слова. Воспоминания о Красе не давали воеводе покоя ни на миг, навязчиво преследуя его, несколько раз он едва сдерживался, чтобы не ответить на её голос. Он был словно сам не свой!
И наконец он не выдержал. Что держит его за пиршественным столом, ежели душа неудержимо рвётся к красавице деве? Друзей у него здесь нет, великий князь уделяет ему внимания не больше, чем любому другому воеводе, даже не побывавшему в походе. Останься он на великокняжеском подворье до утра и покинь его последним, отправься с пиршества первым, ещё до ухода в терем великого князя, на отношение к нему Игоря это не скажется никак. Кто для него Свенельд, если у него есть преданный Ратибор, а теперь и старые, верные друзья-побратимы Микула и Рогдай? Да и нужна ли Свенельду любовь Игоря, если власть в руках его жены Ольги? И разве для того Свенельд сражался в Арране, напрягал все силы своего ума и проявлял необыкновенную изворотливость, чтобы возвратиться на Русь живым и с захваченными у Эль-мерзебана Мохаммеда сокровищами, чтобы по-прежнему во всём зависеть от великого князя и отказывать себе в желаниях? Судьба воина непредсказуема, и лишь Небу ведомо, будет ли у него завтра, а посему все доступные жизненные удовольствия необходимо брать сегодня.
Покинув своё место близ великого князя, Свенельд перебрался на противоположный край длинного стола, где пировали прибывшие с воеводами и боярами их дружинники, и уже оттуда, постаравшись сделать это незаметно для Игоря, отправился домой. Там он велел сыскать и доставить к нему воина, которого вчера после встречи с Красой расспрашивал о ней.
— Знаешь, где обитает в Холодном овраге прибывший из Черниговской земли старик вещун? — спросил он.
— Да. Он весьма сведущ в лечении травами, и многие киевляне ходят к нему за снадобьями. Была у него и моя жена.
— Немедля буди двух гридней, и скачем к вещуну.
Овраг встретил всадников настороженной тишиной, промозглой сыростью и густыми клубами тумана, окутывавшего на высоту человеческого роста стволы растущих по его гребню вековых деревьев. У одной из едва видимых в полумраке и тумане тропинок всадники по знаку дружинника-проводника остановились.
— Эта, — сказал он. — Вначале тропа спускается на дно оврага, затем ведёт к каменной кладке через ручей, и на другой его стороне, в затишке за грядой валунов, обитель ведуна. Проводить, воевода?
— Доберусь сам.
Тропа была хорошо натоптана, желание поскорее увидеть Красу несло Свенельда по тропе словно на крыльях, и через несколько минут он был в указанном дружинником месте. Делая крутой поворот, овраг широко раздавался в стороны, и за небольшой грядой огромных валунов, вросших в землю вплотную друг к другу, образовался укромный, недоступный дующему по дну оврагу ветру уголок. Гряда подступала к склону оврага вплотную, валуны с обеих сторон заросли непролазным кустарником и высокой, густой травой, отгораживавшими будто стеной небольшой, треугольной формы участок между грядой и склоном оврага от остальной его части. Там, где к скальному, отвесно уходившему вверх склону примыкала гряда, в каменной тверди на расстоянии полутора-двух локтей от дна оврага змеилась длинная расщелина, середина которой была завешана медвежьей шкурой — наверное, это был вход в пещеру ведуна. В двух-трёх десятках шагов от пещеры, под торчавшим на склоне массивным каменным карнизом-козырьком стояла маленькая, словно игрушечная избушка с двумя крохотными слюдяными окошками.
Красу Свенельд увидел сразу. Между избушкой и пещерой ведуна из земли бил небольшой ключ-родник, стекавший затем тоненькой струйкой в бежавший по дну оврага ручей. В паре шагов от родничка горел костёр с висевшим над ним медным котелком, из которого вкусно пахло свежей ухой. У огня с длинной деревянной ложкой в руке сидела на корточках Краса. Свенельд только появился из-за гряды валунов и ещё не успел толком оглядеться, а дева уже поднялась ему навстречу, будто заранее была извещена о прибытии к оврагу Свенельда и поджидала его у своего жилища.
— Я ждала тебя, славный витязь, — приветливым голосом произнесла Краса, одёргивая рубаху. — С утром добрым. — И она в пояс поклонилась гостю. — К твоему приходу я приготовила ушицу, которая будет для тебя весьма кстати после пиршества у великого князя. Не желаешь отведать её?
О чём она говорит? О какой-то ухе? Но о чём вообще может идти речь в долгожданный миг, когда вожделенная дева перед ним и они наедине, ибо почивающего в своей пещере дряхлого волхва-вещуна он не намерен брать в расчёт? Он оставил великокняжеское застолье и прискакал в лесную глушь не для разговоров, а для утоления не дающей ему покоя страсти. Не ответив на приветствие, не сводя с девы жадно горящего взгляда, Свенельд крупными шагами направился к костру. Теребя правой рукой поясок, Краса с улыбкой, спокойно ждала его приближения.
В шаге от девы Свенельд остановился, широко открытым ртом захватил побольше воздуха, хищно, словно на охоте при виде настигнутого зверя, раздул ноздри. Сейчас дева была красивей и обольстительнее, чем при первой встрече. Свет костра окрасил её алые уста в ярко-красный дразнящий цвет, глубокий овальный вырез рубахи наполовину обнажал груди, ожерелье из крупного, тёмно-коричневого «варяжского жемчуга» подчёркивало белизну шеи. Он не зря раньше времени покинул пиршественный стол и в такую рань прискакал в Холодный овраг — предстоящие мгновения сулят ему блаженство, которого он давно не испытывал и уже не помышлял испытать.
Протянув руки, Свенельд, будто железным обручем, обхватил деву вокруг талии, рывком оторвал от земли, притянул к себе. Прижал к груди, жадно припал к её мягким, тёплым устам. Затем, резко и с силой опустив голову в вырез её рубахи, разорвал её подбородком до самого пояса и стал покрывать поцелуями обнажившиеся груди Красы. И вдруг случилось нечто необъяснимое: дева выскользнула из его объятий и с тихим смехом переместилась на другую сторону костра. Ошеломлённый Свенельд застыл как вкопанный: только что Краса была в тисках его рук и, не разжав их, очутилась в нескольких шагах от него. И что произошло с его зрением — ему показалось, что босые ноги девы не касались земли, больше того, она даже не сделала ими ни шага, а очутилась за костром, словно приплыв туда по воздуху. Наверное, слезятся глаза от попавшего в них дыма, или это игра смешавшегося воедино света исчезающей луны и поднимавшегося со дна оврага тумана.
Однако главное, что дева освободилась из его объятий и очутилась на свободе. На свободе? Ха-ха-ха! Пусть она умеет бегать босиком, не касаясь подошвами земли, пусть даже способна плавать по воздуху, ей это сейчас не поможет: слева от неё — отвесный склон оврага, справа — сплошная гряда валунов, заросшая непролазным кустарником, за спиной — сошедшиеся под углом склон оврага и гряда валунов. Дева в ловушке, и он не выпустит Красу из неё!
Ударом сапога Свенельд обрушил котелок в огонь, наполовину затушив его разлившимся варевом, и, широко расставив руки и покачиваясь из стороны в сторону, чтобы не запоздать схватить деву, вздумай она проскочить мимо него, прямо через костёр двинулся к Красе. Но та и не думала убегать, лишь сделала несколько коротких шажков назад, когда искры из разворошённого Свенельдом костра посыпались на её ноги. Подойдя к деве, Свенельд подхватил её, подбросил и, подставив левую руку ей под спину, а правую под колени, поймал и, словно малое дитя, прижал к себе. Припал губами к её устам и, дрожа от страсти и нетерпения, шагнул в сторону избушки.
Но что это? Тёплые, податливые уста девы вдруг стали холодными и твёрдыми, как у мраморных изваяний, которых Свенельд во время службы в Константинополе во множестве видел на его площадях. Груди Красы, которыми воевода прижимал её к себе и жар которых он только что ощущал даже сквозь рубаху, тоже похолодели, а их острые, набухшие соски больно уткнулись ему в тело, как наконечники копий. Что произошло с девой? Неужто умерла? Обеспокоенный Свенельд остановился, низко склонился над Красой. Та, словно ждала этого, весело рассмеялась и неуловимым для глаз движением, будто змея, опять выскользнула из его рук и оказалась на земле. Встала в шаге от Свенельда, набросила на обнажённые плечи разорванную спереди рубаху, державшуюся на теле девы только благодаря туго стягивавшему её талию пояску, поправила растрёпанные волосы. Воевода попытался шагнуть к ней и не смог — ноги словно приросли к земле, хотел протянуть к ней руки — они будто прилипли к туловищу. Он не мог сделать ни одного движения, он лишь видел и слышал.
— Славный витязь, ты хотел взять меня силой? — прозвучал голос девы. — Зачем? Разве можно насладиться любовью, овладевая женщиной помимо её воли? Я не хотела тебя, и мои губы стали неподатливы тебе, а мои груди, утратив жар, отторгли тебя холодом. Славный витязь, я не отдам мужчине свою любовь, покуда не буду уверена, что я для него не минутная забава, а любима им по-настоящему. Ты желаешь, чтобы я стала твоей? Я согласна, ежели ты докажешь, что готов платить за мою любовь и право всецело обладать мной своей любовью. Готов доказать это?
— Готов, — ответил Свенельд, с трудом ворочая во рту плохо повинующимся языком. — Но как?
— Глупая женщина любит ушами, а умная требует зримого доказательства любви. Я не причисляю себя к глупышкам, а посему желала бы воочию убедиться в искренности твоего чувства ко мне. Славный витязь, ежели ты любишь меня, подари в подтверждение свои драгоценные украшения с яхонтами, что стали твоей добычей в Арране и которыми так часто любуешься.
— Драгоценные украшения с яхонтами? — поразился Свенельд. — О чём ты говоришь?
— О тех прекрасных золотых украшениях, усыпанных ярко-красными, словно сгустки крови, яхонтами, что прежде находились в резном из чёрного дерева ларце с двумя золочёными защёлками. Не забыл его? На дне ларца в левом углу был старинный знак рода Эль-мерзебана Мохаммеда — оплетённый розами круг, а внутри его гроза южных пустынь — ядовитый паук, вскинувший для смертельного удара свою лапу.
— Откуда знаешь о ларце? — удивился Свенельд. — Кто рассказал тебе о нём и украшениях с яхонтами?
— Разве тебе не сказали, что старик, удочеривший меня, — волхв-ведун? — улыбнулась дева. — А ведуны знают очень и очень много.
— Тогда он и ты должны знать, что эти драгоценности я оставил себе, не отдав их жене и не принеся в дар великой княгине. Они для меня — память о походе в Арран и тех опасностях, которые пришлось преодолеть, чтобы эти драгоценности оказались в Киеве. Они очень дороги мне, и я не намерен расставаться сними. Проси у меня что угодно другое — золото, цветные каменья, скатный жемчуг, и получишь его столько, сколько пожелаешь.
— Но разве может служить доказательством любви то, с чем легко расстаться? Нет, славный витязь, ты должен подарить то, что очень дорого для тебя, тогда я буду уверена, что дороже меня для тебя нет ничего. Говоришь, что драгоценности для тебя ещё и память о походе на Кавказ? В таком случае ты не слишком часто вспоминаешь о нём, поскольку можешь видеть драгоценности, лишь оставшись наедине с ними в укромном месте. Зато подарив их мне, ты сможешь любоваться ими всякий раз, находясь со мной или видя меня в людях. И разве для тебя всё равно, где видеть драгоценности — в своей руке или на мне? Что они на твоей ладони воина — кучка мёртвого металла и горсть холодных камней. А целуя на моей груди ожерелье, ты почувствуешь страсть моего сердца, сплетясь со мной в объятьях, ты ощутишь, какими тёплыми и нежными могут быть металл и камни на пальцах ласкающей тебя женщины. Разве ты не хотел бы обладать одновременно всем, что для тебя наиболее дорого, — желанной женщиной и любимыми драгоценностями?
Свенельд молчал, не зная, что ответить. Конечно, ему приходилось делать женщинам подарки за полученное от них наслаждение, однако они всегда получали то, что считал нужным дать им он сам. Краса же не только ставила ему свои условия, но и требовала от него то, с чем он не собирался расставаться, а тем более дарить. Для него, самолюбивого и гордого викинга-воеводы, уступить пожеланиям женщины было бы унижением, и он в ответ на подобное предложение без раздумий презрительно рассмеялся бы в лицо любой из них... кроме Красы. Но стоит ли даже её любовь тех прекрасных украшений, красивее которых он не видел за всю свою жизнь?
— Славный витязь, ты слишком долго раздумываешь, — раздался голос девы. — Неужто несколько блестящих женских побрякушек, которые втайне от всех носишь в бархатном мешочке, для тебя, отважного воина и прославленного воеводы, дороже всего на свете, даже любви юной девы и собственных удовольствий? Коли так, обещаю, что ежели ты сочтёшь, что моя любовь слишком низкая цена за эти украшения, сразу получишь их обратно. Как видишь, я готова доказать тебе свою любовь первой, хотя ты, вдоволь насладившись мной, можешь ничего не дать мне взамен. Я возвращу их тебе и в том случае, если ты, полюбив меня, пожелаешь затем расстаться. Я не нуждаюсь в твоём золоте и красных камешках, украшения нужны мне как свидетельство нашей обоюдной любви. Или ты уже не хочешь обладать мной, забыв, как прекрасно и желанно для любого мужчины моё тело? Я могу напомнить об этом.
Краса сделала шаг к Свенельду, взяла его правую руку, стала ласкать его ладонью свои груди.
— Чувствуешь, как упруги они и как шелковиста их кожа? Смотри, как жаждут они твоих прикосновений, а набухшие от переполнившей их любви соски сами тянутся к твоим губам. А разве не сладки мои уста и не пьянят мои поцелуи, словно вино?
Она встала на цыпочки, отпустила руку Свенельда, нагнула к себе голову воеводы и прильнула к губам. После долгого поцелуя оттолкнула его голову, сбросила с груди его ладонь, шагнула назад.
— Но разве это всё, чем ты сможешь обладать и наслаждаться, славный витязь, если пообещаешь подарить мне украшения с яхонтами, если сочтёшь, что моя любовь достойна их? Отчего же ты раздумываешь, ежели проигравшей или обманутой стороной могу оказаться только я, но никак не ты? Решайся, покуда я не передумала.
— Я согласен, но сейчас драгоценностей со мной нет.
Свенельд не обманывал — отправляясь на великокняжеское застолье, он оставил бархатный мешочек с украшениями дома. Он знал, каким бывает во хмелю, и опасался, что сможет потерять их или, хуже того, начнёт хвастать ими, что, вполне естественно, вызовет вопросы о происхождении драгоценностей. Доставшаяся ему в одном из походов добыча? Но такие редкостные вещи надолго запомнили бы и другие участники похода, кроме того, такая добыча должна была доставаться великому князю, а не воеводам. Купил жене или дочерям? Однако весь Киев знал, что Свенельд не баловал подарками своих домашних, да и с какой стати ему таскать с собой и похваляться женскими украшениями? Поэтому предусмотрительный воевода решил на время расстаться с ними, спрятав в укромном месте на подворье.
— Знаю, — сказала дева. — Но разве долго возвратиться за ними в Киев и снова прискакать ко мне? А я за это время сварю другую ушицу, поскольку прежняя в костре.
— Застолье у великого князя продолжится после полудня, — ответил Свенельд. — Я первым покинул великого князя утром и, дабы не навлечь его гнев, должен присутствовать на продолжении пиршества. А оно, как обычно, завершится с рассветом.
— «Навлечь гнев», «обязан присутствовать», — с иронией произнесла Краса. — Славный витязь, ты зрелый муж, а рассуждаешь, как безусый отрок. Думаешь, великий князь заметил твоё отсутствие утром или станет интересоваться тобой на хмельную голову за вновь накрытым пиршественным столом? Зачем ты ему нужен? При нём постоянно находятся его нынешние любимчики — воеводы Ратибор и Асмус, с Кавказа прибыли его давнишние други-побратимы Микула и Рогдай, которые расскажут ему о вашем походе не меньше, чем ты, да и в правдивости их рассказа он не усомнится. Однако главное в другом — разве любовь или гнев великого князя значат что-либо в твоей судьбе? Ответь.
Дева перебросила растрёпанную Свенельдом косу из-за спины на грудь, принялась выплетать из неё ленты.
— Молчишь? Хорошо, тогда продолжу я. Ты хорошо знаешь, что на милости от великого князя тебе надеяться нечего, а потому вчера утром посетил великую княгиню и поднёс ей нежданный дар, который заставил её взглянуть на тебя новыми глазами. Твоё будущее отныне в руках великой княгини, а не её мужа Игоря, и вчера утром ты сделал верный и дальновидный шаг. Если считаешь, что я по младости лет заблуждаюсь, ступай продолжать застолье — я ни в чём не неволю тебя. Я сказала всё, что хотела, и теперь поступай, как считаешь нужным. До скорой встречи или навсегда прощай, славный витязь.
Свенельд плохо слушал деву: её долгий жаркий поцелуй, упругие груди, которые он только что ласкал, вызвали у него новый прилив страсти. Ему хотелось броситься к деве, сорвать с неё остатки одежды, подхватить на руки и заключить в объятья так, чтобы на сей раз она не смогла из них освободиться. Однако ноги словно приросли к земле и не повиновались ему, хуже того, внезапно, вопреки его желанию, они двинулись к выходу из затишка, образованного грядой валунов и склонов оврага. Свенельд прилагал все силы, чтобы остановиться и возвратиться к костру, но не слушавшие его ноги неудержимо влекли его через ручей на дно оврага, затем по тропке, в конце которой воеводу поджидали дружинники.
— В град, — зло бросил он, вскакивая в седло.
Всю дорогу до Киева перед взором воеводы стояла Краса, его губы продолжали гореть от её поцелуя, а дыхание становилось тяжёлым и прерывистым, едва он вспоминал нежную, шелковистую кожу её грудей. После въезда в город на перекрёстке двух дорог Свенельд придержал скакуна. Куда направиться — к великокняжескому терему или к себе домой? Пожалуй, куда бы ни лежал его дальнейший путь, вначале необходимо побывать на собственном подворье: вдруг в его отсутствие с бархатным мешочком в тайнике что-либо случилось?
С тайником всё обстояло благополучно, мешочек и его содержимое были на месте. Свенельд высыпал украшения на ладонь, разобрал на две кучки: одна искрилась огнём, другая отливала яркой зеленью. Поднеся ладонь к глазам, воевода не мог оторвать от неё глаз. Он всегда был равнодушен к драгоценностям, ценя в добыче превыше всего золотые монеты, цену которым он точно знал и способность коих творить почти невозможное в судьбе человека испытал не раз. Сам Свенельд носил две дорогие вещи — тяжёлую золотую воеводскую гривну на груди и на безымянном пальце левой руки массивный золотой перстень с крупным чёрным гагатом, камнем воинов, предохранявшим их от опасностей и дающим власть над злыми силами. Поэтому был удивлён, когда при дележе с Глебом захваченных у Эль-мерзебана драгоценностей внезапно испытал неудержимое влечение к этим женским украшениям. Это влечение было настолько сильным, что он, не торгуясь, отдал Глебу за каждый по полной горсти других драгоценностей, наполнив ими до половины лохматую шапку атамана. Желая позже разобраться в этом странном своём поступке и понять его, он смог найти единственное подходящее объяснение: он оставил украшения себе потому, что они будут прекрасным приданым его дочерям или удачным дополнением к иконам, которые он намерен поднести в дар великой княгине. Но чем чаще и дольше он любовался драгоценностями, тем больше они ему нравились, и мысль, что они могут стать приданым дочерей, вскоре была позабыта, а его попытка подарить их Ольге не удалась из-за охватившего его в этот миг оцепенения и начавшего звучать в ушах женского голоса с просьбой не делать этого. Может, это сама судьба распорядилась, чтобы он стал владельцем этих чудесных вещей, и не позволяет ему расстаться с ними? И если им не суждено было перейти в руки даже великой княгини, то не может быть и речи, чтобы их новой хозяйкой стала какая-то простолюдинка из Холодного оврага.
Свенельд бросил очередной взгляд на кучку украшений с яхонтами и зажмурил глаза от их нестерпимого блеска. Когда открыл, драгоценностей не было, а вместо них ему с ладони улыбалась Краса: с чуть приоткрытыми устами, колышущейся в глубоком вырезе рубахи грудью, с его украшениями с яхонтами на шее, в ушах, на руках. Свенельд закрыл глаза свободной рукой, затряс головой, желая избавиться от наваждения, но когда вновь захотел увидеть драгоценности с яхонтами, опять его ждала встреча с Красой. На сей раз на её плечах едва держалась разорванная до пояса рубаха, грудь была обнажена, она с улыбкой поправляла на шее его ожерелье. Глаза девы сияли от счастья, сверкали в её ушах серьги, искрились на пальцах кольцо и перстень, снопами рассыпало розовые и красные лучи ожерелье. И тихий, ласковый голос девы проник в уши: «До скорой встречи или навсегда прощай, славный витязь».
И Свенельд словно пробудился от спячки. Почему он пребывает в бездействии? Краса ждёт его, а он попусту тратит дорогое время! И что за глупая мысль пришла ему в голову, будто судьба не позволяет ему расстаться с бывшими драгоценностями Эль-мерзебана Мохаммеда? Наоборот, она воспротивилась тому, чтобы они оказались в руках его дочерей и великой княгини, с целью, чтобы он подарил их Красе, единственной женщине, способной в полной мере отблагодарить его за столь щедрый дар. А если она тоже не в состоянии доставить Свенельду удовольствие, которое он испытывал при созерцании драгоценностей, судьба предусмотрела и это, заявив устами девы, что в таком случае он имеет право взять свой дар назад. Скорей в Холодный овраг к ждущей его юной прелестной деве! Ему нечего делать ни дома, ни на княжеском пиршестве, где для Игоря он обычный воевода, один из многих, о которых вспоминают лишь тогда, когда в них возникает крайняя нужда.
Свенельд положил кучку с источающими зелёный цвет украшениями обратно в тайник, по-прежнему видя перед собой улыбавшееся лицо Красы, сжал в кулак ладонь с оставшимися на ней драгоценностями, сунул его в бархатный мешочек и разжал. На подворье он подозвал старшего из прискакавших с ним дружинников, который, хорошо изучив нрав воеводы и понимая, что тот сейчас в состоянии, когда вряд ли останется дома, велел не рассёдлывать лошадей и ждать появления Свенельда.
— Отправляемся в Холодный овраг. Покуда я попью квасу и переоденусь, сходи к ключнику и возьми питья и еды на двух человек — италийского вина, медовухи, хмельной наливки, мясного и рыбного припаса для сытного обеда и вечери — мой вкус ты знаешь. И отбери всё сам, а ежели старый скряга вздумает проявить свою скупость, по моему возвращению он будет плакать кровавыми слезами...
Свенельд не заметил, как конь домчал его к Холодному оврагу, как он почти бегом спустился на его дно и достиг затишка между грядой валунов. Там, как и утром, горел костерок, над которым висел котелок с варевом, рядом с огнём лицом к гостю стояла Краса. На ней была нарядная бледно-голубая рубаха с вышивкой на рукавах и подоле, на шее сверкало жемчужное ожерелье, на ногах были сапожки, голову украшал венок из красных и белых цветов. На траве близ костра была расстелена скатерть, на которой лежали два полотенца.
— Я ждала тебя, славный витязь, — с улыбкой произнесла дева. — Пожалуй к столу, уха поспела как раз к твоему приходу.
Вместо ответа Свенельд протянул ей бархатный мешочек.
— Возьми. Здесь то, чего ты хотела.
— Я хотела и хочу твоей любви, славный витязь, а украшения нужны мне лишь как её доказательство. К тому же ты позабыл о нашем уговоре — они станут моими в случае, если ты сочтёшь, что моя любовь достойна их.
— Возьми, — упрямо повторил Свенельд, не опуская руки. — Если я возвратился и подношу сей дар, значит, уверен, что ты можешь дать мне то, чего я не получил доселе ни от одной женщины. Держи.
Взяв Красу за руку, он насильно вложил ей в ладонь бархатный мешочек. Даже не взглянув на него, дева бросила его на скатерть.
— Славный витязь, я не нарушаю уговоров. Оставим речь о твоём даре до мига, когда нам вновь придётся расстаться... до новой встречи или навсегда. А сейчас проходи к огню, ведь сегодня у тебя во рту не было ни маковки.
— Ты мыслишь накормить меня ухой? — рассмеялся Свенельд. — Я действительно голоден и потому позаботился о настоящей мужской пище, — кивнул он на большой куль у своих ног, оставленный пришедшим с ним дружинником, уже покинувшим их. — А начинаю я трапезу всегда с кубка доброго вина. Будь гостеприимной хозяюшкой, Краса, и наполни кубки себе и мне. Хочу выпить за нашу любовь.
— Рада услужить тебе, славный витязь.
Дева достала из куля два серебряных кубка, осторожно вынула один из кувшинов с вином. Отнесла их к столу, наполнила кубки, один взяла себе, второй с низким поклоном протянула Свенельду:
— Прими, славный витязь.
Свенельд послушно взял кубок и тут же позабыл о нём. Всё время скачки к оврагу он мечтал о миге, когда сможет овладеть девой, только что, когда та отвешивала ему поклон, видел в глубокий вырез рубахи её тело вплоть до пояса, и его охватила безудержная страсть. Отшвырнув кубок, он расставил руки и с хриплым стоном шагнул к деве. Та, поняв его намерение, отступила, попыталась его остановить:
— Не торопись, славный витязь. Я твоя и всё у нас впереди.
Однако Свенельд был не в силах ждать. Одним огромным прыжком настигнув Красу, он сильным рывком вначале сорвал поясок, затем пополам разлетелась рубаха. Подхватив на руки обнажённую деву, не обращая внимания на своё залитое вином из её кубка лицо, он упал вместе с ней на траву. Лаская левой рукой её грудь, навалился сверху. Почувствовал, как дева вздрогнула под ним всем телом, а в следующий миг крепко обхватила его руками, стала осыпать поцелуями лицо, шею, нежно прошептала в ухо:
— Теперь мы одно целое, любый. Я — это ты, ты — это я.
И словно тяжёлая, мутная, опьяняющая сильнее самого крепкого хмельного зелья волна шибанула Свенельда в голову, заставив позабыть обо всём на свете, кроме одного-единственного желания — полностью слиться с девой, без остатка раствориться в ней и никогда не выпускать из своих объятий...
Всё дальнейшее пронеслось как мимолётный счастливый сон, оставшись в памяти несколькими разрозненными обрывками... Сидя на медвежьей шкуре, он и Краса пьют из кубков вино, и он угощает её принесёнными из дому диковинными для Руси фруктами, к которым привык в Арране и которыми торгуют в Киеве заморские купцы-гости... Озарённые полуденным солнцем, спасаясь от жары, они стоят по грудь в ручье и, запрокинув головы, пьют по очереди вино прямо из кувшина... Нагие, слившись в объятьях, громко смеясь, катятся от избушки по мягкой траве-мураве к медвежьей шкуре, замирают на ней, и он начинает целовать Красу... Гремит над головою небо, полосуют ночную темень стрелы Перуна, он с девой на руках стоит под каменным навесом, и та, звонко хохоча, протягивает ноги под хлещущие с карниза дождевые струи...
Очнувшийся от хмельного забытья Свенельд приподнялся на локте, протянул руку к стоявшему рядом кувшину, потряс его. Пуст. Швырнув к ближайшему валуну, у которого виднелась куча битых кувшинов, он глянул на прильнувшую к нему обнажённую Красу. Она тоже пробудилась и с улыбкой смотрела на воеводу.
— Шумит в голове, любый? Сходи к избушке, там для такого случая припасены кувшин вина и корчага с хмельной сытой.
После кубка вина и нескольких больших глотков доброй сыты Свенельда сразу потянуло в сон, и он вновь прилёг рядом с Красой на медвежью шкуру у горевшего костра. И тут до его слуха донеслось далёкое конское ржание. Наверное, это лошадь одного из прискакавшего с ним дружинников. Какого ещё конника и зачем могло занести в предутреннюю пору в этот глухой лесной край?
— Краса, я совсем позабыл о своих воинах, — сказал он, садясь на шкуру. — Они столько времени без еды? Хотя они мужи бывалые и не пропадут нигде, тем паче близ воды и в обильном на дичину лесу. Долго же они меня ждали? Пожалуй, не меньше двух суток. Так?
— Нет, не так, любый. Мы с тобой вместе четыре дня и три ночи, и гридни, не смея нарушить твоего повеления, всё это время неотлучно пребывали близ оврага.
— Четыре дня и три ночи? — встрепенулся Свенельд. — Так долго? Ведь за сей срок завершилось пиршество у великого князя, и в дружине могли появиться дела, кои обязан исполнить я, воевода.
— Застолью действительно пришёл конец, однако на твоё отсутствие почти никто не обратил внимания, кроме великой княгини. На её расспросы, ежели они последуют, можешь смело отвечать правду. Великая княгиня — умная женщина, к тому же знает меня, отчего, уверена, поймёт тебя. Срочных дел в дружине покуда нет, а твоим исчезновением обеспокоена лишь твоя жена, которой неведомо, где ты и что с тобой.
— И всё-таки, Краса, с великим сожалением я на время вынужден покинуть тебя. Великий князь желал после пиршества узнать, как мне удалось провести остатки войска через земли аланов и лазгов, затем ясов и касогов. Он опасался, что кто-либо из этих племён пожелает завладеть нашей добычей, как случилось в предыдущем походе на Хвалынское море. О том, как поладил я с аланами и лазгами и почему их воины сопровождали нас вплоть до границ Тмутараканской земли, не смогут объяснить великому князю ни Микула, ни Рогдай, ибо не ведают того.
— Мыслю, что истинную причину сего не следует знать и великому князю, — улыбнулась Краса. — Но коли ты обещал, своё слово надобно держать.
— Помимо исполнения обещания великому князю, мне нужно побывать в городе и по другой причине — от привезённых припасов не осталось ничего. Навещу великого князя, заскочу к себе на подворье и к вечеру буду снова у тебя. Жди меня.
Свенельд хотел подняться с медвежьей шкуры, однако Краса удержала его:
— Не торопись, любый. Помнишь о нашем уговоре? Ты сполна познал меня и силу моей любви и теперь должен решить, достойны ли мы дара, коего не получили от тебя ни близкие, ни великая княгиня. — Краса сунула руку под полотно, достала оттуда мешочек с драгоценностями, протянула воеводе. — Ежели нет — забирай мешочек и забудь меня, если да — поступи как любящий меня витязь.
Свенельд принял мешочек, глянул на неё. Она стояла перед ним на медвежьей шкуре на коленях, обнажённая, с распущенными по плечам волосами, и выжидающе смотрела на него. Как она прекрасна! Если кто и достоин этих драгоценностей, то лишь она! Неужто не понимает сего сама? Наверняка понимает и знает, иначе не пожелала бы получить дар после проведённых с ним ночей и дней любви, а не до них, однако предпочитает услышать об этом от него. Что ж, он скажет ей это, не кривя душой!
— Краса, я обладал до тебя многими женщинами и только сейчас понял, что не знал истинной любви. Теперь я испытал её. Это случилось благодаря тебе, отныне ты стала для меня дороже всех женщин на земле, и я не допущу, чтобы мы расстались. В подтверждение своих слов подношу тебе в дар эти украшения, которые не стоят и малой толики безмерного счастья, которое я испытал с тобой. Прими их и помни, что твоя любовь для меня не сравнима ни с каким богатством, и я готов свершить для тебя всё, что пожелаешь.
Тоже стоя на коленях, он стал вытаскивать драгоценности одну за другой из мешочка и украшать ими шею, уши, пальцы Красы и в завершение припал к её устам. Прикосновения к обнажённому телу девы, поцелуй разожгли в нём притихшую было страсть, и, обняв Красу, он попытался опрокинуть её навзничь на медвежью шкуру. Однако ей удалось выскользнуть из его объятий, так до сих пор и не понятно каким образом, и, отпрыгнув к костру, дева лукаво блеснула глазами, тихо рассмеялась.
— Любый, ты вдоволь насытился мной, и сейчас меня больше желают твои глаза, чем твоё тело. Отпочинь, наберись сил, а вечером я снова буду твоей, сколько ты захочешь. Возвращайся скорей...
Свенельд прискакал в Холодный овраг ещё до захода солнца и пробыл с Красой двое суток. На следующий после расставания день он опять был у неё и покинул на несколько часов лишь потому, что его обязательного присутствия требовали дела в дружине. Чем чаще он посещал деву, тем больше его тянуло к ней, и вскоре не воеводский терем в Киеве, а бревенчатая хижина в Холодном овраге стала его домом, из которого он отлучался в стольный град по княжеским и воеводским делам. Свенельд уже не мог обходиться без Красы, ставшей неотъемлемой частью его жизни. Мысль, что судьба может разлучить их, приводила его в ужас, и, однако, он предложил ей стать его второй женой.
— Я никогда не любил свою Искру. И тогда, когда она была юной девой, и затем, когда стала моей женой и матерью наших детей. Я женился на ней потому, что того требовал закон продолжения рода, да и мне, приплывшему в Киев с князем Олегом викингу, решившему навсегда осесть на Руси, надобно было породниться с русичами, а отец Искры был Аскольдовым тысяцким. Сейчас я впервые в жизни полюбил и не хочу потерять тебя. Будь моей младшей женой, и, клянусь Небом, ты никогда не пожалеешь об этом.
— Но разве я и так не твоя жена? — спросила Краса. — Разве мы не постоянно с тобой вместе? Разве станет наша любовь друг к другу больше, если мы сменим эту избушку в овраге на терем в стольном граде? — И она прильнула к груди Свенельда.
— Я не желаю дальше таить нашу любовь, я хочу, чтобы весь Киев знал, что ты — моя. Ты должна быть рядом со мной днём и ночью, я устал волноваться, оставляя тебя одну в этом глухом овраге. Наконец, я хочу, чтобы наши будущие дети жили ничем не хуже, чем мои дочери от Искры.
— Любый, я и сама всего этого хочу. Но на кого я оставлю старика волхва, который приютил и пригрел меня, сироту, на Черниговщине, взял с собой в Киев? Неужто брошу одного в диком лесу, отплатив злом за добро?
— Возьми его с собой. В нашем тереме ему найдётся и тёплый угол, и кусок хлеба, и корчага медовухи.
— Но волхву-ведуну не место в граде, его душа сроднилась с духами леса и воды, он не сможет жить без своих друзей, ручья, ветра, дождя. Он ни за что не согласится покинуть лес, а с ним останусь и я. Кроме этого, существует ещё одна причина, отчего я не могу стать твоей законной женой и жить в твоём тереме. Ты слышал, кем кличут меня в окрестных селениях, да и в самом Киеве?
— Ведьмочкой, — спокойно ответил Свенельд. — Ну и чего в этом плохого? Даже я, викинг-чужестранец, знаю, что это название берёт начало от стародавних слов «ведь» и «ведать», что означает «знание» и «знать». Вы, ведуны и ведьмы, знаете больше других людей, поскольку передаёте ваши знания из поколения в поколение, ваша дерзкая мысль не знает покоя, ваш ум проникает везде и познает тайны, недоступные разуму обычного человека. И боги благоволят к вам, позволив понимать язык лесных и полевых тварей, открыв целебные и губительные силы деревьев и трав, даровав умение летать, как птицы, и плавать, как рыбы. Вы, ведуны и ведьмы, предсказываете людям будущее, лечите их от хвороб, помогаете услышать голоса и советы предков, отводите от родной земли несчастье и укрощаете гнев богов. Как видишь, я знаю, кто ты, и меня не страшит, что Небо выделило тебя из числа простых смертных, наделив особыми знаниями и способностью творить то, чего не дано другим людям.
— Любый, ты рассуждаешь как язычник, а в Киеве не только они, но и христиане, мусульмане, иудеи. Особенно много в нём христиан, веру Иисуса приняла даже великая княгиня, не говоря о многих воеводах и боярах. А христиане относятся к ведунам и ведьмам совсем не так, как язычники. На Черниговщине нашли приют много племён язычников, которым не стало житья на Ляшской земле после прихода туда веры Христа, и я разговаривала с их ведьмами. Христианский Бог превыше всего ценит в человеке смирение, безропотное подчинение его жрецам-пастырям, слепую веру в провозглашённые им истины. Но ежели человек мыслит без чужой подсказки, имеет отличную от жреца-пастыря точку зрения, не проявляет требуемой от него покорности, его обвиняют в гордыне и нещадно травят. Но самыми опасными своими врагами христианские жрецы-пастыри считают людей, превзошедших их умом, знаниями или способностью творить то, что они именуют чудесами, и возможность коих приписывают лишь своим святым...
— А кому это понравится? — со смехом перебил Красу Свенельд, твёрдо решивший жениться на деве и не воспринимавший всерьёз её возражений. — Тем паче христианским жрецам, этим лентяям, обжорам и пустословам, считающим свою паству Христовым человеческим стадом, которое во всём должно следовать их воле. Уж я на них насмотрелся и в Византии, и в Италии, и в Малой Азии — везде они одинаковы. Они провозглашают, что их святые свершают приписываемые им чудеса благодаря помощи Христа, а прихожане знают, что подобные «чудеса» по мере надобности легко творят языческие ведуны и ведьмы, никоим образом не связанные с Христом. И христианские жрецы придумали тому объяснение — языческим ведунам и ведьмам помогает не Иисус, а его злейший недруг Дьявол, и потому их надобно беспощадно уничтожать. Я слышал, как один христианский жрец уверял прихожан, что у ведунов и ведьм растут рога, хвост, крылья, а в их глазах изображение предметов перевёрнуто с ног на голову. Какая нелепица! Но этих жрецов легко понять: с какой стати они будут любить язычников, ежели ненавидят собственных братьев по вере — Римский Папа и Константинопольский патриарх обвиняют друг друга в ереси, а византийские христиане перевешали и утопили десятки тысяч малоазиатских христиан-павликиан. Но Русь — хвала Небу! — имеет своих богов, поэтому ни одному русичу, в том числе ведунам и ведьмам, не страшны ненависть и досужие вымыслы христианских жрецов.
— Да, сегодня Русь имеет своих богов, но кто знает, кому она будет поклоняться завтра? Что, как самый ценный дар, преподнёс ты великой княгине? Христианские иконы! Великий князь Игорь не вечен, после него стол киевских князей наследует княжич Святослав, вместо которого до его возмужания станет править его мать Ольга. Христианка, а не язычница! А ты сам только что рассказывал, как христиане живут между собой и как относятся к иноверцам. Великая княгиня уже сейчас окружила себя христианами, а что произойдёт, когда она окажется единственной владычицей Руси? Кто ведает, любый, возможно, чтобы и дальше оставаться воеводой, тебе придётся отречься от веры в Перуна и признать над собой власть Христа? Но будет ли к тебе милостива великая княгиня даже в этом случае, если одной из твоих жён буду я, ведьма, якобы служившая врагу Христа Дьяволу, я — злейший недруг христианских жрецов, привыкших уничтожать опасных для себя противников-иноверцев?
Лицо Свенельда стало хмурым, он задумался. Выждав некоторое время, Краса решила прийти ему на помощь.
— Куда нам торопиться, любый? Мы любим друг друга, ты почти всегда со мной, детей у нас покуда нет, я никогда не жила в роскоши и прекрасно себя чувствую в избушке. Что заставляет нас свершить поступок, о котором, может быть, тебе придётся вскоре горько пожалеть? — Краса вплотную придвинулась к Свенельду, тихо прошептала на ухо: — От самых уважаемых волхвов и ведуний я уже несколько раз слышала, что дни жизни великого князя сочтены и весной хозяйкой Руси станет его жена. Почему не дождаться весны, и тогда само Небо подскажет, как нам поступить. Согласен, любый?
Свенельд впился в лицо Красы проницательным взглядом.
— Говоришь, волхвы и ведуньи пророчат, что великий князь не доживёт до весны и власть на Руси окажется у Ольги?
— Да, такую судьбу предрекают великому князю самые сведущие в своём деле волхвы-кудесники. Но тебе не следует распространяться об этом — такое предзнаменование вряд ли понравится Игорю.
— Разумею это. Впрочем, мы сегодня ведём речь не о великом князе и его возможной кончине, а о нас. Предлагаешь ждать до весны, когда власть на Руси окажется в руках христианки Ольги? Но я не смогу столько времени жить врозь с тобой! В этом году великий князь сам собирается идти на полюдье, берёт с собой любимых воевод Микулу и Рогдая, и мне предстоит на сей срок стать воеводой ладейной дружины. Поскольку Игорь, завидуя славе покойного воеводы Олега и моей, замыслил лично возглавить большой победоносный поход, мне придётся днём и ночью заниматься починкой старых и строительством новых ладей. Это значит, что я смогу видеть тебя лишь урывками, раз-два в неделю и на краткий срок. А я не могу представить этого, ибо не в силах уже жить без тебя! Понимаешь, не в силах!
— Понимаю, любый. Понимаю, потому что сама не могу обходиться без тебя. И ежели ты вскоре не сможешь навещать меня, значит, это нужно будет делать мне. Тебе предстоит готовить ладейную дружину к задуманному великим князем походу? Мой приёмный отец — бывший сотник князя Аскольда, не раз совершавший морские и речные походы. Разве не будешь достоин ты похвалы, если станешь перенимать опыт старого воина и прислушиваться к его советам? А разве не хватит в твоём тереме места, чтобы приютить старика на те несколько дней, когда он по твоей просьбе прибудет в Киев? Но старик не сможет оставить в диком лесу среди голодного зверья и бродячего и разбойного люда, прибивающегося на зиму к градам, одну-одинёшеньку приёмную дочь, и я вместе с ним стану жить у тебя... в твоём тереме. И только от тебя, любый, будет зависеть, где окажется мой настоящий дом — в Холодном овраге или в твоём тереме.
Лицо Свенельда просветлело, он на радостях сжал Красу в объятьях.
— Так и поступим! Только великий князь отправится на полюдье и я заместо Микулы займу его пост воеводы ладейной дружины, твой приёмный отец немедля станет моей правой рукой по починке и строительству ладей в Киеве.
На лицо Красы набежало облачко грусти.
— Любый, мне так не хочется расставаться с тобой, что я напрочь забыла об одной важной вещи. Понятно, что ты не желаешь видеть меня в своём тереме дурнушкой-чернушкой, но разве смогу я нарядиться так, чтобы глядеться не хуже киевских боярских да воеводских дочек? Я не могу допустить, чтобы ты стыдился меня!
— Стыдился? Ха-ха-ха! Я куплю тебе на торжище всё, что пожелаешь, не пожалею на это золота. Да все киевские боярышни лопнут от зависти, увидев твои наряды.
— Но такие же наряды на торжище может купить всякая дева, имеющая богатых родителей, и я затеряюсь среди них. Ая хочу быть первой женщиной Киева, хочу, чтобы ты гордился мной, а все другие мужи мечтали очутиться на твоём месте. Для этого тебе надобно сделать мне всего один-единственный подарок. Если ты любишь меня и не желаешь нашей разлуки, ты сделаешь его.
— Подарок? Какой? Разве я не сказал, что куплю тебе всё, что только есть на торжище?
— То, что можешь купить на торжище ты, может приобрести там любой другой мужчина. Я хочу получить подарок, которого нет и не может быть ни у одной девы и женщины в Киеве, который выделит меня из них, заставит тебя любить меня ещё больше, поскольку мне не будет равных во всём стольном граде. Ты согласен сделать мне такой подарок?
— Конечно, хотя не понимаю, о каком подарке ты говоришь.
— Любый, посмотри, как сверкают огнём серьги в моих ушах, как рассыпают во все стороны кровавые блики кольцо и перстень на моих пальцах, как ярко горит, будто костёр в ночи, ожерелье на моей шее. Это украшения, которые в знак начала нашей любви ты мне подарил. Когда я иду в них по улицам Киева, когда появляюсь на торжище, все смотрят на меня, ибо таких драгоценностей не только нет ни у кого из русичей или чужеземцев, но многие прежде даже не представляли, что подобное диво вообще может существовать. Как я счастлива в эти минуты, как благодарна тебе за них, любый!
— Ежели дело обстоит таким образом, почему ты будешь выглядеть в моём тереме девой-дурнушкой?
— Потому что каждому времени года и суток созвучны свои камни-самоцветы! Яхонты прекрасны летом, когда их блеск соперничает со светом солнца, и ночью под яркими звёздами либо в отсветах костра. А осенью, когда небо серо и застлано пеленой дождя, и зимой, когда солнце не появляется целыми днями, а за утром почти сразу наступает вечер, к лицу украшения с голубыми либо зелёными камнями, чьи цвета успокаивают душу, навевают покой. Любый, как подошли бы к моим зелёным глазам те драгоценности с зелёными смарагдами, что ты утаил от близких и не подарил великой княгине. Они были бы единым целым с моими глазами, которые всегда переполнены любви к тебе и которые ты так любишь целовать. Неужто место таким чудесным украшениям в тайной схоронке, а не на теле твоей любимой? Такой подарок докажет, что ты не хочешь потерять меня и желаешь видеть красивее и наряднее всех киевских женщин. Докажи, что я по-прежнему любима тобой!
— Ты желаешь получить от меня в дар украшения с камнями-смарагдами? С тех пор, как встретил и полюбил тебя, я позабыл обо всём на свете, в том числе и о них. Да и что они для меня, когда существуешь ты, самое желанное и дорогое для меня сокровище? Ты права, что твои глаза по цвету сродни смарагдам и украшения с ними будут тебе весьма к лицу. Обещаю, что эти драгоценности станут твоими в первый день, когда ты переступишь порог моего терема.