Артем Дмитриевич Гордеев глубоко вздохнул, механически поправил галстук — как будто от этого что-то зависело — и потянулся к телефону. Из зеркала за ним наблюдал худой бледный старик, плохо выбритый, наводящий На мысли о немедленном суициде. Левую сторону лица Гордеева пересекал глубокий уродливый шрам. Веко прикрыто, уголок рта опущен, мышцы дряблые — последствия перенесенного недавно инсульта.

Подняв трубку, Гордеев медленно, сдерживая нервную дрожь в руках, набрал номер. Ему было известно нечто, чего пока не знали другие, и его трясло от этого жуткого знания. Он был обязан поделиться тайной с другими. Спасти если не всех, то хотя бы тех, кого еще можно спасти.

В мембране запищали длинные гудки. Гордеев затаил дыхание и прикрыл глаза, стараясь сконцентрироваться на разговоре. Он не имеет права допустить еще одну ошибку. Сейчас, оглядываясь назад, Гордеев понимал: шаги, предпринятые им раньше, были именно чередой ошибок.

Наконец на том конце провода сняли трубку. Голос собеседника звучал собранно, деловито. Так, чтобы звонящий сразу уяснил для себя: здесь не любят пустопорожней болтовни. Только факты. Конкретные, четкие, сухие. Не надо лишних слов.

— Поляков. Слушаю.

— Константин Григорьевич, это Гордеев, — он почувствовал, что в горле встал неприятный комок.

— Кто?

— Гордеев. Я передал вам в пятницу свой доклад…

Гордеев внезапно ощутил прилив странного стыда. Как будто признавался в чем-то противоестественном.

— Доклад? — В голосе Полякова послышалось искреннее недоумение. — Какой док… Ах, доклад… Да, помню. И что же?

Вопрос, ставящий любого человека в тупик. «И что»? Гордеев не знал, «что». Он надеялся, что это «что» придется переваривать не ему. А через секунду он понял, почему генерал-полковник Поляков задал этот вопрос. Несмотря на данное обещание, он не прочитал доклад, однако не хотел признаваться в этом. Гордеев растерялся, возникла неловкая пауза. Поляков сориентировался первым.

— Послушайте, как вас…

— Артем Дмитриевич.

— Да, верно, Артем Дмитриевич. Так вот, Артем Дмитриевич, я просмотрел ваш доклад. Поднятый вами вопрос, безусловно, заслуживает более тщательной проработки. Знаете что, позвоните-ка мне через недельку, а еще лучше через две. Да, через две будет нормально. Думаю, к этому времени я сумею проштудировать ваш доклад основательнее, — голос Полякова помягчел, стал доверительно-товарищеским. Точь-в-точь как у давешних гэбэшных «стукачей» в «дружеской» беседе с поддавшим диссидентом. — Мы с вами все обсудим.

— Константин Григорьевич, — помимо желания просительно сказал Гордеев. — Через две недели может быть слишком поздно. Уже сейчас может быть поздно… Вы не понимаете, город на грани катастрофы. Существующий на сегодняшний день баланс слишком хрупок! Достаточно любого, даже самого незначительного толчка, чтобы…

— Значит, договорились, Артем Дмитриевич, — по-прежнему доброжелательно ответил Поляков. — Через пару недель. Всего доброго.

В трубке повисли короткие гудки. Гордеев, не без изумления, несколько секунд смотрел на нее. Поляков, вопреки распространенному мнению, оказался не лучше других. Только что рухнула последняя надежда Гордеева. В поведении чиновников от власти, с которыми ему пришлось сталкиваться в течение нескольких последних недель, присутствовала четкая, но совершенно непонятная нормальному человеку логика. Все они отмахивались от опасности, как пятилетние дети, тянущиеся к огню.

Гордеев, по-прежнему не сводя с трубки взгляда, аккуратно положил ее на рычаг.

Отменно выбритый старик в зеркале тоже смотрел на трубку. Был он странен хотя бы потому, что Гордеев сегодня не брился. На всякий случай он поднял руку и потер подбородок. Нет, не брился. Хотя, кажется, он и вчера не брился. И позавчера, наверное. Гордеев не помнил, когда он брился в последний раз.

Скорее всего, он вообще никогда не брился. Да, наверное, никогда.

— Ты сумасшедший, — сказал задумчиво чисто выбритый старик в зеркале. — Эти люди думают, что ты сумасшедший. Окончательный, законченный идиот. Надо заметить, они недалеки от истины. Кстати, я думаю так же.

Гордеев повернулся к зеркалу. Теперь старик смотрел ему в глаза.

— Заткнись, — тихо ответил Гордеев. — Немедленно заткнись. Я ненавижу тебя.

Он действительно ненавидел этого старика в зеркале. Ненавидел за то, что тот рассудительнее, спокойнее, умнее и всегда говорил неприятные, но верные вещи. Временами Гордеев понимал, что старик прав. В девяноста девяти процентах случаев его вправду принимают за сумасшедшего. Поэтому-то никто и не прислушивается к предупреждениям. Какой смысл прислушиваться к болтовне психа-одиночки?

— Взаимно, — ответил из зеркала старик. — Будем правдивы: ты тоже не ангел. Вообще не пойму, почему я до сих пор с тобой вожусь?

— Они — идиоты, — прошептал Гордеев, отводя взгляд. — Тупицы. Слепцы.

— Ты бы послушал себя со стороны, — усмехнулся старик. — Твои россказни — бред алкоголика в разгар приступа белой горячки.

— Пошел прочь! — рявкнул вдруг Гордеев.

С ним случались подобные вспышки. Он резко выходил из себя. Ярость его оказывалась настолько сильной, что Гордеев переставал контролировать собственные поступки. В такие мгновения ему казалось, что он висит в воздухе, сантиметрах в двадцати от пола. Его несло ветром ярости, как огромный воздушный шар. Гордеев наблюдал за собой словно со стороны, оцепенев от ужаса и бессилия.

— Ты же знаешь, я не могу уйти, — возразил из зеркала старик и добавил: — К сожалению.

Гордеев подхватил со столика телефонный аппарат и, неловко повернувшись, запустил им в зеркало. Получилось не слишком сильно и не слишком резко. Что вы хотите от полупарализованного? Телефонный аппарат прочертил в воздухе дугу и ударил углом основания точнехонько в грудь старику. По стеклянной поверхности пробежала толстая, рассеченная, словно грозовая молния, трещина. Зеркало раскололось на два десятка частей и обрушилось на пол, покрытый старым дешевым ковром. Гордеев застыл, глядя под ноги. Волна неподконтрольной ярости схлынула так же внезапно, как и накатила.

Гордеев уставился в осколки. В глаза ему насмешливо смотрели два десятка одинаково ненавистных стариков.

* * *

Седоголовый полковник продолжал невыразительно зачитывать суточную сводку происшествий. Тоскливо. Невыносимо тоскливо. Да еще серая смурь за окном. Поди теперь до самого вечера лить будет. Поляков обвел взглядом присутствующих. Кое-кто чертил на листках узоры. На другом конце стола позевывали украдкой. Оно и понятно. Распечатки сводок и так выдадут. Хоть обчитайся. А важные ориентировки передают сразу.

Поляков придвинул к себе доклад. Он уже едва помнил этого… как бишь его… Ага, вот фамилия, на первой странице. Гордеев Артем Дмитриевич. Честно говоря, Поляков доклада не читал и даже не просматривал. Закрутился, забегался, совсем из головы вылетело.

Он прикрыл глаза, припоминая внешность странного визитера. Седой, худой, шрам через всю щеку. Не ножевой, однако. Ободрался, видать, где-то. И если уж быть до конца честным, не понравился ему этот Гордеев. Ни дать ни взять, типичный урка. И в глазах что-то такое… странное. Как будто анаши обкурился. Блестели у него глаза так… Плохо, одним словом, блестели. Да, еще с одной стороны лица мышцы практически не шевелились. Парализовало, что ли?

Ну, посмотрим, что у нас тут. Поляков перелистнул первую страницу. Так-с, так-с, так-с. Строчки убористые, через один интервал. Опечаток много, торопился, видать. Под заунывный бубнеж полковника читалось плохо. Поляков отвлекался, переводил взгляд со страницы на подчиненных и обратно. И в конце концов понял, что практически не вникает в смысл прочитанного. Какие-то факты, статистические выкладки. Собаки какие-то. При чем здесь собаки? А если собаки при чем, то тогда при чем тут он, Поляков? Собаками занимается не милиция вовсе, а ветеринарные службы. Хотя… Указ мэра Москвы о правилах выгула домашних животных не соблюдается. Собаки носятся по дворам без поводков. О намордниках и вовсе помолчим. Кстати, у Гордеева этого как раз что-то о «росте популяции» написано. Стало быть, всю эту филькину грамоту вполне можно квалифицировать как жалобу общественности. Да еще какую жалобу. Аж на… — перелистнул до последней страницы, посмотрел номер, — …во, на двенадцати листах. Прямо не жалоба, а целый ученый трактат. Значит, скинуть эту лабуду неохватную в местные отделения, и дело с концом.

В этот момент Полякова осенило. Он вновь открыл титульный лист. Напечатано-то под копирочку! Это было похоже на проблеск молнии. Второй экземпляр! А куда «ушел» первый? Вот ведь, не было заботы… Что, если первый экземплярчик Гордеев отослал выше? Да еще с пометочкой, мол, второй экземпляр отправлен тому-то, третий тому-то, а четвертый… Там, наверху, прочитают, отыщется какой-нибудь молодой да прыткий, решит «службу рвануть» перед начальством. «А подать-ка сюда Ляпкина-Тяпкина! То бишь генерала Полякова! А какие вы, товарищ генерал, приняли меры по сигналу товарища такого-то (имярек)? Общественность ведь ропщет, итить ее мать, не хухры-мухры! Ах, вы подумали? Думать, стало быть, любите? Ну вот и отправляйтесь-ка на заслуженную. Думайте там себе сколько угодно…»

Поляков вздохнул. Доигрались, чтоб им. Допрыгались. Как будто у него, Полякова, по своей линии забот мало.

Он снова закрыл доклад, поинтересовался у полковника не без раздражения:

— Ну что, вы закончили наконец?

Тот заглянул в сводку. Оставалось еще несколько пунктов, но в основном мелочь, к оперативным мероприятиям отношения не имеющая. Сводки ГИБДД, пропавшие без вести… Полковник кивнул:

— Так точно, товарищ генерал. Закончил.

— Вот и ладно. — Поляков стянул фуражку, протер лоб. — Сводки разошлите в отделения. Ну и скоординируйте там по первоочередным мероприятиям.

— Хорошо, товарищ генерал, — полковник тяжело плюхнулся на стул.

Поляков же взял доклад Гордеева, заговорил, рассматривая пропечатанную тускло фамилию:

— Запросите адресный стол. Мне нужны данные на этого Гордеева. Кто такой, по какому адресу прописан, не было ли приводов раньше. Словом, полная информация. Да, вот еще что… — Поляков побарабанил пальцами по крышке стола. Ему не хотелось говорить то, что он должен был сейчас сказать. — Отправьте-ка в каждое отделение распоряжение за подписью дежурного по городу. Пусть выделят по паре-тройке человек пройтись по дворам. Если увидят пса без намордника или там без поводка, например, — налагать штраф по максимальной планке. — Генерал кивнул на доклад Гордеева. — A-то развелось собак, понимаешь, простым людям уже проходу нет.

— Это верно, — поддержал полковник. — Действительно, собак на улицах…

— Да вы-то хоть соль на раны не сыпьте, ей-богу, — отмахнулся, поморщившись, Поляков.

* * *

Дождь хлынул через час после обеда и был на удивление холодным и злым. И прекращаться, судя по всему, не собирался. По мостовым текли настоящие, полноценные реки. Земля размякла. Оранжево-желтые листья нахально липли к лобовым стеклам машин. Остервеневшие автолюбители кляли на чем свет стоит дождь и дороги, матерились злобно, поглядывая на небо. Дворники, высунув нос из своих подвалов, прятались снова. Какой идиот станет убирать улицы в такую погоду? Что мести-то? А если уж очень хочется принять душ — иди домой. Дома хоть полотенце есть. Перешедшие на бодрую рысь прохожие жалко хлюпали синюшными носами и плотнее заворачивали души в плащи и куртки. Мрачные продавцы арбузов, забившись в промокшие насквозь палатки, тоскливо кушали собственный товар. Что и говорить, поганый выдался денек. Серый, сырой и холодный, как постельное железнодорожное белье.

Игорь Илларионович Родищев был одним из немногих, кого дождь не раздражал, даже, напротив, радовал. Он любил прохладу и терпеть не мог жару. Даже обычные теплые дни доставляли ему массу неприятностей. При двадцати градусах Игорь Илларионович потел. Но сегодня все складывалось удачно. Пожалуй, даже чересчур.

Чрезвычайно низкий от рождения, костлявый почти до уродливости, Родищев словно сошел с фотокарточки пятидесятилетней давности: «Узники фашистских застенков». Стоило ли удивляться тому, что он отличался замкнутым характером и всегда слыл молчуном. Серолицый и чуточку пучеглазый, Родищев походил на засушенный лягушачий труп. Покойная матушка в детстве таскала его по научным светилам, делая щедрые подарки и надеясь, что «уж этот-то точно поможет…», но все профессора-академики в один голос твердили, что странная и даже в некотором роде трагичная внешность Игоря вовсе не следствие болезни, а немыслимый каприз природы. Человек, обладающий подобной наружностью, если и вызывает интерес у представительниц прекрасного пола, то либо чисто «ботанический», либо извращенный. Случилось однажды, какая-то молодая, богатая до умопомрачения, пресыщенная тварь познакомилась с ним на улице. Они провели вместе пару вечеров, и Игорь даже начал строить какие-то планы на их счет. Развязка наступила довольно быстро и была драматичной! Дама пригласила его к себе, где ловко уложила в постель. Помнится, после ВСЕГО Игорь Илларионович уснул, а когда проснулся, увидел, что лежит без простыни, а его «пассия» увлеченно щелкает «Полароидом». Естественно, он потребовал объяснений и получил их. Любвеобильная девушка призналась, что обычные «е…и» ее давно не интересуют. Она — искательница острых ощущений, коллекционирует УРОДОВ, секс с которыми доставляет ей особое удовольствие. Игорь Илларионович помог новоиспеченной «возлюбленной» познать по-настоящему «острые ощущения»: один из его питомцев продемонстрировал даме клыки, прежде чем вцепиться в горло. С той поры женщины перестали для него существовать. В общении же с мужчинами Родищев никогда не испытывал необходимости. В детстве у него была пара товарищей, но в один не самый прекрасный день выяснилось вдруг, что его матушка платит «товарищам» по десять рублей в неделю за то, что они дружат с «ее Игоречком». Объяснение было бурным. Была еще учительница, защищавшая его от насмешек в классе за импортные сапоги, подаренные матерью, и прочий дефицит. Защита эта была номинальной. Дети — существа жестокие. На переменах Игорька задразнивали до слез, а иногда били с насмешками в мужском туалете, на втором этаже школы. В пятом классе Родищев замкнулся окончательно, создав свой собственный мирок. В нем Игорь был единственным и несвергаемым монархом. В роли же подчиненных выступали… собаки. Обычные дворняги. Теперь, когда Игорю стукнуло тридцать пять, он обзавелся дачкой-халупой в полусотне километров от Москвы. Неподалеку от «фазенды» вырос этакий мини-питомник. В нем Игорь Илларионович растил щенков. Именно собаки и подсказали ему ответ на риторический вопрос «что делать». Он точно понял, ЧТО нужно делать для того, чтобы утолить собственные человеконенавистнические инстинкты и одновременно чувствовать себя абсолютно необходимым другим. Стоило ему обрести эту нужность, как появились деньги. Однако деньги были вторичны. Хотя именно благодаря деньгам — точнее, деньгам и связям — в глубине лесопарка Лосиный остров появился «Приют младших братьев». Своего рода гостиница для бездомных собак. Правда, оформлена она была на подставное лицо — какого-то давным-давно опустившегося бомжа-алкоголика. Обошлась сия услуга Родищеву в жалкие двести долларов — говорить не о чем. Причем он подозревал, что бомж уже год-другой гуляет в райских чертогах. Так что в случае внезапных неприятностей проблема сама собой сводилась на нет.

Игорь Илларионович посмотрел на часы. Пятнадцать минут третьего. Пора. Он достал из шкафа легкую рубашку, брюки и принялся одеваться. Довершили наряд мягкие туфли и недорогой неброский плащ. Перед тем как выйти из квартиры, посмотрел в «глазок» и прислушался. На лестничной площадке безраздельно царствовала тишина. Игорь Илларионович воспринял это как добрый знак. Чем меньше свидетелей, тем лучше. Родищев никогда не беспокоился на свой счет. В принципе, и свидетели были ему не очень страшны, но береженого бог бережет, как известно. Меньше глаз — меньше знаний.

Родищев быстро вышел на лестничную площадку, запер за собой дверь и спустился на первый этаж, так никого и не встретив. Его машина — старенький, но отменно отлаженный «Москвич»-«каблук» — была припаркована на соседней улице. Прежде чем свернуть за угол, Игорь Илларионович еще раз оглянулся, словно бы ненароком, но так никого и не заметил. Хорошо.

Он специально выбрал тихий старый район, когда надумал сменить квартиру. Здесь всегда меньше народу, чем в новостройках или в престижном центре. Игорь Илларионович мог позволить себе и то и другое, но ограничился скромной двухкомнатной квартиркой в кооперативной пятиэтажке. Дом стоял в небольшом зеленом дворике.

В салоне «Москвича» пахло сыростью и тленом. Игорь Илларионович забрался в салон, запустил двигатель и несколько минут сидел неподвижно, слушая ровный ропот работающего двигателя. На спине и под мышками у него проступили темные пятна пота, но он не обратил на подобные пустяки ни малейшего внимания. Убедившись, что никто за ним не наблюдает, Родищев вывел «каблук» со двора и поехал в сторону центра. Машин на дороге было много, что играло ему на руку. В могучем потоке, тщательно маскируемый густым, как гуталин, дождем, скромный «Москвич» не привлекал внимания.

Игорь Илларионович выехал на Ленинградское шоссе и, прибавив газу, открыл окошко. Холодный ветер ворвался в салон, принеся с собой облегчение и ощущение бодрости. Игорь Илларионович полез в карман и достал небольшую цветную фотографию. Положив карточку на приборную панель, Родищев попытался сосредоточиться на предстоящем деле. Его сегодняшняя жертва — молодой, перспективный банкир. Появлялся он на людях только в сопровождении двоих «горилл». Причем, по информации «заказчика», телохранители были достаточно профессиональны. В этом Игорь Илларионович не сомневался. Изучив досье жертвы, он пришел к выводу, что тот — человек неглупый. Да и количество охраны подтверждало. От пули снайпера телохранители не спасут, а для уличной шпаны двоих вполне достаточно. Бомба здесь не годилась — «гориллы» отлично работали как «поисковики». Из квартиры первым выходил кто-то из них, и только через пять минут сам банкир. Услугами снайпера «заказчик» пользоваться не хотел. В официальном мире почти никогда не находят «стрелка» и уж тем более не выходят на того, кто оплатил выстрел. В неофициальном отследить «заказ» вполне реально. Опять же, пуля не дает стопроцентных гарантий смерти. А вот Игорь Илларионович гарантировал результат и брал на четверть меньше других. Он мог обеспечить все — от легких увечий до моментальной смерти. В случае срыва обещался возврат всей суммы «заказчику» плюс десять процентов «неустойки», чего, уж точно, не делал никто.

У Игоря Илларионовича был всего один срыв. Намеренный. Вместо заказанной мучительной смерти обеспечил мгновенную. В тот же день он вернул всю сумму, полученную в качестве гонорара, и честно выложил неустойку. Это сработало именно так, как и задумывалось. Количество «заказчиков» сразу же выросло более чем втрое. К нему едва ли не стояла очередь, а «внеочередники» оплачивали «работу» Родищева в двойном размере.

Конечно, теперь он не стал бы возвращать никаких денег, скорее устранил бы самого «заказчика», но красивый жест подействовал почти магически. Опять же, клиент должен был предусматривать возможность так называемой «перекупки». Если вы имели дело с Игорем Илларионовичем, то подобного шага со стороны жертвы можно было не бояться. Родищев никогда не приближался к объекту своего внимания, а значит, и никаких переговоров между ними быть не могло в принципе.

За этими мыслями, забыв о дожде, он наконец добрался до нужного места и свернул с шоссе на неприметную колею. В Лосином острове их именовали «просеками». За «просекой» шла еще более узкая и неприметная дорожка. «Москвич» затрясся по застывшему до бетонной твердости глинозему. «Гостиница» стояла в самой глуши лесопарковой зоны, в трехстах метрах от Кольцевой автодороги. Сюда не забредали ни влюбленные парочки, ни насильники. Зона практически нетронутого леса. Никаких других построек рядом не было, и это вполне устраивало Игоря. Минут через десять он подъехал к «гостинице» — восьми десяткам вольеров, обнесенных трехметровым дощатым забором. Родищев мог бы отстроить и нечто более роскошное, но роскошь сама по себе для него не значила ровным счетом ничего. Роскошь — бельмо на глазу, метка, по которой человека отыскать легче, чем раненого по кровавому следу.

Игорь Илларионович загнал машину во двор через широкие ворота, вышел на улицу и, вскинув худенькие ручки, потянулся с наслаждением. Здесь, в лесу, было довольно приятно. Частые березы и сосны укрывали от слишком резких капель, но трава, мох и опавшая хвоя хранили прохладу.

Отыскав старую «закладку», Игорь Илларионович откопал полиэтиленовый пакет и извлек из него пистолет. Настоящий «люгер». Оружие Игорь Илларионович купил у одного умельца, который рыскал по местам былых сражений, откапывал «стволы» и восстанавливал их буквально из пыли.

Пистолет Родищев решил приобрести после того, как один из питомцев попытался вцепиться ему в горло на прогулке. Игорь Илларионович задушил пса голыми руками, восстановив свой авторитет «вожака стаи», но пришел к выводу, что пистолет для этих целей практичнее. Кроме того, он постоянно носил с собой баллончик с перечной вытяжкой.

Вооружившись, Игорь Илларионович направился к питомнику. Питомник — своего рода прикрытие. Даже если бы какая-нибудь из собак попалась в руки следователей и привела к Игоревой «гостинице», он всегда имел возможность отговориться. Мол, знать ничего не знаю и ведать не ведаю. У меня собаки хоть и породистые, но брошенные, и уж какая из них на что способна, одному богу, да еще старому хозяину ведомо. Предосторожности не бывают лишними. Однако хитрость заключалась в том, что собак, особенно «взбесившихся», ОБЫЧНО пристреливают.

Питомник представлял собой три ряда отделенных друг от друга вольеров и небольшое кирпичное здание, совмещавшее функции административного корпуса и склада. Здание не только отапливалось, к нему даже подвели водопровод и электричество.

За питомником — обширная площадка для выгула, отделенная от «жилой» зоны высоким крепким забором. Питомник и площадку соединял закрытый «переход» с бетонным полом и стенами из арматурной сетки.

Вольеры делились на три категории. Для щенков и новых собак, не привыкших еще к распорядку и характеру питомника. Для подрощенных псов, уже узнавших вкус сырого мяса и крови, натасканных на человека, но не готовых пока для индивидуальной, «хирургической» работы. Родищев называл их «полуфабрикатами». И готовый, «кондиционный» товар. Три десятка отлично подготовленных псов.

Игорь Илларионович отомкнул ключом дверь, ведущую в «третий» коридор. Заблестели жадно десятки глаз, обнажились клыки. Питомцы. Псы самых разных пород. Були и питбультерьеры, ротвейлеры и «кавказцы», пара «бордосцев» — эти попали к нему больными, почти умирающими, и Родищев выходил их, практически вытащил с того света — и немецкие овчарки, трое мастифов и пара доберманов. Игорь Илларионович специально выбирал породы, наименее восприимчивые к боли, знал сильные и слабые стороны каждой особи. Доберманов он уважал за нестандартную хватку. Эти псы не любят кусать за руки. Они сразу хватают жертву за горло или вцепляются в пах. Сей смертоносный инстинкт заложила в них природа. Люди его старались давить, Родищев же, напротив, старательно культивировал. «Кавказцев» ценил за молчаливость и невероятную агрессивность. Ротвейлеров за мощь и упорство. Питов и булей за наименьшую восприимчивость к боли. Лучшие качества своих воспитанников Игорь Илларионович старался развивать. Худшие — гасить.

Через подставных лиц он скупал подрощенных «внеплановых» щенков — иной раз целыми пометами — и здесь, в этом тихом и закрытом местечке, готовил псов для «работы».

Привить собакам рефлекс убийства оказалось даже проще, чем Родищев думал сначала. Достаточно было в течение месяца-полутора кормить их из «нужного органа» чучела. Кого из «живота» или «паха», кого из «руки-ноги», кого из «горла». Неповиновение пресекалось на корню и строжайше наказывалось. Получив «заказ», Игорь Илларионович тщательно изучал привычки жертвы, выбирал и соответствующим образом одевал специальный манекен, если удавалось, похищал какую-нибудь личную вещь будущей «жертвы», приучал к запаху, а затем натаскивал двух-трех псов на конкретного человека. Если атакующие, хорошо подготовленные собаки «работают» парой, то они практически неуязвимы для человека. Процесс конкретизации жертвы занимал от недели до месяца.

Псы, сидящие в отсутствие хозяина на сухом «Педигри», почувствовали впереди настоящую кормежку, сырое мясо, и подняли ужасный гвалт.

— Ну-ну, — усмехнулся Игорь Илларионович. — Завтра, дорогие мои. Все завтра.

К собакам третьего «блока» подключились остальные. В принципе, Родищев мог бы дать им мяса и сейчас, но «убийц» следовало раз и навсегда приучить: вкусное мясо — только из чучел. Две правые клетки занимали питбули: Капитан и Мстительный. Им-то и отводилась главная роль в сегодняшнем «спектакле». Игорь Илларионович не кормил их уже три дня — грань, к которой он приучал всех псов. Своего рода страховка от нападения.

Родищев натянул толстый костюм, специальные — выкованные по типу кольчуги — перчатки и открыл обе клетки.

— Кушать, кушать, родные мои. Скоро будем кушать, — приговаривал он, застегивая на собаках ошейники и намордники.

И то и другое придется снимать в машине. На месте времени на возню не будет.

Капитан завилял хвостом и начал поскуливать. Мстительный молчал, не выказывая эмоции. Он только наблюдал за «вожаком» внимательно и цепко, надеясь на просчет.

Игорь Илларионович с вызовом уставился собаке в глаза и зарычал. Рык «доминирующего самца», угрожающе-утробный, заклокотал в горле. Мстительный еще несколько секунд смотрел на Игоря, затем отвернулся равнодушно. Родищев мысленно чертыхнулся. По поведению и взгляду пса он не мог понять, о чем тот думает, хотя и ощущал исходящие от Мстительного флюиды напряжения. Игорь Илларионович очень давно приучил себя не бояться питомцев. Для него собака была равна человеку. Только меньшего роста и с более острыми зубами.

Пристегнув поводки, он выпрямился, стянул защитный костюм, перчатки и прищелкнул языком:

— За мной, родные мои. Рядом.

Оба пса пристроились слева. Игорь Илларионович запер дверь на замок и направился к машине. Капитан и Мстительный потрусили сбоку. Широкогрудые, большеголовые, смертельно опасные твари — лучшие друзья Родищева. У «Москвича» псы остановились. Это тоже была дрессура. Перед кормежкой Игорь Илларионович сажал собак в грузовой отсек и как минимум в течение сорока минут катал каждую группу вокруг питомника. Приучал к порядку получения пищи.

Капитан охотно запрыгнул в кузов, Мстительный последовал его примеру, но с бескрайним равнодушием, словно делал одолжение. Игорь Илларионович вытащил пистолет, положил на пол фургона, а затем принялся снимать с собак ошейники и намордники. Капитан подчинился беспрекословно. Он хорошо помнил уроки, к тому же обладал довольно покладистым характером. Мстительный повернулся к Игорю боком и сделал шажок в сторону. Тот потянулся к ошейнику, но пес отступил снова. Родищев растянул губы в ледяной улыбке. Его голубые до бесцветности глаза сузились, превратившись в узкие щелки. Он понял замысел зверя. Мстительный заманивал человека в глубину кузова, подальше от оружия. Игорь Илларионович глухо и угрожающе зарычал, затем скомандовал низким голосом:

— Ко мне! — Мстительный остался стоять. — Своенравная тварь. Ко мне, я сказал!

Пес подчинился. Заинтересованность в нем мгновенно сменилась прежним равнодушием. Игорь Илларионович снял ошейник и намордник, после чего вылез из кузова и захлопнул дверцу. Ему не слишком понравилось поведение Мстительного и, если уж говорить откровенно, он был рад, что избавится от этого ублюдка сегодня. Игорь Илларионович не любил собак, обладающих слишком независимым характером. С ними, как правило, возникали проблемы. Нескольких даже пришлось пристрелить. В эту секунду Родищев зарекся покупать щенков у старых хозяев Мстительного.

Он закопал пистолет, сел за руль «Москвича» и поехал к центру города.

* * *

Владимир Александрович Журавель не любил дождь. К тому же он умудрился забыть дома зонт и теперь стоял на продуваемом со всех сторон пустыре, у небольшого овражка, мокрый и продрогший, словно водяная крыса. В его возрасте — сорок восемь — и при его сложении — сравнимом разве что с воздушным шаром — воспаление легких переносится крайне непросто. А как говаривали у них в отделении: «Плащ — не одежда, фуражка — не головной убор». Холодно.

Рядом с Журавелем переминался с ноги на ногу молодой лейтенант. По выражению его лица несложно было догадаться, о чем он думал. О холоде и о дожде, а вовсе не о лежащем в овражке трупе. Взгляд вниз — теперь лейтенант подумал о промокших ботинках и носках. Если уж быть искренним, плевать ему на труп. Не думал он вовсе о трупе, а думал о стакане горячего чая с лимоном, о здоровенном бутерброде с колбасой и о двустороннем воспалении легких. «И кто его сможет упрекнуть? — размышлял Журавель. — Милиционеры не люди, что ли?»

Лейтенант вздохнул, достал из кармана пачку «Мальборо», зажигалку и повернулся спиной к ветру, а заодно и к трупу.

— Лейтенант, — тут же донесся до них голос майора Виктора Анатольевича Мурашко. — Вас что, работа не интересует?

Исходя из каких-то своих, не всегда понятных правил, Мурашко называл сотрудников только по званию.

Лейтенант преувеличенно бодро повернулся и тут же получил горсть дождевых брызг в лицо. Сигарета моментально вымокла до самого фильтра. Сунул руки в карманы плаща и ссутулил плечи, буркнув едва различимо:

— А чего тут интересного? Не стриптиз, поди. — И добавил громко, клацая зубами: — Почему? Очень интересует. И особенно заключение экспертов.

Лейтенант в отделении новенький, потому и позволил себе сарказм. Был бы поопытнее, знал бы: с начальством лучше не спорить. Но лейтенант пришел в их отдел сразу после Высшей школы. Месяц с небольшим назад. Не обтерся еще. Журавель толком и не познакомился с ним. Так, встречал пару раз в коридоре да на инструктаже. Но, говорят, мальчишка с амбициями. Впрочем… У таких в жизни все получается само собой. Сильный, стройный, мужественный, от таких девки тают, как снеговики по весне. Похож на этого французского актера… Как его… На Алена Делона, вот. Даже форма на нем сидит как на манекене. Ни морщиночки. Чисто выбрит, подтянут. Майор таких не любил. Считал, что они слишком избалованы вниманием и поэтому много требуют.

А сейчас Мурашко к тому же был еще и зол. Он тоже не взял зонт и промок даже больше, чем лейтенант. Ему, как старшему группы, приходилось осматривать место происшествия. Читай: шмонаться вокруг трупа, утопая в жидкой, холодной грязи по самые колени и старательно сохраняя равновесие на скользком склоне овражка. И в ботинках у него хлюпало не меньше, чем у подчиненных. А уж что касается шансов подхватить двустороннее воспаление легких, тут майор и вовсе шел впереди с большим отрывом. Чисто по-человечески Журавелю было Мурашко жаль, но с точки зрения рационального подхода — нет. Раз уж такая погода, все вымокли, замерзли, а заняться все равно нечем, пока эксперты не осмотрят и не сфотографируют место происшествия, а следователь из районной прокуратуры не составит протокол, отправь людей посидеть, погреться в теплой машине. Но… согласно субординации, действия начальства обсуждению не подлежат.

Журавель достал из кармана рубашки пачку «Явы», согнулся, прикрывая сигареты собственным телом, выудил одну. Лейтенант щелкнул зажигалкой. Поднес колодец ладоней, давая прикурить.

— «Глухарь», — сказал он, косясь на группу экспертов. — Помяни мое слово, конкретный «глухарь». Этот мужик, потерпевший, погиб небось сто лет назад. Его теперь и трупом-то не назовешь. Странно, однако, что только сейчас обнаружили.

Тут лейтенант был прав. Труп представлял собой то еще зрелище. Во всяком случае, любоваться им вовсе не хотелось. То ли время было тому виной, то ли крысы, а может, бродячие собаки, только остались от трупа одни воспоминания, кости да куски одежды. Вот, собственно, и все. С чем работать — непонятно. Зато ясно, почему Мурашко такой хмурый. Не только из-за дождя. Он-то насчет «глухаря» тоже сразу сообразил.

— Да тут, в тени, до самого июня снега по колено, — прогудел добродушно Журавель. — А летом — кусты да крапива в человеческий рост. И вообще, не ходят люди на пустырь. Что им здесь делать, на пустыре-то?

— Сержант, — позвал Владимира Александровича майор, выпрямляясь и вытирая пальцы платком. — Поезжайте-ка в отделение, проверьте, кто у нас числится в розыске как пропавший без вести, примерно с марта-апреля сего года. Поработайте с родственниками. Вы, лейтенант, пройдитесь по соседним домам, расспросите жильцов. Пустырь — место тихое, открытое, может, кто-нибудь что-нибудь да видел.

Журавель кивнул согласно.

— Хорошо, товарищ майор, — ответил он.

— Так точно, — качнул головой лейтенант.

Мурашко повернулся к экспертам, давая понять, что разговор закончен. Эксперт начал что-то говорить, указывая на труп. Слишком тихо, чтобы Журавель и лейтенант разобрали слова. Майор же кивал понятливо, изредка задавая вопросы.

— Работенка, конечно, не из азартных, — прокомментировал себе под нос лейтенант, — но все-таки в тепле, а не на ветру под дождем. И на том спасибо дорогому начальству.

Они зашагали по чавкающей, жирной грязи к машине — сине-желтому «бобику».

— Работа как работа, — ответил Журавель. — Что ни делается, все к лучшему.

— Угу. Поделитесь этой великой мыслью с пострадавшим, — усмехнулся лейтенант.

— Он же мертвый? — кажется, искренне удивился Журавель, открывая дверцу патрульного «козлика» и забираясь в салон.

Лейтенант посмотрел на собеседника не без любопытства. Округлый, скорее даже толстый, седой, с добродушным лицом тюхи, уже не деревенского, но еще не городского. Щеточка «моржиных» усов над верхней губой. Брови кустистые, но не злые. Скорее даже они наполняют карие глаза теплом. Сержант. В таком-то возрасте? Наверняка потому, что ведет себя тихо, согласно. Отправили — пошел. Ни слова, ни полслова. На таких-то как раз и ездят. Кого посылать в Высшую школу? Любого вспомнят, кроме него. Почему? Да потому, что всегда в тени. Был бы стервецом, скандалистом, сволочью — услали бы учиться и вздохнули с облегчением. Чем дольше учится, тем дольше его нет в отделении, соответственно, тем легче живется. Или наоборот. Ж…лиз. Таких тоже не любят. Звания они получают с периодичностью раз в год и в результате уходят на повышение, лизать задницы начальству повыше. Этот же до полтинника в сержантах. Делаем выводы.

В машине было тепло. Охватывала приятная истома. Лейтенант оперся о дверцу со стороны водителя, посмотрел на пустырь.

— Ну чего там? — полюбопытствовал без особого интереса шофер.

— А-а-а… — лейтенант безнадежно махнул рукой. — Болото.

— Ясно, — ответствовал равнодушно сержант, снимая машину с ручника. — Ты едешь?

— Нет, — лейтенант качнул головой. — Волкова ноги кормят.

«Фамилия лейтенанта — Волков, — вспомнил Журавель. — А зовут его… Как же его зовут? Не то Андрей… Не то Алексей…»

Лейтенант отсалютовал и зашагал к соседнему дому — болотно-зеленой одноподъездной башне.

Шофер вздохнул, спросил у Журавеля:

— Ну, куда ехать?

— В отделение.

— А та-рищ майор?

— Тут работы не меньше чем на час. Успеешь вернуться.

Шофер уложил порядок действий в голове, кивнул глубокомысленно и нажал на педаль газа.

Рыкнув движком и выбросив из-под колес фонтан глинистой жижи, «бобик» резво рванул с места.

* * *

Стоя у окна, Александр Демьянович Осокин чуть подался вперед и коснулся лбом прохладного стекла. Серое марево дождя размыло силуэты домов. Блеклая листва тополей рабски подрагивала под резкими ударами тонких водяных струй. Небо, страдальчески-тусклое, навевало тоску. Осокин прикрыл глаза, отстранившись на секунду от монотонного голоса, звучащего за спиной.

Холод дождя, переданный стеклом, принес некоторое облегчение. Осокин открыл глаза и, подчиняясь внезапно возникшему ощущению дежа-вю, с удивлением подумал: «Я это видел». И матово-мокрые крыши домов, и дождь, и проносящиеся по улице глянцевые от воды машины. Вообще, весь этот день однажды уже был им прожит. Только вот когда? В прошлой жизни? Впечатление повторения слишком походило на правду, чтобы быть ложным. И монотонный голос гостя он слышал. Даже внешность визитера, невзрачная, тонущая в солидности банковского кабинета, была ему знакома. Или же это не более чем иллюзия? А если все-таки нет? Чем закончилась его история… в прошлый раз?

Гость, абсолютно непримечательный человек, пухленький, чрезвычайно низкий, с круглым, лоснящимся от пота лицом, некрасивость которого подчеркивалась элегантными очками в тонкой золотой оправе, сидел на краешке громадного кожаного кресла. Заметив взгляд Осокина, он прервал чтение, спросил без нажима:

— С какого эпизода повторить?

Тот натянуто улыбнулся.

— Я действительно задумался. Прошу извинить меня.

Гость спокойно пожал плечами:

— Ничего страшного.

Осокин прошел к своему креслу, присел, взял со стола пачку сигарет, закурил. Помассировал пальцами висок. Ощущение дежа-вю не отступало. Фразы срывались с губ сами собой. Осокин словно слушал их со стороны. «А может быть, это эффект опережения», — подумал он, выпуская серый сигаретный дым сквозь напряженные губы. Ему ведь заранее известно, чем закончится доклад. Да, наверное, именно эффект опережения.

Хитроглазый гость был частным детективом. Обычно Осокин пользовался услугами собственной службы безопасности, но только не сейчас. В этот раз он решил прибегнуть к помощи частного сыщика.

— …двадцать девять лет, — продолжал тем временем читать гость. — До несчастного случая работала стюардессой Аэрофлота. Проживает одна. Адрес указан в отчете. Квартира однокомнатная. Фотографии прилагаются.

— Вы что, были у нее дома? — встрепенулся Осокин.

— Нет. Мы не взломщики. — Гость улыбнулся тонко. Кто знает, что у каждого из них за душой. У банкиров свои маленькие тайны, у детективов свои. — Фотографировали с крыши соседнего дома. Родных нет. Работает на дому. — Детектив поднял взгляд на заказчика. — Знаете, все эти поделки общества слепых. Розетки, выключатели и тому подобная дребедень.

Осокин кивнул, давая понять, что принял информацию к сведению. Розетки и выключатели? Не самая приятная и разнообразная работа. Особенно после аэрофлотовских поездок. Жизнь — цепочка дурацких случайностей. Захотелось стюардессе Аэрофлота выпить кофе, кофе закончился, она выходит в магазин. В это время опаздывающий на пустяковую, в сущности, встречу начинающий делец гонит на своей новенькой «семерке» по Бескудниковскому бульвару. Девушка глядит на часы. Магазин скоро закроется, а с утра в рейс. Как тут без кофе? Она может опоздать, если не поторопится. Девушка смотрит по сторонам. Вечер, машин нет. Начинает переходить улицу, хотя горит красный свет. Тут-то и появляется непонятно откуда новенькая «семерка» цвета «коррида». Девушка в растерянности останавливается. Несчастья можно было бы избежать, останься девушка неподвижна. Объехать ее — нет проблем. Бульвар достаточно широк. Но стюардесса начинает метаться. Все происходит слишком быстро, чтобы успеть осознать. Водитель выворачивает руль влево — девушка тоже кидается влево. Вправо — и она в ту же сторону. Удар! Тело подлетает в воздух. Еще один удар и сухой, отвратительный треск. Лобовое стекло покрывается сеткой мелких трещин и прогибается в салон.

Свет фонарей дробится в этой слюдяной паутине на сотни отдельных лучиков. Девушка скатывается на асфальт. На капоте машины и на разбитом «лобовике» остается несколько капелек крови. Водитель резко жмет на газ.

Чуть позже бесчувственное тело стюардессы заберет «Скорая». К тому времени над изуродованной новенькой «семеркой» уже будет колдовать знакомый механик. Хороший парень, умеющий держать язык за зубами. А бледный, трясущийся водитель, смоля одну сигарету за другой, станет проклинать невезуху и дрожать от страха за свое «светлое» будущее.

Осокин очнулся от собственных мыслей, когда огонек ожег пальцы.

— Черт!

Он инстинктивно отдернул руку, и сигарета, выпав, покатилась по отполированной до зеркального блеска крышке стола. Прервав чтение, детектив внимательно наблюдал за траекторией движения окурка. Осокин подхватил сигарету, бросил в пепельницу, придавил огонек фильтром.

— Когда произошел несчастный случай? — стараясь казаться спокойным, спросил он.

— Шесть лет назад, — не заглядывая в отчет, ответил детектив.

Разве Осокин этого не знал? Конечно, знал. Именно шесть лет назад он сидел за рулем новенькой «семерки» цвета «коррида».

— Ее сбила машина?

— Вы на редкость проницательны, — усмехнулся детектив. — Именно так все и случилось. Ее сбила машина. Рядовое дорожное происшествие. Водителя, разумеется, не нашли.

— Почему «разумеется»?

— Ну, если бы его нашли, разве вы стали бы интересоваться девушкой?

Гость аккуратно сложил бумаги стопкой.

— Это намек? — Осокин вперил взгляд в детектива.

— Намек? — Тот покачал головой, однако на его губах по-прежнему играла загадочная улыбка. — Боже упаси. Никаких намеков. Просто подумалось: девушка — жертва несправедливости. Вы решили ей помочь — а иначе зачем вам эти сведения? — похвальный жест добросердечного человека.

— Оставьте отчет на столе. — Осокин сунул руку в карман щеголеватого пиджака. — Хорошая работа.

— Рад, что вы оценили это по достоинству, — детектив перехватил взглядом движение руки заказчика, чуть закусил нижнюю губу.

Осокин достал из кармана пухлый кожаный бумажник, спокойно раскрыл его. Заметил попутно, что ему, несмотря на старание, не удалось сохранить свою «фирменную» стопроцентную выдержку, пальцы все-таки слегка дрожат. Вопросительно посмотрел на визитера.

Тот неопределенно шевельнул бровями.

— Как договаривались. Сто пятьдесят за каждый день работы. Итого тысяча пятьсот. Плюс накладные расходы. Мне пришлось заплатить кое-кому из бывших коллег в МВД. Сейчас ведь никто за так пальцем о палец не ударит. Это еще триста. Итого тысяча восемьсот. Ну, и если вы действительно оценили работу по достоинству, то премиальные на ваше усмотрение.

Осокин отсчитал двадцать пять стодолларовых купюр, положил на стол и придвинул детективу. Тот взял банкноты, не пересчитывая, переломил пополам и сунул в карман куртки.

— Премного благодарен.

Осокин серьезно наблюдал за ним, не без интереса подмечая каждое движение. Детектив почувствовал себя неуютно, повел плечами:

— Что-то не так?

— Да нет, все так. Все так, — Осокин опустил взгляд на тонкую стопочку бумаг, накрыл их ладонью. Спросил, глядя в стол, с некоторым равнодушием: — Надеюсь, я и впредь могу обращаться к вам за помощью?

— Конечно, — на губах детектива заиграла улыбка. — Наша фирма всегда к вашим услугам. Можно сказать, в любых ситуациях.

Улыбался он странно. Радушно, но с некоторой нотой неприятного покорного подобострастия. Одним словом, фальшиво. Стремление продаться и в то же время сохранить хотя бы внешнее достоинство было отчетливым и породило у Осокина подспудное чувство неприязни. Ему захотелось, чтобы гость поскорее ушел. Он демонстративно взглянул на часы. Детектив понял жест. Клиент занят. Клиенту не надо мешать. Клиент платит. Не раздражай того, кто платит и готов платить впредь. Это безработных детективов полно, а хороший, денежный клиент — редкость, особый товар. Хорошим клиентом не разбрасываются.

Детектив поднялся, но замешкался у стола. После секундного колебания все же протянул руку для пожатия. Жест, исполненный немого вопроса. Детектив словно просил подтверждения их добрых отношений в будущем.

Осокин колебался. Он не хотел отвечать на пожатие и мог бы себе это позволить, но… Это странное «но» вызревало в его душе как болезненный нарыв. Детектив уже проник в тайну, касающуюся только его, Осокина, и слепой стюардессы. Теперь он, сам того не подозревая, стал оруженосцем, принимающим на себя половину испытаний и грехов хозяина. Осознанно ли? Вряд ли. Все дело в деньгах. Только в деньгах и ни в чем больше.

Осокин пожал крепкую ладонь, бормотнул:

— Всего доброго. Возможно, мне понадобятся ваши услуги уже в самое ближайшее время.

— Всегда рад помочь. Буду с нетерпением ждать вашего звонка. До свидания.

Вот теперь детектив улыбнулся широко и открыто, поверив наконец, что его купили взаправду. Надолго.

Он вышел Из кабинета, аккуратно и плотно прикрыв за собой дверь. Осокин достал из кармана пиджака платок, тщательно вытер руку и бросил платок в корзину для бумаг. И только после этого он придвинул к себе отчет.

Этот разговор состоялся ровно месяц назад. Почему сегодня Осокин вспомнил о нем? Наверное, потому, что за окном снова шел дождь. Не такой же, как в тот летний день, более пронзительный и злой, предвещающий вселенский холод и тоску, но такой же серый и неприкаянный. Осокин открыл глаза и посмотрел на лежащее перед ним досье. Он каждый день доставал из стола папку и рассматривал фотографии.

И каждый день, ровно в девять утра, в квартире слепой стюардессы раздавался звонок. Она отпирала дверь. И каждое утро на пороге стоял один и тот же посыльный с корзиной белых пионов. Осокин посылал бы розы, но стюардесса их не любила. Предпочитала тюльпаны, сирень и пионы. Вспомнив про цветы, Осокин улыбнулся. Осторожно, словно боясь повредить, он раскрыл досье и вытащил несколько цветных снимков.

Первый снимок запечатлел девушку идущей по улице. Пшеничного цвета волосы раздувает ветер, голова поднята. Пожалуй, слишком высоко для зрячего. Слепые глаза смотрят прямо перед собой. Фотографировали с малого расстояния. Оно и понятно. Зачем прятаться, если «объект» все равно ничего не видит. Осокин внимательно рассматривал тонкую фигурку девушки. Странно. Почему она ходит без тросточки? Осокин взял следующую карточку. Девушка у подъезда, говорит что-то сидящей на лавочке старухе. Улыбается. Хорошая у нее улыбка.

Осокин улыбнулся, будто бы в ответ, покатал на языке ее имя. «Наташа… Наташа… Наташа…» Словно шампанское. Острое, покалывающее язык, приятное на вкус.

Он разложил карточки по столу, принялся вглядываться в лицо. О чем она думает? Что чувствует? Какова ее первая мысль, когда она просыпается утром и понимает, что день так и остался ночью? Что для нее жизнь?

Осокин провел пальцем по улыбающемуся лицу девушки, едва касаясь глянцевой поверхности карточки, наклонился ниже, вглядываясь в слепые глаза. Он испытывал чувство, сродни тому, какое испытал Пигмалион, прикоснувшись к своему ожившему творению.

В дверь постучали. Осокин встрепенулся, сгреб бумаги и фотографии, смахнул их в верхний ящик стола, спросил громко:

— Кто?

Дверь приоткрылась, и в кабинет вошел секретарь-референт — изящного сложения мужчина лет тридцати. Двигался он с балетной легкостью, говорил мягко, тихо, расслабляюще. Жесты референта также отличались своеобразной плавностью.

Секретарь проскользил к столу, остановился в двух шагах, напомнил деликатно:

— Александр Демьянович, в четыре сорок пять у вас встреча с англичанами. Я позвонил, подтвердил время.

Осокин кивнул рассеянно. Мысли его были заняты совсем другим.

Секретарь просмотрел список:

— В семь вас ждет в «Редиссоне» Перфильев. Машина у подъезда, — продолжал он. — Охрана в приемной.

— Сейчас я выйду. — Осокин закурил. — Спасибо, Виктор. Собери все необходимые бумаги. Поедешь со мной. А по поводу Перфильева… Перенеси на завтра.

— Но, Александр Демьянович, Перфильев будет недоволен. Все-таки его завод…

— Его завод, Виктор, пока еще живет на наши деньги, — оборвал его Осокин. — Он их «отобьет», конечно, но при нынешнем падении мировых цен на нефть случится это не раньше февраля будущего года. А у него срок возврата кредита — ноябрь этого. Так что приедет как миленький. И завтра, и послезавтра, и через неделю, если будет нужно. Еще и поблагодарит, что встретиться согласились.

Референт улыбнулся понимающе, кивнул:

— Хорошо, Александр Демьянович. Я договорюсь.

Когда он вышел, Осокин выдвинул ящик стола, достал одну из фотографий стюардессы и спрятал ее в бумажник. Затем он поднялся и, раздавив окурок в пепельнице, пошел к двери. Сегодня был особый день. Сегодня у слепой стюардессы Наташи Ивлевой пенсия по инвалидности. В этот день она посещает супермаркет «Восьмая планета» на улице Митрофанова. Позволяет себе прикупить кое-что из лакомств. В силу своих финансовых возможностей, само собой. Осокин несколько раз переводил стюардессе деньги, и ни разу она их не приняла. Гордая.

Но сегодня… Сегодня все будет по-другому.

Осокин достал из встроенного шкафа светлый плащ, небрежно накинул на плечи. Все равно внизу его встретят с зонтом и проводят до машины. После этого он погасил свет и вышел из кабинета.

* * *

Улочка была узкой. Неприглядно узкой, не для банка. Она увязала в подгнивающей осенней зелени, как незадачливый турист в болоте. Сквозь темно-серое асфальтовое полотно густыми трещинами пробивалось неумолимое тление. Лужи, внушительно широкие, глубокие, заставляли водителей сбрасывать скорость и ехать осторожно, предельно медленно, чтобы не залить двигатели машин мощной грязной волной, подобной цунами.

Здание «Первого общероссийского национального банка» походило на бриллиант в мусорной куче. Аккуратный, почти игрушечный особнячок. За массивными коваными воротами — двор с идеально чистой подъездной дорожкой и вечнозелеными — травинка к травинке — газонами. Стоянка запружена иномарками, под стать банку — чистенькими, блестящими лакировкой и хромом. Казалось, здание вместе со стоянкой, двором и машинами вырвали из умопомрачительного и мертвого каталога недвижимости и швырнули сюда, в «перловую кашу» из стареньких, пошедших гниющей чернотой пятиэтажек, раздолбанного асфальтового полотна и бугристого тротуара. В насмешку над живущими здесь «местными». Мол, смотрите, вот как надо жить…

Неброский, замызганный дождем «Москвич» прополз мимо кованого трехметрового забора и скорбно ткнулся грязным бампером в бордюрный камень прямо посреди громадного дождевого озера. Игорь Илларионович Родищев взглянул в зеркальце заднего вида и остался доволен. Клиент был на месте и, судя потому, что широкий, как двуспальная постель, «Мерседес» подогнали к главному входу, как раз собирался уезжать. Обычно-то шикарное авто украшало собой банковскую парковку. Впрочем, информацию относительно отъезда Игорь Илларионович потрудился получить заранее, иначе не потащился бы через половину Москвы с питомцами в кузове. Сделать это оказалось несложно, даже не прибегая к дешевым книжно-киношным способам вроде высокотехничной слежки, тотального подкупа персонала банка и изощренного шантажа ближайших друзей. Игорь Илларионович просто позвонил в банк и, представившись хозяином крупного золотого прииска, поинтересовался, когда он может застать Осокина на предмет деловой беседы. Референте готовностью назвал Родищеву время, выведать остальное было делом техники. «Я проездом в Москве… А, к примеру, сегодня вечером никак не получится?» Так просто. Остальное Игоря Илларионовича не волновало. Он не собирался преследовать «клиента» по всей Москве. На загнивающем до сих пор Западе банкиры отличаются одной и той же вредной привычкой — точностью. И наши пошли по их стопам, переняли. Не потому, что ценят чужое и, тем паче, свое время, а чтобы слиться в экстазе сытой розовощекости с «цивилизацией». Чтобы как «там». Впитали, дурачки картонные, таскающие дорогие костюмы от кутюр, как дешевые душегрейки.

Родищев включил приемник, покрутил колесико настройки, ловя «Европу», нашел, улыбнулся по-детски счастливо. Закурил тонкую дамскую сигарету и положил высохшую до скелетообразного состояния ладонь на рычаг грузового отсека. Словно угадав это его движение, собаки в кузове заворчали, забеспокоились. Родищев, пробормотав «потерпите, родные, недолго осталось», стал негромко насвистывать от полноты чувств. В тон новомодной «европейской» певичке и аккомпанирующему ей густому, как мед, саксофонному плачу.

Первыми из дверей появились охранники — четверо шкафоподобных амбалов, мрачных и сосредоточенных, как средневековые палачи. Они цепко осмотрели двор, затем один подошел к «Мерседесу» и открыл правую заднюю дверцу. В унисон коллеге, второй распахнул тяжелую дверь банка. Оставшиеся двое маячили между крыльцом и машиной. «Клиент» материализовался из полумрака, подобно призраку. Повис в воздухе в наброшенном на плечи светлом изящном плаще, уверенный, знающий цену себе и окружающему миру и постоянно соотносящий котировки. За ним спешил щеголеватый референт, бережно-уважительно неся кожаный кейс.

Игорь Илларионович даже изумился тому, насколько изготовленная им для тренажа модель была похожа на оригинал. Застынь сейчас «клиент» неподвижно — не отличить. Как с натуры лепил.

— Пора за работу, родные, — пробормотал Родищев, дергая рычаг и поглядывая в зеркальце заднего вида.

Он знал, что увидит через секунду: две янтарно-желтые «молнии», устремляющиеся к жертве. Глухо стукнули заслонки, ударила о борт «Москвича» одна из дверец. Первым из кузова выскочил Капитан, за ним — Мстительный. Оба метнулись к жертве через проезжую часть. Завизжали тормоза останавливающихся машин. В зеркальце бокового вида Родищев увидел женщину, обернувшуюся на этот странный, надрывно-истеричный визг да так и застывшую с открытым ртом и глазами, расширившимися до размеров жостовского подноса.

И «клиент» увидел собак. На хрена такому телохранители — Игорь Илларионович не понимал. Амбалы еще только начали поворачиваться, а парень уже все понял. Родищев это увидел по глазам. Он не закричал панически, не шарахнулся за квадратные спины, не прыгнул рыбкой в салон «Мерседеса». Да и не успел бы, наверное, но на щеках у него вспыхнул лихорадочный румянец, а глаза сузились, превратившись в две тонкие щелки, словно полоснули по лицу слепого лезвием опасной бритвы слева направо.

В следующий момент Капитан уже кубарем катился по мокрому асфальту, подняв тучу брызг, а сбивший его грудью Мстительный стоял на всех четырех лапах, скалясь и ворча грозно. Всегда, сволочь, проявлял характер.

Капитан, грязный, мокрый и всклокоченный, похожий на плохо отжатую половую тряпку, вскочил. Родищев мог бы поклясться, что на морде питбуля было написано полное изумление. Капитан встряхнулся, сморщил нос, рыкнул. Мстительный не стал рычать в ответ. Он уже «сказал» свое слово и теперь лишь пригнул башку, готовясь к серьезной драке. Драке не на жизнь, а на смерть. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, и в этих взглядах, в напружиненных телах обоих псов ощущалась такая энергия, что, казалось, сейчас между ними проскочит электрический разряд и раздастся раскат грома. Капитан сдался первым. Он отвел взгляд, суетливо вильнул несколько раз обрубком хвоста, словно признавая за соперником право на приказ. Поскуливая и поднимая из грязной воды лапы, пес сделал неуверенный круг и остановился, озираясь, отыскивая взглядом хозяина.

Мстительный и вовсе не думал «работать». Стоя в грязном озерце, пес широко и скучно зевнул, обнажив крупные белые клыки, затем повернул лобастую голову и уставился на дверцу салона, словно ожидая, пока Родищев выберется из машины. Если бы Игорь Илларионович давным-давно не усвоил прописную истину: «животными правят инстинкты», он бы, пожалуй, решил, что Мстительный способен мыслить. Не думать — думать собаки умеют, на сей счет Родищев не испытывал сомнений, — а именно мыслить. Наблюдать, сопоставлять и делать выводы.

Захлебнулась плохо срифмованным драматизмом певичка, утер фальшивые слезы саксофон.

Игорь Илларионович мрачно выматерился и снова посмотрел в сторону банка. Мстительный трусил к машине. Капитан же плюхнулся на задницу и с наигранным безразличием чесал ухо. Знал, тварь, что провинился.

Женщина, что стояла с открытым ртом, так и не дождавшись зрелища, пошла себе, сгибаясь под тяжестью многокилограммовых пакетов — рынок рядом. И хорошо. Одним свидетелем меньше.

«Клиент» уже забрался в салон «Мерседеса» и теперь что-то говорил референту через опущенное стекло. Правда, нет-нет да оборачивался, посматривал на устроившегося у края тротуара Мстительного. Еще было время, чтобы что-нибудь предпринять. Капитан бегает очень хорошо. Мстительный чуть хуже, но он и не выкладывался полностью никогда, халтурил, сволочь… Эх, надо было пристрелить его с самого начала, пустить на корм. А лучше бы вообще не брать… Но Капитан-то мог бы достать «клиента» при желании. Например, запрыгнуть в салон «Мерседеса» через опущенное стекло. Оно бы даже и лучше. У жертвы не будет свободы маневра. В тесном-то салоне не постреляешь. А справиться с таким боровом голыми руками — это дудки. Схвати Капитана, попробуй. Если уж есть установка «вижу цель» — руки отгрызет по локоть.

Игорь Илларионович взялся за ручку, приоткрыл дверцу. И тут же поблагодарил бога, что не успел распахнуть ее до конца. Глухо ударилось о дверцу массивное тело, клацнули в воздухе челюсти, поймав пустоту.

— Мстительный, с-сука… — выдохнул Родищев и вдруг почувствовал, что ему стало страшно. По-настоящему. Собак он не боялся никогда, а вот поди ж ты… Аж коленки ослабли, да пальцы пошли ходуном. Хорошо еще, что Мстительный не утерпел, прыгнул раньше, чем следовало. А то бы лежать Игорю Илларионовичу с разорванным горлом… Сам натаскивал тварей…

Родищев отчаянно посмотрел в зеркальце. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как охранники «объекта» забираются в черный джип. На ходу один из них взглянул в сторону «Москвича». Дельно взглянул, цепко, запоминая. Но это-то ради бога. Все одно машину не найдут.

Даже если бы Капитан и намеревался броситься на жертву, добежать он все равно уже не успел бы. Операция провалилась. Игорь Илларионович взглянул в окошко. Мстительный сидел в метре от «Москвича» и делал вид, что скучает. Пес смотрел в сторону, но тело его было напряжено, задние лапы подобраны для броска. С клыков бежала слюна. Жемчужного цвета, вязкая, она повисала на губах и тянулась чуть ли не до самой земли.

— Тварь… — только и смог выдавить Родищев.

Словно услышав адресованное ему слово, Мстительный повернул лобастую голову и равнодушно уставился бывшему хозяину в глаза. Родищев почувствовал, как в груди у него поднимается новая волна страха. Нет, он принял бы вызов и, возможно, даже одержал бы верх в своеобразной «волевой дуэли», но… В этом не было больше ни малейшего смысла. Ни Капитана, ни Мстительного забрать обратно в питомник уже не получится. Хотя бы потому, что взбунтовавшихся против хозяина собак следовало не наказывать, а уничтожать, сразу же и без всякой жалости. Иначе жди большой беды…

Родищев не собирался тратить время на лишнюю работу. Милиция сделает это за него. А ему следовало подумать о том, как выкручиваться из тупиковой ситуации, в которую он попал благодаря собственным питомцам.

Через лобовое стекло Игорь Илларионович увидел проезжающий мимо «Мерседес», увозящий не просто «объект», а целую кучу денег заодно с его, Родищева, спокойным сном. Игорь Илларионович не питал иллюзий относительно дальнейшего развития событий. Его, конечно, попытаются найти. Человек, «заказавший» банкира, обладал, вне всяких сомнений, достаточным влиянием, чтобы рано или поздно получить голову неудачливого «исполнителя». Его, Родищева, голову… Игорь Илларионович нервно закурил. Что делать? Натаскать другую пару? Слишком долго. Убить «заказчика»? Но этот случай оказался одним из тех немногих, когда «заказчик» остался ему неизвестен. Желать смерти банкира теоретически могло слишком много народу. Проверять каждого — жизни не хватит. Да и сколько ее теперь осталось, жизни-то? «Заказчик» отыщет Игоря Илларионовича куда быстрее. Кто бы сомневался. Вернуть деньги и уплатить оговоренный штраф? В душе Родищева родилось и стало быстро набухать очень неприятное чувство. То самое, которое испытывает посетитель супермаркета, обнаруживший у кассы, что из кармана «таинственным образом» исчез бумажник с внушительной суммой. Нет, Родищев, безусловно, так и поступил бы, если бы не одно «но». Внушительный аванс, как и остальные гонорары за выполненные заказы, давно уже был «слит» на забугорный счет. Попробуй переведи их обратно. Легально перевод не осуществить, придется воспользоваться услугами посредника, а это «засветка». На него тут же насядут. Не власти, так «братва». Спрятаться?

Родищев оскалился невесело. Пожалуй. Самый привлекательный и надежный вариант. Залечь на дно на время… Да поглубже. Так глубоко, чтобы ни одна тварь не подобралась. А еще лучше завязать, совсем. Да, так будет правильно. Денег у него на «кучерявую» жизнь хватит. Обрубить хвосты разом и раствориться в воздухе. Устранить посредника. Ликвидировать питомник… Хотя нет, питомник ликвидировать как раз не следует. Тут же возникнут вопросы — зачем да почему. Лучше так: разогнать всех «рабочих» псов и забить клетки новыми, «чистокровными» дворнягами. Пара десятков голов у него в питомнике и так есть, держал в качестве дарового мяса — для «рабочих лошадок», скупить у живодеров еще десятка два-три, и готово. Все шито-крыто. За живые денежки отловщики ему добычу не только отдадут, еще и упакуют в нарядную обертку и доставят по нужному адресу. И молчать потом будут. Денег-то всем хочется, зачем плодить конкурентов? Только нужно действовать осторожно и осмотрительно. И собак все-таки лучше скупать небольшими партиями, да не в одном отделении, а в нескольких. По пять-шесть голов. Ну и сам на улице кого-нибудь подберет, не переломится. Жить захочешь — не такое сделаешь…

На первый взгляд план казался вполне осуществимым. Конечно, придется тщательнее подработать детали, но… Кто подумает на сердобольного калеку-инвалида, обхаживающего, исключительно по доброте душевной, бездомных собачек? А через годик — за бугор. Пусть тогда ищут…

Родищев нервно дернул рукоять коробки передач. Двигатель зарычал, забились внутри механического тела «Москвича» шестерни, срывая зубья. «Каблучок» дернулся, лязгнул странно, но оклемался все-таки, покатил по улице, сперва медленно, затем все быстрее. Время от времени Игорь Илларионович поглядывал в зеркальце бокового вида, чтобы увидеть мечущегося Капитана среди опасливо отжимающейся в стороны толпы и Мстительного, задумчиво наблюдающего за удаляющейся машиной. Псы не привыкли к подобным ситуациям, они понятия не имели, как им поступать, когда вожак бросает посреди людной улицы. Игорь Илларионович чуть-чуть опустил стекло, позволяя свежему воздуху спокойно втекать в салон. Холодный ветер бодрил, разгонял дурную муть страха в голове. Через секунду он уже забыл о собаках. Отработанный материал. Оружие, пришедшее в полную негодность. На свалку его. На свалку памяти.

Мстительный смотрел вслед «Москвичу», пока тот не растаял в потоке машин, словно бы желая окончательно убедиться в предательской сущности людей, затем зевнул еще раз, широко и мощно, поднялся и отряхнулся. Грязевые брызги фонтаном летели в стороны, забрызгивая людей, но ни один из них не посмел ударить пса, пнуть или хотя бы просто повысить голос.

Мстительный зевнул широко и лениво и потрусил к ближайшему двору. В данный момент люди его не интересовали. Как, впрочем, и мечущийся по тротуару четвероногий собрат.

* * *

Журавель считал, что ему повезло. За март — апрель среди пропавших без вести значилось всего две фамилии.

Первая принадлежала девице школьного возраста. «Заср…а, прости господи, — подумал Журавель. — Бегает небось с какой-нибудь шпаной, хвостом крутит, а родители с ума сходят». Второй пропавший оказался мужчиной тридцати четырех лет. Бывший спортсмен-разрядник областного масштаба, ныне бизнесмен. С этим все ясно. То есть понятно, почему его особенно и искать не стали. Раз спортсмен, значит, связан с криминальными структурами. Читай: сгинул, болезный, на каком-нибудь бандитском банно-коньячном междусобойчике. Стало быть, либо сам «всплывет» через годик где-нибудь в лесу, либо, что вероятнее, концов уже не найти. Искать-то его, конечно, ищут — фамилия в отчетности значится, как ни крути, — но без большого усердия, между другими делами. Оперов отделенческих и на живых-то едва хватает, а тут…

Пристроив на консоли потрепанный блокнотик, Журавель переписал адрес и сунул листок в карман. Он не сомневался: пропавший и тот, чьи останки нашли сегодня в овражке, — одно и то же лицо.

Дежурный по отделению — полный молодцеватый лейтенант, — положив подбородок на ладонь и покуривая лениво сигаретку, поинтересовался:

— Может, сходим позавтракаем, Лексаныч?

Предложил так, от безвыходности. О чем с «тюхой» болтать? О выпивке и о бабах с ним не поговоришь. Не любит он этого. Футболом тоже не увлекается. Но других сотрудников, с кем можно поесть, а заодно и потрепаться, сейчас нет, все в делах.

Журавель задумался на секунду, наморщив сосредоточенно лоб, затем отрицательно покачал головой.

— Не, после схожу. Работа.

— Лексаныч, знаешь поговорку? Работа — не хрен, — вздохнул досадливо в спину ему лейтенант, — сто лет стояла и еще столько же простоит. Жмурику этому уже по фигу, когда сержант Журавель по домам пойдет. Сразу или через час.

Журавель снова задумался, будто оценивая слова лейтенанта. Затем покачал головой еще раз и вышел на улицу.

— Ну-ну, — усмехнулся лейтенант, глядя на закрывающуюся дверь. — Смотри, пупок не надорви от усердия, пахарь.

День. Днем работы не много. Веселье начнется позже, ближе к вечеру. Напьются алкаши, повыползает на улицу молодежь. Странные они нынче стали, не то что раньше. Порядок был. Отца-мамку слушали. А теперь им никто не указ. Пойдут суматошные звонки: пьянки, драки, периодически переходящие в поножовщину, а то и в стрельбу. Экзотика городской жизни. Пока же можно отдыхать.

Нужный дом оказался панельной пятиэтажкой. Вопреки расхожему мнению, жили здесь далеко не бедные люди. Иномарок у подъездов — только что бамперами в помойку не тыкались. Дворик маленький, деревьев, как в лесу. Журавель остановился, огляделся. Летом тут замечательно, но по осени, когда листва облетает, довольно серо. Голые, черные стволы под дождем — зрелище трагичное и впечатляющее, как казнь на рассвете.

Хлопнула дверь подъезда, вывалилась на улицу пара явно подгулявших парней — не поймешь, кто кого тащит. Рановато начали. Посмотрели мутно на простоватого сержанта и побрели в глубину двора к покосившейся беседке. Тотчас же в одной из квартир взвыл магнитофон. Открылось окно, высунулась молоденькая, смазливая мордашка. Песня звучала уже не только на весь дом, но и на весь квартал.

— Ма-акс, иди домой! Я кому сказала! — истошно возопила мордашка.

Макс не отреагировал. Продолжал упорно двигаться в прежнем направлении, покачиваясь по-матросски и подпирая плечом пребывающего в прострации приятеля.

— Ма-акс! Оглох, что ли?

Журавель поспешил к нужному подъезду, пробормотав на ходу:

— Разве это жизнь? Что ж это за жизнь такая, без уважения?

Поднявшись на этаж, он остановился у дверей квартиры и нажал кнопку звонка. Ждать пришлось довольно долго. Почему-то Журавель не слышал шагов за дверью и даже щелканья замка. Может быть, замок был хороший. Дверь открылась. На пороге стояла молодая женщина. Конечно, с момента исчезновения мужа прошло слишком много времени. «Великая скорбь» давно испарилась.

Хозяйка дома оказалась дорого одетой и отменно накрашенной. Все вроде бы выглядело естественно, но… сквозило в облике женщины нечто, заставившее Журавеля подумать: «Красилась ты, дамочка, долго и старательно, а вот одевалась-то, похоже, второпях».

Тонкие брови женщины удивленно приподнялись.

— Вы к кому? — спросила женщина.

Журавель кашлянул в усы, сверился с записью.

— К вам, наверное. Если вы — Осокина Светлана Владимировна.

— Ну, предположим… А вы кто будете?..

— Так разве ж по форме не понятно? Из милиции я. Только при чем тут «предположим»? — покачал головой Журавель. — Вы или Осокина, или нет. Чего тут предполагать?

— Я — Осокина. Чем обязана? — спросила женщина, продолжая рассматривать Журавеля, как экзотическое животное. — И по какому, собственно, вопросу?

— Собственно, по служебному, — прогудел он добродушно, демонстрируя документы и улыбаясь смущенно. — Простите, если потревожил, но, может, мы поговорим в квартире? А то тут неловко. Соседи, знаете. Все слышно. Сейчас ведь строят не так, как раньше.

— Одну минуту, товарищ сержант, Владимир Александрович ЖурАвель, — ответила женщина. — Или ЖуравЕль?

— ЖуравЕль.

— Необычная фамилия.

— Украинская, — снова улыбнулся сержант.

— Я так и подумала. Так вот, товарищ сержант, прежде чем вас впустить, я хотела бы позвонить в отделение. Не обижайтесь, но в наши дни всякое случается, — и, не дожидаясь ответа, она закрыла дверь.

— Если бы «всякое случилось», Светлана Владимировна, — сказал двери Журавель, — вы бы у меня уже связанной в ванной лежали.

Ждать пришлось минут пять. Наконец дверь снова открылась. Хозяйка отступила на шаг и повела плечом:

— Проходите, Владимир Александрович.

Журавель шагнул в квартиру и невольно остановился в прихожей. У дверей комнаты стоял пес — внушительных габаритов ротвейлер. Он не рычал, не скалился, просто стоял и смотрел на гостя янтарными, недобрыми глазами.

— Обувку-то, наверное, снять надо. Дождь на улице. Еще паркет затопчу. Он у вас вон какой, дорогой.

— Не стоит утруждаться, — женщина усмехнулась. — У меня хороший пылесос. Проходите в комнату, — предложила она, указывая в сторону шикарно обставленной гостиной. От кухни ее отделяла тонкая перегородка-«гармошка».

Сержант шагнул в гостиную и огляделся. Стол красного дерева. Мягкая кожаная мебель. Хрустальная люстра. Темный стеклянный столик. Паркет с замысловатым узором. Красиво. Громадный телевизор. Магнитофон. Колонки по всем четырем углам. Еще две комнаты. Одна раздельная. Вторая — раздельно-смежная. Хочешь — выходи в коридор, не хочешь — в гостиную. Необычно.

Пес вошел следом, остановился прямо за спиной. В груди его клокотала раскаленная лава. Она поднималась по горлу, к пасти и застывала в тягучей слюне, в виде широкого розового языка. В его присутствии Журавель чувствовал себя не слишком спокойно.

— Светлана Владимировна, а вы бы не могли собачку увести?

— Простите, Владимир Александрович, но я никогда не запираю собаку, если в доме посторонние. Газ у меня вместо страхового полиса. Специально дрессировщика приглашали. Очень дорогого. Не волнуйтесь. Он умный и даже лаять без команды не станет. Если, конечно, вы не будете совершать опрометчивых поступков.

— Гм…

Журавель тяжко повел плечами. Недобрый взгляд собаки буравил ему спину, словно сверло. Чуть пониже шеи.

— Хотите кофе? — предложила хозяйка. — Или, может быть, лучше чаю?

— Спасибо. Не откажусь, — согласился Журавель.

— Вы присаживайтесь, товарищ сержант, — женщина кивнула на кресло. — Не стесняйтесь. — Она подхватила со столика пульт дистанционного управления, нажала кнопку, и огромный экран телевизора вдруг расцвел ярким изображением. — Посмотрите телевизор, пока я чай приготовлю.

Она вышла — хотя точнее было бы сказать, выпорхнула — из комнаты. Журавель послушно опустился в кресло, а увесистый, как акула-людоед, Газ с грохотом обрушился на пол у двери. Пес продолжал настырно разглядывать гостя, и, надо заметить, сержанту тут же захотелось судорожно сглотнуть или убежать. Под бдительным присмотром ротвейлера он ощущал себя деревянной куклой-манекеном, которую впихнули в кресло для придания живости интерьеру.

Объемный звук мягко окутал комнату. Журавелю словно невесомую подушку на голову положили. Через несколько минут засвистел чайник. Свист становился все выше и тоньше. Вроде бы потянуло по ногам. Журавель, не оборачиваясь, посмотрел на стеклянную дверцу шкафа. Громыхнул в кухне поднос. Журавель осторожно поднялся. Пес тут же вскочил и негромко зарычал.

— Да ладно тебе, — примирительно пробормотал сержант. — Я сроду не воровал. Так, гляну в окошко только, ладно?

Пес сделал шаг к креслу. Журавель осторожно попятился, упершись копчиком в подоконник, повернулся и, отодвинув занавеску, посмотрел во двор, затем сделал шаг в сторону, дотянулся до ручки соседней комнаты, приоткрыл дверь, заглянул. Пес приподнял верхнюю губу, демонстрируя мощные клыки.

— Все уже, все, — пробормотал Журавель. — Не надо меня кусать. Я хороший милиционер.

Когда женщина вошла в комнату, держа в руках поднос, он все еще стоял у окна, наблюдая за тучами.

— Что-то не так? — поинтересовалась хозяйка.

— Вы уж простите, Светлана Владимировна, — Журавель повернулся, на лице его отразилось смущение. — Телевизор у вас больно уж громкий. Не привык я. Голова что-то заболела.

— Такое случается, — согласилась женщина, наблюдая за гостем. — Сейчас я сделаю потише. — Она поставила поднос на столик, взяла пульт и убавила звук до минимума. — Странно, что Газ разрешил вам подняться. Вы очень рисковали. Он ведь мог и броситься.

— У меня, Светлана Владимировна, работа такая, — ответил Журавель. — Обычно я бросаюсь.

В присутствии хозяйки Газ успокоился и снова обвалился на паркет.

— Можете называть меня просто Светой, Владимир Александрович. Я все-таки не старуха пенсионного возраста. Да и вы еще мужчина вполне.

Женщина улыбнулась. Врала она коряво, грубо, зато без малейшей тени смущения.

— Скажете тоже… — Журавель улыбнулся в ответ. — И потом, вы же замужем…

— А при чем здесь мое замужество? — усмехнулась женщина. — Я же не под венец вас приглашаю…

— Ну да. Верно. Только вот… Я бы хотел поподробнее расспросить вас о супруге.

— О Сашке? — Брови Светланы поползли вверх. — С ним что-то случилось?

— Как вам сказать, — Журавель уклончиво двинул кустистыми бровями. — Вы ведь подавали заявление о том, что ваш муж пропал без вести? Так вот, мы сегодня на пустыре, стало быть, труп обнаружили. По вашему-то описанию, аккурат на пропавшего похож.

— Ах, вы все об этом дурацком случае… — Светлана прижала руку к высокой груди и засмеялась с облегчением. — О господи, а я-то подумала…

— Что?

— Прошу прощения, Владимир Александрович. Видите ли, произошло недоразумение. Ваши коллеги не потрудились зайти ко мне раньше, — женщина посерьезнела. — Иначе бы вы знали, что мой благоверный жив, здоров и, судя по всему, счастлив. Пожалуй, — она растянула губы в беспечно-фальшивой улыбке, — даже более здоров и счастлив, чем в браке.

На лице Журавеля отразилось недоумение.

— Как это так? — простодушно спросил он. — А у нас значится, что ваш муж пропал… Почему же вы нам не сообщили, что он жив? Мы же с ног сбились, его разыскивая…

— Я заметила, — усмехнулась Светлана. — Так сбились, что даже не нашли времени зайти и расспросить о нем.

— Ну-у-у… Без нужды, стало быть, было. Обходились, — Журавель, словно оправдываясь, развел руками. — Вы поймите, у нас ведь дел много. Мы тоже работаем. А вам следовало сообщить в органы. Написать заявление. Мол, такого-то числа, такого-то года, мой муж такой-то и такой-то нашелся. Пребывает в добром здравии по такому-то адресу. Прошу, мол, в связи с этим розыск прекратить. А то ведь что получается? Он живой, а мы его в ориентировку каждый день даем, — Журавель осуждающе покачал головой. — Нехорошо вышло.

— Как вышло, так вышло, — неожиданно жестко ответила Светлана. — В конце концов, у меня свои заботы, а у вас — свои.

— Это вы, конечно, верно говорите. С одной стороны, — Журавель улыбнулся. — Но если с другой-то посмотреть? Вот вы заявление не написали, а мы сотрудников от других дел отвлекаем. Кто страдает? Так вы же сами и страдаете!

— Ой, бросьте, Владимир Александрович. — Светлана поморщилась. — Меня давно уже не трогает плакатная агитация. «Заплати — и дрыхни носом к стенке». Можно подумать, из-за меня одной правопорядок в городе падает.

— Не из-за одной, конечно же, — кивнул Журавель. — Врать не буду. Но если представить, что таких, как вы, несколько тысяч наберется? Да на каждое дело по два-три сотрудника выделено? Вы же школу окончили. Да еще институт, наверное, в придачу. Сочтите сами, сколько это выходит? Это ж, без малого, десять отделений выходит! Вот ведь какая закавыка-то получается. А вы говорите, из-за вас одной.

— Ладно, убедили, — согласилась Светлана. В ее тоне слышалось: «Вы выяснили то, что вам было нужно, а теперь оставьте меня в покое». — Сгораю от стыда. Это все?

— Адресок мужа, будьте любезны, — Журавель достал неизменный блокнот. — Домашний и рабочий. И номерочек телефона. Должны же мы убедиться, что человек жив-здоров. На то мы и милиция.

— Мы, это, в смысле, «мы, Николай Второй»?

— Ну, зачем так-то, Светлана Владимировна? Я-то лично что вам злого сделал?

Светлана вздохнула, махнула рукой.

— Ладно, проехали. Где Сашка живет сейчас, я не знаю, а номер телефона… — она продиктовала.

Журавель, торопливо записывая, бормотал:

— Не по-людски как-то получается, Светлана Владимировна. Вроде бы жена законная, а адреса не знаете.

— Ну, не знаю я адреса, — женщина упрямо поджала губы. — Бросил он меня. Довольны? Бросил. Ушел. Сгинул. Неделю от него ни слуху ни духу не было. Вот я и подумала: случилось что-нибудь. А вышло вот…

— Развелись бы, — засовывая блокнот в карман, рассудительно предложил Журавель. — Так ведь тоже не жизнь — мучение одно.

— Ну уж нет, — ответила Светлана. — Он предлагал, да я не согласилась. Пусть через суд добивается.

— А он, что ли, не хочет через суд?

— Конечно, нет, — фыркнула женщина. — Придется тогда о всех своих бабах рассказывать. Сашок ведь у нас завидным женихом стал, — заметила она зло. — Шишка какая-то в банке. Шлюхи вокруг вьются, как мухи над навозной кучей.

— Да, — согласился сержант. — Сотрудник банка по нынешним временам — фигура. Поглавнее иного министра будет.

— Сотрудники в милиции. В банке — служащие.

— Извините, запамятовал, — улыбнулся миролюбиво Журавель.

— Да ладно. Просто к слову пришлось… Раньше про главенство это свое небось не думал, — поджала губы Светлана. — А как из «семерки» заср… простите, задрипанной на иномарку пересел, о достоинстве вспомнил.

— Что, так вот прям сразу и пересел? — удивился Журавель. — Бывает же.

— Всякое бывает, — размыто ответила женщина. — Всякое. — И, словно спохватившись, спросила: — Это все? Или у нашей милиции к нам еще какие-то вопросы имеются?

— К нам, это, в смысле, «к нам, Екатерине Первой»?

— Что? — Светлана Владимировна не без удивления взглянула на сержанта.

— Да это я так. — Журавель улыбнулся. — Фраза ваша понравилась. Та, про Николая Второго.

— А-а…

— Одним словом, вопросов пока у меня нет; Но если вдруг появятся, то я зайду. Или позвоню.

— Лучше звоните, — женщина картинно прижала пальцы к правому виску.

— Это уж как получится…

Журавель шагнул к двери. В ту же секунду Газ вскочил, напружинился, готовясь к прыжку. Верхняя губа его приподнялась, обнажив отличные крупные клыки. Сержант невольно отступил на шаг.

— Газ, фу! — Реакция женщины была моментальной.

Команда прозвучала заученно-резко, однако сержант не услышал в ней властных хозяйских ноток. На секунду возникло ощущение, что ротвейлер ослушается приказа и прыгнет, но, видимо, дрессировщик действительно был неплохим. Пес пересилил инстинкты, сел.

— Это ведь не ваша собака? — спросил Журавель.

— Сашина, — помедлив, ответила женщина. — Поначалу слушаться не хотел. Пришлось переучивать.

— Ага. — Журавель взглянул на пса, походившего габаритами на крупного теленка. — Знаете, я бы на вашем месте отдал его в питомник.

Светлана Владимировна фыркнула возмущенно:

— Слава богу, товарищ сержант, вы не на моем месте.

— Как знаете, — пожал плечами Журавель. — Только много случаев было, когда псы начинают хозяев изводить. До жутких вещей доходит. А ведь он вас почти не слышит.

— Разберемся, — туманно пообещала Светлана Владимировна.

— Как знаете, дело ваше. — Сержант шагнул за порог. — Всего доброго.

— До свидания, — безразлично пожала плечами женщина.

Владимир Александрович зашагал вниз по лестнице, размышляя над тем, почему Светлана Владимировна Осокина ему врала…

* * *

Со временем жест отчаяния превратился в своеобразный ритуал, привычку и даже насущную потребность. Каждое утро, в одиннадцать, Артем Дмитриевич Гордеев заваривал стакан крепкого чая, ставил на стол пепельницу, доставал из картонной пачки сигарету «Прима», клал рядом с пепельницей коробок спичек, после чего разворачивал большую карту Москвы. Раз за разом Гордеев изучал ее с таким старанием и тщательностью, словно видел впервые.

Сегодняшнее утро не внесло разнообразия. Механически закурив терпкую «Приму», Гордеев склонился над картой. Москва, в исполнении еще советских топографов, была сплошь покрыта красными и синими залысинами карандашных пятен — зонами высокой и потенциальной опасности. Серые разводы холмов и низин скрывались под чернильной штриховкой, обозначавшей новые кварталы. Штриховка эта, воплощение обманчивой безопасности, изменяла внешний облик города. Новые кварталы «убивали» холмы и низины, овраги и болота, уничтожали пустыри и полосы лесопосадок, проходя по ним катками, бульдозерами, отвоевывая у врага все новые территории. Информацию о новых жилых массивах Гордеев черпал из газет и программ новостей. Он смотрел все передачи, могущие содержать интересующую его информацию, перескакивая с канала на канал, нажимая кнопки старенького, испускающего дух «Рубина», подаренного ему соседями — молодой парой. В такие минуты Артем Дмитриевич ощущал себя разведчиком, причастным к темным тайнам закулисной стороны бытия, и одновременно полководцем, лишенным армии. Он знал все об опасности, на которую остальные пока еще не обращали внимания. Ему были ведомы дальнейшие действия и дислокация противника, но знания эти оставались в его голове мертвым, невостребованным грузом. Собранная Гордеевым информация никого не интересовала. По крупицам собирая сведения, просеивая их сквозь сито логики, Артем Дмитриевич рисовал в воображении картины грядущего катаклизма, одну страшнее другой. Он знал, что без стороннего вмешательства рано или поздно все факторы сойдутся в одной «черной» точке, как сходятся две половинки плутониевой сферы в ядерной бомбе. Заряд превысит критическую массу, и произойдет то, что должно произойти. Взрыв!

Гордеев щелкнул кнопкой телевизора, и экран меланхолично окрасился пыльно-блеклыми красками.

— Что нам скажут сегодня? — пробормотал Артем Дмитриевич.

— А что, ты думаешь, они могут сказать? — мгновенно откликнулись воображаемые старики. Теперь их стало четверо — по количеству уцелевших ножевых лезвий зеркала. Все четверо с насмешкой наблюдали друг за другом и за своим реальным прототипом. — Они не скажут ничего.

— Замолчи, — отмахнулся Гордеев. Собрав части разбитого телефона и водрузив обломки на стол, поверх карты, Артем Дмитриевич принялся собирать их, как собирают китайскую головоломку. Бережно и аккуратно, кусочек к куску, пеленая все еще живой механизм в черную изоленту, как мать младенца в пеленку. — Не такие уж они дураки, как ты думаешь.

— Вот именно, — подтвердили хором старики. — Они не дураки.

— «Новую очередь Горьковско-Замоскворецкой линии Московского метрополитена планируется ввести в строй…» — запела сладкоголосая телебарышня.

Гордеев отодвинул телефон и ткнул пальцем в нужный участок карты. Он делал какие-то понятные лишь ему одному вычисления и от усердия мурлыкал детскую песенку про Антошку с картошкой. Время от времени Артем Дмитриевич хмурился и переключал внимание на соседние участки карты. Чернильные штрихи ложились поверх топографических знаков. Затем Гордеев взялся за карандаши. По ходу размышлений Артем Дмитриевич несколько раз брался то за красный, то за синий, пока наконец не соединил два небольших красных пятна в районе Выхина и Братеева тоненьким красным перешейком. Сделав это, он выпрямился и удовлетворенно оглядел плоды собственного труда. Улыбки на его губах не было. Напротив, острые ломкие брови сошлись у переносицы.

— Плохо, — пробормотал он. — Очень плохо.

— Плохо, — передразнили «зеркальные» старики. — Очень плохо.

— И ведь нельзя даже с уверенностью сказать, какой именно фактор окажется решающим, — поделился с ними Гордеев и подтвердил свою нехитрую мысль энергичным кивком. — В качестве катализатора может сработать любая мелочь. Вот, к примеру, метро это. Что такое «новая очередь метро»? А «новая очередь метро» — это стройка, — он назидательно поднял палец. — Вот что это такое. А стройка — это много техники, много заборов и много людей. И строят метро у нас подолгу. По несколько лет строят. Точнее так: то строят, то не строят. Правильно?

— Да, — согласно кивнули в ответ «зеркальные» старики. — Правильно.

— Или вот хотя бы… Ну хотя бы… Вот! Вот эта свалка. — Артем Дмитриевич ткнул карандашом в нужную точку на северо-западе столицы. — Площадь всего ноль семь гектара, а мусора залежи. Аж двадцать тысяч тонн! Что там, на этой свалке? Кто-нибудь проверял? Никто не проверял. А там может быть все, что угодно. Свалка-то незаконная, бесконтрольная. Или… Или… Да что угодно, господи! Новостройка, дорога, новый маршрут автобуса, что угодно! Один маленький толчок, и пиши пропало! А дальше пойдет цепная реакция, остановить которую практически невозможно. Думаешь, никто этого не понимает? Понимают. Не говорят только, потому что это — лишние хлопоты.

— Да, — снова подтвердили правильность течения его мыслей «зеркальные» старики. — Лишние хлопоты.

— Но ты мне поверь, — голос Гордеева начал набирать силу. — В конце концов обязательно отыщется человек, который прочтет мой доклад и у которого окажется достаточно мужества и чувства ответственности перед людьми, чтобы… — В прихожей деревянно затрещал звонок. — …Чтобы… Черт!

Артем Дмитриевич знал, кто это. Любочка. Соседка. Сотрудница какой-то не то больницы, не то поликлиники, не то госпиталя где-то в районе Щукина. Та самая, которая отдала ему телевизор. Та самая, чей муж Сережа служил в МВД на вторых ролях, но тем не менее приносил для Артема Дмитриевича ежедневную сводку происшествий по городу. Разумеется, предварительно вымарав из нее все, что не для посторонних глаз. Но Гордееву хватало и того, что оставалось. Любочка и Сережа были свято уверены, что их сосед — чудаковатый писатель-детективщик, а информация ему нужна для создания очередных опусов. Поддерживать это заблуждение не составляло особого труда. Достаточно было, подобно Хлестакову, сказать: «Такого-то читали? Так вот это — я. Точнее, мой „рабочий“ псевдоним». Время от времени он отправлялся в ближайший книжный магазин, где, отрезая внушительные куски из пенсионно-инвалидного бюджета, покупал книги упомянутого автора. Затем Артем Дмитриевич раздаривал «авторские» экземпляры Любочке с Сережей или второй соседке — Марии Ивановне, украшая чужие творения собственными дарственными надписями. Это впечатляло.

— Иду!

Болезненно приволакивая ногу, Артем Дмитриевич поплелся в прихожую, а «зеркальные» старики насмешливо смотрели вслед, словно бы удивляясь его безграничной наивности. Гордеев ощущал их взгляд и чувствовал себя приговоренным, стоящим перед расстрельной командой. Потому-то, выйдя в коридор, он и вздохнул с облегчением.

В прихожей Артем Дмитриевич повернул собачку замка, открыл дверь. Соседи знали, что Гордеев — полный инвалид, и никогда не беспокоили звонками понапрасну. Ждали.

На сей раз он ошибся и в очередной раз поймал себя на мысли, что с ним происходит что-то плохое. Например, Артем Дмитриевич перестал различать соседей по длине и энергичности звонка. Отлаженная машинка мозга давала сбои. А ведь раньше делал это со стопроцентной уверенностью и не ошибался. Теперь вот… На пороге стояла вовсе не Любочка, а Мария Ивановна. Женщина прижимала к необъятной груди ворох газет.

— Здравствуйте, Артем Дмитриевич, — бодро отдуваясь, поприветствовала Гордеева соседка. — Все трудитесь?

— Здравствуйте, — Артем Дмитриевич выдавил из себя ответную улыбку. Правда, она не удержалась на растрескавшихся губах, а соскользнула и повисла на уголке рта. Гордеев подумал секунду, а затем подтвердил наихудшие соседкины опасения. — Тружусь, да.

— А я вам духовную пищу принесла, можно сказать, — Мария Ивановна гордо протянула ему газеты. Очевидно, ей приятно было осознавать, что именно благодаря ее газетам очередной шедевр маститого автора может получиться чуть лучшим, чем получался теперь.

Гордеев привычно принял стопку, мотнул головой за плечо:

— Проходите, пожалуйста.

Мария Ивановна не отличалась субтильным сложением, но была на удивление подвижна. Как колобок. Она вкатилась в комнату, сморщила облупившийся за дачный сезон курносый нос и, страдальчески закатывая глаза, пропела:

— Ой, а накурили-то, накурили…

В ее-то квартире — Артем Дмитриевич не сомневался — царили порядок и чистота. Табаком там, конечно, не пахло. И не кисли под столом пустые бутылки из-под пива. Да и вообще…

Мария Ивановна была одинока и, похоже, имела на Гордеева виды. А может, ему это только казалось. Соседка докатилась до окна, совсем неграциозно привстала на цыпочки и могучим рывком заслуженного тяжелоатлета распахнула форточку.

Гордеев понаблюдал за ее санитарно-хозяйственными манипуляциями, прошаркал к столу и кинул газеты поверх карты. Потом он поднял голову и посмотрел на голубоватую табачную пелену, уплывающую в форточный проем.

— А я и не заметил, — сказал он. В его голосе отчетливо прозвучали нотки сожаления. Мог бы еще подышать вожделенным табачным дымом. — Рассеян стал.

— Писатели вообще много курят, — безапелляционно заявила соседка. — Я читала. Все много курят. И кофе пьют еще. Много.

— Я не пью кофе, — заметил Гордеев, косясь одним глазом на газетный заголовок. «Новостройки — необходимость или способ…» Способом чего являлись новостройки, скрывала оборотная сторона газеты. — На мою пенсию кофе не очень-то разольешься.

— Ой, а и верно, — горестно подхватила соседка. — Такая жизнь настала. Такая жизнь…

Она была, в сущности, неплохой женщиной. Но, с точки зрения Гордеева, слишком уж разговорчивой.

— Так, значит, работаете? — спросила Мария Ивановна.

«Чаю предложить ей, что ли?» — подумал Гордеев, ощущая приступ внезапно вспыхнувшего раздражения. Он никогда не позволил бы себе грубость по отношению к этой женщине. И вовсе не потому, что боялся прослыть грубияном, а потому, что в случае ссоры лишался сильного источника информации. Работай у него получше ноги, имей он возможность покупать или выписывать газеты, вытолкал бы сейчас соседку взашей.

— Работаю. А вы чем собираетесь сейчас заняться? — вежливо поддержал разговор Гордеев.

— Поеду в гости к подруге, — охотно принялась развивать тему Мария Ивановна. — Она квартиру получила. По переселению. Просила помочь с ремонтом. У них там половину района перекопали. Не район стал, а какой-то ужас прямо. Автобусы ходят плохо и идут вокруг. Там несколько улиц вообще перекрыли. И центр какой-то строят. Не то мебельный, не то еще какой… А вы слышали, соседние пятиэтажки сносят!

— Так, так, так, — соседка уже не казалась Артему Дмитриевичу в тягость. Он сдвинул газеты, освобождая карту. — А где, говорите, ваша подруга-то проживает? В каком районе?

— В Царицыне, — отрапортовала Мария Ивановна.

— В Царицыне… — повторил Гордеев. По Царицыну у него информации не было. — А поконкретнее?

— На Кавказском бульваре, — ответила соседка. — А что?

— Нет, ничего. А в Бирюлеве у нас стоит мясокомбинат. Та-ак… — В воображении Гордеева карта распадалась на отдельные кварталы, дороги перекрывались, автомобильные потоки, подобно запруженным рекам, поворачивали вспять и шли в объезд. На узких улицах то и дело возникали пробки. Уже легла воображаемая красная штриховка на нужный участок карты. — А знаете что, Мария Ивановна, — вдруг сказал он, — не ездили бы вы к подруге сегодня. И вообще не ездили бы. С ремонтом она и сама, наверное, справится.

— Нет, — похоже, соседку подобное предложение возмутило до глубины души. — Я же обещала.

— Ну, раз обещали… Тогда хоть захватите с собой что-нибудь… Нож кухонный. Или отвертку.

— А что случилось?

— Ничего, — Гордеев посмотрел на нее выцветшими, серебряными глазами. — Ничего не случилось. Просто район уж больно криминальный. По моим данным.

— Ой, бросьте, Артем Дмитриевич, — заулыбалась соседка. — Что с нас брать-то? Это вон с тех, которые на «Мерседесах» ездят, с них есть чего брать. А с нас что взять? Кому мы нужны-то? А захотят ограбить, так и тут ограбят. Вон, Оксану Афанасьевну, из соседнего дома, средь бела дня прямо в лифте двое каких-то наркоманов обобрали. Так что же, теперь и на улицу не выйти? — Она развела пухленькими ручками, словно показывая собственную бедность.

— Я не выхожу, — ворчливо заметил Гордеев. — Хотя… дело ваше, конечно. А ножик все-таки лучше возьмите. На всякий случай. Хоть маленький. Всякое может произойти.

Соседка неопределенно фыркнула и дернула покатым плечом. Она еще потолклась в комнате, ожидая продолжения разговора, но Гордеев молчал, словно бы обдумывая что-то свое, и Мария Ивановна, повздыхав демонстративно, наконец заявила:

— Пойду я, пожалуй.

— Извините, — совершенно неискренне отозвался Артем Дмитриевич. — Работа в голове крутится.

— Я понимаю. Писатели — народ занятой…

Соседка обиженно прошествовала в прихожую. У двери Мария Ивановна остановилась, повернулась.

— Я вернусь завтра утром, пойду в магазин — загляну к вам. Скажете, что нужно, я куплю.

— Спасибо. — Гордеев повернул колесико английского замка. — А ножик возьмите, — напомнил он еще раз. — Или хотя бы шило.

Мария Ивановна лишь фыркнула. Дверь за ней захлопнулась, и в квартире наступила тишина, нарушаемая лишь монотонным речитативом дикторши:

— «Московские власти приняли решение о закрытии двух несанкционированных свалок в районах новой застройки…»

Гордеев метнулся в комнату. Впрочем, «метнулся» — слишком громкое слово. «Побежал» — тоже. Зашаркал, заспешил, протягивая на ходу руку, чтобы успеть повернуть тумблер громкости. Не успел. Увидел лишь кончик коротенького репортажа — шлагбаумы, перекрывшие подъезд к бескрайней «мусорке», над которой кружили бесчисленные глумливые чайки. Грузовики, пыхтящие на подъезде, и две машины ГАИ. И мордатый водитель, яростно доказывающий что-то молоденькому, но крайне суровому капитану. Затем пошла панорама мусорной кучи. Монбланы отходов, Эвересты пришедшего в негодность тряпья, Джомолунгмы промышленного брака, стекла, полиэтилена, обломков, коробок, ящиков… Картинка дрогнула. Но прежде чем на экране возникла заставка, Гордеев успел увидеть возникший на пике самой внушительной мусорной кучи собачий силуэт.

Минутный сюжетец. Сотрудники телевидения понимали: зрителям абсолютно неинтересен репортаж из выгребной ямы.

Дикторша торжествующе улыбнулась, должно быть, радуясь за московские власти и их очередную победу над бытовой неустроенностью родного мегаполиса.

И только Гордеев не радовался. Он стоял, беззвучно открывая рот и выдыхая одно-единственное слово: «Господи… Господи…»

* * *

Родищев выбрался из «Москвича» и зашагал к питомнику. Ему нужно было обдумать сложившуюся ситуацию. Нет, за всю дорогу от банка до питомника он ни на секунду не усомнился в том, что ему делать дальше. Другой вопрос — каким образом осуществить задуманное. Под ногами хлюпала вода, мокрые листья липли к туфлям, а жидкая грязь, вылетая из-под подошв, попадала на брючины. Стволы деревьев казались осклизлыми, как дождевые черви, и слишком уж черными, тоскливыми. Очевидно, всему виной было мерзкое настроение. Впрочем, с чего ему быть хорошим?

Родищев отпер дверь питомника, и собаки сразу же зашлись яростным лаем, хриплым, до рвоты.

— Молчать! — рявкнул он.

Псы притихли. Только «старшие» позволяли себе ворчать негромко — подтверждали главенствующее положение в стае перед «младшими». Пусть себе.

Родищев прошел в «офис», плюхнулся за стол, открыл стоящий у стены внушительный стальной шкаф, достал из него початую бутылку коньяка и дешевый стеклянный бокал, плеснул на дно, выпил залпом, почмокал губами. Коньяк, по правде говоря, был дрянной. Но на лучший Родищев жалел денег. Да и есть ли он, лучший, в этой стране? Здесь весь коньяк из одного дуста делается. А импортный, по ресторанной цене — слишком дорого. Да и там, если уж по совести, половина коньяка — подделка.

Игорь Илларионович наполнил бокал еще раз и спрятал бутылку в шкаф. Конечно, при работе с собаками, тем более с такими собаками, следовало соблюдать осторожность. У псов сильно развиты инстинкты. Они отлично чувствуют людскую слабость, но, в отличие от хозяев, не страдают сантиментами. Если им представится случай занять доминирующее положение в стае, можете быть уверены, именно так они и поступят. Родищев не собирался давать им подобного шанса. Он вообще не подойдет сегодня к клеткам. Прежде чем приступить к очередному тренажу, следовало заснять будущую жертву. И на фото, и на видео. Мало ли, вдруг посредник обладает характерными дефектами?

Родищев залпом допил коньяк, положил бокал в стальной, местами проржавевший умывальник, сполоснул под струей холодной воды. Игорь Илларионович, хоть и был человеком экономным, если не сказать прижимистым, уют ценил и с удовольствием установил бы здесь мраморную джакузи. Тем более что проводил в приюте львиную долю времени. Однако у первой же инспекции — а инспектора наведывались в приют часто — сразу же возник бы нездоровый интерес: на какие шиши позволяется подобная роскошь? Не у бедных ли собачек от корма отрывают? Или не на медикаментах ли экономят? Вопрос был бы более чем уместен, поскольку часть средств на содержание «приюта» выделялась из городского бюджета. Ему, Родищеву, конфликты с властью были абсолютно не нужны.

Игорь Илларионович поднялся, открыл небольшую кладовку, в которой держал различный инвентарь и специальные приспособления для дрессуры. Вдоль стены аккуратно — каждая вещь на своем месте — стояли грабли, метлы, совковая лопата, два свернутых бухтой поливочных шланга и пара ведер. У другой стены, на стальных стеллажах, хранились специальные ватные балахоны, арапник, намордники, поводки, игрушки и запасные миски. На полу возвышались три внушительных темно-зеленых термоса — Игорь Илларионович купил их по случаю в одной воинской части. Очень удобно. Насчет пищи он договорился с ближайшей столовой. Скупал за гроши отходы. Правда, подобная кормежка годилась только до тех пор, пока не становилось ясно, кого из собак следует обучать, а кто отправится на «отбраковку».

В самом же дальнем углу, прикрытые темной, в тон стене, портьерой, покоились части наборных манекенов. Манекены эти были тем хороши, что при необходимости из них легко собирались человеческие фигуры. Несколько сотен комбинаций, вплоть до самых причудливых. Нужен горбун? Или хромой? Пожалуйста. Однорукий? С половиной предплечья? Нет проблем. Кроме того, манекены обтягивались свиной кожей и под в меру прочным каркасом были полыми.

Как правило, многочисленные инспектора к содержимому кладовки особо не приглядывались. Их больше интересовали другие вопросы. Финансовые. А если кто и любопытствовал, Игорь Илларионович отвечал, что манекены нужны для служебной дрессуры. При нынешних окладах позволить себе наем помощников получается далеко не всегда. А манекен кушать не просит. И зарплата ему без надобности. На начальных этапах вполне заменяет человека. Экономия городских средств, однако.

Кроме манекенов, за портьерой скрывался несгораемый немецкий сейф. Родищев набрал код на замке, потянул тяжелую дверцу.

Сейф был заполнен бумагами. В основном финансовыми документами. Поверх бумаг лежала фотокамера «Кэннон» в кожаном чехле, портативная видеокамера и несколько пачек денег — на непредвиденные расходы. Родищев сгреб обе камеры. Одну повесил на шею, вторую забросил на плечо. Дело было за малым — позвонить посреднику и договориться о встрече. Игорь Илларионович тщательно запер сейф и только шагнул к порогу, как запищал лежащий на столе мобильный.

Игорь Илларионович на секунду замер, а затем решительно снял трубку. Он не боялся. Номер его мобильного телефона знал только посредник, передававший информацию о новых заказах, жертвах и об отправке авансов и гонораров на его банковский счет.

Игорь Илларионович взял трубку, нажал на кнопку «прием».

— Слушаю.

— Игорь Илларионович? — ровно, почти приветливо осведомился незнакомый голос.

— Кто его спрашивает? — насторожился Родищев.

Ему очень не нравились подобные «сюрпризы». Трубку можно выбрасывать. Если номер стал известен третьему лицу — обязательно станет известен и всем остальным. Даже и тем, с кем Родищев вовсе не горел желанием встречаться лично.

— Думаю, мое имя вам ни о чем не скажет, — по-прежнему ровно ответил звонящий. — Мы незнакомы.

— Та-ак, — протянул Родищев. — И что же вам угодно?

— Игорь Илларионович, один наш общий знакомый хочет знать, когда вы намерены выплатить компенсацию за не выполненную вами работу? Согласно существующей договоренности.

— Э-э-э… — Игорь Илларионович понял, от кого звонил этот человек. От будущей жертвы. — Постойте, дайте-ка подумать.

Он лихорадочно просчитывал варианты. Устранение одного посредника теряло смысл. Несомненно, тот уже все выболтал этому незнакомцу. Сдал его, Родищева, с потрохами. Оставалось убрать самого заказчика. И подготовка к подобной акции — процесс кропотливый и длительный. Даже если взять самых лучших псов — неделя, при самом удачном стечении обстоятельств. Но… подготовку можно начать лишь после того, как в его руках окажется какой-нибудь предмет личного туалета жертвы. Известно, что собаки ориентируются на слух и обоняние. При обычной, стандартной подготовке Родищев записывал и голос жертвы, но теперь на это не было времени. Оставался только запах. А запах — личная вещь, достаточно долго бывшая у клиента в пользовании. Без этого нечего и рассчитывать на удачу.

— Скажем, через неделю. Вас устроит? — осведомился он настолько спокойно, насколько вообще было возможно в подобной ситуации. — Мне нужно все подготовить, провести деньги через ряд счетов, обналичить…

— Боюсь, Игорь Илларионович, у моего поручителя нет столько времени, — твердо ответил незнакомец. — К тому же вам не придется возиться с наличными. Достаточно будет просто перевести оговоренную сумму на счет, который я назову. Он чистый. Деньги сразу уйдут дальше по цепочке, а все промежуточные счета будут незамедлительно ликвидированы. Вам не о чем беспокоиться.

— Но… — замялся Родищев. — В любом случае я не смогу этого сделать в ближайшие три-четыре дня. У меня масса дел.

— Сможете. Репутация ведь важнее дел, не так ли? Именно за репутацию вам и платят подобные суммы.

Манера разговора звонившего в корне отличалась от манер обычных «братков». Тем не менее Родищев шестым чувством улавливал опасность. Было в голосе звонившего что-то…

— Но…

— Игорь Илларионович, не надо «но». Мой доверитель не любит «но». Я, кстати, тоже. Вы ведь не собираетесь уклоняться отданных вами обещаний? — продолжал незнакомец.

— Нет, что вы. Зачем вы так?..

— Ну и отлично. Итак, я заеду за вами завтра утром. Мы отправимся в банк, и вы переведете деньги.

— Ладно, заезжайте. Только я буду в питомнике, если вы…

— Я знаю, где это, — подтвердил, не дожидаясь вопроса, незнакомец и, словно прочитав мысли Игоря Илларионовича, добавил: — И еще… Игорь Илларионович, у меня к вам убедительнейшая просьба. Не делайте глупостей.

— И не думал, — спокойно ответил Родищев.

— Разумеется, — в трубке отчетливо прозвучал смешок. — Итак, до завтра. Ровно в девять я буду у вас…

— Договорились.

Родищев отключил телефон и сунул трубку в карман.

Так, мобильный выкинуть. Правда, это не решит ни одной из его проблем. И тем не менее. Говорят, по сотовому можно запеленговать местоположение владельца. А ему, Родищеву, это совсем ни к чему. Да, звонивший знал о нем если и не все, то почти все. Во всяком случае, насчет питомника он выяснил. Но не бывает людей, которых нельзя было бы обмануть.

В его мозгу образ будущей жертвы распался на три отдельных фигуры — на Посредника, Заказчика и Незнакомца. Убери второго, но оставь третьего — отыщет. Родищев был в этом уверен. Для звонившего слово «репутация» — не пустой звук, это ясно по голосу. Наверняка ему тоже платят. И платят немало. Да, Игорь Илларионович ни на секунду не усомнился в том, что звонивший — наемник. Из той породы «ищеек», для которых полученное задание превыше всего. Выполнить его — все равно что выжить. Они не могут без этого. Значит, завтра в девять придется его убить. Затем будет пауза. Пока пришедшие следом сообразят, в чем дело, — пройдет дня три-четыре, а если очень повезет, то и вся столь необходимая неделя. Он как раз успеет все подготовить. А Посредника придется убрать в любом случае. Во-первых, за длинный язык, во-вторых — чтобы обрубить концы. Следующим ищейкам будет тяжелее его, Родищева, отыскать. Причем чем скорее он это сделает — тем будет спокойнее и надежнее.

Игорь Илларионович присел в потертое кресло, огляделся по сторонам. Вопрос в том, как это осуществить? Собаки здесь не годились. Да и сам Посредник наверняка теперь настороже. Он же понимает, что Родищев тоже не дурак. А поскольку все концы тянутся именно к нему, Посреднику, то и шишки посыпятся тоже на него. А как же? Любишь кататься — люби и саночки возить…

Родищев покрутил трубку в руках, подумал, набрал номер. Ответил сочный мужской голос:

— Да, алло?

Посредник был тучным мужчиной, ростом около метра восьмидесяти пяти, с неимоверно широкими плечами, апоплексично-багровой шеей и постоянно потеющим затылком. Он носил короткий «ежик», брал со своих «подопечных» пятнадцать процентов и потому мог позволить себе хорошо и дорого одеваться, вкусно есть, спать чуть подольше и вести малоактивный образ жизни. Два вида спорта, которые всячески почитал Посредник, — охота и женщины. На них и охотился. Стоило ли удивляться тому, что в свои сорок семь этот человек выглядел как раздавшийся в талии бегемот, а единственным магазином, способным удовлетворить его «взыскательный» вкус, стали «Три толстяка», да и в тех временами зашкаливало.

— Палыч… — не стараясь играть, мрачно сказал Родищев. — Это Игорь.

В трубке пыхтение сменилось натужным, задыхающимся сипом. Значит, точно, он и сдал.

— Игорь, здравствуй, дорогой, — после паузы пропыхтел Палыч. — Что такой мрачный? Случилось что-нибудь?

— Случилось, Палыч, случилось.

— Я могу как-то помочь? — ничуть не смутившись, поинтересовался Палыч.

«Можешь. Пусти себе пулю в лоб, мудило», — захотелось рявкнуть Родищеву, но вместо этого он сказал:

— Мне нужны чистые документы. Желательно сегодня. Сможешь?

Палыч задумался. Родищев буквально слышал, как скрипели его заплывшие жирком мозги. Он пытался просчитывать варианты. Пытался понять, что задумал «подопечный», а заодно прикинуть, насколько тяжело положение Родищева, сколько на этом денег можно поиметь и какими неприятностями это может грозить лично ему, Палычу…

«Знает? Не знает? Если знает, почему молчит, а если не знает?.. Может быть, представитель заказчика еще не звонил ему? Не сложилось? А Игорь, понимая, что рано или поздно им обязательно займутся, решил „сдернуть“, не дожидаясь театрального финала с разборками, выколачиванием денег и прочими неприятностями? Почему нет? Денег у него — пруд пруди. С такими деньгами можно и на покой. А что он „сделал ноги“, так тут я не виноват. Я за Родищева не ответчик. С какой стати мне отвечать за Родищева? Я всего лишь посредник — человечек маленький, ерунда, мелочь, вошь». Такие или похожие мысли крутились в голове Палыча. Игорь Илларионович почти слышал этот внутренний монолог, как если бы кто-то декламировал его шепотом, с листа.

Палыч играл в «угадайку».

— Понимаешь, Игорь… — задыхающийся сип наконец вновь сменился деловитым пыхтением. — Сложно сейчас с этим… Очень сложно. Все боятся. В органах лютуют, проверки почти каждый день, то, се… Мои людишки затаились, в ил легли, на дно.

— Палыч, ты мне про чужие проблемы не рассказывай, — резко оборвал его Родищев. — Мне и своих хватает. Просто скажи, можешь ты достать «корки» или нет. И во что это мне обойдется.

— А что случилось-то?

— Свалить мне надо. Неприятности на горизонте.

— Большие?

— Не знаю пока. Поживем — увидим.

Палыч снова задохнулся от волнения. Помямлил что-то, пошлепал пухлыми своими губами.

— И надолго ты сваливать собрался, Игорек?

«Игорек». Родищев терпеть не мог этого обращения. Но тут промолчал. Повернулся в кресле к шкафу, достал коньяк и бокал, налил сразу половину и выпил залпом. Утер губы тыльной стороной ладони.

— Не знаю пока. Как дело пойдет. Может быть, на полгодика. А может, и насовсем. Так что с документами? Сделаешь?

— Ну, попробовать-то, конечно, можно. Обещать, само собой, ничего не могу, но поспрашиваю осторожно. Вдруг где-то что-то выплывет. Только… Это будет очень дорого стоить, Игорь… Очень дорого. Пойми правильно, риск громадный. К тому же за срочность придется доплачивать, сам понимаешь…

— Понимаю.

— Ну вот…

— Сколько?

— Э-э-э… Думаю, «штук» в пятнадцать тебе это удовольствие обойдется. Причем, заметь, это по минимуму и без моей наценки. Я с тебя, так уж и быть, как с лучшего клиента, денег на этот раз не возьму, — пропыхтел Палыч.

Родищев даже зубами заскрипел от едва сдерживаемой ярости. Ну да, не возьмет. Да он с умирающего последнюю рубашку снимет без всякого стеснения, если будет уверен, что никакой пользы с того поиметь уже не получится. Игорь Илларионович встал, прошелся по «офису».

— Ладно, устроит. Шкура дороже. Когда?

— Ну-у-у, — протянул Палыч, — может, часика через три звякну, если что наклюнется. Но ты учти, Игорь, «пятнашка» — это не окончательная цена. Может обойтись и дороже.

— Я понимаю. — Родищев действительно понимал. Окончательная наверняка будет тысяч на десять выше. В самом лучшем случае. Сперва Палыч наведет по своим каналам справки, насколько крепко влип клиент, а уж потом и решит, сколько с того содрать. И стесняться не станет. Чего тут стесняться? Бизнес есть бизнес. А ложка дорога к обеду… Впрочем, Родищеву было все равно, какую цифру назовет Палыч. Он не собирался тратить ни цента. — Значит, к шести вечера жду твоего звонка.

— Хорошо, — пропыхтел в трубку Палыч. — Позвоню обязательно.

— Договорились.

Родищев отключил трубку, затем выпил еще коньяка, прошел в кладовку и спрятал телефон в сейф. Так спокойнее. Волна через пятнадцатисантиметровую сталь и толстые кирпичные стены не пройдет. Это на случай, если Незнакомец передумает и решит заняться переводом денег незамедлительно. Ему, конечно, известно, где находится питомник, но вряд ли он решат нагрянуть сюда на авось. Такие люди на случайности не рассчитывают. Они их создают…

Родищев убрал бутылку и бокал в шкаф, запер его на два оборота и вышел из «офиса».

* * *

Англичане ушли сразу после кофе. Собственно, Осокин иного и не ожидал. Эти были не из «обрусевших», впитавших наши привычки и страсть к длительным халявным застольям. Чуть чопорные, лощеные, придерживающиеся впитанного вместе с сырым английским туманом этикета. Сложно сказать, какая из сторон была больше заинтересована в благоприятном исходе переговоров.

«Первый общероссийский национальный» собирался открывать в Лондоне свой филиал, через который планировалось проводить средства корпоративных вкладчиков, имеющих деловые контакты за рубежом. Распределять финансовые потоки на своих счетах всегда выгоднее, чем на чужих. Кроме того, Осокин всерьез полагал, что финансовая документация, хранящаяся в чужой стране, будет в большей безопасности, нежели в своей собственной. По крайней мере, они были хотя бы отчасти застрахованы от того, что в банк средь бела дня, без всяких юридически обозначенных причин ворвутся люди в масках и с автоматами и устроят «показательное изъятие». В России же подобные инциденты случались по разу на неделе.

Со временем же планировалось и вовсе превратить филиал фактически в головное предприятие. Президент «Первого общенационального» с предложением согласился, сочтя его вполне разумным. Да и у совета директоров оно возражений не вызвало. Им нечего было скрывать, дела они вели чисто, без «черного» капитала, но… Никогда не знаешь, чем может закончиться сегодняшний день, не говоря уж о завтрашнем. В России это правило было актуально, как ни в одной другой стране мира.

Собственно, некоторые детали данного проекта и обсуждались во время делового ужина. Участие в деле английских представителей в определенной степени гарантировало беспристрастное отношение к русским банкирам со стороны британских властей, что было немаловажно, учитывая, что в последнее время на Западе не слишком жаловали русских.

Осокин остался доволен ходом переговоров. Англичане согласились с разумностью львиной доли предложений российской стороны, и, хотя попросили время на обдумывание и согласование оставшихся вопросов, это можно было считать удачей. Во всяком случае, резкого отрицания не вызвал ни один пункт из тех, что значились в «меню».

Оставшись один, Осокин откинулся на спинку кресла и посмотрел на часы. Стрелки показывали четверть седьмого. Славно. Наташа отправлялась за покупками в семь. Он вполне успеет допить кофе и выкурить еще одну сигарету. Убрав оставшиеся бумаги в кейс, Осокин подозвал официанта и попросил счет. Затем он закурил и принялся оглядывать зал. Негромко наигрывала музыка, никто не повышал голос, не требовал «шнапса». Осокин улыбнулся, вспомнив поездку в Ялту, где какие-то заезжие бандюки развлекались в ресторане «Ореанды», выкрикивая пьяно заказы на весь зал и запуская в не слишком расторопных официантов посудой. Давно это было. Пять… Или шесть лет назад? Да, пожалуй, шесть. Они еще со Светкой ездили. Теперь-то Осокина на отечественные и «околороссийские» курорты и калачом не заманишь. Да и зачем? По деньгам заграница обходится дешевле, а уровень сервиса не в пример выше. Хотя вот взять этот самый ресторан. Можем же, когда захотим. Тишина, уют, покой. Никаких дебошей и пьяных драк с поножовщиной. А случись что, служба безопасности — тут как тут. Быстро учимся.

Позади, за соседним столиком, ожидала его собственная охрана. Двое. Еще двое остались на улице, в машине. Следили за входом и прилегающей территорией.

Счет принесли через четверть часа. Осокин расплатился, оставив щедрые чаевые, поднялся и направился в гардероб. Охрана поспешила следом.

В гардеробе Александр Демьянович взял плащ, застегнул на все пуговицы, оставив, правда, расстегнутым пояс. Он терпеть не мог поясов, морщился, если видел на улице человека в плаще с замысловатым узлом в районе живота, даже если это подчеркивало вполне уместную талию. Большинство же известных ему «деловых» изяществом фигуры вовсе не отличались, хотя при этом затягивали пояса до покраснения лица. По этой самой причине Осокин и предпочитал классические «рединготы».

Выйдя на улицу, он обернулся к охранникам:

— Спасибо, сегодня вы мне не понадобитесь.

Охранники растерялись, переглянулись.

— Но, Александр Демьянович… — начал было тот, что поздоровее, однако Осокин остановил его взмахом руки.

— Я же сказал, на сегодня вы оба свободны, — повторил он спокойно. — Завтра жду вас в обычное время.

И, не дожидаясь реакции охранников, быстро спустился по мраморным ступеням и направился к машине. Вообще-то его босс настаивал на круглосуточной охране, но Осокин не видел в этом толку. Даже если бы не сегодняшние планы. Зачем? От шпаны он гарантирован хотя бы тем, что ездит на машине и живет в охраняемом доме с охраняемой же территорией. А от серьезного киллера никакая охрана не спасет. Известно, телохранитель принимает вторую пулю. И если уж первую судьба уготовила тебе — ты ее и примешь, хоть взводом себя окружи, с ракетными установками, бронетехникой и тяжелой артиллерией. В баню, к примеру, или в тот же ресторан на танке ведь не въедешь. Да и не настолько он, Осокин, масштабная фигура в отечественном бизнесе, чтобы на него разворачивали охоту.

Забравшись в салон «Мерседеса», Александр Демьянович кинул на сиденье кейс, поинтересовался у водителя:

— Олег, слыхал когда-нибудь про улицу замечательного летчика-испытателя Дмитрия Митрофанова?

— Слыхал, Александр Демьянович, — кивнул тот. — Это же недалеко здесь. Там еще магазин хозяйственный. Как его… «Митрофанушка», кажется. Здоровый такой магазинище. Я в нем еще кухню брал.

— Не знаю, может быть. — Осокин уже давно «брал кухни» совсем в других местах. — Вот на эту самую улицу и поедем.

— Хорошо. — Олег посмотрел в зеркальце заднего вида, увидел растерянно забирающихся в джип охранников, спросил: — А ребята?..

— Сегодня без них прокатимся, — ответил Осокин. — Надо иногда отдохнуть.

Иномарка тронулась с места, могуче и плавно, как океанский лайнер, отходящий от стенок. Выкатилась на улицу и тут же влилась в поток машин. Несмотря на то что поток был плотный, притормозили, пропустили. Олег, разумеется, заботился о соблюдении дистанции. Шофером он был профессиональным, как будто родился с рулем в руках. Но если бы Олег и нарушал правила, аварии удалось бы избежать — вокруг «Мерседеса» моментально образовалась зона безопасности метра в четыре. Никому не хотелось связываться с «новым русским». Даже если не ты виноват — «эти» все равно всех купят и оставят тебя крайним. А за такую карету, поди, расплатись. Разве что собственной жизнью. Лучше уж медленнее и подальше.

Осокину, что скрывать, нравилось почтение, которое вызывал его «Мерседес». Люди равны, но… Ступень пьедестала все-таки у каждого своя. Вздумай он сейчас остановить машину и выйти из нее, просто чтобы выкурить сигарету, никто не посмеет нажать на клаксон, не говоря уж о ругательствах в его адрес. Что бы ни говорили классики, бремя богатства приятно и необременительно.

Осокин смотрел в окошко и пытался представить себе, какое лицо будет у слепой стюардессы, когда он заговорит с ней. Что она ответит? Почувствует ли, что он не просто случайный прохожий в ее жизни? Как поведет себя? Осокин надеялся, что Наташа будет держаться достойно. Он словно бы спешил на экзамен к собственной ученице. Впрочем, в некотором смысле так оно и было. Неизвестно еще, какой она стала бы, если бы не тот злополучный случай.

У метро остановились купить цветов. Осокин, не торгуясь, забрал все белые розы, что стояли в высокой стальной вазе. Когда он пересчитывал деньги, продавщица заметила не без легкого сарказма:

— Любовнице, поди.

— Жене, — соврал он, отдавая плотную стопку крупных купюр и принимая внушительный букет.

— Повезло, — одобрительно кивнула продавщица. — Остались еще мужики.

И вздохнула, видимо, подумав о своем.

Не вздыхай, не вздыхай, продавщица. Его жене везет с другим. Осокин зашагал к «Мерседесу». А в самом деле, как часто он дарил бывшей жене цветы? Раза по три за год, поди, не меньше? На день рождения — это как водится. Потом на Восьмое марта. На годовщину свадьбы дарил еще. Ну, пару раз по пьянке. Вот, пожалуй, и все. Но в таких шокирующих количествах — никогда. Надо бы еще прикупить что-нибудь, наверное, к чаю. Вина хорошего какого-нибудь. Или…

— Олег, что можно подарить незнакомой девушке? — спросил он, усаживаясь на заднее сиденье «Мерседеса».

— Совсем незнакомой? — ничуть не удивясь, спросил шофер.

— Ну да.

— Розу, — подумав, ответил Олег. Добавил: — Одну. Если незнакомая совсем, можете отпугнуть таким-то… — и кивнул многомудро на букет. Да и не букет даже — букетище. — Хотя, конечно, от девушки зависит. Если актриса какая или, к примеру, фотомодель, то еще может и обидеться, что букет мелковат.

— Стюардесса. Бывшая.

— A-а, ну, стюардессы не балованные. Стюардессе пойдет, — согласно кивнул Олег.

Осокин поглядел на бело-розовую гору и увидел… веник, приторно-сладкий, как конфитюр, хвастливо пижонский.

— А кроме роз?

— Так ведь, Александр Демьяныч, сразу-то не скажешь. Тут знать надо, что за девушка. Богатая, бедная, красивая, не очень, что любит, чем занимается?

— Понятно. Отставить, Олег. Спасибо.

— Да не за что, Александр Демьяныч, — тот улыбнулся. — Подъезжаем, кстати.

Улица Дмитрия Митрофанова оказалась сквозной, но пустынной. За рядом облетающих деревьев маячила хорошо освещенная, заломленная на манер офицерской щеголеватой фуражки крыша спортивного комплекса. А может быть, это был концертный зал или кинотеатр. За ним бесконечной темной проплешиной раскинулся парк. Судя по тому, что сквозь деревья не было видно ни единого проблеска, а ближайшие кирпичные высотки подпирали небо едва ли не у горизонта, парк относился к тем природным заповедникам, где легко разминулись бы старик Сусанин с отрядом польских шляхтичей и Макар со стадом телят.

— Олег, это что за парк? — Осокин кивнул в сторону темной стены.

— «Дружба народов», — ответствовал тот. — Его к Олимпиаде возвели вроде. Знаете, аттракционы, передвижной цирк, качели-песочницы, все такое. Загадили потом. Это у нас быстро. Что-что, а гадить мы — мастера. Пруды там еще. Сейчас уж небось тиной заросли.

— Понятно, — Осокин повернул голову.

А ведь он раньше жил в этом районе. Не то чтобы совсем близко, но и недалеко, у железнодорожной станции и пустыря. На «Мерседесе» — минуты три, общественным транспортом — десяти не наберется. А вот в этой стороне не бывал. Ни тогда, ни позже. И не помнил ничего. Ни спорткомплекса этого задрипанного, ни парка, в котором земля на метр пропитана мочой, кровью, молодецко-жеребячьей спермой и дешевой водкой вперемешку с пивом. И хозяйственного магазина, названного идиотами-хозяевами в честь своего литературного собрата, тоже не помнил. Бывшая жена, Светка, до сих пор из этой жопы выбраться не может. И не выберется никогда, ибо ни один здравомыслящий человек не поедет сюда добровольно. Окраины — набитый блочно-панельными палатами общегородской лепрозорий. Сюда ссылают «трудовой народ», зараженный вечной проказой тотальной нищеты, пьянства и мордобоев. И живут неизлечимо больные безысходностью, взращивая таких же окраинно-потешных муд…в, зияющих гнилыми провалами совести, язвами безмозглости и струпьями немотивированной жестокости. Здесь вонь аммиачных паров перемешивается с запахом плесневелой безрадостно-тоскливой старости, дешевой колбасы и серого утреннего перегара. Под праздники местные санитары-властители наводят плановый марафет: подметают «палаты» улиц, меняют протухшие, сочащиеся гноем бинты асфальта на свежие, моют оконные «утки» магазинных витрин. Живем, твою мать! Почти как в Европе! «А вы, профессор, не любите пролетариат! — Да, я не люблю пролетариат…» Умнейший Михаил Афанасьевич, за что же его не любить? Он просто не умеет иначе. Сколько раз ни пытались строить дома — получались лепрозориевые палаты барачного типа. За отдельную плату — те же палаты, но индивидуальной планировки. Преображенские выродились как вид. Работяги, местечковые начальники, депутаты, буржуи общероссийского масштаба, президенты — тотальный пролетариат. Думать по-другому мы не обучены, а Моисея среди нас не сыскалось. И потому здесь все дороги, вопреки известной поговорке, ведут не в Рим, а на припорошенную хлоркой и негашеной известью братскую могилу упокоившихся душ.

Олег притормозил у перекрестка. Откуда-то справа, из-за мощных зарослей диковатого кустарника, показалась стая собак. Огромная — голов пятьдесят, потрусила через дорогу, лениво, не обращая внимания на притормаживающие машины.

— Ни хрена себе, — изумленно выдохнул водитель. — Посмотрите, Александр Демьяныч! Вот и погуляй тут вечером. Съедят к бубеням.

Стая пересекла дорогу, потрусила за вереницу ларьков, в темный лабиринт дворов.

— Александр Демьяныч, куда дальше? — тут же поинтересовался Олег, глядя в зеркальце.

— К супермаркету «Восьмая планета».

— Угу. Это вроде еще дальше от метро? Или, наоборот, ближе? Сейчас спрошу. Эй, браток! Браток!! — закричал Олег ссутуленному припоздалому прохожему, опуская оконное стекло. — Где тут супермаркет «Восьмая планета», не подскажешь? Где сворачивать? За какой помойкой? Ага, понял. Спасибо, браток. — Он нажал педаль газа. — Понастроили. Все за помойкой.

Осокин смотрел в окно. Интересный район. За год преобразился так, что и не узнать. Повсюду стройки. Шикарные кирпичные дома растут как грибы, перемежаясь стандартными панельными пятиэтажками с давно крашенными, успевшими облезть подъездами, с перекошенными ступеньками и крысами, смело шмыгающими от крыльца к кустам и обратно. С обязательными решетками на первых этажах: голытьба боится, как бы не украли последнее достояние — нищету. Это даже не смешно. Это трагично.

Он чувствовал себя совершенно чужим в этом пролетарско-обывательском мирке. Вроде как изнеженный комфортом европеец, по недоразумению угодивший в африканский вельд, где большая часть животного мира воспринимает его исключительно в качестве ходячего деликатеса. И ведь не так давно сам жил в таком доме, смотрел футбол по конвейерной «соньке», ездил на трамваях и отоваривался в магазинчике на углу, где продавщица, внушительных габаритов дебелая лахудра, с нахальной простотой провинциалки норовила обсчитать всех и каждого. А теперь вот смотрит на все это «великолепие» с изумлением инопланетянина.

«Мерседес» свернул на отменно заасфальтированную парковку у супермаркета. Светящиеся витрины «Восьмой планеты» рекламировали спиртные напитки самого различного роду-племени. По лампочно-неоновой надписи «Швепс» над козырьком супермаркета пробегали веселые огни. Из встроенных в стену колонок лилась музыка, транслируемая «Серебряным дождем». Сбоку от парковки прилепились три палатки — две продуктовых и «Союзпечать». «Печать» была закрыта, но продуктовые зазывали малочисленных покупателей яркими этикетками многочисленных витринно-выставочных бутылок. Парковка напоминала пчелиный улей, поделенный на ячейки-соты. Сотня мест для механизированных «автопчел», из которых было занято от силы три десятка. Нашествие начнется часа через два.

Олег высмотрел место почти у самого входа, ловко загнал «Мерседес» в «ячейку».

— Олег, — Осокин наклонился вперед, — ты мне сегодня больше не понадобишься. До стоянки доберешься своим ходом?

Олег оставлял свою личную «девятку» на крытой стоянке у спорткомплекса, в пяти минутах ходьбы от дома Осокина.

— Не беспокойтесь, Александр Демьянович, — кивнул шофер. — Доберусь. Нет проблем. — Он заглушил двигатель и протянул ключи. — Завтра, как обычно, к восьми?

— Как обычно, Олег. — Осокин протянул шоферу купюру достоинством в пятьдесят долларов. — На, Олег. Возьми такси.

— Не стоит, Александр Демьянович, — шофер позволил себе улыбнуться.

Они выбрались из иномарки. Осокин нажал кнопку на брелоке.

— До завтра, Александр Демьянович, — сказал Олег, поднимая воротник куртки и втягивая голову в плечи.

Волосы его сразу намокли и налипли на лоб. Дождевые капли разбивались о плечи с глухим стуком.

— До завтра, Олег. Иди. Промокнешь.

Олег кивнул и широко зашагал к ближайшей автобусной остановке. Осокин же прошелся вдоль широкой витрины, стараясь разглядеть Наташу сквозь огромные стекла. Он прошагал до пекарни, пристроенной к супермаркету с одной стороны, ничего не увидел — кассы почти полностью перекрывали обзор, вернулся к крыльцу и пошел вдоль другой стороны, покороче. Справа начинался парк. Тот самый, с Сусаниным и Макаром. Неподалеку он перерезался сквозной узенькой улочкой, по которой время от времени проносились редкие машины. Улочка терялась в темноте, уводя в пустоту. Понятно, почему машин так мало.

С этой стороны Наташу тоже не было видно. Наверное, она была где-то в глубине магазина. Осокин повернулся, намереваясь твердо и решительно пройти к двери, и… остановился. Ощущение, нахлынувшее в следующий момент, было жутким и абсолютно ирреальным. Словно бы ударили сзади чем-то жестким. Это был взгляд. Жгучий, буравящий спину чуть выше лопаток.

Осокин невольно обернулся. Подлесок парка, неряшливо засаженный густым кустарником, казался вымершим, необитаемым, как космическая пустота. И все же… Осокин мог бы поклясться, что там, в путанице тщедушных кустов, кто-то прячется. Кто-то сильный, невидимый и очень опасный. Осокин шкурой ощущал катящиеся из темноты флюиды равнодушной готовности убить. Отчего-то вспомнил глаза пса, виденного сегодня днем у банка. Мощного и страшного питбуля, смотревшего на него, Осокина, так, будто он был пустым местом, манекеном в дорогих шмотках. Так, как обычно люди смотрят на собак.

Это было похоже на наваждение. А затем Осокин увидел две круглые, отливающие странным желто-зеленым светом точки. Они горели примерно сантиметрах в семидесяти над землей, словно бы смотрящий сидел, опустившись на корточки, или… или был не человеком, а зверем. Осокин почувствовал, что его прошиб холодный пот. Он никогда раньше не видел ничего подобного. Нет, видел, как светятся глаза кошек, отражая попавший на них слабый свет. Но то, что пряталось в кустах, было значительно крупнее кошки. Собака? Насколько Осокин помнил из школьных учебников, глаза собак не отражают свет. Да и с чего бы собаке вести себя ТАК? Внезапно за кустами, чуть в стороне, слева, он заметил отблеск еще одной пары глаз. Правда, эти тут же погасли, словно бы их хозяин прикрыл глаза или ушел в сторону. Волки? Здесь, в городе, хотя и на окраине? Маловероятно. Вспомнилась собачья стая, перебегавшая через улицу, не обращая на людей и машины внимания. Словно бы они были здесь хозяевами, а все остальные — частью их жизненного фона. Осокина передернуло. Он почувствовал, как в нем зарождается паника. Она перекатывалась в желудке, вызывая тошноту.

Осокин попятился, глядя в эти горящие страшным желтым огнем глаза. Он пятился до тех пор, пока не уперся спиной в отделанную ребристым пластиком колонну входа. Пожалуй, никогда в жизни ему еще не было настолько страшно. Секунда — и точки погасли, и мгновенно парк вновь стал казаться совершенно безлюдным. Впрочем, наверное, он и был без-люд-ным.

Осокин сглотнул, несколько секунд всматривался в темноту, затем повернулся и вошел в магазин.

Здесь было тепло и спокойно. Тихий тропический островок посреди свинцово-штормового океана. У входа топтались двое парней в черной униформе службы безопасности. Осокин покрутил головой, высматривая Наташу. За длинными рядами стеллажей разглядеть девушку он не мог, но зато убедился, что она не стоит в очереди ни к одной из касс.

Осокин миновал турникет, быстро прошел вдоль лотков с фруктами и длинного прилавка с рыбой, за которым вдоль стены выстроились внушительные аквариумы с живыми осетрами, раками и форелью… Затем он свернул налево и неторопливо-прогулочно зашагал вдоль длинной стены, рассматривая посетителей, выбирающих товар.

Вот почтенное «новорусское» семейство. Папа — внушительного вида, в черном плаще и шикарном костюме — впереди, фотомодельная мама в бежевом пальто и аккуратный парнишка лет девяти — чуть сзади. Папа как раз читал этикетку на баночке с мидиями. Дородная дама в кожаном огненно-рыжем пальто выбирала корнишоны, старательно шевеля губами и прижимая свободной рукой к округлому боку черную сумочку. Народ попроще — бородатый парень в дешевой коже и тоненькая, явно измученная жизнью девица выбирают в груде «нарезки» упаковку с венскими сосисками. В колбасный — короткая очередь. Наташи среди них не было. За сыром — двое. Высоченный здоровяк и пожилая дама с таким слоем помады на лице, словно ее наносили малярным валиком. У витрины с фантастическими салатами и фантастическими же ценами — никого.

Дальше, у длинного ряда истекающих мутным паром холодильников, народу побольше. Там цены подоступнее. Котлеты, бифштексы, пельмени… Прогуливаются кругами, выбирая между качеством и ценой. «По-киевски» они себе, конечно, не возьмут, но что-нибудь попроще, вроде «кордон-блю» из индейки — обязательно. Побалуют себя мясным.

У молочного ряда — шестеро, в основном молодые женщины. Осокин свернул, пошел вдоль ряда. Он понятия не имел, как сегодня будет одета Наташа, поэтому всматривался в лица. Усталые, измученные, сосредоточенные. В глазах — серая безысходность. Жизнь вспыхивает, лишь когда мелькает ценник с надписью: «Скидка».

У отдела игрушек двое ребят: девочка лет пяти тянется к коробке с метровой куклой, удивительно похожей на живого ребенка. Мальчишка лет двенадцати сосредоточенно рассматривает коробки с коллекционными машинками и что-то прикидывает в уме.

У стеллажей с пивом и алкогольными напитками — мужчины. Человек пять. Прохаживаются неспешно, со вкусом выбирая напитки, соответствующие их потребностям и карманам. Седоватый хлыщ в длинном кашемире расспрашивает продавца о коньяках и бренди, и тот что-то с упоением рассказывает, постоянно двигаясь, теребя собственные пальцы, прищелкивая, приплясывая, делая крохотные шажки от витрины к покупателю и обратно. Осокин знал цены на приличные коньяки и понимал старания продавца. Сам он коньяки не любил. Предпочитал водку. А те двое мужичков, похожие на дистрофичных борцов сумо, наверное, любят пиво. Осокин повернулся и заметил давешнего детектива. Тот улыбался понимающе тонко и прикладывал палец к губам. Мол, все вижу, все знаю, но молчу. Осокин подошел к нему, спросил шепотом, старательно делая вид, что разглядывает парадно-войсковой строй элегантно-подтянутых бутылок.

— Что вам здесь надо, черт побери?

— Александр Демьянович, миленький, я, как и вы, интересуюсь хорошими горячительными напитками, — детектив озорно посверкал глазками. — Могу я позволить себе бутылочку достойного коньяка или приличной водки по случаю удачного завершения очередного заказа? Вы ведь тоже пришли сюда именно за этим? Не из-за слепой же стюардессы? Это было бы нелепо.

— Не лезьте не в свое дело.

— Ну зачем же вы так, Александр Демьянович? Я разве же лезу? Это ведь вы ко мне подошли, — вроде бы даже обиженно сказал детектив.

— Смотрите, если я узнаю, что вы шпионите…

— Упаси меня бог, уважаемый Александр Демьянович. Упаси меня бог, — детектив трогательно прижал к по-женски округлой груди изысканно-пухлую ладошку. — Не шпионю вовсе. Просто вот подумал, может быть, вам захочется узнать побольше о, так сказать, объекте вашего пристального внимания. А тут как раз я. Ну, и повод удачный. Насчет водочки я ведь не соврал…

— Отлично. Покупайте свою водочку. А в мою жизнь не лезьте. И, кстати, предоставленной информации мне вполне хватило. Так что напрасно трудитесь.

Осокин кивнул, оглянулся, шагнул в проход, зашагал дальше, ощущая спиной взгляд детектива. Не то чтобы его волновал этот убогий тип или беспокоило столь пристальное внимание, но ему излишняя шумиха была ни к чему. Черт знает, какой оборот могла принять вся эта история.

— Ну, это ведь как знать, Александр Демьянович, — бормотнул едва слышно ему вслед детектив. — Никогда не знаешь, что и когда может понадобиться…

Но Осокин этого не слышал. Его мысли уже вновь были заняты Наташей.

Налево тянулись стеллажи с конфетами, орешками и прочими мелко-вкусными приятностями. Здесь Осокин оглянулся еще раз. У него мелькнула мысль, что, может быть, Наташа и вовсе не пошла сегодня в магазин. Решила перенести на завтра, чтобы уж спокойно купить, без нервотрепки. Или, предположим, пенсию задержали? Впрочем, если уж детектив намекнул, что она здесь…

Осокин сделал еще два шага и тут заметил ее. Девушка стояла у стеллажа с конфетами, держа в руках серебристую коробку шоколадных «Болеро» от Коркунова. Пальцы ее скользили по обертке. Губы едва заметно шевелились. Наташа «читала» надписи.

Осокин подошел, остановился рядом. Он заметил, как при его приближении девушка слегка повернула голову, а фигурка ее стала чуть напряженнее. Осокин остановился рядом, взял другую коробку, покрутил в руке.

— Сто рублей за двести граммов? — сказал он негромко, словно бы удивляясь. — Должно быть, хорошие конфеты. — Наташа не ответила. — Вы любите шоколад? — спросил Осокин, поворачиваясь к девушке.

— Простите, но какое отношение это имеет к вам? — спросила она сухо.

— Я хотел угостить вас этими замечательными конфетами, — улыбнулся он. — Но потом подумал, вдруг вы не любите шоколад.

— Благодарю, не стоит утруждаться, — прежним тоном ответила Наташа. — И, кстати, боюсь, что ваше внимание не найдет здесь должного отклика. Поищите другой объект своей шоколадной щедрости.

— Поймите правильно, Наташа, — Осокин засмеялся, прижал ладонь к груди. — Я подумал, если вы принимали цветы, то почему бы вам не принять и коробку конфет? Тем более что они, кажется, действительно неплохие. Хотите, попробуем?

Девушка молчала. Пальцы ее больше не скользили по коробке. Она о чем-то думала, а Осокин внимательно вглядывался в ее бесстрастное лицо. Похоже, после травмы Наташа приучилась держать эмоции при себе, отгородилась от мира стеной собственного холода. Наверное, так ей было проще существовать в темноте.

Осокин спокойно сорвал с коробки прозрачную пленку, поднял красивую серебристую крышку.

— Пожалуйста, угощайтесь.

— Спасибо, — она положила свою коробку на стеллаж. — Я действительно не люблю шоколад. Так что… Извините.

— Ничего страшного, — Осокин закрыл коробку. — Я тоже не люблю шоколад. Но эту коробку придется купить, поскольку уже открыта, — он усмехнулся.

— Знаете что, — Наташа повернула голову. Смотрела она не на собеседника, а чуть в сторону. — Думаю, вам лучше уйти. Боюсь, милого и легкого разговора все равно не получится.

— Уйти? Куда? — Осокин развел руками, совершенно забыв, что девушка слепа. — Мне здесь нравится. Тихо, никаких скандалов. Вы заметили? В супермаркетах люди становятся лучше, цивилизованнее. Парадокс.

Она пожала плечами.

— Я прихожу в супермаркет за покупками.

— Но ведь одно другому не мешает.

Сказал и мысленно обругал себя. Более громоздкое и неуклюжее начало разговора трудно представить. Он перестал контролировать ситуацию, чего с ним не случалось уже давно. Надо признать, ему это не понравилось. Он словно вернулся на пятнадцать лет назад, вновь став стеснительным студентом Сашей Осокиным, безуспешно пытавшимся заигрывать с однокурсницами и получавшим по морде от пренебрежительно-холодных — красивых и не очень — девиц самого разного пошиба. Сейчас прыгнуть с ним в койку согласилась бы любая из них… Ну, или почти любая.

А вот с этой слепой девушкой… Ему никак не удавалось найти нужную ноту, тот тон, когда становится легко и непринужденно. Когда ты блестящ и остроумен. А может быть, все дело в том, что она другая? И те ценности, которыми он, Осокин, привык оперировать, для нее ничего не значат.

— Послушайте, Наташ. — Искренность, как известно, — лучшее оружие. Вот на искренность-то Осокин и решил сделать ставку. — Честно говоря, я давно за вами наблюдаю… — Получилось пошло. Так разговаривают с глупыми провинциальными «пупсами». — Серьезно. Понимаю, звучит весьма коряво, но… — он улыбнулся. — От конфет вы отказались. Что мне еще остается делать? Давайте я встану на колени и попрошу вас не прогонять меня. Или, хотите, я угощу вас шампанским? Стоп! Полный назад! Ошибка в программе. — Губы у нее дрогнули. Уже неплохо. — Ну, не знаю. Давайте скупим всю колбасу, пойдем на улицу и раздадим бабушкам-пенсионеркам. Или накормим бездомных собак. Скажите, что мне сделать, чтобы вы со мной поговорили, и я это сделаю. Даю слово.

— У вас есть часы? — вдруг спросила она.

— Что? — не понял Осокин.

— Часы? Вы носите часы?

— Да, конечно, ношу, — кивнул он. — Вы хотите узнать время?

— Дайте мне руку, на которой у вас часы.

Она вытянула вперед свою, ладонью вверх. Пальцы у девушки были тонкие, не музыкальные, конечно, но вполне красивые.

— Зачем?

— Вы только что пообещали сделать то, что я скажу. Дайте руку.

— Хорошо. Если вы этого хотите, — Осокин послушно протянул руку. — Ей-богу, не понимаю, зачем вам это нужно, но…

Девушка провела кончиками пальцев по его кисти. Осокин вздрогнул. Прикосновение было прохладным и приятным. Затем она коснулась запястья, рукава плаща, лацкана, потрогала галстук.

— Вторую руку, — резко, почти требовательно приказала она.

Осокин протянул руку. Девушка ощупала пальцы. Затем она вздохнула.

— Вы делец. Владелец заводов, газет, пароходов, — произнесла Наташа чуть насмешливо. — Занимаетесь бизнесом недавно, но уже успели полюбить атрибуты красивой жизни. Вам нравится, что на вас смотрят и говорят: «Вот, пошел богатей». Машина… «Мерседес» или «БМВ». Займись вы бизнесом в эпоху кооператоров — носили бы кроссовки, кожаную куртку и спортивные штаны. Проще говоря, вы — «бандерлог».

Осокин поднял руки к лицу, покрутил кистями. Руки как руки. Ничего особенного.

— Интересно, — пробормотал он. — Откуда такие выводы?

— У вас дорогие часы, но вы их носите на свободном браслете, так, чтобы болтались. Это дурной тон. На пальцах три печатки. Разумеется, золотые.

— Ну не медные же мне носить, — не без смущения хмыкнул Осокин.

— Мужчине ни к чему столько украшений, если, конечно, он не пытается произвести впечатление на окружающих. Галстук классический, однако булавка слишком велика, да к тому же в ней еще и вызывающе крупный камень. Это, знаете ли, стиль дешевых латиноамериканских жиголо.

— А вы видели латиноамериканских жиголо? — все больше мрачнея, спросил Осокин.

— В свое время была возможность, — кивнула девушка. — Насчет машины… На меньшее ведь вы не согласитесь, верно? Автомобили попроще — не для вас.

— Да нет, дело не в этом. Просто «Мерседес» — хорошая машина…

Осокин не собирался оправдываться перед кем-либо, и уж тем более перед слепой стюардессой, но это получилось само собой. Он и сам удивился, услышав в своем голосе извиняющиеся нотки.

— На какой модели вы ездите?

— Ну… Какое это имеет значение?

— И все-таки? На «шестисотом»?

— Предположим. Но ведь, насколько мне известно, иметь хорошую машину ни законом, ни морально-этическими нормами не возбраняется?

— Какие слова. — Наташа покачала головой и засмеялась. Зло и обидно. — «Морально-этические нормы»… С ума сойти. У вас очень хороший и, должно быть, очень дорогой костюм. Я права?

— Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы это понять, — промямлил Осокин.

— Сколько стоит ваш костюм? Тысячи две долларов?

— Почти четыре.

— Прекрасно. И сколько у вас таких костюмов?

— Ну, шесть… Какое это имеет значение?

— Вы — новичок в бизнесе. Причем новичок неосмотрительный, не желающий замечать очевидных, но неудобных вещей. — Наташа продолжала улыбаться, но улыбка была холодная, отстраненная. — Бизнес, судя по всему, тоже не ваш. Для новичка вы слишком роскошны. Скорее всего, вы — «прикормленный» сотрудник. Очевидно, ваши наниматели сознательно продвигают вас, планируя в нужный момент повесить на вас все грехи фирмы. Вы ведь быстро продвинулись? — Осокин кашлянул. Он действительно вознесся на место вице-президента довольно быстро, но склонен был оправдывать удачную карьеру исключительно собственной оборотистостью, исполнительностью и предпринимательским даром. — Я так и думала. Вывод: вы не только чванливый, но еще и недалекий человек. Что же касается меня… Мне вы совершенно не интересны. Уж извините.

Осокин молчал не меньше минуты. Он просто не знал, что ответить. За время своей работы в банке он настолько привык к покладистости девушек, что столь резкий отпор со стороны слепой стюардессы поверг его в нокаут.

— Вот как? — наконец зло спросил он. — Ну, раз уж мы разобрали мою скромную персону до косточек, может быть, поговорим теперь о вас? — Наташа сразу напряглась. Кровь отхлынула от ее щек, хотя безжизненная улыбка, как приклеенная, висела на губах. — Симпатичная девушка, вереница ухажеров, скорее всего завидный избранник, блестящая карьера, могучие перспективы. Жизнь прекрасна и удивительна. И вдруг, бах! — Осокин хлопнул в ладоши. — Несчастный случай. Она слепнет. Ее жизнь, вместе с женихом, карьерой и перспективами, летит в мусорное ведро. — Осокин усмехнулся не менее зло, чем только что Наташа. — И тогда общительная и веселая девушка замыкается в себе, отгораживается от всех ледяной стеной, а если кто-то пробует достучаться до нее — отвечает ядовитым шипением и увесистыми затрещинами. Изредка — заслуженными, но чаще злыми и беспочвенными. И это не оттого, что ей неприятны люди, а оттого, что ее пугает встреча с миром в новом качестве. Она боится нарваться на насмешку, издевку, последующее равнодушие и сломаться окончательно. Она убеждает себя в том, что никому не нужна и не интересна. И что если кто-то идет с ней на контакт, то это лишь затем, чтобы использовать ее в качестве экзотического сексуального партнера. Что-то вроде резиновой куклы. Но ей очень хочется, чтобы кто-нибудь разглядел за трагично-красивой внешностью тонкую ранимую душу и полюбил ее именно за это. А парадокс ситуации в том, что единственная причина, по которой кому-нибудь может захотеться это сделать, — ее внешность. — Осокин наклонился вперед. — Вот и все. И мне не надо ощупывать ваши руки, рукава плаща или платья, чтобы понять это. И недалекость с чванством мне не помешают.

Наташа все еще продолжала улыбаться, но губы у нее стали серые, пересохшие. Несколько секунд она стояла неподвижно, повернувшись к Осокину, и у того на несколько мгновений возникло впечатление, что девушка смотрит ему прямо в глаза.

— Пошел вон, — все с той же безжизненной улыбкой сказала она.

«Вот и познакомились, — подумал Осокин. — Ужин при свечах, романтика и все такое… Отменно провели вечерок, нечего сказать».

— И больше никогда не подходи ко мне, — добавила девушка.

Осокин кивнул, развернулся на месте и зашагал к выходу. Широко и быстро. Ему и самому не терпелось покинуть магазин. Чувствовал он себя первостатейной скотиной, и хотя Наташа «врезала ему по зубам», но ведь большая часть из того, что она сказала, было вполне справедливым, чего там. Можно научиться обманывать других, но себя-то не обманешь. А вот то, как повел себя он… Наташа подобного не заслуживала.

На выходе ему заступил дорогу охранник.

— Прошу прощения… Вы забыли оплатить…

По костюму и плащу он понял, что имеет дело не с банальным магазинным вором. А что человек забыл… Так мало ли что могло случиться? Позвонили на мобильник, мол, неприятность. Вот и пошел человек. Побежал. Не по злому умыслу, по рассеянности.

Осокин покрутил в руках коробку. Черт, и верно… Забыл. Дьявол ее разбери, эту коробку. Ладно. Хорошо еще, в кассах очередей практически нет. Он встал в крайнюю. Перед ним стояли двое — мужчина в сером отличном плаще с парой салатных судочков и деваха лет двадцати с бутылкой «Фейри» и коробочкой краски для волос. Она старательно и очень выразительно жевала жвачку. Прическа у девицы была замысловатая, окрашенная во все цвета радуги, перьями. Мужчина в плаще расплатился, положил судочки в пакет. При этом он все косился на девицу. Может быть, хотел «снять», а может, напротив, не одобрял.

Рассчитываясь, девица вывалила на прилавок груду мелочи и ворох скомканных бумажек достоинством по пять и по десять рублей.

— Я заплачу, — предложил «плащ».

Пестрая девица безразлично пожала плечами, равнодушно отвернулась. «Плащ» достал из кармана пухлый бумажник, демонстративно выудил из него новенькую пятисотрублевую купюру, положил на пластиковую тарелочку.

Продавщица пробила чек, отсчитала сдачу. Девица принялась сгребать мелочь и купюры в карман невероятно обтягивающих джинсов. Осокин даже подивился, как она может в них вообще двигаться.

«Плащ» стрельнул в пеструю многозначительным взглядом и направился к дверям. Там он едва не налетел на выходящую женщину, толкающую перед собой тележку с покупками. Мужчина еще раз оглянулся на пеструю девицу. Видимо, прикидывал запасной вариант — «дама с тележкой».

Осокин протянул кассирше коробку.

— Она открыта.

— Ничего страшного, — улыбнулась продавщица.

Приятно. Сервис здесь получше, чем в обычных магазинах.

Впрочем, в час пик можно было нарваться и здесь. Осокин оглянулся, отыскивая взглядом Наташу. Не нашел. Очевидно, она все еще стояла там, где он ее оставил. У конфетных рядов.

В этот момент со стороны двери и раздался истошный женский визг. Осокин обернулся. Он не сразу сообразил, что случилось, хотя никогда не считал себя тугодумом.

Визжала стоящая у двери женщина. Одной рукой она прижимала к груди объемистый пакет, второй — прикрывала распахнутый буквой «о» рот. Глаза были огромные и круглые. Лицо, несмотря на косметику, белое, как первый снег. Смотрела женщина за стеклянную дверь, на что-то, находящееся на стоянке. Черные фигуры секьюрити двинулись было к двери, но первый тут же остановился в нерешительности. Второй охранник потянулся к поясному ремню за баллончиком со слезоточивым газом.

Кассирша считала сканером код с коробки, но тут же обернулась, забыв про деньги.

— Секундочку… — Осокин оставил конфетную коробку на прилавке и двинулся к двери.

От соседних касс спешили заинтересованные покупатели. Те, кто не успел уйти далеко, возвращались через турникет. Женщина задохнулась, всхлипнула пару раз жалобно и влажно, словно ей сдавили горло.

Осокин прошел мимо камеры хранения, обогнул стоящий тут же автомат по продаже карточек для сотовых телефонов. И остановился, потому что увидел то, на что смотрела визжащая женщина.

Мужчина в сером плаще лежал в трех метрах от крыльца супермаркета. Голова его была запрокинута, а по асфальту быстро растекалась багровая лужа, размываемая дождем. Чуть дальше и слева лежала женщина, рядом с ней — перевернутая тележка. Осокин видел раскатившиеся по черному мокрому асфальту ярко-оранжевые ноздреватые апельсины. В неоновом свете оранжевые пятна казались парящими в темноте. Они гипнотизировали. Осокину с трудом удалось отвести взгляд. И только повернув голову, он увидел пса.

Это был питбуль. Мощный, с плоской широкой спиной и мускулистыми лапами. Черная морда пса была густо залита кровью. Золотистые раньше плечи смотрелись серыми из-за налипшей на шерсть грязи. Белая грудь забрызгана грязью и кровью вперемешку. Осокин встречал крупные особи, но этот, пожалуй, превосходил их всех. Пес стоял чуть в стороне, у машин, и наблюдал за людьми сквозь стекло. Смотрел он не мигая, равнодушно, но… Осокину показалось, что питбуль все понимает. Пес не просто смотрел. Он выбирал.

Толпа покупателей застыла в оцепенении.

— Во, чума, — прошептала пестроволосая девица. — Это он, что ли, этого папика завалил? Круто…

Осокин, не поворачивая головы, сказал, стараясь, чтобы голос его звучал как можно тверже и увереннее:

— Кто-нибудь, вызовите милицию.

Один из охранников попятился, не сводя глаз с пса.

— Не… Не… Не волнуйтесь, — пробормотал второй. — Стекла тол… толстые. Ему их не разбить.

— Ну да, — подал голос кто-то из толпы. — В нем, поди, килограммов сорок, если не больше.

Стараясь не выпускать питбуля из поля зрения, Осокин сделал пару шагов в сторону и оказался возле второго охранника.

— На какой объем реагирует фотоэлемент? — спросил он негромко.

— Что? — Тот, похоже, пребывал в легкой прострации.

— Я спрашиваю, если эта тварь двинется к двери, фотоэлемент среагирует?

Тот попытался сообразить, но, видимо, от растерянности никак не мог сосредоточиться.

— Я не… не знаю. На детей реагирует, а на собаку… Может быть…

— Тогда надо его отключить. Или заблокировать дверь до приезда милиции. Это можно сделать?

— Что?

Осокин взял охранника за рукав, тряхнул.

— Эй, очнись! Я спрашиваю, можно ли отключить фотоэлементы или заблокировать дверь?

— Да, можно, — торопливо и мелко закивал тот. — Можно. С центрального поста.

— Ну так сделай это! — твердо приказал Осокин. — Давай!

— А-а-а-а… Да, сейчас, — охранник поднял рацию.

Словно понимая смысл его движения, питбуль двинулся к двери. Верхняя губа его дрогнула, приподнялась, обнажив крепкие белые клыки. Смотрел он на охранника. Тот вдавил кнопку вызова в корпус, но так и не смог произнести ни слова. Он смотрел на пса, а пес — на него.

Толпа попятилась. Люди опускали глаза, стараясь не встречаться взглядом с собакой. Питбуль ускорил шаг. Когда же до двери оставалась всего пара метров, он прыгнул. Это был мощный прыжок хищника, настигающего добычу. Перепачканное грязью и кровью мускулистое, похожее на торпеду тело глухо ударилось в стекло. Толстое стекло загудело, завибрировало, но устояло. Бросок был столь молниеносным, что фотоэлемент попросту не успел среагировать. От удара пес опрокинулся на бок, однако уже через секунду он вновь вскочил, зарычал угрожающе, кинулся на дверь. Стекло выдержало и второй натиск, благо он был значительно слабее первого.

В свете неоновых ламп глаза собаки горели красноватым огнем и от этого приобретали жутковатое, осмысленное выражение. Стремясь обогнуть невидимую преграду, питбуль сделал несколько шагов вправо и оказался точно между двух створок, в зоне действия фотоэлемента.

Люди поняли, что сейчас произойдет, и бросились бежать. Кто вправо, вдоль касс, кто вдоль стеллажей с фруктами.

— Отключите фотоэлемент! «Центральная», отключите фотоэлемент! — панически вопил на бегу охранник, прижимая к губам рацию. Свободной рукой он пытался вытащить из кожаного чехла баллончик со слезоточивым газом.

Створки покатились в стороны. Осокин увидел это уже на бегу. Ему показалось, что они ползут очень медленно. Осокин нырнул за пустую кассу, перепрыгнул через никелированную цепочку, перегораживающую проход, поскользнулся на мраморном полу, упал, но тут же вскочил и помчался вдоль колбасного ряда, пригибаясь, стараясь не попасться собаке на глаза.

За его спиной что-то с грохотом опрокинулось. Осокин оглянулся и увидел бегущего вдоль касс мужчину в сером пальто. Волосы его были растрепаны, на лице выражение дикого, смертельного ужаса. Секундой позже в воздух взметнулась грязно-золотая молния. Она мгновенно настигла беглеца и ударила в спину. От мощного удара мужчина споткнулся, повалился влево, инстинктивно протянул руку и уцепился за стеллаж с видеокассетами. Пестрые коробки с грохотом обрушились на пол.

— О господи! — Мужчина визжал, как угодивший в силки кролик. — Помогите! Снимите его с меня!!! Кто-нибудь, снимите его с меня!

Он все-таки удержался на ногах, шарахнулся вправо, к кассам. Осокин заметил распахнутую пасть собаки. Ему показалось, что по размерам она скорее могла принадлежать акуле или крокодилу. Впрочем, очевидно, виной всему был шок. Пес сучил задними лапами, словно взбираясь по покатой спине мужчины, а тот отплясывал жуткий танец смерти, крутясь волчком, извиваясь всем телом, стараясь поглубже втянуть голову в плечи, сутуля их и сгибая спину, помогая собственному убийце. Это напоминало родео. Через секунду клыки сомкнулись у него на шее, разорвав артерии и раздробив позвонки. Мужчина упал, опрокинув высокую урну для чеков. Урна покатилась по полу с металлическим стуком.

На бегу Осокин услышал жуткий хрип — жизнь мужчины утекала вместе с кровью из рваных ран на шее. Осокин метнулся влево, к конфетному ряду, но прежде, чем скрыться за стеллажом, он оглянулся еще раз и увидел пса, выходящего из-за кассы. С золотистой шкуры катились жирные капли крови. Осокин почувствовал, как жуткий холодок пополз по его спине. Питбуль убивал не затем, чтобы сожрать жертву. Он убивал ради самого процесса убийства.

Осокин остановился, облизнул пересохшие губы, постарался унять судорожное дыхание. Слух у собак отменный. Здесь, в зале, несмотря на то что повсюду были установлены включенные плазменные панели, пес без труда выследил бы людей, если не по дыханию, то по звуку шагов. Или… Или по запаху.

Ступая на цыпочках, Осокин двинулся вдоль стеллажа, поглядывая в ту сторону, где он последний раз заметил пса. Толку от этого было немного — хитрая тварь вполне могла обежать ряд стеллажей и зайти с другой стороны. Более того, Осокин ничуть не удивился бы, поступи питбуль именно так. И все же он крался и оглядывался. Оглядывался и крался. В нем разом проснулись все атавистические инстинкты, жившие в его далеких-далеких предках, но забытые за миллионы лет эволюции. Люди снова стали чьей-то пищей.

Осокин обогнул стеллаж и увидел Наташу. Она сидела на корточках, прикрывая одной рукой голову.

Осокин подошел ближе, коснулся ее руки. Девушка вздрогнула, открыла рот, и он понял, что сейчас услышит самый громкий крик из всех, которые ему доводилось когда-либо слышать. И снова действия Осокина были скорее инстинктивными, поскольку времени на то, чтобы оценить ситуацию и выработать оптимальное решение, у него попросту не было. Он рванул хрупкую фигурку к себе, поднимая ее на ноги, и прижал к плечу, положив ладонь на затылок. Она забилась, как рыба в неводе.

— Тихо, — лихорадочно зашептал Осокин. — Тихо, если эта тварь нас услышит, мы оба умрем.

Девушка напряглась, вытянулась, как струна.

— Ш-ш-ш-ш-ш-ш… — прошептал Осокин, осторожно убирая ладонь с ее затылка. — За мной, быстро. Делайте то, что я вам скажу, если хотите остаться в живых.

Он взял Наташу за руку и потянул к стеллажу. Здесь он остановился, прислушался. Никаких посторонних звуков, кроме бравурной рекламы, прерываемой время от времени музыкальными клипами. Ни криков, ни лая, ни рычания. Эта тварь с равным успехом могла прятаться как в другом конце зала, так и за соседним стеллажом. Осокин оценил на глаз его высоту. Метра два с половиной. Он не знал, насколько прыгучи питбули. Возможно, и два с половиной метра для них — не проблема. Но в одном Осокин был уверен: на всей территории супермаркета стеллаж — самое безопасное место. Пытаться спастись от проклятой псины бегством или прячась между прилавками — занятие глупое и совершенно бесполезное.

— Сейчас мы залезем на стеллаж, — прошептал он, наклоняясь к самому уху девушки. — Думаю, эта сволочь не умеет летать, а с пола ей нас недостать. Наташа! — Девушка старательно прислушивалась к происходящему в зале. — Наташа, вы слышите меня? — Она несколько раз быстро кивнула. — Отлично. Вы полезете первой. Я подсажу. Главное, не паникуйте. Стеллажи достаточно крепкие. Они выдержат двух человек без проблем. — Осокин сказал это твердо, без тени сомнений, хотя, говоря откровенно, уверенности в сказанном не испытывал. — Готовы? — Девушка снова кивнула. — Отлично. Лезьте, я подстрахую.

Она осторожно протянула руку и коснулась края средней полки. Судорожно вцепившись в нее пальцами, подняла вторую руку, нащупывая верхнюю. Осокину показалось, что плащ девушки шуршит оглушающе громко. Громче только из пушек стреляют.

— Я… Я не могу… — сказала Наташа беспомощно, поворачивая голову. — Я никогда не лазила на стеллажи. Я не… не знаю, как это делается.

Осокин подхватил ее за талию и толкнул тело вверх, мысленно поблагодарив бога, что выбрал в качестве объекта знакомства столь хрупкую девушку. Наташа судорожно вцепилась в верхнюю полку и попыталась подтянуться, одновременно отыскивая ногой опору. Мыском сапога она зацепила стопки конфетных коробок, и те обрушились на пол картонно-пестрым водопадом. Следом посыпались пенопластовые, затянутые пленкой лоточки с развесными сладостями, банки с монпасье и лимонными дольками.

— Черт! — выдохнул Осокин.

Подобного грохота ему не приходилось слышать ни разу в жизни. И в ту же секунду до его слуха донесся жутковатый звук — быстрое царапанье собачьих когтей по мраморной плитке. Наташа тоже услышала звук. В том, что касается слуха, она могла бы дать своему спутнику сто очков форы. Лицо девушки стало белым от ужаса. Стоя внизу, Осокин ничем не мог ей помочь. Он подпрыгнул, уцепился за верхнюю полку стеллажа, подтянулся, нашел ногами среднюю полку и уже через пару секунд стоял на самой вершине стеллажа, как царь горы.

Пес появился в проходе секундой позже. Он увидел девушку и метнулся к ней, пробуксовывая лапами на скользком полу. На лице Наташи ужас смешался с отчаянием. Она поняла, что через пару секунд умрет. Хотя девушка и не могла видеть начала бойни, но по звукам, несомненно, поняла, что кричавшие люди умирают, а по утробному рычанию догадалась, кто виновен в их смерти.

Осокин наклонился, ухватил Наташу за обе руки и одним рывком втянул на стеллаж. Пес прыгнул, но жуткие челюсти сомкнулись, схватив пустоту. Звук при этом был такой, словно защелкнулся медвежий капкан.

— О боже мой… — причитала Наташа. — О господи, как я испугалась…

Ее трясло. Стеллаж ходил ходуном.

— Тихо, тихо, тихо… Все уже позади. Ч-ш-ш-ш-ш-ш… Успокойтесь, — сказал Осокин, усаживая ее на перегородку и гладя по волосам. — Успокойтесь! И не вздумайте закатывать тут истерику, иначе мы оба свалимся вниз и пойдем на ужин этой скотине. Другу человека.

Наташа задохнулась, судорожно втянула воздух, всхлипнула и внезапно залилась слезами.

— Это… Это собака? — спросила она, шмыгая носом и прикрывая лицо рукой.

— Да, это собака, — подтвердил Осокин. — Питбуль. Взбесившийся питбуль.

Он уже пожалел, что отказался от услуг охраны на сегодняшний вечер. Четверым вооруженным мужчинам ничего не стоило бы застрелить пса. Но… в любом случае охраны не было. И вот теперь он сидел на верхушке стеллажа, а рядом с ним — напуганная до смерти, дрожащая слепая девушка.

Осокин наклонился вперед и заглянул в проход. Питбуль сидел на полу, почесывая ухо, и озирался. Похоже, он разом потерял интерес к ускользнувшей добыче. Но это ничего не меняло. Они будут вынуждены сидеть здесь, пока кто-нибудь не придет на помощь. Спуститься вниз означало верную и страшную смерть. Кто как, а он, Осокин, не собирался испытывать судьбу дважды. Им и так жутко повезло. В отличие от того мужчины на стоянке, они все еще живы.

— Ничего, — сказал Осокин, прижимая к себе Наташу. — Ничего. Скоро приедет милиция. Я думаю, им уже позвонили. Через пару минут они пришлют наряд с автоматами и все закончится.

Во всяком случае, он хотел в это верить.

* * *

С годами привыкаешь ко всему. Никакие отпуска, отгулы и ежедневные вечерние прочтения добрых и умных книжек от этого не спасут. Про газеты и телевизор можно даже не говорить. Это не отдых, а садомазохизм в натуре. Люди смотрят телерепортажи, как фильмы ужасов, чтобы пощекотать нервы. Их жизнь скучна и однообразна. Утром на работу, вечером с работы. Новый год, Двадцать третье февраля, Восьмое марта, первое апреля, день рождения, Новый год… Раз в два года — театр, раз в три — кино. Утром бутерброд с вареной колбасой, вечером — полуфабрикатные шницели с макаронами или полпачки пельменей. По выходным — пиво, друзья, футбол, все тот же бесконечный телевизор или «козел» во дворе за дощатым столом на фоне колышущегося под ветром свежевыстиранного постельного белья. Чумазый сопляк, ползавший по полу в ползунках, вырастает и начинает посылать подальше. «Спасибо» — только когда в очередной раз приходит за деньгами. А так — «предки», «родаки», «комоды», «черепа». Тоска. Жизнь утекает между пальцами, как песок, минута за минутой, день заднем, год за годом. Оглянуться не успел — выпал последний зуб и котлеты сменились тарелкой «Геркулеса». Жена сморщилась и поседела, «сопляк» перестал заглядывать, поскольку денег теперь не допросишься. И уже ничего не хочется, потому что понимаешь: все, край. Осталось совсем чуть-чуть, а дальше…

Об этом думал лейтенант Андрей Михайлович Волков, глядя на начальника отделения майора Мурашко и слушая вполуха доклад о проведенных за день «мероприятиях», который делал сержант Журавель. Да, в общем, ему и слушать-то было без надобности. Он и так знал, что выпал им полный ноль. Якобы пропавший оказался жив и здоров. Даже до банкира дорос. Вот что значит вовремя от бабы ушел. У него тоже — одни «бобы». Никто, понятное дело, ничего не видел, не слышал и не помнил. Впрочем, он, Волков, на успех и не рассчитывал. Шутка ли, полгода прошло. Люди же — наукой доказано — подробно помнят о произошедшем в течение получаса. Через пару часов, если надобность в воспоминаниях не возникает, забывают мелочи. Через неделю — часть существенных деталей. Через месяц — все. Мозг освобождается от ненужного хлама — таково защитное свойство человеческой психики. Так что ему сразу было понятно — «пустышку» они тянут.

Мурашко сидел в кресле, за столом. Волков и Журавель — чуть в стороне, у стены, на стульях с мягкими красными сиденьями. Точнее, Волков сидел. Журавель же на протяжении всего доклада стоял.

Майор слушал без внимания, утопив нижнюю половину лица в мосластой ладони, глядя даже не на сержанта, а сквозь него и почти не моргая. Думал о своем, совершенно не относящемся к делу. О высоких сапогах жене, из ЦУМа, за две пятьсот. О шубе для дочки… Тут пять, а то и все шесть тыщ придется выложить. А что делать? Девчонка-то подрастает, из старой дубленки совсем выросла… Руки уж почти по самые запястья из рукавов торчат, хоть наручники надевай…

Надо отдать должное сержанту… как бишь его?.. Журавелю вроде… Так вот, надо отдать должное сержанту Журавелю, в качестве снотворного он оказался неподражаем. Читал так, что слон уснул бы стоя. Вон даже мухи расселись по стенам — тоже засыпают, видать.

— Ну, ясно, — произнес Мурашко, с явным облегчением отрывая подбородок от ладони, выпрямляясь и сонно хлопая глазами. — В общем, результатов никаких…

— Так, товарищ майор, суток ведь еще не прошло, — мирно возразил Журавель.

— Да, суток не прошло, — согласился тот. — Ну так я и не просил мне полный расклад представить, с именем, фамилией и местом прописки. Но хоть список пропавших можно было собрать? Не было похожего случая в марте — апреле? Надо было февралем поинтересоваться, маем, июнем… Неужели сложно догадаться? Или я за вас всю работу должен делать?

— Товарищ майор, так времени же не было, — примирительно протянул Журавель. Не то чтобы он чувствовал себя виноватым, но… Так уж заведено, и в любой госконторе вам это подтвердят, во время «разбора полетов» начальство ругает, а подчиненные оправдываются. Думаете, Мурашко нравится его ругать? Да ничуть не бывало. Майор — человек опытный и прекрасно понимает, когда подходит время требовать результатов, но вот не срослось что-то нынче. Наступило начальство майору на горло, потребовало провести «профилактическую беседу» с личным составом, вот и приходится отрабатывать. В сущности, сержант не видел в этом ничего плохого. — Я пока данные получил, пока на место съездил, с женой этого пропавшего пообщался, пока туда-сюда, тут и вы появились.

Волков фыркнул, но под раздраженным взглядом майора согнал с губ улыбку и отвел глаза. От греха подальше.

— «Туда-сюда»… — передразнил Мурашко. — У нас тут, между прочим, милиция, а не бордель, сержант.

— Я знаю, — послушно кивнул тот.

— Что знаете? — Мурашко даже вздрогнул.

Был бы на месте тюхи-сержанта кто-то другой — уже нарвался бы. Но этот увалень… Нет, исполнительный, конечно, дотошный, добросовестный, но тугодум. На такого обижаться — грех, а кричать — без толку.

— Знаю, что у нас тут не бордель, товарищ майор, — легко ответил Журавель. — У нас тут милиция.

Майор прошептал что-то беззвучно. Судя по выражению лица, это «что-то» было матерным ругательством.

— Прости, господи, — уже громче добавил Мурашко. И перевел взгляд на Волкова. — Вы можете что-то добавить, лейтенант?

— Никак нет, товарищ майор, — бодро ответил Волков, пытаясь рассеять навалившуюся сонливость громкостью голоса. — Сектор огромный. Туда бы народу человек десять — за день управились бы, а так… Я всего два подъезда успел обойти и то в половине квартир никто не открыл.

— Понятно. — Мурашко выдвинул ящик стола, достал из него лист бумаги с полуслепым текстом. Судя по шрифту и по испачканным краям листа — факсограмму. — В общем, эксперты сказали, что заключение будет готово послезавтра, в лучшем случае. Посему, чтобы вы не скучали… Будете задействованы в общегородском мероприятии.

— На предмет, товарищ майор? — спросил Волков.

— Я еще не закончил, лейтенант! — вдруг зло рыкнул Мурашко.

— Извините.

— Так вот, с тринадцатого по шестнадцатое сентября, то есть с завтрашнего дня, проводится общегородское мероприятие, направленное на выявление нарушений правил выгула домашних животных. — Мурашко взял факсограмму, пробежал глазами текст. — Работать будете в тесном контакте с санитарно-ветеринарными службами. Согласно постановлению, собаки должны быть на поводках и в намордниках. Нарушителей штрафовать без всякого снисхождения. Все ясно?

— А как же запрос по пропавшим? — искренне удивился Журавель. — Я как раз собирался отправить…

— Так отправьте, — отрубил Мурашко. — Или вы, сержант, намеревались в дежурной части ответа ждать? Этому пострадавшему торопиться некуда. Да и пропавшим тоже. Так что займетесь пока профилактикой бытовых правонарушений. Обнаружите скопления бродячих псов — вызывайте бригаду санитарной службы. — Волков дернул бровями, поджал губы, неопределенно качнул головой, как бы говоря: «Вот, не было заботы». — Вам что-то не нравится, лейтенант? — не глядя на Волкова, сухо поинтересовался майор. — Или вы полагаете, что бытовые правонарушения — это не для вас?

— Никак нет, товарищ майор, — ответил тот. — Я вообще люблю гулять по дворам под проливным дождем.

— Вот и отлично, — закончил Мурашко. — Кстати, судмедэксперт не исключает, что тело пострадавшего могло быть объедено именно собаками, — ни с того ни с сего добавил он. — В общем, заступаете завтра в восемь утра. График работы обычный. Все ясно?

— Так точно, — пробасил с сипотцой Журавель.

— Хорошо. Оба свободны.

Волков поднялся со стула.

— Разрешите идти? — привычно спросил он.

— Вы чем слушаете, лейтенант? Я же сказал: оба свободны!

— Так точно!

Оказавшись в коридоре, Волков вытер ладонью лоб, надел фуражку, протянул:

— М-да…

— Вообще-то он мужик неплохой. Справедливый, — улыбнулся Журавель. — А плохое настроение у каждого случиться может. Я так смекаю, начальство осерчало, хвост Анатоличу накрутило, а он уж на нас накинулся. На кого же ему еще кидаться?

— Пусть дома на жену кидается, — пробормотал Волков. — Тоже мне, нашел козлов отпущения.

— Не скажи, — они направились к дежурной части. — Вот, предписало начальство выделить людей на это самое мероприятие, так? А где их взять-то? У нас же нехватка личного состава почти на треть, а тут хочешь не хочешь, а выполняй. Вот Анатолич и окрысился. А уж что сорвался, так ведь он — человек такой же, как ты и я. И неловко ему нас на улицу посылать, в такую-то погоду да по такому поводу, а ничего не поделаешь. Пришлось гнев разыгрывать.

— Как у тебя ловко все получается, — не без раздражения заметил Волков. — Слушай, сержант, если уж ты такой умный, что ж в начальство-то до сих пор не выбился?

— Да ладно тебе. Чего взбеленился-то? — простодушно улыбнулся тот.

— Взбеленишься тут. Вместо того чтобы делом заниматься, по улице придется трое суток бродить, собак отлавливать. Я что, в отдел зачистки по ошибке попал?

— Ну зачем ты так? Начальство право. Мелкое правонарушение — все одно правонарушение. И, значит, входит в компетенцию органов внутренних дел. То есть в нашу. Я всякую живность уважаю, конечно, и люблю, но мне не нравится, когда чужой пес о мою штанину нос вытирает. Особенно когда собака большая. Ротвейлер какой-нибудь или еще кто.

От дежурки донесся какой-то шум. Мимо, натягивая на ходу фуражку и поправляя кобуру, пробежал водитель отделенческого «бобика», сержант Паша Лукин.

— Паша, что случилось? — запоздало крикнул ему вслед Журавель, но тот только рукой махнул.

Волков и Журавель вошли в дежурку.

Увидев парочку, дежурный Чевученко улыбнулся. Все не так скучно будет.

— Во, видел? — спросил он, кивнув на дверь.

— Что случилось-то? — обратился к дежурному Журавель.

— Да поразводят, понимаешь, собак, а потом справиться не могут. — Дежурный закрыл журнал происшествий, отложил ручку. — Только что звонок был. На Митрофанова, у универсама, псина взбесилась. Бегает по стоянке и на людей кидается. Народ в магазине кучкуется, а на улицу выйти боятся, понятное дело. Вот и звонят.

— Ясно, что боятся, — кивнул Волков. — Я бы на их месте тоже боялся. Бешенство штука такая. От него и умереть можно.

— Вот именно. Пес этот уже мужика какого-то того…

— Что «того»? — нахмурился Журавель.

— Ну, загрыз в смысле.

— Насмерть?

— А то как же еще? — усмехнулся дежурный. — Конечно, насмерть.

Он сдвинул фуражку на затылок.

— А что за собака?

— А хрен ее знает. То ли пит, то ли буль. Я толком не понял. Эта, которая звонила, администраторша, что ли, вся в слезах, в соплях. «Приезжайте скорее», — кричит. Я ей попытался объяснить, что мы к собакам отношения не имеем. Это ветслужба должна заниматься или спасатели. Так она даже слушать не стала. Трубку шваркнула. А через две минуты с Центральной звонок. Представляешь, сука какая? Сразу «ноль-два» набрала.

— Обалдеть, — неопределенно протянул Журавель.

— Чего вас Анатолич-то дергал? — с ходу переключился на другую тему дежурный.

— В рейд завтра. По району, — ответил Волков. — Как раз… Собак ловить.

— Да? — Тот глянул за зарешеченное окно, за которым стеной стоял серый дождь. — Подвезло вам, ребята.

— Ладно. Разберемся, — ответил Волков. — Не сахарные, поди, не растаем…

— Оно конечно, — дежурный усмехнулся.

Волков взглянул на часы:

— Слушай, дай позвонить.

— Домой? — Чевученко подмигнул.

Даже если бы Волков и собирался звонить домой, то теперь не стал бы. Спросил:

— Ты позвонить дашь? Или мне к таксофону бежать?

Дежурный поставил телефон на окошко:

— Чего ты кидаешься-то сразу? На, звони на здоровье. Не жалко.

— Спасибо, — усмехнулся Волков. Он повернул телефон «лицом», набрал номер. — Алло, Люба? Люб, привет. Это Андрей Волков. А Сергей дома? Куда ушел? С каким соседом? В такой-то час? Ничего себе, соседи у вас. A-а… Ну, понятно. Слушай, ты ему передай, чтобы, как вернется, мне перезвонил, ладно? Только обязательно. Спасибо. Да нормально все, слава богу. Загляну, обязательно, конечно. На выходных, наверное. Раньше, боюсь, не получится. Да. Ты им тоже передавай. Счастливо. — Он опустил трубку на рычаг и, перегнувшись через приступок, поставил аппарат на стол. — Слушай, Петро… как тебя по батюшке-то?

— Данилыч, а что? — насторожился тот.

— Так вот, предложение у меня к тебе, Петро свет Данилыч. Звякни-ка ты на центральную. И выясни, брат Петро свет Данилыч, кто из лиц мужского пола пропал без вести в период с февраля по апрель сего года. А заодно поинтересуйся обо всех случаях нападения собак. С начала года и по сегодняшний день.

— Блин, лейтенант, — вроде бы даже обиделся Чевученко, — на часы-то посмотри. Время сколько. С утречка сделаем.

— Нет, Петро свет Данилыч. С утречка не годится. Ты тут будешь груши околачивать, а нас начальство — мордой по столу возить. Так что давай, снимай трубочку — и полный вперед.

Чевученко возмущенно покачал головой.

— Приставучий ты, лейтенант, как пластырь. — Но все-таки потянулся за трубочкой, щелкнул тумблерами. — Центральная? Дежурный по ОВД старший лейтенант Чевученко беспокоит. Примите запрос.

Волков кивнул удовлетворенно, перевел взгляд на Журавеля.

— Ну что, по домам? Завтра с самого утра ноги стаптывать.

— Раз вам все равно собаками заниматься, поехали бы с ребятами, — кивнул дежурный.

— Ага, — скептически ответил Волков. — Эта взбесившаяся тварь нас там перекусает. И по сорок уколов в брюхо, чтобы не слишком пупки рвали в следующий раз.

— Успокойся, Андрюха. Сейчас сорок не делают, — усмехнулся дежурный. — Точно тебе говорю. Тремя обходятся. Два профилактических в жопу и один контрольный в голову.

Пошутил и сам же залился веселым смехом.

— Остроумные все стали, как я погляжу. Прямо «ОСП-студия», а не отделение, — язвительно заметил Волков.

Журавель коснулся его плеча.

— Слушай, лейтенант. Может, и правда, прокатимся с ребятами-то? Он ведь прав, — сержант кивнул на дежурного. — Нам большой плюс выйдет. Аккурат наша ситуация.

— А то я за сегодня недостаточно вымок, — повернулся к нему Волков. — Ноги уже гудят и хвост отваливается.

— Зато посмотрим, поучимся, как положено действовать в таких случаях. Глядишь, пригодится, — прогудел Журавель.

— Кому положено-то? Я лично вообще действовать не собираюсь. Слышал, что начальство сказало? В случае обнаружения — вызывать санитарно-ветеринарную бригаду. — Волков усмехнулся. — Так что мне учиться незачем.

— Сейчас незачем, потом когда-нибудь понадобится, — продолжал настаивать Журавель. — Поехали, Андрей.

— Только вы если собрались ехать, то поторапливайтесь, — вмешался в разговор дежурный. — Машина сейчас уйдет.

— Поехали. — Журавель посмотрел на лейтенанта. — И ребятам помощь может понадобиться. Кто знает, как там дело повернется.

Волкову ужасно не хотелось трястись в холодном сыром «бобике» да торчать еще час, а то и дольше, на стоянке перед универмагом, но… Он внезапно подумал о том, что ему с этим сержантом еще трое суток улицы придется топтать. Не то чтобы его волновали ссоры. В конце концов, на обиженных воду возят. Да сержант бы и не обиделся. Он, похоже, вообще не умел обижаться. И тем не менее на работе лучше поддерживать нормальные отношения. Если, конечно, не хочешь слыть высокомерной белой вороной. Волков не хотел.

— Ладно, уговорил, — сказал он и выдохнул: — Поехали, посмотрим, что там стряслось…

На улице истошно взвыл старенький движок. Дежурный вскочил, метнулся к окну и побарабанил в стекло, мол, подожди, не уезжай.

Журавель и Волков быстро вышли из дежурки. На улице было уже почти темно. Из-за контрастно-белого пятна света, лежащего на крыльце и ступенях, мир казался фотонегативом. «Бобик» фырчал посреди стоянки. Белое лицо водителя — сержанта Паши Лукина — таинственно маячило за боковым стеклом. Двое патрульных о чем-то оживленно беседовали на заднем сиденье.

Волков решительно направился к «уазику», угодил ногой в лужу, провалившись в выбоину почти по щиколотку, бормотнул:

— 3-з-зараза… Называется, что такое не везет…

— И как с ним бороться, — улыбнулся Журавель. — Я слышал эту шутку.

— Да какие тут шутки… — Лейтенант вышел из лужи, тряхнул ногой. — Черт, носок хоть отжимай. Все. Ангина. Или воспаление легких. Ладно, пошли, машина ждет.

Они забрались в «уазик». Журавель на заднее сиденье, Волков — на переднее, рядом с шофером.

— Вы чего это, мужики? Жены достали? — засмеялся один из патрульных — огромный, как медведь, сержант Коля Борисов. — Или телевизор поломался, а на пиво денег нет?

— Поехали, Паша, — скомандовал водителю Журавель. — Там же люди ждут…

— Ничего, — гыкнул весело Борисов. — Час ждали, еще час подождут. Ничего с ними не сделается.

Водитель дернул рукоять коробки передач. Двигатель заскрежетал.

— Потише, Паш. Коробку запорешь, — подал голос второй патрульный, Митя Дроздов.

— Поучи, поучи, — хмыкнул водитель, нажимая на газ.

«Бобик» резво выкатился за ворота и полетел по улице, поднимая колесами фонтаны воды, окатывая тротуары, остановки, припаркованные у бордюров машины, а заодно и зазевавшихся прохожих.

— Осторожнее, — предупредил Журавель, когда они обдали серым дождевым водопадом двоих пацанов, пивших пиво у самой обочины. — Люди же…

— Там тоже люди, — легко и весело парировал водитель, включая «мигалку». — И потом, то торопишь, то «поосторожнее». Ты уж, Саныч, определись как-нибудь.

«Бобик» летел по улицам, и голубые всполохи отражались в бескрайних, как море, лужах, отсвечивали в витринах и оконных стеклах.

— Мужики, держите ушки на макушке, — вдруг, посерьезнев, предупредил водитель. — Подъезжаем. Колюнь, ты сразу-то из машины не выпрыгивай. Сперва оглядись. А то эта псина тебя вмиг без жопы оставит.

— Помолчал бы, — беззлобно огрызнулся Борисов.

У супермаркета царило запустение. Посреди широкой асфальтовой площадки, над которой моргала огненно-рыжим реклама «Швепса», выстроилось три десятка машин. В основном — иномарок. У самых дверей супермаркета, раскинув руки крестом, лежал на асфальте мужчина. Голова его была странно вывернута и запрокинута. Между подбородком и воротничком рубашки зияла рваная черная рана. Плотные багровые потеки, размываемые дождем, растекались по всей стоянке. Серый роскошный плащ погибшего был забрызган кровью. Равно как и дорогой костюм. И рубашка. Галстук свесился набок и полоскался в огромной луже, словно гигантский язык. Создавалось ощущение, что мужчина — урод, лакающий по-собачьи воду. Чуть дальше лежало еще одно тело — молодой женщины. Рядом валялась перевернутая сетчатая тележка. Продукты рассыпались. Апельсины раскатились по стоянке желтыми тугими каплями, словно кто-то плеснул на крыльцо ковш раскаленного металла, который никак не хочет остывать. Тут же, в луже, валялась упаковка салфеток, пара пачек мыла, пара импортных флакончиков с таинственными жидкостями и пестрая коробочка с краской для волос. Там же лежали пакеты с колбасой, две коробки с куриными крылышками и грудками в специях. Буханка белого хлеба, завернутая в пленку.

— А баба-то откуда взялась? — мрачно поинтересовался водитель Паша. — По телефону вроде только про мужика говорили…

«Уазик» медленно вкатился на стоянку, прополз почти до самого крыльца, остановился, не заглушая двигателя. В холле супермаркета было пусто. Водитель Паша наклонился вперед, рассматривая первый ряд прилавков, надеясь разглядеть хотя бы одну человеческую фигуру. Менеджера, продавца, охранника, покупателя, хоть кого-то. И… никого не увидел.

— Странно, — пробормотал он. — А где все?

— Найдем. — Борисов приопустил стекло, и в салон полетел сноп мелких брызг. — Может, в кладовки забились. Или еще куда.

— В магазинах не кладовки, а подсобки, — не поворачивая головы, поправил Волков.

— Один хрен. Кладовки, подсобки… Где эта сука?

— А может, это не сука? Может, это кобель? — спросил со своего места Дроздов, щелкая предохранителем автомата.

— Все равно сука, — натянуто-громко ответил Борисов. — Ну что? Работать будем? Или глазки строить?

— Погоди, не торопись. — Паша опустил стекло, высунул в окошко голову, огляделся. — Не видать, — прокомментировал он результаты осмотра. — Может, он… она… Короче, может, удрала уже?

— Да? А где люди тогда? — с сомнением поинтересовался Дроздов.

— Подожди, — пробормотал Журавель. — Паша, вон, рядом с женщиной этой… Что это там такое лежит?

— Где? — Водитель наклонился к стеклу. — А хрен его знает. Тележка, пакеты какие-то… Покупки, наверное.

— Нет, левее.

Волков тоже наклонился вперед и увидел то, о чем говорил сержант. Нечто темное, забрызганное грязью, похожее на пакет или груду тряпья. С такого расстояния и не разобрать.

— А-а-а… — протянул Паша и нажал на газ. — Сейчас, поближе подъеду.

«Уазик» медленно и осторожно покатил вперед, к лежащей женщине, ко второй парковочной площадке, к палаткам, прилепившимся на отшибе, — двум продуктовым и одной «Союзпечати». Витрины всех трех были темны. Парковка располагалась буквой «Г». Женщина лежала аккурат на стыке двух прямых.

Паша нажал на тормоз, приоткрыл дверцу и, наклонившись, ухватил темное нечто, втянул в салон.

— Т-твою мать, — пробормотал он. — Мясо, что ль?..

Он не ошибся. Это был перепачканный грязью, разодранный пакет с внушительным, килограмма на три с половиной, куском телячьей вырезки. Мясо выглядело так, словно его жевали.

— Не нравится мне это, — пробормотал Журавель. — Ой, как не нравится.

— Я чего-то недотумкал, мужики, — пробормотал Паша.

— А чего тут тумкать-то? — подал голос Дроздов. — Эта псина не стала жрать говядину. Видишь, пакет порвала, пожевала мальца, а жрать не стала. Значит, распробовала человечину. Свежей крови попила. Теперь как тигр-людоед будет. «В мире животных» смотрел когда-нибудь?

— Ну?

— Ну вот, там показывали. Если зверь человечину попробует — все. Другого мяса жрать уже ни за что не станет. Будет на людей охотиться, пока не подохнет. Или пока не пристрелят на хрен.

— Так то ж тигры, — протянул Паша. — А тут собака.

— Да это такая собака, блин, покруче любой тигры.

— А может, она на человека натаскана и была? — задумчиво сказал Журавель. — Потому и прибежала сюда, что народу много.

Дроздов наклонился к другому окошку, вглядываясь в вереницу машин, лаково отливающих интимно-неоновыми отблесками.

— Ты-вою мать, — водитель Паша покачал головой.

— Паш, сдай-ка чуток назад, — попросил Волков. — Ко второй двери. Посмотрим, что там в зале делается.

«Уазик» послушно отполз к стеклянной двери, расположенной на второй стороне супермаркета. Отсюда просматривался длинный ряд касс. Мерцали укрепленные под потолком плазменные панели «Фуджи», транслируя рекламу и ролики «MTV». За четвертой или пятой кассой лежала на боку высокая красная урна. Пол возле нее был усыпан смятыми чеками. Вдоль витринной стены стояли стеллажи с видеокассетами, курительно-табачными принадлежностями, цветами и разнообразными дорогими безделушками для особо состоятельных клиентов. Пестрая россыпь видеокассет красовалась на полу, в метре от опрокинутой урны. А вот людей видно не было. Торговый зал казался вымершим.

— Я вот что подумал, мужики, — пробормотал Дроздов. — Давайте-ка вызывать спасателей, собачников, кого угодно. Я туда не пойду. У меня жена и ребенок. И ну его на хрен, этого пса.

— Какие соображения? — спросил Волков, не отводя взгляда от стеклянных дверей супермакета.

— Я лично с Митькой согласен, — кивнул Борисов. — Надо вызывать ветеринарку. В гробу я видел такие приключения, в рот бы им ноги. Отлов собак, кстати, в наши обязанности вообще не входит. Пусть спецы занимаются. Им за это деньги платят. Я так вообще про собак ничего не знаю. С какой стороны к ней подходить, с какой хватать. Еще сожрет, падла.

— Боишься? — хмыкнул водитель Паша.

— А ты чего, не боишься? — оскалился Борисов.

— Охренел, что ли? Конечно, боюсь. Мне пока жить не надоело.

— Ребята, но если он проник в зал, то… Там же люди, — негромко заявил Журавель. — Он ведь их порвет всех, пока спасатели приедут.

— А не хрен людоедов разводить, тогда и бояться будет нечего, — буркнул невнятно Дроздов.

— Так нельзя, — Журавель покачал головой. — Так не годится.

— Точно, надо идти. А то ведь ментов она еще не пробовала. Схавает одного-двоих, глядишь, и понравится, — мрачно пошутил Паша.

— Я серьезно.

— Лексаныч, ты самый храбрый, что ли? — выкатил яро глаза Борисов. — Ну так иди, спасай. Может, медальку дадут «За спасение утопающих». Посмертно.

Журавель помедлил секунду, спросил, обращаясь к Волкову:

— Андрей, ты идешь?

— Владимир Александрович, — тот замялся.

— Понятно, — Журавель взялся за ручку двери.

— Да погодите, ну? — остановил его лейтенант. — Что вы прямо как этот… Как герой боевика, — он вздохнул. Было Волкову неловко за собственную нерешительность, но… Да, боялся. А кто бы не боялся на его месте? — Ребята правильно говорят. Среди нас кинологов нет. И как с этой тварью обращаться, мы не знаем. А если она и правда бешеная, то может нас всех там перегрызть, запросто.

— У нас же оружие есть, — возразил Журавель. — Конечно, в одиночку тяжело будет, но если держаться всем вместе… Думаю, мы с ней справимся. Не крокодил все-таки. Собака.

— Ну да, конечно. Всего лишь, — язвительно усмехнулся Борисов и ткнул пальцем в запотевшее стекло, указывая на распростертого у входа в супермаркет мужчину. — Вот он небось так же думал. Помогло ему?

— В общем, вызывайте помощь и оставайтесь тут до приезда ветеринаров и спасателей. А я пойду погляжу, что там, внутри. Митя, — Журавель протянул руку, — дай-ка мне свой автомат.

— Ну да, нашел дурака, — процедил Дроздов. — Автомат ему. А мне чем отбиваться? Матом?

— Я тебе свой пистолет дам. Ты ведь все равно в машине сидеть собираешься, — примирительно сказал Журавель.

— Ты мне еще водяной пистолет предложи, Лексаныч, — зло буркнул Дроздов. — Я эту суку оболью.

— Да дай ты ему автомат, — качнул лобастой головой Борисов. — Если он такой дурак.

Дроздов колебался несколько секунд, затем протянул автомат, словно последнюю рубашку отдал.

— На, бери. Только «пушку» мне свою оставь. И учти, Лексаныч, если что, сам отвечать будешь.

— Конечно, Мить. Спасибо. — Журавель улыбнулся, достал из кобуры «ПМ» и протянул патрульному. — Держи.

Тот взял пистолет, но убирать не стал. Держал его в руке. Журавель тем временем подхватил автомат, открыл дверцу «бобика» и, покряхтывая, выбрался под дождь. Форменный плащ его, так и не успевший толком просохнуть, мгновенно впитал влагу, став темным, почти черным. Журавель оглянулся, перехватил оружие поудобнее и осторожно направился к стеклянным дверям супермаркета.

— Во дурак-то, — пробормотал Дроздов.

— Ага. Навязался на нашу голову, герой хренов, — поддакнул Борисов.

Волков несколько секунд смотрел на размытую дождем фигуру сержанта, затем решительно распахнул дверцу и выпрыгнул из салона.

— О! Еще один, — выдохнул Дроздов.

— А чего ты хотел? — спросил Борисов. — Один новенький, второй — расп…й деревенский. Безмозглый. И обоим выслужиться надо.

— Им-то надо, а спросят с нас, — подал вдруг голос водитель Паша. — Скажут: какого хрена они пошли, а вы в машине остались. И отмерят нам так, что мало не покажется. — Он подумал секунду, распахнул дверцу, крикнул: — Эй, мужики, погодите! Я с вами! — Обернулся к напарникам: — И вам советую, мужики. Если не хотите под статью пойти.

— Под какую еще статью? — вскинулся было Борисов, но Паша подмигнул ему и цыкнул зубом.

— Под такую, Колич. Уголовный кодекс почитывать надо. Хотя бы время от времени.

Он подхватил автомат и, с силой захлопнув дверцу, зашагал следом за Журавелем и Волковым.

— Твою мать, — зло процедил Борисов и покосился на Дроздова. — Ну и чего? Пойдем? А то еще и правда срок намотают.

— Да какой там, на хрен, срок? — поморщился тот. — Я тебя умоляю. По сто двадцать пятой, максимально три месяца ареста. Не терпится на кладбище попасть — иди. Мне жизнь дороже.

— Ну, смотри, как знаешь. — Борисов вздохнул, снял оружие с предохранителя, передернул затвор. Затем вздохнул еще раз и выбрался из машины. Повернулся. — Слушай, ты это… Спасателей-то с собачниками вызови. Или с дежурной частью свяжись. Пусть Петюня позвонит. Чтобы мухой летели. И, главное, за стоянкой приглядывай, а то если эта сука нам в спину зайдет — пипец. Там и ляжем все.

Дроздов кивнул:

— Ладно, давайте. Смотрите… поосторожнее там.

— Нормально, — серьезно ответил Борисов. — Я если эту тварь замечу, даже думать не стану. Рожок в нее выпущу. И пусть потом с меня за патроны спрашивают. Только ты, гляди, до приезда собачников носа из машины не высовывай. Этой суке «ПМ» — что слону паяльник. Усек?

— Уж будь уверен, — криво усмехнулся Дроздов. — Меня из машины бульдозером хрен вытащат.

— Ага.

Борисов передвинул автомат на живот, положил палец на спусковой крючок и поспешил следом за остальными.

* * *

Как раз в тот момент, когда Журавель, Волков, Лукин и Борисов, настороженно озираясь, подходили к двери супермаркета «Восьмая планета», а сидящая на стеллаже Наташа вздрогнула и повернула голову к двери, уловив обостренным слухом рокот катков на створках, в дежурную часть местного ОВД вошла пожилая женщина.

Ей давно перевалило за пятьдесят, и выглядела она весьма серо. В длинном заношенном пальто, в платке, наброшенном на почти полностью седую голову, в легких, не по сезону, изрядно разбитых туфлях, женщина являла собой живую иллюстрацию «мирно-военных» будней столично-пенсионерского быта.

Она остановилась в коридоре, явно не зная, к кому обратиться. Сидящий за зарешеченным стеклом дежурный подался вперед и громко, на весь холл, гаркнул:

— Сюда, гражданочка, проходите.

Женщина оглянулась на стоящего возле дверей патрульного с автоматом, и тот кивнул ей, мол, давайте, раз приглашают. Она подошла к окошку, наклонилась.

— Что у вас? — спросил дежурный без особого интереса и энтузиазма.

Время клонилось к вечеру, и обременять себя лишней писаниной дежурному явно не хотелось. Равно как и загружать работой уставших за день парней.

— Так что у вас? — повторил дежурный, озабоченно принимаясь изучать журнал происшествий, давая понять, что женщина появилась в отделении очень не ко времени.

У них тут, понимаешь, дела серьезные. Преступников, понимаешь, ловят. Грабителей, понимаешь. А она наверняка с каким-нибудь пустяком. Да еще и в такое время.

— У меня… — женщина запнулась, полезла в карман за платком.

Дежурный оторвался от чтения журнала, пристально и строго взглянул на посетительницу.

— Поконкретнее, гражданочка, пожалуйста. Что у вас случилось?

— Соседка у меня…

— Что соседка?

— Три дня не появляется во дворе.

— И что? — не понял дежурный.

— Понимаете, раньше я ее трижды задень видела, — торопливо и сбивчиво затараторила посетительница, нервно комкая платок в кулаке. — Она с собачкой своей, с Топсиком, утром, днем и вечером гуляла. И еще в магазин ходила.

— Ну и?.. — Дежурный вздохнул, закрыл журнал и скучно подпер подбородок ладонью.

— Так я же и говорю. Третий день, как она не появляется. Я и подумала, может, случилось чего.

Женщина смутилась окончательно. По виду дежурного она наконец поняла, что ее рассказ сущая ерунда.

— Ну а от нас-то вы что хотите? — поинтересовался тот.

— Так… как же… человек же пропал.

— Ну это еще неизвестно, пропал или нет. У этой вашей соседки родственники есть? — вздохнул дежурный, снимая подбородок с ладони. — Может, она к родственникам подалась?

— Нет.

— Нет или вы не знаете? — уточнил дежурный.

— Она никогда не говорила, что у нее кто-то есть. Всегда одна. И писем ни от кого не получала.

— Ну, то, что не говорила, еще не означает, что их нет, — констатировал дежурный. — Она же не обязана вам докладываться, правда? Ну вот.

— Но нельзя же так! — слабо возмутилась посетительница.

— Она где с собачкой-то гуляла? Только во дворе? Или, может, ходила куда?

— На пустырь ходила, — кивнула посетительнца. — И в парк иногда.

— В какой парк?

— В «Дружбу».

— А лет ей сколько?

— Семьдесят девять.

— Ну, видите. Семьдесят девять, — протянул дежурный просветлев, словно возраст пропавшей соседки все объяснял. — Человек пожилой. Вполне мог заблудиться. Или, скажем, поскользнуться, упасть. А прохожие «Скорую» вызвали. И увезли вашу соседку, а собачку в питомник сдали. На временное содержание.

— Заблудиться она не могла, — лицо у посетительницы вытянулось. — Алевтина Пална в этом районе уже сорок лет живет. Она его как свои пять пальцев знает. А если что-то случилось? Вдруг у нее сердечный приступ? И она лежит в квартире, на полу, и никто не придет ей на помощь.

— Ну, если сердечный приступ, то и мы ей ничем не поможем. — Дежурный вновь придвинул к себе журнал и углубился в чтение. — Это «Скорая» у нас по сердечным приступам. Да и «Скорая» вряд ли поможет, если три дня прошло.

— И… что же делать?

— Ну, не знаю, — дежурный откинулся на стуле, развел руками. — Вызывайте спасателей, представителей РЭУ или ДЭЗа. Я участковому, в опорный, сейчас сообщу, он подойдет. Какой адресок, говорите?

Женщина назвала адрес, и дежурный добросовестно записал его на листочке. Затем он снял трубку телефона и позвонил в опорный пункт, расположенный на той же улице.

— Семеныч? Тут на твоем участке какая-то женщина… В общем, соседи говорят, три дня ее уже не видели. Ты возьми кого-нибудь из ребят там, подойдите, посмотрите… Да знаю я, что не занимаемся. Но если РЭУ надумает дверь вскрывать, все равно кто-то понадобится там. Да я говорил уже. Давай. — Он продиктовал адрес, положил трубку и светло улыбнулся посетительнице. — Участковый сейчас подойдет.

— Спасибо, — сердечно поблагодарила женщина, старомодно прижимая сухощавую ладонь к пальто в районе груди.

— Да не за что, не за что. Служба такая.

Когда за женщиной закрылась дверь, дежурный снял фуражку и вытер лоб. Вот и хорошо. И пусть себе идет, вызывает спасателей, коммунальные службы и так далее. А то начала бы сейчас выступать — пришлось бы кучу бумаг оформлять, заявление, то, се… Да еще и «висяк» был бы. Мало ли куда восьмидесятилетнюю старуху занести может? Ладно, если дома перекинулась. Протокол составили, понятых пригласили, акт подписали — и всего делов. А ежели нет? Бегай потом, ищи, куда она с этим… Мурзиком, Пупсиком… подевалась.

К тому моменту, когда участковый добрел от опорного пункта до указанного дома, спасатели — трое парней и девушка, в рыже-синих куртках со значком глобуса и распластанной на его фоне летучей мышью, — уже прибыли и стояли на нужном этаже, негромко обсуждая с вызвавшей женщиной детали исчезновения соседки. Когда видели в последний раз, в котором часу, куда направлялась?.. Потом долго звонили и стучали в дверь, но никто так и не отозвался. Собственно, вскрыть квартиру спасателям не составило бы труда, благо дверь оказалась не стальной, обычной, обитой дешевым дерматином с многочисленными латками, но на случай, если в квартире труп, пришлось ждать участкового.

Единственное, что смущало прибывшую группу, — по словам женщины, в квартире проживала еще и собака, а за дверью царила абсолютная тишина. В конце концов, спасатели сошлись на том, что собака вполне могла и испугаться. Или соседка заперла ее в одной из комнат. Бывало и такое.

Сразу же после прибытия представителя органов створку подцепили фомкой и в два счета выломали замок, после чего всем гуртом вошли в квартиру и растеклись по комнатам на предмет обнаружения бездыханного соседкиного тела. В отличие от дежурного по ОВД, спасатели были уверены, что труп будет. Подобные случаи совсем не редки. Каждый из них сталкивался не раз и не два. Пожилой человек, одинокий, три дня носа из квартиры не кажет… Чего тут непонятного-то?

Тем не менее спасателей ждало разочарование, а участкового — облегчение.

Ни трупа соседки, ни собаки в квартире не оказалось. Причем по количеству пыли, скопившейся на мебели, по плесени, плавающей в заварном чайнике, по затхлому запаху легко было установить, что на протяжении последних трех суток в квартиру никто не входил.

* * *

Вечером, как всегда, пришел Сергей. Он успел заскочить домой и переодеться в привычный спортивный костюм и домашние тапочки. Стоял на пороге высокий, красивый.

Артем Дмитриевич всегда завидовал красивым мужчинам. Не потому, что был инвалидом и страдал комплексом неполноценности, и не потому, что они нравились женщинам, нет. Просто красивый мужчина, в понимании Гордеева, приближался к тому идеалу, о котором мечтали еще древние. Жаль, сейчас время торопливое. Никто не штудирует труды Цицерона или Конфуция. В лучшем случае людей хватает на дешевое газетно-книжное чтиво. «Туалетное», как назвал его один из давних знакомых Артема Дмитриевича.

— Здравствуйте, Артем Дмитриевич, — поздоровался сосед, переступая порог.

— Здравствуйте, Сережа, — Гордеев шагнул в сторону, пропуская гостя в комнату. — Проходите, устраивайтесь. Чем порадуете сегодня?

Сергей положил на стол листок с суточной сводкой по городу, с интересом взглянул на разложенную здесь же карту.

— Это для новой книги? — он повернулся к Гордееву.

— Да, — подтвердил тот. — Так сказать, провожу рекогносцировку местности.

— А-а-а, — Сергей уважительно и понимающе мотнул головой. — А про что она, если не секрет?

— Да какие тут секреты… — Гордеев усмехнулся одной стороной рта, прошаркал к столу. — Роман будет про то, как собаки поели людей. С детективным уклоном, само собой.

— Надо же, — почти радостно улыбнулся Сергей. — Тут сегодня как раз указание о мероприятии по усилению контроля за содержанием животных вышло. Три дня будем по дворам гулять, нарушителей отлавливать.

Гордеев смотрел на соседа, и вид у него был недоуменный.

— А при чем здесь это? — поинтересовался он. — Какое отношение к моему роману имеют домашние животные? То есть… В некотором роде имеют, конечно, но я подразумевал вовсе не их. Я имел в виду бродячих собак.

Сережа понимающе мотнул головой.

— Бродячих будем отлавливать. Указание дали. Мол, если стаю заметим, сразу вызывать «ветеринарку».

Гордеев только махнул рукой.

— Пустое. Пока они доедут, ваша стая уже уйдет.

Сосед пожал плечами.

— Ну, уж справимся как-нибудь…

— Как-нибудь не годится, — заметил Гордеев, просматривая сводку. — «Как-нибудь» — все равно что «никак». А это что за вызов? — он ткнул пальцем в строчку. — Это же у нас вроде бы? Рядом совсем?

— Где? — Сергей заглянул в лист. — Да, верно. А-а-а, ну да. Это за полчаса до смены. Женщина прибежала, говорит, соседка у нее пропала. То ли с собачкой своей вышла погулять, то ли в магазин. И пропала. — Он порылся в кармане спортивной куртки, вынул пачку сигарет, закурил. — Там еще одно происшествие было сегодня. Но оно пока в сводку не попало. На Митрофанова. Мы бы внесли, но это территория соседнего ОВД. Завтра будет.

— А что случилось?

— Псина взбесилась и набросилась на людей у магазина. У «Восьмой планеты».

Гордеев нахмурился:

— Одна?

— Псина-то? Да, вроде одна. А что?

— Ничего. Спросил просто. И чем закончилось?

Сергей снова пожал плечами:

— Не знаю. Я домой ушел. Завтра выясню, скажу, если интересно.

— Очень интересно, — подтвердил Гордеев, подходя к карте. — Очень.

Он провел пальцем на покрытой разноцветными заметками поверхности линию от улицы Митрофанова до того самого пустыря. Затем еще одну, но уже до парка «Дружба». Хмыкнул.

— Сережа, а исчезнувшая женщина, та, что с собачкой гуляла, где живет, вы сказали?

Сосед подошел к столу, быстро взглянул на карту, ткнул пальцем в скопление домов, расположенное сразу за пустырем.

— Вот здесь. Вообще, — пожаловался он, — местечко то еще. Там вроде Дворец пионеров собрались строить или офисный комплекс, не помню точно. Скорее бы уж.

— А что? — встрепенулся Гордеев. — Было еще что-то?

— Да утром коллеги из соседнего ОВД интересовались, не зафиксировано ли у нас в марте — апреле исчезновение мужчины лет тридцати пяти. Они на этом самом пустыре труп нашли. — Сережа подумал и добавил: — Хорошо, хоть не на нашей территории.

— Вот как?.. — задумчиво пробормотал Гордеев, снова поворачиваясь к карте. — Странно. Здесь же ни свалок, ни мясокомбинатов, ничего существенного. Новостройки только в пределах уже существующих кварталов, — задумчиво, для самого себя, говорил он. — Ничего не понимаю.

— Как это нет свалок? Есть свалка. Вот здесь, — Сергей ткнул пальцем в точку на карте, сразу за Кольцевой автодорогой. — Точнее, была. Ее месяца два назад прикрыли. Там барахла скопилось — уйма.

— Мясные отходы тоже были?

— Всякие были, — ответил сосед. — Там частный цех недалеко. Ну, колбасу делали, мясо коптили, пельмени ляпали. Подпорченный товар, если, к примеру, санэпидемстанция забраковала, тоже туда скидывали. А месяца два назад Лужков, облетая, увидел сверху это дело, ну и дал указание. Короче, у свалки той теперь пост выставили. Туда первое время машины косяком шли. Вообще, сейчас с этим делом строго стало, — закончил Сергей.

— Свалка, — повторил Гордеев. — Я не знал. Это плохо. Это очень плохо.

— Чего же плохого? — не понял сосед. — Наоборот, чище станет. Оттуда сейчас отходы вывозят на другую свалку. А что не могут вывезти, то жгут прямо на месте. Иногда, если ветер с севера, доносит дым. Не чувствовали?

— Нет, не чувствовал. — Гордеев внезапно повернулся, посмотрел на соседа с надеждой: — Послушайте, Сергей, если я попрошу вас об одном одолжении?

Тот смутился.

— Ну, смотря о каком. Если вы денег хотите попросить взаймы, то…

— Денег мне не надо, — прервал его Гордеев. — Деньги у меня есть. Я о другом. Мне обязательно нужно попасть на тот пустырь. Желательно прямо сейчас. Но, как вы могли заметить, я — инвалид. Мне тяжело передвигаться. А почва после дождя сильно раскисла. Я хотел попросить вас составить мне компанию.

— Прямо сейчас? — Сергей казался обескураженным. — Я же только что пришел…

— Сергей, это очень важно.

Гордеев смотрел соседу в глаза. А смотреть прямо и жестко он умел. После получения инвалидности взгляд стал единственным его оружием.

Сергей вздохнул. На его лице отразилось смятение. Ему не хотелось идти. Только со службы, и вдруг снова под дождь, даже ради экстравагантного соседа-писателя. С другой стороны, тот просил настойчиво и отказать было неудобно, поскольку Гордеев никогда ни о чем его не просил. Ну, не считая сводок. Но сводки — это ведь так, пустяки. Ему нетрудно сводки-то прихватывать. Гордеев смотрел не мигая.

— Ну-у-у, хорошо, — наконец вздохнул Сергей. — Пойдемте сходим… Только ведь туда далеко… Осилите, Артем Дмитриевич?

— Не волнуйтесь, Сережа. Осилю, — твердо ответил Гордеев, натягивая толстую байковую рубашку. — Вот там, на пустыре, боюсь, мне одному уже не справиться.

— Ладно, — сосед мотнул головой в сторону двери. — Я сейчас, переоденусь только.

— Сережа, — остановил его Гордеев. — И захватите с собой какое-нибудь оружие. Если есть — пистолет. Нет — что-нибудь тяжелое. Фомку или гвоздодер хотя бы. И фонарик, если есть.

— Да фонарик-то есть, — нахмурился Сергей. — А насчет оружия… Служебное я сдаю от греха, а фомку… Фомку могу, конечно, взять, только зачем?

— На всякий случай. Мало ли что…

— Хорошо, захвачу.

Сергей скептически улыбнулся. Он служил в ВДВ, к тому же был чемпионом района по дзюдо, в армии заслужил даже звание КМС и поэтому больше полагался на руки, нежели на «подручные материалы» в виде фомок, кольев и прочего «инструмента».

Пока сосед переодевался, Гордеев натянул старенький свитер с протертыми почти до дыр рукавами, пузырящиеся на коленках коричневые брюки. Достал из встроенного шкафа резиновые сапоги. Надел под них толстые шерстяные носки. Завершал наряд плотный брезентовый дождевик. Затем он порылся на «хозяйственных» полках. Здесь царил хаос. Неаккуратные мотки алюминиевой проволоки, коробки, сделанные из кефирных и молочных пакетов, набитые гвоздями и шурупами, отвертки, молоток, «ушки» для навесного замка, спущенный футбольный мяч… Как мяч-то сюда попал? Гордеев этого не помнил. Попал и попал. У самой дальней стены Гордеев отыскал подарок одного знакомого авиатехника — сниматель статического электричества. По сути, это было длинное, сантиметров в двадцать, чрезвычайно острое шило в стальном накручиваемом чехле. Округлая рукоятка удобно ложилась в ладонь. Гордеев сунул оружие в карман, затем снова полез в шкаф, погрузившись туда едва ли не по грудь. У правой стенки он нашел нечто, завернутое в тряпицу. Положив предмет на ладонь, Гордеев развернул тряпицу. Это был черный, слегка изогнутый электрошокер. Артем Дмитриевич ни разу в жизни не пускал его в ход и не знал, насколько тот эффективен. По заверениям продавца — очень, но то ведь продавец. Он в качестве оружия самозащиты и бульдозер готов продать, если покупатель найдется.

Впрочем, если самые худшие опасения оправдаются, у него сегодня будет шанс опробовать оба оружия в деле.

Гордеев сунул шокер в свободный карман, проверил, на месте ли ключи, не забыл ли он сигареты и спички. Убедившись, что все на месте, вышел на лестничную площадку. Через минуту появился и Сергей. Сказал в закрываемую дверь:

— Ну, говорю же, с Артем Дмитричем иду. Чего ты, ну? Скоро вернемся!

Он прикрыл дверь, убедившись, что собачка замка защелкнулась, повернулся, покачал головой, буркнул неопределенно:

— Ба… Женщины, блин.

Одет Сергей был соответственно походу: в сапоги, серые форменные бриджи и длинный непромокаемый плащ. Из кармана торчала стальная рукоять трехбатареечного фонаря. В руке Сергей держал резиновую дубинку. Венчала экипировку фуражка.

— Фуражка-то зачем? — поинтересовался Гордеев.

— Да территория-то чужая. Труп там сегодня обнаружили. Если вдруг патруль нагрянет, чтобы уж не ошиблись. А то еще накидают по холке сгоряча. — Гордеев кивнул понимающе. — Ну что, идемте?

Они спустились по лестнице — причем Сергей свободной рукой поддерживал Артема Дмитриевича под руку — и вышли под дождь.

С наступлением темноты пустырь стал казаться просто бескрайним. Дома, стоящие на той стороне, различались далекой, узкой полосой, да и ту размывало дождем. Слева, из-за широкой полосы то ли еще парка, то ли уже леса, доносились звуки железнодорожной станции. Время от времени грохотали на стыках вагоны, гудел гудок, и гундосый, усиленный мегафоном голос диспетчерши возвещал о чем-то тоскливо-невнятном. Справа же пустырь и вовсе растворялся в темноте. Лишь подрагивали под дождем не до конца облетевшие кусты, да колыхались отдельные, выстоявшие стебли болиголова и репейника. Стоящие за спиной дома давали легкий отсвет, но он не рассеивал серебристую мглу, а, напротив, сгущал ее. Сергей оглянулся, поежился.

— И зачем мы сюда пришли? — спросил он, невольно понизив голос. — Чего вы тут надеетесь найти, в такой темнотище?

— Понимаете, Сергей… — Гордеев вытащил из кармана фонарик, щелкнул кнопкой. Узкий, не слишком яркий луч прорезал темноту, выхватив утопающие в грязи пучки желтой гниющей травы. — Мне это нужно для работы. Иногда для того, чтобы передать настроение, сделать более образное и глубокое описание, необходимо самому побывать в похожем месте. А если вы описываете реальное место — то лучше и вовсе отправиться прямо туда, а не довольствоваться рассказами и фотографиями.

— Понятно, — слегка разочарованно заметил Сергей. — И все?

— Вам кажется, этого мало?

— Н-нет. — Скорее всего только соседские отношения не позволили Сергею послать калеку куда подальше. Приспичило ему. Мог бы и днем сходить. Или уж, на худой конец, вечером. — Все в порядке.

— Но на вашем месте, Сергей, я бы все-таки не расслаблялся. Пустырь — место коварное. Мало ли кого здесь можно встретить?

Сосед хмыкнул, зажал дубинку под мышкой, включил фонарь. Надо отдать должное, его батарейки были в гораздо лучшем состоянии, чем те, что стояли в фонаре Гордеева. Соответственно и луч был более мощным и ярким. В его свете сквозь ночь проплыли два густых и обширных кустарника, низкий, плешивый холм. Мелькнула бесформенная тень.'Гордеев направил фонарь, но было поздно. Был ли это обман зрения, или струи дождя создали причудливую иллюзию, или, может быть, в темноте действительно кто-то был, в любом случае оно уже исчезло. Остались только слюдяные прочерки воды на фоне черного горба холма.

— Я пойду впереди, — сказал Гордеев. Он тоже понизил голос. — А вы, Сергей, смотрите по сторонам.

— Хорошо, — кивнул тот.

Гордеев медленно двинулся вперед, освещая едва различимую в траве тропинку подрагивающим светом фонаря. Изредка из темноты наплывали лиловые тени — кустарники, холмы, груды какого-то хлама, проржавевший насквозь остов «Запорожца», переполненный давным-давно, забытый всеми мусорный контейнер. В такие моменты Гордеев останавливался и прислушивался. Он постоянно ждал от ночи подвоха. Сергей шел сзади, то и дело соскальзывая с тропинки в грязь. На подошвы его сапог уже налипло по килограмму буро-коричневой массы. Ошметки травы облепили голенища.

Миновав почти треть пустыря, Гордеев остановился, огляделся, указал в темноту:

— Сережа, посветите вон туда, пожалуйста.

Тот послушно направил раструб фонаря в нужном направлении. Ближе к подлеску пустырь превращался в сплошные холмы. Они напоминали стадо диковинных животных, улегшихся на ночлег. Некоторые из них достигали в высоту пары метров.

— Пойдемте туда, Сергей.

— Зачем?

— Лес — отличное прикрытие. Думаю, они прячутся именно там.

Гордеев не счел нужным таиться дальше. Если те, кого он искал, действительно прятались в холмах или в подлеске, то ситуация могла в считаные секунды стать смертельно опасной. Они вторгались на чужую территорию. И кормить попутчика сказками было бы весьма опрометчиво с его, Гордеева, стороны, ибо прикрыть, в случае чего, спину, кроме Сережи, было некому.

— Кто? — не понял сосед. — Кто прячется в лесу?

— Собаки, — ответил Гордеев, продолжая путь.

— Какие собаки? — недоумевал Сергей. — О чем вы говорите, Артем Дмитриевич?

— Бродячие псы. Стая бродячих псов. Я полагаю, их там может быть много. Несколько десятков.

— А при чем здесь бродячие собаки? — Сосед все еще не мог до конца понять, что же происходит. — Это тоже для романа?

— Нет, Сереж. Это не для романа. Смотрите внимательнее по сторонам. Если они уже научились охотиться, то вы их не услышите, пока они не подкрадутся достаточно близко.

— Близко для чего? — совсем тихо спросил Сергей.

— Для прыжка. — Гордеев продолжал пробираться вперед, время от времени оскальзываясь на раскисших буераках. — Дикие звери, Сережа, не издают звуков, пока не подкрадутся на расстояние прыжка. И лишь непосредственно в момент броска они издают рычание. Из-за резкого выброса адреналина в кровь жертва некоторое время не может двинуться с места. Она остается парализованной доли секунды, но, как правило, этого достаточно, чтобы хищник настиг ее.

— А при чем тут собаки? — Сергей быстро оглянулся, описывая фонарем круг. Ему вновь показалось, что он заметил тень, движущуюся следом. А может быть, и не одну. Но они мгновенно отпрянули в темноту, стоило обернуться. Сергей несколько секунд напряженно вглядывался в дождь, но так и не смог понять, что же это было. Тем не менее от рассказа Гордеева ему стало не по себе. По его спине и лицу пополз неприятный липкий пот. — Собаки — это… Это же всего-навсего собаки.

— Сережа, а что такое бродячая собака, по-вашему? — быстро поинтересовался Гордеев, взбираясь на высокий холм и с его вершины освещая подлесок.

— Ну, собака — это… Черт! — Он снова соскользнул в лужу. При весьма скромном диаметре лужа оказалась на удивление глубокой, и Сергей провалился едва ли не по колено. — Это такое домашнее животное. Четыре лапы, хвост, уши. Бродячая еще и грязная.

— Насчет хвоста, лап и ушей вы правы. Насчет грязи — тоже. Но с чего вы взяли, будто бродячая собака и «домашнее животное» — одно и то же?

— Ну как же, в школе учили. В книжках, опять же, написано. Собака — четвероногое домашнее животное…

— Сережа, запомните на всю оставшуюся жизнь: собаки от природы — хищные стайные животные. Хищные, Сережа! А насчет книг… Книги, Сережа, пишут не собаки. Книги пишут люди. И в школе преподают тоже люди. Что вы от них хотите? И то, и другое они делают, сообразуясь с собственным представлением о природе вещей. Только собакам плевать на это. Они вообще не знают, что люди о них думают. Просто живут по своим законам, — Гордеев на мгновение замер, вглядываясь в темную стену деревьев. — Слева, видите?

Сергей тоже вгляделся в точку, которую освещал тускловатый уже луч фонарика, подсветил своим и наконец заметил странное, бесформенное светлое пятно, явно выпадающее из общего черно-мокрого пейзажа.

— Что это? — спросил он.

— Не знаю пока, — ответил Гордеев. — Пойдемте посмотрим.

Они направились к лесу. Сергей то и дело оглядывался. Спина и руки у него покрылись гусиной кожей, и, несмотря на холод, глаза заливал пот. Холмы и буераки закончились резко, словно кто-то обрезал их ножом. Полоса травы стала жидкой, а затем и вовсе перешла в сплошной лиственно-хвойный ковер. Влага хлюпала под ногами, но явных луж не было — кроны деревьев рассеивали дождевые капли. Гордеев удерживал белое пятно в луче фонаря. Не дойдя до него метров пяти, они оба уже поняли, что это.

На куче отсыревшего сушняка, присыпанные местами черной жирной землей, висели останки человека. Судя по комплекции и белизне кожи, это была женщина, причем женщина в годах. Видимо, раньше на ней было платье, рейтузы и пальто. На ногах сапоги. Один сохранился до сих пор. Одежда же превратилась в лохмотья. Сергей огляделся. Женщину явно убили не здесь. И одежду рвали тоже в другом месте. Сюда притащили уже труп. Притащили и бросили… Тело погибшей представляло собой ужасающее зрелище. Кое-где еще сохранился кожный покров, но по большей части он отсутствовал. Плоть была располосована, словно изрезана ножом. На боках, плечах, ягодицах и бедрах вырваны или вырезаны целые куски. Правая рука отсутствовала, на левой не было кисти. Голени и бедра женщины тоже изрядно пострадали. На фоне черной земли отчетливо выделялась белая, сморщенная половина голой истерзанной ступни — правый сапог, видимо, остался там, где погибшая встретила смерть.

— Черт, — прошептал Сергей. — Она будто под комбайн попала.

— Хуже, — ответил Гордеев. — Думаю, не ошибусь, если предположу, что над ней потрудились те самые «домашние животные», о которых вы только что так тепло и лестно отзывались.

— Собаки? — шепотом спросил Сергей.

— Да, Сережа, собаки. Целая свора бродячих псов.

— Но не могли же собаки притащить ее сюда?

— Откуда вы знаете, что они могли, а чего не могли? — скептически хмыкнул Гордеев. — Вы что, большой специалист в зоологии?

— Нет, но… Я никогда не слышал о подобном. — Сергея передернуло.

— Вы много о чем не слышали, Сережа, уверяю вас. Здесь поработала стая голов в тридцать. А может, и больше. Очевидно, они настигли жертву там, — Гордеев махнул рукой в глубину пустыря, — загрызли, съели, сколько смогли, а остальное притащили сюда. Про запас. Видите, даже землей присыпали.

Сергей присел на корточки, подсветил себе фонарем. Вокруг тела листва и хвоя были разворошены, словно здесь трудилась бригада землекопов. На почве отчетливо читались следы когтей.

— Собаки… — повторил он. — Никогда бы не подумал.

— В этом и заключается типичная ошибка людей, — заметил Гордеев. — Мы отучились правильно воспринимать то, что происходит вокруг нас. Люди всегда склонны делать выводы, исходя из собственных наблюдений. При этом они начисто отбрасывают возможность, что наблюдения эти далеко не всегда соответствуют истине. Все поведение человека — бесконечная цепочка заблуждений. Одни заблуждения породили другие, те третьи, и так далее. Наша страшная находка — лучшее подтверждение моим словам.

— Надо вызывать группу. — Сергей решительно поднялся. — И ловцов. Пусть прочешут пустырь. Если эти… — Он запнулся, не зная, какое сравнение подобрать к сложившейся ситуации. — В общем, если тело здесь, то, значит, и собаки должны быть где-нибудь неподалеку.

— Это не факт, — покачал головой Гордеев. — Гиены, например, уходят довольно далеко от лежбища. Случается, за несколько сотен километров. Охотничья территория волчьей семьи также исчисляется сотнями квадратных километров. А здесь — не лежбище. Здесь — «склад».

— Но группу-то вызвать все равно надо, — упрямо сказал Сергей. — Труп ведь.

— Да, конечно, — согласился Гордеев. — Вам виднее. Вы — милиционер, не я.

— Пойдемте обратно. Только теперь, Артем Дмитриевич, я пойду впереди. Вдруг они где-нибудь поблизости.

— Хорошо, — кивнул тот.

— Хотя, если бы они были рядом, то, наверное, попытались бы на нас напасть? — спросил Сергей. — Нет?

— Понятия не имею. Возможно, они следят за нами, но не нападают, потому что нас двое. Или они еще не испробовали свои силы в массовой охоте и не рискуют накинуться на более сильную дичь, чем та, с которой им уже приходилось иметь дело. Или просто в этом пока нет необходимости.

— Пока? — уточнил Сергей.

— Вы правильно меня расслышали, Сережа. Именно пока.

Они пустились в обратный путь. Сергей — впереди, Гордеев на шаг позади. На ходу он вытащил из кармана «презент» авиатехника, свинтил с острия защитный колпачок, перехватил оружие поудобнее.

— Знаете, Артем Дмитриевич, о чем я сейчас думаю? — спросил Сергей, когда они одолели половину пути.

— О чем?

— Как же хорошо, что мы не столкнулись с этими тварями. Если бы я знал, что увижу такое, без пулемета на этот пустырь ни за что бы не сунулся.

Гордеев только вздохнул и сказал едва различимо:

— Кто знает, может быть, и до пулеметов дойдет.

* * *

Родищев встретился с Посредником в дешевой забегаловке под синим навесом, с пластиковыми окошками и эмблемой пива «Балтика» во всю стену. Кафешка располагалась в двух шагах от метро. Впрочем, в их случае метро играло роль обычного ориентира, не более. Посредник приехал на встречу на «Вольво-940». Загнав иномарку на раскисший газон, он огляделся и направился к кафе.

Родищев медленно попивал пиво из высокого пластикового бокала и наблюдал за Посредником через мутное окно. Ошибиться было невозможно, подобные «орангутанги» встречаются нечасто. Посредник — громадная, необъятная фигура в черном плаще и вполне приличном костюме — остановился на пороге и окинул зал долгим взглядом. За спиной его маячил охранник — вдвое ниже своего босса и в плечах значительно уже. Узкое бесстрастное лицо, глаза цвета спелой вишни. Одет вполне прилично, но свободно, чтобы одежда не сковывала движений.

«Скорее всего, каратист, — подумал Родищев. — Или еще какой-нибудь кунфуист».

Он призывно поднял руку. Не то чтобы Игорь Илларионович хотел, чтобы на него обратили внимание, отнюдь. Но человек, обладающий комплекцией Посредника, сам по себе приковывал взгляд. Первые секунды, наверное, глазеть не будут, так, усмехнутся только, покачают изумленно головой, и все. Но если Посредник так и будет стоять в дверях, как Колосс Родосский, рано или поздно на него обратят внимание все. И, конечно, не преминут проводить взглядом. И уж точно запомнят его, Родищева. Ибо смотрелись бы они довольно карикатурно.

Посредник заметил Родищева, протиснулся между столиками, присел на жалобно заскрипевший пластиковый стул, втиснул могучее тело меж подлокотников, отчего и подлокотники, и спинка выгнулись дугой. Телохранитель остался у двери.

— Уф, — выдохнул Посредник и расплылся в широкой улыбке. — В машине совсем сопрел. На улице холодно, а в салоне — не продохнуть. То ли с движком что-то, то ли с печкой. Не пойму. По-любому, надо будет кондишн поставить. Кстати, подсказали мне тут одну фирму, они из наших рыдванов могут конфетку сделать. И, главное, почти за копейки. Хочешь, могу адресок подкинуть.

— Здравствуй, — ответил Родищев и добавил: — А адрес мне без надобности. Ты, кажется, забыл. Я сваливаю.

— Ах, да. Действительно, забыл, — Посредник засмеялся. Необъятное его тело затряслось, заколыхалось, пошло волнами, как мешок, в который напихали желе. В спинке стула что-то хрустнуло. Посредник попытался было повернуть голову, но не смог. Шея не позволила. Вернее, то, что нависало над воротничком сорочки, в три наката. — Совсем голова стала плохо работать. На покой пора.

«Ну да, — подумал Родищев, улыбаясь. — Расскажи это кому-нибудь другому».

— Палыч, — сказал он, не переставая улыбаться, — пива хочешь?

— Пива? — Посредник оглянулся на прилавок, за которым миловидная, хотя и слегка потасканная уже девица колдовала над красивыми кранами с укрепленными на них значками «Балтика», «Клинское», «Три медведя» и почему-то «Гессер». — Знаешь, Игорь, пивка бы я выпил, конечно. Но тут пиво, поди, дурное. Разбавляют, суки. Они везде разбавляют. — Он не без труда наклонился вперед. — Знаешь, сколько они тут за сезон заколачивают лаве? Тебе и не снилось. И все на пиве. Недолив, перелив, орешки левые, чипсики. Я знаю, у меня один клиент подвизался на этом деле. Три палатки держал. За сезон — машина, квартира, мебель, еще и на «пожить до следующего сезона» осталось. Вот так, Игорек. А ты говоришь: «пивка».

Родищев продолжал внимательно смотреть на него. У Посредника внезапно холодок пошел по спине. Не понравился ему взгляд «клиента». Жутковатый был взгляд. Холодный, цепкий, словно вогнали ему, Посреднику, в лицо два рыболовных крючка. Как ни дергайся — все равно не вырвешься.

— Что это ты так на меня смотришь, Игорек? — спросил он, посерьезнев.

— Как? — Родищев вздернул жидкие пшенично-пепельные брови. — Нормально смотрю. Как на всех.

— Да? А мне показалось, что ты как-то… Особенно смотришь.

— Нормально, — повторил Игорь Илларионович и отвел взгляд. Посредник сразу оплыл в кресле, словно бы кто-то невидимый держал его за воротник, а теперь отпустил. — Значит, пиво ты не будешь? Напрасно, между прочим. Неплохое пиво. Если и разбавленное, то я не заметил. Могу взять стаканчик, попробуешь. Не понравится — оставишь. За мой счет пойдет. Понравится — потом деньги отдашь.

— Да? — Посредник снова оглянулся на прилавок. — Я же за рулем… А, впрочем, черт с ним. Возьми. Только наше не бери. Возьми «Гессер». И сухариков тогда уж захвати. Или орешков, что ли?

— Как скажешь.

Игорь Илларионович выбрался из-за стола, направился к стойке. Он взял маленький бокал «Гессера» — возьми он большой, Посредник мог бы и встревожиться. Все-таки не только Игорь Илларионович знал его натуру, но и тот знал, что «клиент» деньгами не разбрасывается. Кроме пива он взял еще и пакет «копченых» сухариков. Они острые, соленые и напрочь отбивают вкус чего бы то ни было.

Стоя у прилавка в ожидании пива, Родищев достал из кармана пакетик с транквилизатором. Препарат был мощный. Разумеется, чтобы «выключить» такую тушу сразу и надолго, понадобилась бы лошадиная доза, но Игорь Илларионович и не ставил себе подобной задачи.

— Девушка, пены чуть-чуть напустите, — попросил он. — Мой приятель пену уважает.

— Хорошо, — пожала плечами «девушка».

Ей, в общем-то, было все равно. И даже еще лучше. Хочет клиент пены — на здоровье. Больше пены — меньше пива.

Она придвинула Родищеву бокальчик, картонную тарелочку и пакетик сухариков. Тот протянул крупную купюру и, пока барменша отсчитывала сдачу, ловко высыпал транквилизатор в бокал. Бело-желтый мелкий порошок смешался, осел в пене. Игорь Илларионович подхватил бокал, пакетик и тарелочку и зашагал к столику. Посредник не обращал на него внимания. Крутил головой, рассматривая посетителей.

— А что? — сказал он, когда Родищев поставил перед ним заказ. — Хоть и грязновато, но неплохо. Публика вроде спокойная, цивильно все. — Он сгреб огромной, как весло, ладонью бокал, сделал пару мощных глотков, почмокал губами. — Хм… Вкус вроде нормальный. Что-то… — Он снова почмокал. — Нет, не разбавленное. А пены много. Я же тебе говорил? Если и не разбавят, то пены напустят. — Посредник разорвал пакетик, высыпал сухарики на тарелку, зацепил половину, отправил в рот. Принялся жевать, ожесточенно перемалывая сухарики крепкими зубами. — Ничего так.

— Не разбавленные? — поинтересовался Родищев.

— Что? — Собеседник вскинул брови. — Ты о чем?

— О сухариках. Не разбавленные?

Посредник вновь засмеялся, и тело его опять студенисто заколыхалось. «Осторожнее, жирный боров, — захотелось сказать Родищеву. — Лопнешь, половину зала зальешь». Но он лишь улыбнулся. Посредник потряс пальцем, затем огляделся.

— А салфетки они принципиально не подают? Чем руки-то вытирать?

— У стойки, — кивнул Родищев. — Потом возьмем. Ну, Палыч, я тебя порадовал, теперь порадуй ты меня. Что с документами?

Прежде чем ответить, Посредник задумчиво догрыз сухарики, допил пиво и переставил пустой бокал и тарелочку на соседний, пустующий столик. Затем он наклонился вперед, облизнул верхнюю губу, над которой еще белела узкая полоска то ли пены, то ли транквилизатора.

— Понимаешь, Игорек. Радовать-то мне тебя особенно нечем. То есть «корочки»-то есть. Но стоят таких лаве, — он вытянул губы трубочкой, присвистнул и закатил глаза. — Ты упадешь, если скажу. Вот я и подумал: если недельку подождать, можно будет взять не хуже, зато вдвое, а то и втрое дешевле.

Родищев ни на секунду не усомнился в том, что Посредник его «разводит». И ненависть к толстяку вспыхнула в нем с жуткой силой. Она кипела, как раскаленная магма внутри пробуждающегося вулкана. На секунду Родищев увидел себя как бы со стороны. Вот он берет бокал, поднимает и, ласково улыбаясь, впечатывает его Посреднику в лицо. Тот отшатывается. Спинка, не выдержав натиска полуторацентнерного тела, лопается, и Посредник опрокидывается на грязный пол. Родищев встает, поднимает свой стул и начинает что было сил охаживать ненавистного ублюдка, трясущегося у его ног, закрывающего голову руками. Он бьет до тех пор, пока руки Посредника не превращаются в размозженные лепешки, а лицо — в залитую кровью маску.

Но… Это было воображение. Гнев стал сворачиваться, скукливаться, концентрируясь где-то в середине груди. Лава подернулась черной коркой пепла. Внутри она все еще оставалась раскаленной, бурлила и всхлипывала огненными брызгами, но извержение откладывалось до лучших времен. Родищев взял себя в руки.

— Так что ты скажешь, Игорек? — спросил Посредник, наклоняясь еще ближе.

Игорю Илларионовичу показалось, что здоровые, пятого размера, груди Посредника сейчас вывалятся из плаща и растекутся по столу бесформенными лужами плоти.

— У меня нет недельки, Палыч. У меня нет даже двух дней.

— Но я должен тебя еще раз предупредить. Это будет очень дорого стоить. Очень.

— Сколько? — спросил Родищев.

— Понимаешь, там очень большой человек завязан…

— Палыч, не грузи меня. Просто назови сумму.

— Ну, одним словом, тридцать…

Родищев и правда присвистнул, откинулся на спинку стула, посмотрел Посреднику в глаза.

— Палыч, у твоих людей совесть есть? Чистые ксивы в самые тревожные времена дороже червонца не стоили. Положим, еще столько же за срочность. Ну, четвертак максимум.

— Игорек, я согласен, — Палыч улыбнулся. — Цена, конечно, грабительская. Но ведь не я же ее назначаю. Если хочешь знать, я вообще по чистой дружбе это делаю. Мне ни копейки в карман не падает. Ты просил, я узнал. Тебе же нужно срочно? «Срочно» стоит тридцать. Подожди неделю, сделаю за пятнадцать, а может, и еще дешевле.

— Я же сказал, у меня нет недели, — ответил Родищев.

— Тогда тридцать, — Посредник развел руки. — Или, хочешь, поищи другого продавца.

— У меня нет времени искать другого продавца, — покачал головой Игорь Илларионович и сделал вид, что задумался. — Хорошо. Тридцать так тридцать. Ксива у тебя с собой?

— Не думал, что ты согласишься, но захватил на всякий случай, — ответил, расплываясь, Посредник и похлопал себя по нагрудному карману. — Настоящие «корки», проходят по всем базам. Чистенькие, как простыня девственницы. — Родищев едва заметно поморщился, он не любил вычурных и безвкусных эпитетов. — Лаве у тебя с собой, надеюсь?

— Рядом, — мотнул головой за плечо Игорь Илларионович. — Подъедем, расплачусь. Могу и сюда привезти, если, конечно, ты отважишься здесь деньги считать.

Посредник заколебался. Ему не хотелось ехать «куда-то там», даже если оно находилось всего в двух шагах. С другой стороны, Родищев был прав. Здесь деньги считать не станешь. В машине? А если менты привяжутся? Отъехать куда-нибудь в укромное местечко? А где они сейчас, укромные-то? Да и все равно придется свет в салоне включать, купюры же проверить надо. На ощупь подлинность и достоинство не определишь. Опять же, при нем охрана. А Родищев — человек, ни богатырским сложением, ни крепостью не отличающийся. Справятся уж как-нибудь, если что.

— За место ответишь? — спросил Посредник на всякий случай.

— Отвечу, — без колебаний сказал Родищев.

— Тогда поехали. — Посредник, кряхтя, полез со стула, цепляясь за подлокотники могучими бедрами.

Они вышли на улицу, причем охранник держался шага на два позади, сохраняя невозмутимость. Только поглядывал по сторонам, словно тыкал булавками в нарисованный на намокшем холсте пейзаж вечернего города. Телохранитель устроился на заднем сиденье. Посредник и Родищев — на передних.

В салоне «Вольво» действительно было жарко. Игорь взмок уже через минуту, почувствовал, как меж лопаток у него потек едкий пот. Он чуть приоткрыл окошко. Посредник покосился на него, но ничего не сказал. Иномарка углубилась в лес, сбросила скорость. Подъездная дорога раскисла, что было совсем не удивительно, если учесть, что дождь лил весь день и до сих пор еще не перестал.

Время от времени встречались развилки, и тогда Родищев говорил: «тут налево», или «направо», или «сбрось скорость, рытвина».

Вскоре в прогале между деревьями мелькнул красный кирпич. В свете ярких фар из темноты появился металлический, кое-где поеденный ржавчиной щит с надписью: «Городской питомник для бездомных собак». Ниже мельче были перечислены адрес, название округа и контролирующие организации.

— Мое хозяйство, — улыбнулся Родищев, поворачиваясь к Посреднику. — Осталось пятьдесят метров, и мы дома. Тут скорость еще сбрось, — предупредил он. — Здесь под грязью выбоина. Попадешь колесом — без бульдозера не обойдемся.

Посредник послушно сбросил скорость, и в этот момент Игорь Илларионович запустил руку под плащ. Пальцы легли на рукоять «люгера», висящего в наплечной кобуре. Родищев повернулся боком к спинке и дважды выстрелил, прямо через плащ, в просвет между креслами. Ткань приглушила звук выстрела. Вещи можно было считать испорченными, но Игорю Илларионовичу не было их жаль. То есть, наверное, чуточку все-таки было — хороший костюм, дорогой, да и плащ не из дешевых, — но уж слишком высоки были ставки в начавшейся игре.

Охранник явно не ожидал подобного поворота событий. Первая пуля попала ему в грудь. Вторая прошла между телом и рукой и вонзилась в спинку сиденья. Раненый телохранитель подался вперед, но предпринять ничего не смог — спинки передних сидений оказались слишком высокими. Зато, сделав атакующее движение, он четко подставился под третью пулю. Чем Родищев и не преминул воспользоваться. Телохранитель, отброшенный назад, сполз между сиденьями. На всякий случай Игорь Илларионович выстрелил в него еще дважды, а затем направил оружие на Посредника. Тот побледнел, заморгал часто.

— Ты что, Игорек? Ты что? — забормотал толстяк дрожащими, посеревшими губами.

— Сам знаешь что, Палыч, — спокойно ответил Родищев и предупредил: — Поезжай и, смотри, без глупостей. Патронов у меня достаточно, чтобы превратить в решето даже такого кабана, как ты. Все понял, Палыч?

— Понял, — кивнул тот.

— Молодец. Вперед. — «Вольво» проползла между деревьями, остановилась у питомника. — Умница, — похвалил Посредника Родищев. — Вылезай из машины и топай вон к тому зданию.

— Ты собираешься меня убить? — спросил Палыч и облизнул верхнюю губу, на которой проступила испарина.

— Если ты ответишь на мои вопросы быстро и, главное, откровенно, я не стану тебя убивать, — пообещал Родищев.

— Понимаю, что верить твоему слову было бы глупо, но у меня нет другого выхода. Ты даешь слово, что не убьешь меня, если я отвечу на твои вопросы? — с надеждой спросил толстяк.

— Если ответишь честно, да. Даю слово.

В голосе его прозвучала такая уверенность, настолько тверд был голос, что Посредник с облегчением перевел дух и улыбнулся, хотя и квело.

— Договорились. Я тебе доверяю.

— А вот я тебе нет, — усмехнулся Родищев. — Так что, Палыч, подними-ка повыше руки и иди вперед.

В «офисе» Игорь Илларионович включил свет, указал на стоящий у стены стул:

— Садись, Палыч. Поговорим.

— Дая…

— Садись, тебе сказано! — тоном, не терпящим возражений, приказал Родищев. Сам он прошел к столу, плюхнулся в кресло, положил «люгер» перед собой. — Устал я что-то сегодня.

— Конечно, — с нотками подобострастия поддакнул толстяк. — Столько концов намерил.

— Да, — подтвердил вполне мирно Родищев. — С самого утра на ногах. Ну что, Палыч, перейдем к делу?

— Как скажешь, — ответил тот.

— Мне на трубку сегодня позвонил человек. Сказал, что он от сегодняшнего заказчика. Потребовал денег. — Родищев повернул пистолет стволом к толстяку. — Что это за человек? Как выглядит? Откуда он взялся? Рассказывай все по порядку и подробно.

Палыч поерзал на стуле. Ножки покачивались из стороны в сторону, и Родищев подумал, что если пленник расслабится, то стул просто рассыплется, не выдержав нагрузки.

— В общем, сегодня утром мне позвонил человек и сказал, что ему нужно со мной переговорить. Пойми, Игорь, я отказывался, но они знали обо мне все.

— ФСБ? — поинтересовался Родищев.

— Скорее всего. Да, наверное, — подумав еще секунду, добавил Палыч. — В общем, он спросил твой номер телефона. Я никогда не выдаю своих «клиентов», ты знаешь, — горячо и быстро произнес он. — Но тут… Понимаешь, тут такое дело. Он пригрозил, что, если я откажусь, он даже не станет раздумывать. Просто кинет меня за решетку, а там я сдохну, ты знаешь. Мне ведь туда нельзя, Игорек. Никак нельзя.

Родищев посмотрел на него:

— А меня сдавать, значит, можно?

— Но… Он обещал, что не сделает тебе ничего плохого. Это страховка. Обычная страховка, на тот случай, если дело сорвется. По поводу денег. Но ты же и так деньги отдаешь, это всем известно. Я подумал, что тебе от этого ни жарко ни холодно.

— А ты не подумал, что тебя просто «развели», как лоха? — спросил жестко Родищев. — Об этом ты не подумал? Менты тебя взяли на испуг, как последнего фраера.

— Нет, это не менты, клянусь тебе. — От волнения Палыч сдвинул к переносью кустистые брови и сразу стал похож на сердитого боксера. Такие же отвислые брылы, такие же мощные, наплывающие на глаза надбровные дуги, такая же отвисшая нижняя губа. — Это не менты. Он все знал об операции. И день, и время. Кроме заказчика, меня и тебя, этого не знал никто.

— Телефон заказчика могли прослушивать. Или твой, — заметил Родищев.

— Нет, ну что ты. Я проверяю свой телефон на «жучков» каждый день. И трубки меняю раз в неделю. Нет.

Он снова затряс головой. Слюни и пот полетели в разные стороны серебристым веером.

— Ладно. Кто заказчик?

— Насколько я в курсе…

— Ты в курсе, — убежденно заявил Родищев. — А если ты не в курсе, я тебя убью. Прямо сейчас.

— Погоди. — Посредник вжался в спинку стула. Одной рукой он вцепился в сиденье, вторую выставил перед собой, словно она была пуленепробиваемой. — Ну зачем ты? Я же не отказываюсь говорить. Отвечаю про все, что ты спрашиваешь. Зачем ты?

— Если тебе неизвестно, кто заказчик, ты для меня бесполезен. Этого фээсбэшника я и сам увижу завтра утром. Он приедет сюда. К девяти.

— Я только знаю, что это какой-то хахаль его жены.

— Кто? — изумился Родищев. То, что сказал толстяк, было столь же невероятно, как если бы он заявил, что «заказ» сделали инопланетяне, спустившиеся на Землю на летающем блюдце. — Какой хахаль? При чем здесь хахаль? На кой хрен любовнику его жены нанимать меня? Тем более что они в разводе уже несколько лет?

— Да мне почем знать, Игорек? — взмолился тот.

— Перестань называть меня этим дурацким именем, — окрысился Родищев. — Я тебе не Игорек!

— Ладно. Хорошо. Как скажешь. Игорем можно называть? Вот, значит, буду называть Игорь.

— Хахаль жены, говоришь? — повторил Родищев задумчиво. — Занятные у его жены хахали. Нанимают не обычного стрелка, а человека с собаками. Готовы выложить громадные деньги, лишь бы грохнуть парня, с которым она даже не живет. А когда дело срывается, посылают ко мне ищейку. Это странно, ты не находишь, Палыч?

— Очень странно, Игорь. — Тот помотал головой. — Очень странно. Я так же подумал, но я в эти расклады не лезу. Зачем мне лишняя головная боль? Меньше знаешь — крепче спишь.

— Что-то тут не так, — пробормотал Родищев. — Что-то не так.

— Голова кружится, — пожаловался вдруг Посредник. — От волнения, наверное.

— Наверное, — согласился Игорь Илларионович. — От волнения.

— А может, у меня сердечный приступ? Или инсульт? — Толстяк отчаянно моргал. Родищев знал, что у пленника сейчас мир плывет и качается перед глазами. Туманная дымка заволакивает комнату, делает неясными очертания предметов и его, Родищева, очертания. Голова тяжелеет и сама собой опускается на грудь. — Мне… Мне плохо. Вызови «Скорую».

— Конечно, Палыч…

Родищев встал из-за стола, на всякий случай подхватил пистолет, подошел к стулу, опустился на корточки и заглянул в затуманенные глаза пленника.

— Ты… — выдохнул через силу тот. «Ы» у него получилось протяжным, затухающим. — Обещаааал… Обещаааал… — Голос становился все тише, все невнятнее. — Тыыыыыыыыы…

Родищев усмехнулся. Это только в дурных бульварных книжонках герои принимают транквилизаторы, чтобы снять усталость, отогнать сон и почувствовать себя на удивление бодрым. В реальности же транквилизатор — расслабляет. Успокаивает. Усыпляет. Даже таких бычков, если правильно подобрать дозу.

Голова Посредника упала на грудь, пальцы ослабли. Потерявшее опору тело с грохотом обрушилось на пол. Палыч даже не пошевелился. Через пару секунд офис огласил его богатырский храп.

Родищев обшарил карманы спящего, вытащил конверт с документами и пухлое портмоне, в котором мирно покоились три тысячи долларов и невообразимо толстая пачка пятисотенных рублевых купюр.

— Тебе они все равно не понадобятся, Палыч, — заметил Игорь Илларионович, бросая деньги и документы на стол.

Из кладовки он достал пакет с одеждой. Не думал, что придется воспользоваться, взял так, на всякий пожарный случай, поскольку не любил накладок. Умный человек — это человек предусмотрительный. Игорь Илларионович быстро переоделся. Скомкав испорченные вещи, запихал их в пакет. Выйдя во двор, он открыл дверцу «Вольво» и закинул пакет на заднее сиденье. Ухватив мертвого телохранителя за ногу, он вытащил тело из салона. Оно забавно стукнулось головой сперва о порожек, затем о ступени крыльца. Выглядело это смешно, и Игорь Илларионович засмеялся.

Втащив еще теплое тело в офис, Родищев уложил спящего и мертвого рядом, принес из кладовой острый секатор, который обычно использовал для разделки туш, и принялся срезать с неподвижных людей одежду. Тряпки он складывал рядом, аккуратной горкой.

Почувствовав запах свежей крови, заволновались псы в вольерах.

— Спокойно, милые, спокойно, — сидя на корточках и увлеченно занимаясь работой, пробормотал Игорь Илларионович. — У вас сегодня будет хороший ужин. Хороший ужин будет…

Сегодня он, конечно, нарушает все правила. Собак придется кормить в вольере для выгула. Но… ничего не поделаешь. Ситуация диктует. Ему нельзя разводить здесь кровь, если он не хочет, чтобы за ним в погоню кинулась вся московская милиция, заодно с «братвой», которой приплачивал Посредник, и не меньшей кучей разнообразного народа, вроде фээсбэшника и иже с ним. А вольер… Да мало ли что там могло случиться? Погрызли на прогулке собаки друг дружку. Их была целая свора, сцепились, а он не смог разнять. Кто его за это осудит? Смоет из шланга, засыплет площадку слоем свежего песка. Поди, догадайся. Следы крови на крыльце и на дорожке? И снова вода из шланга. Земля мокрая? Так ведь дождь целый день шел. Чему тут удивляться?

Кости? Они пойдут в выгребную яму. В ту самую, куда он на протяжении двух лет сваливал отходы собачьей жизнедеятельности. Станут искать? Пусть ищут. Глубина ямы метров пять, не меньше. Да и кто станет искать, коли тел нет?

А машина… Хорошая машина, но придется ей сгореть сегодня. Где-нибудь в ближайшем Подмосковье, на тихой, темной стояночке. Вспыхнет, а если повезет, то еще и рванет. Вот и все. И нет улик. Думай, что делал бизнесмен за городом ночью, узнавай, выясняй, если не лень. Все одно он, Родищев, к этому не будет иметь ни малейшего отношения.

Работа не отняла у него много времени. Через четверть часа два обнаженных тела распростерлись на полу у его ног. Достав из стола моток скотча, Игорь Илларинович плотно стянул толстяку ноги на щиколотках, затем, не без изрядного усилия, перевернул могучую, заплывшую жиром, дряблую тушу на живот и точно так же обмотал липкой лентой запястья. Спина у Посредника оказалась рыхлой, поросшей густым волосом. Странно, на груди волос не было, а на спине — джунгли. Родищеву вдруг показалось, что его сейчас стошнит. Чтобы избавиться от мерзкого привкуса кислятины во рту, он вновь, с удвоенной энергией принялся за работу.

Кое-как перевернув толстяка на бок, взял из кучи изрезанного тряпья пару носков и лоскут, оставшийся от брюк Посредника, и зажал Палычу нос. Тот зачмокал, попробовал покрутить головой, но не получилось, послушно распахнул рот, втягивая воздух. Родищев быстро затолкал в разверстую пасть носки и брючный лоскут, залепил губы несколькими полосками скотча. Палыч замычал, заерзал во сне, но транквилизаторный сон держал крепко.

— Извини, Палыч, — обратился к нему Родищев. — Мне придется оставить тебя на время. Схожу за тачкой. Ты за последнюю пару лет так раздобрел, что я тебя, пожалуй, и не дотащу. Не обижайся, я быстро.

Игорь Илларионович вышел из «офиса».

Родищев сказал Палычу чистую правду. Он не стал его убивать. Это сделали собаки.

* * *

От порога пса не было видно. Они остановились, оглядываясь.

— Что делаем-то, мужики? — шепотом спросил Паша Лукин, стискивая белыми от напряжения пальцами автомат. — Кучей попрем? Или «брызгами»?

— Парами, — предложил Волков. У него сложилось ощущение, что он участвует в съемках диковатого западного фильма ужасов. «Вперед! Вперед! Вперед»! Как там? Один идет, второй прикрывает? — Паш, вы с Колей идите по этой стороне зала, а мы с Владимиром Александровичем — по той.

— Давай. — Паша поднял автомат повыше, держа палец на спусковом крючке. — Только уговор, мужики: если увидите эту тварь, чур, «стой, стрелять буду» не кричать. Валить сразу.

— Договорились, — ответил Волков.

Они разделились. Борисов и Паша двинулись по внешней стороне ряда стеллажей, а Журавель и Волков направились тем же путем, которым четверть часа назад прошел Осокин. Шли осторожно, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Идущий впереди Волков приостановился, чуть повернул голову, бормотнул через плечо:

— Владимир Александрович, вы иногда поглядывайте за спину. Мало ли…

— Хорошо, — ответил шепотом Журавель. — Только можно называть просто Володя или сержант. Я привык.

Волков кивнул и снова пошел вперед, прижимая откинутый приклад укороченного «АК» к плечу. Он не старался подражать киногероям, просто так действительно оказалось гораздо удобнее. Единственное, что мешало, — слишком маленькая длина ствола. Раструб прицела, да и сам прицел, посаженный слишком близко к цевью, мешали обзору. Оказавшись у поворота, Волков оглянулся на напарника, словно бы спрашивая: «Ну что, пошли?» Тот кивнул.

Волков резко шагнул вперед, одновременно разворачиваясь, ловя в сектор поражения длинный широкий проход. При этом он зацепил локтем витрину с кормами для животных. Банки цосыпались на пол, покатились, весело громыхая жестяными боками, демонстрируя умильные кошко-собачьи мордочки. Волков покосился на Журавеля. Тот только пожал плечом, мол, бывает.

Собаки не было. Не сказать, чтобы Волков так уж сильно боялся пса. Опасался, конечно, не без этого, но полагал, что вдвоем они как-нибудь справятся с взбесившимся животным. Куда больше его беспокоило то, что им не было известно, где притаилась тварь. Ни рычания, ни лая. Ничего. Потому-то и катался в животе омерзительно холодный, стальной шарик тревоги.

Волков короткими шажками пошел вперед. Он заглядывал в проходы между стеллажами, присматриваясь к выстроившимся тележкам, заполненным товаром, — кто знает, не прячется ли пес за ними, — к контейнерам с салфетками, одноразовой посудой, жидкостями для мытья посуды и прочей ерундой. К деревянным контейнерам, на которых выстроились молочные пакеты и батареи бутылок с газированной водой, к сетчатым, заполненным пластиковыми контейнерами с яйцами, к низким холодильникам с полуфабрикатами.

— Его нет в зале, — сказал вдруг Журавель.

— С чего вы взяли? — спросил, не оборачиваясь, Волков.

— Он бы среагировал на звук падающих банок, — пояснил тот. — Хотя бы морду высунул, посмотреть. А еще вероятнее — бросился бы.

— Может быть, он просто прячется?

— Он не прячется. Он — охотится. Вы же видели тела у входа. — Журавель казался довольно спокойным. — Этот пес перекусывает горло и идет дальше. Ему не нужна пища, он просто убивает. Так что здесь его нет. Скорее всего он где-то в подсобках.

— Вашими бы устами да мед пить, — ответил Волков, глядя вперед.

Ему показалось, что он заметил какое-то движение за пирамидой молочных пакетов. Присмотрелся. Так и есть. Тень на полу. Странная, невнятная. Очертаний не разобрать. Лейтенант потянул курок, выбирая холостой ход, прикидывая на глаз расстояние — метров пятнадцать от силы — и пытаясь подсчитать, за сколько секунд пес сможет его преодолеть, — три-четыре, учитывая, что пол скользкий. Вполне успеет распотрошить весь рожок. Только не факт, что попадет. У укороченных «АК» разброс сильный. На дистанции свыше десяти метров — на метр в каждую сторону от точки прицеливания. Да и не прицелиться из него толком, тем более в быстро движущуюся мишень. А сменить рожок он не успеет, так что…

— Внимание! — сказал лейтенант. — За молочными пакетами!

— Я заметил, — ответил Журавель.

Тень шелохнулась и медленно поплыла вперед. Дыхание невольно участилось, сердце забилось в бешеном ритме. Волков даже приоткрыл рот, иначе просто задохнулся бы. Тень выдвинулась в проход и оказалась… Колей Борисовым. Он выглянул из-за контейнера, покрутил головой, заметил напарников и вопросительно двинул бровями.

Волков выдохнул, опустил автомат.

— Черт… — сказал он одними губами. — Я его чуть не пристрелил.

— Не нервничайте так, — подал голос из-за спины Журавель. — Все в порядке.

Волков отрицательно покачал головой, давая понять Борисову, что они не видели пса. Тот нахмурился, указал за стеллажи и поднял два пальца. «Еще два трупа», — понял Волков. Затем Борисов ткнул пальцем в сторону прилавков. Волков кивнул согласно. Они заглянули за прилавки, остановились перед дверью, ведущей в подсобные помещения.

— В зале его нет, — шепотом сообщил Борисов. — Мы с Пашкой все проверили. Там, на стеллажах, двое. Мужик и баба. Оба целые вроде. Я Паше сказал, чтобы он здесь остался, на всякий случай.

— Хорошо, — согласился Волков. — Если псина выскочит, надо будет кому-то ее добить.

— Я о том же подумал, — сказал Борисов, теребя пальцем спусковой крючок. Он здорово нервничал. — Ну что, пошли, подсобки проверим?

— Пошли.

С подсобками должны были возникнуть проблемы. Во-первых, наверняка там все заставлено коробками, упаковками с продуктами, контейнерами. В подобных супермаркетах, со столь огромным ассортиментом, не может не быть солидного запаса товаров. Проклятой псине будет где укрыться от выстрелов. Попробуй прострели из укороченного «АК» коробку, битком набитую памперсами. Если и удастся, то убойная сила на выходе окажется настолько мала — мышь не сдохнет. Что уж говорить о здоровенной псине? Во-вторых, во всех подсобных помещениях есть масса различных закутков, комнаток и зальчиков, о расположении которых они понятия не имеют. Превосходное местечко для охоты. С точки зрения пса, разумеется.

Приходилось продвигаться очень медленно и предельно осторожно. Первый труп они обнаружили как раз в одном из закутков. Человек лежал за высокой стопкой пустых коробок из-под водки. Судя по всему, борьба была недолгой — стопки покосились, но не рассыпались. Брызги крови виднелись на стене. По полу растеклась темная, почти черная лужа с алыми прожилками.

— Твою мать, — пробормотал Борисов.

— Собака, — ответил Журавель, мрачно глядя на труп. — Обычная собака. Думаю, натаскивали на охрану, потом она что-то сделала не так. Может, хозяина куснула или еще чего… Ее выкинули на улицу. И здесь она стала заниматься тем, чему ее научили, — убивать.

— Охранников учат хватать за руки или за ноги, — возразил Борисов, выходя из закутка и настороженно поглядывая вдоль коридора.

— Смотря кто и смотря каких охранников, — заметил Журавель. — Люди разные бывают.

— Не думаю, — подал голос Волков. — Никто не учит собак сразу рвать глотку. В крайнем случае определенная последовательность действий. А эта, видите, хватает только за шею.

Они двинулись дальше по коридору. Впереди показались громадные ворота. Створки были распахнуты, словно гигантская пасть. За воротами раскинулся грузовой ангар, размером со школьный стадион, не меньше.

— Ни хрена себе, — сказал Борисов. — Да в такую дверку полк солдат пройдет, даже если выстроить рядком.

— Магазин огромный. И машины наверняка не по одной подъезжают, — ответил Волков.

Со своей стороны коридора он первым заметил то, что пока еще не видели другие, — наружные ворота супермаркета тоже были распахнуты настежь. Сквозь проем виднелся залитый ярким люминесцентным светом кусок стоянки для служебных машин, кузов огромного грузовика-рефрижератора и черный клок неба с плывущими на его фоне рваными клубами пара. И еще дождь… Нескончаемый и нудный, как мир.

— Он ушел. Через грузовые ворота, — произнес Волков, почувствовав облегчение.

Ему было неловко за это, но он ничего не мог с собой поделать. Пес действительно представлял собой смертельную опасность, и теперь, когда она миновала, лейтенанту стало гораздо легче. И чувство невыполненного долга не могло заглушить этой радости.

— Нужно проверить, — упрямо заявил Журавель.

— Конечно, нужно, — согласился Волков. — Я разве говорил, что не нужно?

— Тихо вы! Чего разорались-то? — Борисов снова нервно оглянулся. — Мне вот что интересно. Куда подевались все люди? Даже если покупателей не было, обслуга-то должна быть. Грузчики там, продавцы, администрация, еще кто-нибудь. Человек тридцать, не меньше, на такую громадину. Ну, трое в зале и двое на улице — пятеро. Да этот, за ящиками. Итого шесть. А где остальные-то?

— Убежали, наверное. Через ворота, — предположил Журавель, останавливаясь. — Ворота же кто-то открыл? Не постоянно же они распахнутыми стоят. Холодно на улице.

— Может, и постоянно, если у них «тепловой занавес», — сказал Борисов. — Пошли проверим.

«Тепловой занавес» если и был, то оказался отключен. Из грузового ангара тянуло холодом. Здесь тоже было полно коробок и пустых деревянных лотков. Вдоль стены, на бетонном приступке, выстроились пустые хлебные контейнеры на колесах.

Приступок был высокий — под срез кузова грузовика. Подойдя к краю, Борисов присвистнул. Волков же согнулся пополам и рванул в сторону. Его вывернуло. Журавель только вздохнул, опуская автомат.

Внизу повсюду, от приступка и до ворот, лежали растерзанные трупы. С первого взгляда было понятно, что здесь случилась настоящая бойня, которую учинить одному-единственному псу было бы просто не под силу. Очевидно, люди, надеясь спастись через грузовые ворота, подняли створки и впустили поджидающих снаружи собак, оказавшись меж двух огней. Тех, кто пытался вернуться обратно в магазин, встречал питбуль, остальных рвали псы, поджидавшие на улице. Пол сплошь был залит кровью. Стены покрыты бурыми брызгами на метр от пола. Кое-где на краске виднелись кровавые отпечатки ладоней — люди метались по ангару, но везде их настигали собачьи клыки.

— Черт, — изумленно произнес Борисов, — это же самая настоящая засада! Они взяли их в «клещи»… — Он не уточнил, кто «они» и кого «их», все поняли и так. — Собаки такого не умеют!

— А бойню эту кто устроил? Хомячки? — мрачно спросил Журавель.

— Может быть, они из какой-нибудь засекреченной военной части сбежали? — Все еще согнувшись, упершись одной рукой в колени, Волков вытер тыльной стороной ладони губы. Выпрямился, оглянулся, заметил возвышающуюся в двух шагах пирамиду упаковок с газированной водой. Надорвав пластик, он взял бутылку, свинтил крышку и прополоскал рот. Сплюнул. — Глазам своим не верю. Ущипните меня кто-нибудь.

— Точно. Кошмарный сон, — согласился Борисов, роясь в кармане и доставая пачку «ЛД».

Автомат он взял под мышку. Чиркнул зажигалкой, затянулся жадно и не без удивления посмотрел на пляшущую в руке сигарету. Руки у него ходили ходуном.

Волков, отдуваясь, вытер проступивший на лбу холодный пот.

— Надо, наверное, вызывать группу?.. Или что? Что положено делать в таких случаях? — Он посмотрел на Борисова, на Журавеля.

Журавель молчал, а Борисов ошалело помотал головой.

— А я, думаешь, знаю? Первый раз такое вижу. Экспертов, наверное, надо… Кинолога с собакой.

— Очень смешно, — пробормотал Журавель и вышел из ангара.

— Чего это он? — изумился Борисов, глядя на Волкова.

Тот хмыкнул.

— Да так, знаешь… Шуточки у тебя.

— А чего я такого сказал?

— Ладно, замнем. Пойдем «Скорую» встречать.

Волков вышел из ангара. Ему очень хотелось поскорее покинуть это жутковатое место. Борисов оглянулся на распахнутую створку, отбросил окурок в сторону и торопливо зашагал следом.

* * *

Стеллаж оказался страшно неудобным убежищем. Центральная, опорная стенка выступала над верхними полками сантиметров на двадцать. Сидя на ней, Осокин ощущал себя курицей, устроившейся на жердочке. Ноги затекли быстро. Сперва Осокин перестал чувствовать левую. А еще через несколько минут окончательно «дошла» и правая. В какой-то момент он даже всерьез испугался, что может не удержаться и упасть, точнехонько в пасть взбесившейся псине. Осокин поерзал, стараясь хоть немного изменить позу, позволить крови циркулировать в ногах, покосился на молчащую, бледную девушку.

— Как вы? — спросил он шепотом.

Она дернула плечом.

— Пожалуй, неплохо. Особенно, если учесть, что меня только что едва не съели.

Осокин невольно улыбнулся.

— Послушайте, Наташа… Я хочу извиниться за свое поведение… Ну, там, внизу… Я не хотел делать вам больно, честное слово.

Она кивнула.

— Не волнуйтесь, мы не погибнем.

— Это вы к чему? — удивился Осокин.

— В плохих романах герои перед смертью, как правило, начинают просить друг у друга прощения, — спокойно ответила девушка. — «Прости, что я по утрам пережаривала твои тосты… А ты меня прости за то, что подсыпал соду в твой суп». Что-нибудь в этом духе.

— Да, действительно. — Осокин и сам вспомнил несколько подобных случаев и улыбнулся снова. — Значит, вы уверены, что мы не погибнем?

Наташа помолчала, затем сообщила:

— Я его больше не слышу. Сначала открылась входная дверь. Вон там, — она указала в сторону главной двери. — Пес ушел налево, куда-то за прилавки. И больше я его не слышала. Но кто-то ходит по залу.

— Да? — Осокин покрутил головой. — Я ничего не слышу. Это собака?

— Человек.

Через секунду в противоположном конце зала что-то с грохотом посыпалось с полок. Судя по звуку — консервы. Осокин напрягся в ожидании крика о помощи, но его не последовало. Вместо этого он услышал щелканье затвора и приглушенный мат где-то поблизости.

— Эй! — крикнул Осокин. — Мы здесь! — Тишина. — Мы здесь, эй! — опять крикнул он.

Снова короткая пауза, а затем мужской голос громко спросил:

— Вы где?

— На конфетных стеллажах! — ответил Осокин.

— Сколько вас там?

— Двое!

Еще одна пауза.

— Пса видите? — напряженно осведомился тот же голос.

— Нет! — гаркнул Осокин. — Но моя девушка говорит, что он ушел влево, в район колбасных рядов, и больше она его не слышала.

— Оставайтесь на месте! — крикнул все тот же мужчина. — К вам сейчас подойдут.

— Очень ценный совет, — пробормотал Осокин. Торопливый звук шагов. Глухо хлопнула дверь. Через пару минут из-за соседнего ряда показалась настороженная фигура в сером полушубке, широких серых штанах, черных бутсах и с автоматом в руках. Милиционер опасливо оглядывался. Костяшки его рук были белыми от напряжения. Он увидел Осокина и Наташу, вздернул пшенично-желтые тонкие брови.

— В зале, кроме вас, еще люди есть?

Осокин вытянул ногу и покрутил ступней, разгоняя кровь.

— Всего было человек сорок или около того, включая обслугу и охрану. Но где они сейчас, мы не знаем.

— Хорошо, — милиционер оглянулся. — Я проверю, остался ли в зале еще кто-нибудь, и сразу подойду к вам, хорошо? Посидите пока здесь.

— Спасибо, сержант. Что бы мы делали без ваших указаний? — улыбнулся Осокин.

Тот хмыкнул:

— Говорливый… Ладно, сидите пока. Вдруг эта тварь прячется где-нибудь неподалеку.

Наташа покачала головой:

— Его здесь нет.

— Вам-то откуда знать? — спросил милиционер.

— Чувствую. Его вообще нет в здании. Он ушел.

Осокин заметил, что костяшки пальцев у милиционера приобретают нормальный розоватый оттенок.

— Да? — спросил тот. — Но вы все-таки лучше посидите. Мало ли что.

— Конечно, конечно, — улыбнулся Осокин. — Не беспокойтесь. У меня все равно так затекли ноги, что придется пожарных вызывать, чтобы сняли.

— У меня тоже, — добавила Наташа.

— Ну и отлично, — рассеянно сказал милиционер, оглядываясь.

Плевать ему было на их ноги. Да и на них самих, в сущности, тоже было плевать. Он сейчас беспокоился о себе. Эти-то двое сидели наверху, а он стоял внизу и, по идее, должен был их защищать. У него имелся автомат, но что толку от автомата, если не видишь врага? Он бы с радостью поменялся местами с этим «деловым», место на полке в обмен на оружие. Мысли милиционера так живо отражались на лице, что Осокин читал их, как книгу.

Он подумал, что этот паренек, наверное, еще долго будет ходить, озираясь каждую минуту через плечо. Подобные привычки вырабатываются на удивление быстро, особенно в стрессовых ситуациях.

Милиционер сделал шаг и вновь исчез за прилавком.

— Почему вы вернулись за мной? — спросила вдруг Наташа, когда они снова остались одни. — Вы ведь могли забраться и на другой стеллаж, ближе ко входу. Но вы шли через весь зал. Почему?

Осокин пожал плечами. Он и сам не мог ответить на этот вопрос. Любовь? Нет. Пожалуй, нет. Любовью это не назовешь. Симпатия? Само собой. Но, помимо симпатии, было и нечто иное. Скорее уж долг… Нет, снова не так. Чувство долга, смешанное с нежеланием терять то, в чем сейчас сосредоточился для него весь мир. Но не скажешь ей этого.

— Вы мне нравитесь.

Осокин не соврал. Наташа действительно ему нравилась.

— Лжете, — легко сказала она. — Ради тех, кто нравится, не рискуют жизнью.

— Не знаю, — хмыкнул Осокин. — А вы не думаете, что это мог быть элементарный человеческий порыв? Спасти другого человека.

— Никто, кроме вас, этому порыву не поддался, — ответила девушка.

Лицо ее снова стало напряженным. Уголок губы дернулся, затем еще раз… «Наверное, тик», — подумал Осокин. Ему вдруг очень захотелось поцеловать ее в этот дергающийся уголок губ. Нежно и осторожно. Почувствовать под губами ее щеку. Она должна быть бархатистой и теплой. Желание росло с каждым мгновением, становясь сумасшедше сильным, непреодолимым. Осокин даже закрыл глаза и тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения.

— Другие поддаются, — он кашлянул, изгоняя из горла шероховатый комок. — В проруби зимой лезут, в огонь, в воду…

— Да, наверное, — серьезно сказала Наташа.

Снова хлопнула дверь. До слуха Осокина донесся негромкий гул голосов. Разговаривали двое, но о чем, разобрать было невозможно. Из-за прилавка вновь появился давешний милиционер. Был он сер лицом, хмур и автомат держал за рукоять, стволом вниз.

— Можете спускаться, — буркнул милиционер. — Эта сволочь убежала.

— Помогите, — попросил Осокин. — У нас действительно затекли ноги. Полезу сам, точно упаду… — добавил он.

Милиционер протянул руку. Осокин ухватился за нее, спрыгнул на пол, повернулся, чтобы помочь спуститься Наташе. Немота в ногах была такая, что Осокин вряд ли сумел бы сейчас сделать даже шаг. Наташа спустилась со стеллажа и тоже остановилась, ожидая, пока отойдут ноги.

— Он вас покусал? — спросил милиционер.

— Если бы он нас «покусал», — усмехнулся криво Осокин, — вам бы сейчас не с кем было разговаривать. Пару таких «покусанных» вы могли видеть на улице, у входа. И еще одного там, у видеокассет, — добавил он, указав рукой в сторону касс. Милиционер кивнул. — И сколько еще народу эта тварь успела… «покусать»?

Милиционер вздохнул, шумно выдохнул и только после этого ответил:

— Всех.

— В смысле? — опешил Осокин.

— В том самом, — отрезал милиционер и вдруг оскалился зло. Верхняя губа его приподнялась, обнажив ряд желтоватых крупных зубов. — Всех — это значит всех. Никого не осталось.

— Погодите, вы хотите сказать, что эта псина, в одиночку…

— А кто сказал, что в одиночку? — спросил милиционер. — Этот загонял, а остальные ждали у грузового входа. — Милиционер переступил с ноги на ногу. Вид у него был не только вызывающе-злой, но и несколько смущенный. Так ведут себя люди, которые собираются сказать об НЛО, привидениях или еще о чем-нибудь подобном в компании институтских профессоров, понимая, что их неминуемо обвинят в скудоумии. — Если бы это были не собаки, я бы подумал, что они все заранее спланировали. И что покупатели ломанутся к подсобкам и к грузовому ангару. И что ворота откроют. И вообще… — Он помолчал несколько секунд, затем покачал головой. — Вам повезло, что вы не побежали следом за остальными. Считайте, что у вас сегодня второй день рождения. Вы — единственные выжившие. Остальные погибли. Все.

Наташа дышала тяжело и часто. Губы ее приобрели землистый оттенок, щеки стали бледными. Осокин посерьезнел. Он не знал, что сказать. Ситуация была чудовищной и дикой.

— Никто из сорока с лишним человек? — переспросил он, едва различая собственный голос за повисшим в ушах звоном. — Вообще никто?

Милиционер, глядя в сторону, отрицательно покачал головой. В этот момент с улицы донесся вой сирены.

— Вроде «Скорая»… — сказал он. — Пойду погляжу. — И, посмотрев на Осокина и Наташу, спросил: — Вам помощь требуется?

— Нет, — почти шепотом ответила девушка. — Со мной все в порядке.

— А вам? — Милиционер перевел взгляд на Осокина. Тот покачал головой. — Ну и отлично. Вы тогда… Пока не уходите никуда, ладно? Мы позвоним в прокуратуру. С вас снимут показания.

— Хорошо. — Осокин взял Наташу за руку.

Милиционер зашагал к выходу.

— Всех… — повторила девушка. — Сорок человек. Что происходит?

— Я не знаю, — ответил Осокин. — Не знаю. В жизни ни о чем подобном не слышал…

* * *

К ночи дождь усилился. Тонкие серебряные нити, падающие с неба, перечеркивали лучи электрических фонарей. Желтые пятна блуждали в темноте, освещая то мокрую, полегшую, гниющую траву, то макушки холмов, то голые стволы деревьев… Словно гигантские пальцы, они тянулись через пустошь, постепенно теряясь в темноте. Изредка в лучах возникали человеческие фигуры. Напряженные, чуть согнутые. Черные тени прилипали к небесному куполу и тут же растворялись в нем — лучи уплывали в сторону. Люди здесь никого не интересовали. Только собаки.

На самом краю подлеска копошилось многорукое, многоногое живое существо. Словно маяк в ночи, вспыхивала слепящим, неестественно ярким светом фотовспышка. В ее отблесках Гордеев различал силуэты оперативников и экспертов. Сережа стоял рядом с Гордеевым и тоже вглядывался в темноту.

«Интересно, у всех ли из них есть оружие? Должно быть у всех. Надеюсь, что так оно и есть, — думал Гордеев. — Милиция сейчас постоянно при оружии. Время такое. Оно и к лучшему. Самые пессимистичные расчеты сбываются. Хорошо, если хоть кто-то окажется готов к критическому развитию событий.

Разумеется, одной милиции вряд ли остановить это, но задержать на какое-то время — вполне. А там… Там будет видно».

Из темноты сформировалась фигура одного из приехавших — дородного майора. Серый намокший плащ-дождевик его казался иссиня-черным. И на этом черном провале плеч отсверкивали крупные, словно бы повисшие в пустоте, звезды. По одной на каждом погоне. Подходя, майор оскользнулся, матернулся себе под нос.

— Ну что? — спросил нетерпеливо Гордеев. — Что-нибудь нашли?

— Ночью, да в такой дождь? Вы что, издеваетесь? — мрачно ответил тот. — Следов полно, а больше… — Майор выключил фонарик, резким движением поднял воротник плаща, сунул руки в карманы, оглянулся на жидкую цепочку поисковиков. — Завтра позвоню, чтобы прислали солдат из соседней части. Прочешем здесь все как следует.

Гордеев тоже помрачнел.

— Только завтра? А сегодня это нельзя сделать?

— Вы знаете, который час? — не без раздражения осведомился тот. — И дождь. Да и вообще ни черта не видно, а фонарей на всех не напасешься. Тут, чтобы цепью, народу человек пятьдесят нужно.

— Пока мы не обнаружим…

— «Мы»? — переспросил майор. И, прищурившись недобро, спросил враз посуровевшим голосом: — Кстати, что вы здесь делаете? Показания с вас сняли, насколько я понимаю?

— Да, сняли, — подтвердил Гордеев.

— Ну так и шли бы себе домой. Что вы здесь, под дождем, топчетесь? Работать мешаете.

— Но… — начал было Гордеев, однако майор остановил его взмахом руки.

— Вот что, товарищ. Вы кем работаете?

— Вообще-то я на пенсии по инвалидности… — Гордеев покосился на Сергея. — А в свободное время пишу книги.

— Ну вот и отлично, — словно бы обрадовался майор. — И пишите себе свои книги. И дай вам бог, как говорится. А мы будем заниматься своими непосредственными обязанностями — борьбой с правонарушениями. У вас своя работа, у нас — своя. И давайте не мешать друг другу. Я же не учу вас, как книжки писать, правда? Вот и вы не учите нас делать нашу работу.

— Да я и не собираюсь вас учить! Но поймите, пустырь необходимо оцепить! — упрямо заявил Гордеев. — Причем люди должны быть вооружены. Начиная с этого момента и вплоть до окончания облавы.

— Да вы что? — сорвался-таки на возмущение майор. — Вы знаете, сколько народу для этого потребуется? У меня во всем ОВД столько не наберется.

— Но это абсолютно необходимо. Иначе все усилия пойдут насмарку! — жарко воскликнул Гордеев, понимая, что начинается старая песня. Ему снова откажут, отмахнутся, прикрываясь надуманным предлогом. — Вы можете сообщить своему начальству, чтобы прислали людей из соседних отделений. Нужно поднять воинскую часть по тревоге. Какой толк в прочесывании, если вы оставляете открытыми пути к бегству? Собаки — не калеки безногие. Они мобильны, умны и предусмотрительны.

— Собаки-то? — Майор презрительно фыркнул, поморщился. — Я вас умоляю…

— Да, собаки, — с жаром сказал Гордеев. — Именно собаки. Вы зря фыркаете! Та же рыбка-пиранья внешне не опаснее обычного карася! Вы обращаете внимание на бездомных собак? Бьюсь об заклад, что нет. И в этом их сила! Они среди нас. Им не нужно захватывать территорию. Они уже ее захватили. Им остается только начать охоту. И мы, люди, будем к этому совершенно не готовы. — Гордеев на секунду прервал монолог, давая майору возможность обдумать услышанное. — Природа устроена очень сложно. Она полна неочевидных, очень хрупких связей. Разбалансировать весь этот чертовски сложный механизм просто. Чтобы началась цепная реакция, надо порвать всего одну важную ниточку. Начнется обвал, подобного которому вы еще не видели. И остановить его нам, людям, будет не под силу.

— Что за чушь вы несете? — поморщился майор. — Бред какой-то.

— Вы знаете, сколько бездомных собак в Москве? — запальчиво воскликнул Гордеев. — Только по официальным данным, более полумиллиона. Вдумайтесь! Полмиллиона! Пять сотен стай по тысяче голов каждая! А по неофициальным источникам, бродячих собак в Москве почти в три раза больше! И их ряды ежедневно пополняются теми, кого выкидывают на улицу хозяева. Особями с искалеченной психикой, не знающих, как добыть себе пропитание. Зато они прекрасно знают, как рвать людей. И они не глупы. Очень скоро собаки сообразят, что человек — легкая добыча. Вас не пугает подобная перспектива?

Гордеев шагнул к майору. Тот невольно отступил, снова поскользнулся в грязи, взмахнул руками, стараясь сохранить равновесие. Фонарик улетел в темноту, шлепнулся на сырую землю.

— Черт вас раздери! — зло выдохнул майор. Он повернул широкое округлое лицо к Сергею. — Уведите этого… — слово «психопат» столь явно повисло в воздухе, что показалось почти озвученным.

В этот момент из темноты появился моложавый сержантик. Он казался озабоченным, светлые редкие брови сошлись к переносице. На лбу собрались морщинки. Сержант козырнул:

— Товарищ майор…

Тот обернулся.

— Слушаю, сержант. Что случилось?

Сержант покосился на Гордеева, на Сергея, подался к майору и забормотал что-то торопливо-взволнованно, понизив голос, то и дело указывая рукой куда-то вдаль, через пустырь. До слуха Гордеева доносились отдельные слова: «Труп… Множественные повреждения… На той стороне…»

Майор вздохнул, покачал головой. Лицо его стало мрачным.

— Оцепите место происшествия. Чтобы не натоптали там.

— А с опергруппой как? — уже нормальным тоном спросил сержантик.

— Да какая опергруппа, — отмахнулся майор. — Весь личный состав и так здесь уже. А в прокуратуре сейчас никого. Ты вот что, сержант. Пошли-ка человека к экспертам, они там, у станции, — он мотнул головой, указывая направление, — пусть, значит, как закончат, сразу идут к вам. И найди Самохвалова, пускай возьмет своих орлов и еще разок прочешет ту сторону. Может, еще что обнаружат. Не дай бог, конечно. Скажи, я приказал.

— Так точно, товарищ майор, — сержантик козырнул и скрылся за дождем.

Майор оглянулся на Гордеева, буркнул:

— А вы говорите, оцепить пустырь. Сержант, проводите гражданина по месту жительства, — добавил он, обращаясь к Сергею.

— Есть, — козырнул тот.

Хотя майор Мурашко и не являлся его прямым начальником и командовал соседним ОВД, но отказ выполнить приказ старшего по званию означал бы крупные неприятности. Все начальники знакомы друг с другом. Стоит майору Мурашко завтра утречком снять трубочку, набрать номерок их ОВД и пожаловаться на «слишком бойкого сержанта», его вздрючат так, что мало не покажется. Поэтому Сергей вздохнул, посмотрел на Гордеева, сказал отстраненно:

— Артем Дмитриевич, пойдемте домой. Я провожу…

— Дьявол. — Гордеев в отчаянии топнул больной ногой. Получилось неубедительно и даже жалко. — Вы вообще кого-нибудь кроме себя слышите? Или вам элементарная логика недоступна? Этот третий труп как раз подтверждает мои слова! Оцеплять и прочесывать пустырь необходимо немедленно! Слышите? Немедленно!

— Сержант, — майор побледнел широким лицом. Оно проступило в темноте светлым пятном. — Я отдал приказ: увести гражданское лицо с места происшествия.

— Артем Дмитриевич, — почти умоляюще произнес Сергей. — Пойдемте домой, я вас очень прошу.

Гордеев в сердцах сплюнул, повернулся и, скособочась, припадая на искалеченную ногу, зашагал к близким домам. Сергей догнал его, пристроился рядом.

— Артем Дмитриевич, — примирительно заговорил сосед, когда они отошли достаточно далеко, — зря вы так… Этот майор, он нормальный мужик, неглупый. Вы поставьте себя на его место. У него на одном участке три трупа разом обнаружили. Да еще утром тут мужика нашли. Тоже мертвого. По всей Москве стабильный показатель: три-четыре от силы, а тут столько же в одном районе. Понятно, что он нервничает.

— Но он же видел тела…

— Видел. Но ему хочется верить, что собаки погрызли трупы, а убийство — дело рук какого-нибудь маньяка очередного. Маньяка-то, какой бы он умный ни был, можно поймать, а с собаками что сделаешь? Не арестуешь, не допросишь, под суд не отдашь. Стало быть, очередной «глухарь» на его ведомстве повиснет. Зачем ему это нужно?

— Боже мой, какая ужасающая ограниченность, — вздохнул Гордеев. — Какая страшная слепота.

— Вот, видите. А тут еще вы со своими приказами и жуткими прогнозами. Я-то вам верю, но подумайте сами, как это все слушать постороннему человеку.

— Странно, невероятно и похоже на бред, — тускло усмехнулся Гордеев. — Вы это хотели сказать, Сережа?

— Ну почему именно на бред? — По лицу собеседника Гордеев понял, что именно это он и имел в виду. — Просто ваш рассказ слишком похож на ужастик какой-нибудь иностранный.

— Чем же? Тем, что собаки могут напасть на людей? — криво усмехнулся Гордеев, спеша за соседом, припадая на искалеченную ногу. — Так это происходит каждый день! Почитайте газеты!

— Я знаю. К нам в отделение сегодня мужик один приходил, референт директора «Первого общероссийского банка». Такой скандал устроил нашему начальству. Оказывается, этого директора сегодня днем чуть не съели. Прямо у банка, представляете? Два здоровенных питбуля. Этот референт так орал, что начальнику нашему весь стол слюной забрызгал.

— Хм… А начальник что? — полюбопытствовал Гордеев.

— А что начальник? У нас же в том банке народ прирабатывает дежурствами. А начальник распределяет смены в виде, значит, особого поощрения. У нас мужики на месяц вперед записываются, графики составляют, в очереди стоят, ждут, не заболеет ли кто, чтобы вовремя встрять.

— Почему?

— Артем Дмитриевич, — невесело усмехнулся Сергей, — знаете, сколько милиционер получает в месяц? А в банке за одно дежурство вдвое больше платят.

— А где этот банк находится?

— У автобусного парка. Рядом с оптовым рынком.

— Знаю, — кивнул Гордеев. — От окраины далековато. А вообще, Сережа, из собаки легко можно сделать идеальное орудие преступления. Было бы желание.

— Как это?

— Да очень просто, Сережа. У собак-то на ошейнике паспорт с именем, фамилией и местом жительства хозяина не висит. Натаскал на конкретного человека, спустил с поводка и ушел.

— А можно натаскать на конкретного?

— Можно, Сережа. Это несложно. А пару хорошо подготовленных собак ни одна охрана не остановит, это я вам как профессионал говорю. И попробуйте найдите потом владельца. А хоть и найдете, умысла все равно доказать не сможете. Собаки-то разговаривать не умеют. Да их и в живых-то не будет к тому времени. А владелец вам заявит, что подобрал обеих собачек на улице, у подъезда. Жалко стало, да и побоялся, что озвереют, на детишек кидаться начнут. Подкормил, выходил. Гулять водил, как положено, и ничего. Ласковые были, послушные всегда. А тут возьми да и вырвись — еще бы, два таких кабана. Опять же, кто знает, может быть, этот потерпевший был на их прежнего хозяина похож, а тот собак мордовал почем зря. Ну и выработал рефлекс. Новому-то хозяину откуда было обо всем этом знать? — Гордеев усмехнулся невесело. — У нас, Сережа, даже законов нет, предусматривающих подобные случаи. Наймет дядечка хорошего адвоката и отделается тремя годками условно. А за умышленное убийство — от шести до пятнадцати, без права выхода по амнистии. Как говорится, почувствуйте разницу.

— Даже не верится, что такое возможно, — нахмурился Сергей.

— А почему нет? Чем человек отличается от любой другой добычи? С точки зрения собак, — разумеется? Вот вы, Сережа, откажетесь от бифштекса только потому, что это не котлета?

— Ну, смотря какой бифштекс, — ответил тот. — Но, в принципе, наверное, нет. Не откажусь.

— Именно! А люди, с точки зрения собак, потенциально — те же самые бифштексы, только ходячие, — пояснил Гордеев, вновь начиная размахивать руками и повышать голос. — Поймите, Сережа, собаки — плотоядные хищники. А человек, с точки зрения хищника, — это всего лишь несколько десятков килограммов отличного, легко доступного мяса, не более. — Гордеев помолчал несколько секунд, подыскивая убедительные слова. — Уверяю, ни одно живое существо на планете, кроме самих людей, не разделяет заблуждения, будто люди — цари природы. С точки зрения способности строить машины и пользоваться сложными механизмами, возможно, так оно и есть. Да, собаки не способны оценить красоту стиха или изысканность картины, глубину и размах научного открытия, важность книгопечатания или космических полетов. Но им это и не нужно! Зато что касается выслеживания и поимки добычи — навыков, абсолютно необходимых для действительного выживания, — тут любой щенок на сто голов выше человека. И, главное, эффективнее! Собаки проще и трезвее смотрят на мир. Они, как и любые другие животные, подчиняются элементарным законам существования и эволюции видов. А основополагающая задача любого вида — выжить и занять доминирующее положение. Для подавляющего большинства животных — будь то слон, тигр, волк или собака — все прочие подразделяются на тех, кого можно съесть, и на тех, кого съесть нельзя. Деление, как видите, чисто условное. И надо заметить, что сегодня те же собаки куда лучше человека приспособлены к борьбе за выживание. То есть, если уж быть до конца справедливым, человек вообще забыл об этом законе. Для нас существует только один опасный противник — мы сами. Организмы, не превосходящие нас размерами, мы практически не замечаем. А ведь какой-нибудь микроскопический вирус «Эбола» уносит столько же человеческих жизней, сколько небольшая война. Те же комары служат разносчиками десятков видов смертельно опасных заболеваний. А клещи? Возьмите хотя бы энцефалит! Природа постоянно напоминает нам о нашей незначительности и уязвимости. Но мы привыкли уничтожать самих себя с такой маниакальной настойчивостью и в таких количествах, что просто плюем на эти предупреждения. Шесть миллионов умерших от СПИДа за десять лет? Да мы можем за год убить в десять раз больше! Вот и нашелся повод для гордости. Мы — цари природы! Хотим — убиваем себя, не хотим — других. Люди упорно создают кризисные ситуации там, где их можно было бы избежать. И не думают о том, что в один прекрасный момент, перед лицом опасности тотального уничтожения, животный мир объединится, чтобы отстоять свое право на жизнь. И тогда человечество в одночасье лишится фальшивой короны, будет сброшено с мнимого пьедестала и стерто с лица земли. Нас просто не станет. Люди превратятся в глупое прошлое, и природа наконец вздохнет свободно. Неужели надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понимать это?

— Вам бы не детективы, вам бы «ужастики» писать, Артем Дмитриевич. Или сценарии, — заметил, натянуто улыбнувшись, Сергей. — Голливуд с руками бы оторвал, точно. Я тут смотрел один по видику, про пауков. Тоже такой… Ну, в общем, там тоже людей съели. Страшное кино, честно. Мне прям не по себе стало. А Любка вообще боялась в кухню выходить… — Гордеев внимательно посмотрел на своего спутника. Тот моментально сбился. — Я это к тому, что… В общем, неважно.

Сергей махнул рукой. Остановившись на перекрестке, он взял Гордеева под руку, посмотрел по сторонам, шагнул на мостовую.

— Сережа, мне жаль, что вы относитесь к ситуации столь легкомысленно, — заметил Гордеев, вцепляясь в его рукав. — Это не кино. Это природа! А природа, да будет вам известно, легкомыслия не прощает. В ней всегда — заметьте, всегда! — выживает наиболее приспособленный! Человек, под гнетом цивилизации, стал изнеженным, слабым и глупым. С точки зрения природы, разумеется. В нем умерли необходимые инстинкты. Помните передачу «Остаться в живых»? Полторы сотни охранников отгоняли опасных тварей от крепких, молодых, здоровых парней и девушек! Причем, заметьте, это были твари абсолютно естественные для данного природного окружения, свободно выживающие среди себе подобных! А что стало бы с нашими «выживальщиками», если бы их оставили без присмотра? Я вам скажу, Сережа. Они не протянули бы и трех суток! Вдумайтесь, Сережа! Две группы по дюжине не старых, не калечных, не больных молодых особей не смогли защитить себя! Для этого понадобилось полторы сотни охранников! Полторы сотни, Сережа! Что это, как не лучшее подтверждение моим словам?

Они миновали два перекрестка, углубились в темные дворы. Изредка им встречались прохожие. Впрочем, квартал был «спальным», рабочим, и большая часть его обитателей давным-давно уже видела десятые сны. С фонарями здесь дело обстояло плохо.

— А почему мы пошли этим путем? — спросил Гордеев, зябко передергивая плечами. — Нам разве не через бульвар?

— Можно и через бульвар. — кивнул Сережа. — Но так минут на десять быстрее получится.

Застройка здесь была старой, плотной и низкой. Пятиэтажки, тускло-желтые, в сырых и серых подтеках, стояли совсем близко — казалось, вытянув руку и перегнувшись через подоконник, можно коснуться стены соседнего дома. Полоса высотных, современных строений начиналась дальше, за бульваром. Зато летом квартал утопал в зелени. Сейчас листва почти облетела, но кое-где на ветвях еще сохранились клочья блекло-красного. В темноте возникало ощущение, что на деревьях висят старые тряпки. Из-за отсутствия горящих фонарей и почти тропической сплетенности ветвей здесь уже в начале вечера становилось темно, почти как ночью. В основном дворы освещались за счет квартирных окон и лампочек под козырьками подъездов.

Гордеев крутил головой. Он давно не выходил на улицу и сейчас чувствовал себя разведчиком, проводящим рекогносцировку поля боя на территории врага. Он автоматически примечал темные углы, скопления гаражей-«ракушек» и просто длинные вереницы машин, выстроившихся вдоль подъездных дорожек. Помойки, детские площадки, столики с давно облезлыми скамейками. И чем дольше они шли, тем сильнее он утверждался во мнении, что в грядущем сражении у них нет ни единого шанса. Люди своими руками создали идеальное для врага и совершенно проигрышное для самих себя «поле битвы». Этот город.

И практически везде он замечал низкие, приземистые тени. Они не выходили на свет, не угрожали и не нападали. Они просто шли, крались, скользили бесшумно вдоль стен.

Гордеев снова опустил руку в карман и сжал пальцами холодную рукоять «шила». Ему хотелось верить, что эти еще не готовы к войне. Не рискнут, не отважатся, побоятся. Впрочем, он ни в чем не был уверен. Сергей продолжал что-то говорить, но Гордеев его не слушал.

Паранойя, сказали бы психиатры. Но ему было плевать на то, что они говорят. Пусть паранойя. Зато он готов к тому, что может случиться. В нем живет инстинкт жертвы и охотника одновременно. У него нет столько сил, как у них, но он не глуп и, благодаря этой своей паранойе, сумеет избежать смерти. Его кожа пропускала истекающие от них дурные флюиды, как электрический ток. Их взгляды углями жгли кожу на спине. Они были рядом, где-то позади, в темноте дворов. Странно, но на пустыре он ничего подобного не ощущал. Наверное, там их не было. Разве что «пограничники», но этих можно было не бояться. Пока. Гордеев сглотнул.

— …напугали его, — закончил Сергей и засмеялся.

Этот смех словно бы выдернул Гордеева из омута кошмара. Он поднял голову, кивнул, как бы давая понять собеседнику, что слышал его рассказ и оценил по достоинству.

— Вы меня не слушали, Артем Дмитриевич? — спросил Сергей.

— Почему же? Слушал, Сережа. Разумеется, слушал.

— И что скажете?

— А что тут скажешь? — Гордеев развел руки, пытаясь воскресить в памяти хотя бы последнюю фразу. — Напугали так напугали.

— Вот и я подумал, — оживился собеседник. — Тоже не сообразил, что сказать. Не каждый день такое происходит.

— Не каждый, — согласился Гордеев, вновь погружаясь в пучину задумчивой настороженности.

Впереди, между домами, замаячил просвет. Алым росчерком мелькнули «Жигули».

— Ну вот, почти пришли, — сказал Сергей. — А по бульвару сколько бы еще топали.

Они перешли залитую голубовато-желтым светом электрических фонарей улицу. Справа показался милицейский «козлик».

Сергей вытянул руку. «Уазик» вильнул к обочине, остановился у бордюра. Водитель опустил стекло.

— Что случилось?

— Мужики, — Сергей показал удостоверение. — Это ваши сегодня в «Восьмой планете» разбирались?

Милиционеры в салоне переглянулись.

— Наши, — вздохнул водитель. — А что?

— Чем там дело закончилось, не в курсе?

— В курсе. — Водитель посмотрел на топчущегося в стороне Гордеева. При посторонних говорить о своих делах не принято, но… Может быть, этот хромой не посторонний? Недаром же коллега при нем разговор завел? — Двоих спасли, парня с девчонкой. Всех остальных эти твари загрызли. Человек двадцать вроде бы там было. Завтра в сводке прочитаешь, если интересно. Или новости смотри. В полночь уже показывали. Утром, наверное, повторять будут. Ладно, поехали мы. Служба.

— Удачи, мужики, — кивнул Сергей.

Водитель поднял стекло. «Уазик», простуженно фыркнув двигателем, рванул по улице.

— Двадцать человек, — повторил Сергей, глядя вслед удаляющейся машине. — Ну и ну.

— Я ведь предупреждал, — без всякого торжества сказал Гордеев. — Говорил, что так и будет.

— Думаете, это та же самая стая?

Гордеев подумал, оглянулся на темные дворы, прикинул в уме расстояние до пустыря.

— Возможно, хотя маловероятно. Тут совершенно другая линия поведения. Стая на пустыре выбирает одиноких людей. Думаю, не ошибусь, если предположу, что мужчина, которого нашли утром, возвращался с вечеринки или празднования. Словом, был нетрезв. Похоже на то, что эта стая добывает пищу. В случае с магазином совсем другая линия поведения. — Гордеев развел руки. — Даже не знаю, что и сказать. Двадцать человек — слишком много. Это похоже не на охоту, а на убийство. Собаки так себя не ведут… Сережа, — продолжил он, подумав, — вы должны помочь мне.

— Что, поедем еще на один пустырь? — без большого энтузиазма поинтересовался сосед, спохватился, добавил чуть смущенно: — То есть я, конечно, готов, но…

— Дело не в этом, — Гордеев и Сергей двинулись по направлению к дому. — Видите ли, мне никто не верит. Я несколько раз отправлял в самые разные инстанции развернутые доклады, в которых прогнозировал возможное развитие ситуации, но…

Стоило людям скрыться за кустами, из густой тени, лежащей жирным пятном на небольшом садике, у ближайшей пятиэтажки, появилась дюжина псов. Четверо из них имели внушительные габариты — крупные, не менее семидесяти сантиметров в холке, широкие в кости. Остальные выглядели менее грозно, тем не менее стая в целом производила устрашающее впечатление. Собаки остановились на обочине. Вожак — крупный самец, казавшийся огромным из-за густой, плотной шерсти — втягивал влажным носом запахи, доносимые с той стороны дороги. Остальные, стоя полукругом, ждали, изредка вяло «переругиваясь» между собой. Вожак принюхивался и наблюдал, наблюдал и принюхивался. На той стороне дороги начиналась чужая территория. Он почувствовал присутствие другой стаи, многочисленной, но не слишком опасной.

Вожак лениво оглянулся и спокойно потрусил через дорогу. Остальные псы побежали следом, держась чуть позади. На той стороне вожак остановился и еще раз внимательно изучил подступающие к тротуару деревья и кустарники. Нюх его не подвел.

На этом участке действительно обитала внушительная стая. И не одна. Вторая — меньше и слабее первой — пока довольствовалась территориями, уже обследованными и «подчищенными» конкурентами. Пищи на всех не хватало. Впрочем, вожак второй стаи был хотя и молод, но весьма силен. В метках, оставленных на деревьях, отчетливо читалась угроза и неудержимая агрессия. Странно, столь яркий запах опасности ему не встречался еще ни разу в жизни. Сработал инстинкт — шерсть на холке вожака приподнялась, и угрожающий рык заклокотал в горле. Сколь бы сильным ни был пес, стоящий во главе первой стаи, скоро ему придется столкнуться с серьезной проблемой. Две стаи сольются в одну большую. Им понадобится больше пищи и больше жизненного пространства. Соседним стаям придется нелегко.

Вожак покрутил лобастой башкой. Он бы с удовольствием повел свою стаю дальше, по следу тех двоих людей, которых они выслеживали от самого пустыря, но… Лучше уж без добычи, чем без головы. На пустыре сегодня тоже было неспокойно. Ему пришлось увести свою стаю, чтобы не попасться на глаза двуногим. Вожак не боялся их. И его «семья» не боялась их. Будь в «семье» хотя бы вдвое больше особей, они могли бы напасть на двуногих под покровом темноты. Но их слишком мало для подобной охоты. Пока мало.

Вожак с деланым равнодушием повернулся и потрусил обратно. Придется искать пищу в другом месте. А его стая насчитывала почти шесть десятков голов, не считая потомства, которые сейчас были рассеяны по всей территории. «Пограничники» отслеживали появление чужих «разведчиков». Их «разведчики» выискивали новые источники пищи, обследовали приграничные территории. «Воины» отдыхали, готовясь к будущим схваткам. Две суки нянчили щенков — дюжину вечно голодных ртов.

Перебежав дорогу, стая развернулась в клин, верхушкой которого остался вожак. На границе света и тени вожак приостановился и снова оглянулся на деревья на той стороне улицы, затем решительно шагнул в темноту и моментально растворился в ней, словно его и не было. Одна за другой собаки входили в тень, тая в ночи, будто призраки.

Когда через несколько минут по дорожке торопливо-нетрезво прошел припозднившийся прохожий, он не заметил ничего необычного. Привычная московская улица, совершенно пустынная ввиду позднего часа. Спокойная и относительно безопасная. Если не считать поддавшей молодежи и милиции. Но молодежь уже расползлась по койкам, милиции не видать. Чего еще бояться в ночном городе?

* * *

Осокин и Наташа остались не одни. Кроме них, уцелело еще четырнадцать человек.

Как ни странно, всех спас круглолицый низенький детектив. Он лучше других понимал, что тягаться с собакой в скорости бега ни ему, ни кому-либо другому не приходится. Пес бы без труда догнал любого из присутствующих. Кто оказался бы этим самым «любым», еще неизвестно. Детектив испытывать судьбу не собирался.

Именно поэтому он и шарахнулся в двери овощного цеха, когда охваченные паникой посетители и обслуга стадом неслись к грузовому шлюзу. Те, кто обладал более развитой интуицией, вломились за ним прежде, чем он успел запереть дверь и выключить свет.

Они слышали звуки грызни и крики, доносящиеся из недр магазина. Слышали и человеческие голоса, а потом снова крики, но уже из зала. И ни разу они не слышали выстрелов. Потому и предпочли сидеть некоторое время молча, соблюдая тишину. Если бы детектив мог, он бы заставил всех не дышать, и так, ворвавшись сюда толпой, они едва не выдали его убежище, но… среди этих людей были двое громадных парнюг, которые оказались бы ему не по зубам. Правда, именно они и шикали на остальных, когда те пытались перешептываться в темноте.

Поэтому они и не знали, что милиция, обследовав магазин, довольно быстро уехала, получив очередной срочный вызов — на пустыре, неподалеку от железнодорожной станции, обнаружили трупы. Пока два, но вполне возможно, что были и еще, так что понадобились люди для прочесывания.

«Скорая» тоже уехала довольно быстро, ибо помогать было уже некому. Тем двадцати двум, что лежали в грузовом шлюзе, «Скорая» уже не требовалась. Им требовалась труповозка. Ее и вызвали.

Попытка вызвать представителя прокуратуры ни к чему не привела. Дежурный следователь как раз был на пустыре, а остальные разошлись по домам ввиду позднего часа.

Подъезжали еще телевизионщики, снимали что-то на улице, а потом в грузовом шлюзе, но и эти надолго не задержались. После телевизионщиков ворота шлюза были заперты на громадный засов.

Единственный оставшийся человек — сержант Митя Дроздов, заполнявший протокол осмотра места происшествия неровным детским почерком. Впрочем, были еще Осокин с Наташей, дожидающиеся, пока с них наконец снимут показания и отпустят домой.

Дроздов и отпустил бы их, но, если уж откровенно, ему очень не хотелось оставаться в громадном супермаркете в одиночестве. Страшно ему было, вот и все. На все вопросы Осокина он отвечал с холодной прохладцей: «Подождите. Видите, я занимаюсь протоколом». Протоколов предстояло составить аж три штуки: на парковочной площадке, в зале — труп мужчины, лежащий у стеллажа с видеокассетами, — и еще один в грузовом шлюзе. Так что конца-края работе не предвиделось. Утешало лишь то, что он находился в теплом магазине, в то время как коллеги бродили под дождем по пустырю. Тем не менее Дроздов с холодком в груди ждал момента, когда эти двое пошлют его подальше и уедут, бросив здесь одного.

Ни с директором магазина, ни со старшим менеджером связаться не удалось, поскольку не осталось никого, кто мог бы подсказать их домашние телефоны. Дроздов рассчитывал по окончании составления протоколов начать вскрывать кабинеты в поисках контактных телефонов начальства. Потом ему пришло в голову, что лучше, наверное, начать поиски немедленно, пока двое свидетелей еще здесь. Возможно, директор с менеджером появились бы раньше, чем те уйдут домой. Опять же, кому-то придется дежурить в магазине до утра. И сержант Митя Дроздов вовсе не горел желанием стать этим «кем-то». На поиски контактного телефона ушло почти сорок минут, причем номер был найден вовсе не в кабинете директора, а в кабинете старшего менеджера.

За поисками они пропустили момент, когда собаки появились вновь. Одиннадцать особей расположились на стоянке, внимательно наблюдая за дверью, остальные держались за пределами светового круга, очерченного витринными лампами.

Когда сержант вышел в холл, чтобы посмотреть, не видно ли машины директора, фраза, произнесенная им, была настолько витиевата и изысканна, что Наташа густо покраснела.

Старший менеджер прибыл минут через двадцать пять. Он уже лег спать, его, можно сказать, вытащили из кровати, что, разумеется, не могло сказаться на его настроении лучшим образом. Посему, выбираясь из новенькой «девяносто девятой», он был раздражен, если не сказать больше — зол. Он успел сделать два шага, прежде чем на него набросились со всех сторон. Митя Дроздов, приоткрыв от изумления рот, наблюдал за тем, как свора собак голов в шестьдесят растаскивает части парня по кустам. Осокин поспешил увести побледневшую Наташу в глубину магазина. Ей повезло, что она не могла видеть, зато она Могла слышать рычание и крики, доносившиеся со стоянки, а воображение дополнило картину. Наташа послушно шла за Осокиным, повторяя с монотонностью автомата: «Почему он ничего не делает? Почему он ничего не делает?» Вопрос адресовался Дроздову, но так и остался без ответа.

Директор подъехал минут на пятнадцать позднее и был растерзан, как только вышел из машины.

После этого стало окончательно ясно, что выйти из магазина не удастся. Сержант Митя Дроздов был неглупым человеком и быстро сопоставил происходящее у магазина и на пустыре. Пожалуй, он раньше остальных жителей города осознал, что началась Великая Катастрофа. Правда, это было не холодное понимание человека, а внутреннее паническое предчувствие огромной беды, свойственное животным, ощущающим приближение лесного пожара раньше, нежели появятся первые признаки огня, землетрясения раньше, чем почувствуется первый, самый слабый толчок.

Детектив и остальные спасшиеся отважились выйти из овощного цеха только ближе к трем часам утра. Вооружившись громадными ножами и секачами для рубки капусты, они появились в зале, бледные, безрассудно смелые от накатывающей волнами паники. Довольно быстро их храбрость сменилась шоком.

Впрочем, довольно скоро детектив пришел к выводу, что все не так уж и плохо. В конце концов, все они остались живы, а это уже кое-что.

* * *

Волков проснулся среди ночи от телефонного звонка. Вскочил, откинув одеяло, рванулся к столу, на котором мерцала красным глазком вызова новомодная «Русь». По дороге пребольно стукнулся голенью о табурет, прошипел ругательство, сорвал трубку.

— Алло, да, слушаю. Сергей? Ах, да. Просил, правильно. Привет, старик. Как дела? Что у вас новенького? Что на пустыре? — Он долго молчал, затем спросил уже совсем бодрым, жестким тоном: — Так вы на пустырь ходили? Мог бы мне звякнуть. Я тоже там был, подошел бы. Да, знаю. Про тех, что на пустыре, слышал. А ты про «Восьмую планету» слыхал? Нет, не только я. Там бригада целая работала. Вот и я думаю. Что-то неладно… Понял. И что говорил? Собаки шефа чуть не сожрали? Бродячие, что ли? Не похоже? Это когда было-то? После обеда? А из какого банка, говоришь, этот референт был? «Первый общенациональный»? А ты телефончик его не записал часом? Как узнаешь, звякни мне, ладно? Крайне признателен, старик. Что за сосед? — Он слушал и кивал, а Сергей пересказывал ему свой разговор с Гордеевым. — Идею с натравливанием собак тоже он подсказал? — наконец поинтересовался Волков. — Неглупый дядечка. А чем этот твой сосед занимается? Романы пишет? Понятно. Работает воображение у мужика. Слушай, а как бы мне с ним пообщаться? Что, прямо в соседней квартире? Отлично. А звать его как? Артем Дмитриевич? Отлично. Обязательно наведаюсь. Слушай, Сереж, я чего звонил-то. Не в службу, а в дружбу, посмотри с утра сводки по вашему отделению за февраль — апрель по пропавшим без вести мужчинам. Да все по тому же, пустырному «подснежнику». На меня повесили, да. Откуда-то же он взялся? Хорошо. Я буду ждать твоего звонка. В случае чего оставь для меня сообщение у дежурного, ладно? Ага. Да мы уже с Любой договорились. На выходных загляну. Ага. Спасибо, что позвонил.

Волков положил трубку, постоял несколько секунд, раздумывая, не позвонить ли ему в отделение, не поинтересоваться ли у Чевученко насчет ответа на запрос, но не стал. Что толку? Даже если и обнаружится что-то интересное, сейчас работать не начнешь. Ночь на дворе.

Хотя и спать — не спится. Познабливало его что-то. Простыл, видать, на пустыре. Теперь на губах простуда повылезает. Всегда вылезает, стоит какой-нибудь плевый насморк схватить, и через день-другой — будьте любезны.

Волков подошел к окну, отодвинул занавеску. Прямо за стеклом горел фонарь, высвечивая из темноты клок узкой подъездной дорожки, ветви не успевших облететь лип и крыши припаркованных на тротуаре машин. Внезапно в желтом пятне света проплыла широкая черная спина собаки. Волков вздрогнул. Наверное, потому, что происшествия последнего дня были связаны именно с собаками и именно «собачий вопрос» занимал в его мыслях главное место — увиденное показалось дурным знаком. Колыхнулась под сердцем мутная взвесь тревоги.

Следом за первой собакой пробежала вторая. Затем третья. Собаки мелькали в свете фонаря одна за другой, и если бы не менялся окрас и ширина спин, Волков бы подумал, что они, озорства ради или повинуясь какому-то безумно древнему инстинкту, бегут по кругу. Он никогда еще не видел столько собак одновременно. Их было не меньше полутора сотен, и они походили на скользящих в океанском безмолвии акул, выхваченных из тьмы лучом корабельного прожектора. Было что-то устрашающе-хищное в их молчаливом, целенаправленном беге. Уличная темнота и темнота, царящая в комнате, объединяли два этих мира в один. На какое-то мгновение Волков даже почувствовал себя рыбешкой, случайно оставшейся в стороне, не замеченной хищной стаей и лишь поэтому счастливо избежавшей неминуемой гибели.

Даже морозец пробежал по спине. А может, это был температурный озноб, а видение — болезненной игрой воображения?

Волков сунул ладони под мышки, зябко повел плечами, поморщился. К языку пристал неприятный, простудный привкус. Тягучий и вязкий, словно бы он пожевал кусок школьной промокашки.

Постояв у окна несколько минут, Волков пошел в кухню, растворил в воде пару таблеток аспирина, выпил залпом. Не любил он аспирин, но помогало при простуде, что да, то да. Затем отправился в комнату, включил свет. Достал с книжной полки томик Булгакова. Забрался под одеяло, открыл книгу и усмехнулся невесело. «Собачье сердце». Захочешь — лучше не подберешь. Он не успел прочитать даже страницы — забылся тяжелым болезненным сном.

В этом сне он стоял против огромной армии собак и пытался объяснять им что-то важное, но они не слушали, зевали лениво и о чем-то переговаривались на своем собачьем языке, время от времени посматривая на него, мол, когда уже закончится эта болтовня и настанет черед обеда. Он говорил и говорил, боясь остановиться. И в какой-то момент им это надоело. Огромная псина — безумная смесь самых разных пород и окрасов — лениво поднялась, шагнула ближе и, удивительно далеко вытянув шею, вцепилась ему в бок. Это и послужило сигналом для остальных. Свора кинулась на него. Волков попытался закричать, открыл рот, но вместо крика из груди вырвалась… звенящая металлом трель.

Он вздрогнул и проснулся. Верещал стоящий на столе будильник, горела лампа, томик Булгакова покоился под боком, болезненно давя жестким корешком под ребра — в то самое место, куда вцепился мохнатый монстр.

Сквозь щель между занавесками в комнату старательно протискивалось серое, вялое утро.