Максим взлетел по гулкой лестнице и позвонил в знакомую дверь. Соловьиная трель прозвучала глухо, словно сквозь вату. Правда, на сей раз Максим шагов не слышал, просто дверь лязгнула, затем дернулась, но теперь открылась не совсем, а на цепочку.

– Добрый день, – снова поздоровался он, увидев в узкой щели половину лица домохозяйки Вики. – Я приходил сегодня. Следователь военной прокуратуры полковник Латко. Вы помните меня? Дама кивнула, давая понять, что да, мол, помнит, и тут же, предупреждая его следующий вопрос, визгливо выдохнула:

– А Георгия Витальевича нет.

– Да? – расстроился Максим. – А где же он?

– Ушел по магазинам. «Интересно, – подумал Максим, – у него есть домохозяйка, а он сам ходит по магазинам?»

– А давно, простите, ушел Георгий Витальевич?

– Минут сорок, – ответила Вика, подозрительно поглядывая сквозь щель на гостя. – Ему кто-то позвонил, он собрался и ушел. А на пороге сказал, что в магазин.

– Кто позвонил?

– Не знаю, какой-то человек, мужчина.

– Кто подошел к телефону? – продолжал допытываться Максим. – Вы или сам Георгий Витальевич?

– Я, конечно же, подошла. Я всегда подхожу к телефону. Я у Георгия Витальевича вместо секретаря работаю. – Она хмыкнула, и непонятно было, довольна она своим совместительством или нет.

– А как представился этот человек?

– Никак не представился, – фыркнула Вика.

– А вы не узнали голос? – продолжал донимать ее вопросами Максим.

– Ну, может быть, и узнала, – резковато ответила женщина. – А вам-то что за дело, узнала я или нет? Вот вернется Георгий Витальевич, я ему расскажу, что вы здесь приходите, расспрашиваете, разнюхиваете.

– Поймите, – сказал Максим, наклоняясь вперед, – может статься, что Георгий Витальевич в большой опасности. А я хочу, чтобы эта опасность не переросла в нечто большее. Понимаете меня? Женщина уставилась на него с еще большей подозрительностью.

– Ладно, в конце концов, не хотите отвечать – не отвечайте, бог с вами. Вот этот человек, – Максим вынул из кармана фотографию лже-Панкратова, – его вы знаете? Вика вперила взгляд в карточку, несколько минут рассматривала ее, а затем кивнула.

– Похож на Валеру. Он приходил к Георгию Витальевичу два или три раза. Фамилии не знаю, отчества тоже. Георгий Витальевич его просто Валерой называл. Молод он еще для отчества-то. Неприятный. – Она зябко передернула плечами. – Правда, точно не скажу, он это или не он. Вроде бы и похож, а вроде и не очень. Голос ее звонко разносился по всему подъезду.

– Скажите, это он звонил?

– Когда? – непонимающе глядя на Максима коровьими глазами, спросила женщина.

– Перед тем, как Георгий Витальевич ушел, – сдерживаясь изо всех сил, чтобы не заорать, уточнил Максим. – Он звонил? Женщина опять задумалась, затем неопределенно дернула плечом.

– Может быть, он. А может быть, нет. Не знаю. У Георгия Витальевича телефон старый, голос сильно искажает. Но человек, который его побеспокоил, – она так и сказала «побеспокоил», как большого начальника, – звонил и раньше. Георгий Витальевич его знает. Он не любит, когда посторонние звонят, а тут не назвались, сказали, что срочно. А когда я спросила, кто, ответили, что по поводу какого-то контракта. И Георгий Витальевич тут же взял трубку.

– И сразу после разговора ушел? – спросил Максим.

– Нет, он собирался, напевал что-то, потом сказал: «Через час вернусь» и ушел.

– И вы не знаете, куда?

– Не знаю, – ответила Вика. Максим вздохнул.

– Спасибо, Вика. Самое главное он узнал: лже-Панкратов купил у Иверина форму, скорее всего именно об этом контракте и шла речь. Максим боялся другого: эти люди поставили ему в кабинет «жучка», причем сделали так, чтобы Максим почувствовал беспокойство, начал искать и нашел его. Своеобразное предупреждение. Значит, в целом они были в курсе дел, знали, что он вышел на Фурцева, и каким-то образом выяснили насчет его визита к адвокату, а адвокат был единственным связующим звеном между проданной формой и трупом, найденным на дороге. Даже если удастся задержать лже-Панкратова, тот вряд ли в чем-нибудь признается. Скорее всего будет отпираться. Я, мол, не я и лошадь не моя. Да еще и паспорт выкинет. Имя да, Валера, а фамилия – Сидоров. Вот, по документам проверьте. И действительно окажется, что именно Сидоров, а не Панкратов. В части был. Но там просто другу помогал. А уж куда Иверин дел форму, не знаю. Тут помогла бы фотография из милиции. Подделка документов преследуется по закону, однако не столь строго, как соучастие в убийстве. А от любого соучастия лже-Панкратов отвертится. Ведь, кроме Иверина, никто не знал о проданной форме, посему выходило, что именно это звено и надо выбивать из цепочки. Тогда Максим останется со своими фактами на голом месте. Он обругал себя за то, что не додумался снять с Иверина официальные показания сразу. Понадеялся на «потом». Но, черт побери, кто же знал, что все так круто обернется? А если Иверин умрет и об этом сообщат Фурцеву, тот, конечно же, отобьется от всякой левой формы, скажет, что продавал исключительно тряпье. Трупа нет, технички нет тоже, и получается, что со всех сторон шито-крыто. Максим повернулся, позвонил в звонок, и снова та же трель, те же шаги, грохот цепочки и настороженный глаз.

– Извините, Вика, это снова я. Будьте любезны, передайте Георгию Витальевичу, чтобы он обязательно перезвонил мне, как только появится. – Максим записал на листе из блокнота свой номер телефона и отдал его женщине. – Обязательно. Речь идет о его безопасности. Та взяла листок осторожно, словно это был по меньшей мере стакан с ядом, а ее склоняли к соучастию в убийстве собственных родителей.

– Хорошо, передам, – гаркнула она на весь подъезд, захлопнула дверь и загремела засовами. Максим вышел на улицу, огляделся, словно надеялся увидеть сейчас Иверина, идущего навстречу, живого, здорового, улыбающегося, помахивающего длинной, худой, как селедка, авоськой, в которой болтается батон хлеба. «Хотя нет, пожалуй, – невесело вздохнул Максим. – Такие, как Иверин, с авоськами не ходят. Часок-то, судя по словам Вики, уже на исходе. Может быть, стоит подождать? Впрочем, Иверин сам позвонит, когда вернется». Максим забрался в машину и скомандовал шоферу:

– В прокуратуру.