Он проснулся внезапно, резко вынырнул из сна, словно туго накачанный воздухом мяч из реки. За окном маячили два отливающих трупной бледностью глаза – фонарь и луна. Первый, безразлично холодный, пялился на больничный двор, второй, расколотый на десяток неровных кусков голыми ветвями осины, заглядывал в окно. Проскурин пошевелился, помассировал пальцами затекшую шею, почувствовав, как слабая боль кольнула в висках. Майор зевнул громко и сел. Алексей дремал, привалившись к спинке кровати и свесив голову на грудь. Свет ночника наполнил палату странными тенями, густыми, будто манная каша. Проскурин медленно повернулся и посмотрел на Максима. Тот лежал на трех стульях, но глаза полковника, темные от усталости и тревоги, были открыты.

– Пора? – почему-то шепотом спросил Максим. Майор взглянул на часы и кивнул:

– Пора. Без пяти. Пока доберемся, пока то, пока се. Пора. Максим быстро встал, отодвинул стулья к стене, потянулся. Проскурин порылся в кармане, вытащил измятую пачку «Стиморола», протянул приятелю.

– Будешь? Бери, не стесняйся. Во рту небось как полк гусар ночевал.

– Спасибо. – Максим взял брикетик, бросил в рот, принялся жевать. – Есть охота. Может, по дороге в твою коммунистическую столовую заскочим, перекусим?

– Нет. – Проскурин встал и тоже принялся сдвигать стулья. – Нельзя.

– Почему?

– Никогда, полковник, не забывай о том, что может случиться. Может, усекаешь? Допустим, нарвемся мы на засаду. Не дай бог, конечно, но предположим. Получить пулю в живот на полный желудок – верный перитонит. Стопроцентно летальный исход. Лучше помучиться от голода.

– Да ну тебя! Несешь чего-то…

– А ты как думал? – Проскурин повернулся и жестко посмотрел Максиму в глаза. – Если ты не готов к худшему – оставайся. Я пойду один.

– Да нет, готов, в общем-то. Просто слушать об этом неприятно. Знаешь, если уж случится – то случится, а смаковать сейчас…

– А я и не смакую, – перебил майор. – Я тебя накачиваю. Чтобы ты ухо востро держал.

– Уже проснулись? – окликнул с койки Алексей.

– А то, – хмыкнул Проскурин. – Ты что такой смурной-то, орел? Не рад, что ли?

– Чему радоваться?

– Скоро все закончится, – уверенно сказал Проскурин, потягиваясь. Алексей подумал секунду.

– Знаешь, а ведь я что-то заметил…

– В смысле?

– Ну, на фотографиях. Что-то там есть. У меня даже возникло ощущение дежа вю.

– И что же это? – посерьезнел фээскашник.

– Не знаю. Никак не пойму. Майор посмотрел на Максима, затем перевел взгляд на Алексея и махнул рукой.

– Ладно. Чего уж теперь. Пока нас не будет, посмотри, подумай. Потом расскажешь. И вот еще что, орел. Когда мы выйдем, стулья придвинь к двери. Если хлопчики Сулимо тебя найдут, то все равно не смогут войти бесшумно. Попробуй ручку подпереть. Вряд ли, конечно, они сюда сунутся, но все-таки… И нам спокойнее.

– А если придет Маринка уколы делать? Загремит через эту мою баррикаду…

– Ну и хрен с ней, – философски заметил Проскурин. – Во-первых, ей поделом, во-вторых, пусть лучше она нос себе расквасит, чем ты пулю в голову получишь. У нее пройдет, у тебя уже нет. Максим засмеялся. Он хохотал и хохотал, сам пугаясь своего бесконечного, клокочущего в груди смеха, но не в силах был остановиться. Проскурин пару минут наблюдал за ним, затем вдруг резко шагнул вперед и наотмашь хлестнул полковника по щеке. Смех оборвался.

– Успокойся. Это нервное. Максим кивнул.

– Спасибо. Извини, что-то я действительно волнуюсь малость. Все-таки первый раз в такую переделку влез.

– Если бы ты не волновался, я бы не взял тебя с собой. Человек, который совершенно не волнуется в подобной ситуации, – или даун от рождения, или идиот по жизни, потому что недооценивает противника. И то, и другое потенциально опасно.

– А ты волнуешься?

– Еще как. Только меня учили держать себя в руках. Целых четыре года учили. – Проскурин еще раз потянулся, хрустнув суставами. – Ну что, тронулись?

– Да, пойдем, – согласился Максим.

– Удачи вам, – пожелал Алексей.

– Спасибо. Тебе тоже.