— Вот так. Этот парень оказался просто-напросто сумасшедшим. Самым натуральным психом. И лично я думаю, что его папаша сыграл в этом не последнюю рать. Ведь сумасшествие не начинается сразу. Оно зреет постепенно. Его надо подкармливать, питать. Что и делал с успехом Фролов-старший. Константин Георгиевич сам вырастил в сыне ЖИВОТНОЕ, постоянно унижая и оскорбляя его. А потом подвернулся удобный случай, и психопатия Виктора нашла выход. Он продумал ограбление до мельчайших деталей. Это, кстати, свойственно сумасшедшим. Только дураки полагают, что сумасшедшие — сплошь слюнявые кретины. На самом деле у них очень жесткая логика. Все наши расчёты крутились вокруг акций, а Виктору не нужны были деньги. Он хотел только одного — уничтожить отца. Как морально, так и физически. Втоптать в грязь человека, до сих пор топтавшего его самого. Это и было его главной задачей.

— Всё верно, Иван Владимирович. — Улыбчивый мужчина в штатском, сидевший на потрёпанном стульчике у больничной койки, поднялся. — Мы пришли практически к тем же выводам. Виктор с ловкостью сумасшедшего манипулировал Олялиным и Петром, а те уж управляли действиями остальных. Правда, на разных уровнях. Вам очень повезло, что в момент… несчастного случая рядом оказались наши сотрудники. Если бы не они, вы могли бы истечь кровью. Пуля задела артерию. Но теперь, надеюсь, всё будет нормально.

— А что с Ириной?

— Мне очень жаль. Приехали ее родственники из Ленинграда, и мы… Вы должны понять правильно. После выстрела в затылок на человека бывает страшно смотреть. Одним словом, тело было кремировано. Ребёнка забрали родители Ирины. Будут оформлять опекунство.

— Какого ребёнка?

— У Ирины и Виктора был сын. Три годика. А вы что, не знали?

— Нет. А с Виктором что?

— При появлении наших сотрудников он начал стрелять, ну и нашим ребятам ничего не оставалось, кроме как… По-человечески его, конечно, жаль. Несчастный парень. Но, если абстрагироваться отличных симпатий и антипатий, то Виктор был опасным сумасшедшим. Неизвестно, как бы он повёл себя дальше. — Мужчина понизил голос. — Между нами, я считаю, что это было для него лучшим выходом. Со своей стороны рад сообщить, что все обвинения, выдвигаемые против вас, сняты. Дело об убийстве Дмитрия Максимовича Луцика прекращено за отсутствием состава преступления. Кстати, знаете, что мы нашли в кармане у Петра Колесова?

— Что?

— Вашу расписку на имя Виктора Константиновича Трофимова. Очевидно, он собирался подбросить ее Виктору, но не успел. Вот так. Вам действительно очень и очень повезло. Говоря по чести, если бы не эта любительская запись, вы могли бы оказаться на скамье подсудимых. Но, к счастью, все обошлось.

— М-да… И на том спасибо, — ответил я, глядя на него. — Скажите, а вам не говорили, скоро меня намерены выписать?

— Скоро, — ответил он. — Думаю, это не секрет, вы уже пошли на поправку. Состояние вашего здоровья больше не вызывает опасений. Во всяком случае, так утверждают врачи.

— Хорошо.

Я действительно порадовался. Мне очень не нравилось ощущать себя спеленутой куклой. На плече гипс, грудь в бинтах. Тело болит так, словно меня неделю били палками.

— Рад за вас. Вы проявили себя как смелый и мужественный человек. Пожал бы вам руку, но… Надеюсь, вы понимаете, что не стоит распространяться об этой истории на каждом углу. Прославиться не прославитесь, но неприятностей наживёте.

Это было сказано с милой улыбкой, за которой сквозила угроза.

— Да я и сам не слишком горю желанием вспоминать о ней. Мне это не доставляет удовольствия.

— Вот и отлично. А когда выпишетесь, позвоните вот по этому телефончику. — Он достал из кожаной папки визитку и положил на прикроватный столик. — Ценные подарки теперь не практикуются, но мы всё-таки попробуем отправить вас для окончательного восстановления сил на какой-нибудь заграничный курорт. Майами, конечно, не обещаю, но на Золотые пески вполне можете рассчитывать.

— Спасибо.

— Да, Господи, не за что! Поправляйтесь скорее.

Он улыбнулся, пошел к двери и уже взялся за ручку, но мой вопрос остановил его.

— А что с Фроловым? Будет суд?

Мужчина поджал губы. На мгновение его лицо стало серьёзным.

— К сожалению, он не представил нам подобной возможности. В день задержания Константин Георгиевич Фролов покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна своего кабинета. Шестой этаж, «сталинское» здание. Сами понимаете… Желаю скорейшего выздоровления.

Он быстро вышёл, очевидно, избегая дальнейших расспросов.

Пусть идёт. Я ведь так и не сказал ему самого главного. Выбравшись из койки, я выглянул в коридор. Никого. Отлично. Очевидно, стараниями ФСБ меня определили в отдельную палату. Мои вещи — джинсы, рубашка и куртка — висели на вешалке в стенном шкафу. Кроссовки стояли тут же. Кряхтя и охая от боли, я принялся одеваться. В мои планы вовсе не входило валяться здесь ещё неделю или две. Вещи, думаю, опять-таки благодаря стараниям товарищей чекистов, оказались выстираны и даже выглажены. Правда, дырка от пули осталась. На новый костюм Лубянка не расщедрилась. Но и на том спасибо. Я с большим трудом просунул больную руку в рукав. Со второй дело обстояло куда лучше. Затем пришла очередь джинсов. С ними я справился легко, а вот с кроссовками пришлось повозиться. Завязывать шнурки одной рукой я так и не научился. Пришлось их просто выдернуть и забросить под кровать. А где мой телефон? Чёрт!

Куда они дели мой телефон? А-а-а, вот он, в тумбочке. Аккумуляторы совсем сели. Плевать. Куплю новые. Набросив сверху куртку, я шагнул к двери и… застыл как вкопанный. Кто-то нажимал на ручку с той стороны. Сам не знаю, почему, я лихорадочно обернулся, ища выход. Но выхода не было. И на помощь некого позвать. Палата-то одноместная. А сестра… Войдёт, увидит меня одетым…

В этот момент дверь открылась, и в палату вошёл… «давешний капитан». Тот самый, с которым мы беседовали у подъезда в день «покушения» на Петра. Но, Боже мой, что у него был за вид! Щеки запавшие, в глазах нездоровый блеск.

— Привет, — сказал он, прикрывая дверь. Голос у капитана остался прежним. Сильным. — Рад, что ты всё ещё жив.

— А что, со мной что-то должно случиться? — спросил я, не двигаясь с места и оценивая свои шансы.

Их было чертовски мало.

— Не должно, но может, — сказал он и опустился на стул. — Садись. Мне необходимо с тобой поговорить.

— Поговорить? О чём?

Я покосился на сигнал вызова медицинской сестры у кровати. Присел рядом. Так, чтобы в случае нужды дотянуться до кнопки. Капитан уставился на меня тяжелым взглядом. Думаю, эти дни он тоже не терял времени даром.

— Так о чем ты хотел со мной поговорить?

Как легко я начал обращаться с ним на «ты»! Что-то во мне происходит. Что-то меняется. К лучшему или худшему — увидим.

— Это ведь ты украл акции, — произнес он спокойно, но очень веско.

— Я? — Улыбка далась мне с большим трудом. — Ты с ума сошёл!

— Ты. Я знаю, — продолжал капитан. — Не перебивай, у нас мало времени. Говорить буду только я. Схема была правильной. Заказчик один. Но только им был не Фролов и не его сын. Им был ты. Каким-то образом тебе удалось познакомиться с Ириной Трофимовой. От неё ты и узнал о готовящейся сделке. Мне удалось выяснить, что Ирина собиралась разводиться с мужем, но Фролов настаивал, чтобы их общий сын остался с отцом. На эту удочку тебе и удалось ее поймать. Я съездил в больницу, где она подрабатывала в последнее время, и выяснил…

— Что ты выяснил? — спросил я, уже зная ответ.

— Тебя там помнят. Ты пару раз приезжал за Ириной, около полутора месяцев назад. Кстати, насколько я понял, Ирина не любила Виктора никогда. — Он достал сигарету, закурил и продолжил, глядя мне прямо в глаза: — До своего замужества она жила в Питере, где и зарабатывала на жизнь в качестве женщины лёгкого поведения. Эти данные есть в базе РУОПа. Их легко проверить. В Питере Ирина познакомилась с Виктором. Виктор в неё влюбился и, несмотря на протесты Фролова-старшего, предложил выйти за него замуж. Ты знал, что Виктор любит девушку, и умело использовал это. Я внимательно изучил видеозапись, и мне показалось, что в отдельных моментах оператор, пренебрегая более зрелищными моментами, снимал «нужные» планы.

— Ты хочешь сказать, что я специально нанял этих пацанов с камерой?

— Снимал не пацан. В кадре видны головы ребят. Оператор был значительно выше ростом. Странно, не правда ли? Камера одного из мальчишек, а снимал взрослый. Я поехал в гостиницу и узнал данные старшего группы. Потом отправился в институт, где ты учился, и выяснил, что этот человек учился с тобой в одной группе. Более того, вы часто даже сидели на лекциях за одним столом. Согласись, что для совпадения это слишком невероятно.

— Допустим, — ответил я с лёгкой улыбкой. — И что дальше?

— А дальше я через РУОП и налоговую полицию поднял данные на проданные железнодорожные и авиационные билеты и выяснил еще одну любопытную деталь. Двое ваших сокурсников были в Москве в день ограбления квартиры. Причём в институте вы четверо были в одной компании. Думаю, на записи один из этих двоих, сидя за рулем серых «Жигулей» третьей модели, как раз подбирает второго. Я опросил жильцов подъезда, и все они сказали, что действительно видели человека, стоящего на первом этаже, но этот человек поднял воротник плаща, так что никто не сумел рассмотреть толком его лицо. Пойдем дальше. Оставалось решить два вопроса: зачем тебе понадобилось громить офис и ради чего, собственно, все затевалось? На второй вопрос ответ нашелся достаточно быстро: в квартире, помимо акций, присутствовали еще и деньги, о которых почему-то все забыли. Плата за акции. Я не знаю, в какой именно форме — дорожные чеки, номера банковских счетов, на которые сбросили требуемую сумму, или что-то другое, — но они там были. Ты оказался даже умнее, чем я полагал с самого начала. Тебе ничего не стоило оставить себе часть акций. Но ты не стал рисковать и вернул все. Две сумки на вокзале в камере хранения, ещё одну обнаружили у Фролова в кабинете, четвёртую — у Виктора дома. Ты же оставил себе только деньги. Восемьдесят миллионов долларов, взятые из квартиры, и двадцать миллионов наличными, которые привёз Фролов. По поводу погрома мне пришлось поломать голову. Но в конце концов я нашел ответ и на этот вопрос. Тебе было необходимо свободное время для подготовки ограбления. Люди, ищущие деньги и акции, обязательно поинтересовались бы, работали ли вы в день происшествия. Им не составило бы труда установить, что ни вас, ни Петра, ни Олега в этот день в офисе не было. И тогда ты решил устроить «каникулы». Я позвонил вашей секретарше и выяснил, что насчет установки камер ты распорядился еще днем по телефону, а ваша Таня передала распоряжение Дмитрию Луцику. Просто тебе и в голову не пришло, что твое лицо попадет в кадр.

— Так, может, и Димку убил я? — В моём голосе сам собой прорезался сарказм.

— Нет. Луцика убили не вы. Его убили люди из второй группы. Стас, Пётр и остальные. Но в его смерти ты виноват тоже. Хотя и косвенно.

— Почему?

— Да потому, что ты и есть заказчик. Точнее, изначально-то вас было трое, но теперь остался ты один, и схема ограбления, насколько я понимаю, принадлежит тоже тебе. Я прав?

— Это сделали Петр, Ирина и Олег, — ответил я. — Спасибо за поучительный рассказ. Но, боюсь, мне пора идти.

— В таком случае я отправлюсь в газету и изложу эти соображения там. — Капитан усмехнулся. — Я бы никогда не стал разговаривать с тобой, но у нас возникла проблема. Мы сняли арест Фролова на вокзале и убийство «взломщиков», однако пленки украли. Полагаю, это сделала ФСБ. И теперь мне нужен свидетель. Человек, который мог бы подтвердить, что акции действительно украли, рассказать о том, сколько их было, а самое главное — кто и кому их продавал.

— Боюсь, что ничем не смогу быть вам полезен, — сказал я.

Знаете, а ведь этот сукин сын был абсолютно прав. В его рассказе имелись только две неточности: акции украли действительно мы, но только вместо Петра был Олег. Я, Ирина и Олег. И второе: ни один из нас не мог быть заказчиком хотя бы по одной причине — ни у кого из нас не было десяти миллионов долларов, чтобы втянуть в эту авантюру «взломщиков», а без денег ничего бы не получилось. Заказчика же, настоящего заказчика, я не знаю и не знал. Но он существует, и, я уверен, этот человек до сих пор жив. Зачем ему понадобилось затевать такую катавасию, не имею ни малейшего понятия. Акции мы положили в камеру хранения. Кто и когда их забрал — не знаю. Но то, что акции были возвращены, — факт. Коды же и номера банковских счетов остались у нас. Они до сих пор лежали в одной из ячеек. Только не на Курском, а на Ленинградском вокзале. Так что смысла всей этой аферы для заказчика я и сам не понимал. Но, как бы там ни было, что сделано, то сделано.

В целом, мне было жаль капитана. Похоже, он действительно влип в неприятную историю, но… если бы я открыл рот, меня бы убили. Так же, как скорее всего убьют его. Рано или поздно до капитана дотянутся. Когда вступаешь в схватку с животными, нельзя играть по людским законам. Приходится быть готовым ко всему и просчитывать свои ходы заранее, иначе ты обречен.

— Мне нечего добавить, — сказал я.

— Как ты думаешь, если все, о чем тут говорилось, появится в газете, — неожиданно зло спросил капитан, — удастся ли тебе дотянуть до завтрашнего вечера? Ведь мафия до сих пор ищет украденные Тучей деньги. Ух ты! Вот это уже разговор не человека, а животного. Значит, он все-таки принял их правила? Я подумал, затем спросил:

— Чего ты хочешь от меня?

— Тебе придётся рассказать всё.

У-у-у, братец! Уже, значит, не «нужно», а «придется». Когда человек начинает разбрасываться чужими жизнями ради навязчивой идеи, он перестает быть человеком и становится фанатиком, потенциально опасным для окружающих. А капитан, судя по всему, собирался броситься жизнью. Моей и своей.

— Если я скажу хотя бы слово, за меня возьмутся и мафия, и ФСБ разом. Так что, парень, иди в газету.

Я поднялся и прошел мимо него к двери. Капитан вскочил, метнулся следом и поймал меня за руку. За больную, кстати, руку.

— Ты пойдёшь со мной! — рявкнул он. В его голосе прозвучали интонации, уже слышанные мною от мафиозо.

— А иначе что? Ты сломаешь мне руку? Или пристрелишь? — Помимо желания мои губы растянулись в жёсткой улыбке. — И чем же тогда ты будешь отличаться от них? Какой смысл помогать тебе, если ты всего-навсего их антипод? Они по одну сторону, ты — по другую. Действуете-то вы одинаково. Только у тебя меньше возможностей.

Я вышел из палаты и заковылял вниз. Странно, но никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Я вышел на улицу, поймал такси и поехал на Ленинградский вокзал. Уплатив пятнистым вахлакам, рэкетирующим встречающих-провожающих у входа в залы ожидания, я прошел к камере хранения, нашел нужную ячейку и, набрав код, открыл дверцу. Ячейка была пуста. Абсолютно. Для верности я даже ощупал её. Коды словно испарились. Подобного удара мне не доводилось испытывать еще ни разу в жизни. Вот и выяснился мотив заказчика. Деньги. Банальность. Очевидно, лицо у меня было несамое веселое, поскольку прогуливающийся неподалеку милиционер подошел и участливо поинтересовался:

— Гражданин, у вас что-то случилось? — Я непонимающе посмотрел на него. Он тоже заглянул в ячейку, посуровел. — Вещи украли? Да?

— Нет-нет. Ничего, — пробормотал я. — Всё в порядке.

И, повернувшись, побрел к выходу. Мы все остались в дураках. Все. Заказчик обвел вокруг пальца не только «взломщиков», Фролова, Сергея Борисовича и ФСБ, но и нас. Теперь уже только меня.

На привокзальной площади я остановился, закурил и поднял воротник куртки. Моросил мелкий противный дождик. Небо было низким. Хмурым, словно моя душа.

С готовностью подскочил ловчила-таксист. Ехать? Куда? Куда я могу теперь ехать? Впрочем… Есть, пожалуй, одно место.

Я сел в машину и назвал адрес Ирины.

* * *

Андрей и Тонколицый вышли из метро, остановились, озираясь. Тонколицый хмыкнул весело:

— Слава Богу! Я уж думал, мы никогда в эту газету не пойдём. Четвёртый день маринуюсь.

Они направились к пешеходному переходу. Андрей, высматривающий кого-то на противоположной стороне улицы, наконец улыбнулся хмуро, кивнул.

— Вон парень, видишь? У забора.

Тонколицый поискал взглядом, о ком идёт речь, увидел, спросил:

— В джинсе, что ли? Это и есть твой фотограф?

— Это и есть, — подтвердил Андрей. Фотограф тоже заметил их, помахал рукой. Вспыхнул зелёный свет. Андрей и Тонколицый начали переходить через улицу. Внезапно лицо у фотографа вытянулось. Он увидел, как на перекрестке, за спинами парочки, притормозил «Москвич». Номера машины были густо замазаны грязью. Из салона, с заднего сиденья, выбрался молодой парень в кожаной куртке и широких штанах. В то же время с перпендикулярной улицы начала поворачивать черная «Волга». Она притормозила, загораживая Андрею и Тонколицему путь. Парень в коже, оказавшись в двух шагах от беглецов, быстро вытащил из-под полы увенчанный глушителем пистолет и дважды нажал на курок. Хлопки потерялись за шумом двигателей. Андрея бросило вперед. Он ударился о дверцу «Волги» и упал в небольшую лужицу. Тонколицый же рухнул на колени и закричал, зажав простреленную голову руками. Он почему-то не умер сразу. Очевидно, пуля прошла через голову вскользь, не задев мозг. Парень спокойно приставил глушитель к затылку раненого и нажал на курок еще раз. Тот рухнул на асфальт. Сделав по два контрольных выстрела, убийца быстро сунул оружие под куртку и нырнул на заднее сиденье «Москвича». Обе машины, быстро набирая скорость, покатили в противоположных направлениях и скоро пропали из виду.

Автомобили притормаживали. Водители и пассажиры прилипали к окнам. Мгновенно образовалась пробка длиной в полкилометра. Завыли клаксоны.

От перекрестка уже спешил гаишник.

Фотограф протянул руку за камерой, вспомнил, что оставил ее в редакции, махнул рукой и, повернувшись, побрёл прочь. Под тонкими струйками дождя его фигура выглядела несчастной.

А два тела остались лежать на перекрестке. Им не было никакого дела до остальных. Для них всё уже кончилось.

* * *

Такси остановилось у нужного подъезда. Я порылся в карманах, выудил остатки былой роскоши — три стодолларовые купюры, отдал одну водителю. Тот изумленно взял бумажку, покрутил ее в пальцах, посмотрел на свет и изумленно протянул:

— Ну ты даёшь, командир. Тебя не надо подождать?

— Подожди, — согласился я.

— Ага, понял. — Он даже расцвел. — Я только машину разверну.

— Разворачивай.

Я вошел в подъезд, поднялся на четвертый этаж, остановился у нужной квартиры. По всей высоте двери наклеены полоски бумаги, на которых красуются синие печати. Так всегда и бывает. За официальной печатью стоит кровь. Я принялся срывать их одну за другой, содрал все. Налег на дверь здоровым плечом. В груди сразу проснулась боль. Жгущая, разрывающая легкие словно когтями. Я остановился, унимая дыхание. По спине и лицу градом катился пот. Я видел, что косяк никто не ремонтировал, трещина осталась, надо только нажать посильнее. В этом ведь нет ничего предосудительного. Мне нужна всего лишь фотография, одна-единственная карточка, хранящая в себе воспоминания о женщине, которую я любил и люблю до сих пор. Попробуем еще раз. Косяк затрещал, щель на мгновение стала шире, но дверь не поддалась. В этот момент щелкнули замки соседней квартиры. Створка приоткрылась, и из нее выглянула похожая на сказочного колобка старушка. Странно, все эти бабушки производят почти одинаковое впечатление. У меня у самого такая живёт напротив. Вроде бы и разные, а как сёстры-близнецы.

— А вы тоже к Лидочке? — спросила старушка, подслеповато щурясь. — Так её нет.

— Нет, — покачал я головой. — Не к Лидочке. А кто эта Лидочка?

— Так она же эту вот квартиру снимала, — сказала старушка и сощурилась еще больше. — А вы кто? Что-то я вас раньше здесь не видела.

— Да. Я… недавно.

— Так вы знаете Лидочку? Какая девушка, золото! Всегда и по дому поможет. И в магазин сходит, коли попросишь или приболеешь. И за лекарствами. И врача вызовёт. И бывалоча денег одолжит, ежели пенсию долго не несут. Тихонькая такая, но красавица. За ней же все парни ходили. Вот и обормот Васька с соседнею двора приходил. Уж сколько их переходило сюда, и в подъезде ждали, и даже раз, помню, в окно к ней пытались залезть. Вон как. Один на машине подвозил, — понижая голос, сказала словоохотливая старушка. — На этой… иномарке. Вот. Но она девушка строгая. Домработницей в один приличный дом устроилась. Все никак нахвалиться не могла. И платят хорошо, и хозяева, мол, такие добрые. Я ей сказала тала: ты смотри, мол, у богатых, у них характер переменчивый. Седня им все блины сладки, а завтра волком смотрят. Так и вышло.

Я почувствовал, как комок встает у меня в горле.

— Что вышло? — спросил сипло.

— Хозяйка настояла, чтобы Лидочка подстриглась и покрасилась точь-в-точь как она. У Лидочки-то нашей знаешь какая коса была? Ух! Видать, зависть-то хозяйку и одолела. Вот и озлобилась. Уж как Лидочка убивалась, а косу-то пришлось срезать. Деньги ей очень нужны были, — торопливо объяснила старушка. — И в рыжий цвет покрасилась. Как хозяйка эта… тьфу! А недавно приходит вся не своя от радости. Что такое, спрашиваю? А она мне и отвечает: мол, хозяйка с хозяином скоро в Америку едут и её собой берут. За сынком ихним там присматривать. Они бизьнесьмены, вот, какие-то важные. Хозяйка и документы её взяла, паспорт-то… этот… для Америки выхлопотать. Видать, и уехали.

— А как хозяйку звали, Лидочка не говорила? — мертвея, спросил я.

— Как же, говорила. Ирина и Виктор их звали. А вчера-то тут сколько народу было… Ох, сколько народу! — Старушка пожевала губами. — Все топотали, топотали. Гремели чем-то. Не иначе как жильцы новые. Эх! — Она вздохнула, посмотрела на меня с любопытством. — Может, и не въедут ещё, а? Может, не глянется им квартира-то?

— Не глянется, — медленно ответил я.

— А как думаешь, скоро Лидочкины хозяева-то вернуться надумают? Ато тяжко без нее. Помочь некому…

Я покачал головой.

— Нет. Думаю, вовсе не вернутся теперь.

— Ох ты! — Старушка всплеснула руками. — Как же? Что ж теперь-то? А Лидочка как?

— Ей сейчас лучше, чем нам. Намного лучше.

Я повернулся и пошёл вниз по ступеням. Сумерки стали уже тёмно-серыми и зажглись фонари на улицах. А дождь всё капал и капая. Страдал, должно быть, по чему-то утраченному.

— Я вышел на улицу, и таксист посигналил, а затем несколько раз включил и выключил фары.

— Командир! — гаркнул он весело.

Я повернулся, подошёл к машине, достал вторую сотенную и протянул ему.

— Старик, извини. Я, пожалуй, пройдусь. Он посмотрел на купюру, протянул обратно.

— Что, бросила, да? — спросил понимающе. — Возьми деньги-то.

— Оставь.

— Может, ты это… выпить хочешь? Так у меня есть. — Он достал из бардачка бутылку. — Русская. Нормальная, можешь не беспокоиться. А насчёт того, что бросила, ты не переживай, командир. Вернется. Они всегда возвращаются.

Я взял водку, сунул в карман, сказал:

— Не вернётся. Она не вернётся.

— Тебе куда сейчас?

— Домой, — ответил я.

— Так, может, все-таки отвезу?

— Спасибо, старик. Пройдусь.

Таксист пожал плечами, спросил:

— Так тебе точно ехать не надо, командир?

Я, не ответив, вышел на улицу, остановился, откупорил бутылку и глотнул прямо из горлышка. Такси медленно проползло мимо, шофёр опустил стекло, сказал:

— Ну, так, может, и хрен с ней тогда? Бросила и бросила. Неизвестно ещё, кому больше повезло.

— Да, — кивнул я. — Неизвестно.

Дождь мерцал в свете фонарей косыми росчерками. Сползал каплями по волосам, лицу, шее, настырно лез за воротник. А я шёл себе и шёл, время от времени останавливаясь и прикладываясь к бутылке.

* * *

В кабинет Коновалова постучали. Тот как раз заканчивал составлять докладную записку об успешном окончании операции «Сеть», буркнул, не отрываясь от листа бумаги:

— Войдите.

Капитан приоткрыл дверь, подошел к столу, сказал спокойно:

— Товарищ майор, только что звонили из больницы. Диденко ушёл.

— Куда ушёл? — спросил занятый своими мыслями майор.

— Пока не ясно, товарищ майор.

— Так отправь к нему домой пару ребят. Домой-то он вернётся. Никуда не денется.

— И что? Обратно в больницу?

— Куда он ходил, ты знаешь?

— Нет, товарищ майор. Недоразумение вышло. Мы не ожидали, что… Вроде бы всё было обговорено. Он понял. Сказал, что не станет поднимать волну.

— Ты вот что, капитан. — Коновалов оторвался от записок, посмотрел на подчиненного снизу вверх. — Ты сделай что-нибудь, чтобы исключить всякие недоразумения. Понятно?

— Так точно, товарищ майор.

— Всё, свободен.

* * *

В аэропорту Шереметьево-2 Ирина прошла таможенный контроль. Деньги, двадцать миллионов долларов, она передала родителям, для сына. Когда все утрясется, она вызовет его туда, в другой мир. Не ради нее же все это затевалось, ради сына. Там ему будет лучше. Сколько ей пришлось подстилаться под слюнтяя мужа, вытягивая из него нужные сведения! Сколько раз пришлось переспать с этим ублюдком Олялиным, прежде чем он согласился помочь ей достать из хранилища десять миллионов долларов. И не за просто же так… Директором банка мечтал стать, скот. Директор банка Олялин. Нет. Ее сын не должен пережить ничего из того, что довелось пережить ей. У него должно быть другое будущее. Совсем другое. Чистое. Без жестокости и крови. Без того, чего в ее жизни было даже с избытком. Он будет жить по-другому. Так, как должны жить люди. Люди, а не звери…

* * *

Шмель открыл окно гостиничного номера. Вот уже второй раз он нарушает свои принципы. А ведь это, как известно, до добра не доводит. Но этот раз — последний. Честное слово самому себе. Приняв заказ, уже нельзя отказаться. Это тоже принцип. А принципам надо следовать железно.

Жаль, что командир не позвонил. Шмель надеялся, что удастся обойтись без третьей жертвы. Он установил сошки на подоконник, приник к прицелу. Сколько до цели? Метров триста. Не больше. Лайнер здоровый, словно стоит в метре от него, Шмеля. И трап хорошо виден. Переместить ствол вправо. Вот и балкон «прощания». Крупно, как на ладони. Шмель оторвался от прицела, посмотрел на фотографию, Красивая девчонка. Жаль, нельзя оставить фотку на память. Интересно, она-то чем хозяину помешала? Снайпер бросил взгляд на часы. Время. Он снова склонился к прицелу и положил палец на спусковой крючок. Задержал дыхание. Фигурки людей на балконе «прощания». Кто-то оглядывается. Кто-то нет. Одни останутся. Другие вернутся. Она оглянулась. Шмель подождал. Он хотел увидеть её лицо. Живое лицо.

* * *

У подъезда я остановился и, задрав голову, мутно посмотрел на окна собственной квартиры. В комнате и на кухне горел свет. Почему? Разве я не выключил его сегодня утром? Ах да, я же не был сегодня утром дома.

Бутылка, зажатая в руке, показалась мне неимоверно тяжёлой, и я её бросил. Просто разжал пальцы. Она грохнулась на асфальт и покаталась к бордюру. Там вроде бы ещё оставалось на самом дне… Чёрт с ней, не жалко! У меня в кармане целая сотня долларов. Переоденусь, сброшу тряпки, невыносимо напоминающие о любви и смерти, и…

И, пожалуй, схожу куплю ещё пару бутылок. Да. Так и сделаем. Утопим прошлое в алкоголе. Кто-то называет это тягой к раскрепощению… Ах да! Об этом я вам уже говорил, ребята…

Я вошёл в подъезд и нетвёрдо зашагал: по ступеням. Дома! — стучало в висках. Дома. Дома. Дома. К тому моменту, когда я добрался до своего этажа, мне уже и правда поверилось, что ничего не было. Ни-че-го. Сегодня напьюсь, а завтра с самого утра поеду на работу, в офис. Заниматься взрослыми играми. Розыгрышами. Я достал из кармана джинсов ключи, сунул в замок.

А в офисе меня будут ждать Танюшка со своим дурацким кофе, безалаберный Димыч, серьёзный Валерик, весёлый, резкий на правду Олежка, вечно хмурый Стас и прирождённый лидер Пётр. Разве мы не одна команда? Кто это сказал?

Я наконец справился с замком, открыл дверь и сквозь золотистую муть алкогольного тумана увидел человека. Он стоял в прихожей и целился мне в лицо из пистолета с глушителем…

* * *

Ирина окинула взглядом зал. Прошлое позади. Жирный чёрный крест. Впереди только свет и голубизна чужого неба. И всё-таки самую малость щемит под сердцем.

Она улыбнулась краешками губ. Мечтательно. Шмель тоже улыбнулся, словно бы ей в ответ, и плавно потянул спусковой крючок. С такого расстояния невозможно промахнуться, верно?