— Вот, значит, как умер Борька, — пробормотал «гость».

— А вы не знали? — искренне удивился старик. — Хотя… Откуда?

— Мы предполагали, что Борька погиб, когда он не пришел на встречу, но думали, что это ваших рук дело…

— Нет. Мы не убивали его. Это работа Жнеца. Очевидно, он с самого начала планировал использовать Жукута в качестве «бегуна», — продолжил старик. — Ему был необходим человек, который скрылся бы с места преступления, но которого потом не составило бы труда отыскать. Жнец завербовал Жукута, выкрал у него бумажник и по ходу операции подбросил в подлесок. Он знал, что прилегающую к коттеджу территорию будут очень тщательно осматривать и бумажник обязательно найдут. А увидев фотографию в паспорте, Перс вспомнит «инструктора». Остальные же наемники должны были умереть в коттедже. Помешала случайность. Обычная случайность из тех, которые не может предусмотреть никто, включая Жнеца. А именно: проезжавшая мимо машина. Шум ее двигателя и услышал Трубецкой. Можно сказать, он спас вам жизнь. Если бы не это, утром мы нашли бы трупы четверых грабителей вместо двух… На пленке ведь зафиксировано пять человек, а не шесть. Таким образом, все бы сошлось. Жнец подбросил бы в квартиру Жукута имитацию матрицы «Гекатомбы», сломанную, конечно, и все было бы шито-крыто. Вас он убрал бы, обставив дело как цепочку несчастных случаев. Кстати, знаете, что написано в официальном заключении о смерти Жукута? Причину смерти, я имею в виду?

— Я же сказал, мы даже не знали точно, как он погиб, — хмуро ответил «гость».

— Самоубийство.

— Не могу поверить собственным ушам, — пробормотал Непрезентабельный.

— Внешне действительно очень похоже.

— И они подписали заключение? — нахмурился «гость».

— Конечно. А что они еще могли сделать? На них нажали. Кто-то, сидящий очень высоко. И хорошо нажал, скажу я вам, сильно. Организовать липовое заключение очень не просто. Надо иметь большие деньги и сильные связи. Кстати, узнав о липовом заключении, я и поверил в то, что Жнец действительно существует. Однако произошел сбой, и ему пришлось менять свои планы на ходу. Надо отдать Жнецу должное: это очень умный и сильный человек. Его не так-то легко выбить из колеи. Как раз на подобный случай у него был готов запасной вариант…

* * *

Звонок Бориса поверг Гектора в состояние грогги. Нашли? Так быстро? Всего за полдня? Что же это за ищейки такие? Экстрасенсов, что ли, эти типы себе понабрали? Ему очень хотелось верить в то, что Жукут ошибся, но зерно страха уже поселилось под сердцем и дало буйные всходы.

— Я позвоню, — кричал он в телефонную трубку. — Предупрежу остальных! Ты еще дома? Немедленно уходи! Слышишь? Немедленно! Иди в метро! Постарайся затеряться в толпе! Встречу перенесем в ГУМ. Через полтора часа на второй линии, у фонтана. Там много народу. Через полтора часа! Че-рез пол-то-ра, говорю!

Лидка появилась, когда Гектор, позвонив Руденко и Трубецкому, уже собрался уходить. Ворвалась в квартиру, словно порыв свежего ветра, румяная, счастливая, улыбающаяся.

— Привет, — чмокнула в чисто выбритую щеку. От вчерашней обиды и следа не осталось. — Как дела?

— Нормально.

Хорошо ответил, уверенно. Легко так, без нервозности, словно пританцовывая. «Эх, нормалек все, тра-па-па, па-pa-па-па…» Не жизнь у него — малина. Осталось только гопака сбацать, и вообще будет полный порядок.

— Здорово! — Лидка прошлепала в кухню, загремела крышками кастрюль, полезла в холодильник, бормоча на ходу: — А ел чего? Ты что, целый день голодный ходил? Слушай, так не годится. Наживешь язву. Правда, что ли, ничего нет? Чем ты питался-то? — Девушка высунулась в коридор. — Пап, чего молчишь-то? — И тут увидела, оценила, спросила настороженно: — А куда ты собрался?

— Да так, — отмахнулся Гектор, — по делам, — и, не поднимая глаз, озабоченно добавил: — Слушай, тебе, наверное, придется на недельку уехать к бабушке в Котово.

— Зачем это? — Лидка «пришипилась», сразу став похожей на затравленную собаками кошку.

Недолюбливала она провинцию, искренне полагая, что маленькие провинциальные городки — это для приверженцев всяческих аномальных явлений. Белые пятна на карте Родины. Места, где время останавливается, теряя свою силу, а взрослеют и стареют спонтанно, независимо от количества прожитых лет.

— Понимаешь…

— Что? — В глазах Лидки вспыхнула тревога. — Что-то случилось? Милиция приходила, да? Это как-то связано с… с этим происшествием?

— Нет, — категорично заявил Гектор. — Выбрось это из головы! Никто за тобой не придет! Жив ваш пострадавший! Жив и здоров, даже не ушибся!

— Тогда в чем дело?

Она жила своими проблемами, как, впрочем, и большая часть детей. Все катаклизмы мира могли быть связаны только с ней. И Вселенная тоже вращалась вокруг нее. «Это не от наглости или эгоизма, — подумал Гектор. — Это от возраста. Парадокс всех подрастающих поколений. Тургеневская головная боль».

— На работе возникли кое-какие неприятности. Не то чтобы очень страшные, но побегать придется… Одним словом, я сейчас буду загружен до упора.

— Это как-то связано с твоими тренировками? — допытывалась Лидка. — Я имею в виду стрельбу?

— Может быть. А может быть, нет. — Он повернулся, посмотрел на дочь серьезно: — Слушай, я не могу сейчас всего объяснить, но, поверь мне, твой отъезд совершенно необходим.

— Кому необходим?

— Какая разница, — едва не взорвался он. — Мне, тебе, всем!

— Кому всем-то? Ты, я, а еще кто? Ты что, собрался тайно жениться? Тогда не волнуйся, я уже достаточно взрослая и не стану осложнять тебе жизнь. Хочешь жениться — женись. На здоровье. Я все понимаю.

— Короче, — подвел он черту, — собирайся. И никаких дискуссий! Тебе нельзя здесь оставаться, тем более одной.

— Я не поеду!

— Поедешь, — ответил Гектор резко. Добавил твердо и решительно: — Поедешь. Так надо.

— Но…

— Никаких «но». Так надо. Я хоть раз тебя обманывал?

«Обманывал, обманывал. Еще как, — ехидно пропела совесть. — Был бы ты Пиноккио, нос вырос бы метра на полтора, не меньше».

— Ладно, — кивнула Лидка. — Хорошо. Раз ты говоришь, что это необходимо, я поеду.

— Вот и умница, — с облегчением вздохнул Гектор. Ему стало чуточку спокойней. За себя одного отвечать всегда легче. — Собери самое необходимое… Белье там, носки, свитер… не знаю, что еще нужно.

— Хорошо, — сказала девушка, гордо удаляясь в свою комнату. — Через пять минут буду готова. А то утомишься еще от переизбытка общения.

— Вот и давай шустренько… — пропуская колкость мимо ушей, ответил Гектор. — Заскочим по пути в одно местечко, а оттуда — на вокзал.

— Надеюсь, не в сиротский приют?

Гектор тяжело вздохнул. Честно говоря, ему не хотелось брать Лидку с собой в магазин, но здесь ее оставлять было еще опаснее, а из двух зол, как говорится…

* * *

Прикрыв входную дверь — не хватало еще, чтобы кто-нибудь из соседей заглянул ненароком, — Перс и Молчун осмотрелись. Обычная шаблонная квартирка в две комнаты.

Перс кивнул напарнику:

— Я осматриваю маленькую комнату, ты — большую. Вперед. И проверь, нет ли чего в карманах.

— Чьих?

— Моих! — хмыкнул весело Перс. — Жукута, конечно, дерево. Свои я и сам могу осмотреть.

— Ну правильно, — проворчал Молчун. — Как мне, так и комната большая, и «жмурика» шмонать. А себе он маленькую комнатку оставил, сачок.

— Иди, иди, — усмехнулся Перс. — И смотри внимательно.

В маленькой комнате творился небольшой раскардаш. Раскладушка стоит неровно. Одеяло валяется на полу, рядом с алюминиевой ножкой-дугой тренькает дешевый будильник. Значит, уходил гражданин Жукут второпях. Что-то его сильно напугало. Что? Теперь уж и не узнаешь. Телефон старенький, дисковый. Тут ловить нечего. Рядом на столике желтый отрывной блокнотик и цанговый карандаш. Интересно. Ну-ка, ну-ка…

Перс поднял блокнот к самому лицу, посмотрел на свет. Телефонные номера? Или нет? Слишком много цифр. Записали, лист вырвали, но на следующем можно кое-что различить.

Взяв карандаш, Перс легкими штрихами закрасил страничку. Нет, мало. Почти ничего не разобрать. У цанговых карандашей грифель тонкий, хрупкий, но жесткий. Штангист записывал осторожно, стараясь не прорвать страничку. Силища-то в руках какая. Даром, что ли, инструктором по «боди» работает? А цифры ровные, не пляшут. Значит, не сейчас писал, не впопыхах, а раньше. Может быть, день назад, а может, сегодня, но утром.

— Короче! — Молчун вошел в комнату, бросил на пол огромную сумку-баул. — В карманах у Жукута пусто. Видать, кто-то порылся до нас. Если интересно, могу даже сказать кто.

— Сам знаю. Что еще?

— И вот, сумочку в шкафу, среди тряпья нашел. А в сумочке…

— Барахло, — перебил Перс, мельком взглянув на баул. — Противогаз, плащ-дождевик, пневматический пистолет, баллон с газом.

— Два, — добавил Молчун. — И газовые гранаты. Откуда знаешь?

— Если бы там были грязные трусы, ты бы, конечно, посмотрел, но вряд ли принес бы мне.

— Почему это?

— Потому что получил бы по шее. — Перс пролистал оставшиеся странички блокнота. — А по твоей физиономии можно догадаться: в сумке нечто, имеющее отношение к делу. Наиболее вероятно — экипировка.

— Короче, участие в деле Жукута доказано стопроцентно.

— Оно стало доказанным в ту самую секунду, когда ему пустили пулю в лоб.

— А еще в ванной, на веревке, сохнет камуфляж, — добавил Молчун, ничуть не задетый ерническим тоном напарника. — Выстиранный, между прочим.

— Сохнет в ванной, говоришь? — Сообщение явно заинтересовало Перса. Он подумал секунду, посмотрел на блокнот, на Молчуна, снова на блокнот, а затем скомандовал: — Мусорные ведра! Осмотреть мусор!

— Зачем? — не понял Молчун. Иногда он соображал очень туго.

— У Жукута дерьмовая память. Слишком много записей в книжке! — Перс быстро прошел в кухню, вытащил ведро, вывалил содержимое на пол и, присев на корточки, принялся разгребать мусор, тщательно рассматривая каждую бумажку. Не прошло и трех минут, как он улыбнулся и прошептал: — Есть!

— Что есть-то? — спросил Молчун.

Перс протянул ему мокрый клочок бумаги, на котором синели размытые, но вполне различимые цифры. При желании можно было разобрать даже имена, написанные под номерами: «Слава Руденко», «Тимофей Трубецкой» и «Гектор Одинцов». На обратной стороне клочка тоже были записаны номера. Машин. Взглянув на них, Молчун хмыкнул:

— Видел? Это же номера наших машин! Жукут был сегодня возле коттеджа!

— Очевидно, парни решили сделать «ход конем».

— Они не знают, кто их нанял?

— Знают, но не все. Только двое. Жукут и еще кто-то.

— С чего ты взял?

— С того, что Жукута убили первым как наиболее опасного свидетеля.

— И что же он видел?

— Не что, а кого. Похитителя. Допустим, тот проник в коттедж, когда электричество отключалось на самый долгий период времени, но ведь ему потом надо было еще и выйти, так? Сделать это он мог только после того, как его наемники вошли в дом, перебили охрану и отключили телекамеры. Кто дежурил во дворе?

— Ну, лица на записи не разобрать, но по сложению похож на Жукута. Потом выходил кто-то еще.

— Вот именно. Эти-то двое и выпустили нанимателя. Они не могли не заметить выходящего. А раз заметили и ничего не сказали остальным — номера-то Жукут уже позже переписывал, — значит, в доле!

— А что, если похититель вошел в коттедж не раньше, а вместе с ними? — спросил Молчун. — Предположим, наниматель — один из членов группы? Тогда ему и выходить не надо было! Пошел якобы обыскивать дом, забрал «Гекатомбу», вышел в коридор, и все. Шито-крыто.

— Я уже думал об этом, — сообщил Перс. — Вряд ли. Тогда не имело смысла нервировать охрану отключением электричества, это раз.

— Электричество могло отключиться и само по себе. Натурально.

— Ну да, в вечер ограбления, как по нотам. Хорошо природа подгадала, ничего не скажешь. Но ладно, допустим. Фиг с ним, с электричеством. Есть еще один фактор.

— Какой?

— Известно, что наниматель — из своих. Зачем ему было наживать головную боль с трупами часовых? Если бы он проник в коттедж вместе со всеми, его бы все равно никто не опознал, так? При ограблении эти ребята использовали респираторы, закрывающие лицо похлеще всяких чулочков-масочек. Значит, похититель тщательно проверил бы дитилиновые заряды. Так ведь нет! Он устраняет свидетелей! Руками собственных наемников! Ради чего? Зачем? А затем, что они видели, как похититель входил в коттедж. Ясно?

— Предельно. — Молчун покрутил в пальцах бумажку. — И какие у нас планы на вечер?

— Выясним адреса этих троих, — Перс ткнул пальцем в записанные на клочке фамилии. — Параллельно займемся «вольвушкой». Машина приметная. У нее левое заднее крыло здорово помято.

— Да? А я не заметил.

— Ничего странного. Ты с другой стороны сидел.

— Так, может, сразу с нее и начать? — предложил Молчун.

— С наемниками возни будет меньше. Поверь мне.

— Ладно, как скажешь, — Молчун ухмыльнулся. — А если они ничего не знают, что будем делать? С ними, я имею в виду?

Перс пожал плечами:

— А тебе не все равно? Пусть начальство решает. Мне лично все равно. Скажут мочить — плакать не стану. Скажут: отпустить — на здоровье. Пусть себе катятся.

— Не скажут. Ты же их знаешь. Они за «Гекатомбу» кому хочешь глотку перегрызут.

— Знаю. — Перс взял бумажку и, оглянувшись, деловито сообщил: — Так, дайте-ка мне телефон…

* * *

«Вольво» шустро выкатилась со двора и, ловко лавируя в жиденьком потоке машин, стремительно помчалась к Строгинскому мосту. Сидящий за рулем, не оборачиваясь, поинтересовался:

— Как дела?

— Все в порядке, — ответил Корсак. — Не сомневайся.

— Жукут мертв?

— Это уж будь спокоен, — серьезно подтвердил Бателли.

— Вас никто не видел?

— Будний день же, — пожал плечами Корсак.

— Отлично.

Водитель снял с приборной панели трубку мобильного телефона, набрал номер.

— Слушаю.

Собеседник ответил сразу же. Сидящий за рулем знал его под фамилией Беркович. А еще он знал, что Беркович — правая рука и единственный друг Жнеца. Триединство. Впрочем, даже другу Жнец не открывал своего истинного лица. Его никто и никогда не видел.

— Это Коваль. Все чисто. Появились парни, о которых вы предупреждали.

— Плевать, — отмахнулся Беркович. — Они не опасны, если не слишком мозолить им глаза. Вы где? — Выслушав ответ, он довольно хмыкнул. — Так. Отправь своих людей дальше. Кстати, место сбора изменилось. Они встречаются не на Пушкинской, а через полтора часа в ГУМе, у фонтана. Предупреди парней. Ты сам знаешь, что делать.

— Знаю. Все пройдет гладко. Не волнуйтесь.

— А с чего ты взял, что я волнуюсь?

Временами Ковалю казалось, что Беркович, как и Жнец, вообще лишен каких-либо чувств, а стало быть, и привязанностей. Абсолютная безжалостность, жестокость, граничащая с патологией. Но он понимал, что именно талант подбирать людей, способных спокойно, едва ли не походя, нажать на курок, помог Жнецу не только выжить в жестких условиях конкуренции, но и удержать в руках власть. А еще Ковалю было известно, что Жнец никогда не убивает без необходимости. Однако, если необходимость все-таки возникала, то отдавал приказ об уничтожении, не колеблясь ни секунды. Или убивал лично.

Беркович повесил трубку.

— Ну как? Что он сказал? — спросил Корсак.

Коваль покосился на него и ответил:

— Сказал: «Хорошо». — Протянув руку, он достал из бардачка блокнотный лист с подколотыми к нему фотографиями, чиркнул на полосатой страничке: «ГУМ, у фонтана, 2.30» — и, не глядя, протянул за плечо: — Вот люди, которыми вам предстоит заниматься.

Высокий взял карточки, прочел адреса, покрутил в пальцах фотографии. Лысый без тени эмоций взглянул в лица.

— Я высажу вас на Пушкинской, — сказал Коваль. — Возьмете свою машину. И вот еще что. Вместе с этими двумя ребятами будет третий…

— Знаем, — серьезно кивнул Корсак. — Вы уже говорили.

— Повторю еще раз, — резко отрубил Коваль.

* * *

Звонок застал Цербера за рулем «семерки». Начальник службы безопасности взял трубку сотового телефона:

— Да? Алло?

Это был Перс. Выслушав короткий, обстоятельный доклад, Цербер помрачнел:

— Мертв? Это плохо. Чертовски плохо. Телефонные номера? Ну так выясняйте и действуйте. Да, можете подключить наши контакты в МВД и ФСБ. Только не давайте им никакой информации. Нельзя, чтобы они узнали об ограблении. Ясно? Вот и отлично. Появятся новости — сразу сообщайте. И перезвоните мне минут через сорок. Я сейчас как раз направляюсь к архитектору. Если он дома, возможно, бегать нам не придется и вовсе. Просто поедем и возьмем похитителя за задницу. Давайте. Жду.

* * *

На Пушкинской площади Корсак забрал с платной стоянки машину: серый «Москвич-2141». Бателли, поджидавший напарника у магазина «Тринити Моторс», устроился на переднем сиденье.

Корсак покосился на него:

— Ну что, вызовем ребят — и в ГУМ?

— Куда торопиться-то? Времени у нас полно, еще успеем перекусить. С самого утра на ногах! А перед работой я не ем. Стошнит еще, чего доброго…

— Надо же, я-то думал, ты уже прошел этот этап. Ну ладно. Давай перекусим, — согласился Корсак. — Кстати, мог бы и в «Макдональдсе» покушать. У них сезонные блюда — пальцы проглотишь.

— Интересное дело! Дочку он, значит, туда не водит, а меня запросто! Не-е, — покачал головой Бателли. — Не люблю я все эти гамбургеры, чизбургеры…

* * *

— Его застрелили совсем недавно, — констатировал Юра, опускаясь рядом с трупом на корточки. Протянув руку, он осторожно коснулся пальцами запястья убитого. — Не более получаса. Нас опередили, ребята. Теперь, думаю, все убедились в том, что Жнец знает о нас?

Стажер Леня вдруг перегнулся пополам и, зажав рот ладонью, опрометью, слепо ломанулся к туалету.

— Куда? — взревел Юра, мгновенно выпрямляясь и бросаясь наперерез. Он ухватил парнишку за шиворот и вытолкнул из квартиры на площадку. — В мусоропровод! Давай.

Тот рысью промчался по лестничной клетке, грохнул корзиной мусоросборника. Юра сморщился и вздохнул.

— Не привык он еще, — объяснил, словно оправдываясь, Сергей.

— Да понимаю я, — махнул рукой тот.

От лифтов донесся громкий, сдавленный «рык».

— Похоже на самоубийство. — Женя осторожно переступил через ноги убитого, заглянул в комнаты. — Порядок. Никаких следов обыска.

— А убийцы ничего и не искали, — спокойно ответил Юра. — Здесь имело место простое заметание следов.

— И пистолет тут же валяется, гильза. — Сергей тоже принялся осматриваться. Прошел в маленькую комнату, пощупал подушку, простыню. — Ага, он спал, его что-то разбудило…

— Телефонный звонок, — с уверенностью сказал Женя. — Убийцы бы не стали ждать, пока жертва оденется. Пристрелили бы, и все дела.

— Та-ак, значит, ему позвонили, Жукут поговорил и принялся быстро одеваться. Он очень торопился и пропустил пуговицу на рубашке, видите? Шагнул к двери, открыл. Следов взлома нет, какого-либо другого механического воздействия тоже.

— Ты смотри, «пальчики» свои не оставь, — напомнил Юра.

— Не волнуйся, не оставлю.

Сергей осмотрел стоящие на полочке «кодаковские» фотокарточки. Яркие глянцевые прямоугольнички. Боря Жукут тягает здоровенную штангу. Глаза горят красным вампирическим огнем. На «Кодаке» всегда так получается, если пользуешься фотовспышкой. Следующая… Длинный стол. Закуски. Не то чтобы очень уж богато, средне. Мужики держат рюмки. Водочку, должно быть, потребляют. Тут же пара дам явно не женского вида. Здоровенный бугай произносит тост. Третий снимок: Жукут объясняет что-то тощему пацану, указывая на жуткий в своей массивности тренажер, больше похожий на пыточный станок. На лице тощего нерешительность, в глазах — ужас перед железным кошмаром. Четвертый: Жукут в компании таких же гигантских мужиков, как и он сам. Видимо, тренеры. Сгрудились, скалятся в объектив. На заднем плане снова тренажеры. Пятый снимок: Жукут, в корейском спортивном костюме, сидя на лавочке, что-то записывает в журнале. Ну-ка, ну-ка…

Сергей вернулся к банкетной фотографии, внимательно посмотрел на нее и громко сказал:

— Его убили.

— А ты сомневался? — заглянул из коридора Юра.

— У меня есть доказательство, что это не самоубийство.

— Какое? — К Юре присоединился Женя.

— Жукут — левша. — Сергей посмотрел на труп и добавил: — Был. Он заполняет журнал левой рукой. И рюмку, кстати, тоже держит в левой.

— Где? — Юра подошел ближе, вгляделся в фотоснимки, кивнул: — Точно. А пистолет лежит справа от тела.

— Вот именно, — подтвердил Сергей. — Убийцы просто не знали, что Жукут левша.

— Молоток. Глазастый, — похвалил Юра, снимая с полки оба снимка и пряча их в карман. — Пошли.

— Что ты делаешь? — непонимающе спросил приятеля Сергей.

— Я же говорил, — тот остановился на пороге, обернулся удивленно, — операция абсолютно секретна. Формально она вообще не проводится. Если прокуратура начнет расследовать дело об убийстве, могут всплыть наши фамилии. Маловероятно, конечно, но чем черт не шутит. Мы не можем рисковать. Пошли, у нас совсем нет времени. Надо успеть перехватить Руденко, прежде чем убийцы доберутся и до него. Женя, оставь пару ребят, пусть сообщат о факте самоубийства в местное отделение. И чтобы все зафиксировали, как положено.

— Хорошо, — ответил тот.

— И вызови пока лифт.

— Ладно.

— Черт побери, — пробормотал себе под нос Сергей. — Чем мы, в таком случае, отличаемся от тех же уголовников, объясните мне?

* * *

Когда Гектор и Лидка вошли в ГУМ, часы показывали двадцать три минуты третьего. Прежде чем толкнуть стеклянную дверь, Гектор оглянулся: не плетутся ли за спиной тяжеловесные «топтуны». Все вроде бы нормально. Никаких подозрительных лиц.

«Интересно, — подумал он, — а какими, по-твоему, должны быть хозяйские ищейки? Огромные костоломы со зверскими оскалами на чугунных рожах? Нет, братец. Они наверняка цивильные, на вид безобидные, культурные. Ищейкой может оказаться и вон тот интеллигентный очкарик-бородач с газеткой, и тот отдувающийся румяный толстяк — добряк и умница, и эти двое приятелей-спорщиков, и вон та дама в турецкой коже и с сумкой-баулом через плечо. Одним словом, черт их знает, какими могут оказаться ищейки в реальности».

Они вошли в длинный, как пожарная кишка, зал и зашагали вдоль торговых рядов. При этом Гектор беспечно поглядывал на прилавки, ловя проплывающие мимо отражения. Вон бородач-очкарик вроде бы смотрит в спину. Или пялится на «Кодак», выставленный в витрине? Сердце неприятно екнуло. Неужели ищейка? Добрались-таки? Нет, бородач юркнул в секцию фотопринадлежностей, отстал и смешался с толпой. А где дама с баулом? Не видать что-то. Нет дамы. И хорошо, что нет. И приятелей-спорщиков тоже нет, и толстяка. Вот и ладненько. И чудненько. И не надо нам их.

Гектор и Лидка свернули к фонтану, остановились, озираясь. Никого. Ни Жукута, ни Гомера, ни Руденко. Они первые. Подумав несколько секунд, Гектор кивнул:

— Давай-ка поднимемся на второй этаж.

— Зачем это? — недоумевающе спросила девушка.

— На всякий случай. Ребята… с работы должны подъехать, боюсь, что упущу. А сверху лучше видно.

Лидка дернула худыми плечами.

— Пошли. Ты прямо как Ленин в Разливе, — прокомментировала она. — Все время через плечо смотришь. Боишься, не подслушивают ли иностранные шпионы твои профессиональные секреты, да?

— Вроде того…

Поднявшись на второй этаж, они по мостку-переходу вернулись к центру зала. Площадка у фонтана действительно просматривалась отменно. Если бы вдруг появились ищейки, Гектор заметил бы их раньше, чем они его.

* * *

Аид не ждал звонка и поэтому, когда сотовый телефон вкрадчиво замурлыкал, вздрогнул. Это был специальный аппарат, номер которого знали всего семь человек. Четверо из семерых уже двенадцать часов как мертвы. Харон, Гадес, Дис и Плутон. Орк исчез. Оставались двое. Сам Аид и Цербер. Столь ранний звонок мог означать только одно: пошел очередной виток неприятностей.

Аид протянул руку и вдруг заметил, как сильно дрожат у него кончики пальцев. Стресс. В его возрасте стрессы едва ли не самая страшная вещь. Он решительно снял трубку:

— Алло?

— Аид? Это Цербер. Я в квартире архитектора.

Аид ощутил, как неприятно засосало под ложечкой. Подобное случалось с ним каждый раз, когда на горизонте появлялись черные тучи неприятностей. Он доверял своему чутью, и оно еще ни разу его не подводило.

— Ты узнал насчет схемы? — все еще надеясь на лучшее, спросил Аид.

— Нет, — ответил тот. — Это невозможно. Архитектор мертв.

— Что с ним?

В сердце вонзилась тупая игла боли. Аид ослабил галстук, сунул руку под пиджак и, расстегнув пуговицу на рубашке, принялся массировать грудь.

— Его убили, — объяснил Цербер. — Выстрелом в голову. И произошло это совсем недавно. Минут десять назад, не больше.

— Что ты намерен предпринять? — Аид поморщился. Боль в груди не ослабевала.

— Подожду известий от Перса. Они узнали номера телефонов троих оставшихся грабителей.

— Троих? — переспросил Аид. — Ты же говорил, что их было пятеро?

— Вероятно, они оставляли одного караульным, и тот не попал в поле зрения телекамер. Сейчас мы устанавливаем их адреса и местонахождение. Пока опрошу жильцов. Может быть, кто-нибудь видел убийцу, когда тот входил или выходил из подъезда. Возможно, заметили цвет, модель или номер машины. Если, конечно, он приезжал на машине…

— Я хотел с тобой посоветоваться, — медленно добавил Аид. — Ты в организации практически с самого начала и знаешь все о «Гекатомбе». Тебе известно, насколько ужасными могут оказаться последствия ее использования. Если матрица попадет в плохие руки, может произойти катастрофа.

— Да, я это знаю, — подтвердил Цербер.

— Скажи, если бы тебе стало заранее известно о… скажем, о третьей мировой войне и ты мог бы предотвратить ее, но ценой собственной жизни. Как бы ты поступил?

— Я никогда не задумывался над этим, — ответил Цербер.

— Я тоже, — пробормотал Аид. — Но теперь, похоже, самое время. Так каким бы оказалось твое решение?

— Вам нужен ответ утешительный или честный?

— Разумеется, честный.

Цербер хмыкнул и сказал:

— Ответить честно вам не сможет никто. Может быть, кому-нибудь и доводилось стоять перед подобным выбором, но абсолютно одинаковых ситуаций не бывает, как не бывает и одинаковых людей. Разные люди, разные решения, разные последствия этих решений. Каждый боится своего и по-своему. Никто не сможет подсказать вам, как поступить.

— Ясно. — Аид вздохнул. Цербер был откровенен. Как, впрочем, и всегда. — Я жду от тебя информации. Если что-нибудь появится, сразу дай знать. Меня интересуют любые результаты. В том числе и отрицательные.

— Хорошо, — ответил Цербер и повесил трубку.

А Аид сделал то, чего не делал вот уже больше десяти лет: достал из атташе-кейса пачку высохших до хруста сигарет и закурил. Он думал. Думал о крахе. Думал о смерти. Странная штука жизнь. Полна причуд. Сперва Аид болел за то, чтобы «Гекатомба» появилась на свет, стала реальностью. Теперь вот думает о том, как защитить мир от собственного творения.

В эту секунду телефон замурлыкал снова. Кто это? Цербер? Слишком рано. Телефон все трезвонил. Умолкал на несколько секунд, затем снова заливался мягкой трелью.

Аид протянул руку, взял трубку:

— Алло?

— Это было так невежливо с твоей стороны, — прозвучал в наушнике бесполый укоризненный шепот.

— Кто это? — спросил Аид, чувствуя, как ноющая боль в сердце разгорается с новой силой.

— А сам-то ты как думаешь? — спокойно и совершенно серьезно поинтересовался шепот. — Меня называют десятком имен, хотя я не существую ни под одним из них.

— Кто это?!

— Ты можешь называть меня Жнецом.

— Откуда вам известен номер этого телефона?

— Мне известно даже больше, чем ты думаешь, — равнодушно сообщил шепот. — Гораздо, гораздо больше. Я знаю, например, что ты одинок и больше всего на свете боишься потерять то, что имеешь. У тебя никого нет. Нет молодой жены, которая целовала бы тебя в лоб перед сном, искренне желая проснуться, наконец, вдовой. Нет детей и внуков, которым ты мог бы передать свое громадное состояние и которые не потратили бы и рубля из этих денег, чтобы положить на твою могилу букетик чахлых гвоздик. У тебя нет даже собаки, которая любила бы тебя, радовалась бы, когда ты возвращаешься домой, и умерла бы от тоски через три дня после твоей смерти. У тебя нет ничего. Разве что огромная квартира, в которой холодно и пусто и в которой ты воешь по ночам от страха. Тебе давно надоело жить. «Гекатомба» стала для тебя смыслом существования, а члены организации заменили семью. Ты — моралист. Больше всего тебя заботил собственный имидж кристально честного человека, и, потакая своему эгоизму, ты пустил всю жизнь коту под хвост. Ты добивался иного уровня бытия, не понимая, что совесть в наши дни никого не интересует. Важно иметь деньги, и тогда можешь делать то, что заблагорассудится. Хочешь — насилуй на алтаре мальчиков, поправляя рясу и крест, хочешь — пошли сотню тысяч человек на смерть. Имея деньги, можно жить так, как нравится. Ты бросил женщину, которую когда-то любил и которая, как это ни странно, любила тебя. Все из-за бреда о морали и совести. Ты говорил себе, что желаешь ей добра, но мы-то с тобой знаем, что это не так. Ты заботился о себе. Точнее, о своем безупречном авторитете. Тебе хотелось спрятать эту женщину от других, дабы никто не заметил, что она — всего лишь обычный человек и ей не чуждо то, что не чуждо всем нормальным людям. Ты боялся даже не ее опрометчивых шагов — она, потакая тебе, их не делала, — а того, что если такой шаг вдруг будет сделан, то окружающие ткнут пальцем в тебя. Ату старика! Его жена любит неформальный секс! Не так ли? Друг мой, ты похож на старый рассохшийся шкаф. Она хотела иметь нормальную семью, а ты пытался загнать ее в монастырь. Глупый, нудный старик, любитель проповедей. А теперь тебе страшно. Ты боишься смерти. Это так ужасно, разом потерять все, что имел. Мне жаль тебя. Наверное, жутко вдруг осознать, что ты далеко не так силен и бесстрашен, как казалось… Увидеть глубину могилы и ощутить ее сырость, понять, что уже через три дня после похорон никто не вспомнит о тебе…

Аид почувствовал, как тугой горячий ком подкатил под горло. Ему стало плохо. Дико закружилась голова, и захотелось лечь. О неудавшейся женитьбе Аида не знал никто. Абсолютно никто. Ни один человек в мире. Кроме страшного незнакомца. Но самое худшее: этот человек говорил правду. Именно так и обстояло дело. Именно так и никак иначе.

— Это вы похитили матрицу? — хрипло каркнул Аид.

— Да. Я.

— Вы один из этих пятерых?

— Может быть. А может быть, и нет.

— Чего вы хотите?

— Того же, чего и ты, — ответил шепот. — Абсолютной, ничем не ограниченной власти. Я хочу почувствовать себя Богом, спасителем человечества. Кристально честным и чистым. А такими бывают только Боги. Правда, в отличие от тебя я не собираюсь загонять своих «детей» в стальную клетку. Напротив. Я дам им то, о чем они мечтали всю свою жизнь. Абсолютную свободу.

— «Гекатомба» создавалась не для этого, — сказал Аид, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Вы — параноик! Маньяк! Сумасшедший!

Человек на том конце провода засмеялся. Смех был тихим и шелестящим, как шорох опадающей листвы.

— Я — параноик? Не-ет. Я совершенно нормален и адекватен окружающему меня миру, — ответил шепот. — Сумасшедший — ты, если до сих пор считаешь, что кто-то, кроме тебя, верил в иное предназначение «Гекатомбы». Хотя я склонен полагать, что и ты не очень-то верил в это. Никому еще не удавалось добиться власти гуманной и справедливой. Ты надеялся опровергнуть принцип, доказанный не одним поколением: мораль плохо совмещается с возможностью повелевать. Власть, а тем более власть абсолютная, предполагает жестокость. Начнем с того, что «Гекатомба» в принципе не слишком моральна, однако ты закрыл на это глаза, посчитав малое зло необходимой платой за спокойствие мира. Но вспомни, всем великим тиранам когда-то приходилось делать первый шаг. И, как правило, они использовали и используют универсальную отговорку: «Я поступаю так исключительно ради людей, ради своего народа». Самое сложное — сделать этот крохотный шажок, заключить первую сделку с совестью. Дальше — легче. Дальше все идет как по маслу. Благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад. В котором, увы, повелителем окажется не Аид. Я достаточно силен, чтобы не лицемерить и говорить о своих намерениях открыто.

— Каковы же они?

— Изменить сумасшедший, стремительно деградирующий мир. Изменить, а не сохранить, как хотел ты.

— И каким же образом вы собираетесь сделать это?

— А каким образом, по-твоему, проще всего освободить человечество от навязанных ему кем-то бездарных правил? Люди, по сути, те же животные. Разрушь их дом, устрой потрясающую по своим масштабам катастрофу. Сними с них гнет цивилизации. Появятся совершенно иные жизненные критерии. Перестанут цениться деньги. Им на смену придут сила, ум, способность добыть себе пищу и сплотить вокруг себя других. Человечество забудет о суетливых дрязгах. Я дам людям шанс начать все сначала. Возродиться из пепла, подобно Фениксу. Пусть человечество поймет и исправит свои ошибки. А я, справедливый и безжалостный Бог, помогу ему в этом.

— Катастрофу? — переспросил, холодея, Аид. — Что вы имеете в виду?

— О-о-о… Существует масса способов. Например, банальная ядерная война. Но это самый крайний, самый грубый и самый примитивный вариант. Куда лучше заставить правительства всех стран вывезти запасы стратегических боеприпасов в одну точку планеты и там взорвать. Последствия такого взрыва можно сравнить разве что со всемирным потопом. Или открыть границы всех стран, а затем активизировать преступность до максимума. Будет очень эффектно. А можно еще устроить жесточайшую диктатуру. Сталин, Гитлер, Пиночет и Калигула в одном лице, представляете? Я еще не решил, что лучше, но ведь у меня масса времени, чтобы выбрать окончательный вариант.

— Вы действительно параноик, — прошептал Аид.

— Все гении по-своему параноики, — философски заметил собеседник. — А тебе известно, что Гадес, Плутон, Орк и Дис уже обсуждали план твоего физического устранения? Ты — не параноик — мозолил им глаза и постоянно нудел о гуманизме и справедливости. Парадокс: тебе вдруг стало стыдно за то, что вы создали «Гекатомбу», — кстати, отличное название, поздравляю, — а они не хотели, чтобы кто-либо мешал им наслаждаться властью в полной мере. Каждый из четверых ненавидел Аида лютой ненавистью, потому что Аид для них — олицетворение дешевой морали. Из-за тебя они не могли бы вцепиться в этот кусок кровоточащего мяса сразу. Им пришлось бы ждать, а ждать они не хотели, тем более сейчас, когда заветная цель совсем рядом — протягивай руку, хватай и празднуй победу. Эти четверо даже назначили дату твоей смерти, а кое-кто пошел еще дальше. Например, Гадес начал подыскивать исполнителей для устранения Плутона, Орка и Диса. В живых остался бы кто-нибудь один. Этот один и стал бы Властелином мира. Ублюдочным божком, полностью соответствующим ублюдочному миру. Так кто же из нас сумасшедший? Похитив «Гекатомбу», я ничего не изменил. Просто приблизил неизбежное.

— Вы лжете! — Аид был смят, растоптан, убит правдой. Или ловкой ложью, слишком уж похожей на правду. Он старательно цеплялся за иллюзии.

— Зачем мне лгать? — равнодушно спросил шепот. — Я говорю чистую правду.

— Для чего вы рассказали мне все это? — задыхаясь, спросил Аид.

— Будучи благодарным, я хочу, чтобы ты знал: люди, заказавшие твою смерть, умерли раньше тебя.

— Вам все равно не удастся осуществить задуманное. Я введу «нулевой вариант», — глухо сказал Аид. — Из компьютеров извлекут наш процессор, и ваш план провалится.

— Уверяю тебя, я сумею заполучить бумаги, — спокойно ответил шепот. — Мне известно, как это сделать.

— У вас ничего не выйдет!

— Посмотрим… — Жнец усмехнулся. — Но если ты окажешься прав и мне не удастся взять документы без твоей помощи, тогда… тогда… — Шепот на секунду смолк, словно человек усиленно искал нужное, единственное решение, а затем вдруг преувеличенно радостно закончил: — Тогда я приду и попрошу их у тебя!

В трубке послышался странный хохот-визг, похожий на шакалий крик. Он становился все выше и тоньше, и вскоре в нем вовсе не осталось ничего человеческого.

Аид крепко зажмурился, задрал голову к потолку и открыл рот. Сердце его было готово разорваться. Старик хотел закричать. Вопль бился в нем, ища выхода, разрывая легкие, обжигая горло, небо, язык. Это был страдальческий, переполненный ужаса крик раненого, загнанного в угол животного. Именно животного, ибо в эту секунду в груди Аида жила только звериная паника, подвластная инстинктам, но никак не разуму. Он отшвырнул трубку, словно это была мерзкая ядовитая тварь, гадина, способная ужалить. Та грохнулась на консоль, но тонкий пронзительный хохот все звенел, достигая слуха старика. И вдруг… все смолкло.

Аид несколько секунд продолжал сидеть с закрытыми глазами, запрокинув голову, чувствуя, как сердце постепенно умеряет свой бег. Пот заливал его лицо, стекал горячими каплями по морщинистой шее на накрахмаленный воротник белой рубашки, оставляя влажные темные пятна. Наконец Аид открыл глаза и медленно выдохнул.

В трубке заунывно «болтались» короткие гудки, чудовище, вынырнувшее из самых страшных кошмаров Аида, пропало. Еще не меньше минуты старик не находил в себе сил пошевелиться. Просто сидел, объятый медленно уходящим ужасом. Решение созревало постепенно, и было оно окончательным и бесповоротным. Он должен уберечь мир от грядущей катастрофы. От этого страшного урода, монстра, психопата, называющего себя Жнецом. Он обязан…

Аид вновь остался один. Раздавленный старик на бескрайней равнине потерянной жизни.

* * *

Корсак и Бателли пришли в ГУМ за десять минут до назначенного времени. Они сыто продефилировали до фонтана, болтая на ходу о вещах, совершенно не относящихся к делу.

— Представляешь, — озираясь по сторонам, говорил Корсак, — вчера прихожу с работы домой, а мне жена сообщает: мол, на углу, у соседнего дома, щенки какие-то прохожего убили. Знаешь за что? Он им десять тысяч отказался дать. То ли не было, то ли просто не захотел. Вот они его и запинали. Насмерть, представляешь? Жуть!

— Ради десяти тысяч? Кошмар, — подтвердил Бателли, сжимая в кармане плаща рукоятку пистолета.

— Вот и я говорю, ужас! Куда катится эта страна? Я дочь уже гулять боюсь отпускать! Честно. Все к окну бегаю. Из техникума лично встречаю. С ума сойти. Когда такое было?

— А я давно предлагаю: «сболчивать» отсюда надо. И чем дальше, тем лучше, — развил мысль Бателли.

— «Сболчивать»? — трагически-театрально переспросил Корсак. — Куда? Везде наши! Вез-де! Как тараканы расползлись. В любой стране мира плюнь пять раз — четыре раза обязательно на соотечественника попадешь. Что ж такое-то, в самом деле?

Они остановились у фонтана, покрутили головами.

— Нет еще, — спокойно заявил лысый.

— Ничего, придут, — ответил Корсак.

* * *

Сергей пропустил момент, когда запищал зуммер переговорного устройства. Очнулся только от зычного и громкого голоса бывшего «однополчанина». Задумался. О чем задумался? Сложно сказать. Пожалуй, обо всем сразу и ни о чем конкретно. Так, смотрел на проносящиеся мимо дома, на деревья, утопающие в золотистой трясине облетевшей листвы, на увязающих в промозглой сырости прохожих. Теперь вот сидел, таращился непонимающе по сторонам. Все пропустил. Где они, что случилось?

— Куда? — говорил Юра в рацию. — Ага, ясно, едем. Обо всех передвижениях сообщать немедленно. — Он отложил передатчик и, словно между делом, пояснил, не оборачиваясь: — Руденко только что вышел из дома. Предположительно направляется к метро.

— Успеем перехватить? — озаботился Женя.

— Черт его знает, — ответил Юра. — Попробуем. Уже вроде недалеко. В любом случае ребята его «держат», так что никуда он от нас не денется.

Сергей обернулся. «Москвич» и «Волга» держались несколько позади, но не отставали. Правда, в «Москвиче» вместо четырех пассажиров теперь сидели двое, но вряд ли это могло существенно изменить расстановку сил.

* * *

Руденко торопливо выскочил из квартиры. Он не стал тратить драгоценное время на то, чтобы запереть дверь на оба замка. Понимал: если ищейки захотят войти, то все равно войдут. Отечественные «заморыши» для мало-мальски опытного взломщика — все равно что полное отсутствие каких-либо замков.

Выскочив из подъезда, арбалетчик огляделся. Если хозяева коттеджа за пару часов умудрились установить личность Борьки Жукута, то и с остальными проблем у них не возникнет. Стало быть, ждать ищеек следует с минуты на минуту. Тихий дворик, расположенный в глубине 2-й Парковой, был практически пуст, но за домами, на Первомайской, шумели машины. У соседнего подъезда двое дачного вида мужиков возились с зачуханной «копейкой». Молодая мама сидела на лавочке под поседевшим до отчаянной рыжины породистым кленом и читала детективчик Марининой, — эх, родство женских душ, — одновременно покачивая яркую импортную коляску. Носился по двору неухоженный эрдель Гарик, безобидное чудище совершенно жуткого вида, с повисшим ухом и свалявшейся шерстью. Отрабатывал объедки — наводил ужас на чужих и вилял хвостом для своих. Пара пацанов играла в «войнушку», старательно хлопая китайскими пластмассовыми духовушками. Обыденно. Все как всегда. Нет, почти как всегда. Двоих «дачников» арбалетчик раньше не видел, хотя прожил в этом дворе двадцать последних лет. Ищейки? Вообще-то, в его представлении, ищейки должны были выглядеть несколько иначе. Импозантней, что ли… Но уж точно не так, как эти двое: дешевые болоньевые куртки, спортивные штаны с мотней, болтающейся где-то на уровне пузырящихся колен, башмаки — застрелиться и не жить. Любому отшельнику за такие вериги Всевышний простил бы грехи на сто лет вперед. Небритые, серолицые, с набрякшими мешками подглазий… Какие это ищейки?

Руденко почти успокоился, когда один из замшелых «дачников» вдруг стрельнул в него коротким цепким взглядом. Тревога нахлынула вновь. Ледяная и черная, как речная вода зимой. Арбалетчик медленно зашагал к выходу из двора, в любую секунду готовый броситься ничком на землю, нырнуть за один из многочисленных автомобилей, припаркованных вдоль дома. Вроде бы ненароком он опять покосился на «дачников». Один из них теперь выпрямился и в упор, не таясь, разглядывал арбалетчика. На небритом лице вяло отражались зачатки мыслительного процесса. Руденко принял правее и зашагал вдоль стены, оставляя между собой и «автомеханиками» длинную вереницу остывших за ночь машин. Арбалетчик поравнялся с «копейкой» и уже прошел было дальше, когда любопытный «дачник» шагнул ему наперерез.

— Слышь, братан, — позвал он с отчетливым блатным акцентом, но вполне миролюбиво. — Не угостишь сигареточкой? Бля буду, свои кончились.

Для убедительности «механик» щелкнул по крупному желтоватому резцу волнистым ногтем большого пальца, а затем чиркнул им же поперек горла, точнехонько над хрящеватым, поросшим щетиной кадыком. Проделал он это ловко, почти изящно.

— Нет, — Руденко едва не рассмеялся от облегчения. Вот оно, оказывается, в чем дело. У них просто кончились сигареты. А он-то нафантазировал себе… Да разве ищейки такие бывают? — Серьезно, нет, — добавил арбалетчик, гася недоверчивость в глазах «дачника». — Не курю я.

— А-а-а, — протянул разочарованно тот. — Ну ладно тада. Бывай, братан.

— И тебе.

Руденко ускорил шаг. Едва он свернул на улицу, оба «дачника» захлопнули капот «копейки» и забрались в салон.

— Переодеться бы, — буркнул, заводя машину, «блатной». — Я себя в тряпье этом паскудном чувствую, как последний м…к.

— После переоденешься, — отрубил второй, стаскивая треники и куртку, под которыми оказался вполне приличный костюм. — Смотри, клиента не упусти.

«Копейка», неожиданно мощно взревев двигателем, выкатилась со двора. Притормозив на повороте, «блатной» осмотрелся и сообщил:

— Вон он.

Руденко направлялся в сторону станции метро «Измайловская».

— Осторожнее, — предупредил «пассажир», доставая из вместительной сумки аккуратно сложенный плащ. — Смотри снова не засветись.

— Не боись.

«Копейка» медленно ползла следом за объектом. Время от времени машина останавливалась у тротуара, отпуская арбалетчика на безопасное расстояние, и только потом продолжала движение. На открытой платформе Руденко дождался поезда и вошел в вагон. Состав тронулся и, набирая скорость, пополз к тоннелю.

— Третий вагон, в сторону центра, — объявил «блатной», словно зачитал выигравший номер лотерейного билета.

«Жигули» рванули во дворы, петляя в узких улочках. Сидящий сзади «пассажир» мрачновато наблюдал за азартно матерящимся приятелем, иногда подавая реплики, вроде:

— Сшибешь кого-нибудь, отвечать придется на всю катушку, понял?

— Не сшибу, — скалился тот.

Надо отдать «блатному» должное, машину он водил отменно. С легкостью вписывался в «непроходные» повороты, умудряясь при этом еще и объезжать свойственные отечественным дорогам овраги колдобин. Двигатель «копейки» проявлял поистине невероятную силу. На Первомайском шоссе «жигуль» весело, без напряжения, обошел пару иномарок. Те обиженно попытались нагнать, да тщетно.

У метро «Измайловский парк» машина остановилась. «Пассажир» распахнул дверцу и выпрыгнул на тротуар. Сунув в карман рацию, он кивнул напарнику и побежал ко входу на станцию. За время сумасшедшей гонки состав, в котором ехал Руденко, прошел около двух третей пути, отделявшего «Измайловскую» от «Измайловского парка».

Руденко, разумеется, не знал о преследовании. Сжатый со всех сторон толпой, он читал «Московский комсомолец». Вообще-то газета была не его, а вдумчивого парня, стоявшего впереди. Арбалетчик же читал через обтянутое замшей плечо. Время от времени он поднимал голову и прислушивался к гундосой скороговорке дикторши:

— …следующая станция «Бауманская».

Ага, еще одну статейку прочитать успеем. Руденко вновь уткнулся парню через плечо.

— …«Курская».

Парень принялся сворачивать газету. В толпе это было неудобно. Сзади недовольно поругивались. Массы начали утрамбовываться у двери. От середины вагона нажимали, впереди покряхтывали, но терпели. Понимали: всем надо. Кто-то тянул за собой гигантские сумки, с отчаянием бойца, волокущего к пушке последний снаряд.

Руденко тихо порадовался в душе, что ему не нужно выходить здесь, а значит, не придется толкаться, пихаться, получать тычки, наступать на ноги и терпеть, когда другие станут наступать ему на ноги.

На «Курской» вагон покинуло больше половины пассажиров. Стало свободно, появились даже сидячие места. Арбалетчик прошел к двери, остановился, рассматривая себя в темное стекло. Внезапно он почувствовал, как горло перехватила невидимая петля. Руденко быстро развернулся на каблуках. У соседней двери, спиной к нему, стоял человек. Секунду назад он тоже оборачивался, и арбалетчик видел его отражение в дверном «зеркале». Это был один из «дачников». Только теперь ублюдочные тренировочные штаны и болоньевую куртку сменили плащ и костюм.

Арбалетчик торопливо отвернулся. Пусть ищейка думает, что остался незамеченным. Значит, это они… А может быть, просто похож? Может быть, воображение и взвинченные до предела нервы сыграли с ним дурную шутку? Сколько он видел того «дачника»? Секунду, не больше, да еще сбоку… Человек стоял спокойно, расслабленно, не крутился, не дергался. Нужно проверить, убедиться окончательно. Если этот парень — шпик, в ГУМ идти нельзя. Ни в коем случае. Так он подставит ребят.

На «Площади Революции» Руденко выскочил из вагона и ринулся к эскалатору. На ходу он обернулся. Преследователь — если, конечно, это был он — стоял у лестницы перехода и внимательно изучал светящуюся вывеску. Руденко шагнул на «чудо-лесенку». Ищейка неторопливо зашагал в противоположную сторону. К выходу на Театральную площадь. Как только арбалетчик скрылся из поля зрения, он сорвался с места. Промчавшись через станцию, ищейка взлетел по ступенькам эскалатора и выбежал на улицу. Здесь он вытащил из кармана рацию и на ходу принялся бормотать что-то в дырявый, как дуршлаг, микрофон. Через две секунды он уже стоял на Никольской и наблюдал за выходом из метро. Еще секунд через десять объект показался на улице. Арбалетчик остановился и обернулся, ожидая, что из подземки вот-вот выбежит встревоженный преследователь.

Ищейка усмехнулся и пробормотал себе под нос:

— Ищи дурака…

* * *

«Их» Гектор вычислил, как только появился Трубецкой. Они стояли у фонтана и легко болтали, словно и не поджидали своих жертв, а встретились исключительно потрепаться. Их было двое. Высокий стильный красавец в рединготе, отменном костюме и дорогих туфлях и затрапезного вида, потасканный парень невзрачного сложения, одетый в мешковатый, длинный плащ, сильно потертые джинсы и кроссовки «найк». Был он практически лыс, если не считать легкого детского пушка на розовой макушке. Глаза скрывали узкие темные очки. При появлении Трубецкого оба насторожились, подобрались, как перед дракой. Вот тогда-то Гектор и понял, что это они.

Слепой шел осторожно, постукивая по полу белой тросточкой. На голове у него красовалась широкополая шляпа, плащ подчеркивал стройность атлетичной фигуры. Остановившись у фонтана, Трубецкой повернулся лицом к входным дверям да так и остался стоять, словно оловянный солдатик, по стойке «смирно». Слепой здорово «выпадал» из толпы.

Гектор поспешно отступил на шаг, приказал дочери:

— Отойди от перил.

— Зачем? — удивилась она. — Ты заметил агентов царской охранки?

— Отойди, я сказал! — рявкнул Гектор тоном номер два — «рассерженный отец перед поркой».

Лидка хмыкнула, но от перил все-таки отошла.

Через несколько минут появился Руденко. Арбалетчик шагал быстро, изредка поглядывая исподлобья поверх голов. Он был явно чем-то встревожен, нервно оборачивался, словно опасаясь преследования. Гектор скользнул взглядом по толпе. Вроде бы никого. Или все-таки кто-то есть? Может быть, этот кто-то просто профессиональнее, умеет лучше прятаться? Гектор взмахнул рукой, подавая знак. Однако первым Руденко увидел Трубецкого. Вместо того чтобы ускорить шаг, арбалетчик, наоборот, остановился и, развернувшись, принялся всматриваться в лица обходивших его людей. В этот момент Гектор понял абсолютно точно: Руденко подозревал, что за ним следят. Он не был уверен в этом, иначе не пришел бы сюда, но на всякий случай решил перестраховаться. Очевидно, подозрения не подтвердились, ибо арбалетчик нарочито медленно направился к фонтану. Прямо навстречу убийцам. Сверху Гектору было хорошо видно, как высокий, вроде бы ненароком, сделал пару шагов, чтобы потом, когда жертва подойдет, оказаться у нее за спиной. Лысый же начал обходить фонтан с другой стороны. Не приходилось сомневаться, людное место убийцам не помеха. Если у них оружие с глушителями, то они вполне спокойно могут застрелить Трубецкого и Руденко, а затем, воспользовавшись суматохой, ускользнуть.

Гектор посмотрел на дочь, затем в сторону фонтана, снова на дочь и наконец решительно сказал:

— Сделаем так. Внизу, у фонтана, стоит слепой. Видишь?

— Вижу, — кивнула девушка. — Симпатичный такой. И что?

— Какой? Ах, ну да. Может быть. Не знаю. — Гектор не сразу нашелся. Реплика дочери выбила его из колеи. — Короче, смотри и слушай. Вон еще двое. Высокий и лысый. Видишь?

— И что дальше?

— Сейчас мы спустимся вниз, спокойно подойдем к фонтану. Я затею свару, а когда вокруг соберется народ, хватай слепого и уходи. Ясно? Поезжайте на Павелецкий вокзал и ждите меня у касс или у вагона!

— Что происходит, пап? — нахмурилась Лидка. — Вы что, хотите выпить, а этот высокий — директор вашего ПТУ?

— Мне не до шуток, — отрубил Гектор.

— Мне тоже. Я хочу знать, что происходит?

— Пошли! У нас нет времени!

— Ах, нет времени? Тогда иди один.

Когда Лидка решала «идти на принцип», она становилась просто невыносимой.

— Черт! — воскликнул Гектор. Ему не хотелось ничего говорить дочери, однако другого выхода он не видел. Не врать же, ей-Богу. Если мы не пойдем сейчас же, этот человек может серьезно пострадать. И еще один. Он стоит рядом.

— Вызови милицию, — предложила Лидка.

— Нельзя. Это очень скользкое дело. Слушай, пошли. Давай обойдемся без ссор и споров, хорошо? — взмолился Гектор. — И не надо больше ничего говорить и ни о чем спрашивать, — добавил он, заметив, что девушка намерена что-то сказать. — Просто иди, и все. Ладно?

Лидка посмотрела на него внимательно, вздохнула и ответила, кивнув:

— Я ничего не понимаю, и мне это не нравится. Но раз уж ты так просишь… Хорошо, я не стану ни о чем спрашивать.

— Вот и молодец, — оживился Гектор. — Вот и умница. Пошли.

— Он сам мне все расскажет, — закончила Лидка, кивнув на Трубецкого.

В этот момент лысый поднял пистолет. Оружие было скрыто плащом, и в другой обстановке Гектор не обратил бы на него ровным счетом ни малейшего внимания, но сейчас, зная, кто эти двое и зачем они здесь, ему не составило труда догадаться, что в руке у лысого именно пистолет.

— Дай сумку и иди, — кивнул Гектор дочери. — Будь осторожна. Бери слепого и сразу же уходи. Сразу! Не теряй времени. Быстрее!

— Я…

— Быстрее! — рявкнул Гектор. — Беги!

Бодрой кавалерийской рысью он доскакал до угла балкончика, обернувшись, увидел, что Лидка уже сворачивает на лестницу, и удовлетворенно вздохнул. Убийцы не знали ее в лицо, значит, непосредственная опасность ей не грозит. Да и вряд ли они решатся устроить здесь, в оживленном магазине, настоящую резню. Лидка им не нужна. Эти двое пришли не за ней.

Перегнувшись через перила, Гектор примерился для броска. От лысого его отделяло метра четыре, не больше. Ствол пистолета смотрел в сторону Трубецкого. В эту секунду слепой то ли почувствовал, то ли просто услышал что-то. Он нахмурился и по-птичьи дернул головой, поворачиваясь к лысому. На ничтожную долю секунды тот стушевался, замешкался, и этого мгновения Гектору вполне хватило, чтобы примериться и запустить не очень, правда, увесистый «снаряд» в спину убийцы. Сумка прочертила в воздухе идеально ровную прямую и врезалась лысому между лопаток.

Убийцу толкнуло вперед, прямо на Трубецкого. Слепой отреагировал молниеносно. Ухватив Бателли за воротник, он извернулся и как-то очень легко, изящно, без малейшего напряжения швырнул противника через спину. Лысый грохнулся на мраморный пол, выдохнул сдавленно. Падая, убийца спазматически нажал на курок. Пуля ушла вверх и вонзилась в деревянные перила мостков. На светлой ткани плаща образовалась дымящаяся дыра с коричневатыми, обгоревшими краями. Бателли попытался подняться, но Трубецкой, придерживая шляпу, наотмашь хлестнул его белой тросточкой, попав по правому предплечью.

Торопящиеся мимо покупатели начали останавливаться, оборачиваться, стараясь понять, что происходит.

— Слава! — заорал Гектор, перебираясь через перила: — Сзади!

Арбалетчик моментально пригнулся и, развернувшись, ткнул наугад кулаком, угодив высокому в грудь. Тот удивленно отступил на шаг. В кармане у него тоже был пистолет. Это Гектор понял секунду спустя, когда Корсак поднял оружие. Шансов у них практически не было, даже учитывая, что слепому удалось сбить одного из убийц с ног. Но стрелять можно и лежа. Через пару секунд лысый придет в себя — и тогда все, пиши пропало. Трубецкой отчаянно вертел головой. Он никак не мог сориентироваться. Гектор спрыгнул вниз, поскользнулся на мраморном полу и упал, довольно чувствительно ударившись плечом. В толпе засмеялись. Высокий прищурился. Взгляд его скользнул с Трубецкого на Руденко, застыл. Вероятно, убийца выбрал приоритетную жертву. Долю секунды спустя должен был прозвучать выстрел. Собирающиеся у фонтана люди откровенно веселились, глядя, как барахтаются на полу лысый и Гектор.

Решение пришло само собой.

— А вот и я! — натянув на лицо приторно-кретинское выражение, заорал Гектор, поднимаясь, и тут же, тыча пальцем в высокого, завопил еще громче: — А это — главный герой нашей телепередачи!

Тот нахмурился. Хотелось ему или нет, но пистолет пришлось опустить. Не станешь же стрелять, когда тебя разглядывает полсотни человек. В следующее мгновение высокий сделал то, чего Гектор никак не ожидал: расплылся в обаятельной кинематографической улыбке и церемонно поклонился, разведя руки широко в стороны. Послышались оживленные хлопки.

— Так это с телевидения, что ли? Снимают чего-то, да? — раздалось в толпе.

— Где телевидение? — заинтересовался проходивший мимо любопытный толстяк в пальто и шляпе. Обернувшись, он заорал на весь зал: — Клава! Клавочка! Иди сюда! Тут телевидение передачу снимает!

Полуторацентнерная Клавочка, поспешающая на зов, протискивалась сквозь толпу, озабоченно крутя тыквообразной головой.

— А камера где? — принялся допытываться толстяк у Гектора.

— На втором этаже, — охотно вступил в разговор арбалетчик. — Скрытая. Для «Сам себе режиссер» снимаем. Вот и Лысенко стоит.

— Где?

— Да вот же. — Руденко безбоязненно ткнул пальцем в грудь высокому.

Тот снова поклонился.

— Этот, что ли? — оценивающе уточнил толстяк, приглядываясь.

— Он, — подтвердил Гектор.

— Не похож.

— Ну, родной мой, на вас не угодишь, — развел руками арбалетчик. — Вам внешность важна или человек?

— Похож, — спокойно сказал Корсак. — А не узнаете потому, что с похмелья и без грима. А вообще-то я белый и пушистый.

— Вот. Он белый и пушистый, — жизнерадостно сообщил Гектор, хватая толстуху Клавочку за пухлый локоток и подтаскивая к высокому. — Гражданочка, можно вас на минуточку? Будьте любезны, встаньте-ка сюда… Нет, лучше под руку его возьмите. Нет, не под эту. Под правую. Вот так, хорошо. — Обернувшись к Руденко, сказал, словно бы между делом: — Какая телегеничная внешность!

— Да-а, — протянул тот. — Потрясающая.

— Света достаточно?

— А то!

— Хорошо. Вы пока стойте тут, — принялся объяснять Клавочке Гектор, — и никуда не отходите. По кадру вашей эпизодической сверхзадачей будет: «не отпускать актера, даже если он очень захочет уйти».

Гектор сыпал заумными терминами, подслушанными в каком-то фильме, а Клавочка внимала ему, открыв рот, сжимая запястье Корсака словно тисками.

— Постойте, какой еще «актер»? — насторожился толстяк. — Вы же говорили, что это Лысенко. А Лысенко — режиссер.

— Мало ли что я говорил, — снова развел руками арбалетчик. Он уже вошел в роль.

— Конечно, Лысенко! — убежденно вопил Гектор. — Это он у себя сам себе режиссер, а у нас он — сам себе актер.

— Еще какой, — утвердительно кивнул Руденко.

— Так вы не «Сам себе режиссер» снимаете? — Подозрения толстяка не рассеивались.

— «Очевидное — невероятное», — вампирически скалясь, буркнул высокий.

— «Пока не все дома», — поправил арбалетчик и снова повернулся к словоохотливому толстяку. — И вообще, товарищ, перестаньте вмешиваться в творческий процесс. Отойдите в сторонку.

Корсак посмотрел на поднявшегося наконец напарника, растерянно топчущегося на месте, и вздохнул:

— Не перевелись еще талантливые люди. Учись.

Почему-то именно эта фраза успокоила толстяка. Он плавно отошел в сторонку и приткнулся у витрины с парфюмерией.

— Братцы, тут телевидение чего-то снимает, — прокатилось по залу. У фонтана началось настоящее столпотворение. Народ старательно озирался, пытаясь увидеть камеру и, если повезет, оскалиться в объектив.

Гектор обернулся. Лидка уже была здесь. Подобрала сумку и стояла, хихикая в ладошку. Ее, похоже, здорово забавляло происходящее.

— Ассистентка режиссера, в смысле моя, — строго хмурясь, гаркнул на девушку Гектор, — что это вы все на съемочной площадке отираетесь? Быстренько забирайте оператора и бегом на рабочее место!

— Слушаюсь. — Лидка засмеялась и подхватила Трубецкого под руку. — Пойдемте?

Тот утвердительно кивнул и побрел рядом с девушкой, осторожно постукивая по мраморному полу белой тросточкой.

— Он же слепой, — изумленно пробормотал толстяк.

— У него творческий поиск, — отрубил Руденко. — И вообще, чтоб вы знали, слепые — самые лучшие операторы. Они слышат хорошо. Бетховен, например.

— При чем тут Бетховен? — не понял толстяк.

— При том, что среди слепых почти все — настоящие таланты.

— Ну почему же? — бормотнул Корсак, пристально глядя на арбалетчика. — И среди зрячих тоже неглупые ребята попадаются.

— Бывает. Но реже, — многозначительно поднял палец тот.

— Но Бетховен был не слепой, а глухой! — завопил толстяк, переставая что-либо соображать.

— Да? — удивился Руденко, но тут же охотно согласился: — Вот видите! Глухой, а какой талант! На пианино играл. И это с его-то зрением! С ума сойти! Исключение подтверждает правило.

— Маразм, — поник, сдавшись, толстяк.

— Так! — размахивая руками, тем временем разорялся Гектор. — Главный осветитель, — он дернул арбалетчика за рукав, — товарищ, я к вам обращаюсь. Идите, помогите оператору наладить свет.

— А вы? — спросил Руденко.

— А я тоже приду скоро. В смысле, как только еще что-нибудь не заладится.

— Хорошо, — согласился арбалетчик и кивнул: — Удачи тебе.

— Эй! — позвал «Лысенко». — Возьмите и моего «осветителя» за компанию. Пусть поучится свет налаживать. А мы тут пока с товарищем, «в смысле режиссером», разберемся.

— Обязательно возьму, но… не сегодня. Как раз сегодня-то я и не могу, — печально развел руками Руденко. — Мешать будет. Попозже, может быть, когда прожектора подключу.

— После того как ты прожектора подключишь, тебя днем с огнем не найдешь, — криво усмехнулся Бателли. — Пойдем уж лучше сейчас.

Лысый подмигнул высокому и ловко подхватил Руденко под локоть. Арбалетчик хмыкнул:

— Ну, если ты настаиваешь… — И, взглянув на Гектора, добавил: — Не волнуйся, с одним я как-нибудь справлюсь.

Они дружно зашагали в сторону выхода и через секунду затерялись в толпе. Гектор растерянно смотрел им вслед.

— У меня пальцы болят, — сообщила вдруг жалобно Клава.

— Товарищи, вы будете снимать или нет? — снова собрался с духом толстяк. — Мы с женой очень спешим.

— Обязательно, — уже без прежнего запала ответил, как отмахнулся, Гектор, глядя вслед ушедшим. — Сейчас и начнем.

Корсак, наблюдавший за ним, с усмешкой пообещал:

— Он скоро вернется.

— Спасибо, но я, пожалуй, его уже не дождусь, — ответил Гектор. Убийца дернулся, однако толстуха Клава продолжала удерживать его правую руку побелевшими от напряжения пухлыми сардельками-пальцами.

— Так, товарищи, я поднимусь к оператору, проверю, достаточно ли у нас пленки, узнаю, отлажен ли кадр, ракурс, выдержка, посмотрю, хорошо ли выстроены мизансцены, и сразу начнем снимать. Все. Никому не расходиться.

Он повернулся и принялся торопливо проталкиваться через живую стену. Толпа пропускала его, образуя коридор, и сразу же смыкалась за спиной.

Корсак рванулся было следом, но толстуха бульдогом висела у него на рукаве.

— Стойте уже спокойно, товарищ Лысенко, — заявила она, отдуваясь через губу. — У меня все равно не вырветесь. Я сторожем на автодормехбазе работаю. Там такие мужики, не чета вам, и тех скручиваю.

— Дура. Корова, — беззвучно промычал себе под нос Корсак и тут же улыбнулся: — Отпустите мою руку на минуту, пожалуйста. Съемка ведь еще не началась. Мне только необходимо уточнить: попадете вы в кадр или нет.

— Как это «нет»? — возмутилась зычно толстуха. — А чего ж я стою-то тут тогда, а? Вы уж скажите там, чтобы я на экран попала. Эта… Как положено. И чтобы привет передать…

— Обязательно, — все с той же безжизненно-застывшей улыбкой пообещал Корсак. — Только вы сначала все-таки отпустите рукавчик…

Толстуха со скрипом разжала пальцы, и Корсак ринулся сквозь толпу, выкрикивая на ходу:

— Никому не расходиться, сейчас будем снимать!

Он побежал через зал, оскальзываясь на мраморе, и полы изысканного редингота развевались у него за спиной на манер птичьих крыльев. На ходу Корсак опустил руку в карман, сжал пальцами рукоять пистолета. Странно, он не испытывал злости. Даже, напротив, некоторое восхищение. Ребята здорово вывернулись. Устроили настоящий спектакль. Они не были похожи на обычных пассивных овец, с которыми ему и Бателли приходилось чаще всего иметь дело. Их находчивость, сообразительность и смелость вызывали уважение.

Корсак выбежал на Никольскую и огляделся. Он не пытался отыскать лицо. Это было совершенно бесполезно. Суматоха, всегда рождающаяся вокруг бегущего человека, вот что его интересовало. Жертва не могла уйти далеко. «В смысле режиссер» должен быть совсем рядом.

Что это за суета там, у перехода? Корсак побежал вправо, крутя головой, высматривая признаки панического бегства.

Но улица жила обычной, спокойной жизнью, болтала, жевала, глазела, плыла от «Детского мира» к ГУМу и обратно. И нигде, нигде Корсак не видел Гектора. «Значит, все-таки пошел в переход, — решил он. — Куда ж еще? Конечно, в переход. Самое оживленное место». Убийца вбежал в переход, быстрым шагом дошел до «Площади Революции», остановился, озираясь. Жертвы не было и здесь. Он задумался. Насчет «осветителя» можно было не волноваться, Бателли своего не упустит, а «режиссер»… Корсак вдруг улыбнулся. Он знал, куда тот направился. Знал, где искать и его, и слепого. На вокзале. Само собой на вокзале.

Отойдя в сторонку, Корсак выудил из кармана редингота телефон, набрал номер:

— Алло, Беркович? Это Корсак. Они ушли. Да, все трое. Нет, никто не пострадал. Нужно срочно перекрыть вокзалы. Хорошо. И автобусные станции. Жду известий от Бателли. Ладно. — Он сунул телефон в карман.

Девчонка. Как же он сразу-то не сообразил? Стареем, братцы, стареем. Почему на вокзале? Да очень просто. «Режиссер» — отец-одиночка, это ясно, иначе не рискнул бы тащить дочь на встречу. А девчонка взрослая и не в курсе дел отца — он побоялся отправлять ее на вокзал одну. Они в этом возрасте сильно самостоятельные, вполне может и «сдернуть». И потом, кто же впутывает детей в такие истории? Лично он, Корсак, ни за что бы не впутал. И девчонка именно его, а не слепого. Послушалась сразу, а к «оператору» обратилась на «вы»: «Пойдемте?» В такой ситуации постоянно таскать дочь за собой, значит, подвергать смертельной опасности. Проще отослать к каким-нибудь родственникам, в другой город. Сумку, опять же, «режиссер» кидал? «Режиссер». А ушла с сумкой именно девчонка. И сумка хорошая, вместительная такая сумка, тяжелая. С вещами, надо думать. Видок у «режиссера» — так себе, прямо скажем. За билет на самолет выложить кругленькую сумму он, конечно, не в состоянии. Да дочке надо что-то с собой дать. На машине она тоже не поедет — мала еще, прав наверняка нет. Да и вряд ли у них есть машина. Руки у «режиссера» без характерных следов ПП и ТО. В смысле профилактических процедур и технического осмотра. Стало быть, остается либо поезд, либо автобус. Все просто, как яйцо вкрутую.

Корсак усмехнулся и направился к метро.

* * *

Гектор вышел из ГУМа и осмотрелся. Убийц не было. Ушли? С чего бы? Это вовсе не успокаивало. Даже, наоборот, пугало. Почему не ищут? Значит, им что-то известно… Что? Надо быть предельно осторожным и осмотрительным.

Подняв воротник плаща, он направился к кишке перехода, прошел мимо воющей «хардом» палатки звукозаписи, мимо броских витрин, остановился на лестнице, готовый в любой момент сорваться с места и побежать, побежать, уводя убийц за собой, но… Их не оказалось и здесь. Ни приметно-красивого высокого, ни его комичного лысого спутника. Лысый либо повис на Славке Руденко, либо… О худшем думать не хотелось, хотя было самое время. Борька Жукут ведь так и не появился.

Повернувшись, он нарочито неторопливо спустился сквозь плотный строй бабулек-торговок по ступенькам и свернул направо, к метро…