Новый день еще не начался — сонное солнце только собиралось выглянуть из-за крыш. Однако это не помешало Толику подкатить к самой раскладушке на своем дурацком мотоцикле. Заглушив двигатель, он сержантским басом гаркнул:

— Просыпайся, нас вызывают в партком!

Антон дернулся, а я открыл один глаз. В партком? Ну и что? Испугал ежа голым задом. А вот за крики убью гада! Ненавижу вставать с ранья, да еще по такому неправильному будильнику, как мотоцикл.

Толик-баянист, единственный из оркестра, состоял на окладе в клубе, то есть получал там зарплату художественного руководителя. У него был диплом баяниста и, что несколько удивляло, диплом дирижера. С весны, помнится, Антон его потихоньку теснил, влезая с дельными советами и лучась креативом. Правда, на святое, то есть зарплату, не покушался — Толик все-таки содержал семью. А последние дни Антон под моим руководством просто взлетел на вершину олимпа, воцарившись там единолично. Новые мелодии он впитывал моментально, тут же передавая свежие хиты в оркестр. Моей памятью он пользовался уверенно, а когда было непонятно, не стеснялся спрашивать.

Но сейчас парторг гипсового завода преподнес нам другой урок: показал, что у славы, как и у медали, бывает обратная сторона, которая называется огульная критика. Однако начал парторг технично, со сладкого.

— Очень хорошие слова у песни: «я рождён в Советском Союзе, сделан я в СССР». Сам написал?

— Нет, — признался я, — это стихи Олега Газманова.

— Кто это? Не слышал о таком авторе, — нахмурился парторг.

— Так он не местный, из Миллерова. Недавно я ездил бабушку проведать, и в парке на концерте услышал, — мне удавалось смотреть в переносицу парторга честными глазами.

Песню эту Газманов поет столько лет, что вполне мог и в миллеровском парке побывать мимоходом. Пришлось, правда, сократить ее, удалив часть текста. Хуже она не стала, потому что припев мы повторяли дольше.

Парторг кивнул, делая какие-то пометки. С глубокими морщинами на лице и седым ежиком волос, он с утра имел вид тяжело уставшего человека. Восседал партийный начальник за древним канцелярским столом, заваленным бумажными папками. Три телефонных аппарата подчеркивали крутизну хозяина кабинета, причем на одном из телефонов вместо номеронабирателя красовался герб СССР, что говорило о возможности прямой связи с небожителями из обкома партии. Из-за спины парторга выглядывал солидный сейф, запечатанный мастичной печатью. А за стеклянными дверками шкафа было спрятано безумное количество одинаковых книг В.И. Ленина. С одноименным золотым тиснением на корешке они выстроились ровненько, как на параде.

— Антон, друг мой, на танцах прозвучало много новых песен. Если не ошибаюсь, их все принес ты? — парторг перекладывал свои бумажки, не поднимая глаз.

Ага, сейчас пойдет огульная критика, подумал я, и угадал.

— Скажи, что это за слова такие, «группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве»? — парторг дальнозорко отодвинул листок.

Толик тихой мышкой затаился. Молча сидел, понурив голову. Сдал с потрохами, скотина такая! Все тексты для цензуры зафиксировал. Или штатные стукачи притащили в партком свои подметные письма? Накропали, дятлы, сразу после танцев.

— Группу крови наносят на рукав куртки автогонщика, — сообщил я простую истину.

— Автогонщика?! — поразился Толик.

— Рядом с порядковым номером автомобиля, — добил я его.

— Хм… При чем здесь гонки? — возразил не менее ошарашенный парторг. — Там же смысл песни — в войне! «Пожелай мне удачи в бою» и все такое!

— Песню написал корейский музыкант Виктор Цой, и посвятил ее борьбе народа Вьетнама против американской агрессии.

На парторга было больно смотреть.

— Ты перевел стихи с корейского языка?

— Он писал на русском, — чистую правду говорить было легко.

— И где ты услышал корейскую песню? — наседал парторг.

— Мой отец воевал во Вьетнаме, потом, когда вернулся, солдаты в курилке пели, я записал.

— Так, про наших солдат во Вьетнаме разглашать… нежелательно, — пробормотал он, переставляя переполненную пепельницу. — Лучше вообще на эту тему не надо…

— Так разглашаю только вам, Иван Кузьмич! — воскликнул я. — Вы же надежный человек, не проболтаетесь! А остальным скажу так: по радио услышал.

— По радио? — совсем скис парторг. — Хм. По радио можно. А вот другая песня, это как понять: «чумачечая весна пришла, и крышу нам с тобой снесла, ла-ла-ла»?

— Ну, это молодежная песня о торжестве любви… Ла-ла-ла в этом смысле обязательно!

— Да? Торжество любви? Хмм. Ладно, — видимо, любовь помехой делу партии не являлась. — Ладно, а что означают строчки: «Гибралтар, Лабрадор. За окном крадется вор»? Не улавливаю, что ты этим хотел сказать.

С ясным взглядом я внес ясность:

— Стихи написал ленинградский поэт Анатолий Гуницкий. В песне речь идет о подлости империализма.

— Империализма? — изумился парторг.

— Как известно, Гибралтар — английская территория. Там расположена база НАТО. И империализм крадется по Лабрадорскому течению, словно вор, чтобы принести смерть свободе и жизни на земле. Смысл сразу уловить сложно, потому как в тексте присутствуют гиперболы и аллегории.

Парторг прокашлялся. А из Толика будто воздух выпустили. Пауза затянулась. Наконец, парторг пришел в себя:

— Знаешь ли ты, Антон, что Минздрав постоянно предупреждает о вреде курения?

— Я не курю, — глупый вопрос парторга несколько обескураживал.

— А что же тогда заявляет со сцены наша замечательная певица Тамара Карапетян? — он нашел нужный листок. — «Снова стою одна, снова курю, мама, снова. А вокруг тишина, взятая за основу».

— И что?

— Девушка курит одну за другой! Понимаешь? Это вредно в смысле подрастающего поколения! Слава богу, сама травится, без подружек… Надо заменить слово «курю» на «грущу»!

Я оторопел:

— Но смысл песни…

— В курении нет смысла! — отрезал он.

В доказательство этих слов парторг нервно дунул в беломорину, потом придавил мундштук. В завершения действа чиркнул спичкой о коробок.

— Кстати, пить тоже вредно, — парторг гнул свою линию. — А что вы делаете со сцены?

— Что?

— Вот что: «Ален Делон не пьет одеколон, Ален Делон пьет двойной бурбон». Выходит какой-то грязный намек. Если Ален Делон говорит по-французски и пьет бурбон, то кто тогда пьет одеколон?

Возразить мне было нечего. Курить и пить вредно, это так. И против партии не попрешь. Тем временем парторг добрался до настоящей критики.

— Поясни вот эти слова: «я в мокасинах, нах, и в охуительных штанах».

Вот тут он был прав. Уел. Заметил парторг, что я нагло вставил «в мокасинах» вместо «на лабутенах». А что делать? Не поймут здесь такого слова, как лабутены. Пришлось править оригинальный текст, виноват перед Сергеем Шнуровым. Извинюсь, как будет возможность. Правда, Шнур еще не родился.

— Виноват, Иван Кузьмич! Исправлюсь.

Парторг нахмурился, голос построжал при цитировании следующего текста:

— «Мне не звони и не скули. Все с тобой дни — это нули. Прощай, пиздобол, не скучай, смотри футбол».

Парторга не было на танцах, и он лишился возможности лицезреть восторг, с которым заводские девчонки прыгали под эту незатейливую мелодию группы «Ленинград». Вроде бы грустная песня вызвала небывалую радость трудящихся, а Сергей Пезабольский, присутствующий на площадке, побледнел лицом. Доконала Серегу композиция, следом прозвучавшая без перерыва, как продолжение первой: «Я куплю себе змею, или черепаху. А тебя я не люблю, ехай на х///». После первого куплета парень испарился из поля зрения. Припев, состоящий, собственно, из этого посыла, звучал ему в спину. Больше на площадке он не появился.

До меня вдруг дошло, кто накропал подметные письма. Сергей Пезабольский, козлик несчастный!

После новых песен рейтинг Тамары Карапетян достиг отметки «сто процентов», а мем «ехай на х///» стал хэштегом. Теперь оппоненту в споре советовали скоростной маршрут движения — говорили не «иди на х///», а предлагали туда ехать.

Внимательным взглядом парторг обвел аудиторию:

— Подобные произведения я прошу немедленно исключить из репертуара нашего ансамбля, понятно, ребята?

Парторг укоризненно покачал головой, Толик молча кивнул. Иван Кузьмич явно знал прозвище своего заместителя, и это его огорчало.

Я тоже не стал спорить. Пословица «с глупым не вяжись, с богатым не тяжись, а с начальством не спорь», проявилась во всей красе.

— Антон, у тебя еще есть новые песни? — стопка бумажек с вопросами у парторга казалась бесконечной.

— Конечно, — скрывать мне было нечего. — Слушаю радио, смотрю телевизор. В Миллерово вот думаю съездить.

— Зачем в Миллерово? — он выронил листок.

— Бабушку проведать. Может, Олега Газманова встречу, — я пожал плечами. — Ну и за новыми впечатлениями.

Иван Кузьмич смотрел на меня глазами больной собаки. Кажется, я его ушатал — день только начинается, а мужик уже никакой. Пятилетку в четыре года он сегодня не осилит…

Но парторг оказался крепче, чем я думал. Он прекратил ассоциативные воспоминания, чтобы перейти к чтению очередной шпаргалки:

— А теперь выводы. С сегодняшнего дня будет так, ребята: никакой самодеятельности. Все новые тексты мне стол. Соберем партком, обсудим, будем утверждать. Понятно? Доброго вам дня, идите, работайте.