Солнце прокралось через яблоневые ветки и кольнуло в глаз. Накопив сил, оно выпрыгнуло из-за горизонта именно для этого.
Я принюхался: подушка хранила девичий запах, а к букету остальных ароматов добавился запах дыма. Как же здесь здорово! Всегда ценишь то, что потерял навсегда. А я потерял, забыв об этом, а сейчас нашел снова. И еще в левом кулаке я ощущал верный пузырек, а в правой руке обнаружился лист бумаги — свеженький, пахнущий принтером, образец протокола. Честно его начал дома читать, да не осилил. Проблем нет, здесь дочитаю, на свежем воздухе.
Невысокая женская фигурка возилась у плиты летней кухни, задобрив ту мелкорублеными дровами. Узнавание хлестнуло громче электрического тока, сердце дрогнуло. Господи, это же мама! По щеке покатилась слеза. Солнце виновато, наверное, оно вовсю кололось своими шпильками.
До меня вдруг дошло, что мама всегда готовила завтрак для меня. Нет, семейство тоже кушало, но старалась она именно для сына. И только сейчас я осознал эту простую и очевидную истину особенно остро.
— Это мама? — спросил я робко.
— Ну да, — несколько удивленно отозвалась другая часть меня. — А добрая поленница под навесом у сарая — моя заслуга.
— Не помешает еще подрубить, — пробормотал я, медленно разжимая левый кулак.
Пузырек валокордина выпал из рук.
— Так и путешествуете вместе? — догадался Антон.
— Хочешь это обсудить? — ответил любимым вопросом психоаналитика.
— Ты приходишь сюда с пузырьком второй раз, — сразу попал в точку Антон.
Что ж, пусть рассуждает. А я послушаю. Так получилось, что постоянно солирую здесь, задвигая его вглубь сцены, на место припевки. Хорошо это или плохо, еще предстоит понять.
— У тебя наверняка есть одежда, — продолжил он. — Уж трусы — точно. Но ничего такого сюда не проходит. Или ты живешь там без белья?
— Белье у меня есть. И более модное, — пробормотал я, трогая семейные сатиновые трусы. — А это что?!
— Утренняя эрекция, — недоуменно ответил Антон. — Забыл, что ли?
Забыл! Стыдно признаться парню, но я и о сексе забыл.
Когда это было последний раз? На Новый год, кажется, с соседкой Ритой. Романтично так, под елкой. Однако новогодние елочные украшения звенели очень недолго. Скомкано как-то все прошло, и то с помощью мощных медицинских препаратов для мужчин.
— Антон, а вот за это проси что хочешь, — растрогано прошептал я, из-под резинки трусов разглядывая чудо дивное, утреннюю эрекцию.
— Так уж и все? — ехидно уточнил он.
— Умолять буду, чтоб ты взял!
— Я подумаю… А еще ты притащил лист бумаги. Не модные трусы, жаль конечно, однако на размышления наталкивает.
— Да, Антон, еще как наталкивает, — я засмеялся в предвкушении новых возможностей. — Листок важен так же, как молодецкий задор. Ты понял? Я могу носить сюда вещи.
Мама, прищурив взгляд, от кухни помахала рукой:
— Сынок, завтрак на столе!
Она ласково улыбалась, вытирая руки полотенцем. Мама всегда была доброй и улыбчивой, со всеми непременно уживалась. Разговаривала тихо, очень редко повышая голос. Должно было случиться что-то невероятное, чтобы она вспылила. Помнится, когда я зимой провалился под лед, мама не только кричала, она еще и дралась. Рыдая, высказала мне все, что знал о себе точно, и о чем не догадывался. Пока отец стаскивал с меня обледеневшую одежду, ему, за компанию, тоже прилетел подзатыльник. Получив указание «выпороть паршивца как сидорову козу», он даже ремень офицерский свой в чулане разыскал. Но сначала отец растер меня спиртом, и заставил выпить полстакана огненной воды. Удивительное дело, но на следующий день я проснулся огурчиком.
— Бог помог, — убежденно заметил Антон. — Даже насморка не выскочило.
Бог помог, конечно, только из проруби вылез я сам. Как течением не утянуло, можно одним чудом объяснить. А ребята не помогли, отбежали подальше. Винить их не стал — бросились бы спасать, могли всей группой под лед уйти. Однако дружеские отношения треснули весенним льдом, в эту компанию меня больше не тянуло. Ну и мама, конечно, повлияла своеобразно, когда коньки запретила категорически. Она их даже из дома унесла.
— Да, — согласилась другая часть меня. — Нехорошо тогда получилось.
Но нет худа без добра. Потеряв коньки, я всерьез увлекся гитарой. Так-то и раньше неплохо играл, но теперь записался в кружок, а дома в любую свободную минуту мучил несчастный инструмент. Походя собрал ламповый усилитель, присобачил его к кинаповской колонке. На деку гитары установил самодельный звукосниматель, слепленный из высокоомных наушников. Получилось неплохо. Журнал «Радио» рулит! Параллельно я поднял владение балалайкой. Наслушавшись вражеских музыкальных радиостанций, попробовал блюзовые квадраты на балалайке, и сам обалдел от возможностей инструмента. Первоначально меня подтолкнула мама, с детства поющая народные песни и отлично владеющая разными инструментами — барабанами, гармошкой, балалайкой, мандолиной и даже домброй. Я начал вникать в теорию, а преподаватель кружка практику направил. Сильно помог, нагружая сложными домашними заданиями. Потом я оснастил мамину балалайку звукоснимателем, и в доме стало два электрических инструмента. Ей мощное звучание понравилось, мы потом частенько репетировали дуэтом.
Мой авторитет на улице вырос до небес, ребята и девчата вечерами ломились к нам в дом, чтобы «послушать музыку». Весной, как потеплело, я вынес гитару на улицу и, обладая слабым, но задушевным голосом, моментально стал местной звездой. Все девчонки оказались моими, они выстраивались в очередь, чтобы записаться на свидание. Завистники и обманутые любовники постоянно угрожали расправой, иногда били, а недавно даже слегка подрезали, но это так, издержки славы.
Звезду заметили в школе, пригласили в школьный ансамбль, а потом я пошел на повышение — в оркестр при клубе гипсового завода. Это был высочайший уровень районного масштаба, весь поселок тусил там на танцах.
— В твоих воспоминаниях слышна ирония, — с обидой заметила другая часть меня.
— А ты еще не слышал, как вырос мой уровень за сорок шесть лет, — парировал я. — Вот придем на репетицию, и я устрою вам закат разума на гей-параде!
— А что такое «гей-парад»?
— Ну, это мы тоже обсудим, но позже, после завтрака, — ответил я, умываясь.
Полевого супа на курином бульоне, с крупой и картошкой, в моем рационе не было лет сорок. Со свистом втянув обжигающее варево, я блаженно зажмурился. Сложная гамма ярких, необычайно острых ощущений захлестнула вкусовые рецепторы языка.
— Кайф! — счастливым голосом подтвердила другая часть меня.
— Я бы сказал больше: полный улет, — откусив солидный кусок хлеба, я оторвал ногу от вареной курицы.
— Посолить! — подсказала другая часть меня, и своевременный совет был немедленно исполнен.
Короткая жизнь в этом мире подарила столько впечатлений, что я не переживал за двадцать лет. И следует заметить — еще не вечер!
— Хорошо сидим, а, Антон? — никакого дискомфорта от соседа в голове не ощущалось. А ничего тут странного нет, ведь это же я, только сорок шесть лет разницы.
Зеленый лук, петрушка и соль крупного помола замечательно сочеталась с горячей, исходящей паром куриной ногой. Еще на столе меня дожидалась тарелка тонко порезанной брынзы и отдельно — армянский лаваш. Но это на десерт, если влезет.
Лишив курицу второй ноги, я встал из-за стола, чтобы налить молока в кружку. Каждое утро козье молоко нам приносила тетя Римма с Третьей улицы. Если дома никого не было, она оставляла стеклянную банку на кухонном столе, и забирала вчерашнюю посуду. Деньги за товар мама закладывала внутрь, в платочке. Еще тетя Римма носила козий сыр, но только по воскресеньям — каждый день такое нам было дорого, не по карману.
Покончив с легким завтраком, я задумался, переводя взгляд со своего несколько вздувшегося живота на чугунок с вареной картошкой. Он уже слегка остыл, дышал горячим паром, но не так яростно.
— Чего ждем? — вкрадчиво спросила другая часть меня. — Забыл, где вилки лежат? Так мне не трудно напомнить, в буфете! А сливочное масло, кстати, в холодильнике.
— Как прошел вечер? — улыбаясь, на кухню заглянула мама.
— Сначала в школе были танцы, а потом поехали на набережную, — вклинился в разговор Антон, и правильно сделал. — Гуляли, веселились, катались на кораблике. Под утро разошлись по домам.
— Что, и драку не заказывали? — мама усмехнулась.
— Обошлось, — честно доложил Антон. — Отдельные уроды нашлись, конечно, но их быстро успокоили без меня.
— Ой, чуть не забыла, — вскинулась мама. — Отцу на работу позвони, он тебя пожалел, будить не стал.
Отцу позвонить надо обязательно! Хотя бы для того, чтобы просто услышать его голос. Вот доем картошку, и сбегаю к больнице. Там телефон-автомат редко ломают.
Антон молча согласился.
— Вчера приходила к школе. Посмотреть, как вы танцуете, — у мамы увлажнились глаза. — Ребята такие солидные в костюмах, на девочках белые платья, лучше бальных. Как время пролетело, совсем взрослые…
— Боже, какая она молодая! — внезапно дошло до меня. — Сколько же ей сейчас? Антону семнадцать, значит, слегка за сорок. Женщина в расцвете сил, дай бог здоровья. И я помогу, Антон, ты не сомневайся.
— А когда мама умрет?
Неожиданный вопрос задал парень. А чего, собственно, скрывать? Антон должен знать все. Более того, мне надо передать ему базу данных полностью, без купюр. И хорошее и плохое, важное и бесполезное. Все. Пусть другие учатся на собственных ошибках, Антон будет учиться на моих. Если я уйду, мой жизненный опыт в любом случае ему пригодится.
И моим путем он не пойдет. Зачем? Я уже прошел эту дорогу, и она скоро станет ему известна. Все расскажу подробно. Жить своей жизнью ему будет в сто раз интересней. А если мне доведется остаться с ним… будет совсем здорово. Ведь вдвоем в самом деле веселей.
— Мама умрет нескоро, — я задумался, вспоминая дату, венки у креста и немногочисленных заплаканных родственников. — В возрасте восьмидесяти двух лет она тихо уйдет во сне.
— А папа?
— Отец годом раньше, — я судорожно сглотнул. — Инфаркт.
— Дату своей смерти я знаю, — тихо сказал Антон. — Но, слава богу, об этом думать еще рано. Да, Михалыч?
— Верно мыслите, товарищ, — я допил молоко и сыто икнул.
— А что за девушку в белом платье ты привел с собой? — мама хитро прищурилась.
— Ух ты, — подумал я обескуражено. — Граница бдит, пограничник не спит! Давай, Антон, выкручивайся… А я подремлю пять минут.
— Да это Вера Радина, мы гуляли вместе, потом она домой пошла.
— А как же Алена? — мама не отступала.
— С Аленой тоже гуляли, — отмахнулся Антон. — Мы там все гуляли, я тебе уже рассказывал.
И он плавно съехал на тему подготовительных курсов к институту. Мама живо начала излагать свое мнение, а тем временем я выложил свои соображения:
— Твоя жизнь изменилась вчера — у меня был несколько иной выпускной вечер. Вернее, другое окончание: я проводил Алену домой, и под утро лег спать.
— Алену? — удивился Антон. — А как же Верка?
— Никакой Верки тут не было! Понимаешь? Пошли изменения, Тоха.
— Это плохо?
— А бог его знает. Увидим.
— А что было сегодня, или завтра… вообще, помнишь?
— Не очень подробно. Кажется, весь день я отсыпался, валяясь с гитарой. А потом — месяц занятий без перерыва и отдыха. Учебники, курсы, снова учебники, сплошные серые будни. Алене тоже было некогда, так что вспомнить нечего.
— Интересно, что теперь будет? Как думаешь?
— Старая жизнь вчера закончилась, сегодня началась новая, вот что важно, как факт, — я подумал немного. — И мне это нравится, черт возьми! Я постепенно впитываю твою юность и энергию.
— Молодецкий задор?
Все-таки он ехидина.
— Да, а что? И задор, — я говорил серьезно. — У меня появилось желание жить, как это ни банально это звучит. Жить полной жизнью, понимаешь? Спасибо тебе.
— Да ладно!
— И, надеюсь, что и ты от меня чего-то получаешь. А?
— Да, — пробормотала другая часть меня. — Ответы на некоторые вопросы сами в голове появляются, сейчас только дошло. Приходят без твоей помощи, понимаешь?
После завтрака настало время изучить свое новое тело. Точнее, не новое, а старое… И не мое. И не изучить, а вспомнить. Тьфу, совсем запутался. Назовем просто: вспомнить молодость.
Из высокого зеркала антикварного шифоньера на меня смотрел обычный семнадцатилетний паренек среднего роста. Местами потемневшая амальгама не мешала понять, что на улице таких, с карими глазами да темными волосами, каждый второй. А оттопыренные уши и ровный нос — у каждого первого. Слегка пухлые, четко очерченные губы. С краю лба имели место парочка угрей и один прыщик, которые были немедленно ликвидированы, без всякой жалости.
Умиляли гладкие щеки, покрытые едва заметным, выгоревшим на солнце пухом. Я помнить забыл, как может выглядеть собственное лицо, лишенное растительности. Что ж, будем привыкать. Слава богу, усики под носом уже проклюнулись, но как-то робко, совершенно не требуя бритья. И чем старое зеркало радовало особенно, так это полным отсутствием пучков волос, торчащих из ушей.
Да, в молодости у меня тоже была гладкая кожа, плоский живот с кубиками и тонкая талия. А вот плечи, наоборот, широкие. Мышцы в норме — дельтовидные сформированы, бицепсы четно обозначены. Не качок, но и хиляком назвать трудно. Нормальная фигура у Антона, тут за себя не стыдно. Конечно, на турнике постоянно подтягивается, уже года три мучает этот снаряд. Ноги крепкие, спасибо секции вольной борьбы. Теперь, правда, это в прошлом, травма мениска вычеркнула нас из списка будущих мастеров. Переживем.
Я отошел от шкафа, спустил трусы — мужское достоинство выглядело солидно. Еще вчера это был вялый, куцый сморчок, спрятавшийся в шапке седых волос, а теперь настоящий красавец! Солидный элемент тела, ожидающий массы впечатлений в этом настоящем.
И мы этим новым элементом мир перевернем, как рычагом. Да, а что? Главное, ребята, сердцем не стареть! Вернулась утренняя эрекция, и только за этот уверенный взгляд вверх, безо всяких раздумий, стоит перебираться сюда на постоянное место жительства.
Раскрыв двери шкафа, я нашел повседневную одежду, подобрал пару носков в куче стираных. Надевать не стал, кинул на тахту. Взгляд зацепился за галстук — единственный, он же парадный. Я хмыкнул, плотно затягивая его на голой шее. Нацепил на запястье часы «Командирские», подарок отца. Выудил из ящика стола самодельное стальное колечко и «гайку», босяцкий перстень, выточенный из настоящей бронзовой гайки.
— Так-так, — заинтересованно крякнул Антон. — А ты знаешь, у мамы еще бусы есть.
— Хорошая мысль, — согласился я, и пошлепал по комнатам в одних трусах, чтобы хорошенько пограбить мамины богатства.
Оторвался по полной программе: надел кружевной пояс для чулок с подвязками и красный гипюровый бюстгальтер из этого комплекта. Поверх галстука накинул золотую цепочку с крупной брошью в разноцветных стекляшках. Накрутил на шею связку бус, а кисти и бицепсы облепил браслетами, которых оказалось десятка два. Потом, махнув рукой, накрасил губы, брови и ресницы. Густо так намазал, не жалея маминой косметики.
— Зачем тебе румяна?! — спохватился Антон. — Не надо!
— Надо, Федя, — ответил я, цепляя на уши клипсы. — Следственный эксперимент проводится в полном объеме.
И добавил по паре клипс на верхушки каждого уха — место было, ушами бог не обидел.
— Ты еще кольца женские надень! — простонал Антон в надежде, что ирония меня остановит.
— А почему нет? — обрезал я его, украшая пальцы ювелирными изделиями плотно, сколько влезет.
Потом я провел ревизию в тайном схроне отца. Он, наивный, думал, что надежно спрятал тощую пачку денег с парой бутылок коньяка. Ага!
Коньяк нам с мамой без надобности, а вот деньги мы перехватывали до получки регулярно, втихаря и втайне друг от друга. Сейчас я забрал одну бутылку и две купюры.
— Надо проверить, как переносятся вещи в желудке, — я оглянулся в поисках предмета, подходящего для проглатывания.
— Шпаги здесь нет! — закричал Антон плачущим шепотом. — И вообще, я возражаю!
— Ладно, тогда попугая возьму, — я полез в клетку. — Интересно, проходят ли ко мне в квартиру живые существа?
— Это же Кеша! — вскричал Антон. — Ты что, фашист? Он мне как член семьи!
— Мне тоже, — кивнул я. А волнистый попугай Кеша спокойно вертел головой, торчащей из кулака, такие фокусы ему были привычны. — Не пройдет со мной, на веранде полетает, главное дверь не забыть закрыть. А пройдет — обратно принесу, и девочку для пары ему еще придумаю. Там с этим просто.
— Честно?! — сопротивление Антона заколебалось.
Маме было жалко денег на попугаиху для Кеши, а когда она чего-то не хотела, добиться было невозможно.
— Светленькую. Или темненькую?
— Бери обеих, потом сам выберет!
— Согласен, пусть найдет себе лучшую. И мы так будем поступать. Эй, парень, жизнь только начинается, — вертясь перед зеркалом, подбодрил я Антона. — Какие планы?
— Калитку поправить и дров нарубить, — отчитался он.
— А что, и нарубим, — согласился я. — Держись, нас ждут великие дела!
Утро продолжалось. Хорошее и без этого настроение стремительно улучшалось.
Говорят, прежде чем начинать великие дела, следует неплохо передохнуть.
Я улегся на тахту, зажал в кулаке пузырек валокордина, под ним горлышко коньячной бутылки, обернутое парой купюр достоинством три рубля. В другом кулаке у меня вертелся попугай.
Но перед этим надел очки и прицепил на нос бельевую прищепку.
— Мамочки мои, не дай бог, кто увидит… — простонал Антон.
— Штирлиц знал, что проснется через десять минут, — сообщил я Антону. — Заводить будильник его научили еще в разведшколе.
Антон заржал, а я улыбнулся, засыпая.
Черный занавес стремительно мелькнул перед глазами.