Небольшая крепкая повозка, влекомая упитанной веселой кобылкой, выехала за городскую заставу. Из караульной будки высунулся стражник, окинул равнодушным взглядом темноволосого мужчину, сидевшего в повозке, — почти никто в Доршате не знал палача в лицо — и лениво махнул рукой: мол, проезжай.

Симон направил лошадь к дороге, ведущей на Шармиш. Предстояло провести в пути более двух дней, прежде чем он доберется до небольшой деревушки, где жила сестра.

Сестра палача Доршаты носила красивое нежное имя Кориль. Симон помнил, как родители выбирали его для новорожденной и он, десятилетний мальчишка, согласился тогда, что красивее имени нет на свете. С тех пор прошло больше тридцати лет. Мать с отцом погибли, когда в Шармише случился пожар. Почти половина города и деревушка, что раскинулась сразу за крепостной стеной, исчезли тогда в огне. Пожар полыхал до глубокой ночи: как на беду, в тот день дул сильный ветер, дома так и вспыхивали один за другим…

Симону тогда только-только стукнуло пятнадцать. Какое-то время они с сестренкой жили у родни, двоюродной тетки матери. Она согласилась оставить у себя пятилетнюю Кориль, а старший брат отправился искать счастья в Доршате.

Симон пошевелил вожжами, гнедая лошадь досадливо махнула хвостом.

Он скучал по девочке и навещал ее так часто, как только мог. Сестре жилось несладко, недаром Кориль поспешила выйти замуж сразу же, как только миновала ее пятнадцатая весна. Брат был недоволен выбором, но понимал: Кориль мечтала уйти наконец от сварливой и придирчивой тетки. Да и женихов было не много — сестра хоть и красива, но завидной невестой считаться не могла, денет в то время Симон мог ей дать совсем немного, только-только чтоб не прослыть бесприданницей.

Первое время Кориль с мужем жили в селе под Шармишем, а лет десять назад перебрались в деревушку на берегу медленной сонной реки: Смили, муж сестры, был помощником паромщика.

Симон с досадой вздохнул, вспомнив его: долговязый, нескладный, волосы цвета соломы торчат во все стороны.

У этого малого за десять лет не хватило ни ума, ни честолюбия, ни желания заработать на собственный паром. Симон с радостью помог бы сестре деньгами или купил бы паром сам, но… Городской палач неплохо разбирался в людях и не сомневался, что не успеет он отъехать от деревни, как Смили быстренько спустит все подаренные деньги. Монеты у него в руках не задерживались…

Симон недовольно сжал губы и легонько подхлестнул лошадь.

В прошлый раз он уезжал от сестры с тяжелым сердцем: частенько заставал ее с мокрыми глазами. Смили стал попивать, а раз так — толку от него не жди. Вмешиваться в жизнь Кориль не годилось — она давно уже взрослая, шестеро детишек! — но если выяснится, что муженек стал не только пить, но и руки распускать, придется с парнем хорошенько потолковать.

Симон снова вспомнил сестру и улыбнулся. Сколько раз он уговаривал ее вместе с детишками навестить его в Доршате! Однако Кориль, робея перед дальней дорогой и большим городом, никак не могла решиться на путешествие.

Симон отогнал кнутовищем овода, докучавшего кобылке, и покачал головой.

Сестра до сих пор не знает, что за ремесло выбрал брат. Как-то раз, давно, он обмолвился, что занимается врачеванием. Потом долго корил себя за малодушие, твердил сам себе, что его ремесло ничуть не хуже любого другого, но сказать сестре правду так и не решился.

До деревни Симон добрался к вечеру. Он остановил повозку возле маленького домика в два этажа, покрашенного серой масляной краской, облупившейся за долгие годы. В небольшом огороде за домом женщина собирала смородину. Маленький ребенок, еще плохо державшийся на ногах, стоял возле матери, крепко ухватившись ручонками за ее полинявшую юбку. Мальчик лет десяти, черноволосый и круглолицый, выдергивал из грядки морковь и бросал на расстеленный мешок. Завидев повозку, женщина поспешила во двор, крикнув мальчишке, чтоб приглядел за малышом. Выскочив за калитку, Кориль так крепко обняла Симона, что тот рассмеялся.

— Рад видеть тебя, сестрица! — проговорил городской палач, целуя ее в обе щеки. Из огорода к повозке спешил мальчик. Он осторожно вел за руку маленького братишку и улыбался во весь рот.

— Ты никак ждешь прибавления? — Симон оглядел фигуру сестры. — Еще один мальчишка, не иначе! А, племянники! Здравствуй, Гритчен! Подрос! А это кто же у нас?

Он присел на корточки, разглядывая пухлую измазанную физиономию мальчика.

— Никак Нимур?! Уже ходит?! Молодец! Дай-ка, разгляжу его! — Он легко выпрямился и подхватил малыша на руки. — Лоб, подбородок — это уж от твоего муженька, а вот глаза — нашенские, черные!

— Все лето тебя ждали! — с упреком сказала сестра, не сводя глаз с брата. — А ты только осенью собрался. Гритчен, заводи же лошадь во двор!

— Дела, Кориль, дела! Ух, столько дел, что и не сообразишь, когда ж они закончатся!

— Дай-ка его сюда. — Она подхватила ребенка на руки. — Запачкает тебя… Дела? Ну, ты — важный человек, образованный, городской лекарь! Небось хорошо платят за работу? Вон какая у тебя лошадка… да и одет ты… зачем же ты в дорогу такой хороший плащ надел? Весь запылился, а материя-то дорогая?

— Запылился — не беда, — весело говорил Симон. Он вытащил из повозки коробки и вручил Гритчену. — Неси-ка в дом, сорванец, зови братьев да начинайте глядеть, что там!

— Ну вот еще, баловать их, — довольным голосом сказала Кориль. — А плащ я велю Няте вычистить, выбить хорошенько.

— А где она?

— За козой пошла, за деревню. Коза эта… за ней глаз да глаз. Так и норовит залезть в чужой огород. Смили говорит, не давала бы так много молока, давно б на мясо пустил.

Симон ловко распряг кобылку и повел под навес. Кориль двинулась следом.

— А Нята — в крик, говорит, не дам! Коза эта за ней ходит везде — как собачка. Люди смеются уже.

Симон привязал лошадь и легонько шлепнул по боку.

— Ну и пусть смеются, — добродушно сказал он.

— Это да, — поспешно согласилась сестра, ладонью утирая слюни малышу. Он дергал ее за выбившиеся из-под чепца жесткие черные волосы, заливаясь смехом.

— Да ведь она уже большая, пятнадцать лет все же! А больше одиннадцати и не дает никто. Худая да длинноногая. Год-другой — замуж пора, да кто ее возьмет…

Симон поморщился. Нята, старшая из детей сестры, была его любимицей, и он терпеть не мог подобные разговоры. Но сестра любила жаловаться, и если уж начала — не остановишь.

— Да ты погоди -«замуж»! — сказал он недовольно, вытаскивая из-под сиденья повозки потертую кожаную сумку со своими вещами и подарками для племянницы. — Иль уж приглядел кто?

— Да кто ее приглядит такую… — Сестра закрыла калитку во двор, стукнув ее чуть сильнее, чем нужно. — Тощая, будто хворая… Или сглазил кто? Ты ж лекарь, может, скажешь, чего с ней?

Симон потрепал по голове малыша на руках сестры.

— Разберемся, — сказал он свое любимое словцо и направился в дом вслед за Кориль.

На полу веранды ребятишки весело потрошили сумки с гостинцами. Симон сидел в продавленном плетеном кресле и посмеивался, глядя на детей. Четверо, а шуму — на весь дом! Шустрые, черноволосые, — ну точно весенние скворцы! Маленький Нимур сидел на полу молча, серьезно наблюдая за братьями, мусолил сухарик, который сунула ему мать.

Кориль проворно собирала на стол: картофельный пирог с сыром и яблоками, совсем такой, как стряпала когда-то мать, лепешки, тыква с соусом из крыжовника. С кухни доносился аппетитный запах тушеной речной рыбы.

Симон, не дожидаясь приглашения, отломил кусок пирога и принялся жевать, поглядывая на племянников. Старшему уже исполнилось одиннадцать. Он изо всех сил старался держаться солидно, по-взрослому, но не мог сдержать восторг, когда обнаружил подарок, который Симон выбрал специально для него. Это была целая коробка деревянных раскрашенных солдатиков и кубики, из которых собиралась большая крепость. Симон покачал головой — надо же, как он соскучился по малышне!

— А где Смили? — поинтересовался он.

— Забор чинит возле мельничной запруды. — Кориль поставила на стол глиняные чашки с овощами. — На днях сильная гроза была, подмыло. Вчера весь день ямы копал под столбы. Мельник обещал хорошо заплатить.

Симон потянулся за вторым куском пирога, но тут во дворе стукнула калитка и по ступенькам прошлепали чьи-то босые ноги.

— Вот и Нята, — сказала сестра.

Симой вскочил, и как только девочка появилась на пороге, схватил ее в охапку.

— А вот и она! — закричал он, кружа ее по тесной веранде. — Моя красавица! Ну что, воробей? Как живешь? Дай-ка я на тебя погляжу!

Он осторожно поставил смеющуюся девочку и повертел ее из стороны в сторону.

— Красавица! Одно слово — лесная феечка! Сразу видно, питаешься только цветочной пыльцой да лунным светом! — Он притворно нахмурил брови: — Или мать не кормит?!

— Если ты заставишь ее съесть хоть кусочек мяса, небо в речку упадет, — недовольно проговорила Кориль и снова скрылась в кухне.

— Что, все еще не ешь мяса? — Симон пригладил растрепавшиеся волосы Няты.

— Терпеть его не могу. — Голос у девочки был тихий и глубокий.

— Ну и не надо, — с готовностью согласился Симон. — Не хочешь — и не ешь!

Он с улыбкой разглядывал племянницу. Братья ее, все пятеро, были похожи один на другого, словно горошины из стручка: черноволосые, крепкие, круглолицые. Нята же — русоволосая, тонкая, с длинными руками и ногами, с большими глазами, словно подернутыми дымкой. Мальчишки шумные и задиристые, а их сестренка существует будто в полусне, постоянно погружена в мысли и, кажется, видит то, чего не видят другие.

Сердце Симона сжалось от жалости, нечасто ему доводилось встречать людей, столь неприспособленных к жизни. Он подавил вздох, улыбнулся и поцеловал Няту в макушку.

— Я тебе обновки привез. Синюю юбку в полоску — все модницы в Доршате носят сейчас такие! — и кружевной передник, и кофточку с перламутровыми пуговицами, и что-то там еще… жена выбирала сама, уж она знает в этом толк! Нята улыбнулась, не отпуская его руки.

— Зимой пригодится, — обрадовалась Кориль, появляясь на веранде. Она уже сняла старый чепчик и воткнула в волосы высокий позолоченный гребень, подаренный братом. — Будет вечеринка, глядишь — и заприметит кто-нибудь.

Девочка быстро взглянула на мать, но промолчала. Симон снова уселся в кресло, Кориль принялась рассказывать брату деревенские новости. Нята помогала матери накрывать на стол, двигаясь быстро и бесшумно, как солнечный зайчик.

Едва они приступили к еде, как калитка снова стукнула. Нята бросила быстрый взгляд в окно и сжала губы.

— Смили пришел! — сообщила Кориль, тоже глянув в окно. — Вот обрадуется сейчас!

Симон имел большие сомнения, что Смили обрадуется его приезду, но выбрался из кресла и пошел на крыльцо, мимоходом потрепав племянницу по волосам.

Смили был весел и добродушен. Обнимая его, Симон уловил слабый запах вина и понял причину этого хорошего настроения.

— Весь день возился с этим проклятым забором! На пароме работы пока нет — осень! — сообщил Смили, стягивая рубаху и бросая на крыльцо. В присутствии Симона он всегда испытывал странную робость и старался скрывать это за болтовней и развязными шутками.

— Нята! — крикнул он. — Налей воды в умывальник!

Симон вернулся в дом и на крыльце столкнулся с девочкой — она спешила во двор с ведром воды. Смили, насвистывая, вразвалку направился к умывальнику: в дальнем углу двора, на чурбаке стоял глиняный таз, на деревянном гвозде висело старое полотенце. Нята шла следом, замедляя шаг, чтобы держаться от отца подальше. Симон прищурил глаза.

Маленький Нимур, сидя у него на руках, заливался смехом и дергал за волосы. Сестра рассказывала о поездке в соседнее село, а Симон, поддерживая разговор, время от времени поглядывал в окно. Нята налила воды в таз, Смили сказал что-то, она, не поднимая глаз, молча кивнула и торопливо ушла, захватив пустое ведро.

«Она стала бояться отца, — подумал Симон, качая малыша на руках и краем уха прислушиваясь к болтовне Кориль. — К чему бы это?»

И он пообещал себе, что не уедет, пока не узнает, в чем дело.

На следующее утро главный палач Доршаты проснулся поздно. Приезжая к сестре летом, он обычно спал во дворе под навесом, но сейчас ночи уже становились холодными, и Кориль отвела ему крошечную комнатку возле веранды.

Ни Смили, ни мальчишек в доме уже не было. Не было видно и Няты.

— Полощет белье на речке, — пояснила Кориль, наливая брату густую рыбную похлебку: по деревенской привычке Симон любил завтракать супом.

— Смили сказал, чтоб она обед ему принесла, а ее до сих пор нет. Пришлось Гритчена отправить.

Симон отломил кусок свежевыпеченного хлеба и потянулся за ложкой.

— С утра на реке пропадает, а надо еще крыльцо вымыть. И чего там полоскать-то? Пара рубах да мое платье, — с досадой проговорила Кориль. — Уже можно было управиться сто раз. Небось опять сидит да со своей козой обнимается или ракушки собирает. — Она покачала головой. — Каждый день — новые капризы! Теперь вот обед не хочет носить…

Симон, хлебая ароматную похлебку, задумался, не обращая внимания на бесконечные жалобы сестры. Весь вчерашний вечер он не спускал со Смили глаз. Теперь его беспокоило, замечает ли сестра взгляды, которые бросает ее муженек на девочку. Скорее всего, пока нет… и Нята, само собой, ничего не говорит матери, верно, стыдится.

Симон сдвинул брови.

— Ладно тебе, — сказал он, вытер пустую миску мякишем, отправил его в рот и поднялся.

— Что дальше с ней делать, ума не приложу. — Кориль вздохнула. — Какая-то она…

— Разберемся. — Симон чмокнул сестру в щеку, потрепал по голове Нимура и отправился на поиски Няты.

Он хорошо знал, где можно отыскать племянницу: прошлым летом она сама показала ему это место. Симон вышел через калитку в огороде, прошел берегом реки и возле старой развесистой ивы обнаружил корзину с мокрым бельем. Неподалеку бродила белая коза с намотанной на рога веревкой. Нята сидела на толстой ветке, которая росла невысоко над землей, почти невидимая среди листвы.

— Вот ты где! — Он остановился под ивой, разглядывая девочку, потом осторожно снял ее с дерева и опустил на землю. — Весу в тебе — меньше, чем у воробья, — заметил он. — Ничего не ешь, что ли? Чего делаешь?

— Белье полощу, — хмуро сказала Нята.

— Вижу. — Симон хмыкнул. — Не хочешь домой идти? И почему это?

— Ни почему, — сказала она, разглядывая свои босые исцарапанные ноги.

Симон уселся на старый вывороченный корень.

— Что-то ты сегодня неразговорчива, моя феечка, — усмехнулся он. — Ну да ничего, разберемся…

Нята села рядом, потыкала палочкой в песок.

— А сегодня вечером снова будешь рассказывать про До-ршату? Вчера Гритчен сказал, что обязательно поедет в город, когда вырастет. Только он заснул раньше всех, а я еще долго слушала! Ты про Драконьи скалы говорил. Где они находятся?

— Неподалеку от города. — Симон отогнал козу, которая, незаметно подкравшись, принялась жевать край его куртки.

— Это там держат узников в подводных темницах?

— Да, важных преступников, государственных изменников… Там наверху, на скалах — городская тюрьма. Кыш отсюда! — прикрикнул он на козу.

Нята поежилась:

— И они там сидят всю жизнь?

— Ну кто как. — Симон осторожно взял ее ладошку в руку, разглядывая тонкие пальчики с обкусанными ногтями. — Кто-то всю жизнь, кого-то казнят.

— Кто их казнит?

— Ну кто… палач, конечно. Кто ж еще. — Он покосился на козу: та уставилась на него желтыми нахальными глазами.

— Страшно… — протянула Нята.

— Кому страшно? Преступникам?

— И преступникам и палачу. Людей убивать.

— Палач не убивает, Нята. Палач казнит, — поправил Симон.

— Все равно…

Он вздохнул и легонько похлопал ее тяжелой ладонью.

— На Драконьих скалах раньше жили драконы?

— Говорят, жили, но давно. В летописях написано, что Доршата раньше была землей драконов.

— И куда они потом делись?

— Улетели на Восточный рубеж. Там теперь и живут. Так говорят.

— И никто их не видит?

— Ну кто же их увидит. Конечно, нет. Лет сто назад, говорят, Фиренц, хозяин всех драконов, прилетал в Доршату, на Совет Шести, но это легенды. Сказки и выдумки.

Коза сунула морду в корзину с мокрым бельем, и Симону пришлось встать, чтобы отогнать ее.

— Вот ведь упрямая скотина! — пробормотал он.

— Дракон прилетал? Люди не боялись его?

— Он же мог принимать облик человека. — Симон поставил корзину рядом с Нятой и снова уселся. — Драконом его никто и не видел. На Совет он являлся как человек, высокий светловолосый воин с зелеными глазами.

Он покосился на племянницу и толкнул в бок:

— Нята, закрой рот, а то ворона залетит! Девочка смущенно засмеялась.

— А теперь он не бывает в Доршате? — спросила она.

— Фиренц? Нет. У драконов, если они существуют, конечно, свои дела.

— Жаль. Жаль, если не существуют!

Симон засмеялся:

— Нята, драконы — это сказки! Вот у норлоков много таких легенд — о драконах. Будто бы норлоки встречались раньше с ними и даже дружили. — Он пожал плеча ми. — Может, и так, кто его знает. Норлоки-то живут дольше людей, стало быть, они и драконов помнят.

Нята задумалась.

— Я никогда не видела норлоков.

— Где ж ты их увидишь, в такой-то глуши. — Коза сунулась было к корзине, Симон погрозил ей кулаком. — Норлоки селятся на Побережье. Да и они не все дружили с драконами, а только Сульг. Фиренц был его другом. А может, и сейчас есть, кто их разберет…

— Кто это — Сульг?

— Военачальник норлоков. — Симон поднялся и отряхнул сухие травинки, налипшие на одежду. — Пойдем, Нята, мать нас потеряет.

— Ты его видел?

— Кого? Сульга? — Он взял корзину и двинулся по берегу. — Конечно. Видел несколько раз, в Доршате. — Симон оглянулся: коза медленно брела следом, явно улучая момент, чтобы поддать рогами. — Слушай, Нята, как ты управляешься с такой вредной животиной?

Ближе к вечеру заявился Смили, шумный, довольный чем-то, с мешком в руке. Кориль удивилась, что муж пришел раньше обычного, и поспешно вышла на крыльцо, держа на руках малыша. Симон во дворе колол дрова, легко орудуя тяжелым топором, Нята подбирала поленья и складывала под навесом.

— Я думала, ты до вечера будешь забор чинить. — Кориль сошла со ступенек и отпустила Нимура. — Что это ты принес? Откуда?

Смили довольно засмеялся и вытряхнул из мешка прямо на землю кучу мокрого тряпья.

— На берегу собрал. Пару дней назад выше по течению паром сорвался. — Смили поднял мокрую тяжелую ткань, выкрутил, отжимая мутную воду, расправил. Это оказался плащ, разодранный почти напополам. — Как раз гроза была, волны по реке ходили с наш дом, не меньше. Не знаю уж, как пассажиры паромщика уломали пересекать реку в такую погоду? Заплатили, верно, немало… А может, надеялись, что проскочат… Буря-то их как раз на середине реки и застала. Ну и вот… — Он бросил плащ на крыльцо, пошарил в груде вещей и вытащил сапог. — Паром-то сорвало, да о берег и разбило. Там, за деревней, два трупа на отмель вынесло. Народу-то много потонуло небось… Сколько их там на пароме-то было — никто не знает. И барахло на берег выкинуло. Да уж, нахлебались водички, дурачье… И куда торопились?

Смили покопался в тряпье и вытащил еще один плащ, темно-серый, с черной узорчатой каймой по низу.

— Ишь, какая шерсть хорошая. — Кориль пощупала мокрую ткань. — Дорогая, верно.

Симон воткнул топор в чурбак и подошел ближе.

— Воинский плащ норлоков Серого Замка. — Он посмотрел на черную кайму. — Это их узор.

— Ну и что? — Смили бросил плащ на перила крыльца, — Хозяин-то, поди, на дне реки. А нам все пригодится. — Он искоса быстро взглянул на Симона. — Мы люди небогатые.

Кориль наклонилась над кучей, перебирая мокрые вещи. Смили вытер ладони о штаны:

— Ладно, мне еще работу закончить надо. Приду сегодня поздно. Развесь-ка все, пусть просохнет хорошенько, — велел он жене. — Нята! Собери на кухне перекусить да молока принеси из погреба.

Смили вразвалку поднялся по ступенькам и скрылся в доме.

Симон проводил его взглядом, остановил Няту и взял у нее из рук глиняный холодный кувшин.

— Помоги-ка лучше матери, — проговорил он. — А молоко отцу я сам отнесу. Я как раз с ним потолковать хотел…

И он направился к крыльцу.

Кориль высунулась в окно. Возле развешанного мокрого белья стояла коза и задумчиво обнюхивала рукав рубахи.

— Нята! — с досадой крикнула Кориль. — Отгони козу! Ты что, не видишь, эта скотина опять жует белье! Привяжи ее!

Женщина проследила, как Нята привязала козу, и вздохнула.

— Неумеха, — пробормотала она.

— Ну перестань. — Симон сел к столу и налил чаю, заваренного с листьями мяты. — Не такая уж она и неумеха.

Кориль положила перед ним буханку свежего хлеба, испеченного с сушеной черной смородиной, придвинула тарелку с соленым маслом и ломтями мягкого деревенского сыра.

— Не знаю, Симон. Какая-то она… Кориль замялась, подбирая слова. — Мы относимся к ней, как к родной, ты же видишь. С той самой поры, как взяли ее совсем малюткой. — Она машинально передвинула тарелки. — Ну, ты помнишь, у нас со Смили долго не было своих детей… я думала — по моей вине. Я боялась, кто захочет жить с бесплодной женщиной? — Сестра говорила, не глядя на брата. — Мужчинам нужны сыновья. Потому и обрадовалась подкидышу. Ты же знаешь, есть такое поверье: если бездетная семья возьмет в дом подкидыша, то обязательно пойдут свои дети. Так все и получилось, через год после того, как подбросили Няту, родился Гретчен, а потом двойняшки Эшер и Юмас, через два года — Ронти, следом за ним — Нимур.

Кориль поглядела в окно: Нята, подоткнув серую выцветшую юбку, мыла крыльцо.

— Смили никакого различия между детьми не делает, любит ее как родную дочь, — добавила она с гордостью, не замечая, как похолодели глаза брата. — Хотя, по правде сказать, пользы от нее мало. Бестолковая, несмышленая… С малышами помогает да козу пасет.

— Ну и пусть пасет.

— Симон, ей уже пятнадцать лет! — с досадой проговорила сестра. — А ума у нее меньше, чем у десятилетней.

— Кориль, она просто немного не похожа на остальных, вот и все, — мягко сказал Симон.

— Да уж… Только кто ее возьмет замуж, такую?

Симон нахмурился.

— Что, уже есть кто-то на примете? — недовольно поинтересовался он.

Сестра затрясла головой:

— В нашей деревне ей жениха не найти. Парни на нее не больно-то смотрят.

— Вот и хорошо, — с облегчением проговорил Симон.

— Что ж тут хорошего, если девица в пятнадцать лет сидит у родителей на шее? — кисло спросила Кориль.

Симон задумался, глядя в окно. Сестра просеивала муку на лепешки, малыш ползал у ее ног, зажав в кулачке ложку.

— Я вот что думаю, — он похрустел пальцами — дурная привычка, за которую его постоянно ругала жена. — Сидит на шее, да… Может быть, мне забрать ее в Доршату? Пусть поживет у нас. Дом большой, а дети, сама знаешь, выросли, отдельно живут.

Кориль помолчала.

— Симон, она мне дома нужна. — Голос сестры звучал недовольно. — Я через два месяца рожу, кто будет глядеть за Нимуром? Няньку нанимать? А Нята будет в Доршате развлекаться? Конечно, там у вас жизнь-то богатая… ты говорил, у тебя и прислуга есть? Небось жена твоя и палец о палец не ударит?

Симон снова похрустел пальцами.

— Хорошо, — вздохнул он. — Тогда на следующий год. Я приеду летом, Нимур уже подрастет…

Кориль повела плечом. Ей было досадно, что брат так привязан к девочке. Уж лучше бы на этом месте оказался кто-нибудь из сыновей!

— Ты же сама говоришь — Нята для вас обуза, замуж ей здесь не выйти, — уговаривал Симон. — Так что же?

— Пожалуй, — неохотно проговорила Кориль. — Конечно, твои-то сыновья уж взрослые… Как они? — спросила она, помолчав. — Ты говорил, старший продолжает семейное дело? Выучился на лекаря?

— А? Ну да, — поспешно сказал Симон. — Выучился, конечно. Хорошее ремесло, не хуже других. Так как насчет Няты? Посоветуйся со Смили, само собой, — добавил он.

— Да согласится он, — недовольно проговорила сестра. — «Одним ртом меньше» — вот что он скажет.

С утра Кориль отправила Няту на речку, велела начистить хорошенько крупным песком кухонную утварь: тарелки, кастрюли, сковородки. Медная посуда в небогатой деревне считалась роскошью, и Кориль очень гордилась подарками брата. Симон захватил пару кастрюль и пошел вместе с девочкой.

— Ловко ты управляешься, дядя Симон! — заметила Нята, споласкивая блестящее круглое блюдо. Коза бродила неподалеку, с любопытством поглядывая на людей.

— Я — старый солдат! — бодро ответил тот, натирая песком медную крышку, пока она не засияла, словно солнце. — А солдат должен уметь все!

Он полюбовался на собственное отражение в начищенном медном боку кастрюли и добавил:

— Ну или почти все.

Симон потянулся за тарелкой, раздумывая, не сказать ли Няте о том, что собирается забрать ее в Доршату. Несколько раз он порывался сообщить девочке новость, но в конце концов решил: скажет после того, как сестра поговорит со Смили. Симон был уверен, что тот не станет возражать, ну а если вздумает — придется побеседовать с ним еще разок. Хотя и в первый-то раз подонок перепугался так, что чуть в штаны не наложил. Симон сжал губы, полируя большую тарелку. Ему был хорошо знаком тип людей, подобный Смили. Такие храбрятся только перед слабыми. Пара ударов кнутом быстренько развязывает им язык, а пара сломанных пальцев убедят продать с потрохами родную мать.

— Вот что я тебе хочу сказать, Нята… — начал было Симон, но осекся: из ивовых зарослей донесся истошный рев.

— Это Юмас! — Нята выпрямилась, бросив кастрюли. — Наверное, опять подрался с Эшером! Эти близнецы — не разлей вода, драчливые, как петухи!

Из ивовых кустов вывалился один из близнецов. Трехлетний Юмас исступленно орал, размазывая по круглому лицу слезы и сопли. При виде такого безграничного отчаяния главный палач Доршаты несколько растерялся.

— Юмас, ты чего? — озадаченно спросил он. — Подрался? А где Эшер?

Нята присела на корточки и обняла братишку.

— Что такое? Что это у тебя? Мертвая птичка? Это из-за нее ты подрался с братом? Юмас, не годится играть с мертвой птицей.

Она осторожно забрала крошечное тельце птички.

— Коноплянка, — сказал Симон, разглядывая серые перышки. — Где это ты ее нашел? Где?. Что он говорит, Нята? Я ни слова разобрать не могу!

Нята понимала лепет малыша гораздо лучше, чем Симон.

— Нашел за сараем? Вы с Эшером снова туда ходили? Там бегают страшные собаки с пасеки. Гляди, пойдешь туда еще раз, они тебя покусают! Ну не плачь! Птичка оживет иприлетит к тебе под окошко!

Нята сложила ладони домиком и спрятала мертвую птичку.

Юмас нехотя перестал реветь, поглядывая на сестру черными глазами.

— Иди домой и найди Эшера, — строго велела Нята, и мальчик послушно побрел вверх по берегу. — И умойся, грязнуля!

Симон проводил малыша взглядом.

— Слушается тебя, мелочь пузатая! — Симон присел на корточки и потянулся за очередной кастрюлей. — А глотка у пацана — луженая, здоров он орать!

Нята присела рядом.

— Дядя Симон! — позвала она шепотом. Глаза у нее были веселые.

— Чего тебе?

— Гляди!

Нята осторожно раскрыла ладони: коноплянка вспорхнула из ее рук и мгновенно скрылась в вечернем небе.

Симон выронил кастрюлю из рук. Нята довольно засмеялась.

— Она ж мертвая была! — Он растерянно уставился на племянницу. — Или… или нет? Как это получилось?!

— Не знаю, дядя Симон. — Девочка пожала плечами. — Я просто подумала… подумала, что она сейчас улетит. Она и улетела.

— Не знаешь? — подозрительно повторил Симон. — А что это у тебя глаза сейчас хитрые, как у лисички? — Он тряхнул головой. — Если б сам не видел, никогда бы не поверил. Никогда!

Симон задумался, машинально натирая крупным песком кастрюлю, которая и без того блестела, как жар, потом отодвинул ее в сторону.

— Нята, — начал осторожно. — Ты понимаешь, что ты… что у тебя… — Он помялся, подбирая слова. — Словом, я слышал, конечно, что есть люди, которые магией владеют, но встречать их мне не доводилось. — Симон пристально поглядел на племянницу. — И надо же, чтобы… — Он вздох нул,- я думаю, плохого в этом ничего нет, но… — Он снова тряхнул головой и продолжил уже решительней:- Нята, пообещай мне, что никто не узнает о том, что ты сейчас сделала. Никто, ни один человек. Ни отец, ни мать, ни кто-то другой. И никогда больше не делай так. Тебя будут считать колдуньей и… — Он запнулся, мгновение помолчал, потом заговорил снова: — Ну, ты сама знаешь, что может произойти. Тут, в вашей глуши, люди не очень-то доверяют чародеям. Сдохни у соседа корова — и ты будешь виновата. А с колдуньями разговор короткий — зашьют в мешок, да в воду.

Он снова помолчал, задумчиво глядя на племянницу. Не потому ли родители Няты поспешили избавиться от нее? Разглядели в новорожденной девочке что-то такое, что и заставило их оставить малютку зимней ночью на чужом крыльце? Или была на то иная причина? Симон вздохнул:

— Обещаешь, Нята?

— Обещаю, дядя Симон, — тихо сказала девочка.

— Ну вот и славно. Собирай кастрюли, пойдем домой. Я тебе по дороге отличную новость скажу. Хотел попозже рассказать, ну да уж ладно!

Дни, проведенные у сестры, пролетели незаметно. Пора было отправляться в обратную дорогу: путь до Доршаты неблизкий. Симон решил уехать завтра рано утром, а сегодня вечером ему предстояло сделать еще кое-что. Он сбежал по ступенькам крыльца, отыскал Няту за амбаром, где она разливала по глиняным горшкам парное козье молоко, и присел на перевернутое ведро, собираясь с мыслями.

— Нята, — начал он наконец. — Ты ведь умеешь хранить тайны?

Девочка улыбнулась, обвязывая горшок куском чистой тряпки:

— Умею, дядя Симон.

— Отлично. Я хочу тебе сказать кое-что, но это должно остаться в секрете. Понятно?

Нята кивнула.

— Что-то много у нас с тобой тайн в этот раз, — недовольно пробормотал Симон и вытащил из кармана куртки несколько серебряных монет.

— Я разговаривал с твоей матерью, — продолжил он. — Ты уже знаешь, что следующим летом я заберу тебя в Доршату. Ты уже большая… пора повидать что-нибудь, кроме деревни. Ничего хорошего тебя тут не ждет… Но это будет только через год, к сожалению… мать хочет, чтобы ты помогла ей с маленькими.

Нята снова кивнула, осторожно наливая молоко в горшок.

— Вот… — Симон помолчал. — Стало быть, еще целый год… Летом я приеду. Но… — Он опять умолк. — Но если вдруг произойдет что-то… словом, если ты вдруг поймешь, что больше не можешь оставаться дома… понимаешь? Иногда так бывает… словом, если придется уехать, не дожидаясь лета, тогда…

Тонкие брови Няты сдвинулись.

— Ты понимаешь, что я хочу сказать, правда?

Девочка, не глядя на него, кивнула.

— Ты была в селе, что неподалеку от вашей деревни?

— В Ачуре? Один раз. — Она поставила пустое ведро и встала напротив Симона, глядя на него странными дымчатыми глазами. — Прошлой осенью мы с отцом, и Гритченом ездили туда в базарный день. Продавали яйца и овощи.

— Хорошо. Значит, ты знаешь, как туда добраться?

Нята склонила голову.

Симон протянул небольшую серебряную монетку:

— Если придется уехать из дома неожиданно, доберешься до села, найдешь любой постоялый двор и спросишь, когда едет повозка или почтовая карета до Шармиша. Поняла? Этих денег хватит, чтобы купить место.

Нята взяла монетку и зажала в кулаке. Симон протянул ей еще одну, побольше.

— В Шармише, на том же постоялом дворе, куда приедешь, спросишь, когда отправляются повозки до Доршаты. Они ездят довольно часто, утром — обязательно. Ехать примерно дня два, два с половиной. Держи. — Он вложил в ладошку еще пару монет. — Заплатишь за место до Доршаты. Запомнила? Приедешь в Шармиш, не вздумай разгуливать по городу. Можешь заблудиться, ну и… всякое бывает. Следи, чтоб деньги не украли. Приедешь в Доршату, спроси синий дом с красной черепичной крышей, что за городской стеной. Найти его нетрудно. Запомнишь? — Он протянул девочке еще одну монетку: — Это на всякий случай. Купишь еды в дорогу.

Нята зажала деньги в кулаке.

— О том, что у тебя есть деньги, никто не должен знать, поняла? Можешь их спрятать? Но не дома, а где-нибудь… где-нибудь в другом месте?

— Возле реки, под обрывом, — сообщила Нята, подумав. — Где старая ива. Спрячу в дупле или под корнями.

— Вот-вот, — подхватил Симон. — Спрячь хорошенько. И никому ни слова, обещаешь?

На следующий день рано утром Симон уехал. Гнедая кобылка отдохнула и весело потряхивала головой, выкатывая тележку из калитки. Нята собралась было проводить дядю до конца деревенской улицы, но Кориль велела разобрать вещи, которые валялись в углу веранды, те самые, что Смили пару дней назад принес с берега реки. «Вещи утопленников», — сердито думала Нята, глотая слезы. Ей было обидно, что вместо нее провожать Симона мать отправила Гритчена. Девочка уложила в корзину тонкое одеяло, полинявший от речной воды платок, разорванный коричневый плащ, куртку, потом еще один плащ, серый, с черной каймой по низу. Шерстяная ткань, высохшая на осеннем солнце, была мягкой и приятной на ощупь. Девочка встряхнула плащ, расправляя складки, что-то стукнуло о пол и покатилось в угол. Няте пришлось залезть за мешки с зерном для кур и отодвинуть коробки с рухлядью, которые загромождали дальний угол веранды, прежде чем она нашла то, что выпало из кармана плаща. Присев на корточки, она разглядывала находку: узкий браслет, сплетенный из золотых листьев плюща, усыпанный мелкими камнями, прозрачными, как слеза. Нята осторожно повернула браслет, по стенам веранды брызнули радужные отблески.

— Нята! — донесся со двора недовольный голос матери. — Долго ты там копаться будешь?

Девочка выпрямилась, не отрывая глаз от украшения.

— Иду! — крикнула она и, поколебавшись, сунула браслет в карман, чтобы вечером, на берегу речки, разглядеть его хорошенько.

Семейный склеп огромного поместья оказался на редкость неуютным местом. Сооружение из черного мрамора и гранита находилось в дальнем углу парка, рядом с небольшим озером. Место выбирали явно неслучайно: тихие аллеи и неподвижное зеркало воды в обрамлении камышей были призваны наводить на мысли о бренности всего сущего и навевать меланхолию. Однако на «золотую» Бретту все это навевало лишь отчаянную скуку. Она ничего не могла с собой поделать, но стоило ей завидеть в конце аллеи стены черного мрамора, бронзовые урны у входа и статуи печальных богов, как скулы начинала сводить зевота. Хорошо еще, что свита и родственники усопшего тактично оставались дожидаться ее в некотором отдалении из уважения к горю скорбящей. Хвала небесам, они не могли видеть, как безутешная вдова бредет скорбеть по недавно умершему мужу, зевая до слез.

Закрывая за собой тяжелую дверь, Бретта твердо решила упомянуть в собственном завещании, чтоб ее похоронили где-нибудь в другом месте, где угодно, только не в этой помпезной усыпальнице, рядом с Сайрасом. Здесь и так уже стояли семь мраморных гробов с останками сиятельных владельцев поместья.

Бретта неторопливо прошла мимо саркофагов и уселась на скамеечку возле окна. Она жила в замке уже вторую неделю, с тех самых пор, как в Белый Дворец ночью примчался гонец с известием о том, что ее муж, находившийся в Баттапе, скончался. И хотя Бретта жила как на иголках, ожидая подобного известия со дня на день, сообщение выбило ее из колеи, она и не подозревала, что смерть мужа так подействует на нее. Отныне в ее жизни начался новый этап, и отступать было не в привычках «золотой» Бретты.

Гроб с телом покойного перевезли с корабля в фамильный замок Сайраса, что находился неподалеку от Доршаты. Во время траурной церемонии, на которую приехало множество придворных, Бретта держалась безукоризненно. Наибольшее опасение ей внушал Луберт — он высказал сестре глубочайшее соболезнование и постоянно находился рядом, так что самые злые языки не могли ни в чем его упрекнуть. Однако все это время Бретта ловила на себе внимательный, пристальный взгляд брата. Обмануть можно было кого угодно, только не Луберта: он прекрасно понимал, что со смертью мужа руки сестры развязаны. Будет ли она настолько неосторожна, что ввяжется в борьбу за власть? Она же всеми силами старалась успокоить подозрения, вела себя так естественно и говорила совершенно искренне, что после такого потрясения хочет только одного — спокойной жизни. Бретта тщательно следила, чтобы не переусердствовать, слишком бурное выражение горя могло бы показаться подозрительным. Через два дня Луберт уехал в Доршату. К огромному сожалению «золотой» Бретты, поместье пришлось покинуть и Тинчеру, и Йоре, и многим фрейлинам свиты. Остались лишь некоторые придворные дамы из свиты — конечно, несносная белл Кволла тут же пожелала скрасить одиночество новоиспеченной вдовы, и Бретта, кипя бессильной яростью, кротко согласилась оставить Хранительницу нарядов в замке — да родственники Сайраса.

И вот теперь, скорбя по умершему супругу, «золотая» Бретта изнывала от скуки и бездействия — ни подруги, ни Тинчер из-за траура не могли ее навещать. Больше всего на свете ей хотелось покинуть это мрачное место и вернуться в Доршату, но, как безутешная вдова, она должная была в течение трех недель ежедневно скорбеть у гроба покойного.

Скука странным образом уживалась с нараставшим нетерпением, которое звенело внутри нее, как натянутая струна. Бретта чувствовала, что грядут события, которые очень скоро перевернут всю ее жизнь, и не собиралась сидеть сложа руки и дожидаться наступления этих событий Она предпочла бы кинуться им навстречу, но… появиться в Доршате, не пробыв минимум трех недель в замке, было невозможно. Бретта выдерживала траурный срок, скрипя зубами. Чума всех побери, как же скучно! Придворные дамы ведут благопристойные беседы, которые не оскорбят слуха вдовы, а родственники мужа считают своим долгом заливаться слезами при каждом ее появлении и подолгу рассказывать умилительные истории о Сайрасе. Похоже, в свое время ее угораздило выйти замуж за само совершенство! Правда, радости от этого не было никакой…

Бретта поднялась со скамеечки и прошлась по усыпальнице, чтобы размять затекшие ноги. Проходя мимо мраморного постамента, она шлепнула ладошкой по тяжелому саркофагу с останками Сайраса.

«Безутешная вдова»… Чума на него, а ведь когда-то она действительно любила мужа. Бретта с досадой сдвинула брови. Он был очень красив, но холоден как лед. Чья вина, что ей так и не удалось до него достучаться? И можно ли ее винить, что любовь перешла в ненависть, такую же яростную и неистовую? И что толку думать сейчас об этом?

«Золотая» Бретта снова уселась к окну и огляделась. Этот склеп ужасен, ужасен. Непонятно, как муж, с его безупречным вкусом, мирился с этаким кошмаром, почему не приказал его перестроить? Лежать здесь… брррр! Лучше уж сжигать своих мертвых, как это делают норлоки.

Бретта подперла щеку рукой. Мысли ее потекли по другому руслу. Чума бы побрала весь этот глупый этикет! Когда она станет править Доршатой, то прикажет собирать Совет Шести каждую неделю — если не придумает другой возможности видеть военачальника норлоков как можно чаще. Жаль, его не было на прошлом празднике… В последний раз она видела норлока как раз после Совета. Ничего особенного, просто короткий ничего не значащий разговор… пара слов, какая-то шутка… когда он смеется, у него глаза мальчишки!

Тут Бретта припомнила Тинчера и с досадой прикусила губу.

«Желаю вам, моя золотая прелесть, — говорил он небрежным тоном, в своей обычной манере, словно посмеиваясь над собственными словами, — самой не угодить в силки, которые вы так искусно расставляете для другого!»

Глупости. Это просто деловой интерес, только и всего, сделка. Посмотрим, насколько хорошо норлок умеет держать себя в руках…

Бретта тряхнула головой, отгоняя мысли. Она поглядела на солнце — алый шар почти скрылся за деревьями. Наконец-то можно покинуть склеп, теперь уже никто не сможет упрекнуть ее в том, что она скорбела мало! Но прежде чем уйти, предстояло сделать еще кое-что. Бретта прислушалась. Было тихо, лишь в парке свистела какая-то птица, ей отвечала другая. Бретта расстегнула кружевной воротник платья и вытащила тонкую золотую цепочку с черным блестящим камнем, теплым от ее тела. «Амулет вдовы». Она разглядывала камень так, словно видела впервые. Заклинания чародеев Лутаки сработали…

Риск, связанный с амулетом, был огромен. Покупка предмета, на который наложены чары Запретной магии… смерть, которая за этим последовала — смерть не простолюдина, а высокопоставленного вельможи… и сама она — дочь Наместника, замешанная в этом… Бретта поежилась. Темницы Драконьих скал навечно — самое милосердное, чего можно ожидать… впрочем, на милосердие рассчитывать нечего.

«Золотая» Берта поднялась и расправила плечи. Страх отступил, но не ушел совсем, а затаился под сердцем неприятным холодком, словно змея. Амулет сделал свое дело, осталось спрятать его так, чтобы никто и никогда не нашел, и склеп был для этого самым подходящим местом. Бретта сняла амулет и, шелестя платьем, прошлась по залу усыпальницы. Возле саркофага белл Нариссы она остановилась. Ей не довелось застать в живых мать Сайраса, и она видела ее только на фамильных портретах. Они с сыном были похожи друг на друга, как две капли воды: такая же безупречная красота, такие же ледяные глаза. Возле мраморного гроба Нариссы стояли высокие, в человеческий рост, вазы, выточенные из драгоценного камня, зеленого с черными прожилками, такие тяжелые, что их почти невозможно было сдвинуть с места. Бретта зажала амулет в ладони, приподнялась на цыпочки и разжала пальцы. Камень глухо стукнул по дну вазы. Бретта повернулась и вышла.

Придворные дамы, облаченные в знак скорби в платья тусклых зеленых тонов, толпились возле беседки. Тут же дожидались Бретту несколько родственников Сайраса. Среди них выделялась ростом его пожилая тетка, белл Кейтс, на голову возвышавшаяся над всеми остальными. У нее были такие же светлые, почти белые волосы, как у Сайраса, и серо-голубые глаза. Белл Кейтс была привязана к племяннику всем сердцем, и его кончина стала для нее настоящим ударом. Бретта старалась избегать женщину, но это было не так-то легко: простодушная провинциалка — тетка Сайраса жила в Руноне — совершенно искренне считала, что вдова сходит с ума от горя.

Когда Бретта приблизилась, пожилая дама взяла ее под руку — жест казался бы фамильярным, не будь он таким искренним:

— Крепитесь, эта тяжелая потеря для всех нас, но…

На соседней дорожке послышался стук копыт, раздались чьи-то голоса. «Золотая» Бретта насторожилась. Вскоре из-за поворота дорожки показались двое — кто-то из гвардейцев Дворцовой стражи и помощник Канцлера Дегер.

У Бретты екнуло сердце. Помощник Канцлера не мог явиться в замок просто так. Неужели проклятые ищейки Коллегии раскопали обстоятельства смерти Сайраса?! Уже?! Так быстро? Нет, не может быть!

Дегер, приблизившись, поклонился и пробормотал официальное приветствие. По его лицу решительно невозможно было прочитать хоть что-то.

Бретта сделала знак придворным дамам следовать вперед и оставить ее наедине с помощником Канцлера. Сердце ее отчаянно колотилось.

— Неотложные дела, белл Бретта, требуют вашего присутствия в Доршате, — проговорил Дегер.

— Они настолько неотложны, что из-за них позволено нарушить мой траур? — холодно осведомилась Бретта, она недолюбливала Дегера.

— Прошу меня извинить, но…

— Что произошло? — требовательно перебила она.

— Здоровье вашего отца внушает самые серьезные опасения, — многозначительно проговорил Дегер.

«Золотая» Бретта остановилась. Она ожидала чего угодно, только не этого!

— Внушает опа… — Она уставилась на Дегера. — Внушает опасения?! Как это может быть? Я покинула Доршату две недели назад, отец был совершенно здоров и собирался ехать на верфи, чтобы присутствовать при спуске на воду корабля…

— Именно. — Теперь Бретта видела, что помощник Канцлера не на шутку обеспокоен. — После посещения верфи Наместник почувствовал себя хуже… В тот день дул холодный ветер с Островов Пряного Ветра, всем известно, что он приносит лихорадку и… Орден Целителей сбивается с ног, но…

— Пошлите за зельем на Сарамитскую равнину!

— Это было сделано в тот же день, — доложил Дегер.

Бретта, конечно, знала, что отец, желая опровергнуть слухи о его немощи, в последнее время появлялся на народе даже чаще обычного. Скачки, городские праздники, гулянья — редко что обходилось без присутствия Наместника.

— Проклятье… — пробормотала Бретта. События начали развиваться как-то слишком быстро!

Она приподняла платье и припустила к замку едва ли не бегом. Какая досада, что нельзя поговорить с Тинчером, он наверняка знает подробности!

— Немедленно заложите карету! — крикнула Бретта, издалека завидев сутулую фигуру управляющего хозяйством замка. — Я еду сейчас же! Пусть белл Кволла останется тут и проследит, чтобы мои вещи уложили и прислали в Доршату!

— Карета уже готова. — Дегер успел позаботиться обо всем. — Вы можете отправляться сразу же, белл Бретта.

Сердце ее стучало так, словно хотело выпрыгнуть из груди.

Колесо судьбы медленно и неохотно поворачивалось, и «золотой» Бретте казалось, что она слышит его скрип.