…Куксон подошел к крыльцу, но услышал за спиной голоса и обернулся: парочка гномов (весьма подозрительного вида, к слову сказать!) обогнали гоблина и, стуча башмаками, взбежали на крыльцо.
— Ух, холодища, — буркнул один, кутаясь в рваную накидку.
Другой, с огромным синяком под глазом, окинул Куксона неприязненным взглядом и ничего не ответил, только натянул поглубже шапку, да поднял воротник потрепанной куртки с чужого, как отметил гоблин, плеча: рукава-то по земле волочились.
Гномы исчезли за дверью.
Куксон не удивился: в «Омелу» кого только не заносило!
Впрочем, он мог легко ответить, кого именно никогда не заносило в ночлежку на окраине Лангедака. Никогда не бывало здесь постояльцев с деньгами, важных персон, состоятельных магов, богатых приезжих купцов… зато сомнительных личностей с темным прошлым и без гроша в кармане — бродяг, оборванцев, нищих гномов, бродячих колдунов, странствующих магов, да прочей невзыскательной публики всегда хватало.
Конечно, ему, Куксону, всеми уважаемому гоблину, не последнему лицу в Лангедаке, и в голову не пришло бы сюда наведываться, если бы не…
Куксон степенно поднялся по скрипучим ступеням, небрежно кивнул шмыгнувшему навстречу кобольду в грязных красных лохмотьях и отворил дверь.
В большой комнате с низким потолком трещали в очаге дрова, пахло сухими душистыми травами, старыми книгами. В горшках на подоконнике покачивались на высоких тонких ножках грибы-поганки (говорящие, хотя по большей части молчали, лишь иногда уговаривая кого-нибудь из постояльцев отведать грибок-другой), а на столе, в большом глиняном блюде, выстланном свежим мхом, мерцали десятки светлячков: они-то и наполняли комнату живым золотым светом.
Возле очага в старом плетеном кресле сидел, полузакрыв глаза, в клубах табачного дыма, гоблин, словно грезил о чем-то.
Одет он был не так щеголевато и модно, как Куксон: в потертую суконную куртку травянистого цвета (все гоблины питают слабость к зеленому цвету) с деревянными пуговицами, серые штаны и старые башмаки. Полагается гоблинам носить колпаки, но вместо него лежала на столе шляпа с обтрепавшимися полями и заткнутым за шелковую ленту пестрым перышком.
Куксон размотал теплый шарф, снял куртку, пододвинул поближе к огню еще одно кресло и, усевшись, протянул озябшие руки к теплу очага.
— С первым снегом, Грогер, — тихо сказал Куксон.
Второй гоблин открыл глаза.
— Что? — непонимающе переспросил он. — А, первый снег! Я и забыл.
— Как можно о таком забыть?! — воскликнул Куксон. — Первый снежок все ждут, все ему радуются!
Гоблин Грогер усмехнулся.
— Можно, Куксон, можно, если каждую ночь смотреть сны кобольда, которого ты только что встретил на крыльце. Ему всегда снится лето, город на берегу теплого моря, дом с синими ставнями…
— Кобольды не живут в домах, — перебил Куксон. — Они в норах возле болот обитают.
— Знаю, знаю, но этот, видно, какой-то особенный.
Куксон пожал плечами.
— И что же ему еще снится, этому особенному кобольду?
— Какой-то человек… будто бы пропал он бесследно, а кобольд теперь его ищет.
— Небось, съесть хочет? — скептически поинтересовался Куксон, не питавший иллюзий по поводу отношений людей и кобольдов.
— Нет, они вроде как были друзьями.
Куксон недоверчиво хмыкнул.
— Ерунда, не бывает такого. А что-нибудь действительно интересное было? Расскажи!
Собеседник Куксона на мгновение задумался.
— На прошлой неделе завернул ко мне в ночлежку один бродяга, нищий, еле-еле на ночлег медяков наскреб, — понизив голос, начал он. — Но если б ты знал, какие сны ему снились!
— Какие? — спросил гоблин Куксон и затаил дыхание.
— Сначала снился ему роскошный дворец и сам он — в золотой короне. Рядом — молодая королева, красавица, глаза — как два изумруда. Потом — охота, дремучий лес, убегающий олень… и внезапно оказывается король один-одинешенек в лесу и никого рядом. Но вдруг, как из-под земли, появляется придворный колдун, а с ним — красавица-королева. Гремит с ясного неба гром, сверкают молнии — и превращается молодой король в нищего бродягу, а колдун становится как две капли воды похож на молодого короля. И вместе с ним уезжает королева, бросив того, другого, в лесу. И вот бредет он, усталый, к своему дворцу, да только не узнает его никто, даже любимые собаки, а дальше — темно и неясно… и вот уж бредет он прочь по дороге, плачет и проклинает кого-то…
Куксон взглянул на полутемную лестницу, ведущую наверх, туда, где под крышей находились комнатки постояльцев ночлежки.
— А сейчас этот постоялец где? — шепотом спросил он. — Там? Взглянуть бы на него!
— Нет его. Исчез вчера чуть свет. Тихо ушел, и я не услышал.
Куксон откинулся на спинку скрипучего кресла и задумался, глядя на огонь. Вот так история! Удивительная, как и все, что рассказывал иной раз Грогер.
Своей магии у него, как и у большинства гоблинов, не имелось, но была одна удивительная способность: он мог видеть чужие сны. И частенько Куксон заставал своего друга в кресле перед очагом, словно бы дремлющим, а на самом деле — блуждающим по сновидениям своих постояльцев.
Грогер отложил трубку.
— Значит, первый снег? Холодно тем, кто сейчас в пути…
Он достал из-под стола глиняную бутылку, откупорил, потом пододвинул медную кастрюльку с длинной ручкой. С приятным бульканьем полилось в кастрюльку красное вино.
Куксон вынул из кармана пакетик с пряностями. Пряности в Лангедак привозили издалека и были они недешевы. Куксон-то, разумеется, мог позволить себе самые лучшие, однако же, навещая Грогера, слишком дорогого угощения никогда не покупал: боялся обидеть небогатого приятеля. Грогер — гоблин гордый и в денежных вопросах щепетилен до крайности.
Куксон высыпал ароматные пряности в кастрюльку и поставил греться на огонь.
Хлопнула входная дверь, потянуло с улицы морозцем, и вошел, потирая руки, сутулый оборванец, до самых глаз закутанный в длинный заплатанный плащ.
— «Омела»? Та самая ночлежка на краю света? — буркнул он, подозрительно оглядываясь по сторонам. — «Омела»… кому взбрело в голову так ее назвать? Можно подумать, что хозяин — сильф… я бы тогда сюда — ни ногой!
Посетитель принялся сражаться с завязками плаща, окоченевшие пальцы слушались плохо.
— Знакомый гном посоветовал к вам завернуть. Прахта его имя.
Он шмыгнул носом и неприязненно взглянул на гоблинов.
— Ну? И который из вас Грогер?
— Я, — отозвался Грогер. — Прахта, говоришь? Да, помню такого. Два года назад он здесь неделю прожил. В комнате без окон останавливался.
Посетитель, освобождаясь от плаща, хмыкнул.
— Так это правда, что ты всех своих постояльцев помнишь? А я-то думал, врет гном… гномы всегда врут!
Он сбросил плащ, размотал рваный шарф и оказался пожилым побитым жизнью человеком с большим носом и обвисшими щеками.
— А я — Мохур, странствующий колдун Мохур. Знавал, как говорится, лучшие времена, но жестокая судьба ввергла меня в пучину злоключений!
Грогер снял с огня кастрюльку.
— Хочешь переночевать здесь?
— Вот верно говорят, что гоблины соображают туго, — язвительно воскликнул Мохур. — Конечно, переночевать! Для чего еще я сюда явился? На вас посмотреть, что ли?
Он покосился на горшки с ядовитыми грибами.
— Свободные комнаты имеются? Сколько стоят? Предупреждаю: был я когда-то богат, но сейчас…
Мохур развел руками.
— Даже медяка нет. Но я заплачу, не сомневайся! Завтра или послезавтра… я — честный человек, не обману. Ну, так как? — он с надеждой уставился на гоблина. — Прахта говорил, ты никогда не отказываешь!
Грогер поставил на стол тяжелые глиняные кружки.
— Можешь заселиться в комнату под крышей, там две кровати. Одну Манчура занял, а другая пока свободна.
Колдун насторожился.
— Манчура? Кто таков? Имя, как у оборотня.
— Ну, он и есть…
Колдун Мохур покосился на стол, где дымилась кастрюлька с горячим вином.
— А еще Прахта говорил, что тут и кормят бесплатно. А иной раз и кружечкой вина угощают…
— Этого Прахта не говорил, — твердо заявил гоблин Куксон.
Ишь, шустрый какой этот Мохур: пусти его в дом, так он и за стол усесться норовит! Ну, да странствующие колдуны — они все такие.
Колдуна Мохура отказ не обидел.
— Гоблины корку хлеба пожалели, — хмыкнул он. — Верно про вас говорят: скупердяи, каких мало! Еще и оборотней в ночлежке привечаете! Манчура, Манечура… ладно, я согласен! До полнолуния еще далеко. Надеюсь, он не храпит? Куда идти? Где комната?
— Поднимись по лестнице, вторая дверь налево, — сказал Грогер. — Да возьми светлячка покрупней, там темно.
Пока колдун выбирал светлячка, Грогер разливал по кружкам горячее вино. Куксон взял тяжелую кружку, вытянул ноги к огню и, глядя вслед поднимающемуся по лестнице, Мохуру, покачал головой.
Все бродяги, все странники королевства знали про ночлежку Грогера и адрес ее передавали из уст уста. Любой путник мог прийти сюда и за пару монет получить крышу над головой, а если денег не водилось, то Грогер всегда разрешал переночевать бесплатно.
Куксона, признаться, иной раз это огорчался, ведь денег на бесплатном не заработаешь! Но с Грогером никогда не спорил, догадывался, что имелись у приятеля причины, по которым он давал кров и тепло всем нуждающимся и бездомным.
Кого только в «Омелу» не заносило! Несколько лет назад даже парочка призраков обосновалась. Откуда они взялись и как в ночлежку попали — объяснить не пожелали, лишь передали через бродячего медиума, что решили остаться тут навсегда, а кто к ним сунется, тот пусть пеняет на себя. Объявили, что при жизни были охранниками Золотых караванов, отчаянными головорезами, так что обитатели «Омелы» сочли за лучшее оставить призрачных жильцов в покое.
Он, Куксон, помнится, предлагал тогда кого-нибудь из начинающих боевых магов в ночлежку направить: им полезно попрактиковаться в уничтожении призраков, но Грогер подумал-подумал, да и рукой махнул: пусть привидения остаются, коль им хочется.
Куксон только вздохнул, об этом узнав.
Он отхлебнул благоухающего горячего вина и взглянул на приятеля.
Родился тот далеко от Лангедака и потому на местных гоблинов походил мало, даже одевался иначе.
Был гораздо моложе Куксона, но дружбе это не мешало.
Грогер — гоблин умный, светлая голова, большие надежды подавал когда-то! А потом покинул Лангедак, отправился мир посмотреть, да и пропал на много лет.
Хорошо, хоть цел и невредим вернулся!
Обрадовался Куксон, когда приятель вновь в Лангедаке объявился, надеялся, что Грогер на хорошее место пристроится, состоятельным гоблином станет.
Да не тут-то было.
Открыл Грогер ночлежку на самой окраине города и с той поры все сидит в старом кресле напротив двери, будто ждет кого-то.
А кого ждать? Кроме бродяг да странников никого сюда, на край света, не занесет….
Размышлял иной раз Куксон, что такого могло за годы долгих странствий с его другом приключиться, что этакого он повидал, что пережил, но ничего в голову не приходило, а Грогера он не расспрашивал. Захочет — сам расскажет, а нет — что ж… есть такие вещи, которые и близкому другу не поведаешь!
Вот они, дальние-то страны, вот они, приключения да путешествия! Ничего хорошего от них, одна только тоска на сердце и на душе тяжесть. Потому и Грогер, большие надежды подававший, ничего больше не хочет, кроме как сидеть у огня и грезить о чем-то.
Куксон снова отхлебнул вина.
Как-то раз он, гоблин Куксон, с одним из постояльцев беседовал (комедиант бывший, все стихи сочинял и своими виршами надоедал всем не на шутку), так тот в высокопарных выражениях поведал, что Грогерова ночлежка — ни что иное, как тихая гавань для потерпевших кораблекрушение, приют для тех, кто потерялся в этой жизни.
От стихов проклятого комедианта у Куксона тогда даже зуд на нервной почве приключился, однако ж слова его запомнились. С той поры нет-нет да мелькнет мысль: а ведь прав был бродячий стихоплет! И тихая гавань, и приют — иначе и не скажешь.
И думалось дальше гоблину Куксону, что и приятель-то его, Грогер, тоже из них… из потерявшихся. И хоть не рассказывал он о себе ничего, но бродяги-постояльцы родственную душу в нем чуяли, потому и норовил почти каждый из них, сидя вечерком у очага, доверительно поведать Грогеру свою собственную историю, потому что не было слушателя лучше, чем этот молчаливый гоблин.
На лестнице послышались шаги и высокий хромой человек приблизился к гоблинам. Его маленькие глазки, спрятанные глубоко под кустистыми бровями, сердито сверкали, кривой перебитый нос подергивался, а бескровные узкие были поджаты.
— Грогер, твой светлячок не желает мне светить! — буркнул человек.
— Почему? Ты хорошо с ними обращался? Сам знаешь, светлячки очень обидчивые.
Человек закатил глаза.
— Обидчивые?! Да они просто лентяи, каких мало! Забирай этого и дай мне другого!
Он склонился над блюдом с мхом, выбирая светлячка.
— Гимальт, Гимальт, — запищала ярко-желтая поганка в горшке. — Не хочешь отведать грибочка?
— Отвяжись, проклятая! — буркнул Гимальт.
— Не хочешь, как хочешь, я просто так спросила…
Гоблин Куксон откинувшись на спинку скрипучего кресла, искоса поглядывал на Гимальта.
Происходил тот из бирокамиев, существ, которые могут одновременно в двух местах находиться. Не бог весть какие способности, однако, и на такие услуги спрос бывал, хоть и нечасто. А нечасто, главным образом потому, что все бирокамии отличались злопамятностью и мстительностью: чуть повздоришь с ними — и получи врага на всю оставшуюся жизнь. Не очень-то это приятно, потому как бирокамии — неумирающие, жизнь у них вечная, так что им торопиться некуда.
Сам Гимальт, впрочем, в Гильдии магов не состоял и в кабинет Куксона за заявкой ни разу не заглядывал — может, оно и к лучшему, потому что характер у него был как у всех бирокамиев: вздорный да склочный.
Вот и сейчас: двух минут не прошло, а он уж ссору затеял — и с кем? С ачури Кураксой, которая и мухи не обидит. Конечно, выглядела ачури презловеще: карлица, похожая на маленькую девочку, состарившуюся в одночасье от чьего-то недоброго колдовства, зато сердце имела золотое. Была она злой ведьмой, насылавшей болезни на человеческих детей: стоило ребенку наступить на ее тень, как его тут же поражала неизвестная болезнь, вылечиться от которой было невозможно.
Верней, так оно должно было быть, но, как говорится, в семье не без урода: по какой-то причине, Куракса была совсем не такой, как ее сестры. Она страстно любила детей и сама мысль о том, ей, как злой ведьме, положено насылать на них смертельные хвори, приводили ачури в ужас. Потому-то Куракса днем отсиживалась то в своей норе в лесу, то в ночлежке Грогера и покидала укрытие лишь по ночам, когда маленькие дети крепко спали. В сновидения злой ведьмы Грогер заглядывал нечасто, а, заглянув, никогда не рассказывал Куксону, что видел, только улыбался весь день.
— Куракса, Куракса! — снова запищала желтая поганка. — Грибочка не желаешь?
— Я — неумирающая. От грибочков ничего со мной не сделается.
— Жаль, жаль…
Бирокамий Гимальт глянул в окно.
— Ну и снегу навалило, — проворчал он. — Эх, оказаться бы сейчас там, где лето, где тепло…
Он подумал.
— Пожалуй, так и сделаю. Отправлюсь-ка ненадолго на юг, погреюсь на солнышке…
Ачури Куракса присела на корточки возле очага и протянула ручки к огню.
— Опять? А помнишь, что в прошлый раз произошло? Грогеру пришлось заплатить странствующему магу, чтобы тот вытащил тебя из Пустынных земель, где ты застрял. Неважно у тебя раздвоения получаются!
Гимальт сердито блеснул глазами.
— Я бы и сам вернулся! Все бирокамии хорошо владеют магией перемещения, особенно, когда им не мешают невежественные тупицы, вроде вас!
Ачури умолкла, поглядывая на бирокамия снизу вверх.
— Ты так и не вернул Грогеру деньги, — напомнила она. — А ведь тот маг, что помог тебе, потребовал немало!
Гимальт раздраженно фыркнул и снова склонился над блюдом, придирчиво рассматривая светлячков.
— А вы и рады были подарить денежки первому попавшемуся шарлатану! Лучше бы мне отдали. Заткнись, Куракса! — повысил он голос, заметив, что ачури хочет что-то возразить. — Не спорь со мной! Я, как-никак, бирокамий, а ты кто? Обычная ведьма, которая и колдовать-то толком не умеет!
Куракса слегка обиделась.
— Это почему же не умею? Я…
Бирокамий прищурился.
— Тебе ведь полагается насылать на человеческих детей хвори и смертельные болезни? Расскажи, многих ли ты уже уморила?
Ачури смутилась.
— Ты, Куракса, позор для всего рода ачури, — злорадно заключил Гимальт. — Потому-то твоя родня и знать тебя не желает. И правильно делает, между прочим…
Он взял одного светлячка, внимательно посмотрел на него, скептически поджав губы, и покачал головой.
— Нет, не годится. Сразу видно, что светить, как полагается, он не будет. Дармоеды, бездельники, лентяи! Я важным делом заняться собираюсь, мне нужно, чтобы в комнате было светло, как днем!
Громко хлопнула дверь, и в ночлежку торопливо вбежал человек, облаченный в легкую, не по погоде, куртку с поднятым воротником и продранными локтями.
— Ух, ну и мороз! Смертельно холодно к ночи стало! — воскликнул он, оттирая ладонями замерзшие уши.
Гоблин Куксон и этого постояльца знал прекрасно: Кабраксий, из потомственных некромантов.
Когда-то в Гильдии состоял и к нему, Куксону, за заявками приходил, но впоследствии из-за неумеренной тяги к спиртному был из Гильдии изгнан. А ведь какие способности у человека были, какие перспективы открывались!
Куксон отхлебнул остывшее вино, размышляя.
В самой-то некромантии, положим, ничего особенного нет, ремесло, как ремесло, но Кабраксий — особая статья: ему усопших и поднимать не требовалось, он и так их видел и слышал.
Цены бы некроманту с таким уменьем не было, да сгубила Кабраксия тяга к бутылке. Завел привычку с покойными на кладбище выпивать, и потихоньку да помаленьку покатился по наклонной дорожке.
Со временем знакомства да связи растерял, опустился, бродягой стал и ни на одно кладбище его теперь не принимают.
Увидев гоблина Куксона, Кабраксий бурно обрадовался и полез обниматься.
— Куксон, старина! Смертельно рад тебя видеть! Не выпить ли нам за встречу?!
Однако Куксон был начеку.
— Кабраксий! — строго промолвил он, отпихивая некроманта. — Мы сегодня уже виделись: утром, возле трактира «Стеклянная собака». Помнишь? Я на службу шел, а ты у Кокория на стаканчик клянчил.
Некромант увял.
— А, да… — огорченно проговорил он, но тут же оживился снова. — Но ведь в Лангедаке первый снег! С первым снегом тебя, Куксон! Уж за это полагается выпить!
Он потянулся к бутылке, но Грогер вовремя отодвинул ее подальше.
— Хватит с тебя, Кабраксий. Вы сегодня и без того с Мухтой весь день его новые зимние башмаки обмывали… кстати, — вдруг спохватился Грогер. — Откуда он их взял? Сдается мне, я видел похожие у постояльца из каморки под крышей… постоялец-то ушел вчера, а башмаки…
Глаза некроманта забегали.
— Меня такие подозрения смертельно оскорбляют! Я знать не знаю никакого постояльца, а башмаки Мухта при мне на базаре купил!
— На базаре, значит, — вздохнул Грогер. — Ясно…
— Что тебе «ясно»?! Говорю же: все по-честному было! Лучше налей мне стаканчик, не видишь, человек с мороза пришел! Сочувствия от вас не дождешься… другие бы угостили, а потом — беседу завели о чем-нибудь приятном… о смерти, например.
Он мечтательно вздохнул.
Ачури Куракса поднялась, прошлась по комнате и, привстав на цыпочки, выглянула в окно.
— Ты все о смерти, Кабраксий?
— Я некромант, — с достоинством ответил тот. — Мы любим говорить о смерти.
— Лучше расскажи, куда башмаки дел? — Куракса вскарабкалась на стул и села, поджав под себя ноги. — Ты после полудня ушел, а Мухта их искал, всю ночлежку вверх дном перевернул. Говорит, что ты их пропил. Обещал тебя побить!
Некромант Кабраксий вытаращил глаза.
— Ты меня смертельно удивляешь, Куракса! Я к башмакам и пальцем не притрагивался. Я на городское кладбище ходил, сама подумай, кому они там нужны?
Куксон допил вино и поставил кружку.
— Зачем тебя туда понесло? — строго спросил он.
Кабраксий вздохнул.
— Да так, посмотреть… на само-то кладбище дежурный некромант меня не пустил, так я через ограду любовался.
— Чем там любоваться? — неприязненно буркнул бирокамий Гимальт, все еще перебиравший светлячков.
— Это же главное городское кладбище! — благоговейно произнес некромант, закатывая глаза. — Могилы, склепы, мавзолеи — все самое роскошное, самое дорогое. Усопшие там, конечно, все из богачей, с кем попало говорить не будут!
— Уж с тобой-то точно не будут. А ты, небось, мечтаешь такое кладбище заполучить? — ехидно спросил бирокамий Гимальт.
Кабраксий махнул рукой.
— Нет, куда мне! Для этого деньги большие иметь нужно, связи… да и мертвые там уж очень спесивы. А вот получить бы сельское кладбище! Там тишина, покой, усопшие приятны и дружелюбны: булочники, мельники, крестьяне…
— Размечтался! Тебя к приличному погосту и близко не подпустят. Пьяница ты, не зря тебя из Гильдии выгнали!
Кабраксий хотел что-то сказать, но только рукой махнул. Отошел к очагу, присел на корточки и протянул руки к огню.
Ачури Куракса с укоризной взглянула на бирокамия.
— Доволен? Ни за что, ни про что обидел человека. Ну, выгнали его из Гильдии, не с кем не бывает. Тебя тоже два года назад из Стеклянной Гильдии прогнали, забыл?
Гимальд помрачнел.
— Бирокамии ничего не забывают! — угрожающе процедил он. — Да, проклятые стеклодувы меня выгнали… и это после того, как я всю жизнь отдал службе в их Гильдии!
— Всю жизнь? — удивилась Куракса. — Ты там всего неделю прослужил. Потом поскандалил с главным мастером, подрался со стеклодувами — вот тебя и…
— Они об этом еще пожалеют. Думают, могут вот так взять и вышвырнуть бирокамия за дверь?! Ошибаются!
Глаза его блеснули злым огнем.
— Скоро все они получат по заслугам!
Куксон взглянул на бирокамия повнимательней. Неужто всерьез собирается свести счеты с самой богатой и могущественной гильдией Лангедака? Да нет, быть такого не может. Куда обычному бирокамию тягаться со Стеклянной Гильдией!
Грогер плеснул теплого вина в кружку.
— Хватит злиться, Гимальт. Выпей лучше, согрейся!
Но бирокамий, сердито бормоча что-то себе под нос, схватил целую пригоршню светлячков и направился к лестнице. Заскрипели ступени, хлопнула в конце коридора дверь — и все стихло.
— Можно мне? — с надеждой спросил Кабраксий, поглядывая на Грогера. Получив разрешение, некромант схватил кружку и жадно выпил.
— А еще глоточек не нальешь? Пить что-то смертельно хочется. Нет?
Кабраксис махнул рукой и уселся на пол перед очагом.
Куракса, убедившись, что за окном сгустились сумерки и детей уже не встретишь, выскользнула за дверь и исчезла.
Проковыляла мимо угрюмая старуха в старой клетчатой шали. Куксон старуху еще в прошлый раз видел, но кто она такая не знал. То ли ведьмы, то ли побирушка, то ли просто бродяга, мало ли их в ночлежке бывает!
Гоблины, попивая горячее вино с пряностями, вели неспешную беседу.
— Так что там с Пичесом? — поинтересовался Грогер. — Вещи с ним все еще разговаривают? Он заходил вчера. Сначала долго толковал со шляпой, потом разругался с кувшином и ушел.
Куксон посмотрел на старую шляпу, потом перевел взгляд на кувшин и пожал плечами.
— Был сегодня у меня Анбаса, я ему дал поручение разобраться. Вот встречу завтра Пичеса, спрошу, как все прошло.
Он уселся поудобнее, кресло громко скрипнуло.
— Лучше бы за ум взялся, да подумал, как по службе продвинуться, а он все заклинания усовершенствует да о дальних странах болтает, — проворчал он. — А чего ему, спрашивается, не хватает? Место получил всем на зависть: в Стеклянной Гильдии. Служи, делай свое дело, наживай деньги! А там, глядишь, и домик купишь, семьей обзаведешься, уважаемым человеком станешь. А вот, поди ж ты!
Гоблин Куксон в сердцах шлепнул ладонью по поручню кресла.
— Вбил себе в голову, что край света ему увидеть необходимо — и все тут! Говорит, это его заветная мечта. Мечта! — он пренебрежительно фыркнул. — Уж сколько я с ним говорил, увещевал, а он все об одном твердит. Добром, чувствую, не кончится!
Куксон с осуждением покачал головой.
— А тут еще Мейса в Лангедак пожаловал, — продолжил он. — Опять начнет голову Пичесу морочить, завлекательные иллюзии показывать: чужеземные города, да дальние страны. К чему это? От мечтаний один вред…
Вспомнив о Мейсе, гоблин Куксон помрачнел и погрузился в раздумья.
Завлекательные иллюзии, гм… собственно говоря, на этой почве Мейса да маг Хронофел и разругались когда-то. Его милость, прослышав про талант мастера иллюзий, вцепился в Мейсу, как кобольд в крысу, почуял, что большие деньги на чужом даре сделать можно. Потребовал, чтобы для начала Мейса заветную мечту главы Гильдии угадал и в виде завлекательной иллюзии ее бы его милости магу Хронофелу показал.
Что там ему Мейса изобразил — неизвестно, но только его милость из кабинета вылетел, как ошпаренный и так дверью хлопнул, что стекла из окон посыпались.
С той поры маг Хронофел про Мейсу даже слышать не может, однако же, ничего не предпринимает… до поры, до времени. Он — человек осторожный и терпеливый. Ждет, когда Мейса оступится и можно не сомневаться — дождется. И уж тогда так все обстряпает — комар носу не подточит!
Куксон покачал головой.
— Дальние страны… — негромко проговорил Грогер, на мгновение скрывшись в клубах табачного дыма. — Дальние страны, Куксон! Чего там только не увидишь, кого только не встретишь…
И тут снова услышал гоблин Куксон волшебный голос, что звучал иногда. Зашептал голос о дальних странах, о дорогах, о море (сам-то Куксон его никогда не видел, но Грогер рассказывал), о крае света, о солнце, что плывет в бездонной лазурной пустоте. Даже словно теплый летний ветер, пахнувший травами и цветами, повеял в лицо!
Гоблин вздрогнул и решительно приказал (про себя, разумеется, не вслух же такое говорить!) волшебному голосу умолкнуть и никогда более его, Куксона, болтовней своей не тревожить.
— Ерунда все это! И слушать не желаю! Лучше про сны постояльцев расскажи.
Грогер усмехнулся.
— Что же рассказать? — проговорил он вполголоса (никому, кроме Куксона, не было известно о способности Грогера видеть чужие сновидения). — Кабраксию снятся сельские кладбища, умертвию Трупису — эльфийская война… это ведь после нее он умертием сделался… а гному Брамбису — попойки в трактирах.
Грогер вылил в кастрюльку остатки вина и поставил ее на угли греться.
— А вот бирокамий вчера странный сон видел. Сначала, будто он встретился с кем-то…
— С кем?
— Неясно. Старинные книги какие-то…ритуалы… зеркала кругом… а к чему все это — понять не могу!
— Да, странно, — согласился Куксон, подумав. — В ритуалах бирокамии не сильны, да и книги читать они не большие охотники!
Сидевший у очага некромант Кабраксий, поднялся и решительно подошел к столу.
— Грогер, одолжи ненадолго куртку, надо сходить в «Трилистник», по смертельно важному делу. Куксон, это твой шарф? Можно взять? Завтра верну.
— Вернешь, как же, — недовольно проворчал гоблин. — Небось, опять Кокорию продашь?
— Клянусь, верну! Во второй раз Кокорий все равно его не купит. Мне только «Трилистник» сбегать, может, кто выпить нальет…
Вдруг Кабраксис застыл, точно вкопанный, глядя перед собой остановившимися глазами.
— Я… я… это бирокамий! — завопил он вдруг, тыча пальцем перед собой. — Это Гимальт!
— Кабраксий, чего голосишь? — недовольным тоном спросила одна из поганок. — Хочешь грибочек?
— Я вижу Гимальта!
— Эка невидаль. Съешь грибочек-другой — еще не это увидишь!
— Отвяжись!
— Не хочешь, как хочешь, я просто так спросила…
Некромант Кабраксий схватился за голову.
— Я вижу мертвых, ясно вам?! Вот он, Гимальт, стоит передо мной, смотрите, смотрите! Кивает, рукой машет!
— Не шуми, Кабраксий! — проговорил Грогер. — Всех постояльцев переполошишь.
— Как вы не понимаете?! Если я вижу бирокамия, это значит, что он мертв!
Куксон наклонился к Грогеру.
— Допился наш Кабраксий до зеленых лепреконов. Скоро дракончиков по углам ловить будет, а там и до разговоров с феями недалеко, — он вздохнул. — Охо-хо, этого и надо было ждать. Напишу-ка завтра записочку в Лекарскую Гильдию, пусть пришлют целителя, специалиста по пьяным делам. Ничего, что он вампир?
Грогер пожал плечами.
— Если сытый, то ничего.
— Значит, договорились, — подытожил Куксон и повернулся к некроманту. — Кабраксий, умолкни! Бирокамий не может умереть, он же неумирающий. Ответь мне: ты много выпил с утра? А вчера?
— В этом-то все и дело! — еще громче завопил некромант, игнорируя вопрос гоблина. — Он не может умереть, но он мертв! Его… его убили!
Кабраксий бросился к столу и схватил бутылку.
— Мне надо успокоиться!
Он сделал несколько больших глотков.
— Хватит, поставь бутылку на место, — приказал Грогер. — Видишь Гимальта? Ну, так спроси у него, с какой стати он тебе явился.
Некромант со стуком поставил пустую бутылку.
— Как я его спрошу, у него перерезано горло?! — завопил он. — Тут медиум нужен, а не некромант!
— Кабраксий, иди в свою комнату, проспись. А завтра лекаря к тебе приведем.
Некромант выпрямился и с негодованием взглянул на гоблинов.
— Бирокамия убили, а вы мне не верите!
— Не мели чушь, как можно убить неумирающего? — отмахнулся Куксон.
— Уж не знаю, но только он умер! Умер, понятно вам?!
Он снова схватил бутылку.
— Пустая… а еще есть? Смертельно нужно выпить!
Грогер поднялся и отобрал у некроманта бутылку.
— Успокойся, Кабраксий. Никто никого не убивал. Гимальт сидит у себя в комнате.
А Куксон, глядя на перепуганного некроманта, вдруг почувствовал смутную тревогу. Если Кабраксий всю эту историю придумал, только для того, чтобы стакан вина получить, то прямая дорога ему в комедианты, уж очень убедительно у него получилось!
— Сижу себе спокойно, мечтаю о кладбище, — трясясь от волнения бормотал некромант. — Размышляю, как бы я там все устроил по своему вкусу, обжился бы, знакомства приятные среди усопших завел. Случайно поднимаю глаза и вижу… — он содрогнулся.
Куксон вопросительно взглянул на Грогера, тот пожал плечами.
— Так и быть, схожу посмотрю.
Он посадил на ладонь светлячка и направился к лестнице. Куксон, подумав, пошел следом, последним, спотыкаясь и бормоча что-то, тащился Кабраксий.
Они поднялись по скрипучей лестнице и оказались в полутемном коридоре. Дверь в каморку Кабраксиса была полуоткрыта.
Грогер остановился на пороге.
— Ждите здесь.
Некромант Кабраксий от волнения вцепился в руку Куксона.
— Куксон, чувствую, мы пропали, — лепетал он, уставившись на дверь, за которой скрылся Грогер. — Нам всем конец!
— Может, это тебе привиделось? — неуверенно спросил гоблин. — Кстати… бирокамий все еще здесь?
— Уже нет… понял, наверное, что я ему не обрадовался. Смертельно обиделся на меня…
Он принялся грызть ногти.
Казалось, что целая вечность прошла.
Но вот скрипнула дверь, появился на пороге Грогер.
— Ну что, что? — бросился к нему Куксон.
Грогер внимательно посмотрел на Кабраксия.
— Это правда. Кто-то убил неумирающего.
Куксон почувствовал, что голова у него пошла кругом.
— Но… как это возможно… это же… как?
Грогер пожал плечами.
Тут-то и понял гоблин Куксон, что спокойной жизни его пришел конец.