Всё шло по плану.

В двадцать три сорок восемь, имея в запасе минут пять ефрейторского зазора, Виктор уже выстукивал спартаковские позывные об гулкую служебную дверь Первого И Последнего Столичного Театра Теней.

Долго долбиться не пришлось. Предупреждённый Асмодей, местный страж-хранитель ночной, человек слова, инвалид и в обоих смыслах кавалер, которого Японский Городовой как-то потом назвал «кагемуся» — «тенью воина», уже поджидал их. И открыл без промедленья.

Поучив в качестве пропуска обещанный билет на Киркойровроева и пакет с бухлом и жоревом в качестве поощрительного бонуса, а также — это обязательно — деньги за ту мебель, которая всенепременно вскоре будет навсегда театром утрачена, чувак обрадовано встрепенулся и, весело прихрамывая на обе ноги, повёл вооружённый до зубов отряд на второй этаж, как и было ранее высокими договаривающимися сторонами запротоколировано, — в общую артистическую гримёрку.

Когда бойцы — сначала с разведкой пёс, а следом и все остальные — вошли в густо пропахшее трудовым сценическим потом, водочно-табачным перегаром и театральным гримом помещение, хромой бес осторожно закрыл за ними дверь и двинул, шурша гуманитарной помощью, к себе в кандейку. На цыпочках, прикрывать отход. Ну, и за их отъезд, да благополучный дела исход пропустить первую-вторую. И третью. Эту уже, — как заведено меж служивыми людьми, — за тех, кто, как и он, волею судьбы-индейки зябнет на боевом посту. Или, наоборот, — на стрёме.

Ну, а тем временем в гримёрке полным ходом началось развёртывание навигационного оборудования. Безо всякого промедления. И слажено.

Японский Городовой и Испанский Лётчик, не произнеся ни слова, дружно подхватили и вынесли на середину ветхую тумбу с заляпанным непонятно чем зеркалом. На поверхности этого трюмо, смахнув на пол какие-то пыльные коробочки, пустые флаконы, а следом и засохший букет свекольно-бордовых роз, торчащий из литровой, наполненной болотной жижей с плавающими в ней бычками, вульгарной банки, Виктор расстелил карту одигония, поставил на исходный кружок золотую фишку, достал из мешочка каменный кубик и негромко, но уверенно скомандовал стоящим полукругом Воинам Света:

— Господа партизаны, прошу внимания! Всем слушать сюда! Зачитываю приказ на Путешествие.

Убедившись, что все ему внимают, за исключением пса, который, не чувствуя всей важности момента, недисциплинированно рылся в театральных костюмах, кучей сваленных на драном диване, — и бог с ним, — Виктор начал:

— Первое. Сведений о противнике не имею. Второе. Во исполнение Директивы Совета Командоров номер такой-то от такого-то числа приказываю: отрядом в составе — семьсот седьмой — отправляюсь лично, сто первый Испанский Лётчик, сто двадцать первый — Климова Мария, шестьдесят девятый Японский Городовой, юнга — Уркина Н. Ч., воин-пёс — доберман Дюк — в кратчайшие сроки совершить рейд по маршруту: Театр Теней — Последняя Пещера с промежуточными остановками в соответствии с местоуказаниями одигония с целью… — Виктор ещё раз оглядел всех присутствующих и продолжил: — С целю: в любых условиях обстановки завладеть сакральным объектом Золотая Пуля. Третье. В период прохождения маршрута при переходе на радиосвязь пользоваться условно-кодовой таблицей. Открытый текст использовать в случае внезапного нападения, а также опасности, угрожающей жизни члена отряда или жизни гражданских лиц. Четвёртое. Огонь на поражение открывать, согласуясь с пунктами четыре, пять, девять статьи тридцать восемь Общего Устава Воинов Света с поправками на голос собственной совести. Пятое. В случае моей гибели командование отрядом принять на себя Испанскому Лётчику. Шестое. Поименованный личный состав поставить на все виды довольствия. Седьмое. Об исполнении миссии немедленно доложить Дежурному Командору. Всё. Где-то во Вселенной. Город Москва. Дата. Подпись. Майор Африка. Это я. Вопросы есть? Вопросов нет. Прошу всех подойти и расписаться за доведение.

После чего вытащил он свой верный «Мон-Бланк», и все двуногие этой его знатной ручкой по очереди в приложении к приказу расписались. Для Истории. Молча.

Только Йоо — что взять, ребёнок — спросила у него тихо:

— А почему это я вдруг юнгой?

— Не хочешь быть юнгой, будь фрейдой, — предложил ей Виктор на выбор.

— Фрейдой? — переспросила Йоо, скосившись на Мурку, и покачала головой: — Не-а, тогда лучше юнгой.

— Как знаешь, — пожал плечами Виктор.

Йоо расписалась. Потом подошла к Виктору вплотную, вытянулась на цыпочках и прошептала ему прямо в ухо:

— Шесть часов назад я говорила, что пойду с тобой хоть на край света. Знаешь, что с тех пор изменилось?

— Что?

— Ничего.

— Точно ничего?

— Точно.

— Что ж, ничего никогда не меняется, только это ничего почему-то не меняется всегда очень быстро, — прокомментировал Виктор, отстранился от неё аккуратно, забрал перо и поставил крестик за Дюка, а потом взглянул на свои отнюдь не золотые, но зато точные, и объявил: — Всё, господа, тютелька в тютельку. Ноль-ноль. Пора.

Осмотрел ещё раз кубик со всех сторон, трясанул его в неплотно сжатом кулаке и — Бог нам щит! — несильно швырнул на стол.

Выпала неосновательная «тройка».

И едва только кубик прекратил катиться и замер, свет в гримёрной сразу начал густеть, — густеть и распадаться на куски. На какие-то совершенные обрывки.

У Йоо от удивления округлились глаза.

Но опытные бойцы — им не впервой — были в курсе, что эти его лохмотья ещё не являются конечным продуктом распада. И то: словно подкисшее молоко при нагревании, принялся мгновеньем позже рваный свет сворачиваться в комочки. И каждый этот световой катышек, вращаясь, вытягивался и принимал затем форму миниатюрного веретена, а общее их круговое движение образовывало мощный энергетический вихрь, в центре которого золотился конус фишки.

Дуалистические веретёна фотоновых сгустков с каждым мигом ускоряли своё вращение. Тонкие световые нити-лучи, которые легко отматывались от них, стали сплетаться между собой в единое, становившееся всё более и более плотным, полотно. Вот как раз эту-то, — накрывшую Воинов растревоженного Света лёгким покрывалом, — мерцающую ткань и предстояло Виктору, сделав ход фишкой, пересечь или прорубить. Это уж в зависимости от силы поля — всегда разной — что-нибудь одно: либо пересечь, либо прорубить. Но именно так, двинув фишку, — надлежало ему прорвать единую ткань времени и пространства, открыв, тем самым, своему отряду трафик в пределы и дали иной реальности.

Каких-нибудь пару-тройку тысяч лет назад умел это делать всякий неумытый книжник, — делов-то! Сейчас же люди за ненадобностью позабыли это своё умение. И только обиходный язык, потеряв первоначальный сакральный смысл и несколько исказив, сохранил в выражениях «рубить фишку», «прорубать фишку», «сечь фишку» и «просекать фишку» память об этой немудрёном навыке.

Виктор огляделся, — все ли готовы.

Мужики те в норме. Йоо рядом, по-прежнему, — с распахнутыми от впечатлений глазами. Мурка, наоборот, глаза закрыла. Для неё это всё, конечно, трудовые будни. Насмотрелась уже тётка на подобные чудеса.

Но, в общем, все в порядке. И всё в порядке. Можно двигать.

И Виктор уверено поставил фишку на кружок номер 3 — Буряндай.

Поставил и вспомнил про пса. Оглянулся, — где он? И с удивлением, щурясь от нестерпимо ярких вспышек, увидел, что настойчивый доберман отрыл таки в куче барахла какого-то человека, — из пёстрого вороха высунулась чья-то небритая и припухшая рожа.

Виктор блякнул в сердцах, дёрнулся, но уже было поздно, — следующее мгновение окунуло его в кромешную темноту, а когда она, как негатив в ванночке с проявителем, немного посерела, он уже обнаружил себя стоящим на раздолбанном полотне ночного шоссе.

Мало того, — тёмной бесформенной грудой, с приличной крейсерской скоростью, неслась на него, слепя дальним светом, машина неразличимой марки. Во угораздило-то!

Время, чтобы отскочить в сторону, у него было. Но у тех, кто через несколько мгновений один за другим горохом сюда вслед за ним высыпет, этих секунд уже не будет.

Виктор вскинул свой «калаш» и, двинувшись по дороге навстречу машине, дал короткую очередь по её колёсам.

Автомобиль задёргался влево-вправо, а потом — как это зачастую и бывает — слишком резко взвизгнули тормозные колодки, — и из-за этой неверной реакции водилы машину, оказавшуюся старой «таблеткой», два раза развернуло, понесло по прихваченному ночными заморозками рябому асфальту и отшвырнуло к правой кромке.

Пожалуй, клюнула бы она в кювет, и чего доброго завалилась бы на бок, а может, и того хуже, на крышу бы кувыркнулась, да опёрлась она, слава яйцам, боком своим о стоящую у обочины кривую сосну.

И мотор её заглох.

И стало тихо.

— Отлично сработано, командир, — оценил реакцию Виктора Японский Городовой.

— Неплохо, Майор, — Испанский Лётчик был более скуп на похвалу.

Но Виктор и без них знал, что неиксуёво у него получилось. Нормально получилось. Чего там. Но только теперь нужно не стоять — по сторонам пялиться, а действовать. Действовать.

И он сходу начал отдавать распоряжения, которых от него ждали:

— Городовой, — проверить машину, оказать гражданским помощь. Летун, одигоний свернуть, комплект сюда, мебель — с дороги. Мурка, — вперёд, перекрыть трассу. Йоо, — назад, и то же самое, — останавливай всех предупредительным огнём. Зверь — на месте! Всё, — выполнять! Пошли-пошли! Работаем!

Воины кинулись в рассыпную. Рядом с Виктором остался только Дюк, который, впрочем, тоже не бездельничал, а, прихватив за штанину, удерживал незнакомца. Вот с ним как раз и хотел Виктор разобраться. Уж не казачок ли засланный?

Подошёл к «зайцу» вплотную и посветил в лицо фонарём — да, та самая, опухшая мятая рожа.

Чин чинарём представился:

— Майор Африка, спецназ Совета Командоров. С кем честь имею?

— Господи, где это я? — не обращая никакого внимания на слова Виктора, пытался что-то безрезультатно понять этот — среднего роста, неприметной внешности, лысоватый, да ещё, к тому же, и в сером мешковатом костюме человечек. — Где я? А? Кто вы?

— Майор Африка, командир сводного отряда Воинов Света, — ещё раз терпеливо представился Виктор. — А вот вы кто?

— Я? Я этот… — человечек напрягся, надолго задумался и, наконец, разродился: — Я Петюня. Пёртр… В смысле, — Пёрт.

— В смысле Пётр? — помог ему Виктор.

— Да, Пётр, — согласился незнакомец смущённо, видимо сам удивляясь тому обстоятельству, что вот, оказывается, как его немудрёно и незамысловато зовут. Но потом он вдруг, этот Мистер Сама Невзрачность, встрепенулся петушком, и поправился с неуместной гордостью, разя перегаром: — Косулин-Голенищев! Пётр Евграфович Косулин-Голенищев, с вашего позволения. Актёр этого… Ну… А! — театра. Этого… Либерально-Императорского… Служу, так сказать… Да… А где, кстати, Валентина?

— Здесь, к счастью, никакой Валентины нет, — нашёл нужным официально заявить Виктор и, поправив лямку автомата, ещё раз сам безжалостно напряг незадачливого Петра Евграфовича вопросом: — А что это вы, Пётр Евграфович, любезный, скажите, позабыли нынче-то ночью — именно вот сегодня — в гримёрной? А?

— В гримёрной? Я? А. Ну это… Реперити… Ритипити… Проходили с Валюшей одну трудную сцену, — припомнил горемыка, скосившись на автомат.

Похоже, что на холодном ветру, он начал с заметной скоростью трезветь. Эка-то задрожал-затрясся, бедняга! Виктор, будучи по сезону прикинутым в ловкий балтийский бушлат, даже сам поёжился, испытав этот чужой холод.

— Репетировали, значит?

— Да, я в «Ожидание Годо» роль Годо получил. Главную, представьте себе, роль. За столько лет, можно сказать, впервые. А до этого… Всё, знаете ли, интриги… Завистников, сами понимаете, сколь кругом. Талантливому человеку и не… Если он, к тому же, ещё и порядочный по внутренней своей природе. С тонкой, так сказать, организацией душевной. Если не может локтями он вот так вот… Не может если! Как другие. А Фуфлейкин злыдень! Наушничала главному, а тот, пидор, всё в эпизодах меня по большей части мариновал… Там, — на втором плане. Где, как говорится, ничего не говорится, окромя «кушать подано».

— Понятно. Значит, вы, Пётр Евграфович, — Актёр Второго Плана.

— Да… Да-да. Можно и так сказать. А вообще-то, я — король эпизода.

— Король, значит. Прекрасно. Чудесно. А скажите, Ваше Величество, роль бойца Сопротивленья вам слабо сыграть? — ненавязчиво, как бы между прочим, поинтересовался Виктор. — Я б дал вам парабеллум.

— Парабеллум? — удивился актёр и сразу принялся «косить»: — Мне, вообще-то, хотелось бы домой…

— А пулю в лоб вам не хотелось бы? — тут же спросил Виктор.

— Не хотелось бы, — быстро отреагировал актёр.

— Точно не хотелось бы? — всё ещё продолжал беспокоиться Виктор.

— Точно, — бодро кивнул актёр.

— Значит, я так понимаю, вы всё-таки, — в принципе, — не против бойца Сопротивления сыграть? Я правильно вас понял?

— Ну да… Ну да, — не против.

— Прекрасно. Тогда, Пётр Евграфович, у меня для вас две новости. Плохая и хорошая. С какой начать?

— Как водится, — пожал плечами актёр.

— Значит, с плохой, — понял его Виктор. — Хорошо. Итак, плохая новость заключается в том, что вы, Пётр Евграфович, попали.

— Куда?

— Не куда, а просто — попали. Это плохая новость.

— А хорошая?

— А хорошая заключается в том, что вы попали на правильную сторону баррикады.

— Баррикады?

— Да, баррикады.

— На правильную?

— Да.

— И что?

— А то, что вам не будет после возвращенья стыдно. И мучительно больно за бесцельно прожиты годы тоже не будет. Если вы, конечно, талантливо роль свою сыграете.

— Роль?

— Роль. Я же говорю… Может быть, самую лучшую в вашей жизни роль. Да… и самую главную. Самую. Ведь тот, кто нас создал, с мыслей столь бодрящей, глядящей и вперёд и в — пардон муа — зад, вложил в нас, перефразирую, — талант не для того, чтоб прозябал он в плесени. Ведь, не так ли, Пётр Евграфович?

— Ну, да, конечно… А можно хотя бы, — ну, для начала, — получить текст этой самой роли?

— Нет, Пётр Евграфович, шалишь, — наш праздник так складывается, что по большей части нам всем придётся импровизировать… Так что, — считайте себя участником бродячей труппы, которая играет хэппинг в рамках внеформатного театрального фестиваля. Где-нибудь на задворках Европы. И не ссыте. И не бойтесь человека с ружьём. Ни вон того длинного. И ни вон этого, косого. О, кей?

— О, кей… Конечно. О, кей. Но… Но, позвольте, — а каково всё же будет моё амплуа в общем режиссёрском замысле?

— Амплуа? Амплуа это, пожалуй, можно. Это сколько угодно. У вас, Пётр Евграфович, будет вот какое амплуа — амплуа человека, пытающегося всеми силами избежать удара совком по лбу.

— Каким совком?

— Красным.

— Совком… Хм… В том, общеизвестном, смысле?

— В том самом.

— А позвольте узнать…

— Всё! — вдруг грубо прервал его Виктор. — Отставить вопросы! Некогда. Итак уже… С вами тут… И, вообще, вы теперь — Воин Света, а это значит единица самостоятельная. И целокупная. Нянчиться с вами здесь никто не будет, сопли подтирать — тоже. Во всё врубайтесь сами, — по ходу пьесы. Авиация, — приказал Виктор освободившемуся Испанскому Лётчику, — выдай ему автомат. И фуфайку. Видишь, продрог новобранец. Обмундированьице на нём не по сезону.

Лётчик кивнул, отдал командиру одигоний и направился к военно-полевым баулам.

А Виктор аккуратно пристроил навигационный комплект в свою офицерскую сумку, да как вдруг неожиданно схватит актёра за лацканы пиджака, да как резко подтянет его к себе, да как завращает страшно выпученными глазами, да как заорёт, грозно брызгая в перекошенное от страха лицо ядовитой слюной:

— Когда и где вы родились?! Быстро!!

— Ноль третьего третьего пятьдесят третьего в Саратове, — вскрикнул актёр испугано, словно боец первого года службы на первом в своей жизни инспекторском опросе.

— Ваша фамилия?! — продолжал в свой черёд орать дурным голосом сержанта американской армии Виктор.

— Косулин-Голенищев, — ответил актёр и отвёл глаза свои бесстыжие в сторону.

— В глаза смотреть! Я настоящую фамилию у вас спрашиваю! — не унимался Виктор, озверевший на пустом вроде месте. — Ну, быстро, — ваша в миру фамилия! Быстро, говорю.

— Козюлины мы, — еле слышно, дрожащим голосом, выдавил из себя актёр.

— Громче!!

— Козюлин, — уже гораздо громче произнёс актёр.

— В какой партии состоите?!

— В партии?

— Да, в партии!!

— А-а, в партии…в этом смысле… Был приписан по разнарядке к сочувствующим «едру», пока… Пока… Ну вы сами знаете.

— Знаю, — подтвердил Виктор, что ему действительно известно об общеизвестном, и уже спокойным своим голосом спросил: — Так на кого работаете, Козюлин?

— В театре служу, — всхлипнув, доверительно признался актёр.

— Успел её вчера трахнуть?

— Нет… Кого?

— Ладно, Козюлин, не хнычьте, — Виктор разгладил лацканы его пиджачка и стряхнул пыль с правого его плеча. — Это я так орал, для порядку… Подумал, а вдруг вы шпиён, — решил проверить.

— Я не шпион, — замотал головой артист.

— Вижу, Козюлин, что вы не шпион. На шпиона вы никак не тянет… Ладно. Дюк, фу! Отпусти его, — скомандовал Виктор псу и уже заботливо, выдавая «слуга царю, отец солдатам», направил он артиста к Испанскому Лётчику: — Идите, Король, вон туда, наденьте тёплый «вшивник». Там славный, я вам доложу, хандыхок, — в смысле, — сэконд-хэнд — имеется. Целый куль. Рекомендую. Что-нибудь да подберёте. Тем более, что вам по профессии это дело привычное — в чужом барахле ходить… И в чужой шкуре. Да?

И актёр, кивнув, послушно потопал туда, куда его направили. А сам Виктор вернулся к делам текущим и уже у подбегающего Японского Городового спросил с нетерпением:

— Ну, что там?

— Всё нормально, командир, — успокоил ему Городовой, — всего один гражданский, немного в шоке, но цел-невредим.

— А машина как?

— Машина в порядке. Левое переднее пробито, но есть запаска.

— Хорошо, — кивнул удовлетворённый Виктор и, за секунду всё взвесив, приказал: — Тащи гражданского. Говорить с ним буду.

И Городовой вскоре вывел из темноты немолодого бурята, по самые гланды ошарашенного неожиданным вооруженным нападением.

— Сайн байна! — поприветствовал Виктор человека, пытаясь благожелательной интонацией хоть немного его успокоить. Получилось не очень.

— Не убивайте, — попросил бурят лихих ребят. — Забирайте всё, машину забирайте, только, однако, не убивайте.

— Да никто… — начал было Виктор объяснять буряту, что никто не собирается убивать его, да только тот не унимался.

— Только не убивайте, — ещё раз попросил бурят и принялся зачем-то объяснять причину такой своей вполне естественной просьбы: — Детей много, однако. Шесть-семь и ещё. Меня убьёте, кого есть будут?

— Успокойся, друг, никто тебя убивать не собирается, — попытался втолковать ему Виктор. — Мы свои, друг. Понимаешь? Свои.

— Свои? — недоверчиво переспросил бурят.

— Свои, — ещё раз подтвердил Виктор и поинтересовался: — Скажи, друг, если не секрет, ты это куда направляешься в такую рань?

— В город, однако, — пожав плечами, мол куда ж ещё, ответил абориген и вдруг затараторил: — Мясо на рынок везу. Корову забил, однако. Засуха была. Пять коров — куда? Корма совсем плохо собрал. Зима придёт, что давать буду? Всех не уберечь. Не перезимуют, однако. А перезимуют, всё одно Шоно заберёт. А так продам, — денег мало-мало выручу. И дочке старшей за институт, однако… Только не убивайте.

— Не убийцы мы. Слушай, друг, скажи, а до Буряндая отсюда, сколько будет? — притормозил его практическим вопросом Виктор.

— Однако, по тракту до сворота километров сорок-пятьдесят будет всяко-разно, и там ещё туда-сюда двадцать, — прикинул бурят.

Выходит, погрешность приличная у старого одигония на поверку. Проржавели, видно, старые механизмы. Виктор призадумался. Не надолго. Быстро принял очевидное решение и спросил у славного потомка Гэсэра:

— Ты, друг, за мясо сколько выручить-то в городе рассчитывал?

— Ну, туда-сюда, тысячи полторы, однако, — определился бурят.

— Минус бензин, минус аренда места, минус мзда санэпидемстанции за справку, минус ещё чего-нибудь непредвиденное, — не густо выходит, прикинул Виктор. — А тачка твоя сколько стоит?

— Машина? Ну так… Не считал. Однако, всяко-разно тысяч девяносто пять-то выйдет. Мотор по весне почти новый маненько поставил. От «тойоты».

— Но резина лысая, — наперёд стал было цену сбивать Виктор, но передумал — не на базаре ведь — и сделал буряту предложение: — Слушай, дружище, а продай ты мне свою тачку и мясо в придачу.

— Продать? — удивился такому крутому развороту своей судьбы бурят.

— Да, — подтвердил своё намерение Виктор. — Ценой не обижу. Четыре тысячи бакинских… долларов в смысле — это за всё. И плюс ещё штука — за моральный ущерб. Итого — пять. Нормальные бабки. А? Как оно тебе? Согласен?

Мужик стал энергично чесать затылок, шевелить губами и закатывать во внутрь черепа глаза. Судя по всему, — пошла у него в голове напряжённая умственная работа.

Наконец подсчитал-прикинул. И — кивнул головой. И — махнул рукой:

— Согласен.

— Ну вот и чудно, брат, так тому и быть, — искренне обрадовался Виктор тому, что мирно сумел договориться, что не пришлось применять тупую экспроприацию с использованием фронтовой авиации и тяжёлой артиллерии.

И подумал, вот ведь есть же ещё на свете белом приятные в общение, всегда готовые пойти навстречу люди. Бурята.

— Однако, как с документами быть? — вдруг заволновался отзывчивый человек. — Оформление всяко-разно.

— Заявишь, что украли, — посоветовал ему Виктор простой как дверь выход.

— Однако, искать будут.

— Пусть ищут. Найдут, — вернут. Хуже тебе и детям твоим от этого ведь не станет? Так?

— Так, однако, — согласился бурят.

На том и сошлись окончательно.

И Виктор тут же ему всю обговорённую сумму и отслюнявил. Вручил. Мужик трижды деньги пересчитал — оно и верно, денежки они счёт-то любят, засунул их куда-то глубоко — оно и верно, подальше положишь, поближе возьмёшь, и обалдевший от неожиданного прибытка побрёл куда-то прямо в чисто поле. Приминая лаптями звенящий от октябрьских ночных минусов забайкальский ковыль.

Виктор его, конечно, окликнул, подвезти предложил, но тот только головой отрицательно замотал и очень скоро исчез в темноте.

— Ещё замёрзнет чего доброго, — подумал Виктор вслух.

— Не замёрзнет, командир, он здесь дома, — успокоил его Японский Городовой.

— Дома, — согласился с разумным доводом шестьдесят девятого Виктор, — да и приподнялся мужик… На радостях дойдёт. Дойдёт-дойдёт, куда денется.

Успокоился, переключил канал, и тут же своему японскому китайцу приказал:

— Зови Лётчика, ставьте запаску, — будем грузиться на эту развалюху. По мне, лучше плохо ехать, чем хорошо пешкодралить.

— Это точно, командир, — согласился с ним Городовой и рванул с места. По-молодецки. На кривых своих, генетически под вспученные от сырых трав пузяки степных лошадей заточенных, ногах.

Ну а Виктор, — никаких военных академиев (а тем паче, Высших офицерских курсов «Выстрел») сроду не кончавший, но по знанию стратегии-тактики иным штабным полководцам сто тысяч трупов форы дававший, великий Чапай всех времен и народов, комдив наш дорогой Василий Тачаныч, на месте остался. И глянул со своего априори высокого командирского высока зорким, а в некоторые мгновения, слава богу, и прозорливым, взглядом туда, куда предстояло держать ему вскоре свой путь, и куда предстояла ему вести своих людей. Туда. На восток. На самый восток. На окончательный.

Но ничего в той стороне он в ту минуту не разглядел. Только кое-что проинтуичил. Внутренним своим глазом. Тем самым — прозорливым. Прозапасным.

А этими же двумя, которые в такое время, когда ночь не при луне, а луна не при делах, на то только и годны, чтобы, согласно русской народной поговорке, подвергнуться за ненадобностью выкалыванию, — ничего.

В ночной непроглядной мути, восток сейчас был для этих примитивных смотрелок только тем, чем и должен был быть он в мути непроглядной ночной одной из четырёх сторон тьмы.

И в этой тьме вообще, Виктор не увидел ничего кроме тьмы в себе. То и почуял. О том и сказ.

И вспомнился ему тогда один из самых его тревожных чёхов — северной страны хайку:

Это глупец во всём всегда везде уверен. Виктор же, богу акбар, отродясь ни в чём уверен не был. Даже в себе. И в себе — особенно.

Тем и спасался.

Мягко говоря.