Рональд сначала почувствовал облегчение. Выдохнул, пришел в себя, встал на ноги, пошел в сторону дома.

А потом ему стало стыдно. Лиза очень расстроилась из-за того, что он не сказал вслух те самые слова. Но Рон не мог, физически, это было немыслимо! Она понуро брела позади, ветки под ее ногами грустно хрустели, и девушка перестала с ним разговаривать. Ничего не спрашивала, смотрела вниз, задумалась и помрачнела. А Рональду нравилось отвечать на вопросы Лизы, хоть некоторые и вгоняли его в ступор, ему нравилось, что она вообще с ним так по-доброму разговаривает. Это казалось почти невероятным! Она, красивая, прекрасная, с изумительными зелеными глазами, такими серьезными всегда, глубокими; хрупкая, волосы ее, как золото, прядка из прически выбивается и на лицо спадает; необыкновенная — та самая, о которой так часто говорил хозяин; способная научиться всему тому, что умеет Ярый, что для Рональда находилось за гранью понимания; очень ценная и важная — и она, она сама с ним разговаривает, она хочет с ним общаться, с ним! Она даже извинилась перед ним — перед ним! — хотя вовсе не должна была, ну, подумаешь, наговорила невыносимо горьких и обидных слов, но ведь ее можно понять; а Лиза взяла и подошла! И извинилась! А все потому, что она слишком добрая и хорошая, и умная, и во всем — самая-самая.

А он не может всего лишь сказать вслух, что девушка нравится ему. И ей теперь грустно, и все из-за него! Рональд понимал прекрасно, что он для нее, как игрушка, забавная. Но Рон и девушку понимал — Грэгор рассказывал, что она из богатой семьи, из города, а ведь в городе все по-другому. Наверняка у нее там было, с кем пообщаться и чем заняться, семья, друзья, званые вечера, неспешные конные прогулки, балы, поездки на море — море! — а здесь только он, Грэгор и Ярый. И ей просто скучно. Поэтому Лиза и обращает внимание на него. Понимание этого не задевало Рона, а наоборот, радовало, пусть и по таким причинам, но обращает же, а могла бы и вообще не замечать. У него замирало что-то внутри, когда она подходила, ему хотелось летать, когда она что-то спрашивала. Когда утром Лиза надевала рубашку в клетку, которую так и не отдала и себе оставила, то настроение до вечера держалось приподнятым. Рон всю одежду ей хотел отдать, только бы она каждый день ее носила.

И вот теперь девушка хочет, чтобы он просто сказал вслух то, за что ему было невероятно стыдно. Рональд знал, что ему по происхождению не положено рассматривать Лизу как девушку, что подобное жестоко карается. Но он не мог просто взять и погасить чувства. Они с каждым днем разгорались сильнее. И теперь Лиза все о них знает! Наверняка ее это забавляет, а быть может, и задевает — она слишком хороша, и ей может быть не приятно, что какой-то невольник, родившийся где-то там на поле от неведомо кого, имеет наглость обожать ее, свободную, особую, а не себе подобных меченых людей.

— Рональд, смотри! — вдруг радостно воскликнула она.

Он развернулся и подошел к девушке. Лиза нашла всего лишь гриб в траве, присела, волосы перекинула через плечо, и радовалась так, словно отыскала клад.

— Это же гриб! А я не думала, что они вот так растут. По-другому представляла.

— Их здесь много. Особенно вон там, подальше, — махнул в неопределенную сторону рукой. Его так заворожил восторженный вид девушки. Смотреть бы и смотреть. Странно было слышать, что она не знает, как растут грибы, но Рон тут же себя одернул. А зачем ей вообще о подобном знать? Она возвышена для подобных обыденных знаний! Это его прерогатива, знать, как что растет, как чистится плита и как готовится еда, а она настолько высоко, что обратиться к ней на «ты» немыслимо и невозможно!

— А я люблю грибы.

— Хотите, я их соберу, а вечером приготовлю? — тут же предложил он. Ему нравилось делать то, что радовало ее, хотя на вечер он замочил разделанную рыбу в воде с солью. Но ведь рыба с грибами еще вкуснее получится!

— Я сама хочу их собирать. Принеси мне, пожалуйста, ведро или корзину.

— Как скажете. Сейчас. Я быстро, — с готовностью кивнул Рональд, и через десять минут Лиза переложила кучку найденных грибов в принесенную корзинку, и с ней побрела по полянке дальше, вороша землю подобранной палкой. Волосы ее на солнце блестели, а сама она шла по траве, и некоторые травинки ей по пояс приходились, и девушка среди них как по воде брела. С животиком, маленьким еще, округлым. Рональд засмотрелся. Лиза в лесу смотрелась еще лучше, чем дома, но не так хорошо, как в саду, среди цветов.

Она везде смотрелась хорошо. Особенно утром, спросонья. И перед сном, когда зевала. И… и всегда. Везде.

Рону хотелось остаться, но Лиза сказала, что прекрасно справится сама и не заблудится, конечно, дом же уже видно; и он понуро побрел обратно. Взял лейку, снял рубашку, и больше часа поливал. С тревогой смотрел в лес, в низину, ждал, когда девушка вернется. Корил себя за то, что оставил там ее одну. А вдруг перегреется, на солнце?!

Вскоре Лиза пришла и первым делом показала Рону полную корзинку. Он сказал, что она большая молодец, а девушка грустно кивнула и ушла в дом. Рональд быстро выбросил половину грибов, ядовитых, пока она не видела — Лиза в них совсем не разбиралась и собирала все подряд, кроме, пожалуй, мухоморов. И чувствовал себя все больше виноватым. Девушка так грустно посмотрела, прежде чем уйти, взглядом с немым укором! Только теперь к вине примешался страх. Лиза же дома, а там Грэгор, а если она расскажет ему все, пожалуется?

Хозяин очень разозлится. Потому что не может быть иначе. Ведь сколько раз он говорил, что Лиза нужна Ярому. Ярому, а не, конечно же, Рону, да о подобном и думать-то смешно! Лесному чудовищу, законному супругу. Хозяин четко сказал, что от него, от Рональда, требуется. Заботиться о Лизе, следить за тем, чтобы девушке было комфортно, сближать с лесным чудовищем, водить к нему и отзываться хорошо.

А если он узнает, что Рону меньше всего на свете хочется сближать Лизу с Ярым? Что он не хочет в этом помогать? Что у него переворачивается внутри что-то каждый раз, когда она уходит в лес? Что Лиза нравится ему, и очень, что он может испортить дело? Грэгор искал Лизу несколько лет. Она ему сейчас важней всего на свете. Хозяин Рону доверял. Надеялся на помощь. Чтобы получить вот это вот, плевок в лицо, предательский нож в спину?!

Рональд обожал Грэгора. До недавнего времени он был для него всем, самым важным и любимым человеком, теперь на пьедестале находились двое, Грэгор и Лиза. И он не мог ни делом, ни неправильной мыслью подвести его, для Рона это было катастрофой, концом всего. И он надеялся, что никто не узнает, не догадается, что происходит в его голове. Рональд не собирался как-то чувства проявлять, хотел держать все в себе столько, сколько потребуется, но… Лиза уже все знает. Догадалась. Она не могла не догадаться, потому что слишком умна.

И неизвестно, как девушка к этому отнеслась. Ей просто забавно? Хорошо, если так. Пусть знает, главное, чтобы не говорила никому. Главное, чтобы продолжала с ним общаться, не стала избегать или насмехаться — Рональд такого бы не пережил. Или она задета и пожалуется Грэгору? И тот позовет Рона на серьезный разговор? На первый суровый выговор?!

Рона трясло от одной только мысли, что так и произойдет.

Ему стало страшно заходить в дом. Он полил все грядки. Прополол. Подрезал розы. Расчесал Биззи, наломал ей молодых побегов ивы. Подмел дорожку и крыльцо. Но время шло к вечеру, Рон обещал грибы пожарить, и волей-неволей ему пришлось с опаской зайти в дом.

Грэгор ничего не знал. Вел себя, как обычно — и камень свалился с плеч. Рональд повеселел, приготовил ужин, все собрались за столом. Пришел Ярый и, как в прошлый раз, сел рядом с Лизой. Рону не нравилось, что он приходит. Что ест с ними за одним столом.

Рональд не считал Ярого плохим. Относился к нему нейтрально, как к факту, как к данности — есть такой и точка. Да, непонятный, странный, не от мира сего. И до недавнего времени Рону было все равно. Но сейчас многое изменилось. Сейчас он хотел, чтобы Ярый исчез. Ушел. И никогда не возвращался.

Потому что Лиза так тепло смотрела на супруга! Рон наблюдал за ними украдкой, и ему показалось, что девушка с Ярым говорит, только не вслух, а мысленно. Она смотрела на него, а тот кивком ответил. И Лиза улыбнулась, смотря в его глаза. Ямочки вылезли на щеках, они всегда там вылезали, красивые безумно, от них ее лицо становилось милым, как у лисички — но ямочки предназначались не Рональду, а гадкому чудовищу лесному! А потом она опять спросила что-то молча, и тот в ответ подал жест рукой. Девушка расцвела и положила ладонь на руку Ярого — и тут у Рона в душе что-то дрогнуло, он извинился и под нелепейшим предлогом, что в курятнике у птиц кончилась вода, вышел из дома.

Девушка проводила его грустным взглядом и улыбаться перестала, отчего Рону стало еще больнее. Он почти ненавидел себя, что все портит: и настроение ее, и дело Грэгора, и даже Ярому мешает.

Вечером Рон мыл посуду на опустевшей кухне. Лиза тихо вошла, подкралась, встала рядом. Рональд обрадовался, что она все-таки подошла, и, как обычно, сильно растерялся.

— Ты так быстро ушел. Я даже спасибо сказать не успела.

— Спасибо? За что? — растерялся он сильнее.

— Ты так их вкусно приготовил!

— Правда? Тебе понравилось?

— Очень. Так вот. Спасибо.

Рональд не успел придумать, что ответить, как девушка подошла к нему вплотную. И шепотом сказала в ухо:

— А ты сейчас наконец-то обратился ко мне на «ты», — и, чтобы это сказать, девушке не пришлось к нему наклоняться. Ей даже пришлось чуть-чуть на цыпочки привстать. Рональд и сам замер, и внутри у него все замерло, и так приятно было от ее дыхания, обдавшего ухо, что глаза прикрылись сами по себе — но она больше ничего не прошептала.

— Спокойной ночи, Рональд, — сказала в дверях, прежде чем уйти.

А оторопевший Рон еще долго смотрел на выход и не мог в себя прийти.

Утром Лиза выглядела еще грустнее. За завтраком она не разговаривала с Ярым и не дарила ему ямочки на щеках, ковыряла ложкой в тарелке и иногда бросала на Рона печальные взгляды. Ему опять стало стыдно, не по себе, захотелось выйти, как вчера, чтобы не расстраивать девушку присутствием себя, но Рональд понимал, что, если он начнет так открыто избегать Лизу, то хозяин заподозрит неладное. А если Грэгор спросит, что случилось, то Рон не сможет соврать и во всем признается. Поэтому он, сжигаемый виной, остался на кухне и ковырялся ложкой в тарелке с таким же печальным видом, как и Лиза.

— Рональд, у тебя все в порядке? — услышал голос Грэгора позади себя, когда убирал посуду после завтрака. Спина тут же покрылась испариной, нутро похолодело.

— Ты за столом странно себя ведешь, — продолжил хозяин. И от волнения Рональд не мог понять, с какой интонацией к нему обращаются, с обычной или обличительной.

— Я… я… — лихорадочно пытался придумать Рон разумное объяснение, чтобы и не соврать, но и правду не рассказать, а на ум, как назло, ничего не шло.

— Тебя Ярый напрягает?

— А-ах, да. Напрягает, — выдохнул он.

— Потерпи немного. Скоро он перестанет приходить, Лиза достаточно к нему привыкла. Еще неделя, другая и все. Кстати, тебе надо купить что-нибудь в городе? Скоро за мной приедут.

— Нет, спасибо.

— Точно не надо?

— Разве только что ленточки…

— Ленты?

— Цветы срезочные распустились, а чтобы они не рассыпались, когда я их срежу, надо ленточки, или веревку. Но я и другим могу чем-нибудь перевязать, это не важно, просто с ними красивее было бы, — Рональд успокоился настолько, что осмелился повернуться к хозяину лицом. — Это не обязательно, у меня еще с прошлого года осталось, но мало очень, но я…

— Понятно, значит, ленты, — перебил Грэгор. — Разноцветные?

— Можно и одного цвета.

— Понятно, значит, разных цветов. Вспомнишь что-нибудь еще, скажи, — Грэгор улыбнулся Рону напоследок и ушел из кухни. Вскоре на лестнице раздались шаги — наверное, он пошел задавать тот же вопрос Лизе.

У Рона от сердца отлегло. А потом опять потяжелело. Хозяин всегда несколько раз уточнял, надо ли что-нибудь привезти, потому что с первого раза Рональд никогда ничего не просил, ему неловко было просить что-либо для себя. Грэгор и без того обеспечивал его всем необходимым, и не необходимым — тоже, и требовать что-то сверх того казалось Рону наглостью. Особенно сейчас. Какие ему ленты, когда он в шаге от того, чтобы испортить хозяину дело всей жизни?..

Потом Грэгор уехал. Рональд решил убраться в доме, но отложил тряпку — Лиза попросила сыграть с ней в карты. Рон обрадовался, что она наконец-то с ним заговорила, и конечно же согласился. Но партия превратилась в пытку, потому что девушка молчала, не спрашивала ничего, смотрела тем самым взглядом с укоризной, вдобавок ко всему Рональду шли хорошие карты, и пришлось сильно постараться, чтобы поддаться и проиграть. А когда девушка выиграла, то бросила карты на диван, встала, и грустно сказала:

— Ты мне поддался. А так не честно и не интересно, — и в комнату ушла.

Рон чувствовал себя так гадко, словно его раздавили. Он пробовал отвлечься на цветы в саду, но смотрел на них и думал, что Лиза прекраснее, чем все герберы вместе. Попробовал заняться рутинными делами, долго полировал плиту, мыл полы, затеял стирку — но ничего не помогало.

За обедом она молчала. За ужином тоже молчала. Задумчиво накручивала свисающую прядку на палец, она всегда так делала, когда в себя уходила. А после ужина взяла книгу и ушла во двор, Лиза любила там вечером читать. И Рональд понял, что больше не может. Ну разве она много хочет? Всего лишь, чтобы он сказал вслух то, что девушка и так знает. Да пусть она потом рассмеется, пусть забавляется, какая разница? Ведь Грэгору Лиза до сих пор ничего не рассказала, значит, она хотя бы не задета, значит, и дальше будет молчать. А если все останется между ними, в тайне, то почему и нет? Зато она повеселеет и перестанет так смотреть. И самому же легче станет.

Он наспех перемыл посуду. Взял с дивана плед. Настроился, решился. Выдохнул, вдохнул. И пошел во двор.

Столкнулся с Лизой на крыльце. Снаружи стемнело, с неба смотрели звезды и огромная луна, сверчки пели из цветов. Вечер дышал прохладой. А девушка встала напротив и голову чуть-чуть склонила. Рон замешкался, засмотрелся, но решительности не растерял.

— Спасибо, Рональд, мне не надо. Я спать уже пошла, — сказала она, увидев плед в его руках.

— А, спать… Лиза, пообещайте, пожалуйста, что Грэгору ничего не скажете.

— Что — не скажу?

— Вот это. Лиза, ты мне очень нравишься. Очень сильно, — сказал Рон, с силой прижимая плед к груди и на всякий случай крепко зажмурив веки, чтобы не видеть, как она рассмеется.

— Ой, правда?.. — услышал он совсем не смех. Несмело приоткрыл глаза. — Спасибо, мне это так приятно… слышать.

И тут Рон понял, что она сама — растерялась. И что Лиза на самом деле смущена.

— И ты мне тоже очень нравишься, — вдруг добавила она, смотря в его глаза. Поднялась на ступеньку выше и поцеловала в щеку. — Спокойной ночи, Рональд. И Грэгору я ничего не расскажу, не переживай.

— А, а, а… — к такому он оказался совершенно не готов. Хотел что-нибудь сказать, но что тут скажешь, когда сердце в груди так сильно разошлось, что и дыхание перехватило, и голос онемел? То, что она вслух произнесла, не могло быть правдой, потому что такой волшебной правды не бывает никогда; а щека, говоря об обратном, огнем горела. Рональд стоял, судорожно вцепившись в плед, и боялся шелохнуться, чтобы не вспугнуть слишком хорошее мгновение; и с раскрытым ртом смотрел, как Лиза прошла мимо, открыла дверь, сделала шаг в дом — замерла — и напоследок обернулась.

И посмотрела хитро, как лисичка. И улыбнулась. Искренне, по-правде. И ямочки на щеках предназначались не чудовищу лесному, а ему. Ему. Ему!