Пролог

Когда опустился на землю покров переливчатого снега, сошлись льды, и до весны замерли в порту корабли, в белоснежный мир вторглось пламя. Иноземцы шли сквозь холод, и их суда ломали лёд, ломали жизни. Для варваров не значат ничего слова «чужая земля»: любое место, куда они пришли, мнилось им, не может принадлежать никому другому. Таял под их ногами багровый снег. Что могли сделать сородичи против орд тупых животных? Мы звали незрячую богиню, но она уснула, уснула вместе с морями до весны.

Когда набухли на деревьях первые почки, напитанные вместо дождевой воды живой кровью, долетел до ушей святейшей Джиантаранрир плач её возлюбленных детей. Послала она врага, который пришёл не с оружием, но с предложением перемирия. Не иначе как понял глупый вождь варваров: не ступит нога на остров, где склоняются от нашего горя могучие деревья, где вода на закате цвета крови, струящейся по жилам. Само море сбережёт нас, и погребальным покровом волн укроет чужие корабли.

В тот день я впервые увидела Её – ту, что никогда не должна являться людям, кроме как в час беды. В безмолвии мы смотрели на Неё, смотрели – и внимали каждому слову той, кого избрала своим голосом Незрячая. Тогда мне едва минуло шестнадцать – ничтожный срок для человека, ещё меньший – для эльфа. Она, окутанная сиянием солнца, легко парила над нами, будто незримые крылья держали тонкую фигуру. Я не запомнила лица, но запомнила блеск её драгоценностей, переплетённые золотом косы и тяжёлую маску, скрывающую слепые глаза.

- Чужеземцы глупы и не способны принять, что кто-то отличается от них; они требуют в жёны вождю дочь нашего короля, и ему же в услужение – сына. Им не дано понять: у нас нет королей, и наша власть не передаётся по крови. Что кровь – морская вода! Но они не примут такого ответа. Чисты Незрячие Сёстры, и мы не можем дать в жёны одну из них. А значит – так тому и быть: покинет острова та, на которую укажет воля Джиантаранрир.

Я не сделала бы и шага вперёд, скрылась бы в толпе: чего стоит в глазах богини дитя дальних островов, впервые ступившее на священную землю! Но и без того Она увидела бы меня, увидела слабость в душе – и вынесла приговор.

- Шантия Аль-Харрен, знай: тебя я увидела во сне, а значит – таков путь, избранный судьбой тебе и твоему роду. С тяжёлым сердцем я благословляю тебя на дорогу, и пусть море споёт тебе песнь утешения.

Когда расцвели белые цветы, поалевшие от пролитой крови, пронзили небо мачты корабля с багровыми парусами. Исчезла в тумане, в том, что некогда сокрыл мой дом, священная земля. Воспротивиться, бежать, пусть даже сгинуть в море – нет, меня не примут волны. Растают мои слёзы, обращаясь солёной водой.

Ишхан был беспечен, как никогда. Может, слишком мал мой брат, чтобы понять: мы не вернёмся назад, не увидим снова лиц матери и отца. Пусть сейчас они рядом, но более не видят в нас своих детей: скоро, скоро придётся навсегда забыть, что некогда родились в их семье сын и дочь. Мы навсегда растворимся без следа, как туман над водой. Я бы молила не отдавать меня, но укоризненно качались на ветру обломки наших кораблей, и оплакивали чайки сгинувших детей Незрячей. Лишь однажды я смогла нарушить тишину:

- Как думаешь, оттуда будет видно море?

- Конечно! – брат не сомневался и мгновения. – Его же отовсюду видно!

Он смеялся, пытаясь развеселить меня и скорбно молчащего отца. Нет, глупый: есть где-то огромные куски суши, лишь изредка рассечённые порезами рек и ранами озёр. Море подступает к ним, но не может дотянуться ни до людских земель, ни до их сердец.

Чего ради моя семья отреклась от всего, чего ради покинула дом? Нет – преступны такие мысли. Разве мог остаться и не поддержать нас отец? А мама? Нет, они сделали то, что должны были – пошли за нами следом.

То и дело мелькают под кораблём неясные тени: приветствую вас, духи моря, дети богини! Скажите мне – долго ли ещё будет длиться путь? Но всё тише, тише ваши голоса, покуда не смолкают вовсе. Под нами – мёртвая, осквернённая вода, чистое молчание, разлитое по бесконечным просторам. Небеса окрашены золотом, золотая дорога перед нами – и чудится в обманчивом свете безжалостный голос Джиантаранрир. Явилась бы она пред нами во плоти, остановила, не дала совершить ошибку – но молчало море, молчало солнце, пока не скрылся за горизонтом последний луч.

В глупых снах я мечтала: вот бы остановилось время, и навсегда мы остались здесь, в родной стихии, пусть даже незримыми призраками без плоти, без памяти, без имён. Тогда нашёлся бы мне жених среди упокоившихся на дне морском, но не среди проклятых иноземцев. Нет. Нельзя позволять себе преступные мысли, нельзя идти против голоса богини: слепая, она видит больше, чем иные зрячие. Быть может, и у людей есть понятие чести, а раз так – наш путь не напрасен. Спасённые жизни, дети, которые никогда бы не увидели свет, если бы их родители сгинули в огне войны – ради них я должна смотреть лишь вперёд, и не оглядываться в надежде в последний раз увидеть родные острова.

На чужом берегу нас встретили варвары, чью звериную сущность не могли скрыть красивые одежды и доспехи. После был долгий путь в глубину человеческих земель, туда, где не слышно шума волн и криков чаек. Кругом лежали окрасившиеся золотом холмы, и сбивались в стада тяжёлые тучи…

Когда упал последний лист, море навсегда скрылось из виду.

 

Глава I. Путь надежды

Незрячие сёстры нечасто пели о людях. Когда же доводилось представителям человеческого рода случайно оказаться героем их песен, почти наверняка речь шла об эпохе Каменных Морей, когда не было ни рек, ни озёр, ни океанов – лишь бесконечные пустоши. Предки людей – великаны ростом до небес, первые дети хаоса, верно служили трёхглавому Антару. Он сотворил чудовищных созданий под стать себе, и наделил той же необузданной яростью. Рассекали камень колёса их тяжёлых колесниц, ранили тело земли: утоляя жажду убийства, великаны загоняли добычу для своего господина. Но восстала однажды Джиантаранрир против отца, поразила его клинком – и в прошлое ушло время людского владычества. Там, где пролегали пути великанов, разлились полноводные реки; сами же они, проклятые богиней, обрели иные тела – в разы меньше и слабее прежних.

Шантия смотрела на людей из окна повозки – и думала, что они не очень-то похожи на потомков легендарных великанов, как не похожи и на проклятых. Воображение рисовало ей уродливых чудищ, подпирающих плечами облака. С другой стороны – разве не учат древние сказания, что внешность обманчива? Может, и утратили гиганты прежнее величие, да только ярость осталась при них. Бессвязные выкрики, улавливаемые слухом, походили на жуткие заклинания, и она встревоженно посмотрела на брата:

- Почему мы остановились?

- Дождь, - Ишхан высунулся наружу, посмотрел по сторонам и тут же юркнул обратно в повозку, - из-за него дальше не проехать. Река не пускает нас.

А ведь и правда. Дождь. Здесь, на людской земле, это просто вода, которая льётся с неба; река – не живое существо, а разлагающийся труп. Жадно потянув носом сырой воздух, Шантия толкнула дверцу и вышла на дорогу.

Закрыть бы глаза, представить бы: она дома, и вовсе не маленькие капли легко касаются обнажённых рук и плеч, а лукаво шепчущиеся духи. Проказники столь малы, что и разглядеть трудно: мелькают, сменяют друг друга смеющиеся лица. Ловят они прозрачными пальцами осколки солнечного света, стоит тому на мгновение пробиться сквозь пелену облаков. Кружатся, поют свои песни духи, и пахнет кругом цветами и свежестью…

Серые холмы и деревья с облетевшей листвой, увы, не спешили исчезать. Так же, как дома, холодила босые ноги сырая трава, вот только не приходило привычное облегчение. Шантия снова зажмурилась и запрокинула голову, подставляя лицо дождевым каплям. Не смотреть, не видеть людей с оружием; не думать, что едешь навстречу будущему супругу, который уже по одной своей принадлежности к человеческому роду обязан быть свирепым варваром с душой зверя.

Если задуматься, так начинаются сказки – сказки как со счастливым, так и с печальным концом. Когда Ишхан ещё только-только появился на свет, она часами сидела у колыбели брата: нет, не детское любопытство и не семейная любовь её вела, но песни матери. Наверное, когда-то она пела то же самое и для Шантии, просто те времена не получалось вспомнить. Потрескивал огонь в очаге, шумели вдалеке волны, и одно сказание сменялось другим: одни и те же истории мама часто заканчивала по-разному. Среди прочих особо любила она историю о Белой Деве, похищенной драконом и заточённой в его замке среди облаков. Иногда дракон искренне влюблялся в прекрасную пленницу и женился на ней; впрочем, гораздо чаще Дева пыталась бежать, срывалась с облака и разбивалась вдребезги.

Шаг, ещё шаг по траве – нет, по тучам, мягким, тугим, тёмно-серым: в них скопилось слишком много воды, и вот-вот она вся низвергнется на землю. Не будет видна среди прозрачных потоков кровь: всякому известно, что капля алого растворится, будто её не было вовсе. Пусть, пусть она не похожа на деву из легенды: волосы просто светлые, вовсе не цвета серебра, да и кожа не так бела и прозрачна, как редкие облака в ясный день. Представлять себя героиней сказки оказалось приятно, но одновременно – горько. Может, и о ней споют когда-нибудь песню над колыбелью младенца; вот только какой будет конец?..

Открыв глаза, Шантия вздрогнула. До того её и стражников-людей разделяла дверца повозки: не самая надёжная защита, но довольно и такой – лишь бы не стоять с потомками чудовищ лицом к лицу. Налитые кровью тёмные глаза маячили совсем рядом – меньше десятка шагов. Бежать, скорее, спрятаться снова! Человека с морщинистым, как у черепахи, лицом и серыми волосами наверняка разозлить гораздо проще, чем сородича; отчего-то вспомнилась другая сказка – о глупой девочке, прежде срока вышедшей в море и поглощённой за дерзость волнами.

- Ты ведьма?

Шантия съёжилась и сделала шаг в сторону повозки: не меньше, чем лицо стражника, пугал его голос – слишком резкий и оттого жуткий. Так, наверное, говорят только драконы и те, кто им прислуживает.

- Ты меня не понимаешь? – прислужник дракона ещё немного подождал, затем – пожал плечами. – Вот жалость-то! Как бы мне такому колдовству выучиться, чтоб не мёрзнуть – экая холодрыга!

Конечно, многое можно рассказать – например, то, что Джиантаранрир даровала своим детям тепло, тепло не внешнее, но внутреннее, согревающие не хуже огня? Звери завистливы и жестоки: не понравится ответ – разорвут на части и обглодают косточки.

- Ох ты! – всплеснул руками стражник. – Ты ж трясёшься вся. Что, тоже зябко?

Ещё шаг назад – только бы не споткнуться случайно, не сделать резкое движение! Шантия не хотела, чтобы кто-то почувствовал её страх. Особенно – прислужник дракона. Потомки великанов не могут быть добрыми и ласковыми: страшно заговорить, страшнее – промолчать. Никогда не знаешь, что обозлит «доброго» седого варвара.

- Оставь её, дурень, - избавлением прогремел голос другого стража. – Делать принцессе больше нечего – с тобой, старым, языком трепать!

Седой варвар выпучил глаза и попятился, словно за спиною Шантии вдруг увидал рычащего льва. Вздох облегчения вырвался из груди – как, оказывается, просто отпугнуть грозного зверя! Довольно лишь припомнить странное, чужое слово «принцесса» – и не страшно, что очень смутно осознаёшь его смысл.

- Простите его, госпожа, - спаситель не пытался приблизиться, был ниже ростом и уже за это мог заслужить малую долю доверия. Шантия с трудом кивнула, пытаясь понять: за что простить? Старик сделал что-то непозволительное? Как же всё сложно!

Дождь кончился; не стоило ждать больше живительной влаги – и будущая невеста людского вождя направилась обратно к повозке, туда, где ждал младший брат. Хотелось побежать к матери и снова услышать сказку о Белой Деве – непременно с хорошим концом. Не думать, ни о чём не думать. Шантия затворила за собой дверцу и опустилась на жёсткую скамью.

Из-за тяжёлых туч показалось солнце. Шёл девятый день вдали от моря.

 

Путь надежды. Глава II

Смутные сны, жуткие сны… Один за другим, они сменяли друг друга. В одном Шантия убегала от уродливого многорукого великана. Осыпались под ногами мелкие камни; беги, стой на месте – неважно, всё громче, громче оглушительный стук копыт гигантского коня, тянущего колесницу чудовища. Нет, не поймает, не возьмёт в плен – просто раздавит тяжёлым копытом размером с дом, вомнут в землю дребезжащие колёса. Ты маленькая, маленькая – маленькая и ничтожная. Герой бы обернулся, герой бы встал лицом к лицу с чудищами, как некогда Незрячая пред ликом Антара, но страх гонит вперёд. Бежать, бежать – и не оглядываться, не смотреть на великана, на брызжущую из пасти коня пену. Умереть, умереть – задохнуться в пыли, разбиться, лишь бы до того, как опустится копыто, лишь бы без боли…

Стук копыт звучал и наяву: но вместо демонического чёрного коня – уныло переставляющая ноги серая кляча. С грязной дороги процессия свернула на выложенную камнем мостовую. Город? Деревня? Недолго Шантия смогла бороться с искушением – что же там, снаружи? И тотчас отдёрнула тонкую занавесь, выглядывая наружу.

Здесь каждый камень, каждая травинка кричали: ты больше не дома. Всё совсем, совсем другое: дома не нависают над водой, не пронзают небо острые шпили. На островах всё тянулось к небу, здесь же – клонилось к самой земле. Блестели после недавнего ливня низкие крыши, выложенные расписными деревянными дощечками – их словно долго, долго натирали маслом. Камнем выложили лишь одну, центральную дорогу; остальные отходили в стороны малоприметными тропками.

И люди. Слишком много людей. При виде повозок они тотчас бросали свои дела и кидались к тянущейся процессии. Лица, так много лиц – Шантия отшатнулась от окна. Такой толпе не помеха какие-то там хилые кони – сметут вместе с хозяевами! Но время шло, повозка не опрокидывалась: в паре шагов потомки чудовищ замирали, словно натыкались на незримую преграду, и оставались стоять. Напирающие сзади сородичи расталкивали тех, кто выбился вперёд, сменяли друг друга лица и голоса. Невидимую черту не пересекал никто.

- Чего они хотят? – Шантия на всякий случай оттянула от окна брата. Подобных сборищ она не видела никогда прежде. Нет, вспоминалось волей-неволей собрание всех родов на святой земле – но и там не кричали, не толкались, не отпихивали впереди стоящих, чтобы только оказаться ближе к Незрячей: все стояли в молчании. Здесь же… совсем по-другому. Люди больше похожи на акул, кружащихся близ куска сырого мяса.

Шантия задёрнула штору. Весь мир мигом сжался до крохотной повозки, и неважно, что там, снаружи. Понимать бы ещё, что кричат люди! Изначальный язык в их устах слишком сильно искажён; в нём слишком много неизвестных слов. Проще не вслушиваться, чем разбирать: пожелания счастья несутся вслед или проклятия.

Но почему-то процессия остановилась, и в закрытый мирок ворвались прохлада и свет. Будущая невеста дракона на всякий случай укрыла собой притихшего брата: даже такое дитя, как он, знает, когда лучше молчать и не высовываться.

Уже знакомый старик-варвар криво улыбнулся и слегка склонил голову:

- Госпожа, выйдите.

- Зачем?.. – Шантия вжалась в стену. Чего доброго, сейчас воплотится другая сказка – страшная и жестокая, которую мама рассказывала лишь тогда, когда хотела припугнуть непослушных малышей. Сказка о слишком храбром глупом мальчишке, в которой никогда не было хорошего конца: он бросался к морским змеям, убеждённый, что ему не сделают ничего плохого. «Храбреца» тотчас же порвали на куски.

Старик ещё сильнее съёжился:

- Окажите милость! Уж очень всем на вас поглядеть охота. Так ждали! Вы же нам королева будете, как-никак. Не извольте беспокоиться: надолго не задержимся, заночуем разве только…

Принцесса, королева… Слова, произносимые с придыханием и, очевидно, много значащие для потомков великанов, для Шантии не значили ничего. Но живо представилось: вот она откажется, так кто станет спрашивать? Выволокут, как преступницу, к беснующейся толпе, швырнут оземь… На кус-ки. Она поднялась, стараясь не выдать страха. Всем известно: чудовище набросится лишь если ты его боишься.

Конечно, если оно не голодно. Или не обладает врождённой жаждой крови, от которой избавлены лишь благословленные Джиантаранрир.

- А ну тихо! – гаркнул седой варвар. – Принцесса идёт!

Крик не утонул в многочисленных возгласах, но разнёсся над ними, прогремел, как гром – и затих вместе с чужими голосами. Тихо. Так тихо, что кажется: не люди кругом, а призраки. Души, готовые уйти по дороге из лунного серебра, чтобы после вернуться в новой жизни по тропе Солнца…

Люди ждали.

Шантия крепче обняла брата. Наверное, сейчас самое время заговорить – заговорить так, чтобы даже варвары её поняли. Как назло, слова разбежались и спрятались в пожухлой траве – попробуй собери! Взгляд скользил по лицам, лицам незнакомым, непривычным и даже страшным. Потомки чудовищ посторонились, пропуская совсем маленькое существо – девочку в светлом платьице. Та опускала глаза, ёжилась, но упрямо приближалась на подгибающихся ногах к будущей королеве. Чего ждут люди?! Может, варвары так выказывают уважение – отдают в жертву самого беззащитного члена племени, и сейчас полагается наброситься на малышку, разорвать той зубами горло? Но вот девочка подошла вплотную, поклонилась и звенящим голоском протянула:

- Здравствуйте, госпожа! Для нас… ээ… для нас ваш визит – большая честь. Я буду вам прислуживать, пока… пока вы не покинете нашу деревню и не отправитесь дальше.

Шантия озадаченно моргнула, но не смогла не улыбнуться. И вслед за улыбкой будущей королевы послышались в толпе облегчённые вздохи. Этого они ждали? Спокойствия?.. Молчания?..

- Как тебя зовут?

Первые слова, нарушившие вновь воцарившуюся тишину.

- Л-Линетта, госпожа! – малышка ещё больше съёжилась. Неожиданно всё вокруг показалось безумно смешным – и маленькая Линетта, и сменяющие друг друга лица… Шантия засмеялась. Так вот на кого она со стороны похожа: трясётся, как лист на ветру. А ведь настоящая героиня должна быть сильной и смелой. Сумела бы Джиантаранрир поднять свой клинок на отца, не найдись в ней должного мужества? Даже если не чувствуешь в себе силы – она есть, просто так глубоко, что сложно до неё дотянуться.

Улыбаться, улыбаться, чтобы только люди не подумали дурного. Война закончится – неважно, какой ценой. Острова вряд ли заметят среди многих погибших одну ушедшую по воле Незрячей дочь.

На губах – смех; глубоко в сердце – страх. Смертный ужас, который не смыть ни дождю, ни фальшивой улыбке, ни пенной волне.

 

Путь надежды. Глава III

Голоса, запах дыма и хмеля заполняли тесное пространство таверны, где торжественно разместили «принцессу», а также всех сопровождающих. Шантия старалась вовсе не смотреть по сторонам: ни на отца с матерью, которые теперь были слишком близко, ни на брата, ни на стражей. Сидя у стены, под низко нависающими потолочными балками, она смотрела на огонь в очаге. Разумеется, и на родине порою жгли костры. Порой тёплыми ночами она, ещё маленькая, убегала с другими детьми на западное побережье родного острова, к развалинам старой хижины и пирсу, от которого только и осталась пара торчащих из воды досок; и там сидели они у костра, вслушиваясь в шелест близких волн. Чаще всего костёр угасал сам собою, но как-то не замечалась столь досадная мелочь: достаточно ярко сияли луна и звёзды, разливалось по неспокойной воде серебро, и уже не страшил мрак, в котором могли бы укрыться чудовища. Тогда Шантия думала – языки пламени похожи на танцующих духов, и в такт с ними мечутся по земле тени; виделись ей высокие красавицы с кожей чёрной, как сама ночь, и огненными волосами. Сейчас думалось – сколь же разрушителен обманчиво лёгкий танец! Сложно, сложно думать о красоте, когда под её напором обращаются в пепел живые ветви.

Как духи пламени, танцевала Элори, одна из тех двоюродных сестёр, что пожелали сопроводить будущую королеву к жениху. Забыв о чужом горе, она смеялась и, кажется, легко понимала каждое обращённое к ней слово. Отведя взгляд, тотчас встретилась Шантия глазами с матерью – и опустила голову. Да, быть может, свадьба закончит бесконечную войну, но почему, почему избрала богиня именно её? Есть на островах и другие семьи, где не счесть сыновей и дочерей; и пусть бы скорбели о них так же их родители, скорбь притупилась бы при взгляде на остальных детей. А что останется маме с папой, которым небеса послали только её и Ишхана? Если так желала Джиантаранрир увидеть за морем дочь Аль-Харренов, то почему не одну из многочисленных двоюродных сестёр? Тогда сейчас Шантия бы, забыв о страхе, безбоязненно улыбалась людям и танцевала вместе с Элори – или даже вместо неё. Да и чего бояться, если знаешь: ты ненадолго здесь, среди потомков чудовищ, и после чужой свадьбы отправишься ты назад, к родным островам, где будешь рассказывать о человеческих землях как о чём-то сказочном, бесконечно далёком и оттого почти несуществующем?..

- С вами всё в порядке, госпожа? Ой… извините, я не должна сама… извините! – Линетта, раскрасневшаяся и похожая на взъерошенную маленькую птичку, принялась усиленно кланяться. Может, в другое время Шантия и промолчала бы, но сейчас нестерпимо хотелось говорить, говорить, не умолкая и не подбирая слова. Говорить намного приятнее, чем думать.

- Не беспокойся. Я просто… немного проголодалась.

Самое обыкновенное объяснение, какое понял бы любой ребёнок, Линетта восприняла крайне странно: побледнев, она попятилась и налетела на ближайшую лавку. Так и шлёпнулась, только взметнулся подол пышного платьица. Не успела Шантия кинуться на помощь, как малышка села и жалобно пролепетала:

- Не ешьте меня, госпожа! Я вам служить буду… я всё, что хотите… Только меня есть не надо!

Никакая музыка, никакие разговоры стражей не могли заглушить тишину. Может, конечно, тишина просто почудилась Шантии, медленно осознающей смысл слов. Девочка… испугалась?

- Ты же не думаешь, что я в самом деле могу тебя съесть?

- Госпожа красивая, не похожа на людоедку, - Линетта шмыгнула носом и принялась вытирать потные ладошки о юбку. – Но мама говорила: эльфы непослушных детей крадут! И едят. Вот. Я слушаться буду, только не ешьте!

И что сказать, когда не знаешь – смеяться или поражаться человеческой глупости? Нет, малышка не виновата – её научили, научили невежественные взрослые. Как объяснить, что и старшие могут ошибаться?

- Глупости! Сама подумай: если бы эльфы ели детей, разве мама отпустила бы тебя служить мне?

Всё просто и логично, ребёнок должен понять. Линетта тяжело вздохнула:

- Так вы ж не просто так, вы принцесса! А мама сказала: ты её слушай всегда, делай, что скажут. Скажут в печь лезть – сама и прыгай! Нас у мамы много, всех не пристроить.

Смех, зародившийся внутри, угас. Маленькая девочка, младше Ишхана, говорила совершенно не детские вещи, говорила спокойно, с осознанием. Да, мать отправила её в услужение к мнимой людоедке. Нет, судьба дочери её не беспокоила: умрёт – туда и дорога, зато если выживет… что? Какова цель, какова награда? Ведь служба при иноземной «принцессе» не приблизит малютку к богам.

- Не переживай. Эльфы не едят детей. Это просто… шутка. Твоя мама пошутила, а ты поверила.

Мама. Самый близкий человек из всех, та, чьё лицо ты видишь, приходя по солнечной дороге в этот мир, одним из первых. Дико. Дико всерьёз считать, что мать может желать ребёнку смерти.

- Здорово! Вы такая хорошая, госпожа. Вы точно понравитесь нашему королю.

Понравиться человеку? Даже задумываться странно. Линетта посмотрела по сторонам и заговорщицки шепнула:

- Он тоже хороший, совсем не злой! Мама рассказывала: я маленькая была совсем, когда король проезжал мимо нашей деревни. Я смотреть побежала – и прямо к лошади под копыта! И ведь не ударил, не разозлился – наоборот, беспокоился, как бы меня не затоптали, ещё и маме моей целый золотой подарил…

Образ дракона, нарисованный воображением, слегка покачнулся, но устоял. Можно ли всерьёз считать слова Линетты подтверждением: будущий супруг – не воплощение зла, в его душе есть место благородству и чести? «Не ударил», «не разозлился»… Если тогда малышка была ещё меньше, чем сейчас, то лишь последнее отребье сумело бы увидеть в её действиях злой умысел или, того больше, угрозу.

- И он тоже красивый, прямо как вы! – закончила малышка. – Мама говорила – вот бы он на мне женился! Ой, извините, госпожа…

Женился? На такой крохе? Однако, у её матери и в самом деле странные представления о жизни. К чему задумываться о семье в столь юном возрасте, когда ещё надлежит не знать других забот, кроме детских игр? Линетта, очевидно, боясь сказать очередную глупость, замолчала. Теперь не осталось ничего, кроме голосов стражей, песен и треска горящих ветвей.

В такт языкам пламени танцевала среди странных людских женщин Элори.

 

Путь надежды. Глава IV

Порою не спится оттого, что пленит магия прохладной осенней ночи, когда плывут по небесному своду звёзды – небесные пилигримы, кутающиеся в рваные плащи-облака. Тогда растворяешься вовсе, забываешь о хорошем и о дурном, и дыхание сливается с ветром, а звуки голоса – с шелестом листвы и рокотом столь далёких теперь морских волн.

Ночи, когда не можешь уснуть лишь оттого, что боишься закрыть глаза, совсем иные.

Вместо высокого неба – тяжёлый скошенный потолок, подпёртый толстыми балками. Рухнет такая ненароком – и зашибёт насмерть. Вместо ложа из свежей, чуть влажной травы и мха – жёсткая лежанка, застеленная колючими, жёсткими шкурами. Здесь тоже горит огонь, и пахнет горьким дымом; за дверью, в большом зале, спят вповалку грозные стражи и так странно выглядящая здесь малышка Линетта. Душно. Тесно.

Шантия уставилась в потолок: считала пятна копоти, но всякий раз сбивалась, не закончив. Как можно спать, когда и дышишь-то с трудом, когда боишься: мгновение – и воздуха не станет вовсе. Ни одного окна, чтобы распахнуть и впустить в комнатёнку холодный, но такой живой ночной ветер. Слуги дракона стерегут темницу своей Белой Девы, словно думают: упорхнёт через окно, просочится в малую щель – и растворится в утреннем тумане…

Тревожно заметался огонь, ломая едва-едва принявшие чёткие очертания тени. Шантия села, но почти сорвавшийся вскрик оборвал тихий шёпот матери:

- Пожалуйста, молчи. Если они проснутся…

Не в одиночестве явилась Шэала в столь поздний час: явился и отец, за плечом которого стояла Элори. Стала ещё теснее маленькая комната, но отчего-то легче дышалось теперь, чем прежде.

- Слушай и не перебивай, - отец говорил быстро, но чётко, поминутно оглядываясь на спящих у двери стражей, - Элори согласна принять твою судьбу на себя. Как только мы уйдём, уходи отсюда. Дождь укажет тебе дорогу к морю; у причала тебя встретят и отвезут домой.

Домой… сердце забилось быстрее, стоило представить: впереди, за кормою корабля, покажется полоска знакомого берега, родной залив, похожий в синеватой дымке на полумесяц. Прервало прекрасное видение суровое лицо Незрячей, и Шантия склонила голову, извиняясь за минутное малодушие.

Нужно быть сильной. Ради семьи.

- Не бойся, сестрёнка, - по-своему истолковала её молчание Элори. – Людской вождь хотел в жёны дочь знатного рода, не именно тебя. Ты боишься людей. Я – нет.

Она продолжала говорить, но Шантия не прислушивалась более ко всё новым и новым доводам, сыпавшимся из уст двоюродной сестры. Новый голос звучал в её голове – теперь не богини, но спящей нынче Линетты. Бесхитростной малышки, так радовавшейся предстоящей свадьбе. Да, потомки великанов знают, что такое ложь, но разве может дитя искренне восхищаться чудовищем? Быть может, в своём страхе она, будущая королева, подобна глупому ребёнку, видящему угрозу и в собственной тени. Разве не сама она придумала себе ужасных монстров, коими люди не проявили себя ни разу?..

- Беги к морю. Богиня защитит тебя, - чуть слышно промолвила мать, накидывая поверх тонкого платья дорожный плащ и подталкивая Шантию к дверям. Всхрапнул и перевернулся на другой бок, но не открыл глаз седой варвар; а если проснётся?

Беги, беги – будто наяву, звучал отчаянный голос, её собственный. Будто всё внутри молило: забудь о клятвах, забудь обо всём – уходи, пока ещё можешь, пока дракон не запер тебя под замок в своём облачном замке. Пусть займёт твоё место та, что не тяготится сделанным выбором, а ты – ты вернёшься на острова…

Нельзя быть таким ребёнком. Нужно отказаться от бегства – уже сейчас, выйти навстречу своим страхам. Лишь столкнувшись с ними лицом к лицу, можно освободиться от цепей; те же, кто бежит, не достойны ни уважения, ни жизни, ни даже права называть себя детьми ослеплённой богини.

Но вместо решительных слов – дрожащий шёпот:

- Ишхан останется?

Умолкла мать, отведя глаза, и вновь заговорила Элори:

- Тебе не стоит думать об этом. Поверь, я не дам людям причинить ему вред.

Мать, отец, сестра – они спасали не младшего ребёнка, не того, кто действительно достоин такой помощи, а её. Шантия не могла поверить: неужели её страх столь заметен? Неужели даже самые близкие люди считают: она не справится с возложенной на неё задачей? Маленький брат, дитя, может отвечать за себя сам, а она – нет?!

- Не нужно… я останусь.

Так тяжело дались слова, слова, что должны были прозвучать сейчас – или никогда после. Что толку прятаться за спиной Элори? Пусть её не ждут на островах любящие отец и мать, разве достойно – отдавать свою судьбу другим? Ведь и богиня могла бы не замечать кровавые зверства отца, могла стать одною из многих его одичавших детей, разрушавших мир огненным дыханием. Могла бы сказать: не моё дело начинать войну, пусть придёт на моё место другой или другая, мне же дороже спокойное существование. Разлились бы тогда моря, или осталась навек бесплодной и пустынной земля, от края и до края горизонта?..

Всё это Шантия думала, но не могла сказать: душили то ли слёзы, то ли обжигающе горячий дым. Тот, кто бежит, погибает; тот, кто идёт навстречу своей судьбе – обретает счастье. Разве не этому учат старые песни и сказания?..

- Ты уверена?

- Да.

Можно ли быть счастливой, зная, что кто-то страдает из-за тебя? Нет, конечно же. Лишь недостойные твари могут малодушно отступить. Идти вперёд, не отступать, не плакать, глядя на то, как исчезают вслед за дрожащими тенями, расходятся по своим комнатам уже решившие за тебя родители и сестра. Побег – невозможен.

Белая Дева, попытавшись сбежать из замка в облаках, разбилась вдребезги. Но, если бы она осталась, рано или поздно дрогнуло бы даже каменное сердце дракона.

 

Путь надежды. Глава V

Завывает тоскливый ветер, забирается под кожу, холодя и без того стынущую кровь. Краткий привал недолог; сегодня, уже сегодня предстоит оставить гостеприимную деревню, устремиться по каменным тропам дальше к югу.

Кончились дожди, и тучи ныне скользят по небу не полные и тяжёлые, а тонкие, выжатые досуха. Сквозь их прозрачную белую кожу просвечивает, подобно прожилкам вен, небосвод. Золотятся в солнечном свете далёкие холмы, и неясно толком, где заканчиваются небеса и начинаются травы, луга, поля…

- Жалко, что с вами нельзя поехать, госпожа! Мама говорила – у нашего лорда в замке все в золоте все ходят, ух красота, наверное… - наверное, человеческая дама уже велела бы Линетте замолчать – слишком часто летели вперемешку с детской болтовнёй извинения, слишком часто принималась малышка кланяться и теребить рукав платья. Ещё не стёрся, въелся слишком глубоко осадок страха; но теперь она, по крайней мере, видит в Шантии всего лишь ещё одну важную даму, будущую королеву, а не дикарку, которая крадёт и ест живьём непослушных девчонок и мальчишек. Потомки великанов – странные существа, и странные страхи внушают они своим детям. Разумно страшиться необъятного моря и существ, обитающих в нём, густых лесов, где можно заблудиться и не найти дорогу к дому, но к чему заставлять их испытывать ужас перед лицом своих же сородичей? Лорды, короли – они ведь вроде бы добры и справедливы, за одну только принадлежность к иному роду их уважают и любят в народе, так почему же следует их бояться? Нет ответа. И некому задать вопрос, кроме себя самой.

Вся деревня, казалось, вышла на улицы, чтобы проводить так недолго гостившую у них «знатную» семью. Стражи отгоняли излишне ретивых, норовящих подойти поближе, наброситься, потрогать… Шантия старалась не смотреть по сторонам, лишь прямо перед собой, и не вслушиваться в чужие голоса. А те всё бились, бились, как ночные бабочки о стекло фонаря:

- Неурожай, миледи, вышел, семье есть нечего! Мне б золота, немного совсем…

- Муж мой от простуды помер, а я с дитём! Вы, миледи, так господину и передайте – пусть возьмёт ко двору, хоть прислугой, на кухню, меня Вахильдой звать…

- А брату вашему невесту не сыскали покуда?! Ой, нехорошо как, у меня доча вон, красавица, присмотритеся…

- Налоги…

- Золото…

Захлопнулась, отрезала слова, как тонкие нити, дверца повозки, и Шантия, облегчённо вздохнув, забилась в угол. Не сбежала, хотя могла, осталась на прежнем пути. А снаружи, не чуя вовсе страха, Элори легко вскочила на осёдланного коня под восхищёнными взглядами варваров. Сестра ступает по чужой земле, как по своей; может, и в самом деле лучше бы ей остаться женой людского вождя? Приоткрылась вновь дверца, и вместе с Ишханом влетел внутрь обрывок разговора:

- Хороша девка, а? Вот говорят – королям с королевами по пути, а нам, значится, с прислугой. Безмужняя вроде, хоть и не наша…

- Всё вы, молодёжь, о бабье думаете! – седой варвар отвесил молодому стражу лёгкий подзатыльник. – Лучше б подумал, как до вечера к замку поспеть.

Ишхан нахмурился и, высунувшись наружу, выкрикнул:

- Элори не прислуга! Она наша сестра.

Казалось бы, ничего важного не прозвучало, но толпа растерянно замолкла. Теперь они смотрели по-другому, настолько по-другому, что у Шантии вспотели ладони – а ну как сейчас набросятся! Верно, они и думают теперь по-другому. Кажется, даже понятно: потомки великанов делятся на два вида, в чём-то схожих, но, по сути своей, совершенно разных. Значит, Элори ведёт себя не так, как принято у существ их высшей разновидности? Подтверждая мысли будущей королевы, молодой страж воскликнул:

- Это что ж ей, отец позволяет?! Во те на!

И больше ни слова. Под растерянными, настороженными взглядами Элори спустилась на землю и, попятившись, вскоре скрылась за спасительной дверцей. Седой варвар, качая головой, что-то шептал на ухо своим спутникам, и все, как один, недоумённо пожимали плечами. Толпа безмолствовала, лишь издалека слышался голос какой-то женщины:

- … Видала? Королевских кровей, а сама-то! Ну ровно продажная девка!

А потом процессия тронулась.

Не сразу, совсем не сразу Шантия позволила себе выглянуть в окно; пусть по-детски, пусть глупо, но она боялась. Боялась пусть даже случайно столкнуться взглядом с кем-то из спутников-людей, сказать ещё что-то, столь же неловкое – и показаться им принадлежащей к низшему их виду, а значит, недостойной будущего супруга. То и дело проваливалась она в странное состояние меж сном и явью, когда не понимаешь толком, действительно ли смотришь в преисполненные осуждения, перекошенные лица или же они только чудятся. Лица, сотни, тысячи, кружащиеся в безумном цветастом вихре, исчезли разом от пробившегося сквозь темноту возгласа Ишхана:

- Море! Сестра, смотри, море!

Нет, не море открылось взору мигом бросившейся к окну Шантии – то было озеро, чей дальний берег терялся в синеватой дымке; лишь с трудом угадывались в тумане очертания обрамлявших его холмов. Жадно купались в воде солнечные лучи, разбиваясь с каждым порывом ветра на крохотные осколки; не вода – расплавленное золото. Дальше, дальше вилась дорога, но Шантия смотрела – и не могла сдержать улыбку. Оказывается, вот какая она – вода, стиснутая со всех сторон берегами, вода, в которой не бывает высоких волн. Но, даже скованное и бездвижное, озеро оставалось живым. Что-то изменилось в холодном осеннем ветре, и показалось на мгновение: снова звучат голоса духов, чужих и неведомых, но готовых принять в своё царство. Встать бы на берегу, протянуть руки им навстречу, прислушаться к незнакомым песням, уже готовым прозвучать…

Что это там, вдалеке? Шантия съёжилась – будто каменный великан задремал на берегу, на ложе из колючих сосен. Ближе, ближе – и возникла вместо головы высокая башня, вместо тела – стены. Медленнее, медленнее – и вот она, рана в сложенном из булыжников «теле» - огромные ворота. Как не окинуть взглядом море, так и их объять взором не представлялось возможным.

Неужто это – дом одного человека? Наверное, тогда он и в самом деле похож на мифических великанов, своих предков. Так странно и нелепо – тяжёлая, уродливая громада, давящая на столь прекрасное озеро…

- Выходите, госпожа, - седой варвар почтительно склонился. – Лорд Кродор с нетерпением ждёт встречи с вами.

Шантия вспомнила переливы золота в сверкающей воде – и улыбнулась, выходя из повозки, улыбнулась так искренне, как только могла.

Чудовища Антара любят огонь и мрак. Может статься, будущий супруг всё же не из их числа.

 

Путь надежды. Глава VI

Вот и он, конец пути; выстроились по обе стороны от ворот стражи, медленно поднялись тяжёлые решётчатые ворота – не сбежать, не повернуть назад. Да и разве Незрячая позволила бы совершиться преступлению против Её воли? Верно, близ моря настигли бы Шантию существа куда более страшные, чем измельчавшие потомки великанов. Джиантаранрир любит своих детей, но, подобно строгой матери, не позволяет им излишнее баловство.

Золотисто-багровое озеро, кружащихся у самой воды чаек, серые изгибы холмов – всё безжалостно отсекает крепостная стена. У самого подножия камень зеленеет, укрытый одеялом чуть влажного мха. Сколько лет этому замку? И сколько ещё понадобится, чтобы живая зелень окутала его целиком, не оставив и проблеска мёртвой серости?

Под ногами качается дорога, выложенная плотно сдвинутыми между собой плитами. Шаг, ещё шаг. Не выходит почему-то смотреть вперёд, в распахнутую пасть спящего каменного чудовища, окаймлённую решёткой. Вздумает чудище сомкнуть клыки – и раскусит пополам, насадит на остро заточенные железные острия. На левом плече рука отца, на правом – матери, за запястье держится брат, и вся родня за спиной, но оттого не легче: хочется закричать им, чтобы бежали, бежали прочь, оставив на растерзание потомкам великанов только одну. Как в старой сказке, где к жестокому монстру приводили к пещере красивых юношей и девушек. Зачем именно, в сказке толком не объяснялось – говорилось лишь, что никто из спустившихся в пещеру никогда более не увидел света. Монстр пожирал их? Или же оставлял при себе в душных каменных мешках, наслаждаясь сполна страданиями каждой жертвы?..

А между тем всё ближе, ближе тяжёлые ворота. На мгновение Шантия остановилась и посмотрела вверх, на решётку. Малодушные мысли подкрадывались неслышно, карабкались вверх по складкам платья, изредка царапая ледяными коготками кожу: вот бы решётка опустилась сейчас, рассекла плоть и кости, а вместе с ними – нелепое всеобщее ожидание. Тогда не пришлось бы бороться с желанием вывернуться из-под знакомых рук, чтобы умчаться на край света, туда, где в бесконечности нет ничего, кроме моря, туда, где ни один потомок великанов не посмеет её коснуться.

Но нужно идти вперёд.

А там, впереди, уже распахнулись двери – и навстречу двигалась другая, не менее торжественная процессия. Страх въелся в кожу, будто пожелав спрятаться. Шантия и сама сейчас бы спряталась – пусть даже и под землю, где дышат огнём скалы, или в глубинах моря, где скользят в вечной тьме гигантские морские змеи со слепыми глазами и светящимися гребнями. Нигде не страшно так, как здесь и сейчас, когда проще взглянуть за грани бесконечности, чем поднять голову – и увидеть того, с кем отныне придётся идти рука об руку.

- Тебе нет нужды кланяться.

Властный голос, какой и должен быть у настоящего дракона – и тут же раздражение: вот, значит, на что это похоже со стороны! Какой там страх – стражи, да и будущий жених дружно возомнили будущую невесту лорда покорной, склонившейся! Лишь это – не желание увидеть суженного – заставило вскинуть голову и посмотреть, посмотреть в прозрачные глаза.

Линетта говорила, будто бы правитель красив; быть может, человеческая красота измеряется иными мерами, чем эльфийская? Шантия смотрела – и думала, что повелитель прибрежных людских земель, варвар, развязавший войну, не похож на живое существо. Скорее, настоящий великан былых времён – или его каменное подобие. Что-то в бледном, грубом лице было неоконченное, как если бы божество, создавшее его, решило отдохнуть от своих трудов в середине процесса, а после и вовсе позабыло, да и отправило в свет таким – с тонким, но крупным носом, с полными губами, пересечёнными у уголка розоватым шрамом, с сощуренными, будто не до конца открытыми глазами. Шантия рассматривала жениха уже без страха – так любуются на статую или картину. Ведь не ожидаешь же всерьёз, что взвившийся на дыбы каменный жеребец вот-вот опустит тяжёлые копыта и размозжит твой череп?.. Спутанные, грязные светлые космы опускались на широкие плечи, укрытые тяжёлой шерстяной накидкой. Не дракон – скорее, медведь. Будущая невеста разглядывала лорда – и чувствовала на себе ответный взгляд, отнюдь не преисполненный обожания.

- Приветствую вас, моя госпожа. Моё имя – Кродор, сын Брунидора.

Осознание того, что это неоконченное существо живое, настоящее, оказалось даже страшнее всего предыдущего пути – и Шантия съёжилась. Он сказал не кланяться, но под давящим прозрачным взглядом хотелось только склониться.

- Приветствую.

Голос лорда Кродора прозвучал настойчивее – нет, не исчезнет, не уйдёт. Быть может, он не так суров, как кажется, и так же ожидает улыбки, спокойствия… Шантия крепче вцепилась в руку брата и еле слышно шепнула:

- Я рада встрече с вами… господин.

Тяжёлое ожидание повисло в воздухе – настолько осязаемое, что, казалось, вот-вот им захлебнёшься, если только вдохнёшь снова и позволишь ему пролиться в ноздри и рот.

- Вы не представились.

Даже со стороны, наверное, заметно, как трясутся руки. Так чувствуешь себя, когда бредёшь в темноте по незнакомым местам и не знаешь – что там, под ногами? Быть может, пропасть или гибельное болото, а может – узкая тропа, с которой ни в коем случае нельзя сойти. Белая Дева выжила лишь потому, что пришлась по душе дракону; не пожелай он видеть похищенную деву при себе, верно, слопал бы её на ужин. Руки дрожат, голос дрожит:

- Шантия Аль-Харрен.

Широкая ладонь Кродора скрылась под плащом – что там? Нож, чтобы перерезать ей горло, верёвка, чтобы удавить? Но на свет показалась толстая золотая цепь со сверкающим медальоном. Показалась – и опустилась на шею, тяжестью потянув к земле. Правитель варваров тем временем улыбнулся – и воздух как будто стал легче и даже немного теплее.

- Сегодня славный день! – Кродор окинул победным взглядом свою свиту, будто бы хвалясь перед ними – чем? – Все за мной! Следует отпраздновать мою будущую свадьбу!

Говорил он громко, много – и улыбался, но тепло, промелькнувшее на мгновение в улыбке, быстро исчезло, сменяясь прохладой. Быть может, дело в страхе. А может, в холодных звеньях золотой цепи, до боли впившейся в шею.

 

Путь надежды. Глава VII

На родных островах Шантии доводилось видеть самые разные дома, как крошечные рыбацкие хижины у самой кромки моря, так и дворцы, какие сложно окинуть взором. Чем больше, тем просторнее, и тем легче дышится обыкновенно под крышей; всегда – но не сейчас. Да, высокие потолки, широкие коридоры – но как же нестерпимо тесно, теснее, быть может, чем в жалкой каморке на втором этаже деревенской таверны! Верно, всё дело в людях – людях, которые заполняли бесконечные залы своими не до конца понятными разговорами, взглядами, жестами. Все они блестели, как рыбья чешуя: и в самом деле – слишком много золота. Мужчины и женщины так же, как до того деревенские жители, разве что несколько спокойнее, прибывали с обеих сторон: одна золотая волна, другая…

Лорд Кродор победно улыбался, отталкивая излишне ретивых соплеменников одним только взглядом. Шантия шла за ним и думала: смотрит, будто вокруг не люди вовсе, а нечто неживое, по какому-то неведомому праву безраздельно ему принадлежащее. Наверное, так же дракон осматривает свою сокровищницу. Здесь я, я, и только я, глядите на меня, на мою чудную добычу! Так нелегко уверенно идти, когда вся твоя семья кажется блеклой близ сверкающей толпы в золоте и мехах, нелегко не замечать разговоры – совсем иные, нежели у низшего людского рода:

- … А точно девчонка? Кто их знает – вдруг мальчишку в платье вырядили! Тощая вон какая…

- … Волосы-то, волосы – вся седая! Больную милорду подсунули, точно говорю…

- … И что за нищета! Ни кольца, ни ожерелья… Королевская дочь, говорите?..

После же слова снова слились в неразличимый рокот: Джиантаранрир даровала детям способность понимать чуждые наречия, но лишь тогда, когда их душа устремлена навстречу. Перед переливающейся рыбьей толпой Шантии не хотелось раскрываться – хотелось, подобно чрезмерно упрямой и боязливой устрице, захлопнуть раковину и никогда более не покидать безопасные пределы.

Немногим один из центральных залов каменной твердыни отличался от деревенской таверны: тот же жар камина, та же копоть, оседающая на стенах и мощных колоннах, и ни капли солнечного света. Если бы и довелось пусть одинокому лучу пробиться сквозь громоздкие тучи, не пустили бы его внутрь залы узкие щели-окна. Выше потолок, темнее стены – и так же нечем дышать.

- Тихо! – почему голоса призывающих к тишине всегда звучат громко, так громко, что перекрывают неразборчивый гомон толпы? Будто мало было прежнего вопля, один из людей, чуть менее блестящий, чем прочие, несколько раз ударил оземь тяжёлым посохом. Ударил – и умолкла толпа. Сверкают, как рыбы, и глаза у них такие же – рыбьи.

Рука на плече – зачем? Лорд Кродор, почти не глядя на вконец растерявшуюся спутницу, вывел её на возвышение меж колонн – так, чтобы все те, кто прежде не разглядел, полюбовались на будущую супругу своего господина. После же заговорил:

- Кое-кто из вас пытался отговорить меня от брака с этой женщиной. Кто-то убеждал в верности принятого решения, желал счастья. Первые мне нравились больше – они хотя бы не лгали.

Он тоже не верит им, вдруг поняла Шантия, не верит никому из рыбьей толпы. Так зачем он собрал их здесь? К чему приглашать в свой дом, пусть даже так хорошо защищённый, нежеланных людей?

- Но, что бы вы ни думали, она отныне – часть моего рода. А значит, если вы оскорбите её – оскорбите весь мой род.

Замялись мужчины, подавились недосказанным вздором женщины. Тишина не разомкнулась, лишь сгустилась темнота, и, кажется, ещё меньше стало воздуха. А лорд Кродор хищно улыбнулся и оглядел толпу, и едва заметно облизнул губы.

- Ингвуд, мой старый добрый друг! Когда ты услыхал, что я попрошу в жёны принцессу инородцев – не ты ли, помнится, твердил: не бывать, не согласятся! Посмотри на неё, друг, посмотри хорошенько. И пусть твоя прелестная супруга повторит свои слова! Не стесняйся, Фрина, ты же здесь гостья, ну же, скажи…

Женщина, к которой обращался людской вождь, не выдала себя, не шагнула вперёд – но расступилась толпа, и теперь на неё, не на Шантию, смотрели рыбьи глаза. Другая бы оробела, смутилась, но выданная своими же соплеменниками взглянула на правителя без страха, и даже, верно, без капли уважения.

- Я всего лишь беспокоилась о ваших будущих наследниках, милорд. Что, если они родятся такими же, как она?

Всё ширилась, ширилась улыбка Кродора, и всё меньше Шантии нравилась воцарившаяся снова тишина. Так затихают птицы и ветра в преддверии грядущего шторма.

- Мои нынешние владения простираются от великих гор до моря; если же мои дети будут править ещё и теми, что лежат за морем, мне всё равно, на кого они будут походить лицом. Или вы полагаете, что я не сумею воспитать собственных сыновей?

Кто-то среди гостей посмеивался, кто-то вновь завёл свои разговоры – но всё больше шёпотом, дабы не остановился на них яростный взгляд господина. Фрина стояла и то и дело дёргалась, будто какая-то сила вынуждала её склонить колени.

Хоть бы всё прекратилось, молила про себя Шантия, пусть даже снова каждый человек в этом зале оскорбит её, пусть даже замок вместе со всеми ними воспарит в небеса. Чужая неприязнь – полбеды, страшнее в тысячи раз стоять рядом с человеком, чьи глаза сверкают, а руки дрожат в неясном нетерпении.

- Довольно, Кродор! – тот, кого людской вождь называл Ингвудом, встал около супруги. – Одумайся! Ты позоришь мою жену – ради иноземки?! Истинный сын нашего народа никогда бы…

Казалось, этих слов и ждал хозяин замка: улыбка обратилась пугающим оскалом, и Шантии даже почудилось, будто будущий супруг не подошёл к Ингвуду, а сократил расстояние меж ними одним прыжком.

- Ты прав, друг мой! К чему позорить женщину? Но ведь и ты позорил мою невесту, не зная даже её имени. Истинный ли я сын своего народа? О, безусловно! И кому, как не мне, знать: такие оскорбления смываются лишь кровью. К оружию!

Шантия хотела зажмуриться, но вместо этого смотрела, смотрела, не отводя взгляда и не видя. Хоть бы мама догадалась отвести в сторону брата, закрыла ему глаза! А тем временем толпа отхлынула к стенам, оставив в центре тёмного зала пустое пространство, и согбенные слуги поднесли своим господам оружие. Всё так же шептались, так же пересмеивались кое-где, будто то, что сейчас происходило, было для каждого делом привычным, лишь всхлипывала средь других Фрина. Сам Кродор, пусть грозный и массивный, не казался сейчас страшным или жестоким: он легко, будто игрушку, перекидывал из руки в руку топор – и по-прежнему улыбался, то и дело слегка щурясь. Слишком, слишком довольное лицо для того, кто собирается сражаться. А может, не насмерть?.. А может, как заведено было у некоторых племён, о которых Шантия читала в старых книгах, до первой крови?..

Со звоном осыпались на пол разломанные звенья золотой цепи, и Ингвуд едва успел отшатнуться. Теперь не так ярко сверкала блестящая одежда: окрасилась у плеча тёмной кровью. Нет, к чему глупые мысли – они убьют, убьют друг друга!

- Прекратите! – кричала бы Шантия, но голос обратился в жалкий хрип, и лишь открывался и кривился рот. Тем временем вполоборота посмотрел на невесту Кродор, чуть склонил голову, улыбнулся – и топор встретился с плотью. Развеялась страшная магия, не позволявшая до того закрыть глаза – и Шантия зажмурилась, жалея, что всё ещё слабы руки, что не получается закрыть вдобавок уши.

- И так будет с каждым, - рычал Кродор – не человек, дракон, - с каждым, вы слышите, кто посмеет сомневаться во мне, кто посмеет оскорбить мою семью!

Кричала женщина – наверное, Фрина – но крики быстро смолкли. Разговоры, шёпот, кое-где даже смех. Шаги. Пахнущий кровью дракон подошёл к будущей невесте. Нельзя, нельзя больше жмуриться, нужно понравиться. Она открыла глаза – как раз вовремя, чтобы увидеть, как шмякнулась под ноги, обрызгав кровью подол, отрубленная голова.

Шантия не закричала, нет, лишь зажала рот рукой, попятилась и побледнела – не упасть бы, нет, не из страха показаться слабой, а лишь из дикого ужаса коснуться случайно мертвеца, коснуться крови, запачкаться в ней ещё сильнее. Погасла улыбка лорда:

- Это – мой дар, но вы, как вижу, не желаете принять его.

Чудовище, истинное чудовище Антара – нет, нельзя так думать. Он убил человека за оскорбление, но убил не ради себя…

- Простите, - пролепетала Шантия, стараясь не дышать, ведь с каждым вдохом проникал внутрь и запах свежей крови, - на моей родине не принято дарить чужую смерть.

Кродор не сказал ни слова, лишь махнул рукой. Откуда-то показались слуги, которые выволокли из залы и голову, и тело Ингвуда, и его давящуюся рыданиями жену. Лица, лица – равнодушные, будто бы вспышка гнева со стороны правителя не напугала их, будто случилось нечто обыденное…

- Однако ваша дочь весьма впечатлительна, Ваше Величество, - чуть прищурившись, проговорил людской вождь. – Неужели не доводилось ей прежде присутствовать на турнирах?

- Турнирах?.. – непонимающе переспросил отец. Следом поразился и Кродор:

- Разве вам не случалось устраивать турниры? – не подходи, не подходи к тем, кто тебя чище, твои руки пахнут кровью. – Как же вы узнаёте, кто из ваших рыцарей – сильнейший и достойнейший?

- У меня нет рыцарей.

Распахнулись двустворчатые двери, забивая запах крови ароматом жаренного мяса и вина. Шантия вновь зажмурилась: на мгновение показалось, что это человека, убитого только что, они зажарили, как свинью. Никто не плакал больше в душной зале, никто не кричал и не оскорблял ни лорда, ни его невесту; празднество, веселье, как если бы смертоубийство только привиделось слегка захмелевшим гостям. Но Шантия не могла пировать, и не только лишь из-за смерти незнакомца. Теперь Кродор реже смотрел на будущую супругу, реже касался: лишь изредка мелькал пугающий блеск в драконьих глазах.

 

Путь надежды. Глава VIII

- Зачем страшный человек убил другого?..

Скользит по ткани, оставляя мягкий, чуть расплывающийся у краёв след окрашенная пурпуром кисть. Шелестит, переливается в мерцании свечей белый шёлк.

- Он сделал это ради меня. Я – его будущая жена.

Ради брата нужно держаться, нужно говорить уверенно и продолжать выписывать затейливые завитки – то ли надпись, то ли изящный узор. Выписывать, пока не устанет кисть, имя северного варвара, сплетённое воедино с её собственным.

- Но ты же об этом не просила! Зачем?

Проще будет не говорить с Ишханом вовсе, решила Шантия, не слушать глупые вопросы, на которые и сама не можешь дать вразумительного ответа. Зачем убил? Затем, что он – дикарь, для которого смерть так же естественна, как для других – ночной сон, он – хищник, который не может приступить к трапезе, не вкусив свежей крови, он – дракон, который не терпит неповиновения! Какие ещё, во имя милости Незрячей, нужны объяснения?

«Ради меня. Ради меня», - шептала Шантия себе под нос, пытаясь убедить не столь брата, сколько саму себя. Нельзя, нельзя думать дурное о человеке, с которым намереваешься разделить остаток жизни; нет, он суров, но лишь с чужаками, тех же, кто верен, он обогреет и защитит. И отныне так, как сплетены имена, сплетутся и судьбы. Джиантаранрир указала своей дочери именно этот путь, и никакой другой. Кощунственно, мерзко думать, что кому-то из сородичей она прежде указала верную смерть среди морских просторов.

Последний штрих, последняя капля багрянца на белоснежном полотне – и Шантия отложила кисть. Когда-то, будучи совсем малышкой, она мечтала о том дне, когда своей рукою вычертит два имени; тогда красный цвет означал лишь жар закатного солнца, дорогу, по которой приходят из Вечности души новорождённых, означал свет и радость грядущей жизни. Теперь же ей отчего-то думалось: как же похоже на пролитую кровь, забрызгавшую подол платья, и изящные штрихи складывались в глазах совсем не в утешительные письмена.

Шантия едва коснулась тонкими пальцами первых нанесённых линий, и краска не оставила на них следа. И хорошо, и плохо одновременно. Чем быстрее застынет тщательно выверенная вязь, тем скорее придётся ей вновь явиться перед драконом. Надо поскорее исправиться, поскорее извиниться, а трусость внутри шепчет: «Пускай, пускай лорд поскорее отойдёт ко сну, пускай лишь завтра ты поднесёшь ему свой дар, завтра, завтра»…

А меж тем сквозь узкие окна слышатся крики приблудных чаек и плеск озера. Быть может, если закрыть глаза, удастся и представить, будто бы там – родное море. И вовсе краска не похожа на кровь: пахнет она совсем по-другому, да и не темнеет, засыхая, не въедается ядом в каменные плиты пола. Лорд Кродор убил, но убил человека, оскорбившего его семью; довольно для варвара и такой причины.

- Ты куда?! – заволновался брат, заметив, что Шантия, держа расписанное пурпуром белое полотно на вытянутых руках, направляется к дверям.

«В драконье логово», - сказала бы она. Но не стоит пугать Ишхана. Ему придётся, верно, в разы хуже, чем ей. Служить дракону – значит, и самому выучиться быть убийцей, и так же смеяться, проливая кровь друзей и врагов во славу неясной цели.

- Я должна подарить это своему супругу. Таков обычай. Ступай к маме и скажи ей, чтобы не беспокоилась, и… и забрала краску. Я закончила.

Не думать, не вспоминать, какими глазами смотрела на свою дочь Шэала, когда услышала робкое «Матушка, дай, пожалуйста… Ты ведь взяла, я знаю». Нет, не восхищение силой своей дочери, не смирение с волей Незрячей; усталость и укор виделись в этом тяжёлом взгляде. Почему не согласилась, почему не сбежала, почему не оставила своей семье должное утешение?! Будь воля матери, она бы закричала – «Не смей, остановись, возвращайся, я не отдам тебя», - и ещё сотни тысяч слов. Простые красные буквы-узоры на белом шёлке – точка, поставленная после принятого решения. Однажды сплетя своё имя с чужим, ты не имеешь более права и силы отступиться; ты должна будешь хранить верность тому, кого избрала супругом. Если будущий муж тебе не по душе, довольно и сделать вид, будто ты забыла о старых традициях, и тогда ваш брак пред ликом Богини не будет стоит и раздавленной ракушки.

Сплетённые имена – сплетённые судьбы. Навсегда.

- Куда вы направляетесь, госпожа?

Говорит встреченный страж с показным почтением, чуть склоняет голову – а в глазах холод и недоверие. Нужно не бояться людей; нужно принять – для них это естественно.

- Я бы хотела увидеть моего будущего супруга.

Такая простая фраза, но стражник, кажется, здорово растерялся:

- Это что ж это – до свадьбы? Вам отец-то дозволяет? Ох, ну дела…

Шантия с трудом удержала рвущиеся наружу слова, что отец и знать не знает о подготовленном ей даре, что она сама решила прийти к лорду и не нуждается в чьём-то дозволении. Нет, проще кивнуть и улыбнуться: слишком долго объяснять. И тогда кивает в ответ суровый страж, и ведёт, ведёт по бесконечным пятнам мерцающего света.

В длинном коридоре так много дверей; интересно, каковы же комнаты, что скрываются за ними? Не иначе как столь малы, что с трудом и развернёшься. Лестница, арка, ещё один коридор. Сколько же здесь залов, сколько комнат? Десятки? Сотни?..

- Милорд, госпожа… ээ… ваша невеста желает вас видеть.

За порогом – логово дракона; так и ждёшь, что захрустят под ногами обглоданные человеческие кости, а по углам рассыплется украденное золото. Но лишь сидит у письменного стола хозяин спальни, сидит – и выжидающе смотрит, так, что отчего-то пропадает голос.

- Простите меня за сегодняшнее, господин. Я не хотела отвергать… ваш дар.

Поднимается; какой же всё-таки высокий! Кажется, и в самом деле великан из древних сказаний, которого отчего-то не коснулось проклятие Незрячей богини.

- Эдгед, ступай.

Закрывается дверь за стражем; теперь и свет из коридора не проникает в спальню, лишь только мерцает на столе одинокая свеча.

- Это лишь урок мне. Я порою забываю, сколь нежны и мягки женские сердца; вы не сражались лицом к лицу с врагом, вы не привыкли видеть смерть. Не нужно извинений.

Кивни и уходи, кивни и уходи – нет, нельзя.

- В знак моего почтения… позвольте вручить вам мой дар.

Как же темно! Но видно, как поблескивают во мраке глаза, сколь внимательно лорд Кродор рассматривает шёлковое полотно. Наверняка снисходительно усмехнётся – для чужеземца оно вряд ли что-то значит.

- На моей земле не принято, чтобы невеста подносила дары своему будущему мужу. Что заставило тебя?

Говорить уверенно, чётко, так, чтобы не почуял дракон и капли страха:

- Это ваше имя на моём языке – и моё рядом с вашим. Такой дар любая женщина подносит тому, с кем хочет связать судьбу.

Не разглядишь даже, слушает ли он – или со скучающим видом отводит взор, не знаешь – продолжать или замолчать. Лишь слышишь краткий звук, и лишь по нему улавливаешь тень чужой улыбки, чужого смеха.

- Правильно, Шантия. Что толку противиться? Ты предназначена мне, я – тебе; а значит, так оно и будет.

- К-конечно, будет, - она зажмурилась. Как же хорошо, что в полумраке не видно лица! Наверное, щёки сейчас краснее букв на белом полотне. Тем страннее, когда потомок великанов приближается, оглаживает грубой ладонью плечо – и шепчет:

- Мы поженимся, и наши сыновья будут править и твоим, и моим королевством; твои сородичи склонятся перед истинными королями. Больше не будет войн, больше не прольётся кровь ни твоих, ни моих соплеменников. Ведь так?..

- Конечно… Конечно, так. Простите, милорд, мне пора! – Шантия вывернулась из-под широкой руки, поспешила к дверям. Не обернуться бы, не выдать на свету своего лица.

Так уж вышло, что она никогда не умела врать.

 

Путь надежды. Глава IX

Шантия спала – и впервые во снах её не преследовали чудовища. Робкая мечта уносила её далеко-далеко, сквозь многие года. Она стояла на палубе корабля, уже не столь юная, как ныне, годами почти достигшая нынешних лет своей матери – и плечом к плечу с ней стоял Кродор, поседевший, но оттого не менее величественный и грозный. У борта еле слышно смотрела вдаль, улыбаясь, маленькая девочка; двое братьев то и дело норовили дёрнуть её за длинные, заплетённые по людскому обычаю косы.

Никто – ни безмолвная команда корабля, ни она сама, ни людской вождь, ни дети – не произносил ни слова. И всё же откуда-то Шантия знала, кто эти мальчики и девочка, знала куда направляется корабль – и сердце переполнялось теплотой, трепетом и радостным предвкушением. Вот-вот раздвинутся туманы, покажется кромка берега – и она вместе со своей семьёй вернётся домой, вновь увидит знакомые и любимые лица. Тем временем малышка улыбнулась ей, и сверкнули золотистыми искорками глаза; она уже открыла рот, чтобы спросить или сказать что-то, когда в идиллию ворвался нарастающий шум. Быть может, огромный змей, повелитель всех морских чудовищ, вздумал подняться из бездны?..

Нет, то наяву, не во сне, кто-то безумно колотился в дверь.

- Шантия! Шантия, вставай, быстро!

Сквозь зябкий туман проступил не столь желанный берег, а встревоженное лицо Элори: так не глядела сестра даже тогда, когда довелось ей на хлипкой рыбацкой лодке пережить чудовищный шторм. Ещё не отошёл разум от сладостных видений, посланных богиней, и потому Шантия смогла лишь потянуться и безучастно спросить:

- Что случилось? Уже пора вставать?

Глупый, глупый вопрос – и без того видно, что сквозь узкие окна не пробивается солнечного света, что всё ещё стоит на дворе глубокая ночь. Но сердце ещё не замирает в предчувствии беды, не холодеет, и лишь настойчивый шёпот Элори вновь и вновь повторяет:

- Вставай же, нужно уходить, давай, давай… Да что же с тобой такое!

Никогда прежде у сестры так не блестели глаза – и лишь сейчас Шантия запоздало поняла, что дело не только лишь в едком дыме, в нехватке света.

- Что случилось?..

- По дороге объясню, быстрее! Они там друг друга поубивают!

- Кто?..

- Во имя богини, шевелись! – Элори с силой дёрнула Шантию за запястье – и боль наконец-то заставила вырваться из плена грёз. Что, что могло измениться, пока она спала?..

А сестра тем временем волокла её, безучастную по коридорам – один, другой, лестница, зал… Волокла в чём есть, не дав даже накинуть плаща и верхнего платья. Двери, двери, множество дверей, одна за другой; лабиринт, где не сыскать выхода. Элори бежала и шептала бессмысленные, непонятные слова:

- Они сражаются – там, наверху! Дядя и этот их вождь…

Дядя. Отец?.. Шантия замерла и дёрнула Элори за руку – назад, быстрее!

- Во имя богини, что ты творишь? Бежим, скорее! Он обезумел, точно обезумел, нам нужно спрятаться, убежать, пока он нас не нашёл, ты понимаешь, пока…

- Я не брошу отца! И мой брат… где он?! Где?!

Крик оборвал звон пощёчины. Никогда до того Шантию не били по лицу, и оттого вдвойне странно было получить удар сейчас, не от чужаков-варваров, а от привычной и родной сестры. Она застыла – застыла с приоткрытым в несорвавшемся вопле ртом, и смогла только жалобно прохрипеть что-то неразборчивое.

- Ты его не спасёшь, дура, понимаешь?! Мы погибнем, если останемся, погибнем, если нас заметят.

Слова понятны, даже слишком; местами – чрезмерно просты. Но почему, почему они звучат так чуждо? Не её, нет, не её жизнь – такие слова уместны для легенды, для страшной сказки с несчастливым концом, не для настоящей беды. Сон, точно такой же сон, глупый и несуразный, и так похожий на прежние кошмары…

- Очнись! – сестра не шепчет даже – шипит. – Слушай внимательно. Мы спустимся во двор. Пройдём мимо стражи. И уйдём отсюда. Как можно дальше. Поняла?!

А как это – говорить?

- Ты меня поняла?!

Теперь слышнее, ярче отдалённое эхо битвы, отдалённые крики, так уместно звучащие в бесконечном лабиринте каменных колонн и дверей. Не прислушаешься – решишь, будто то лишь отзвуки тревожных криков ночной птицы. Шантия не чувствовала собственного тела, не чувствовала самой себя: не по-настоящему, как во сне. Даже голос исчез – так же, как в тех страшных снах, где ты видишь нечто чудовищное, а из горла вырывается лишь жалкий писк.

- Ты поняла?! Да приди же в себя! Ты нас выдашь!

И сердце, до того бившееся медленнее, вдруг ускоряется, и мелькают кругом двери, пятна света, новые лестницы, тяжёлые пыльные гобелены. Кажется, ничего не меняется кругом – бежишь на месте, снова и снова возвращаешься в одни те же залы и коридоры. Без конца. Бежать. Молчать. Бежать.

- Да где же… - голос Элори срывается, и вслед за ним обрывается сердце. Она, причина испуга, стоит напротив, стискивая полными белыми руками край передника: человеческая женщина, служанка. Отвисает дёргающаяся нижняя губа – и визг, пронзительный, громче крика чайки. Шантия зажала уши – не оглохнуть бы! Но Элори не даёт и защититься от мерзкого вопля, бьёт служанку по жирным щекам – не смей, замолчи, молчи, молчи! Бежать, снова бежать, будто её и сестру связали прочной верёвкой, не разделиться, не потеряться! Отцепишься – темнота ухватит, утащит, задушит…

И снова – зал, тот самый, где накануне пировали гости, тот, где на полу ещё темнеет кровь. Совсем близко, ещё немного, только бы не услышали, только бы не заметили…

Шаги.

Гобелен, за которым пришлось спрятаться, пахнет пылью, и так хочется чихнуть, но нельзя, нельзя, зажать рот, нос, перестать дышать – не должны найти, не должны. Шантия закрыла глаза: думать о хорошем, думать о доме, о таких далёких островах и плеске волн, не о шагах, не о ставших неясными людских голосах…

- О та, что не видя, видит больше прочих, та, чья кровь – священные озёра, а жилы – реки…

Элори говорила почти неслышно – слишком громко. Увидят, заметят, перестать дышать, заставить сердце остановиться – нельзя, нельзя, увидят… Замолчи.

- … Дочь, пошедшая войною на отца и своим грехом подарившая нам жизнь, та, что…

Замолчи.

- … Сохрани нас, пресвятая Джиантаранрир, спаси…

Замолчи!

С шумом обрушился слишком сильно стиснутый гобелен. Теперь их видели – её и Элори. Двое стражей – и сам лорд Кродор. Шантия смотрела – и видела дракона с оскаленными окровавленными клыками; какое дело, что вместо зубов – топор, если так реальна кровь, повсюду, яркая, как пурпур на белом шёлке.

Людской вождь опустил оружие и сказал что-то – понять бы, что! Ноги не держат, руки сами собой вскидываются – защититься, укрыться! Как в детстве, рухнуть на пол и обнять себя руками, и поверить, будто теперь не страшны ночные чудовища.

Вот бы теперь перестать дышать.

Тем временем чуть ближе подошёл один из стражей; чуть меньше мгновения, такого долгого, пока сестра ухватила подсвечник, пока взмахнула им – и упала на пол: что толку в тяжёлой железке против меча?.. Хватай оружие, сражайся – так должна вести себя сильная дочь Незрячей, так восстала, не имея сил, слепая дочь против трёхглавого отца…

Вот только вернётся тело, вернутся мысли; когда перестанет вырываться из горла вместо слов икота, когда хоть немного очистится воздух от запаха крови, свежей крови. Дракон, чудовище. Неважно – что, неважно – почему, какое дело! Сражаться, жить, жить, жить…

- Не бойся.

Смешно, до одури смешно. Он говорит – не бояться, а руки его в крови её сородичей; Шантия не сдержалась – и рассмеялась, и резкий, громкий звук заставил стражей и лорда дрогнуть, как если бы то был удар.

- Я не убью женщину, которая не сопротивляется.

- Вы отпустите меня?..

И голос не её – слишком низкий, едва слышный. Он говорит – не убьёт женщину, а Элори лежит рядом со вспоротым животом, как рыба с невычищенными потрохами.

- Не думаю. Ты останешься здесь. Разумеется, не в качестве моей супруги: ты лгала мне, лгала вся твоя семья. Куда же… служить ты не приучена, оно видно… Цени этот дар, и постарайся распорядиться им достойно.

Он говорит, говорит – какие пустые слова! Говорит, как с преступницей, отчего-то обманувшей его доверие; где же это прелестное церемонное «вы», где? Чем они разозлили дракона? А может, он и вовсе выдумал причину; таким, как он, неважно, кого убивать.

- Уведите её.

А дальше – тёмные сны без лиц и голосов, бледный рассвет, запертая комната. И после – новые комнаты, усыпанные золотом, и такие же женщины в золоте и серебре, смотрящие на неё – нет, не по-рыбьи, а с брезгливым интересом. Лишь при виде этих глаз Шантия на мгновение очнулась – и едва слышно прошептала, не надеясь быть понятой, не надеясь на иной ответ, кроме очевиднейшего:

- Кто вы?..

Она спрашивала – и ненавидела саму себя, и боялась звука собственного голоса: вдруг и эти лишь обманчиво спокойны, вдруг набросятся, разорвут в клочья. Они молчали. Молчали и тогда, когда пришёл людской вождь, когда окинул взглядом каждую из них – и увёл Шантию. Ни звука, ни крика, когда вновь легли на плечи широкие ладони – нет, когтистые лапы дракона.

Джиантаранрир вновь оставила одну из своих дочерей.

Комментарий к Путь надежды. Глава IX

* У произведения теперь есть обложка - http://i016.radikal.ru/1406/9b/66e8c7a97797.jpg

 

Путь отчаяния. Глава I

Уже почти не болят проколотые уши, и даже цепь не так сильно давит на шею. Привыкаешь. Привыкаешь к тому, что тебя нет, ты – тень, будь незаметной, и тогда, быть может, тебе удастся прожить ещё один день, в котором не будет боли, но не сыщется места и для радости. Прячешься по углам огромного замка, где комнаты будто вечно меняются местами одна с другой, а губы шепчут слова на языке варваров, единственные слова, имеющие теперь смысл.

Рабыня. Наложница. Так они называют тех женщин, что не достойны стать супругами их вождей, но достойны делить с ними любовное ложе.

Таких женщин-теней в логове дракона обитало немало, но Шантия не говорила с ними. Они другие. Они улыбались своему владыке, старались понравиться ему, превзойти одна другую; словно не понимают, глупые, что всё это – один длинный, затянувшийся сон.

Знаешь: когда смотришь на отрубленную голову младшего брата, насаженную на пику у ворот, должно быть больно. Когда к тебе приближается один из тех, кто в любое мгновение может оборвать твою жизнь, должно быть страшно. Не страшно, не больно; не чувствуешь. Просто знаешь. Ведь, когда во сне отрубают руку, не кричишь от боли и не пытаешься остановить кровь.

Так Шантия уговаривала себя день за днём, с самой первой ночи, когда плечи царапала драконья чешуя, и всё тело пронзали, пусть и не клинком. Усталый зверь, пахнущий кровью родных, ластился к ней, тыкался мордой в шею, обнажённую грудь и живот; она не шевелилась, не кричала, не пыталась молить о пощаде или просто молиться. Что толку говорить с варваром? Потомки великанов, служители Антара не понимают слов, им ведом лишь язык железа и огня.

Она тоже не знала больше нужных слов; знала только, что кругом – холодное царство теней, и с каждым днём всё меньше, меньше внутри тепла. Белой Деве лучше не попадаться на глаза дракону: здесь, вдали от лорда Кродора и его слуг, Шантия могла без страха закрыть глаза. Какая из людских женщин вышла бы сюда, где вперемешку с дождём осыпаются белые клочья снега, не надев тёплого плаща, не спрятав в меховой муфте руки? Не нашлось среди них такой, что могла бы без боязни сесть на скамью в дальнем углу чёрно-серого сада, укрытого плащом гниющих листьев, и вышивать. Это одно из тех немногих занятий, которое дозволено варварским женщинам. Их – и рабынь, и жён – запирают под замок, как драгоценные камни в сокровищницах, чтобы лишь изредка доставать и хвастаться во время шумных пиров. У Шантии получалось плохо: гораздо красивее криво вышитого узора выглядели темнеющие алые пятнышки на дешёвом холсте, следы крови, то и дело капавшей с исколотых грубой иглой пальцев. Стежок – укол, стежок – укол, и вслед за толстой бесцветной нитью – вереница красных капель.

Затрещали ветви кустов, вспорхнула мелкая серая птичка: улететь бы за ней! Нет, вряд ли чужаки: пусть и за стенами находится старый сад, у самого озера, но от мира вне крепости он также отгорожен ещё одной высокой каменной оградой – не перелезть. На тропе чуть поодаль тем временем показались двое: давно знакомый воин, носивший имя Гиндгард, и другой, чьё лицо укрывало сплетение ветвей.

- Да ты гляди, гляди! – Гиндгард ткнул пальцем в свежий шрам на щеке. – Да чтоб козлы драли того выродка со стрелами! Видал, каково? Вот чуть-чуть ещё, ей-ей, и к праотцам! А ты всё держишься за мамкину титьку, боя не видал… Тоже мне – из знатных! Да какой из тебя вождь-то выйдет?!

Шантия привыкла к похожему зрелищу. Прежде люди, полагая, будто она из высшей их разновидности, вели себя сдержано; присутствие же наложницы не волновало даже обманчиво учтивых. Всё в порядке: просто сон, глупые речи без смысла. Довольно думать, будто где-то всё ещё идёт война.

- Каждый узнает вкус крови в свой черёд. Брат решил, что мне покуда не нужно отправляться в море, - заговорил спутник – и Шантия узнала его по голосу. Мальчишка, едва ли её лет, но уже приговорённый к вечной войне; младший брат людского вождя, Киальд. Нужно уйти: пусть говорят, пусть даже сразятся и убьют друг друга – какая разница, как пойдёт дальше сон? Лишь бы не выдать себя, не привлечь внимание: тени, скользящие по холодному миру, имеют обыкновение высасывать из жертв остатки жизни.

- Да ты смотри! – поздно. – Вон, как раз их рода девка. Слышь, лгунья, верно говорят, будто твои человечину жрут? А ещё слыхал, будто бы у вас с трупами сношаются.

Уйти, уйти, уйти.

- Куды побегла?! А ну стоять! – и останавливаешься, не из страха, а по привычке. – Отвечай, с тобой говорю! Каково оно, с трупами-то, а?! Может, вашим затем война и надобна. Своих-то жрать да трахать зазорно, а чужих – что б и нет?

Потомка великанов несложно разозлить: ему всё равно, на что гневаться. Ненависть порождается молчанием, она же родится от любого ответа. Что толку тратить слова и объяснять? Итог всегда один и тот же: толстые пальцы, стискивающие до синяков запястье, и запах мочи, пота и браги.

- Ишь, важная! Прикидывается, мол, не понимаю по-вашему. Знаем, знаем, чего твоя родня удумала! Подложить, значит, вместо королевской дочери дрянь с простонародья. Тоже мне – прынцесска выискалась. Что, прынцесска, откуда вылезла?

Уже почти получается не плакать, хотя сердце где-то там ещё бьётся, кричит, отбивается от монотонного «Это сон, это сон, это сон». И всё-таки болит.

- Из шлюх, небось? Сестрица твоя так точно оттуда – ишь, выделывалась! Довыделывалась, и папашка твой. Хотя он тебе небось и не папка, откудова у шлюхи семья? О, ревёт, ты смотри! Чего, думаешь, куплюсь?!

Рука уже занесена для удара, когда Киальд неожиданно говорит:

- Прекрати, Гиндгард. Это низко – срываться на женщине.

Слёзы высыхают; и уже почти хочется заговорить, объяснить, что на родине людей доселе почти не встречали, а значит, не могли и есть человечину, что трупы бальзамируют порой вовсе не затем, чтобы после использовать для постельных утех, и что произошла ошибка, чудовищная ошибка, слишком многим стоившая жизни…

- Она принадлежит моему брату. Представь, что Кродор сделает с тобой, когда увидит, что ты лезешь к его наложницам. Один приказ – и ты пополнишь ряды евнухов.

Шантия вновь не сказала ни слова. Неразумно. Драгоценные жемчужины в запертой сокровищнице не говорят, не жалуются на судьбу, и уж тем более не желают вернуться на родное морское дно. Снова будет вечер, а за ним и ночь, когда, возможно, лорд Кродор отведёт её в свои покои, и вновь она будет стоять перед ним, не испытывая стыда, не желая прикрыться, не желая ничего вовсе.

А сердце будет так же биться и кричать, что уже давно пора проснуться.

 

Путь отчаяния. Глава II

Во снах обыкновенно преследует нас то, чего мы тайно желаем – или же то, чего более всего страшимся. Шантии снилось море, бесконечные волны, от края и до края горизонта. Изредка вспарывал их серебристый гребень – то истинные хозяева морей показывались на мгновение и вновь устремлялись в родные непостижимые глубины. В лицо бил ветер, и сон изменялся: откуда-то возникали вонзающиеся в спину гигантского змея гарпуны, и воды окрашивались кровью, чтобы после вовсе застыть подобно древним изваяниям.

Шантия стояла на палубе корабля, замершего на гребне каменной волны; всё сильнее, сильнее поднимался ветер – того и гляди, сдует за борт, туда, где покоится мёртвое тело хозяина морей. А меж тем из кровавых озёр подымались безликие, безымянные призраки. Они не приближались, не звали за собой: просто стояли, глядя на единственную искру жизни в опустевшем мире пустыми провалами глазниц, и колыхалась на ветру слезающая лохмотьями кожа. Кажется, чудовищные порождения сна чего-то ждали, недвижимые, будто и в самом деле мёртвые.

Мертвецы ждали – и Шантия ждала вместе с ними.

Тем временем багровым окрасилось и небо, будто и там пролилась чья-то кровь. Мгновение надежды, мгновение счастья – так, наверное, замер мир, внимая звукам битвы Антара и его ослеплённой дочери, таким мир ожидал решения. Она закрыла глаза – вот-вот свершится чудо, и пролившаяся кровь обратится морской водой, а призраки уйдут вдаль по лунной тропе. Быть может, они дозволят и ей пойти следом?..

Но не кровь пролилась с неба, лишь сорвалась и медленно опустилась на палубу малая искра пламени. Нет, не искра – женщина, целиком сотканная из подвижного, изменчивого огня. Лишь теперь исчезла слабость, и Шантия бросилась к борту – бежать, бежать… А куда, если кругом сомкнули ряды мертвецы, и она приближается, эта страшная женщина, у которой, как и у многих здесь, нет лица, тянет руки. Всё, к чему она прикасается, окутывается языками пламени, чернеет, осыпается пеплом. Нет, смерть, пусть смерть, но не такая! Шантия зажмурилась и прыгнула, прыгнула вниз с каменного гребня, надеясь не увидеть, как тянут к ней гниющие руки призраки, не почувствовать удара.

А после она открыла глаза вновь, и первым, что она увидела, был приближающийся огненный вихрь. Одно прикосновение – и пламя жадно впилось в кожу, плоть и кости, вгрызлось внутрь слишком настоящей болью, безумием, страхом – и Шантия проснулась.

Так странно смотреть в высокий каменный потолок, с каждым мгновением всё больше убеждаться в нереальности сна, но не чувствовать от пробуждения ни сожаления, ни радости. Часть души шептала: лучше было бы, наверное, взаправду сгореть.

А что обитатели замка и сам замок? Даже в логове дракона кипит жизнь.

Уж давно поднялось над горизонтом солнце, и даже в узкие окна пробилось немного света. Напитались пылью гобелены на стенах, тяжёлый балдахин, даже простыни и сложенные в сундуке платья пахнут пылью и дымом. Здесь не сыщешь гладкого шёлка, всё больше – колючая шерсть. Неудобные, громоздкие, тяжёлые одежды – и всё же они согревают в те часы, когда опускаются морозы, когда внутреннего огня становится слишком мало.

Там, снаружи, наступила зима. Шантия прижалась к холодному стеклу, силясь разглядеть хоть что-то, кроме вычерченных инеем узоров. Чем холоднее, тем больше топят печи и жгут костры; наверное, потому внутренний огонь разгорелся чуть ярче, чем прежде, и она смогла улыбнуться – всего только на мгновение. За стенами замка видны занесённые

снегом, абсолютно белые холмы, и кажется – не земля это вовсе, а облака, неторопливо плывущие по небу. Закрыть глаза – и представить: кружатся, смеются духи, опускаются на её плечи и волосы, а меж ней и драконом – стена, стена крепче и толще, чем все крепостные стены озарённого солнцем мира. Позволить исчезнуть, раствориться глупому сну, забыть обо всём, кроме счастья, счастья столь бесконечного и яркого, что единственно возможно лишь в мгновение смерти, когда открывается твоему взору прозрачная лунная тропа…

Где-то вдалеке пела девушка.

Обыкновенно Шантия предпочитала не покидать комнату или же забиваться в другие глухие углы, куда не заглянут случайные прохожие. Первое время к дверям спальни то и дело прибегали служанки – поглядеть хоть в замочную скважину на диковинную иноземную зверушку. Однажды она, не выдержав, распахнула дверь – и бледная девушка в сером платье с передником умчалась, крича «Карга! Карга!». Больше никто посторонний к закрытым дверям без нужды не приближался. Но сейчас – сейчас хотелось выйти. Слабо всколыхнулось любопытство – кто она, неведомая певунья?

Шантия шла по коридорам, и жадно впитывала каждый звук чужеземной песни. Порою прикрывала глаза – и шла на ощупь, едва касаясь пальцами стены. А незнакомка пела, и всё громче, яснее становился голос. Так пели, рассказывая истории о древних временах, Незрячие сёстры. Но почти никогда не встречались в их преданиях слова любви; теперь же с каждым новым звуком рождалась новая сказка, сказка о бедной девушке, полюбившей сиявший на небосводе месяц.

Певунья сидела у окна в пустынном зале и так же, как до того потерянная дочь островов, смотрела вдаль. Голос не выдавал её истинных лет: нет, не юная девушка. В её годы пристало быть женой и матерью; уже давно блеск в полуприкрытых глазах сменился усталостью, а украшенные тяжёлыми браслетами руки покрылись выступающей сетью вен. Наверное, следовало бы закрыть глаза и представить на её месте другую – моложе, изящнее…

- Здравствуй. Ты – та иноземная девочка, правильно?

Песня оборвалась обращёнными к Шантии словами – и само собой вырвалось:

- А чём всё закончилось? Ну, в этой истории… про девушку и месяц?

Одетая в шерстяные одеяния и золото, певунья не походила на остальных женщин: казалось, это маска, которую зачем-то надела на себя одна из племени духов. Они любят порою прикидываться людьми, но всегда чем-то выдают себя; эту выдавал голос – и тёплые глаза цвета золота, так напомнившие Шантии глаза женщин её рода.

- А как ты думаешь?

Снова, снова чувствуешь себя такой слабой, неловкой и маленькой: не сказать бы что-то неверное, не разрушить бы иллюзию сказки…

- Наверное, месяц забрал её к себе в небо, и она стала звездой.

Женщина улыбнулась, после чего наклонилась к самому лицу Шантии и шепнула:

- Не могла бы ты мне помочь? Есть одно дело, очень важное… Впрочем, нет! Прости. Мне не стоит…

Она прикрыла широким рукавом лицо, и, кажется, чуть дрогнули её плечи. Шантия знала: так отводят взгляд те, кто хочет сказать о многом, но страшится собственного голоса, собственных слов.

- Что за дело?

Снова взгляд, полный недоверия, где лишь на самом дне сверкают искорки, и чуть дёргающиеся уголки губ:

- Я, как и ты, родом не из этих мест. Мы жили в горах, где даже едва слышный звук подхватывает эхо; там мы пели, когда хотели, чтобы нас услышали те, кто далеко, пусть даже на другом краю земли. Мне не позволяют выходить даже во двор; прошу, спой вместо меня песню на моём родном языке. Я напишу для тебя слова, если, конечно, ты сумеешь прочесть. Прошу тебя, помоги!

Что-то дрогнуло внутри – и Шантия спросила:

- Отчего же вам не позволяют выйти наружу?

- Когда я была совсем юной, как ты, я верила: духи гор услышат меня, и пошлют ветер, который унесёт меня домой. Я поднялась на стену – высоко, к самому верху – и хотела отдать свой дух на волю ветра… Меня остановили. И с той поры я больше не видела над головой неба.

Голос дрогнул – и затих, впитавшись в каменные своды. Шантия даже не хотела думать, каково это – быть запертой навсегда, без возможности даже коснуться первого снега, первой зелёной листвы… Не хотела – и думала против воли, и прятала в рукавах дрожащие руки.

- Я помогу вам, госпожа.

- Зови меня Вениссой, девочка, - показалась на устах певуньи чуть дрожащая улыбка, будто она сдерживала рыдания – или смех, - Спасибо. Ты первая здесь, кто понял мою тоску… Я слышала, ты часто ходишь в сад. Спой там, среди деревьев, сегодня ночью. Духи моей земли привычны к ночному мраку и холодам…

И хочется рассказать в ответ на чужую тоску о своей земле, о той, которая почти забылась и лишь изредка является в снах, но Шантия промолчала: всё это – потом. Прежде нужно помочь Вениссе, женщине, словно явившейся из старой сказки.

Ведь в сказках помощь незнакомке всегда вознаграждается. Кто знает? Быть может, они вместе сбегут – и неважно, к далёким ли горам или к столь же далёкому морю…

 

Путь отчаяния. Глава III

По ночам в замке дракона зачастую гаснут свечи: наверное, даже свет желает сбежать из-под каменных сводов. Но в темноте Шантии дышалось легче, и потому она шла быстро, лишь рукой придерживаясь за стену: кажется, оторвёшься от единственной опоры – и поплывёшь в бесконечной тьме.

Там, снаружи, ещё осталось совсем немного света.

Сегодня дракон не пожелал видеть в своих покоях пленницу, да он и не мог бы приказать привести её: ещё вчера покинул он пределы своих земель, чтобы снова устремиться к морю, в те последние дни, когда ещё не покрылось оно толстыми льдами. Была ли то судьба или воля случая? Шантия не знала, лишь радовалась, лишь шептала про себя слова, не имевшие смысла.

Энали дер суренай…

Венисса написала для неё ту самую песню, которую так хотела спеть духам родного края. Написала как сумела, не до конца разборчивыми северными буквами. Они сплетались меж собой в красивые, быть может, излишне резкие звуки, но Шантия не понимала их сути. Мелодия, сказала певунья, может быть любой, не в ней дело, а в искреннем желании быть услышанной…

Босая, в почти прозрачном нижнем платье, Шантия вышла в сад; хрустела под ногами ледяная корка. Медленно опускались белоснежные хлопья. Совсем скоро белый покров окутает не только лишь землю, но и моря, а значит, опаснее станут смыкающиеся льды. Быть может, дракон покинул дом вместе со своим воинством и отправится нести смерть в другие края, пусть и родные ей, навсегда. Быть может, там, на войне, его убьют – воины ли её рода, северные ли льды; сломалась под бледной до синевы рукой тонкая ветвь. Быть может, варваров оттеснят в глубину земли, откуда вовсе не видать моря, – и её заберут отсюда, заберут домой…

А молчаливый снег окутывал покровом спящий замок; завывали ледяные ветра. Медленно, неслышно холод окутывал изнутри. Наверное, слишком ослабел тот внутренний огонь, что согревал прежде: может, богиня сжалится, может, вовсе его погасит? Шантия опустилась на колени – и смотрела, смотрела в небо, часто моргая, когда в глаза попадали колючие снежинки. Верно, стоило бы остаться здесь. Остаться – и замёрзнуть.

Незрячие сёстры поют о смерти: они говорят, будто бы смерть – прекраснейший из всех снов. В нём ты блуждаешь по земле до той поры, покуда не поднимется луна, и не откроется на водной глади тропа, сотканная из серебряного света. И ты пойдёшь по воде, оставляя за спиной едва заметную рябь: в такие мгновения даже бушующий океан спокоен, подобно крошечной лужице. Пойдёшь, чтобы с рассветом вернуться новой, очистившейся жизнью по сияющей тропе солнца…

Но всё это – потом, так же недостижимо далеко, как родные острова. Прежде – надежда, прежде – песня, пусть чужая. А может, если она споёт ветру свою собственную песню, тот донесёт её до островов, до слуха Незрячих сестёр? И тогда сменятся кошмары благими снами, где доведётся вновь ступить на родные берега…

Шантия стряхнула с плеч снежинки. Холодно, но не так, чтобы и в самом деле замёрзнуть насмерть. Да и к чему в столь красивую ночь думать о смерти? Снег так похож на облака, и что с того, что он холодный? Разве есть на земле хоть кто-то, кто касался облаков, кто может сказать, что они не так же холодны?..

Амидара валиир…

Сложно, слишком сложно напевать, когда и выговорить-то слова удаётся с трудом. То и дело Шантия сбивалась – и затихал, будто в такт неловкому пению, ветер. Сколько же здесь строк – не счесть! Будто прочитаешь одну – и тотчас же возникнет ей на смену новая, чтобы странные звуки продолжались, пронзали колкий воздух снова и снова.

Эрнади сур…

Духи молчали: быть может, они уснули? Умерли? Нет, они откликнутся, они услышат зов, нужно лишь закончить – и Шантия громче прежнего воскликнула:

Кэрсуль арейн!

Она вскинула руки к небу, готовая произнести последние строки – и в этот миг неведомое существо набросилось на неё сзади, уронило лицом в снег. Сам собой вырвался крик – не боли, но страха; высвободиться, скорее, неважно, кто это, важнее – бежать, укрыться… Но прежде – закончить песню. Грязные пальцы лезли в лицо, норовили зажать рот – и она скорее прохрипела, чем спела:

- Гвинрун! Гвинрун!

Щеку обожгла пощёчина:

- Молчи! Ишь ты, дрянь, чего удумала! Колдовать, значит, не умеешь?! Чего ж тогда по-ведьмовски болтаешь?! Думала, не узнаем, а?!

Шантия слишком хорошо знала этот голос, пусть и не хотела знать. Не заговорила. Не назвала имени Гундгерда. Только задёргалась, пытаясь вывернуться из кольца рук. Вот бы быть скользкой, как рыба: точно не удержал бы! Ошибка. Очередная ошибка. Как будто потомки великанов только лишь и могут, что ошибаться!

- А она… это… не заколдует? – опасливо протянул молодой страж, стоявший чуть в стороне.

- Какой – заколдует! – в зубы врезалась вонючая тряпка. – Не двинется даже! А к завтрему всё решим. Ишь – ведьма! Язык бы ей поганый вырезать да руки обрубить…

Не вырвалось больше ни звука, лишь жалобное мычание. А сердце забилось – слишком живо; наверное, оно так колотится лишь в предчувствии смерти. Дышать почти не получалось – только глотать, давиться воздухом, и надеяться, что сейчас кошмар закончится. На шум выбегали во внутренний двор люди с факелами: вдруг сейчас, как во сне, придётся сгореть?! Закрыть глаза – и пусть всё будет быстро, как с Элори: ни мгновения боли.

Но даже отвести взор не получалось. Шантия умоляюще посмотрела на стражей, а после – за их спины: в толпе она увидала Вениссу, спокойно стоявшую под небом. Скажи же, скажи им: то не заклинание, а только лишь песня…

Тёплые золотые глаза певуньи встретились со взглядом «ведьмы», и на мгновение мелькнули в них прежние смешливые искорки. Венисса улыбнулась – и исчезла за спинами слуг и стражников, так и не сказав ни слова.

 

Путь отчаяния. Глава IV

- Смотри-смотри, глазёнки повылупила! Что, не ворожится? – в плечо ткнулась просунутая сквозь решётку палка. Шантия чувствовала себя, как рыбёшка в лоханке, которую гоняет тростинкой туда-сюда любопытный ребёнок. Говорить не получалось – только мычать; написать бы, но чем, да и станет ли кто-то из тюремщиков читать? Наверное, скажут – ведьминские письмена. А потом скуют руки. Где же Венисса? Почему бы ей не сказать – произошла страшная ошибка, всё дело в обыкновенной песне… Люди, наверное, милостивы к своим сородичам и, быть может, даже позволили бы ей самой пропеть всё до последнего словечка. Ведь выпустили же её наружу, пусть даже только в сад, но всё же туда, куда прежде несчастной певчей птице не было хода…

По крайней мере, Венисса снова увидела небо. Шантия повторяла про себя – нужно быть благодарной, нужно радоваться: ты помогла страждущей душе, пусть даже в ущерб себе. Думай Джиантаранрир лишь о безопасности и спокойствии, смогла бы она одолеть Антара?.. Вот только оттого не менее холоден каменный пол, и не менее хочется забиться в малейшую щель, подальше бы от тех двоих, что сторожат камеру.

- А может, не надо… того… дразнить? – опасливо протянул второй стражник, крепкий, но похожий не на великана – на коротышку. – Ведь точно ведьма. Как наколдует…

- Да чего она наколдует! – залился смехом Гиндгард и снова просунул меж прутьев палку, норовя ткнуть пленницу ещё разок. – Смотри, смотри, как дрыгается! Будешь знать, как королеву ведьмовскую на помощь звать. Ишь, удумала – молитвы наши уродовать!

Шантия отползла к стене и замычала; снять бы жуткую тряпку! Ведь всё можно объяснить, почему, почему варвары не могут просто дать сказать хоть слово?! Неужто думают – она способна к колдовству? Да будь так, она бы не стала и смиряться с ролью невесты, а после и наложницы, дракона, сожгла бы его дотла, так, что не осталось бы и пепла! Глаза слезились: не то от страха, не то оттого, что здесь, внизу, ещё больше чадящих свечей и горького дыма. И совсем нет воздуха, что уж говорить о каком-то там свете!

- Не надо! – взвизгнул коротышка, хватаясь за оружие. Само дёргается тело, сами вскидываются руки: защититься, не дать себя убить… А глаза не закрываются. Хотя очень хочется.

- Да не наколдует она, я тебе точно говорю! – потянулся к ключам – сердце упало: нет, только не заходите в камеру! Когда-то Шантия сказала бы: страшно сидеть за решёткой, будто ты не разумное существо вовсе, а опасный хищный зверь. Но ещё страшнее, когда исчезает и эта преграда меж тобой и теми, кто в самом деле мог бы называться тварями, тварями более жуткими, чем любой хищник.

- Во, смотри! – нет, только не убивайте, не режьте, не бейте… Губы затряслись, и Шантия вжалась в стену – нет, коротышка не достал меч, зато Гиндгард взялся за нож, потянулся к горлу… Нет, не думать об этом. Лучше вспомнить красивую песню о девушке, влюблённой в месяц, и представить: где-то в далёких горах сейчас слышат плач Вениссы, и, быть может, он тронет духов её земли, раз уж не удалось докричаться до Незрячей богини. Верно, и не мужчину вовсе означает месяц в сказке: нет, наверное, это лишь символ свободы – далёкой, желанной… Пресвятая Джиантаранрир, уберите железо от горла!

Со рта убралась тряпка под очередной взвизг коротышки и гогот Гиндгарда:

- Во, видал?! Я этих остроухих много порезал… Да чтоб шлюхи какой-то бояться? Низко, он говорит, на бабе срываться. Низко! – уберите, уберите, уберите! – А кабы не услыхали? Околдовала б кого, точно говорю! Вот, значит, сосунку урок – нечего лезть, мужчина лучше знает! Знатный, как же… Дерьмо у него, бьюсь об заклад, не с позолотой, а руки, ноги – всё из мяса, всё топором рубится. От титьки оторвался – и командовать! Правильно говорю, а, шлюха?

Шантия жмурилась, давилась рыданиями – только бы не пришлось сглатывать, нож слишком близко, почти вдавлен в кожу, - и слабо дёргала головой вверх. Пусть поймёт, она кивает, она согласна, с чем угодно согласна, только не убивайте, пожалуйста!

- Чего дрыгаешься? Отвечай! Правильно говорю, а?! – за волосы дёрнули, заставляя запрокинуть голову. Не надо, во имя богини, не надо убивать, сейчас найдутся остатки голоса, уже почти!

- П-правильно…

- Ишь, не уважает, шлюха, нашего «прынца»! – Гиндгард вновь рассмеялся. Неужели ему и в самом деле смешно мучить других, смешно видеть, как она плачет, пытается избежать даже малейшего пореза – а нож почти вплотную, давит сильнее, сильнее. – Может, прямо тут и порешим, а? Скажем – чародействовать полезла. Ну мы её, значит, и присмирили, чтоб наверняка.

Шантия скосила глаза на коротышку – только бы не начал вновь трястись, визжать, мямлить! Ведь прикончит же, зарежет назло только слабохарактерному «сосунку». Страшный, страшный мир людей: за оскорбление человека высшей разновидности тебя нормально убить, за кого-то из низшей разновидности тебе не скажут и слова. Не нужно думать о стали и крови; лучше – о хорошем, о серебряном лунном свете, о невесомом теле, что так легко проскользит над склонившимися в прощальной скорби волнами…

- А-а как же лорд? Ему не понравится… девчонка ж его!

Затихнет море, и души потянутся вереницей к горизонту, туда, где уже ожидают их ласковые объятия богини; замрут в молчании и небеса, и суша, и звёзды. Не страшно умирать, совсем нет: смерть – она не навсегда, смерть – это не мерзкий запах, исходящий из вспоротого брюха, не мутные, гниющие глаза, не личинки насекомых, копошащиеся за порванной щекой, нет, нет, нет…

А потом Шантию отшвырнули на пол, и она схватилась за горло – вдруг по нему уже полоснули, вдруг она не заметила боли, вдруг… Пальцам стало мокро – и она бы закричала, если бы не тряпка, вновь кое-как запиханная в рот.

- Пущай посидит. Раз ведьма, значится, не развалится. Видал, трясётся! Чего, шлюха, думаешь, пожалеют тебя? Да лорд, как узнает, что ты колдовала, сам тебе язык и руки повыдергает! А я б и глазки выколол. Пялишься больно нагло!

Она торопливо закрыла глаза: не плакать, спрятаться, насколько это возможно в старой камере, не издавать ни звука. А всё-таки хочется посмотреть на пальцы. Что там – кровь? Слёзы?

- Пойдём, выпьем. Мы ведьму сторожили, нам положено.

- А-а вдруг убегнет?

- Да куда денется! Вон, двинуться не могёт! Пошли, пошли!

Уходя, стражники остановились на мгновение – лишь затем, чтобы задуть жалкие свечи.

В холодном подземелье вовсе не осталось света.

 

Путь отчаяния. Глава V

Совсем рядом, омывая потемневший песок прохладой, шелестели волны.

Пейзаж, так хорошо знакомый – море, море до самого горизонта, и лишь только вдалеке выглядывает из тумана кромка соседнего островка. Там, на острове, нет ничего: не растут деревья, лишь изредка садятся пролетающие чайки. И не суша это вовсе – скорее, кусок скалы, по какой-то нелепой случайности едва-едва приподнявшийся над беспокойными водами. Посреди скалы Шантия видела каменное дерево, на ветвях которого висели то ли клочья тумана, то ли опустившееся слишком низко и зацепившиеся тучи. Тут и там – красные ленты: одни – почти бесцветные, выцветшие, другие же ярки, как гранаты.

Рассекает волны нос лодки. То ли вёсла слишком тяжелы, то ли слабы руки: нет, правильно говорит отец, что детям в одиночку не стоит выходить в море, пусть даже так недалеко. Но упрямство гонит вперёд, и пусть руки даже отвалятся, а на ладонях останутся мозоли и следы от стёршейся краски: близко, близко пляшущие на ветру ленты.

Грести тяжело, но ещё тяжелее втащить лодчонку на берег, чтобы не унесли её волны: привязать не к чему. Под ногами то и дело норовят осыпаться мелкие камушки, перемешавшиеся с ракушками, скользят выброшенные на берег недавним штормом водоросли. Обыкновенно вблизи каменного древа не встретить ни души, лишь изредка приплывают сюда безмолвные женщины в серебряных одеждах, и лица их преисполнены скорби: плачут они о своих родных, безвестно сгинувших среди обманчиво спокойных волн, и молят Джиантаранрир о возвращении исчезнувшего. И ещё реже можно увидеть среди них счастливицу, снявшую траур, и с переливчатым смехом пускающую ленту по ветру: вернулся, вернулся, кричат они.

Каждая лента – надежда на встречу среди морских просторов. Надежда, которую не стёрло время: тот, кто не ждёт, не приходит к каменному древу. Шантия дотронулась до выцветшей, почти серой ленты: сколько же лет минуло с того дня, как её повязали? Сколько лет должна она колыхаться на ветру, чтобы истлеть и потерять остатки цвета?

А между тем послышались за спиной шаги. Откуда? Ведь не видно у берегов другой лодки или плота. Но, тем не менее, она приближалась – женщина в длинном плаще с капюшоном, полностью скрывавшим лицо. А есть ли оно там, лицо, или же только пустота?

Но, если задуматься, что страшного может случиться здесь, так недалеко от дома? И Шантия заговорила, надеясь, что дрожь в голосе не слишком заметна:

- Вы… кого-то ждёте?

Глупый, глупый вопрос: как можно задавать его там, куда приходят только лишь затем, чтобы молить о возвращении? Но незнакомка не удивилась, лишь сделала ещё несколько шагов вперёд – будто плывёт по воздуху. Не поймёшь толком, сколько же ей лет: поступь легка, но сгорблены плечи и опущена голова, будто сверху на неё навалился невидимый груз.

- Ждала. Десять лет.

- Десять?.. Это… много, - Шантия отдёрнула руку от истрёпанной ленты: наверное, именно её некогда повязала женщина в плаще. Хотелось спросить, кого же она желала встретить – дочь или сына, мужа или брата?.. Чей корабль растворился в синеве, чтобы никогда более не пристать у родного берега?..

А между тем темнело небо краснело, раскалялось, будто горн в кузнице; и не туман уже кругом, и не облака, а чёрный, душащий дым. Сочился он с небес, из твердеющей воды, из каждой прорехи в плаще незнакомки. Тем временем подняла она голову – и опалило всё кругом пламя. Шантия вскрикнула и попятилась к дереву, но и оно уже полыхало. Разве может гореть камень, убеждала себя она, но оттого не становилось прохладнее.

Женщина, сотканная из пламени, держала в руках истлевшую ленту, отчего-то не желавшую гореть, и едва шевелились её губы, повторяя слова, которые, быть может, страшнее всего прочего в уже знакомом сне.

Я ждала тебя.

Шантия широко распахнула глаза, но не увидела ничего, как если бы они всё ещё оставались закрытыми. Приподнявшись, она поползла по холодному каменному полу, чтобы пальцы вскоре нащупали решётку. Пленница ткнулась лицом в преграду. Вот бы, как в сказках, обернуться водяной струёй – и просочиться наружу, там, где есть и воздух, и свет.

Варвары грозились выколоть ей глаза. Вдруг так они и сделали, и не спала она на самом деле, а лишилась чувств от боли? Прислушалась – не вернулись ли стражники?..

Лучше бы не просыпаться, и уж тем более – не пытаться расслышать хоть звук. Где-то вдалеке капает вода – наверное, там горят свечи или факелы, раз она не обратилась в лёд. Богиня, как же темно! Шантия дышала через раз, едва-едва втягивая воздух и выпуская те же жалкие крохи, но всё равно казалось слишком громким дыхание, слишком громким – биение сердца.

Даже не будь сейчас во рту проклятой тряпки, она бы не сумела закричать – не хватило бы духу. Тишина, воцарившаяся в подземельях, представлялась ей в чём-то священной – как в храме; негоже нарушать её просьбами о помощи, и уж точно – воплями. Это и есть, на самом деле, храм; храм трёхглавого Антара, Разрушителя. Так и должна выглядеть обитель того, кто жадно прятал солнце от чужих взоров лишь потому, что не желал, чтобы кто-то ещё любовался огненным блеском. Ни искорки, ни вспышки. Огонь – он есть, там, вдалеке, где капает, быть может, даже не вода, а кровь из чьей-нибудь перерубленной шеи: кап-кап-кап…

Разнёсся по подземелью звук, показавшийся Шантии похожим на рык чудовища, и вослед – бешенный стук сердца. Нет, не монстр из легенд: всего лишь урчит в животе. Сколько она уже здесь? День?.. Два?.. Из камеры не видно неба, не видно солнца. Когда, когда же вода прекратит капать?! Слишком напоминает она о том, что пересохло во рту, что неплохо бы взять в горсть немного сверкающего снега, держать, пока не растает – и слизывать, слизывать с пальцев живительную влагу.

А принесут ли ей вообще хоть крошку еды или каплю воды? Может, они решили вовсе оставить её здесь, в темнице, и дождаться… дождаться… Неожиданная мысль оказалась слишком страшной – и Шантия попыталась закричать, насколько позволял кляп. Звук, похожий одновременно на мычание и икоту, оказался неожиданно громким; эхо подхватило его и бережно понесло по каждому уголку тёмного царства. Но никто не отозвался. В храме Трёхглавого не место живому голосу.

Никто не слышал, как пленница рыдала, бросаясь на решётку – может, они услышат грохот, они решат, что ведьма вырвалась, они придут, они должны…

А после она лежала на полу камеры и смотрела в потолок, уже не плача. И молча пыталась вытолкнуть изо рта тряпку, чтобы слизнуть кровь, текущую из разбитого лба.

 

Путь отчаяния. Глава VI

В храме тьмы по-прежнему не слышались голоса, и лишь одно живое существо, оказавшееся во мраке, продолжало – назло невидимым чудовищам из снов – жить и дышать.

К темноте Шантия привыкла, и даже почти свыклась с мыслью: не сбежать. Когда-то в детстве Незрячие Сёстры спели ей песню об Исари, стойкой духом. В её родной край явились чудовища с далёкого запада; старейшие члены племени собрали мужчин и женщин, детей и старцев, и спрятались в глубине острова, осталась лишь одна Исари, желавшая уйти с родной земли последней. Одинокую женщину схватили чудовища и сказали: расскажи, где твои соплеменники, и мы помилуем тебя, наградим долей нашей крови – и станешь ты одной из нас, наравне с прочими жёнами, дочерями и сёстрами. И ответила Исари, что не станет говорить. Чудовища выворачивали её руки и ноги, так, что кости трескались и порою оказывались снаружи; её терзали и мучили, ей не давали воды и пищи. Прожила Исари пятнадцать дней, на шестнадцатый же душа её отправилась по лунной тропе. Все эти дни стояла она на вершине холма со скованными руками и ногами, но и не подумала склонить колени. Даже смерть не заставила её упасть в пыль пред мучителями: обратилась она скалой, и по сию пору глядит на спасённых сородичей. А ведь не текла в жилах её божественная кровь, и родилась она всего лишь одной из многих женщин своего рода; если не сдалась Исари, значит, и далёкой её преемнице не пристало сдаваться так рано.

Во мраке подземелий Шантия ощупывала каждый каменный блок, толкала и скребла особо неустойчивые, смутно надеясь: сейчас, вот сейчас поддастся и рухнет решётка. Но прежде стали неподатливыми, стёрлись в кровь пальцы, а вытащить удалось всего только один камень, и то лишь потому, что вскоре, он, наверное, и без того выпал бы. Сперва ещё получалось продолжать работу – и плакать от боли в руках, в пустом желудке, где словно свернулся дикий зверь, готовый пожрать «хозяйку» изнутри за неимением другой пищи. Но настал миг, когда силы иссякли.

Так сложно понять, сон кругом или явь, особенно когда они плавно перетекают друг в друга. Сперва пленница ещё понимала: фантастические фигуры, сотканные из тумана и огня, не приходят в реальности, они – лишь порождение воспалённого сознания. Но с каждым днём всё теснее сплеталась одна реальность с другой; порою прямо в камеру приходили и тут же исчезали полупрозрачные призраки. Возможно, у них и вовсе не имелось лиц, а может, напротив, было слишком много, и потому лица бесконечно перетекали одно в другое, ни на мгновение не замирая.

Поэтому, когда послышались вновь голоса, Шантия решила: очередной сон.

- … Почему она здесь?

- Не извольте гневаться! Виноватая она, это точно.

- Я думал, право вершить суд в этих землях остаётся за мной, а не за кем-либо из подданных. Если бы Кродор хотел, чтобы за главного остались вы или ещё кто, он бы всенепременно сообщил.

- Так-с… Это… Да мы ж токмо безопасности ради! Ведьма ж она, ей-ей, мамонькой своей клянусь! Посередь ночи на снегу плясала, совсем почти что голая, королеву ведьм к себе на танец звала. По имени кликала – мол, приди, Гвинрун, помоги! Да ещё как это по-ведьмовски делала – молитву нашу взяла, да наизнанку повывернула, не к богам, чтобы, значит, а к этим… силам тёмным…

Что-то они слишком много говорят для голосов в голове, подумалось на мгновение. А затем мелькнула искорка света – всего одна свеча, совсем крохотная, но её хватило, чтобы Шантия дёрнулась, замычала и потянулась почерневшими пальцами к последней надежда увидеть небо. Нет, не свеча, то случайно оторвавшийся лучик солнца, такой же далёкий от родных краёв, как она теперь – от моря…

- Вы просто бросили её здесь?! На три дня?!

Три дня?.. Всего лишь. Так далеко, бесконечно далеко до пятнадцати. Сложно всё-таки подражать героине старой песни.

- Кто-нибудь, дайте ей воды! И пусть немного поест.

Наверное, всё-таки сон, ведь наяву её оставили, забыли в подземелье. Шантия закрыла глаза – и тут же её ударили по лицу, а после – вытащили тряпку. Нужно держаться. Нужно говорить – пусть даже всё не по-настоящему. Она пыталась прошептать «Я невиновна», а получалось только шевелить саднящими губами. Нет, не Исари. Просто рыба, напоровшаяся крючком на жабры и выхваченная на берег.

О зубы стукнулась плошка. Измученная пленница не думала о том, откуда взялась вода; жадно глотала, давилась, проливала – и готова была слизывать пролитое с пола. Вот странность: случалось ей глотать и солёную морскую воду, и чистейшую родниковую, но самой вкусной показалась именно эта, ледяная, смешанная с землёй. А голоса между тем продолжали говорить, и теперь она уже могла узнать обоих: стражник-коротышка и Киальд.

- Вы самовольно посадили под замок женщину, принадлежащую моему брату. Быть может, я отдал вам приказ арестовать её и забыл? А?! Кто отдал приказ?!

Коротышка мямлил что-то неразборчивое, пытаясь оправдаться. Нет, не ответит, не скажет, и нужно собраться с силами, рассказать о Вениссе, о Гиндгарде, о песне…

- Я.

Угрюмый воин, так похожий на бешеного пса, не пытался отступиться. Он приближался – и Шантия зажмурилась: только не снова он, только не снова… Руки сами собой потянулись к потемневшему порезу на шее. Там, во снах, уже не единожды края царапины расширялись, углублялись – и, будто со стороны, видела она своё собственное изуродованное тело, и раскрывшееся горло, рассечённое до позвонков.

- Главный здесь – я. А ты слишком много себе позволяешь для слуги.

Гиндгард ухмыльнулся и потянулся к ножу на поясе.

- Для слуги! Щенок! Мы тебе что, хлюпики с Золотых Рек?! Отсиживаем надутые и важные задницы, сосём вино и друг друга ебём от нехватки баб?!

Шантия вжалась в стену. Холодно, страшно, всё ещё хочется есть. Сколько раз страшный варвар повторял: люди все сделаны из мяса. Вот бы откусить кусочек от крепкой руки… Наваждение почти сразу спало, и пленница зажала рот руками. Что за мысли?! Откуда?! Чьи они?!

А между тем Гиндгард надвигался на брата своего господина, продолжая ухмыляться. Отступи, беги – закричать бы, да сил нет…

- С каких пор, - он остановился совсем рядом и уставился юноше в глаза, - голубая кровь делает тебя лучше? Мои предки не подтирали жопы королям, но знаешь что? Я могу разрубить тебя надвое вот этим ножом и сломать руку одним мизинцем.

Беги, беги, беги же, мысленно умоляла Шантия. Разве не видишь, что говоришь с чудовищем, с животным, которое не понимает слов?!

- Я так понимаю, ты бросаешь мне вызов?

Как, как он может оставаться таким спокойным, когда совсем рядом скалится зверь, готовый к прыжку? Не сразу пленница заметила, что давно задерживает дыхание – лишь когда заломило в груди, она сделала слабый вдох.

- А то? Будешь драться со мной, сосунок? Из-за ведьмачьей шлюхи?

Звучит как сказка: битва из-за дамы. Вот только наяву кровь и смерть – это совсем не романтично, да и бой состоится – если состоится – не за руку и сердце, а за голову. Киальд прищурил светлые глаза:

- Своими речами ты оскорбил моего брата, своего правителя, того, кому присягнул на верность. Я буду драться не за женщину, но за него, и готов повторить эти слова в присутствии лордов. А ты готов ответить?..

Они смотрели друг на друга – и отчего-то представилось Шантии, что не люди перед ней вовсе – нет, два чудовища, одинаково страшных в своей ненависти, огрызаются и примеряются, как бы половчее перекусить сопернику глотку.

- Ты сам напросился, щенок. Завтра в полдень. Не забудь позвать своих подлиз: я напою их твоей кровью!

Стражник-коротышка, кажется, перепугался всерьёз: никаких больше фальшивых охов и стонов, лишь нервно дёргающиеся губы да сжавшиеся на рукояти меча пальцы. Нет, не нападёт. Слишком слаб.

Киальд, как ни в чём ни бывало, скомандовал:

- Отведите женщину в её спальню и прикажите подать ей еды. Лучше заприте: Гиндгард… нетерпелив. А ещё пошлите гонца моему брату. Кажется, нам грозят некоторые… беспорядки.

Коротышка почтительно закивал – наверное, даже слишком усердно. Киальд посмотрел на пленницу, грязную, с застывшей на шее и руках кровью, а после – коснулся напрягшегося плеча. Ударит?..

- Не бойся. Я не причиню вреда женщине.

А после – ушёл. Всё тонуло в тумане без звуков и голосов: неясно толком, почему её подняли наконец-то с пола, почему так много света, что будет дальше…

Тот, кто благороднее прочих варваров, уже завтра будет драться с могучим зверем – насмерть. Это страшно, это должно быть страшно, повторяла Шантия.

Страшно не было. Просто очень хотелось есть.

 

Путь отчаяния. Глава VII

Когда думаешь, что вот-вот умрёшь от голода, кажется: нет в мире ничего более страшного. А после – держишься за живот, в который словно зашили живьём чудище с острыми зубами, и только лишь успеваешь удивляться – куда девается время? Кажется, ещё мгновение назад пробивался сквозь заиндевевшие окна солнечный свет, а нынче, открыв глаза, видишь лишь слабую искру от догорающей свечи?.. Понимаешь – кто-то пытается порою зайти, стоит у дверей, колотится в них, то тянет на себя, то толкает; Шантия, едва заслышав грозные звуки, забивалась целиком под меховое покрывало – не слышать, не видеть, не понимать… А если ворвутся, если убьют? Но дубовые двери тяжелы и крепки, и вскоре чудовище с той стороны сдаётся, уходит, бросив напоследок голосом Гиндгарда грязное ругательство.

А следом настало новое утро.

Внутри теперь почти не болело, и снова хотелось есть. Она, пошатываясь, поднялась с постели, уже зная: нет, в спальне не сыщется лишнего кусочка хлеба. Разве удалось бы вчера утерпеть, не запихнуть в рот всё принесённое разом, давясь и чудом не кусая в кровь пальцы? Стражник-коротышка принёс и воды, чтобы вымыть руки: стыдно, стыдно сейчас вспоминать, как грязные ладони вытерла о превратившееся в жалкую рванину платье, а воду с привкусом гнили – выпила.

Нет-нет, и взгляд упрётся в дверь: нужно выйти.

Путь до двери показался нестерпимо долгим. Шантия постучала – снаружи никто не отозвался. Стук становился громче, но всё так же проходил незамеченным; прижмёшься ухом к шершавой створке – и услышишь лишь нестерпимо далёкие голоса и шаги. Никому до оставленной взаперти девицы не было дела.

Однако быстро привыкаешь к урчанию в животе. Всего пара дней – и уже сроднилась, как с некоей неизбежностью. И шаришь по комнате, заглядываешь под крышки сундуков, под столы со свечами – вдруг завалялась где хоть крошка? Но вместо еды звякает под рукой ключ.

Шантия покосилась на дверь: вроде бы никого не слышно, но кто знает, какие монстры затаились там, снаружи? Разумнее, верно, было бы вставить обнаруженный ключ в замок, так, чтобы ни одной живой душе не удалось открыть дверь спальни снаружи.

Но до кухни всё-таки недалеко. И, даже столкнувшись со зверем, можно бежать, запереться после снова. А сейчас нужно всего-то выйти и отыскать что-нибудь съестное.

Как же трудно открыть! То ли оттого, что в самом деле тяжела створка, то ли оттого, что ослабели руки. Снаружи могло быть всё, что угодно, вплоть до затаившегося Гиндгарда: хищным рыбам свойственно таиться среди кораллов, камней или песка, выжидая, пока забредёт в дебри отбившаяся от стайки мелкая рыбёшка. Но встретил пленницу лишь пустой коридор – и далёкие голоса, доносящиеся снаружи.

А ведь там сражаются – уже сейчас, наверное, уже сегодня. Ноги сами понесли Шантию к дверям во двор; она не запомнила, как оказалась там, в дверном проёме, где под юбку и в рукава забирался ледяной ветер, за спинами многих, пришедших взглянуть на поединок. Она не видела лиц, но слышала слова – слова зверя, преисполненные слепой гордыни:

- Чего смотрите, а? Нет, Кродор не накажет, даже если я срублю сопляку голову. Не накажет, потому что знает наши традиции! Всякий, слыхали, всякий может стать лордом, если достанет у него силы!

- Много чести – прикончить мальчишку! – голос рассмеялся – и тут же умолк. Гиндгард фыркнул:

- Доставай меч, щенок! Может, помолишься напоследок? Или к мамочке запросишься?

- К чему такая спешка? Мы всегда успеем убить друг друга, - как, как Киальд мог не бояться предстоящей схватки? Один удар зверя – и больше не подняться…

- Я согласен с вашим выбором оружия. Однако, согласно той же традиции, я имею право выбрать место, где будет происходить поединок. Следует ли понимать ваше поведение как отказ от установленных правил?

В толпе слышны голоса, самые разные, сплетающиеся в мелодии: кто-то посмеивается, кто-то причитает, а кто-то – осуждает, вот только не понять, кого из двух противников. Рокот услышал и Гиндгард – и прорычал:

- Тянешь время?! Выбирай что хошь! Хоть тресни, а живым не уйдёшь!

Зверь говорил пустые слова, но в них верилось. Верилось настолько, что мурашки бежали по спине. А может, всё дело в холоде.

- Мы сразимся там, - очевидно, Киальд показал куда-то, потому как все столпившиеся стражники и слуги одновременно задрали головы. – На стене.

На стене! Сердце бешено заколотилось. Шантия знала: в той стороне, куда смотрела толпа, крепостная стена представляет собой узкую галерею меж двух башен, где и разминуться-то проблематично. Сейчас, когда каждая недавняя лужица обратилась в лёд, там не ходят даже стражи: говорят, будто бы что ни зима, кто-нибудь срывается вниз.

А после она поняла, что сейчас противники двинутся через внутренние коридоры – и побежала.

За спиной слышались голоса; голод отступил. Сейчас не лучшее время: нужно спрятаться, не лезть, куда не просят, не попадаться на глаза взбудораженному Гиндгарду… Как же хочется, чтобы всё прекратилось! На мгновение подумалось: вот бы вернулся Кродор! Тогда он сам сразился бы за глупую честь, быть может, погиб бы в когтях зверя… Нет. Если зверь останется в живых, не будет счастья, не будет свободы: убьёт, точно убьёт, стоит ему только выйти из поединка живым…

Захлопнулась дверь за спиной; Шантия зажмурилась и сползла на пол, закрывая лицо руками. За краткий срок, проведённый на чужой земле, она позабыла молитвы. Признаться, и на родине довелось ей прослыть невнимательной и непочтительной: то и дело посреди торжественных речей, обращённых к Джиантаранрир, язык заплетался. Сейчас же, как никогда, хотелось молиться. Выход нашёлся быстро. Не открывая глаз, стараясь не прислушиваться к далёким голосам и лязгу стали, «ведьма» шептала:

- Это не твоё дело, не твоё, не твоё, не твоё…

На пятнадцатом повторе – сорвалась с места и помчалась к ближайшей башне. Сидеть взаперти, ожидая приговора – что может быть хуже! Возможно, победивший Гиндгард будет искать её в спальне, и рано или поздно падёт даже самая крепкая дверь. Не выйдет, не получится стать невидимой и неслышимой тенью, что проскользнёт мимо чудовища и растворится среди заснеженных холмов…

А между тем вновь запахло колючим холодом, уже ставшим привычным спутником. Шантия смотрела вниз, на галерею меж башен, и видела частично укрытые налетевшей метелью фигуры сражающихся. Даже издали легко их различить: быстрый, юркий юноша – и зверь, каждый удар которого раскалывает надвое каменные глыбы. Порою чудом удавалось Киальду избежать гибели: совсем рядом с головой проносился тяжёлый клинок. Таким и не нужно резать: довольно ударить плашмя, и вовсе не останется лица.

Усиливался ветер, и будто в такт ему, ускорялись обе фигуры. Уже почти не трогает мороз, лишь губы шепчут «Не твоё дело, не твоё, не твоё», а взгляд меж тем жадно цепляется за каждое движение. В какой-то миг Киальд покачнулся, готовый рухнуть вниз, поражённый не мечом, но жалкой льдиной, подвернувшейся под ноги…

Шантия закричала, не узнавая собственного крика. На мгновение – всего на мгновение! – Гиндгард обернулся, и тотчас же выпрямился брат Кродора, шаг вперёд… Зверь взмахнул руками, пытаясь уцепиться, но не нашёл опоры, сорвался…

Жаль, что успела закрыть только глаза, но не уши. Жаль, что даже вой ветра не смог скрыть треска ломающихся костей.

Исчезали под ногами ступени; вот и двор. Зачем идти туда?.. Наверное, хочется убедиться: чудовище в самом деле мертво, оно не восстанет, не явится из бездны ночных кошмаров за твоей жизнью, за твоей душой. Во внутреннем дворе Шантия стояла среди прочих – и смотрела, отчего-то не в силах отвести взгляд. Так смотришь на нечто прекрасное – или же слишком ужасное, чтобы забыть.

Коротко кивнул своим подданным вернувшийся Киальд. Заметил он и «ведьму» – и тотчас приказал:

- Возвращайся к себе. Тебе ещё не разрешали покидать спальню.

А на снегу меж тем покоилось переломанное тело, пронзённое собственным клинком. Сломанные рёбра, сломанная шея. От головы, придавленной эфесом, не осталось ничего – лишь кровь и кости, мозги и мясо. Чуть в стороне особо впечатлительную служанку тошнило. Пахло от трупа, как от выгребной ямы. Шантия подобрала подол платья: не испачкаться бы снова.

В сказках битвы выглядели гораздо романтичнее.

 

Путь отчаяния. Глава VIII

Из спальни Шантия теперь почти не выходила: всё виделись ей бледные лица перешёптывающихся слуг, сторонящихся её женщин, всё слышался шепоток «Сжечь». Даже снилось порою, как она горит, как воет от боли, катаясь по земле, а женщина-огонь стоит чуть поодаль – и смеётся, то склоняясь, то вскидывая к небесам руки. Снилось столь часто, что уже перестала страшить мысль об очищающем пламени: потомки великанов жестоки, они любят выдумывать для жертв совсем уже дикие наказания.

Она никогда не обращала внимания на гобелены, украшавшие спальню, теперь же нашлось вдоволь времени, чтобы разглядеть каждое изображение. Большую часть украшали затейливые орнаменты, но один выделялся: не узоры покрывали его, но маленькие фигурки. Псари с собаками на прочных поводах, господа в ярких одеждах и вытканных блестящими нитями драгоценностях, лошади… В самом центре вздымалась на дыбы лошадь, на спине которой восседал, очевидно, предводитель охоты с заткнутым за пояс рожком; из-под копыт пыталась увернуться женщина, чьё платье тянули за подол сразу два пса. Венисса пела вдалеке – наверное, именно об этой истории, изображённой на гобелене. Пела прекрасным голосом, так неподходящим к злодейской сущности, о неверной жене, вздумавшей бежать от мужа – страстного охотника – с одним из его слуг. Леди из Тиарна должна была повстречаться с ним близ лагеря, приготовленного для грядущей охоты; возлюбленный вызвался добыть для них лошадей. Лорд узнал обо всём, но не поспешил уличить супругу в измене: нет, он приказал убить лишь любовника. А после, зная, что в лесу бродит неверная жена, которая не может теперь вернуться домой, как ни в чём ни бывало отправился на охоту, где зверем, которого с гиканьем загоняли захмелевшие знатные господа, оказался не кабан, не волк, не медведь, но леди из Тиарна.

Тогда, услышав звуки песни, Шантия хотела пойти на них, как прежде, взглянуть в глаза женщине, обманувшей её. Быть может, обвинить, а может, простить, как надлежало бы смиренной дочери Джиантаранрир: гнев – порождение Трёхглавого, нельзя ему поддаваться. На обвинения не хватало смелости, на прощение – великодушия; она осталась лежать в постели, закрыв глаза. Не слушала бы, да вот только не выходило: по-детски хотелось знать, чем же всё-таки кончилась песня.

Хей!

Убегай, милый зверь!

Хей!

За тобой по пятам!

Хей!

Нет пощады – поверь!

Хей!

Псы бегут по твоим следам!

В матушкиных сказках герои порою спасались и из более жутких приключений, но довелось убедиться – сказки варваров не таковы. Под весёлый смех, разговоры о грядущем ужине и звуки охотничьего рога леди из Тиарна растерзали псы. Шантия слегка поскребла гобелен, потянула за него: почему-то захотелось сдёрнуть со стены напоминание о жестокой песне. Остановил её голос неожиданного посетителя:

- Что ты делаешь?

И снова – это знакомое чувство неловкости. Как положено обращаться к брату правителя, особенно если сам правитель в отъезде, а ты – всего лишь одна из многих его «жён»? Но Киальд ждал ответа – и пришлось говорить:

- Мне не нравится этот гобелен. У людей слишком жестокие лица.

Он внимательно посмотрел на фигурки, погладил ладонью, посмотрел снова.

- Псовая охота – не для женщин. Выслеживать и загонять зверя – дело грязное и тяжёлое… Зато какой азарт!

Нет, даже он, среди варваров более всего походящий на героя старинных легенд, который спасает заточённых в замках принцесс, не понимает. А может, дело только лишь в незнании?

- Здесь изображена сцена из «Тиарнской охоты». Той песни… которая про неверную леди и её мужа-охотника.

- Вот уж не предполагал, что тебе известны наши предания.

Кивнуть? Ведь согласие будет ложью. Нет, не известны, лишь пара-тройка сказок и песен, подслушанных случайно. Но и отрицать не стоит – можно разозлить собеседника. Шантия предпочла просто улыбнуться – да, самый верный выход. Пусть сам решает, какой ответ означает улыбка.

- Это же просто сказка, чтобы учить детей. Неужели она тебя и в самом деле так пугает? – и рассмеялся. – Говорят, будто ты – ведьма. Ведьма, которая боится выдуманных историй?

- Наверняка леди из Тиарна когда-то существовала. А вы думаете, что…

Смех Киальда между тем не утихал. Кажется, «герой» даже за живот ухватился, будто боялся лопнуть.

- И тебя называли ведьмой… О боги! Ты просто глупое дитя.

Дитя? Даже смешно слышать такое от мальчишки, который едва ли годами старше. Киальд тем временем, пытаясь устоять на ногах, ухватился за гобелен, повис на нём… Послышался треск, и его накрыло с головой. Живой?! Карниз, на котором висел изукрашенный кусок полотна, достаточно тяжёл, чтобы проломить череп. Но, судя по чиханию и несмолкающему смеху, брату лорда Кродора он нисколько не повредил.

Там, за тканью, обыкновенная каменная стена, от которой исходит холод: в замке ковры висели не только лишь для украшения, но и потому, что кое-как сохраняли тепло. Шантия приподняла край гобелена, и Киальд выбрался наружу, не переставая хохотать:

- Не могу! Ведьма! Да они ума лишились!

Смешливый мальчишка, так похожий на почти забытых соплеменников. Нет, не мог он стоять там, на крепостной стене, с оружием в руках; не мог скинуть вниз человека-зверя. Разве может тот, кто кажется ребёнком, так легко и беспечно лишать жизни? Шантия думала – и вскоре пришла к выводу, что сказочные герои никогда не страдали, убив очередное чудовище.

Киальд наконец-то успокоился и откинул пыльный гобелен. Вновь лицо его обрело серьёзное и важное выражение: не иначе как вспомнил о приличиях и о цели своего визита.

- Я постараюсь успокоить людей. Не желаю, чтобы о моём брате говорили, будто бы он спутался с ведьминским отродьем. Ты не под арестом, но помни: страх иногда вынуждает людей… на странные поступки.

Страх… такое знакомое и почти уже родное чувство! Хотелось рассказать обо всём, рассказать, как устала притворяться при виде Кродора влюблённой или хотя бы безучастной, как хочется покинуть опостылевшие стены, не защищающие от холодов, и вдохнуть солёный морской ветер. Ведь он бы понял, точно понял, единственный из варваров…

Загудел за стенами рог, извещая обитателей замка: король возвращается с войны.

 

Путь отчаяния. Глава IX

Ещё помнила Шантия первую встречу с лордом Кродором и прочими потомками великанов. Тогда ей показалось: они – животные, понятия не имеющие о том, что кожа может быть чистой, без глубоко въевшейся черноты, и что не устрашить противника, разве что излишне брезгливого, почерневшими ногтями, спутанными, слипшимися волосами и бородами. На чужеземцах сверкало лишь золото; в остальном же – грязные лица, грязные руки, грязные мысли.

Но оказалось: изредка даже варвары совершают омовение. Имелась в замке лорда и своя ванная – каменная ниша в полу, окружённая чашами с горячими углями. Тогда стало ясным и то, откуда берётся чернота – как не перепачкаться в душной гари, оседающей на коже, на волосах? Зато, когда затапливали, там становилось тепло – намного теплее, чем в насквозь промёрзших залах и коридорах.

А ещё как забыть «восхитительную» варварскую традицию: негоже достойному лорду принимать ванную в одиночестве.

Непривычно молчаливый, Кродор лишь прикрывал глаза, когда Шантия растирала его плечи, покрытые множеством новых шрамов. Каждый – как зарубка на дереве, напоминание: ты мог умереть. Когда считаешь незнакомые покуда рубцы, проще отстраниться и не думать о том, что в любое мгновение тебе могут приказать раздеться. Прежде руки не дрожали, отчего же дрожат теперь?..

Меж тем людской вождь блаженно прищурился, оглаживая широкой ладонью плечо. Не удалось удержать на лице прежнее бесстрастное выражение, и тотчас последовал вопрос:

- Не рада, что я вернулся?

Без угрозы, с привычной ленцой, но ведь нельзя же, в самом деле, сказать правду, поведать, как порою робко надеялась – нет, не вернётся, и только море подарит ему любовные объятия. Обыкновенно расспросы не вели к продолжительным разговорам. Так или иначе, на втором-третьем вопросе одна мозолистая рука задирала платье, другая – оттягивала ворот и стискивала грудь. Слова пусты. Так хищник дарит жертве обманчивое спокойствие, чтобы после съесть.

- Знаю, знаю, - Кродор приподнялся, опершись на борт купальни, и в нос ударил запах браги. – Ты меня ненавидишь. Меня много кто ненавидит. Так вот, не знаю, как там у твоего народа… А у моего ложь прощать не принято.

Многие слова просились на язык, и самыми безобидными средь них были «Вы пьяны, милорд». Но нужно молчать. Со сновидениями и призраками не стоит слишком говорить, как не стоит и слишком сближаться, ведь на рассвете они всенепременно растают.

- Ты не кивай, а слушай! – дракон взвился из воды и с силой ухватил тонкое запястье. – Знаешь, что случилось?! Я вызвал твоего отца на поединок. Честный поединок, один на один!

Не слушать, не думать – просто продолжать смотреть без боли и гнева, просто улыбаться. Это проверка. Сдашься, сломаешься – и тебя убьют, потому что посмела ненавидеть того, кому поклялась быть верной.

- Проиграй он, победи – неважно! Я бы отослал семью прочь. Им просто не нужно было вмешиваться! Скажи: если бы на тебя кто-то бросился с кинжалом, стала бы ты думать, что это женщина, что это чья-то мать или сестра?!

Какого ответа ждёт людской вождь? Утешения? Ведь не хочет же, в самом деле, услышать: Джиантаранрир научила своих детей ценить любую жизнь и помнить, что ненавистью врага не одолеть… Неожиданно всколыхнулось в глубине души раздражение: не одолеть?! Верно, сама богиня не умасливала ужасного отца кроткими песенками, дожидаясь, когда мир переменится сам собою, по одному только смирению! Нет, Незрячая взяла в руки меч…

- Если вы так сожалеете, отпустите меня. Дайте мне вернуться домой.

То ли излишне спокойный голос умалил ярость дракона, то ли почудился ему на мгновение отражённый в глазах блеск пламени. Кродор разжал руку – до сих пор болит! – и отстранился.

- Домой? И как ты доберёшься, а? Кому ты нужна за стенами? До твоей земли ох как далеко. Для местных ты – из благородных, таких, что золотом набиты. Никакой наш капитан, хоть рыбак, хоть из военных, не повезёт тебя за море. Твои сородичи топят наши корабли. Прикажешь привязать тебя на корму, чтоб точно знали – этот не трогать? Или факелом, я не знаю, издалека посветишь?

Шантия упрямо сжала губы: нет уж, никаких больше слёз! Вот ещё – позволять себе плакать из-за дурного сна. Варварам неведомо сочувствие, неведома жалость.

- Ты не вернёшься. Пойми уже.

В каждой сказке бывает такой человек, который пытается отговорить героя, сбить его с дороги. «Мудрец» твердит: горы и моря непреодолимы, леса непроходимы, непобедимы чудовищные звери и драконы. А меж тем на любом пути можно выстоять. Ведь Белая Дева бежала даже с небес, так отчего не сбежать из замка, крепко стоящего на земле? Когда станет теплее, когда разомкнутся льды… Главное – дожить, ведь нет ничего хуже, чем умереть зимой, когда лунная дорога сокрыта под толщей снега.

Кродор устало выдохнул и вновь опустился в успевшую остыть воду:

- Принеси мыло.

Конечно. Ему быстро надоедает оправдываться. Как и любое чудовище, он всегда считает себя невиновным – и ждёт, что по одному только желанию Шантия назовёт его не только жертвой, но и возлюбленным, и падёт безропотно в объятия, как безликая череда тех, что приходили в купальню до неё. Отдаёт приказы – и свято верит: их исполнят. И что-то в голосе дракона заставляло покорно подносить требуемое, покорно намыливать спутанные волосы, чтобы после хоть немного расчесать деревянным гребнем. Если, конечно, до того не придётся украсить досуг людского вождя более непристойными способами.

Мутно поблескивала стоячая вода, так не похожая на вольные морские волны. Её тоже посадили под замок, чтобы высвободить лишь тогда, когда пожелает потомок великанов. Им нравится чувствовать власть даже в такой малости. Шантия отвернулась – и посмотрела на обугленный кусок дерева, прислонённый к стене: им, наверное, перемешивали тлеющие угли в чашах. А ведь если поднять его сейчас, пока Кродор не смотрит, и опустить со всей силы на его затылок, он… нет, не умрёт, конечно. Но бессознательному человеку так легко захлебнуться! Однажды в детстве она сама едва не утонула – ударилась головой о камень и не могла всплыть. Говорили, будто бы под водой Шантия скрылась всего на мгновения, но казалось, прошла целая вечность.

Сама собою потянулась намыленная рука к деревяшке. Что-то блеснуло в мутной воде, и вдруг Шантия увидела в расходящейся ряби её – женщину-огонь из кошмаров. Рука разжалась; кусок мыла плюхнулся в воду. Врут, что от страха хочется кричать. На самом деле, когда боишься, хочется исчезнуть. Что это – искра пламени? Или зловредный дух?..

- Экая ты неуклюжая, - заворочался Кродор. Шантия наклонилась, норовя выловить скользкий брусок, но почти сразу пришлось позабыть о мыле: драконьи руки крепко ухватили талию и потянули к себя, и мокрая ткань плотно облепила тело…

А после она возвращалась, как и положено простой наложнице, в свою спальню: нет, не положено незаконной жене спать близ мужчины. Там, за узкими окнами, серебрилась луна, и грустно чирикала припозднившаяся птица. Наверное, отбилась от стаи и не сумела улететь туда, где теплее, и теперь пытается тщетно отогреться у человеческого огня…

Шантия слабо улыбнулась невидимой птице, луне, черноте ночи. И прошептала:

- Мы дождёмся весны.

 

Путь отчаяния. Глава X

Забывается со временем и хорошее, и дурное; с возвращением короля позабыли о разногласиях подданные, и впиталась в землю кровь Гиндгарда. С огнём или без, варвары не стремились больше в море, и следовало бы радоваться – в безопасности ныне те братья и сёстры, что не покинули пределы островов, и до весны больше никто не пройдёт прежде срока по лунной дороге. Но откуда взять хоть долю счастья, если тщательно взлелеянную надежду всеми силами разбивала сладкоголосая сирена? Всё же повстречались они с Вениссой – повстречались в саду, где Шантия надеялась в столь холодные дни не встретить ни единой живой души. Она не хотела говорить: к чему вновь выслушивать злодейку, к чему бояться вновь поверить ей? А Венисса, как ни в чём ни бывало, присела рядом и с улыбкой шепнула:

- Слышала? Скоро прибудет Фьора, принцесса Витира.

Тогда ещё можно было промолчать, уйти, но речи сирены манили не меньше, чем её же прекрасные и смертоносные песни. Рыбёшка попалась в сеть – Шантия спросила:

- Зачем?

- А ты как думаешь? – и рассмеялась. – Настоящая принцесса – достойная невеста. Кродор пока не желает связывать судьбу с кем бы то ни было: из-за тебя. Но не беда: ведь он не единственный сын своего рода.

Уколола – и поспешила прочь, будто и в саду показалась с одной лишь целью. А может, и в самом деле явилась лишь затем, чтобы лишний раз отравить своей ложью?

- Почему ты меня ненавидишь?

Венисса смеялась тогда, словно услышала необычайно забавную и вместе с тем невыносимо глупую шутку. Но в золотых глазах, которым больше пошло бы быть серыми и холодными, как осенние небеса, не виделось и искорки смеха:

- Помнишь, девочка, ту сказку? Про девушку, полюбившую месяц? Ты была права: месяц забрал её к себе на небо, и она стала близ него звездой. Вот только сосчитай, сколько на небе звёзд, и хорошенько подумай, скольких он забирал до неё и скольких, затмивших её свет, после.

Она ушла, но осталась память – память о её словах.

Может статься, Венисса вновь солгала: чего бы ей стоила новая выдумка? С чего бы вдруг Киальду жениться прежде старшего брата? Наверное, думала Шантия, сирена выдаёт желаемое за действительное: даже если и прибудет иноземная принцесса, то лишь затем, чтобы стать женой дракона. Может, он даже отпустит всех пленниц – ведь к чему нужно великое множество наложниц, когда есть уже законная супруга, верность которой обязуешься хранить перед своими, пусть даже ложными, богами?

Нет, ты не вернёшься домой, повторял голос глубоко внутри. Не вернёшься. Не надейся.

- Не понимаешь?! Мы не выдержим ещё одной войны!

Шантия вздрогнула: когда погружаешься в воспоминания, забываешь порою о том, что мир вокруг не замирает с тобою вместе, а время всё так же движется вперёд, к желанной весне. Из-за стены кричал Кродор. Странно даже слышать из его уст: не выдержим войны. Разве не он прежде вёл потомков великанов на битву из одной лишь жажды крови? Любопытство – порок, но на сей раз удержаться не удалось: выскользнув в коридор, потерянная дочь островов прижалась ухом к двери.

- При чём здесь война? Я всего лишь хочу отправиться к морю. Там, где сливаются кипящие реки, сейчас нет льда, а мне по душе как охота, так и рыбалка.

- Киальд, не делай вид, что не понимаешь. Принцесса Фьора желает видеть тебя, а значит, ты не должен покидать замок.

Зажав рот рукой, Шантия продолжала слушать и гнала от себя мысль: нет, на сей раз Венисса не соврала. По крайней мере, в ближайшее время неизвестная принцесса, видевшаяся отчего-то похожей на клыкастое чудище, и в самом деле прибудет с визитом.

- Я обещаю вернуться к её приезду, - лениво бросил в ответ брат правителя. Так и виделось, как ходит он из стороны в сторону по комнате, порою глядя в потолок; неискренность в словах слышалась даже Шантии – что уж говорить о короле!

- Достойные мужи не клянутся без нужды. Особенно если знают, что клятву не исполнят.

Что-то упало: случайно ли? Слишком живо представилось, как там, за стеной, два брата готовы наброситься друг на друга, как в старых и довольно-таки кровавых песнях. Но битвы не последовало. Вместо неё – короткое:

- Я не хочу на ней жениться. Неужто так сложно найти причину для отказа?!

- Киальд. Ты понимаешь, что для нас отказ может закончиться… не самым лучшим образом?

- Готов первым пасть в битве против Витира. Но в жёны Фьору не возьму.

Шантия слушала – и невольно шевелилась там, в душе, уже почти павшая было надежда. Может ли так случиться, что дело всё вовсе не в принцессе, а… а…

- Любишь ты красивые слова, братец. Не прикончи ты одного из лучших моих стражей, я бы сомневался в том, что ты вообще мужчина.

- В Витире воспитывают дочерей подобно сыновьям. Именно потому, что я мужчина, я не желаю видеть на месте своей супруги мальчишку. Тебе не нужна война с Витирой – сам и женись.

Быть может, долго бы ещё продолжался разговор, если бы не скрипнула дверь: не стоило, верно, так сильно наваливаться. Тотчас же створка распахнулась, и теперь и брат короля, и он сам смотрели на Шантию. Нужно было говорить – и она торопливо склонила голову:

- Простите меня! Я не хотела, то есть, я имела в виду… простите!

Уйти, убежать как можно дальше, пока не решили, будто бы она замыслила дурное. Уже близко, близко маячила спасительная дверь спальни, но у самого порога беглянку ухватили за руку.

- Зачем ты подслушивала?

- Я… - Шантия смотрела в глаза Киальда. Нет, не причинит вреда, не убьёт: другое дело – Кродор. Воспитанные одинаково, рождённые от одного отца и матери, они казались столь различными, что вспоминались старые легенды о младенцах, которых из колыбели крали духи и подменяли после своими детьми.

- Я слышала, вы поедете к морю.

Киальд отпустил её руку и, напустив привычный уже важный вид, задрал голову:

- Многие думают, будто в мире не осталось чудес. Ха! С гор неподалёку бегут две реки, на берегах которых никогда не ложится снег, а если и выпадает, то почти сразу же тает, обращаясь водяным паром. Красивые места, жаль, до них тяжело добраться. Вечное лето!

Шантия слушала, слегка приоткрыв рот: неужели и на варварской земле встречаются подобные места?

- … А там, где реки впадают в море, тоже никогда не бывает снега и льда. Самое то для рыбалки! А какая там рыба – вдвое, втрое больше, чем в других реках…

- Возьмите меня с собой.

Слова вырвались прежде, чем получилось обдумать их, даже прежде, чем Шантия поняла, что собирается сказать. Сердце забилось быстрее – пусть, пусть ответит… Киальд добродушно усмехнулся:

- Ты и в самом деле совсем дитя. Так хочешь посмотреть на диковинку? Если брат позволит – поедешь.

И вновь кровь течёт по жилам медленнее. Нет, не понял. Нужно объяснить – пока ещё хватает так стремительно иссякающей смелости:

- Он не позволит. Он не хочет, чтобы я покидала замок. Хочет, чтобы я осталась при нём навсегда.

Теперь молчал брат правителя. Молчал – и слушал, больше не позволяя вырваться даже тихому смешку. А Шантия говорила снова и снова, надеясь, что слова кончатся прежде, чем потекут вновь слёзы: как тоскует по дому, как желает вернуться, пусть даже прогневав этим людского вождя…

- … Вы можете сказать, что я украла вашу лодку, пока вы спали; пусть даже я умру, пусть меня заберут волны… Пусть даже не сейчас, пусть весной, но обещайте. Обещайте, что поможете мне.

- Тебе не придётся ждать весны. Я отправляюсь уже завтра.

Согласился?.. Шантия замолчала, но губы ещё шевелились, извергая неслышные остатки молитв. Завтра? Завтра – это ведь так скоро, гораздо, гораздо ближе, чем весной!

- И я с вами?

- Всенепременно, - заверил Киальд, отстраняя от себя «ведьму». – Ждите. Я обещаю.

Он ушёл; за узкими окнами сгущалась темнота, но теперь Шантию не страшили ночные призраки. Завтра! Завтра останется позади логово дракона, и Белая Дева умчится прочь по белоснежным равнинам, так похожим на облака…

В ту ночь ей снилось море – и никакого пламени.

 

Путь отчаяния. Глава XI

Шантия проснулась ещё до рассвета и долго лежала, вглядываясь в темноту за окном: не показалось ли солнце? Не пора ли? То и дело она поднималась и подходила ближе: не проглядеть бы рассвет! Задолго до срока сняла она все украшения – ни к чему на родной земле подарки из сокровищницы дракона! – и оделась в простое шерстяное платье – ушла бы голой и босой, но слишком глупо умереть в море от холода.

В тишине бесконечных коридоров пленница замка прокралась на кухню и затолкала в котомку как можно больше хлеба: путь далёк, и неизвестно, получится ли отыскать пищу после. Шантия вдыхала горький дым, смотрела на почерневшие гобелены, на оплывшие жирные свечи – и прощалась со всем этим навсегда. Скоро, скоро расстелятся перед ней морские просторы, и не страшен холод, не страшен лёд: богиня сбережёт свою дочь, донесёт до тех мест, где там и тут сверкает в солнечном свете чешуя морских духов, и духи укажут дорогу к дому. Расступится не во сне, но наяву ненавистный туман. Там, на родной священной земле, не настигнет её огненный дух, отравивший прекрасные сновидения и обративший их в кошмары.

Чуть теплее на улице, и ветер не обжигающе холоден; в самом деле? Или просто снова согревает то тепло, какое даровала каждому из своих детей Незрячая, тепло уже почти потерянное и позабытое, так походящее на материнские объятия? Шантия шла, держась по старой привычке в тени стен, и думала – как, как вывезут её из замка, мимо зорких часовых, без ведома короля? Быть может, уложат в телегу и накроют сверху рогожей, наказав не шевелиться; а может, Киальд прикажет часовым – и те послушаются королевского брата…

У ворот уже собиралась процессия; где же её лидер? Не стоило бы показываться на глаза остальным варварам: Киальд благороден, но может ли отличиться тем же достоинством каждый его спутник? Шантия забыла слова молитв, и потому сейчас взывала к богине лишь коротким «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста».

Приблизился, ни говоря ни слова, брат правителя: где же он был?! Почему так долго?! Она боялась задать вопросы вслух, и потому лишь сделала шаг навстречу с робким:

- Пора?..

Преисполненное радостным томлением сердце замерло – и в тот же миг на плечо легла широкая рука.

- Ты ещё не веришь мне, брат? Она хотела сбежать.

Нет. Нет. Нет-нет-нет…

Шантию схватили теперь за оба плеча и развернули к себе. Не смотреть, не смотреть в огнедышащую пасть дракона: ведь от этого огня слепнут.

- Кто тебе позволил?! С чего это ты возомнила, что можешь что-то решать вопреки моей воле?! Мало того, ты с чего-то вздумала, будто Киальд станет лгать мне ради какой-то девки!

Больно, когда тебя трясут, но гораздо больнее, когда становишься жертвой столь хитроумного обмана. К чему, к чему глупые спектакли?! К чему заставлять надеяться – лишь затем, чтобы после надежду отобрать? Почему? За что Киальду, такому, казалось бы, понимающему, её ненавидеть?! Шантия билась в руках Кродора – и шептала:

- Я… я хочу домой. Я просто хочу домой.

Прервала шёпот пощёчина – настолько сильная, что неудачливая беглянка упала в снег, вновь ставший колючим и холодным. Выкатился, точно отрубленная голова, кусок хлеба из развязавшейся котомки.

- Я прикажу запереть тебя, приковать цепями, что угодно. Но ты не уйдёшь отсюда. Никогда. До самой смерти ты не покинешь этих стен!

Пленница замка, рыдая, стискивала в пальцах снег – и тот почти не таял, будто руки сделались так же холодны. Не поднимаясь, она смотрела на Киальда – и повторяла:

- Что я тебе сделала?.. Что?..

- Ты предала доверие моего брата – уже второй раз. Не знаю, как на твоей земле, но на нашей – ложь не прощается.

Он говорил словами Кродора, будто бы обоими овладел единовременно один и тот же злой дух; говорил – и Шантия, будто прозревая с каждым словом, видела так похожие спутанные светлые волосы и надменные глаза. Похожи, как же похожи! И что затмило разум, если прежде незамеченным оставалось столь сильное сходство?! Драконы бывают разными; не обязательно у чудовища только лишь одна голова.

Людской вождь, наклонившись, ухватил свою Белую Деву за подбородок, да с такой силой, словно захотел вдруг свернуть тонкую шею, и прорычал, не отводя взгляда:

- Лжецов наказывают.

Киальд и его соратники по-прежнему собирали пожитки и весело переговаривались о диковинном месте на берегах вечно горячих рек, где не бывает снега, когда к Шантии, привязанной к двум столбам и обнажённой до пояса, приближался страж в чёрной одежде. Пересмеивались они, когда опускался на спину кнут, и лопалась покрасневшая кожа, и застывали, обращаясь немым льдом, крики. Лишь на мгновение посмотрел брат правителя на пленницу, повисшую в цепях; посмотрел – и равнодушно отвернулся, повторив, подобно Кродору:

- Лжецов наказывают.

Всего несколько ударов, не так и много, но казалось, вечность минула, прежде чем разомкнулись оковы, и людской вождь, как ни в чём ни бывало, поправил на полумёртвой от боли и страха пленнице платье. Шантия не могла кричать: то ли голос сорвался, то ли кнут выбил его остатки. На месте руки, на месте и ноги; вроде бы даже почти получается идти. Вот только покрываются коркой свежие раны на спине, и болезненно цепляется за них ткань одежды. Может, это продолжение пытки – идти одетой, а не обнажённой?

Сил не осталось. Слов – тоже.

Шантия шла по тёмным залам и галереям, и каждый камень, каждое лицо, вытканное на гобелене, смеялось. Снова, снова это чувство: должно быть больно, но вместо этого – спокойно, будто вслед за зимой снаружи наступила зима и внутри, в душе.

Богиня не услышала. Наверное, она и в самом деле слышит только тогда, когда молишься по-настоящему, так, как учат Незрячие Сёстры.

До самой смерти, говорил дракон, ты не покинешь этих стен.

Подкашивались ноги, но Шантия шла, будто надеялась отыскать среди множества комнат потерянную надежду. Очнулась она на вершине башни: недавно, совсем недавно довелось смотреть отсюда вниз, на галерею, где сражались Киальд и Гиндгард; сражались, как казалось, из-за неё. Разве достойно – сперва сражаться за жизнь девушки, чтобы после лишить её единственного счастья, единственной мысли, помогающей вытерпеть любую боль, любое унижение?..

Нет. Это всё просто снится. Нет обледеневших зубцов, поросших мхом, нет границ и нет стен. На самом же деле это очередная сказка; и не от кнута вовсе не чувствуешь спины – нет, то режутся из-под лопаток крылья. Довольно сделать шаг вперёд – и ветер подхватит, и унесёт к далёким островам, к далёкому дому…

- Ты что это удумала?!

Стоя на краю, Шантия обернулась. Разрушая только что придуманную сказку, стояла близ лестницы почти седая варварская женщина с такими же, как у дракона, светлыми глазами. Не даст, не даст лететь – повиснет на ногах мёртвым грузом, удержит…

И тогда Шантия заговорила.

Она говорила, не надеясь быть услышанной, лишь выбрасывала из себя накопившиеся речи – слово за слово, боль за болью; так выкидывают что-то ненужное и почти ненавистное. Конечно, собеседница не ответит: среди потомков великанов нет тех, кто мог бы понять, кто мог бы почувствовать…

Но женщина приспустила с плеч платье – и показалась иссечённая спина, где причудливым узором сплетались рубцы давно зажившие и совсем недавние, и Шантия подавилась словами. Невероятно жалкими и стыдными вдруг показались какие-то три-четыре пореза.

- Кто вы?.. Откуда… - пленница протянула руку к шрамам, и женщина отстранилась:

- Меня звать Ирша. А ты – та девка с островов.

Так странно, что тебя знают все кругом, а ты не знаешь никого и ничего.

- Откуда у вас шрамы?.. Да ещё столько…

- Потом как-нибудь расскажу.

Ирша не успокаивала и не пыталась улыбнуться. Она почти сразу ушла, так и не сказав, что же забыла на башне; может, и это доведётся узнать потом?..

Потом. В том самом дне, которого ещё нужно дождаться. Шантия оттянула присохшую ткань от лопаток и передёрнулась, когда за шиворот забились хлопья снега. Как же здесь, наверху, ветрено! Но это просто ветер, а не норовистый скакун, какого можно оседлать и нестись на нём до края света.

Сказка закончилась.

 

Путь пламени. Глава I

Шаг за порог – и позади остаются привычные страхи и голоса, тает привычный мир. В почти забывшихся храмах, чьи стены почти целиком из хрусталя и витражного стекла, не бывает темноты, не бывает даже полумрака: днём озаряет пристанище Незрячих Сестёр солнечный свет, в ночи же для них сияют звёзды. Но здесь, где возносят молитвы варвары – темно и душно. Нет здесь и пробивающейся сквозь плиты пола зелени, и ликов Джиантаранрир, в чьих руках покоятся небесные светила, лишь глядят пустыми глазами со стены три головы: волчья, орлиная и медвежья. Кажется, что-то шепчут они, повторяют раз за разом:

Тебе не место здесь.

В пустынной зале не слышно дыхания или слов, лишь стоит на коленях пред каменным алтарём Ирша, и порою смотрят головы и на неё – без укоризны, без ненависти. Шантия закусила губу: как, как могут столь живыми казаться обыкновенные чучела? Неужто дело только лишь в том, что три зверя сплетены между собой в единое целое и украшены золотом, и варвары называют это место своим храмом? Ложные боги не могут наказать; но ведь и верить невозможно без причины! Кто знает, каков был Антар-разрушитель? Быть может, именно волчья, орлиная и медвежья головы венчали тело чудовищного отца Незрячей.

Уже тают снега, и близко, близко столь желанная недавно весна. Наверное, лишь поэтому осмелилась Шантия войти в единственную из комнат замка, где до того ни разу не довелось побывать.

- Кому ты молишься?

Ирша поднялась с колен – медленно, не торопясь даже отряхнуть испачканную юбку:

- Тебе-то что за печаль? У каждого свои боги.

Что за кощунственные речи! Наверное, лучше бы промолчать, как молчала всегда прежде, но с этой женщиной отчего-то не хотелось юлить и изворачиваться.

- Но это неправильно. Боги должны быть у всех одни и те же. Ведь тем, кто породил нас, наверное, неприятно… когда молятся другим.

- А кто сказал, что мы не от разных богов? Небеса большие. Думаю, там нашлось бы местечко и для твоей богини, и для тех, кто указывает путь нам.

Ирша вернулась к молитвам; Шантия же присела на край скамьи: нет, нельзя убегать, лишь почуяв опасность! Нужно стоять, держаться, смело глядеть в лицо тьме – даже если на спине после не останется живого места. Давно зажили казавшиеся страшными ранами порезы, и почти не осталось следа от них на бледной коже – лишь тонкие, чуть розовые полоски. В пьяном бреду Кродор порою просил прощения, повторял, что его ослепила ярость; она кивала, перебирала спутанные волосы – и больше не верила. Белую Деву дракон, похитивший её, всё же любил; наверное, оттого и оставил ей возможность бежать. Но от чудовища, что именует себя королём людей, можно долго, очень долго ждать любви.

Вслед за тем днём, когда она почти ступила на лунную дорогу, случалось многое. Кухарка обварила ногу кипящим супом, у одного из стражников родился сын, прибыл гонец, известивший, что принцесса Фьора сможет посетить замок Кродора лишь когда сойдут снега. Всё это Шантия теперь слышала – и недоумевала, отчего не получалось слышать раньше. Будто прежде в песочных часах в самой сердцевине застряла крупная песчинка, а сейчас наконец-то проскочила, и время вновь пошло своим чередом.

Кругом – люди. Разные люди, а не подчинённые одной только мысли потомки чудовищ. Есть среди них и такие, как Ирша.

Не то чтобы выходило совсем не страшиться её: как свойственно варварским женщинам, она была слишком крупной и по-крестьянски грубой. Почти не верилось, что когда-то её привезли сюда – так же, как саму Шантию. Может, потому и свойственно многим выдумывать сказки, что в жизни истории порою слишком похожи?..

- А ты молиться не будешь?

Время не стоит на месте, и потому, наверное, не стоит теряться в размышлениях. Шантия вздрогнула, и мелькнула мысль: неужто даже самая разумная среди варваров не понимает?.. И тотчас пришла другая, холодная и ясная: конечно, не понимает. Глупо надеяться, что кто-то услышит невысказанные слова.

- Разве это не святотатство – молиться в часовне одних богов другим?

- Перед ликами Триады я молилась другим; поверь, небесным огнём меня ни разу не поджарило.

Что-то в голосе едва знакомой варварской женщины вселяло уверенность. Быть может, в очередной раз ложную. Шантия не помнила молитв, как прежде; но стоило закрыть глаза – и слова полились сами собою:

- Пресвятая Джиантаранрир, та, что подарила нам безбрежные океаны и непостижимые глубины, та, чей огонь вечно согревает нашу кровь…

Украдкой она приоткрыла один глаз – не желает ли чудовище, нависшее над алтарём, покарать ослушницу? Но волчья голова, сплетённая с медвежьей и орлиной, молчала; и, осмелев, Шантия продолжила говорить:

- Та, что пошла против отца и своим грехом подарила нам жизнь…

Обычно принято у богов чего-то просить; по сути, любая молитва – просьба. Что же добавить? Стеклянные глаза трёх голов смотрели выжидающе, будто готовые в любое мгновение ожить и наброситься. Нет, не нужно думать о них, как не нужно думать и о том, что трясутся руки. Это первая настоящая молитва к Незрячей, произнесённая на этой земле.

Наверное, нужно попросить о самом сокровенном, о том, чего жаждешь больше всего на свете.

- … Солнечные лучи указывают путь едва пришедшим в этот мир душам; так пусть и мне они укажут среди морей путь к дому.

- Всё никак не успокоишься? Домой хочешь?

Так легко рассыпается волшебство мгновения; снова кругом – тёмная зала, и совсем рядом – ухмыляющаяся Ирша. В сказках герои бывают либо добры, либо злы; в жизни чаще выходит так, что сочетается в людях и то, и другое. Ничего страшного. Шантия выучилась терпеть.

- Там – моё место. Не здесь.

- Знаешь, откуда у меня шрамы? Меня как-то раз здорово наказали. Я стражника убила - своими руками.

Все прежние разы, когда доводилось им разговаривать, Ирша уклонялась от ответа. Теперь же говорила, неотрывно глядя на звериные и птичью головы на стене:

- Я молодой ещё была, и пыталась, как ты, убежать. Не поверишь – меня не поймали. Я даже до дома добралась, веришь? Повидала родную деревню, много чего ещё.

Не похожа речь варварской женщины на изысканные сказания, но оттого яснее чувствуется в этих жестоких словах жизнь. Закружилась отчего-то голова, и сам собою вырвался вопрос:

- Тогда почему ты здесь?..

Может, стоило промолчать; тогда, верно, Ирша не стала бы торопливо подниматься и бросать через плечо уже привычное:

- Потом как-нибудь расскажу.

Шантия хотела задать ещё хотя бы один вопрос, но отчего-то вместо слов сорвался слабый стон. А после она рухнула без чувств на каменный пол.

Может, богиня сжалилась и решила ниспослать ей перерождение?..

 

Путь пламени. Глава II

Кругом шумело, разливаясь, застывшее в преддверии шторма море.

Обыкновенно не случается среди туманных просторов такого спокойствия: ни единой пенной шапки, ни единого порыва ветра. Кажется, сделаешь шаг – и не провалишься, пойдёшь по гладким, застывшим водам, точно по земле. Лишь дыхание чуть шевелит холодный, влажный воздух. Она стоит на каменном островке, рядом с искусственным деревом, на чьих ветвях повисли мёртвым грузом потяжелевшие ленты.

А вокруг – только море.

Шантия силилась разглядеть среди тумана родные острова, но то ли укрывала их мёртвая серая пелена, то ли не существовало их в этом сне вовсе. Но противостоял водной стихии лишь крохотный клочок земли, замерший, как всё кругом, в предчувствии скорой беды. Нет ли здесь, поблизости, той женщины, сотканной из огня?

Но вместо этого – заплакал ребёнок.

Кошмары не страшны лишь тогда, когда ожидаемы; и потому пуще любых гигантских морских змеев, пуще крови и огня пугал Шантию обычный детский плач, доносящийся из тумана. Она попятилась и прижалась спиной к каменному стволу – быть может, не увидят, не заметят, проплывут мимо?

Но напрасны глупые надежды: всё ближе, ближе крадущаяся в тумане парусная лодчонка. Отчего-то парус на ней не белый, но чёрный, цвета сажи; нет ветра, но он не висит мешком, а туго натянут. Закрыть глаза, обнять перевязанное множеством лент древо – и пусть примут её за скорбящую дочь, жену или сестру, пусть не увидят лица. В лодке нет гребцов, и лишь двое пассажиров: женщина – и младенец на её руках.

Нет. Не нужно смотреть, не нужно думать. Гораздо лучше – вслушиваться в мерный шелест волн, дышать полной грудью, пусть даже обжигает изнутри холодом, и наслаждаться мгновениями близости к столь далёкой Родине. Немного, ещё немного – а сердце колотится, громче волн, громче рыданий ребёнка.

Лодка уже близко.

Шелестят волны, шелестит подол платья незнакомой женщины. Шантия последний раз потянула носом воздух – и открыла глаза.

Не видно лица; оно укрыто длинными светлыми волосами. Не сказать точно, сколько незнакомке лет, можно лишь утверждать: она не из варварских женщин. Слишком тонки запястья, обнимающие укутанного в шерстяной платок младенца; не ввести в заблуждение драгоценным браслетам и ожерельям, коих на ней великое множество. Даже у малыша на крохотной ручке – золотой браслет. Защемило отчего-то сердце – и Шантия прошептала, не давая себе надеяться:

- Мама?

Богиня учит, будто бы души покойных уходят за горизонт, чтобы переродиться и вернуться в новой жизни; но как бы хотелось верить, что до сих пор где-то жива Шэала, такая, какой запомнила её дочь, а не дитя, в чьей груди тлеет то же пламя. У едва родившихся нет памяти о былой жизни; так много ли толку с того, что в них, быть может, переродился кто-то близкий, если они не вспомнят тебя, не назовут по имени?..

Ребёнок замолчал, незнакомка же подняла голову. Теперь они смотрели друг на друга – Шантия и её отражение. Пленница собственного кошмара вжалась спиной в каменное дерево; как же похожа! Только в лице – усталость и мука, а глаза пусты. Так не смотрят живые, нет, в живых глазах не бывает так много безразличия, так много тумана…

Туман медленно обращался дымом; вытекая из глаз, он обволакивал фигуру отражения и младенца в её руках. Вот уже тлеет подол платья, а женщина-огонь, принявшая столь пугающее обличье, улыбается и протягивает ребёнка ей. Пусть сон, пусть кошмар; но один взгляд на готовые вспыхнуть длинные рукава заставил поспешить.

Он же сгорит!

Превозмогая ставшее непослушным и неподатливым тело, Шантия сделала шаг навстречу горящей себе, ещё один… Женщина-огонь беззвучно рассмеялась – и вспыхнула целиком, будто факел. Младенец кричал – и чернела, расползалась его кожа, превращаясь в уголь, а после – осыпаясь пеплом. Чудовищная повелительница кошмара бросила мёртвое тельце оземь и с отвращением откинула от себя ногой.

- Прекрати! – уже зная, что ничем не сможет помочь, Шантия старалась стоять прямо, смотреть на чудовище на равных. Нет, это не последняя их встреча; и уж в следующий раз она не сбежит.

А женщина-огонь шагнула навстречу, переступая через труп младенца; гремели на её поясе пустые черепа, повязанные подобно изысканному украшению. Отрывались от пылающих одежд языки пламени – и обращали всё кругом в огонь и уголь; нестерпимый жар наступал со всех сторон. Шантия прикрыла глаза рукавом от летящих искр: нет, не спрятаться, не скрыться. Полыхает море, и камень; лишь крохотный островок безопасности – под ветвями древа. Первая огненная плеть захлестнула ленты на стволе, змеями потянувшиеся к коже, к волосам…

И тогда Шантия открыла глаза.

Увидев знакомые закопчённые потолки, она едва не разрыдалась от досады; нет, не жалость богини посетила её – всего лишь минутная слабость, нездоровье. Наверное, молиться не стоит в святых местах варваров; как может Джиантаранрир услышать чужие молитвы сквозь толщу дерева, камня, не растаявшего покуда снега?..

А может, просто нужно подождать ещё немного? Подождать – и болезнь, заставившая ослабеть до потери чувств, заберёт и жизнь. И тогда, тогда можно будет забыть, забыться…

Дракон, который тоже был здесь, вполголоса говорил о чём-то с незнакомым полным варваром в длинной, походящей на платье одежде. Тот варвар полоскал в тазу с водой пухлые руки и то и дело косился на неё – то ли с испугом, то ли с жалостью.

- Она очнулась, милорд.

Кродор обернулся – и Шантия на всякий случай прикрыла глаза: людского вождя, если он вдруг пожелает уединиться, не смутит ни слабость, ни присутствие постороннего. Но вместо знакомых грубых ласк он лишь погладил её по голове – и прошептал:

- Можешь не трястись. Может, кто и бросает бастардов, но я не из таких. Конечно, твой сын не будет знатным, но я позволю ему служить, как достойному воину. Если родится дочь – я найду ей супруга.

Не сразу дошёл до Шантии смысл его слов. Толстый варвар покачал головой и забубнил себе под нос:

- Возможно, имеет смысл временно приставить к ней служанку – в случае слабости рядом должен быть кто-то, кто окажет помощь, иначе в опасности и её жизнь, и ребёнка…

Шантия широко распахнула сверкнувшие отчаянием глаза – и закричала.

 

Путь пламени. Глава III

Незрячие Сёстры часто воспевали женщин, утверждая, что именно в них менее всего оставил свой след Антар: нет в них безумной ярости и гнева, и именно из их чрева является новая жизнь. Они учили: женщина не умеет ненавидеть.

Шантия посмотрела на свой живот и слегка ткнула пальцем, не ощущая пока никаких перемен, кроме чрезмерной слабости. Порой, ещё совсем девочкой, она представляла себя женой и матерью; тогда всё это казалось счастьем, далёким и оттого недостижимым.

Но нынешнее состояние больше походило на проклятие или тяжёлую болезнь, чем на грядущее счастье. Будто унизанный со всех сторон колючками червь свернулся в висках, порой сползая вниз, к шее и позвоночнику. Пальцы стали холодными и липкими, и никак не могли удержать иглу. Может, на самом деле мать с отцом лгали, говоря, что она принадлежит к эльфийскому народу? На самом же деле она одна из тех морских дев, о которых рассказывают легенды. Рождались они из волн, в которые случайно попадала малая огненная искра; приходили морские девы в прибрежные деревни и города, и там становились жёнами местных мужчин. Но дышать они могли лишь до той поры, пока не зародится в них новая жизнь: всё тепло от единственной искры они отдавали новорожденному сыну или дочери.

Потерянная дочь островов сжала руки в кулаки: нет уж, больше никаких печальных сказок. Нужно постараться – и припомнить всё, что говорила матушка. Когда-то она рассказывала, что пела песни своим детям ещё до того, как они покинули утробу; зажмурившись, Шантия попыталась пробудить в памяти слова хотя бы одной колыбельной. Но вместо воспоминаний быстро явилась злость и горечь: разве стала бы её мать петь для ребёнка, отец которого – порождённое Антаром чудовище?! Ярость искала выхода – и она стукнула себя по руке: нельзя, нельзя ненавидеть. Вдохнула сырой воздух, уже несущий дыхание будущей весны, и закрыла глаза. Не во дворе замка она вовсе, нет, а на родном берегу, отчего-то укрытом туманом. Именно там она когда-нибудь проведёт за руку своего сына или дочь, чтобы рассказать о приливах и отливах, о том, что порой штиль куда опаснее штормового ветра…

Пусть шумит ночной прибой,

Пусть гроза гремит,

Спи, мой милый, мой родной,

Мама защитит…

С каждым словом – всё громче и громче, пока невинная колыбельная не переросла в крики, не слилась с ветром, от которого снаружи гнулись и ломались деревья. Сердце колотилось часто-часто, но отнюдь не от избытка нежности и любви.

- Что, трясёшься, девочка? Не боись. Быстро пройдёт.

Пора, пора уже привыкнуть, что не бывает в замке уединённых мест: повсюду сыщется тот, кому найдётся до тебя дело. Конечно, теперь стражники нет-нет, да и поглядывали на неё без прежней злобы: одно дело – прикончить иноземку, другое дело – дитя своего правителя.

- Это ведь мой ребёнок тоже, - прошептала Шантия. – Я должна буду любить его.

- С какой стати твой-то? – Ирша склонила голову набок и прищурилась, как это умеют делать только варварские женщины – с нескрываемым презрением. – У меня вон двое сыновей было, и дочка ещё. Один мальчонка помер, второго в малолетстве в город отослали, а дочку, как девять стукнуло, замуж продали. И где тут я, а? Не было меня. Ты потерпи, и твоего заберут.

Она смотрела на взрослую женщину, чьё лицо, подобно лицам многих людей, казалось наспех высеченным из дерева – и молчала. Отчего-то сложно представить её, сильную, широкоплечую и походящую на дубовый ствол – какой? Молодой? Испуганной? Беременной?

- Я не хочу, чтобы моего ребёнка забирали, - с нажимом повторила Шантия. Ирша лишь фыркнула и сплюнула:

- Хоть бы не врала! Думаешь, будешь твердить, и поверится как-нибудь? Заберут-заберут, я тебе точно говорю. Ещё спасибо Кродору скажи: другие-то, как невест найдут, бастардам по горлу ножом – чирк! И закопают, хорошо, не собакам швырнут. И матери порой бывают… возьмут младенца, и шею ему, как курёнку – раз!

Где же, где же злоба, когда она должна быть? Шантия закрыла глаза, пытаясь отыскать тот прежний комок из игл и огня – и не могла. Руки затряслись. Вздёрнув подбородок, она воскликнула:

- Я не такая, как они! Это будет мой ребёнок, и только мой… я…

- Да кто ж тебе даст-то его, балда, – беззлобно пожала плечами женщина. – Как от титьки оторвут – всё, не твой уже. Это если сразу кормилицам не отдадут.

- Я. Не. Хочу! – выкрикнула Шантия, отшатываясь от собеседницы, как от морской змеи. С какой стати она говорит всё это ей, говорит, будто думает, что ей слова полны утешения?! Нет, от них не может быть спокойно, не может вновь возвращаться на уста почти исчезнувшая улыбка. Мать не может ненавидеть.

- Да ты сама подумай, дурёха. Ты этого ребёнка хотела, что ли? Или, может, короля нашего любишь больше жизни?

Даже когда Ирша просто говорила, не пытаясь задеть, её слова звучали ядовито; закружилась голова, и подступили к глазам слёзы. Зачем, зачем спрашивать то, на что очевидно не получишь ответа?!

- Мать должна любить…

Собственный голос отчего-то показался слабым и беспомощным, как писк воробья. Сверкнуло ярче пламя факела чуть поодаль: почудилось? Отчего так горят глаза Ирши, отчего так хочется убежать от неё как можно дальше, не слышать чудовищных слов, не позволять себе даже думать…

- Ну давай, давай, распускай сопли, - передёрнувшись, она ушла – до того, как подумалось, что сейчас так уместно было бы, если бы вдруг вспыхнули волосы её и глаза, явив миру женщину-огонь, давно лишившую Шантию спокойного сна. Но взамен уходящей Ирши в расплывающемся от злых слёз мире явилось новое лицо. Венисса стояла напротив, у стены, и перебирала в руках отчего-то влажный кусок полотна. Встретились два золотых взгляда – заплаканный и обманчиво тёплый. Певунья растянула в улыбке губы:

- Я слышала, у тебя будет ребёнок. Что ж, долгих лет и здоровья ему. Надеюсь, ты родишь Кродору достойного сына.

Больше жестокая соперница не сказала ничего, и оттого почему-то стало намного больнее.

 

Путь пламени. Глава IV

А тем временем таяли снега, и всё чаще слышались среди слуг пересуды: скоро, скоро навестит замок Её Высочество Фьора, вторая принцесса Витира. Говорили об этом, пожалуй, чаще, чем о том, что иноземка-наложница носит под сердцем дитя людского вождя; лишь изредка вспоминала о ребёнке какая-нибудь особо болтливая служанка – и тут же зажимала рот рукой.

- Карга она, точно вам говорю! Вот вылезет из неё чудище о трёх головах… Тьфу на неё, тьфу! – бормотала порой кухарка, думая, что Шантия не понимает людского языка. – Чего глазёнки-то вылупила? Ступай, ступай себе, ведьмачка! Улыбается тут… видали, улыбается-то! Ступай, говорят тебе, у меня дел – ух! Иди, иди давай!

Шантия и в самом деле улыбалась – но не из избытка тепла и нежности: уж очень смешной казалась ей эта невежественная женщина с круглыми щеками и мягкими руками, походящими на свиные окорока. Она может много говорить, но не причинит вреда по-настоящему: не подсыплет яда в еду, не проткнёт вертелом или огромным ножом для рубки мяса. О, эти ножи! Наверное, стоило бы срезать одним из них кусок сала с этой жирной тушки…

Многозначительно задёргалось пламя факела, и Шантия поспешила к дверям. Откуда эти мысли, эти чувства?.. О них следовало бы забыть, как о кошмарных снах. Ведь и приходят они из снов, вместе с женщиной, похожей на огонь.

Медленно раскрывали клыкастую пасть замковые ворота, и втекала в них пёстрая толпа. Сверкающие драгоценностями не хуже разодетых варваров, посланники Витира несли над головами яркие золочённые флаги. За спинами знаменосцев шли женщины, рассыпавшие на пути яркие цветочные лепестки. Лепестки кружились на ветру, медленно опускаясь на землю, в лужи талого снега, а обитатели и гости замка переполняли внутренний двор приветственными криками.

Менее, чем полгода назад варвары так же приветствовали её семью.

Верно, следовало бы уйти: разве место наложнице на празднике, среди того человеческого сорта, который по недоразумению считается лучшим и высшим? Но любопытство заставляло смотреть: кто же из прибывших – принцесса Фьора? Быть может, вон та, в золочённых доспехах? Но после показались ещё двое в таких же, не разобрать, женщины или мужчины: нет, это, наверное, её стражи…

Тем временем, обогнав остальных, в круг встречающих выехала девушка на гнедом коне. Повстречав такую в замке, Шантия приняла бы её за одну из служанок: вся процессия была яркой, девушка же – бледной, и вместо жемчужных нитей и золота в её короткие рыжие волосы были вплетены зелёные ленты. Но именно она, спрыгнув с коня, выжидающе посмотрела на Кродора и Киальда, и Шантия замерла. Давайте же, скажите, сколь преступно с её стороны показывать такую бедность! Скажите все те злые слова, какие только сумеете придумать. Между тем приблизилась к блеклой девушке ещё одна, столь же бледная и рыжая, но с длинной косой. Шагнул вперёд один из стражей и объявил, почти не делая пауз:

- Их Высочества принцесса Фьора и принцесса Кьяра!

Киальд сморщился, будто проглотив живого малька, и сделал шаг назад. Но тяжёлый взгляд старшего брата вынудил его остаться. Коротко стриженная Кьяра выступила вперёд:

- Среди дочерей Витира я третья по старшинству, но первая по заслугам – и оттого говорю прежде сестры. Я сражалась среди братьев и сестёр, когда войска Золотых Холмов штурмовали нашу столицу, и я подарила отцу и матери отрубленные головы трёх вражеских генералов. Дайте мне меч – и я сражу лучшего из ваших воинов. Может, кто-то желает испытать меня?!

Она говорила – а Шантия смотрела только на едва заметный шрам возле уха. Быть может, она и стрижёт волосы так коротко потому, что не хочет его скрывать? Варвары молчали. Наверное, они способны судить лишь тех, кто отличается от них; отсутствие тяжёлых кусков металла, именуемых украшениями, не так важно, как стремление подарить чужую смерть. После того, как Кьяра умолкла, заговорила её спутница:

- Я – вторая по старшинству, но заслуги мои не так велики. Мне не довелось сражаться с воинами Золотых Холмов лицом к лицу; но дайте мне лук – и моя стрела пронзит солнце.

Шантия ждала, когда на шеи прибывших наденут тяжёлые медальоны на толстых цепях, вроде того, который некогда тянул к земле её; но вместо этого Кродор кивнул – и двое стражей вынесли сёстрам из Витира клинок и лук с единственной стрелой. Кьяра повязала зелёной лентой рукоять меча; её сестра – стрелу.

- Позвольте спросить: отчего прислали вас, вторую и третью принцессу? Или ваши достопочтенные родители полагают, что мы не достойны руки их первой дочери?..

Всё вокруг казалось обманчиво безмятежным и спокойным, как и положено на празднике: любые оскорбления, любые драки – игра, не более. Но Шантия заметила, как потянулись к мечам стражи Витира, как блеснула сталь под цветочными лепестками в корзинах женщин – и поняла, сколь хрупка эта иллюзия.

Увитые венками и одетые в яркие платья, жители Витира не были невинными весельчаками. Кьяра взвесила меч в руке и сделала пару выпадов в воздух, будто прикидывая, как сподручнее будет проткнуть собственного жениха:

- Наша сестра Алья ныне скачет по небесным степям, не зная усталости и страха; она останется первой принцессой на века, но никогда не будет править.

И снова – тишина.

- Мой брат – вздорный щенок. Не слушайте его. Готов поставить собственную голову, что любая из вас одолела бы его в бою.

- Мы можем это проверить, - с улыбкой отозвалась Кьяра, проводя кончиками пальцев по лезвию клинка. А может, сейчас и в самом деле будет битва? И они поубивают друг друга, как положено потомкам чудовищ Антара. Но Фьора что-то шепнула на ухо сестре – и та нехотя опустила оружие.

- Сейчас не время для битв. Мы прибыли в ваш замок как гостьи; не думаю, что лишать жизни хозяев дома – наше право.

Она пыталась говорить жёстко, уподобившись во всём Кьяре; чуть склонилась, не отводя взгляда от людского вождя и его брата – и Кродор склонил голову ей в ответ.

- И в самом деле – к чему нам битвы, если можно устроить пир? – громовой смех разнёсся над замком, умчался ввысь, далеко за озеро – может, даже к самому морю. – Сегодня праздник для всех нас – так давайте праздновать!

И тотчас, будто из ниоткуда, появились на напряжённых бледных лицах улыбки; вновь послышались песни и радостные выкрики без смысла. Весёлая толпа унеслась к одному из больших залов, откуда уже исходил аромат поджаренной дичи и хмеля. Шантия не стала противиться толпе – она шла вместе с прочими, улыбалась вместе с ними, и отчего-то никто сейчас не пытался закричать, что ведьме лучше бы уйти. В толпе мелькали знакомые лица – Ирша, Венисса… Кто-то пытался танцевать; с другой стороны хохотали, глядя на толстого стража, который подпалил себе зад, случайно зацепив чашу с тлеющими углями.

Незрячие Сёстры когда-то пели об Энитэ, женщине, проклявшей луну; луна отказалась пропускать её по дороге, сотканной из света, и с той поры грешница осталась на земле незримым духом. Она могла пройти в любую дверь, заглянуть в любое окно. Невозможно увидеть Энитэ или услышать, лишь изредка заметишь, как шевельнулась под её рукой тонкая занавесь или дверная створка: уже не осталось среди живущих тех, кто помнит её лицо. Ребёнком Шантия всегда боялась, когда матушка говорила, глядя в пустоту, чтобы Энитэ уходила с миром; сейчас же – думала, что, быть может, умерла уже – и стала таким же бесплотным духом, до которого никому нет дела. Закружилась от запахов голова.

Нет, ей не место здесь.

Шантия шагнула к двери – и нос к носу столкнулась с Иршей. Та мигом упёрла руки в боки. Что сейчас? Снова начнёт говорить ужасные, недостойные вещи?.. Потерянная дочь островов попыталась заранее ужаснуться – и не сумела. Нет, нет, конечно, эти речи не приносят никакого спокойствия…

- Так не пойдёт! Нас тут всех Кродор пользовал, так что, без еды оставаться из-за каких-то принцессок? Переживут, не маленькие. Ну-ка пошли!

Ирша, ухватив её по-крестьянски грубой рукой, почти силой впихнула её за стол, между двух знатных дам. Обе, мигом перестав жадно обгладывать косточки, отодвинулись: что же, тем лучше, тем легче дышать. Шантия взяла кусочек жаренного мяса и принялась вяло жевать, то и дело слизывая с пальцев текущий жир: куда больше, чем еда, её занимали две принцессы, сидящие близ Кродора и Киальда. Изредка скрывали их из виду прочие пирующие, расталкивающие локтями сидящих рядом и норовящие ухватить кусок побольше. Шантия лишь качала головой: даже звери умеют есть по очереди, но варварам такая роскошь, очевидно, недоступна.

- Что же, - громыхнул голос Кродора, - выпьем за две грядущие свадьбы! За мою невесту, Фьору, за наш вечный мир!

Закончив тираду, он посмотрел на Киальда, ожидая, что тот продолжит его речь. Но тот лишь посмотрел на коротко стриженную Кьяру взглядом, полным ненависти, и не сказал ничего.

- Ты чего это?! – вернул к реальности голос Ирши. – Одурела, никак?

Шантия посмотрела на почерневшие пальцы, ощутила горечь во рту: вместо мяса или хлеба она положила в рот кусок остывшего угля.

 

Путь пламени. Глава V

За потеплением вновь ударили холода, но говорили – это благой знак. У варваров в почёте зима и холод: снег, в их представлении, походит на белые одеяния невест, а осколки льда – на драгоценный хрусталь. Оттого и не печалилась Фьора, вторая принцесса Витира, в ожидании грядущей свадьбы.

Шантия перебирала ледяное крошево и, точно бусины, нанизывала особо крупные куски на шерстяную нить. Лёд под пальцами не таял вовсе; холодно, отчего-то слишком холодно и снаружи, и внутри.

Накануне она стояла близ покоев Фьоры, не решаясь постучаться – но та открыла сама, весёлая, в лёгком платье, с разметавшимися кудрями. Виднелся на бледных щеках след румянца: может ли быть, что она в самом деле счастлива? Как же она заблуждается! Торопясь, Шантия прошептала:

- Вы не представляете, каков собой ваш жених. Он чудовище… настоящее чудовище!

Она запнулась, не уверенная, что в глазах варварской женщины покажется таким уж преступлением убийство целой семьи; Фьора же прикрыла рот ладонью – и рассмеялась, громко, заливисто, бесстрашно:

- Пусть даже так! Я, может, не казнила своими руками вражеских генералов; но поверь, что бы он ни совершил, я укрощала чудовищ и похуже.

Треснула в руках ледяная бусина: нет, все потомки великанов одинаковы, если же вдруг видишь иное – выколи себе глаза, ибо они тебя предали.

Показалось, или хрустнула в саду ветка? Шантия вскинула голову – затем, чтобы увидеть не Фьору, возжелавшую всё-таки выслушать речи иноземки, но Вениссу.

- Тебе не холодно? Накинь хотя бы плащ, - певунья стряхнула плащ с собственных плеч и протянула собеседнице. – Чего смотришь? Бери, бери. Ты же не думаешь, что в нём спрятана парочка ножей?

- Ты хотела мне смерти. С чего бы мне думать, что что-то изменилось?

Венисса села на скамью. Казалось, она задумалась о чём-то, возведя глаза к небу. Уйти? Нет. Уйти сейчас – значит, сдаться, значит, показать свою слабость; перед сиреной, пусть даже её глаза цвета золота, а песни сладки, нельзя допустить и малейшей слабости.

- Можешь считать меня мерзавкой, но я бы никогда не тронула нерождённое дитя. Мне боги подарили лишь одного младенца, который, родившись, издал первый крик; он умер, не прожив и недели. Другие мои дети умирали ещё во чреве.

Шантия молчала, нанизывая ледяные бусины, ставшие чуть мокрее: не иначе как отогрелись у внутреннего пламени онемевшие пальцы.

- Я должна была подарить Кродору наследника. Он любил меня, любил до того дня, как наш сын, наш первенец перестал дышать. Я могла стать для него всем – но смерть младенца разделила нас навсегда.

Её слова, преисполненные горя, казались искренними. Нет, нельзя, нельзя снова кому-то верить, тем более – той, чьи уста пропитаны ядом, подобно красивому, но смертельно опасному кораллу. Венисса чуть поёжилась, но не надела плащ снова, вместо этого накинув его на плечи Шантии:

- Почему я тебе, ведьмачке, всё это говорю? Да чтобы ты поняла: я никогда не причиню вреда ребёнку.

- Ты ненавидишь меня. Так с какой стати тебе любить моё дитя?

- Потому что это будет его сын. Тот наследник, которого он так жаждет. Хочешь считать, что я корыстна? Тогда скажу, что если у него будет сын, ему и даром не нужна будет какая-то иноземка. Может, он снова вспомнит обо мне.

Шантия поёжилась и плотнее закуталась в плащ певуньи, пахнущий цветочными маслами:

- А как же Фьора?

Венисса повела плечами и фыркнула:

- Важно не то, кто будет его женой. Важно, кому он отдаст свою любовь.

Любовь?.. Шантия смотрела на соперницу – и не узнавала: странно смягчилось обыкновенно жестокое лицо, и показалось сейчас гораздо более усталым, чем обычно. Она, Шантия, перестала надеяться на любовь дракона вскоре после прибытия в замок; неужто Венисса столько лет ждёт, что чудовище вдруг обратится героем?..

- Эй, вы чего это здесь?! – из-за дерева, на котором начинали проклёвываться первые почки, показалась Ирша. – Оставь девчонку в покое. Ей не до твоего вранья.

- А ты всё такая же дикарка, - Венисса поморщилась. – Что, сложно поверить, что люди не всегда одинаковы? Дети – это счастье, ради которого живёт любая женщина. Неважно, чьё это дитя: в нём всегда будет половина от матери.

- Да уж, как же! – проворчала Ирша. – У меня в деревне, вон, один раз девку разбойники снасильничали, двоих родила. Ей вон тоже твердили – дитятки, как же, уси-пуси! В колодце утопилась, так её давили – мол, твои деточки, сама виновата, замуж теперь ни-ни, сиди в дерьме и радуйся.

- Что за дикость! Дети должны быть в любой семье.

- Во-во, тут главное – в семье. Они от чего получаться должны? От любви, по хотению, а не потому, что из живота вылезли.

Венисса, пожав плечами, величественно удалилась, бросив напоследок через плечо:

- Жизнь – это не твои сказки и песни. Люди меняются. Неужели ты в самом деле думаешь, что эта дикарка хочет тебе добра?..

Шантия посмотрела на свои руки, где не было больше ожерелья, будто собранного из крупных хрустальных бусин – лишь промокшая насквозь шерстяная нить, закуталась в плащ – и не ответила.

Посреди сада, в котором, казалось, навеки застыла зима: говорят, здесь почти нет весны, а следом за холодами за день-другой наступает летний зной. Лучше уйти, пока на неё не смотрят: в саду и в самом деле не лучшее место для отдыха.

У самого порога замка лежала мёртвая птица с раскинутыми крыльями. Шантия вздрогнула: даже здесь её преследовала смерть. Чуть скрипнула дверь: кто-то идёт? Нет, никого.

- Энитэ, уходи с миром, - прошептала потерянная дочь островов. Осторожно подобрав подол платья, она перешагнула через птицу и скрылась внутри.

 

Путь пламени. Глава VI

За подготовкой к грядущей свадьбе людской вождь, казалось, вовсе позабыл о тех, с кем прежде делил ложе. Изредка заходила Ирша, но Шантия всякий раз, прикидываясь спящей, норовила выставить гостью поскорее. Она говорит ужасные вещи, достойные той, чьи прародители на гигантских колесницах загоняли добычу для Антара. Нет, нужно, нужно любить своё дитя. Эту простую истину способна принять даже Венисса; нельзя позволить себе быть хуже, чем она. Шантия улыбалась через силу, касаясь едва-едва увеличившегося живота, и твердила: от ожидания радости она вздрагивает, нет, не от растущего страха и отвращения.

Малыш родится, уговаривала себя она, очень похожим на свою мать: не будет в нём варварской неотёсанности, только черты её народа. Чувства шли по замкнутому кругу: стоило ей представить своё дитя таким, как тотчас же безжалостный внутренний голос шептал иное. Нет, он может сохранить её черты, но Кродор воспитает сына истинным варваром, таким же кровожадным, как весь его род. После думалось в полубреду – наверное, лучше ему не появляться вовсе. И тут же, наказывая себя, Шантия пела про себя колыбельную, плакала – и пела снова, давясь собственными слезами. Порой приходила Венисса – и, вопреки своей змеиной натуре, вытирала слёзы с её лица, дарила совершенно материнские объятия, и повторяла, как прежде:

- Дети – это счастье, ведьмачка. Что ж, буду думать, что и плачешь ты от счастья.

Так продолжалось – до того дня, когда одна из служанок сквозь дверь сообщила – людской вождь желает видеть свою наложницу.

Шантия остановилась у порога, в проёме распахнутой двери. Кродор не изъявлял желания приблизиться: он стоял у стены, громоздкий и величественный, как положено любому опасному зверю. Он не спешил начинать разговор: сперва дракон взял со стола деревянную кружку, сделал большой глоток – и выпалил:

- Думаю, стоит найти тебе мужа среди моих слуг.

От неожиданности Шантия вздрогнула: мужа? Зачем?.. Да, людской вождь – чудовище, но чудовище привычное и оттого уже почти не пугающее; если же он желает отдалить наложницу от себя, то почему просто не отпустит на все четыре стороны?!

- Можешь не благодарить. Как видишь, я милосерден, - Кродор тяжело вздохнул, всем своим видом показывая, как утомляет его подобная беседа. – Я не желаю, чтобы ребёнок, пусть даже рождённый чужачкой, рос без отца.

Шантия шагнула навстречу лорду. Мысли спутались подобно пряже у нерадивой пряхи, и их всё никак не удавалось разделить. Она смогла лишь прошептать:

- Но ведь отец – вы. Это ваш ребёнок. Ваш!

- Замолчи! – людской вождь резко развернулся, замахнувшись, но почти сразу же опустил руку: неужели есть у чудовищ какое-то правило, которое запрещает им избивать женщину? – Я женюсь. В Витире бастардам сразу рубят головы: я не желаю, чтобы Фьора знала об этом ребёнке. Она милосердна, и могла бы воспитать и чужое дитя, но её семья потребует крови.

- Отец – вы. Как сможет другой мужчина стать этому ребёнку отцом? – Шантия не пыталась переубедить дракона, нет: она пыталась всего лишь понять. Значит, её выдадут замуж – за кого-то, кто не желает видеть её своей супругой, конечно же, – только лишь из-за младенца?! Разве она хотела этого ребёнка?! Разве её хоть раз кто-то спросил?!

Лицо Кродора перекосила ненависть: он с силой вцепился в плечи вскрикнувшей собеседницы и яростно прошептал:

- Я слышал, ты приходила к Фьоре. Что ты ей наговорила?! Ты понимаешь, что если сорвётся эта свадьба, будет война?!

Следовало бы испугаться, но страх, так уместный ныне, не приходил. Шантия упёрлась в грудь людского вождя и вскинула голову, посмотрев в холодные глаза:

- Вам-то что? Вы живёте войной. Вам ничего не нужно, кроме чужой крови. Но можете не беспокоиться: Фьора не знает.

- Если ты скажешь ей хоть слово, - не обращая внимания, прорычал лорд, - если скажешь, клянусь, ты пожалеешь, что родилась на свет! Тебя казнят, как ведьму, а ребёнка вырежут из чрева ножом задолго до нужного срока.

Пару мгновений они смотрели друг другу в глаза. Затем Кродор, сделав глубокий вдох, отстранился и провёл ладонями по лицу, будто стирая невидимые слёзы:

- Прости. И всё же тебе не следует меня злить. Ты же помнишь, что в гневе я страшен.

- Вам не за что извиняться, не так ли? – услышит ли он в этих словах хоть каплю боли, осуждения? Нет, вряд ли. Такие, как он, слышат только оправдания.

- В меня словно демон вселился… Ступай себе, - людской вождь отвернулся, показывая, что разговор закончен. Но Шантия не ушла; внимательно посмотрев на собеседника, она спросила:

- И что же это за демон? На что он, по-вашему, похож?..

Лорд Кродор обернулся, всем своим видом спрашивая: почему ты ещё здесь? Почему не сбежала, пока есть возможность, почему рискуешь – не только собой, но и ребёнком? Лишь ради детского, глупого любопытства. Но он не увидел в вопросе подвоха – и развёл руками:

- На твоей земле, значит, их можно увидеть? Демоны не похожи ни на что. Они принимают разный облик, но наяву не являются никогда: они незаметнее дыма или марева над свечой.

Шантия перевела взгляд на огонёк свечи на столе лорда, толком не зная, почему продолжает расспросы. Но это казалось важным – важнее, чем любые угрозы и казни.

- А как вы замечаете их, если они невидимы?

- По их делам. Порой демоны приходят к людям и просачиваются в их сердца, в их разум. Или же просто витают рядом, принося только смерть и горе. Говорят, бывают такие, которые не оставляют свою жертву, пока не иссушат до самого дна.

Дрогнув, затрещало пламя; Кродор словно очнулся, и его суровое лицо вновь приобрело прежнее пугающее выражение:

- Ступай. И помни мои слова.

Отвернувшись, она уходила, перебирая в памяти слова Вениссы: дети – это счастье… в ребёнке всегда половина от матери… лорду нужен наследник… И тотчас, перекрывая всё это, слышался угрожающий рык.

…Тебя казнят, как ведьму…

Шантия дрогнула: слишком хорошо помнила она дни в заточении, когда ей не приносили ни пищи, ни воды. Может статься, что так они и расправляются с теми, кого считают злом – оставляют в вечной тьме на верную смерть.

… Ребёнка вырежут из чрева ножом задолго до нужного срока.

Она ловила хотя бы отголосок боли или страха, но находила лишь пустоту.

… Мне не страшно.

 

Путь пламени. Глава VII

Некогда доводилось слышать от Незрячих Сестёр, будто бы сны – знак прикосновения богини, её благословения, и нет ничего ужаснее, чем проваливаться в безграничный мрак без единого сновидения. Но Шантии темнота приносила блаженство и покой. Джиантаранрир оставила её? Так разве это новость!

- Ты ещё спишь? Вот же соня! – под переливчатый смех она попыталась забиться обратно, в прекрасную пустоту, но оттуда мигом выдернули руки Вениссы. Золотые глаза певуньи искрились весельем, щёки раскраснелись, будто произошло нечто очень приятное.

- Поднимайся! Смотри, что у меня есть.

Не сразу Шантия смогла понять, что именно протягивает её нежданная гостья. Но затем она поняла – и вздрогнула. В тонких пальцах Венисса держала крупную ракушку, какие встречаются только в морях, и то не у побережья, а на самом дне. Торопливо выхватив подарок, потерянная дочь островов прижала его к уху – вот он, столь желанный отзвук морского прибоя, шёпот духов…

- Откуда?.. – прошептала она, и Венисса чуть склонила голову набок:

- От одного из стражников; а у него – от родни в рыбацкой деревушке.

Конечно, подарок был не идеален: кое-где – сколы, где-то – трещины. Ракушка грозила распасться, не дав насладиться песнями далёкого моря. Если бы починить, исправить… Напоминание о морских волнах заставило облизнуть губы: вот бы почувствовать на них привкус соли…

- Хочешь пить? – вновь проявила удивительную для неё заботу Венисса. – Вот, держи.

У самых губ, едва не стукнувшись о зубы, оказалась простая глиняная чаша с горячим настоем, пахнущим травами. Шантия потянула носом пар: приятный аромат, от которого вернулась, кажется, былая сонливость. Жар во рту и холод вокруг отчего-то показался ещё нестерпимее.

- Чего ты ждёшь? Пей! – и Венисса улыбнулась шире.

- Что это? – прошептала Шантия: что-то пугало её в сверкающих весельем глазах певуньи, то, как настойчиво сирена придвигала чашу к её губам.

- Всё ещё ждёшь от меня подвоха? – собеседница вскинула голову к потолку, будто собралась молить о чём-то небеса. – Это обыкновенный травяной чай. Моя мать была деревенской травницей, но толком ничему меня не научила: всё верила, что у меня будет иная судьба…

Венисса неопределённо пошевелила пальцами, будто пытаясь ухватить за край одежд кого-то невидимого.

- Не хочешь? Давай, я заберу.

Золотые глаза смотрели с разочарованием – кажется, искренним. И Шантия, зажмурившись, в несколько больших глотков опорожнила поднесённую чашу – и замерла в ожидании. Но по жилам не разлилась боль, лишь приятное тепло и лёгкая усталость, когда и руки, и ноги кажутся чем-то отдельным, и каждое движение – подвиг. Она откинулась обратно на подушки, прикрывая глаза.

- Признайся, - Венисса усмехнулась, - ты думала, что это яд. Ведь думала же, правда?..

Её руки беспокойно шарили по рукаву платья, то и дело норовя оторваться от бессмысленного занятия и сделать нечто более полезное. Стало тихо – отчего-то настолько тихо, что снаружи даже редкие птицы, осмеливающиеся петь до наступления летнего зноя, примолкли.

- Недолго, - зевнув, Шантия положила ракушку на прикроватный столик. – Спасибо тебе. Прости, не могла бы ты уйти?.. Мне очень хочется спать…

Она ожидала блаженного сна, но её вновь ухватили за плечи – на сей раз безжалостно и цепко, с силой встряхнули:

- Нет, ты не будешь спать, - прошипела Венисса, и Шантия распахнула глаза – снова, снова эти змеиные интонации. – Не смей, не смей засыпать! Ты должна всё чувствовать, должна…

Именно в этот миг низ живота свело острой болью, как если бы в нутро с размаху ворвался кинжал с зазубренным лезвием. Шантия хотела закричать, но не могла: странное питьё лишило сил, лишило голоса. Беспомощной куклой она болталась в руках Вениссы, которая с прежними весёлыми искорками в глазах шептала:

- Знаешь, ведьмачка, моя мать и правда была травницей. Вот только она успела научить меня кое-чему: как убрать гной, не отнимая всю конечность, как говорить с теми, кто не имеет голоса… как из простого чая сделать ядовитый отвар.

Боль усиливалась; Шантия стиснула зубы – и сдавленно замычала, закусывая покрывало. Следовало закричать, подать голос, но даже если бы нашлись на то силы, она не сумела бы.

- Ты не умрёшь, не беспокойся; умрёт то, что внутри тебя, - Венисса засмеялась, будто рассказала очень удачную шутку. – Боги не даровали мне дитя, нет: этот дар достался тебе, недостойной чужеземной твари!

Она продолжала говорить, но Шантия не слышала её слов. Забивалась под язык и в горло колкая шерсть, пальцы судорожно сжимались. Казалось, боль обрела облик и очертания, слившиеся отчего-то со счастливым и яростным одновременно лицом Вениссы. Та смеялась, смеялась, будто не боясь, что кто-то услышит:

- Проклинаешь меня? Давай, проклинай! Любое проклятие, обращённое на меня, вернётся к тебе стократ; что же ты молчишь, ведьмачка? Услади мой слух!

Но Шантия лишь открывала и закрывала рот, ощущая себя медузой, выброшенной на берег волнами: существом без единой кости и почти без дыхания, с надеждой смотрящим на каждую новую волну боли – вдруг она будет последней? Она давилась шерстью и угасшими ещё в груди криками. Пару мгновений Венисса смотрела на неё с торжеством – и лишь затем вышла, напоследок смахнув на пол принесённую раковину.

Потерянная дочь островов посмотрела вверх, на потолочные балки. Затем скосила глаза на измятое покрывало, на пол – туда, где лежала ракушка, развалившаяся на две половинки. На губах застыл желанный привкус соли. Боль осталась, но она была ничем по сравнению с той, прежней; теперь куда острее ощущалось, что по бёдрам течёт липкая, густая кровь. Шантия подтянула покрывало ближе к себе, посмотрела на кровавый сгусток плоти, съёжившийся на нём – и остановилась. Губы беспрестанно шевелились; сердце повторяло новые и новые проклятия, предназначенные Вениссе, Кродору, собственной наивности. Но шептала она совершенно иное, шептала, не осознавая себя:

Спасибо.

 

Путь пламени. Глава VIII

Когда наступает пора дождей и бурь, море укутывается плотным туманом; именно туман, и ничто иное, теперь составлял жизнь Шантии Аль-Харрен. Она покорно принимала пищу, когда её подносили примолкшие служанки, односложно отвечала, если кто-то с ней заговаривал, и не вставала больше с постели. Кругом проплывали не люди – тени: тень толстого варвара-лекаря, который, качая головой, шептал что-то Кродору, тень Вениссы, которая пыталась в чём-то обвинить. Даже те, кто прежде не упускал случая унизить иноземку, ныне прятали глаза и порой позволяли себе слова сожаления; твердили, будто бы она, потеряв ребёнка, сошла с ума от горя.

Шантия лишь удивлённо хлопала ресницами и улыбалась, когда очередная служанка принималась бормотать, что дети – дело наживное, а мир столь жесток, что порою лучше и вовсе его не видеть. Покинув покои, служанка мчалась к своим товаркам, и те кивали головами: помешалась, как есть помешалась!

А всё дело было в том, что она и в самом деле не испытывала боли.

Однажды туман уже окутывал её, обнимал холодными и липкими руками: в те дни, когда погибли её родные. Нынешний туман был другим: он пах травами, забирался в рот, в ноздри, в уши, заглушая вкусы, запахи, звуки.

Не больно.

Вместе с тем, что язык не поворачивался назвать живым существом, ушли прежние страхи. Теперь вновь можно было жить, как прежде, хранить прежние надежды – и не думать поминутно о том чудовище, сыне дракона, который должен был появиться из её чрева.

Шантия не сходила с ума, вовсе нет: она заглядывала в себя, искала хотя бы искру боли или тоски по несбывшейся жизни. Будто бы шла по пепелищу, оставляя следы в ещё тёплом, тлеющем пепле; вот сейчас, сейчас вырвется из-под него язык пламени, обожжёт – и вырвутся, хотя бы для вида, вымученные слёзы.

Свобода. Пусть настолько, насколько это возможно в замковых стенах, и всё же – свобода.

Снаружи разгоралась весна: куда-то мигом испарились снега, и пробилась на ветвях первая зелень. Говорили, будто бы сыграют свадьбу, как только распустятся в саду листья, что это хороший знак, сулящий плодородие и счастливую жизнь.

В один из таких дней Шантия покинула опостылевшую спальню. Как в тот роковой день, ей хотелось пить, но никто не спешил её проведать. Держась за стену, она с трудом добралась до кухни: мир в глазах качался, никак не желая выровняться.

Но и это – лишь слабый отголосок прежней боли.

Давясь, она жадно глотала самую обыкновенную воду, которая от долгого хранения, кажется, даже слегка позеленела и приобрела привкус болотной тины. Неважно, неважно; главное – холод. Отчего-то теперь, после дней, проведённых в забытье и прохладе, ей было нестерпимо жарко. Где-то вдалеке, за стеной, слышались голоса: спорили Ирша и, кажется, Венисса.

- Это ты всё устроила – так не трогай больше девочку! Хватит с неё. Она, что ль, виновата, что Кродору что ни год, то свежего мясца вынь да положь?

- Наслушалась её болтовни? – невозмутимо отвечала певунья. – Она с горя помешалась, это же любому ясно!

- Да ты хоть бы не твердила, что хочешь, чтоб её ведьмой объявили. А то, знаешь ли, я и про твои ведьмачества разболтать могу. Что, язык прикусила?

- Я бы на твоём месте молчала, дикарка. Иначе можно умолкнуть и навечно…

Что-то упало за спиной – и Шантия обернулась, чтобы столкнуться с уже знакомой кухаркой. Та, кажется, испугалась, но ненадолго. Почти сразу растянула круглое лицо приторная улыбка, и она проквохтала:

- Оправилась? Наконец-то! Наш господин так хотел бы с тобой увидеться… Сходи, порадуй его!

Потерянная дочь островов знала, что это означает, и на мгновение пожалела, что не прикинулась в самом деле помешанной. Может статься, что тогда, тогда её отпустили бы отсюда, позволили скинуть с себя всю налипшую грязь, освободиться от плоти, а вместе с ней – от памяти. Но она покорно поднялась уже знакомым путём в спальню, повторяя про себя – если не боишься, посмотри зверю в глаза. Он отступит, не увидев страха.

По крайней мере, должен отступить.

Уже у порога людской вождь встретил её, будто ожидал прибытия. Впервые виделась в его взгляде несвойственная робость, непонимание. Он казался столь уязвимым, что Шантия подумала: ей нужен острый меч, вроде того, который вручили Кьяре. И тогда – тогда бы она вонзила клинок прямо в беззащитное горло.

- Я хочу знать. Ты в самом деле сама избавилась от ребёнка?..

Она открыла рот, собираясь рассказать о Вениссе – и остановилась. Нет, варвары не станут казнить свою же соплеменницу: певунья найдёт, чем их очаровать. Такие, как она, умеют расположить к себе, умеют заставить слушать. И Шантия прошептала, глядя без страха в глаза дракону:

- Нет. Это ложь. Как, впрочем, было бы ложью и то, что я опечалена этим… происшествием.

Холодные, тягучие слова, так похожие на туман; может, на самом деле это и не её голос звучит, а всего лишь затерялось нечто в сгустках тумана и теперь выходит через рот. Кродор чуть прищурил светлые глаза:

- Тебе в самом деле всё равно? Я был лучшего мнения о твоём народе.

- Я – не весь мой народ, - Шантия продолжала говорить размеренно и тихо, но в груди что-то клокотало, как в закипающем котле. – И я бы сказала, что равнодушие – первое, чему я научилась у ваших женщин.

Как раньше, горела на столе свеча; по ней стекали крупные капли, похожие на мутные слёзы. Схватить, схватить плачущий огарок – и ткнуть в лицо, в сощуренные в усмешке глаза, засунуть под язык или прямо в горло. Ярость оказалась столь ярким, столь новым чувством в безбрежном сером мире, что Шантия подчинилась – и лишь на середине движения неловко замерла. Пламя опрокинутой свечи с готовностью перекинулось на гобелен; кажется, Кродор что-то закричал, прося стражей принести воды – но прежде она ухватила тлеющие искры ладонями, сжала, как хотела бы сжать горло любого чужеземца, какой сейчас встретился бы на пути.

- Оправилась?! Да она безумна! – рявкнул Кродор, хватая наложницу за руки. Шантия почти удивлённо уставилась на вздувающиеся волдыри: откуда?.. Вместо боли она ощутила грубоватое тепло, похожее на то чувство, что исходило от слов Ирши: пусть оно кололо и причиняло боль, но согревало куда сильнее, чем лживая лесть.

Сам собою всплыл в голове звенящий голос Вениссы, переполненный ненавистью. Жизнь для неё ничего не значит; наверное, следовало бы всё же обвинить её – но как? Кто поверит «сумасшедшей», не принадлежащей к их роду?..

И потому Шантия молчала, глядя на то, как засуетились слуги, как всё тот же лекарь, бормоча заумные речи, перевязывает обожжённые ладони.

Молчала, чтобы на другой день узнать: Ирша умерла.

 

Путь пламени. Глава IX

Солнце, безжалостное, как вся природа этого холодного края, опаляло лучами край крепостной стены.

Шантия провела руками по шершавым зубцам, чуть поморщившись, стряхнула с пальцев птичий помёт. В многолетней пыли виднелись прочерченные следы, словно кто-то отчаянно пытался удержаться на краю; чуть ниже, на выступе стены – обрывок платья.

Служанки и стражники шептались между собой, всякий раз норовя присвоить себе выпытанные у других впечатления: каждый твердил, будто бы лично видел, как одна из бывших наложниц лорда, споткнувшись, рухнула вниз, и норовил всё с новыми душераздирающими подробностями поведать об этом всякому встречному. Быть может, когда-то и звучала в этих речах правда, но она быстро затерялась среди вранья. Как будто это столь почётно – видеть чью-то гибель!

Ирша, единственная, кто был на самом деле на её стороне, погибла. Погибла, так и не рассказав – отчего она когда-то оставила родной дом, чтобы снова вернуться сюда, в каменную клетку, где нет и не может быть счастья?.. Что такого важного могло случиться там, за пределами стен?..

Раньше тяжёлым, почти невыполнимым усилием казалось сдерживать слёзы; теперь Шантия не могла заплакать вовсе. Она гладила постепенно отогревающийся в солнечных лучах камень, и смотрела вниз, на переломанные кусты у подножия стены: наверное, именно туда обрушилось тело.

Как она упала?.. Почему не удержалась?.. Почему тот, кто в самом деле видел, как она падала, не помог ей?..

Впрочем, последний вопрос – глупость: варвары не терпят тех, кто посмел от них отличаться, а смерть для них – всего лишь ещё одна потеха. А может, и не было их, тех, кто на самом деле видел что-то, кроме мёртвого тела; не имея в жизни иных удовольствий, люди частенько выдумывают себе приключения и волнения, которых не испытывали наяву. Порой даже – вот смешно! – начинают в эту фальшивку верить истовее, чем в реальность.

- Ужасное происшествие, не правда ли?.. – промурлыкал знакомый голос. Шантия отшатнулась от края стены и попятилась к башне: когда так близко опасная тварь, нельзя стоять там, где можно сорваться.

- Происшествие? Признайся, это ты её столкнула.

Как хорошо Венисса умеет разыгрывать недоумение, жалобно съёживаться, прикрывать рот руками! Ещё и слёзы на глазах блестят – нет, больше она не поверит в эту мерзкую игру, больше не станет потакать чудовищу, так легко разрушающему чужие жизни.

- Ты могла бы обвинить меня во многом; но сейчас – проклинаешь за то, в чём нет моей вины.

- Что она тебе сказала? – не обращая внимания на лживые слёзы, Шантия заговорила, как прежде, спокойно и размерено, как вчера говорила с людским вождём. – Наверное, пригрозила, что расскажет Кродору, кто на самом деле поднёс мне то зелье.

- Тоже мне, угроза! – Венисса прижала ладони к щекам. – Даже если допустить, что я и в самом деле виновна – сама подумай! Кродору не было дела до ребёнка; он бы лишь сказал «спасибо» той, что избавила его от лишних хлопот.

Когда Шантия была ребёнком, ей и ещё нескольким детям довелось поймать морскую змею. Она заворожено смотрела на переливы чешуи, пока другие подталкивали тварь палкой. Как они хохотали, когда та крутилась и изворачивалась, норовя избежать тычков! И как же сейчас красивая женщина людского рода походила на ту змею: завораживающую, опасную, и в то же время – омерзительную.

- Его взволновала бы не судьба ребёнка, нет. Ты сама знаешь, за что тебя бы казнили или изгнали. Твой народ мнит всякую женщину, способную смешивать травы, ведьмой. Лорд Кродор не стал бы терпеть при себе ведьму, и приказал бы казнить или изгнать тебя.

- Чушь! Кто бы поверил помешанной и жалкой дикарке? – Венисса вновь засмеялась, но смех вышел натянутым: не отводя взгляда, она смотрела на собеседницу – и её лицо бледнело. Что она видела?.. Что её так пугало?..

- Ты убийца, дважды. А может, и больше, - Шантия смотрела в обманчиво тёплые золотые глаза – и шла навстречу, уже не боясь. Сила сирены – в её сладких речах; если не слушать – тебе не причинят вреда.

- Можешь мне не верить; но я не убивала Иршу! Она сама упала, слышишь, сама! – всегда спокойный, привыкший петь суровые песни голос сорвался; Венисса отступила на пару шагов, смахнула выступившие слёзы. – Она просто упала… Да, это могло быть мне на руку, но я её не толкала! Да послушай же ты!

Слёзы, крики… Как всё фальшиво! Кровь застучала в висках. Казалось, она впитала весь жар начинающего припекать солнца, и теперь раскалилась подобно лаве. Что ещё может эта притворщица – зарыдать в голос, упасть на колени, поклясться своими выдуманными богами?! Нет в мире ничего, что заставило бы поверить ей, дважды солгавшей, снова.

Бледное лицо с широко распахнутыми, полными слёз золотыми глазами оказалось рядом. В них Шантия видела ужас – и в который раз задалась вопросом: что видит соперница? Что заставляет её испуганно пятиться, и где прежняя самоуверенность?..

Конечно – это страшно. Страшно смотреть в глаза человеку, которому нечего терять.

- Я не убийца. Не убийца! Хватит, хватит на меня так смотреть… Не подходи ко мне! Не смей!

Последний крик взвился над замком, когда Шантия изо всех сил толкнула певунью, и та налетела на один из зубцов. Ещё можно остановиться, ещё можно… но не нужно. Новый толчок – в грудь, так, чтобы невысокое ограждение, отделяющее от пропасти, перестало быть непреодолимой преградой; Венисса повисла над бездной, вцепившись в ворот платья соперницы. Демон, демон, норовящий утянуть с собой во тьму.

- Ты не посмеешь… - помертвевшими губами прошептала она. – Не посмеешь…

А в следующий миг Шантия с силой рванула уже начавшую расходиться ткань, другой рукой до побелевших костяшек вцепившись в зубец. Без единого крика Венисса сорвалась вниз, так же, как до того её жертва. Подобно выброшенной ребёнком кукле, она ударилась о выступ, подскочила, перевернулась – и рухнула на переломанные ветки. Тяжело дыша, Шантия смотрела вниз, туда, где мёртвая противница ещё сжимала в коченеющей руке обрывок её платья.

Она убила человека.

Незрячие сёстры сейчас осудили бы её, заявив, что богиня посылает на головы убийцам небесную кару; тех же, что избежали по счастливой случайности наказания, будет до конца их дней терзать самый жестокий судья – их собственная совесть.

Но Шантия лишь думала: не будет больше песен.

- Во имя богов! Что здесь… - она подняла глаза на подбежавшего стражника. Как прежде у Вениссы, лицо перекосилось, и из глаз хлынули слёзы:

- Я пыталась её удержать… она… она просто подошла слишком близко к краю… Я хотела её спасти!

Словно со стороны, Шантия видела сейчас себя: все эти слёзы, ослабшие трясущиеся колени, искривлённые в рыданиях губы и дрожащие плечи. Лица, лица – служанки, стражи, а вот и лицо Кродора, бледное, и, кажется, даже испуганное.

- Почему она упала? Ты видела что-нибудь? Ты что-нибудь видела?!

Шантия покорно болталась в руках дракона, глотая слёзы. Оказывается, заплакать на самом деле легко: всё равно слёзы – это просто морская соль, попавшая в глаза. Говорят, убийцу всегда различат по одному только страху и раскаянию; в таком случае, ей не грозит разоблачение.

- Она хотела понять, как так вышло… с Иршей… Я пыталась её остановить, но вы же знаете… О, богиня, она так кричала…

- Тише, тише, - Кродор погладил рыдающую наложницу по спине, - Не время для слёз. Я хочу знать, почему она сорвалась.

Шантия шмыгнула носом, вытерла глаза.

- Надо счистить лёд. Не ждать, пока он растает.

Кродор чуть приподнялся: в его глазах виделось недоумение и усталость:

- О чём ты?

- Там, у самого края, ещё осталась наледь. Нужно счистить. Там… может ещё кто-то разбиться.

- Наверное, ты права, - дракон потянулся и обхватил руками плечи своей «возлюбленной». – Быть может, кто-то проклял весь мой род? Два дня – две смерти…

Он не упомянул вовсе о неродившемся ребёнке, будто его и не существовало в природе. Шантия уткнулась лицом в светлую бороду, пряча улыбку.

Не проклятье, о нет. Пока – нет.

В ту ночь Шантия Аль-Харрен узрела воочию ту равнину из пепла, которой казалась прежде вся её жизнь. Посреди равнины стояла женская фигура, хорошо знакомая, но не пугающая, как прежде. Она вскинула голову, чтобы явить огненный лик, и протянула руку, сотканную из переливающегося, яркого пламени.

Пленница сна расхохоталась. Как можно было бояться чего-то столь прекрасного?.. Она приблизилась – и сжала огненную длань. Она стояла, видя, как вспыхивает одежда, как лопается чернеющая кожа и закипает жир – и хохотала, не чувствуя боли.

Демон, дух, видение - так ли важно? Зато она обещала остаться рядом до самого конца.

 

Путь гнева. Глава I

- А ты не демон, а?..

Шантия вскрикнула, скорее от неожиданности, чем от боли, когда её дёрнули за острое ухо. Альбранд, мальчонка с холодными глазами отца и рыжими кудрями матери, уже умел вести себя подобно любому варвару: бросаться на всё, что кажется ему необычным, с мечом наперевес. Пусть и пока деревянным.

Не нужно злиться на дитя. Помни – это ребёнок, и беда не в том, что он жесток по своей сути: каждого ребёнка жестокости учат родители.

- Нет, я не демон. Я эльф.

- А папа говорил, что эльфы детей едят.

Шантия беззаботно улыбнулась, скрывая растущее желание отвесить сыну лорда хорошую оплеуху:

- Ты что, думаешь, что твой отец стал бы держать при дворе людоедку?

Кажется, Альбранд глубоко задумался. Пару мгновений он сидел неподвижно, но лишь затем, чтобы после с воинственным кличем взвиться со скамьи и приняться колошматить деревянным мечом густой кустарник. Во все стороны полетели мелкие обломки веток и листья:

- Получи, страшный монстр! На тебе, на! Я тебя не боюсь!

- Это никакой не монстр, - на дорожке показалась Фьора, - а мои любимые цветы, и ты их топчешь. Ещё успеешь навоеваться!

Она ступала осторожно, внимательно глядя под ноги и слегка придерживая округлый живот. Кьяра насмехалась над сестрой, говоря, что та превратилась в окружённую детьми старуху, так и не напившись сполна крови своих врагов, говорила, что подобных ей никогда не допустят в небесные степи, по которым вечно несутся во весь опор воины, возглавляемые богом войны. Некогда Кродор осадил её, обвинив в зависти: за те же шесть лет она не подарила Киальду наследника.

Шантия поддержала супругу Кродора под локоть, помогая сесть, и торопливо пробормотала:

- Прошу прощения… Я должна была остановить его.

- Ах, что ты! – Фьора рассмеялась, как прежде, громко и заливисто: по-другому она не умела. – Ты – не нянька моему сыну. К тому же, если Альбранд хочет вырасти одним из тех никчёмных бойцов, которые только и могут, что резать воображаемых противников, а в настоящей битве прятаться за мамину юбку…

- Я не такой! – Альбранд как бы невзначай принялся сметать к кусту сломанные ветки. – Я буду всех защищать, по-настоящему. И за море поплыву!

- Ты уверен, что хочешь за море? – Шантия чуть прищурилась. – Там живут воины, которые не знают страха и будут защищать свой дом до последнего. Впрочем, ты и не доберёшься до их берегов: само море на их стороне. Морские змеи, которые могли бы охватить кольцом весь этот замок, потопят каждый корабль, посмевший подойти слишком близко…

Постепенно она говорила всё тише, сбиваясь на угрожающий полушёпот. Альбранд поёжился, но упрямо сдвинул брови, собираясь ответить; вновь всё прервал смех Фьоры:

- Морские змеи! Что за вздор! Скажи, ты в самом деле всё это видела, или тоже наслушалась сказок?

Шантия не отвечала, дожидаясь, пока смолкнет смех. Варвары – поистине странные существа: сколько лет среди них ни живи, замечаешь только новые нелепицы. Они могут верить в любые небылицы, исходящие от соплеменников – но чудеса, рассказанные чужаками, мигом подвергают сомнению.

- Ну и что – змеи! Я их – раз! Раз! – слишком сильно замахнувшись, Альбранд упал, но тут же вскочил снова.

- Их нельзя убивать, если не хочешь прогневать остальных духов моря. Капля пролитой крови – и ветер перестанет дуть в паруса, а волны станут равниной; далеко ли можно доплыть без попутного ветра?..

- И духов моря убью! – сын лорда даже подпрыгнул, раскрасневшись от возмущения, как будто те самые духи моря уже явились в его дом и потрясают полупрозрачными кулаками у ворот. - А ещё на корабле можно гребцов взять. Тогда без ветра поплыву!

Этот ребёнок ещё запинался на особо сложных словах, путался в собственных речах, как в слишком длинном одеянии, но уже грозился порубить деревяшкой полсвета. Услышь Незрячие Сёстры подобные угрозы даже от несмышлёного младенца – и наказание последовало бы незамедлительно. Но здесь не родные острова; здесь мать тепло улыбается, глядя на сына, чьё единственное желание – прогнуть под себя весь мир, не оставив в нём места для чего-то более великого, чем он сам.

- Убью, убью, убью… Ты так легко сломал эти ветки. А можешь приставить их обратно?..

- Зачем? – Альбранд пожал плечами. – Они же всё равно больше не вырастут.

- Тогда, может, не стоит ломать то, что не можешь создать заново?..

Ответом послужили пустые, недоумевающие глаза, похожие на кусочки стекла. Фьора, не обращая внимания на сына, вдохнула глубже:

- Какой чудный день! Нечасто случается в этих краях такое тепло. Разве время сейчас для учения? Пожалуй, здесь даже слишком жарко. А сколько зелени! Отчего ты такая хмурая?

Оттого, что я могла бы быть на твоём месте. Это я могла бы иметь семью и держать на руках детей, которым теперь никогда не появиться на свет.

Конечно же, вслух Шантия не произнесла рвавшиеся наружу упрёки и проклятия, лишь покосилась на кое-как сваленные у тропинки сломанные ветки:

- Я не люблю зелёный цвет. В моих родных краях это цвет болезни и смерти. Мне больше по душе красный.

- Красный – цвет крови, цвет огня; у нас он означает кровную месть, - заметила Фьора, - а у твоего народа?..

Шантия, сделав вид, что занята уборкой веток, промолчала.

 

Путь гнева. Глава II

В полной тишине сидя под дверью спальни, любопытствующие пытались различить хотя бы звук.

- Я, вона, когда своих рожала – кричала! А эта не кричит. Померла, никак? – шлёпая толстыми губами, пробормотала кухарка и тотчас сложила руки в молитвенном жесте, за что немедленно получила яростный взгляд Кьяры:

- Крики боли привлекают демонов; как ни была бы велика боль, женщина не должна издавать ни звука, иначе родится чудовище!

Именно в этот миг из-за двери донёсся протяжный женский всхлип. Третья принцесса Витира поморщилась:

- Ревёт! Хочет, что ли, чтоб у ребёнка душу украли?!

Всхлип повторился, слившись с еле слышным «Помогите».

- Довольно! – расталкивая любопытных, Кродор рванулся к двери. – Я не желаю, чтобы из-за предрассудков моя жена…

- Не смей! – повисла на нём Кьяра. – Это не она. Это демон тебя подзывает! Они ещё и не то сделают, лишь бы навредить, да посильнее! Хочешь, чтоб ребёнка на исчадие тёмное подменили?! Тебя боги проклянут, если…

Шантия, воспользовавшись суматохой, скользнула за дверь. Её учили: явление в мир новой жизни – великое благо; интересно, отчего же тогда это благо окрашено кровью? Она поспешила к ложу, переступив через валяющийся на полу окровавленный нож. Бледная, тяжело дышащая Фьора держала в дрожащих руках младенца и монотонно повторяла:

- Она не дышит, она не дышит… Только что дышала, а теперь…

Дверь громыхнула снова – под визг Кьяры, повисшей на плечах, в спальню ворвался людской вождь. Шантия обернулась, чтобы увидеть его лицо, разом побледневшие; будь перед ней кто-то другой, она бы решила, что ему стало дурно от запаха крови.

- Не дышит, не дышит… - шептала Фьора, и её шёпот переходил в рыдания. Давай, удивись равнодушию супруга! Ведь наверняка сейчас он скажет, что дети иногда погибают в родах, и в том нет большой беды; скажет, что не нужна ему какая-то девчонка, и плакать стоило бы лишь о сыне… Но вместо этого Кродор молчал, и его лицо вдруг стало мягким и уязвимым, словно случившееся и в самом деле причинило ему боль.

Смерть ребёнка – ужасно; но гораздо ужаснее – предательство от тех, кому веришь, кого боготворишь.

- Что здесь…

- Горячей воды. И холодной. Много. Быстро! – выкрикнула Шантия, привлекая к себе внимание. Лорд посмотрел на бывшую наложницу растеряно, кажется, вовсе не понимая, что она здесь делает; Кьяра оскалилась:

- Что, колдовать собралась?

- Спасти ребёнка. Сейчас же!

- Чего встали?! – рявкнул, раскрасневшись, Кродор. – Делайте, что она говорит!

Всё-таки есть что-то хорошее в том, что тебя считают ведьмой; Шантия вдохнула металлический запах крови, не давая голове закружиться. Главное – не ошибиться; главное – помнить, чему учили Незрячие Сёстры. Каждое мгновение казалось невыносимо долгим, пока слуги под причитания о демонах и злом колдовстве, исходящие одновременно от кухарки и принцессы, принесли требуемое.

Не ошибиться. Шантия положила руку на плечо рыдающей матери:

- Фьора. Фьора, ты меня слышишь? Дай мне ребёнка.

- Нет!

- Дай мне ребёнка!

Но та лишь закричала, изо всех сил прижимая к себе крошечное тельце.

- Видишь, видишь?! Это демон из неё выходит! – рявкнула Кьяра, но Кродор отшвырнул супругу брата, как надоедливую собачонку. Страх… ему в самом деле страшно. Ему не было страшно, когда погиб младенец, которому могла дать жизнь Шантия; но этот ребёнок был ему нужен. Можно просто растеряться и запаниковать. Можно просто сделать вид, что ты бессильна – и принести тем самым достаточно горя.

Нет. Он слишком быстро утешится, слишком быстро. Плачешь лишь о тех, кого успел полюбить.

Воспользовавшись слабостью Фьоры, Шантия выхватила из её рук младенца. Малышка оказалась лёгкой, почти невесомой, а её кожа на ощупь – липкой и влажной от крови; к горлу подкатила тошнота. Почему, почему явление новой жизни так омерзительно?!

Вдох. Выдох. Опустить сперва в холодную воду, затем – в горячую.

- Ты хочешь её убить! Ты её убьёшь! – срывая голос, кричала Фьора, но Кродор удержал жену. Он не верит, никогда не верил, что слабая, покорная наложница способна на убийство.

Убивать ребёнка сейчас – глупо, очень глупо. Холодная вода. Горячая.

Когда раздался очередной крик, не сразу Шантия поняла: это не рыдания Фьоры, не проклятия её сестры; маленькое сморщенное существо в руках пошевелилось, и лишь тогда она отдала его на руки заплаканной матери.

- Живая, живая… - принялась бормотать та, прикрывая покрасневшие, опухшие глаза. Конечно, она не станет благодарить. Никто не станет.

- Что за демона ты вселила в мою племянницу? – осклабилась Кьяра, занося руку для удара. Она может ударить, и ударить сильно; но, как и многие, она бессильна, если её не боятся.

- Этот демон называется «жизнь». И нет тут никакой магии. Любой лекарь, если бы не ваши глупости о демонах, сделал бы то же самое.

С излишне прямой спиной, со слегка задранным подбородком Шантия покинула комнату. В дверях она обернулась и посмотрела на младенца взглядом, холодным, как безлунная зимняя ночь.

Ты мне пригодишься, девочка. Ты мне ещё нужна.

 

Путь гнева. Глава III

- Сестра… я, может, не хочу сестру! – Альбранд, надув щёки, ходил туда-сюда по детской. – Чего она мелкая такая? И всё время – то спит, то кричит… Я брата хотел! А с девчонкой не поиграешь даже…

- Мернис ещё маленькая, - назидательно протянула Фьора, бережно передавая дочь кормилице. - Когда она вырастет, ты должен будешь её защищать.

Вместо ответа Альбранд ещё сильнее надулся и выбежал из комнаты. Словно чувствуя неприязнь брата, малышка принялась кряхтеть, явно готовясь в очередной раз сорвать горло в бессмысленном младенческом плаче.

- Ах, как же тяжело с детьми! – воскликнула Фьора и тут же прикрыла рот рукой, как будто надеялась, что так заглушит излишне громкий голос. – Не припомню, чтобы в моей семье было нечто похожее. Мы с детства любили друг друга, и готовились отвечать не только за себя…

Тяжело с детьми. Это говорит женщина, окружённая слугами, к которой дочку приносят лишь тогда, когда она изъявляет желание повидать «чудом выжившую» малышку, женщина, чей сын больше походит на сгусток недовольства и злобы, чем на будущего короля. Шантия всеми силами удерживала на лице понимающую улыбку.

Нужно быть милой. Нужно, чтобы тебе верили.

- Я присмотрю за Альбрандом, - бросила она через плечо, выскальзывая за дверь. Оказавшись в коридоре, она облегчённо выдохнула: слава богине, можно больше не изображать понимание.

Глупая, глупая женщина, погрязшая в собственном самодовольстве.

Мелькнули за поворотом рыжие кудряшки, и Шантия направилась следом. Нет, не побежала: всё равно из замка мальчишке не выйти. Нужно потянуть время: чем дольше она ходит за Альбрандом, тем меньше времени придётся проводить рядом с Фьорой и Мернис, изображая полнейшее понимание и умиление.

- Догони, догони! – сын лорда высунулся из-за поворота и скорчил рожу, после чего снова скрылся из виду.

«Это просто ребёнок, - повторяла про себя Шантия, - Он просто играет».

Маленький паршивец, которого следовало бы высечь. Может, сегодня ты наконец споткнёшься и расшибёшь себе голову?..

- … Ты сам понимаешь, чего просишь?

Она остановилась у двери: отчего в голосе Кродора такая ярость? Нет, его многое способно разозлить; но довести до криков, от которых дрожат стены, которые слышны сквозь камень и дубовые двери?.. Лишь мгновение колебалась Шантия, а после – прижалась ухом к стене.

- Я прекрасно понимаю. Кто я при дворе? Так, королевский брат! Ты забыл наши законы? Я давно не дитя, и по праву мне положена половина твоих владений.

- Наши законы?.. – отчего-то очень ярко представился тот непреклонный взгляд, с которым людской вождь говорил эти слова, то, как он ходит по комнате, не отводя взгляда от Киальда. – Тебе напомнить, к чему эти законы всегда приводили? К войнам, когда мы резали своих же сородичей! К расколу, когда каждая мелкая дрянь норовила назвать две своих деревеньки королевством, а себя – верховным королём!

- Слова, слова… Сколько я уже слышал слов?! – что-то громыхнуло: быть может, Киальд ударил по столу или стене. – Я – мужчина, а не сосунок, и я требую…

- Ты требуешь подарить тебе земли, которые мне не принадлежат; они принадлежат тем, кто признал меня королём. Тем, кто поклялся в верности мне, Кродору, сыну Брунидора!

Шантия вжалась в стену, прикрыв рукой рот. Отчего, отчего вдруг подумалось – её разорвут на куски, если заметят? Детский, глупый страх, возвращающийся всякий раз, когда доводится видеть – или даже просто слышать – гнев дракона.

- Они поклялись в верности, потому что им надоело убивать друг друга, а ты был первым, кто предложил объединиться против Витира; Золотые Холмы тебе не покорились, а знаешь, почему, брат? Да потому что они и без тебя имели довольно благополучия!

- Ты твердишь, что ты мужчина. Странно, но слышу я только зависть ребёнка, которому не дают игрушку.

Тишина.

- Ты знаешь, что я уважаю тебя. Я подчинялся тебе много лет. Я женился на женщине, которая подобна мужчине, потому что ты решил, что так наш мир станет прочнее, - голос Киальда понизился почти до шёпота, и теперь Шантии приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова. – А может, ты нарочно нашёл мне такую невесту, братец? Себе ты взял ту, что больше похожа на женщину.

- Я выбрал Фьору по старшинству. Будь она младшей…

- … Ты бы всё равно выбрал её. Как же – королю нужен наследник! – как наяву Шантия увидела кривую усмешку королевского брата. – А мне и бесплодной девицы довольно!

- Как знать? Если бы ты наведывался к ней в спальню чаще раза в год, быть может, сейчас тебя бы уже окружали сыновья и дочери.

Что-то рухнуло на пол, и Шантия зажмурилась. Может, выдать себя? Варварам свойственно все проблемы решать мечом; а Кродор не должен, не должен умереть слишком рано!

- Ты смеёшься надо мной!

- Потому что ты смешон. Сколько гордыни! Ты похож на щенка, который тявкает на боевого волкодава.

Голоса умолкли. Шантия решила: если услышит звуки боя – закричит. Но не будет ли слишком поздно?..

- Не недооценивай меня, братец. Когда-нибудь ты можешь сильно пожалеть о своих словах.

Она приготовилась кричать, когда её дёрнули за юбку – и тут крик вырвался в самом деле, больше от неожиданности, чем от испуга. Сердце бешено заколотилось. Альбранд насупился и звонко воскликнул:

- Почему ты не догоняешь?!

Из дверей чуть в стороне вышел Кродор, настолько мрачный, что даже его сын испуганно притих и попытался спрятаться в складках платья. Но Шантия выставила мальчика перед собой, прикрывшись им, как щитом, и торопливо проговорила:

- Я волновалась, что он упадёт. Вы сами знаете, господин, какой он быстрый.

Людской вождь рассеянно кивнул. Конечно, ему сейчас не до детей. Перережь она мальчику горло на глазах отца – и тот бы даже не заметил в думах о судьбе своего королевства.

Не время мстить. Пока – не время.

 

Путь гнева. Глава IV

Сны приносили Шантии куда большее облегчение, чем любое событие, происходившие наяву. Потому что там, в её снах, всё, чего она касалась, обращалось огнём и пеплом. Нет, то не было разрушение, которого многие так страшатся: ведь на самом деле пламя скрывается в каждом человеке или предмете, и довольно прикосновения, чтобы выпустить яркие искры наружу.

Наяву приходилось улыбаться, скрывая пляшущие языки пламени под кроткой улыбкой, под этой хрупкой, отвратительной оболочкой. Клетка, клетка куда хуже, чем стены драконьего замка.

Конечно, Шантия улыбалась и кивала на всякое, что говорила Фьора.

Потому что нужно быть рядом, чтобы ударить больнее.

- Снова холода! Кажется, в этих краях и лета толком нет. Будь добра, подай мне платок.

Шантия, до того стоявшая неподвижно, мигом взяла в руки тонкую шерстяную ткань, укутала ей плечи супруги лорда, хотя более всего ей хотелось прикинуться глухой. Пресловутый платок покоился до того на расстоянии вытянутой руки, но ведь это так сложно – сделать что-то самой! Эта взрослая женщина вела себя даже не как дитя – как глупая, самоуверенная кукла.

- Спасибо тебе! – Фьора блаженно улыбнулась и прикрыла глаза, вслушиваясь в потрескивание дров в камине. – И ни к чему мне вовсе толпа служанок. Я сама со всем справлюсь, особенно если рядом будет такая подруга, как ты!

А воспитатели и учителя присмотрят за сыном, няньки – за дочерью. Вторая принцесса Витира свято верила, что так и выглядит дружба: дама высшего людского сорта, которой должны дорожить сильнее, чем в голодный год – откормленной свиньёй, милостиво позволяет выслушивать всякую пришедшую на ум глупость девице-иноземке, чуть повыше служанки. Неудивительно, что полям сражений она предпочла мир и покой далёкого от границ замка.

Жалкое зрелище.

- Я слышала, где-то неподалёку есть место, где реки не замерзают даже в самые суровые зимы. Вот бы там побывать! А лучше – построить замок и перебираться туда в холода. К чему жить там, где, того и гляди, замёрзнешь в собственном доме! – собеседница всплеснула руками, и Шантия чудом успела подхватить едва не соскользнувший прямо в камин платок. – У меня на родине, конечно, тоже случаются морозы, но не весь же год!

Очевидно, четыре месяца тепла показались привыкшей к засушливым степям принцессе недостаточно долгими. Естественно, позабыла она и о том, как в особо жаркие дни пряталась в тени, прося то подать ей воды, то подрядить двух-трёх стражников с опахалами. Всякий раз Шантия как бы невзначай попадалась на глаза Кродору и спрашивала у него позволения.

И всякий раз он позволял вздорной жёнушке всё, твердя, как заклинание: «Она – мать моих детей».

Между ними, знала Шантия, не было любви; так почему же любая прихоть Фьоры мигом исполнялась? «Мать»? Это даже не смешно. В те недолгие дни, когда ей довелось носить под сердцем дитя людского вождя, он не спешил одаривать наложницу своей милостью. Скорее, всё дело просто в том, что так нужно. Потому что она законная жена. А наложницы – так, девки для постели. Злоба рвалась наружу, но Шантия позволила себе лишь заметить:

- Строительство замка – дело долгое. Даже если наш господин решится на подобное, сомневаюсь, что вы успеете насладиться теплом.

- Если подумать, замок и не нужен. Достаточно всего лишь небольшого дома, где можно было бы есть и спать. В конце концов, его можно обнести стеной, чтобы оградиться от диких зверей; тогда можно будет хотя бы изредка отправляться туда, в самые морозы. Что скажешь?

Что сказать? Даже фантазии Альбранда о том, как однажды он поплывёт далеко за море, левой рукой расшвыривая морских змей, духов и богов, а правой – принимая дары от диких жителей открытых им земель, казались менее дикими. Конечно, у короля не найдётся других дел, кроме как обретаться в глуши, и всё лишь затем, чтобы мать его детей могла наслаждаться жизнью. Интересно, как он будет её отговаривать? Сытая жизнь без труда и забот уже давно превратила слабейшую из воительниц Витира в ленивую камбалу, не способную даже ненадолго оторваться от привычной жизни.

Нет. Разлад Кродора с супругой ей не на руку. Смерть той, кого любишь, пережить тяжелее.

- Вы ведь даже не знаете, каковы те места. Может, там негде приткнуться и самому крохотному домишке? Или там водятся дикие звери, которые могут неожиданно напасть…

- Ты права, как всегда, права! – Фьора хлопнула в ладоши. – Для начала неплохо бы просто осмотреться. Отправлюсь завтра же! Нет, сегодня!

С каждым годом, с каждым месяцем Шантия всё яснее понимала, отчего Альбранд так уверен, что весь мир склонится перед ним по первому же взмаху деревянного клинка.

- Подумайте о детях, госпожа. Они не вынесут столь тяжёлого пути.

Кажется, мелькнула в глазах королевской супруги доля понимания, но ненадолго; почти сразу она отмахнулась от разумных речей, точно от зудящего комара:

- Когда я едва умела ходить, меня посадили на коня и пустили его галопом, хотя я и могла расшибиться; в десять я могла подбить стрелой брошенное яблоко и переходила горные перевалы наравне со взрослыми, даже не думая плакать от усталости. Мернис и впрямь слишком мала, но за ней могут приглядеть; Альбранд поедет со мной. Ему нужно вырасти воином, достойным своих родителей, а не изнеженным цветком.

Всем этим словам Шантия давно перестала верить: слишком, слишком походили они на сказку о морском царе. Пока он был молод, он завоевал себе трон морского царства и заставил склониться всех духов; но, разжирев и утратив былое чутьё, царь продолжал считать себя величайшим среди величайших, и, приняв вызов на поединок от слабого малька, он пал в бою.

Фьора считает себя великой. Фьора считает себя бессмертной.

Неожиданная мысль промелькнула молнией, врезалась в душу глубже ножа. Шантия вдохнула глубже – только бы голос не дрожал! – и медленно проговорила:

- Пожалуй, это и впрямь достойное испытание. Как бы я хотела поехать вместе с вами!

- В самом деле? – собеседница рассмеялась привычным заливистым смехом. – Думаю, это можно будет устроить! В конце концов, ты сможешь приглядеть за Альбрандом, если у меня появятся другие заботы.

В другое время Шантия с ехидной усмешкой напомнила бы, как некогда супруга дракона утверждала, будто не собирается использовать бывшую наложницу в качестве няньки. Но сейчас она молчала, чувствуя, как внутри что-то натягивается и дрожит от нетерпения.

- Думаю, мне стоит передать господину, что вы желаете его видеть.

Но прежде, чем отправиться к Кродору, она поспешила во двор, не заботясь о тёплых одеждах. Там, запрокинув голову в небо, она быстро прошептала почти забытую молитву к Незрячей, но сбилась на середине, услышав под ногами треск. Случайно она наступила на лужицу, покрывшуюся свежей ледяной коркой, и теперь под ногой змеились трещины.

Шантия Аль-Харрен знала, что отправится к людскому вождю – и, если тот не согласится исполнить очередную прихоть супруги, будет умолять его на коленях, как будет молить и о том, чтобы в путешествие отправился вместе с ними Альбранд.

Время пришло.

 

Путь гнева. Глава V

Терпи, терпи, ещё рано, твердила себе Шантия, покуда подскакивающая на каждом ухабе карета везла их к далёким горячим рекам.

Терпи, повторяла она, когда мороз забирался под кожу, но приходилось, чтобы не вызвать подозрений, отдавать Фьоре тёплый дорожный плащ: то и дело супруга правителя норовила показать себя достойной матерью и снимала свои одежды, чтобы укутать мёрзнущего сына.

Терпи. Нельзя, чтобы кто-то заметил неприязнь, чтобы хоть на мгновение заподозрил дурное.

- Так я и думала, что всё это сказки! – разминая ноги, Фьора несколько раз прошлась туда-сюда подле кареты. – Ненамного-то тут и теплее, разве что слегка.

Интересно, чего ожидала вторая принцесса Витира – что её привезут в страну вечного лета?.. Наяву горячие реки застыли в высоких каменистых берегах, обрамлённых почерневшими, будто закопчёнными деревьями. Но чем дальше от берега, тем чаще встречался снег, иней, тонкий лёд, трескающийся от одного прикосновения, и тем менее ощущался поднимающийся над водой горячий пар.

- Разобьём лагерь немного ниже по течению, - Кродор потянул носом чуть потеплевший воздух, - Там вырублена часть леса и берег не такой крутой.

Фьора поёжилась, накинула капюшон и недовольно смахнула с заплетённых в косу волос снежинку:

- Как скажешь, только, прошу тебя, поближе к воде! Тут всё-таки довольно прохладно.

Даже интересно, что бы она сказала, если бы только сейчас узнала, что подле горячих рек нет никакого жилья, и жить им придётся в обтянутых шкурами шатрах? Шантия готова была поклясться: забылись бы королеве и горные перевалы, перейдённые в десять лет, и прочие подвиги детства и юности.

Стражники, сопровождавшие королевскую чету, пришли в движение: кто-то из них, бредя следом за лордом, уже собирал у берега хворост для костра. Подражая им, пытался собирать и Альбранд, но очень быстро бросил ветки под ноги и помчался к нависшим над рекой облакам пара, свесился над водой, пытаясь дотянуться и поболтать в ней пальцем.

- Осторожнее, ты же упадёшь! – воскликнула Фьора и бросилась оттаскивать сопротивляющегося сына. Шантия, погружённая в раздумья, наблюдала за тем, как она, потянув излишне сильно, вместе с мальчиком упала на спину, но вместо ругани почти сразу принялась хохотать. Всё же она любит своих детей, пусть и весьма своеобразной любовью.

Раньше, до прибытия, потерянная дочь островов думала – хорошо бы завести Фьору в лес и там убить, зарезать, а после сказать, что королеву разорвали дикие звери. Но сейчас родилась другая мысль, куда более выполнимая: раны от клинка тяжело выдать за следы зубов, да и супруга Кродора не станет спокойно ждать погибели, и её крики смогут услышать в лагере…

- Не желаете ли прогуляться, госпожа? – Шантии стоило больших усилий, чтобы голос не дрогнул, чтобы не зашевелилась где-то внутри давно спящая совесть. Пресловутая совесть то и дело выскакивала из-за угла в самый неожиданный момент, твердила – да, Фьора глупа и безалаберна, да, порой неуместно жизнерадостна и хвастлива, но разве из-за этого она достойна смерти? А ребёнок, который, быть может, не осознаёт пока, что такое настоящая жестокость?..

Нет, они умрут не поэтому, отвечала совести Шантия. Они умрут потому, что дороги чудовищу.

Фьора оглянулась, оценила полосу вырубки, где явственно не ожидалось в ближайшие часы ни костра, ни укрытия, и величаво кивнула:

- Пожалуй, стоит осмотреться! Только не будем заходить далеко. Альбранд, ты пойдёшь с нами. Конечно, дорога может быть опасной, но ты – будущий воин, и должен быть готов к любой беде.

Опасной, о да. Гораздо более опасной, чем вы думаете.

Не подозревающая о мыслях «подруги» королева медленно вышагивала вдоль реки, приподнимая подол платья, чтобы не перепачкаться в липкой кашице из грязи и снега. Опускались с небес сверкающие белоснежные хлопья, но лишь затем, чтобы, достигнув земли, перемешаться с чернотой. Совсем рядом бушевали белые от пены воды.

Даже если там неглубоко, течение собьёт с ног и взрослого – что уж говорить о ребёнке?

- Альбранд, - стараясь придать голосу как можно большую жёсткость, проговорила Шантия, - даже не думай подходить к обрыву! Ты понял?..

Вместо ответа сын лорда ожидаемо скорчил рожу, показал язык – и кинулся к нависшему над клубящейся водой крутому берегу.

- А вот и не поймаешь, не поймаешь! – омерзительное, испорченное дитя, порочное от рождения. Тем легче смотреть, как в очередном прыжке подвернулась у паршивца нога, и он с визгом обрушился вниз, в бурлящую воду. Интересно, насколько она горяча? Может, он сварится там живьём? А что, визжит он не хуже поросёнка; по крайней мере, у лорда будет славный ужин.

Ненадолго Фьора замерла, стремительно бледнея. А затем кинулась к берегу, издав истошный крик.

- Нам нужна помощь… Надо его вытащить! – но сама королева не спешила кидаться в воду, чтобы спасти своё дитя. Сейчас главное – не сфальшивить. Главное, чтобы она поверила в испуг своей «подруги»:

- Там такое течение… меня просто сшибёт! А вы, вы ведь сильная… Я подам вам руку, помогу выбраться… - сдерживая рвущийся смех, Шантия закрыла лицо руками: теперь эти звуки сойдут за рыдания. Фьора посмотрела на спутницу безумными глазами – и прыгнула вслед за мальчиком в реку.

Обоих скрыли клокочущие воды. Но из облаков пара ещё слышались крики и мольбы о помощи.

Рано. Слишком рано.

- Где вы?! Я вас не вижу! – разумеется, придётся придвинуться ближе к берегу, протянуть руку в пустоту: конечно, им не выбраться, но если сейчас кто-то вдруг издалека поспешит на помощь, они запомнят, что бывшая наложница пыталась помочь.

Плеск воды и голоса смолкли, задавленные рёвом бушующего потока.

Кажется, дело сделано.

Именно в те мгновения, когда Шантия уже готова была облегчённо выдохнуть, чтобы после, выдавив из себя слёзы, громко причитать и звать на помощь, чуть в стороне послышался судорожный кашель.

С трудом она перевела взгляд на источник звука – и увидела Фьору, на спине которой, уцепившись за мать руками и ногами, трясся мокрый насквозь Альбранд. Они выбрались. И мать, и сын. Шантия торопливо склонила голову, чтобы не показать им ту досаду, что отразилась на лице.

- Такое сильное течение… Надо вернуться в лагерь.

- Конечно, конечно, госпожа! Я так рада, что вы не пострадали! – стряхнув с себя оцепенение, Шантия стянула плащ и принялась укутывать дрожащего мальчика. Её руки тряслись; как могло показаться со стороны – от пережитого ужаса, на деле же – от гнева. Когда теперь ещё представится шанс избавиться разом и от жены лорда, и от его сына? На её руку натолкнулась ладонь Фьоры: та, мало что соображая, пыталась закутать ребёнка в собственный плащ, будто не замечая стекающих с него потоков воды. Её трясло; губы посинели.

- Вам холодно, госпожа? – всеми силами пряча улыбку, спросила Шантия. Та помотала головой, обхватывая себя подёргивающимися руками.

Возможно, ещё не всё потеряно.

 

Путь гнева. Глава VI

- Я хочу к маме! – Альбранд, раскрасневшийся от воплей, попытался одновременно лягнуть и укусить удерживающую его няньку. – Пустите меня к маме! Вот как прикажу – вас всех казнят!

Нянька, совсем молодая темноволосая девушка, смотрела на беснующегося мальчишку с нескрываемой растерянностью и ужасом. Что за глупые законы, которые требуют, чтобы маленький паршивец с самого начала знал, что окружают его те, кто не имеет права ни осудить, ни ударить? Шантия охотно отвесила бы ему парочку оплеух.

Нельзя. Нужно быть вежливой, покорной и тихой. Таких женщин ни в чём не подозревают.

- Это всё демонские проделки, точно. Вот как возьмут тебя, голову оторвут, пальцы откусят и из рук-ног пирог сделают! – для пущей убедительности Кьяра махнула прямо перед лицом отшатнувшегося племянника. – Ещё и мужчину к ней запустили! Будь мы сейчас дома, отец с матерью уже приказали бы перерезать ей горло.

А может, так и сделать? Так и сделать, и свалить на Кьяру с её дикими фантазиями. Нет, всё же не стоит. И Шантия, стараясь удержать привычную маску отрешённого спокойствия, проговорила:

- Госпожа всего лишь заболела. И к ней запустили не просто «мужчину», а лекаря.

Она говорила, и в душе что-то сладко замирало. Морозы и долгий путь сделали своё дело: ещё на подходе к замку королеву душил кашель, а к следующему утру началась лихорадка. Глядя на мечущуюся в бреду супругу Кродора, на его омрачённое печалью лицо, она прятала улыбку, еле слышно шепча: «Богиня на моей стороне».

Предоставив Кьяре, единственной, кто пытался приструнить племянника, возможность и дальше заниматься его воспитанием, Шантия поспешила в другую часть замка, туда, где в своих покоях лежала королева. Ступени, поворот – вот и знакомая дверь, из которой боком выбирался толстый варвар в длинном одеянии. Он осторожно прикрыл дверь за собой, кажется, пробормотал какую-то молитву.

Самое время.

- Госпожа ведь поправится? – слишком, слишком много ложного беспокойства прозвучало в голосе, и Шантия даже разозлилась на себя – как можно позволить себе такое переигрывание?.. Но лекарь, занятый своими мыслями, ничего не заметил:

- Я ничего не могу поделать! Ей нужны целебные отвары, но она отказывается их принимать. Твердит, что демоны заберут у неё душу, а боги прогневаются.

Только бы не усмехнуться, услышав столь привычные слова. Всё-таки принцессы Витира похожи сильнее, чем могло бы показаться на первый взгляд. Почти сразу же пришла и мысль – безумная, в чём-то наглая, но, если сработает…

- Может, мне стоило бы поговорить с ней? Я смогу её убедить, поверьте. Мне госпожа верит больше, чем вам.

- Только ненадолго, - решившись, лекарь чуть приоткрыл двери спальни, позволяя Шантии войти. – Ей сейчас нельзя утомляться.

Ещё давно она заметила: в комнатах, где лежит страдающий от болезни, что-то неуловимо меняется. В воздухе повисает запах затхлости и гари: сберегая тепло, варвары не заботятся о том, что и больному нужно дышать. Как много дыма! Кажется, мгновение – и пропитаешься им насквозь, а кожа станет чернее сажи.

Может, просто запереть двери плотнее? Тогда в очередном приступе кашля Фьора может задохнуться.

Но, пересилив себя, Шантия придала лицу самое обеспокоенное выражение и приблизилась к ложу.

- Госпожа, вам стоит делать то, что говорит лекарь, если вы хотите поправиться.

- Вздор! – Фьора привстала, но тут же, закашлявшись, вновь рухнула на подушки. – Ни к чему мне такие лекари, как он! Ты вылечишь меня куда лучше. Ты оживила Мернис! И меня спасёшь.

Шантия поперхнулась: чего она не ждала, так это того, что королева сама захочет видеть её на месте целительницы. А может… Прежние мысли, сбившиеся было, вновь выстроились одна за другой.

- Если вы так желаете, госпожа, я буду лечить вас.

- Спасибо, спасибо! – пробормотала Фьора, прикрывая глаза. – Ты точно сможешь… А этот шарлатан… его бы вздёрнуть на виселице! Ты сделаешь для меня лекарство?

- Всенепременно, - заверила Шантия, пятясь к дверям. Только бы лекарь не вздумал уходить прежде срока! Выскользнув в коридор, она поманила толстяка к себе и прижала палец к губам. Лишь отойдя вместе с ним от спальни на достаточное расстояние, можно говорить.

- О каком отваре вы говорили? Госпожа согласна, чтобы её лечила я, но я не гожусь в знахарки; я буду подносить ей питьё, которое укажете вы, и говорить, будто составила его сама. Мне бы не хотелось лгать ей, но это ведь ложь во благо, не так ли?..

- Её Высочество, похоже, будет капризничать даже при смерти, - пробурчал лекарь, но тотчас, сообразив, что говорит о королеве, исправился. – Я не имею в виду дурного! Но я предпочитаю сам находиться рядом с больными.

- Госпожа Фьора – наша королева. Вы дадите ей умереть только потому, что она отказывается принимать питьё из ваших рук?

Лекарь потёр переносицу и торопливо забормотал:

- Нет-нет, конечно, нет, откуда такие мысли! Ей нужно будет пить целебный настой дважды в день, с утра и перед сном. Если лорд Кродор позволит…

- Он позволит, - Шантия улыбнулась, - Можете не сомневаться.

- Что ж, в таком случае, вот первая порция отвара… - порывшись в сумке, тот извлёк на свет небольшую непрозрачную ёмкость. Только бы сейчас не переиграть! Шантия всплеснула руками:

- С настоем ничего не случится, если перелить его в глиняную чашу?

- Нет, конечно, - толстяк удивлённо вскинул брови, - откуда такие мысли?..

- В таком случае, лучше перелить его. Госпожа Фьора весьма придирчива, и может снова… ох, конечно, я тоже ничего не имею в виду, не подумайте!

Лекарь, всеми силами делая вид, что оглох, уставился в потолок. Шантия же вместе с ним поспешила на кухню замка. Там она, взяв небольшую чашу, наполнила её отваром. Почти бесцветный, с едва заметным ароматом можжевеловых ягод.

То, что надо.

- Не могли бы вы подать мне то полотенце? – пускай, пускай он спишет напряжение в голосе на волнение за здоровье супруги Кродора. – Не хотелось бы, чтобы пришлось бежать через весь замок, если госпожа Фьора случайно прольёт хоть малость.

Лекарь, не усмотрев в просьбе ничего дурного, отвернулся – как раз на ту пару мгновений, что требовалось Шантии, чтобы выплеснуть отвар и наполнить чашу водой из бадьи.

О да, конечно же, королева поправится. В этом можно не сомневаться.

 

Путь гнева. Глава VII

Чаще, гораздо чаще Кьяра теперь с горящими глазами твердила о демонах, и нет-нет, но даже самые стойкие задумывались о «глупых суевериях», вслушиваясь в хриплые, почти непрерывные крики и монотонные причитания, доносящиеся из покоев королевы. Лишь напрягая слух, можно было разобрать: Фьора умоляет привести детей, а Шантия успокаивающе шепчет, что не стоит, потому что и Альбранд, и Мернис могут заразиться.

Чем ближе исполнение болезенно-яркого желания, тем медленнее и медленнее тянется время.

К запаху дыма примешивался теперь ещё один – душная, тяжёлая вонь, отдающая чем-то кислым. Кьяра бы сказала, что именно в облаке такой вони являются миру всевозможные чудовища; Шантия лишь пожала бы плечами. Нет, это всего лишь запах пота и рвущейся наружу желчи.

Она смотрела на мечущуюся по кровати королеву, с улыбкой подносила ей «целебное зелье». И та принимала дар из её рук. Потому что тем, кто кажется недалёким и покорным, верили во все времена. В комнате темно, даже окна занавешены. Что ж, прекрасно, пусть и несколько преждевременно: на родных островах занавешивали окна лишь тогда, когда отходила по лунной дороге душа, и тогда же гасили повсюду свет, чтобы покойник не видел иных его источников, кроме лунного диска.

- Выпейте, госпожа, - приподняв голову едва живой Фьоры, она попыталась влить ей в рот содержимое чаши, когда её ударили по руке. Упав на каменный пол, чаша разлетелась на куски – громкий, слишком громкий звук для этого до срока походящего на склеп места.

- Ты врёшь! – прохрипела не своим голосом супруга лорда, норовя подползти ближе и ударить снова. – Ты всё врёшь!

Сердце замерло, пропустив пару ударов. Нет, нет, всё не так страшно, как можно подумать; нужно спрятать тревогу… Шантия с трудом выдавила улыбку и дотронулась до разгорячённого лба:

- Вы бредите.

- Ты, ты, ты! – глаза Фьоры налились кровью, и с неожиданной силой она вцепилась в плечи бывшей наложницы. – Что ты мне приносила?! Это из-за тебя мне плохо! Из-за тебя!

Тонкие пальцы впились в плечи, а каждый хриплый вопль всё больше походил на вой. Что, что изобразить сейчас, что сказать?! А если кто-то примчится на крики, а если услышит?!

Пусть. Кто поверит больной женщине?.. Скажут, что она уже не различает сон и явь.

- Ты хочешь меня убить, меня! – Шантия попыталась вырваться из цепкой хватки, но Фьора, в которой откуда-то взялась небывалая сила, подмяла её под себя, и вот уже не в плечи впились пальцы – в открытое горло.

Нельзя сопротивляться. Как нельзя и позволить бешеной фурии себя убить!

Пока разум пытался найти решение, тело отбивалось, но отбивалось крайне вяло. Мир в глазах темнел, наливаясь сиреневой и расплываясь множеством кругов. Такие же круги идут по воде, если бросить в спокойную гладь камень или хотя бы малую каплю. В сгущающемся полумраке что-то громыхнуло – почудилось?..

А затем на лицо полилось что-то липкое и горячее, а стальная хватка ослабла.

Как же это похоже на один из многочисленных снов! На самом деле, верно, она сейчас спит в своей постели, беспокойно ворочаясь. Она не может лежать на королевском ложе, глядя в потолок и силясь спихнуть с себя отчего-то потяжелевшее тело королевы.

Тело. Потому что прежде полные ярости глаза смотрят теперь в пустоту, а из разрубленной шеи струится кровь. Потому что стоящая у изголовья Кьяра убирает в ножны клинок, нараспев бормоча молитву.

- Вы… почему вы… - Всё ещё тяжело дыша, Шантия дотронулась до собственного горла. Она смирилась с тем, что однажды придётся увидеть гибель супруги людского вождя; смирилась, что та падёт от её руки. И потому вместо облегчения пришло недовольство – недовольство зверя, у которого некстати выскочивший перед носом соперник отнял уже почти давшуюся в руки добычу.

- Она была одержима. Одержимых убивают.

Голос вернулся – и Шантия совершенно искренне закричала, отшатываясь от тела и торопливо стирая кровь с платья и лица. Нет, нет, её не заподозрят, конечно, не заподозрят! Всё в порядке, убийца – вот она, стоит, не скрывая совершённого преступления!

Она отняла добычу.

- Почему, почему вы… - уже громче и увереннее повторяла она, обрывая речи на полуслове. Никто, никто не должен знать, что остаток фраз «убили её раньше меня».

А то, что есть, вполне сойдёт за слёзы испуганной кроткой девочки.

Постепенно отступала фиолетовая темнота, сменяясь жаром натопленной комнаты – и один взгляд, полный ненависти, сменился другим. Вот только вбежавший Кродор смотрел не на Шантию, вовсе, кажется, не замечая её присутствия. Нет, тот взгляд метался от мёртвой супруги к её сестре с окровавленными руками.

Каково это, скажи? Каково это – не знать, хочется ли тебе больше убить или плакать?..

В отличие от бывшей наложницы, дракон определился быстро: оскалив клыки, он кинулся к убийце. Давай, давай, сверни ей шею голыми руками! Отомсти за отобранную жертву, отомсти…

- Я спасла её душу, - Кьяра говорила без сожаления, без дрожи в голосе, будто бы только что лишила жизни не родную сестру, а незнакомку. – Умри она от болезни – и не видать ей небесных степей. Умереть от меча или стрелы, сохранив разум, – достойная гибель. Я не стану сражаться с тобой.

К чему слова! Сейчас чудовище, ослеплённое горем, покажет своё истинное лицо, растерзает, не слушая оправданий. Шантия впитывала его боль и ярость, и внутри, урча, как большая кошка, окутывало сердце ласковое пламя.

Пальцы дракона сжались и разжались, как если бы он сжимал в руке сердце Кьяры и пытался его раздавить подобно зловредному червю.

- До рассвета и ты, и Киальд уберётесь прочь. Вы покинете границы моих земель и никогда не вернётесь; живите по своим дикарским обычаям подальше от меня! – проревел Кродор. – Если вас увидят… услышат… рядом с моим замком, я прикажу вас четвертовать, обоих!

Нужно уйти. Убраться отсюда, пока ярость направлена лишь на убийцу, не выплёскивается через край, не стремится ко всякому, кто попадётся на пути. Шантия попятилась к стене: вот бы стать невидимой, исчезнуть. Звякнули задетые ногой черепки от чаши – и мутный взгляд уставился на неё.

А потом её ударили по лицу.

- Почему ты её не остановила?! – кричал дракон, тряся её за плечи. – Почему?!

Всё, что сумела сделать Шантия – это по-детски разрыдаться. Как хорошо, что не дано людям угадывать помыслы друг друга! Ведь тогда правитель легко раскусил бы, что вызваны они вовсе не страхом, вовсе не скорбью…

Устало зажмурившись, он выпустил бывшую наложницу – и та опустилась на пол, закрывая лицо руками.

- Скажи, чтобы привели Альбранда. Мой сын должен знать, как порой бывают коварны враги.

Как скажете, конечно же, мой господин. Знакомые, привычные слова, так подходящие кроткой девочке, которая не способна затаить зло. Вытирая с лица слёзы, Шантия спешила по тёмному коридору, уже на ходу думая, что, возможно, не стоит так беспокоиться из-за того, что всё пошло немного не по плану. Фьора мертва; на лице дракона – ужас и горе; а значит, цель достигнута – по крайней мере, первая из них.

Разгорающееся пламя колыхалось, как морские волны, накатывало, заставляя руки и колени трястись – и Шантия Аль-Харрен погладила его, на время заставляя прижаться к земле.

Нужно подождать ещё немного. Дождаться, пока высохнут слёзы, пока стихнут слова горести – и лишь тогда нанести удар снова. Удар, которого никто не ждёт от рыдающей слабой девчонки.

О да, она умеет красиво плакать. А ещё – умеет ждать.

 

Путь лунного света. Глава I

Когда облетела листва, а пепельные облака вместо дождей роняли на остывающую землю белоснежный покров, войска Витира под предводительством принцессы Кьяры и её супруга окружили безмятежный замок у озера.

Но к чему думать о войне, если она почти совсем не затронула обитателей замка? Им и раньше случалось не покидать его пределы многие месяцы; о нехватке еды пока и не заикались, а из колодца исправно доставали полные вёдра.

Нынче, мой принц, заместо короны,

Ты примешь железный венец…

Напевая себе под нос, Шантия сосредоточенно месила вязкое, липнущее к рукам тесто. Сегодня важный, очень важный день, и никак нельзя, чтобы его что-то испортило.

Кухарка, конечно, удивилась, услыхав невиданную просьбу – позволить бывшей наложнице похозяйничать на её кухне, дабы испечь для усталого, обеспокоенного неизбежной войной правителя чудный мясной пирог.

Драконы ведь любят мясо, не так ли?..

То продолжая петь, то сбиваясь на полузабытые молитвы, она слизнула с рук муку и выдохнула. Возможно, он будет злиться; будет твердить, что мясо нынче следует беречь, потому что союзники молчат – то ли оттого, что не желают сражаться на стороне правителя, то ли оттого, что зоркие витирские бойцы перехватывают гонцов и почтовых птиц. Но не откажется ведь попробовать, хотя бы самый маленький кусочек?..

Служанки – те из них, кто не бежал в дальние деревни к своей родне – уже переговаривались с кухаркой, будто бы иноземка вздумала отравить их господина. Да что там – Шантия и сама поверила бы сплетням, если бы не знала: нет, никакого яда.

Кое-что другое, приятно согревающее душу. Пусть много раз случилось дуть на обожжённые ладони, пусть тесто подгорело, она продолжала улыбаться. Улыбалась и тогда, когда входила в зал, где людской вождь, глядя в пламя камина, размышлял о чём-то.

Неужто он догадался, сколь важен сегодняшний день, сегодняшняя ночь?.. Нет, навряд ли.

Шелестя подолом простого платья, Шантия остановилась близ усталого дракона. Тот и не пошевелился, лишь скосил на неё глаза; интересно, что его больше волнует – сама ли война, или то, что он сам когда-то послужил её первопричиной?..

Вздор. Его не может беспокоить пролитая кровь. Драконы ценят кровь почти так же сильно, как золото; другие страсти – на втором месте.

- Вам стоит поужинать, господин. Они могут перейти в наступление – и тогда вам понадобятся силы, чтобы защитить замок.

- Я уже говорил, - раздражённый рык, - что нужно беречь провизию!

- Если вас это так беспокоит, то я сегодня не съела ни крошки. Я не умру, немного поголодав.

Кродор вскочил, едва не опрокинув скамью, и Шантия отшатнулась, ожидая удара. Но вместо этого он принялся ходить туда-сюда, и вслед за ним тянулось, тянулось пламя в камине.

- Зачем?! Усовестить меня хочешь, что ли?! Я что, прошлое могу изменить? Или как?! Я и сам о себе позабочусь, поняла?!

- Только дети отвергают чужую заботу: им всё время кажется, что взрослые способны подумать о себе и сами. По-настоящему зрелые просто благодарят.

Кажется, ничего не переменилось здесь за долгие годы; прикрыв глаза, Шантия видела десятки, сотни призраков, пирующих в зале. Видела она и отца, сидящего близ лорда, и мать по правую руку от него. Ещё немного – и услышишь наяву отголоски множества голосов.

Они ещё здесь. И они смотрят. Ждут.

- Я не хотел воевать, веришь? Никогда не хотел. И убивать – тоже. Посмотри вокруг! Наша земля не даёт вдосталь урожая, соседи только и ждут повода вцепиться в глотку… Золотые холмы, Витир, всё одно – ублюдки.

Шантия кивнула, стараясь удержать прежнюю, преисполненную нежности и заботы, улыбку. Сегодня стоит забыть о минувшем десятилетии, забыть, как о кошмарном сне: нет и не было этих лет. Снова, как прежде, она юная, полная надежд невеста, и должна угодить своему жениху.

- А ты… не злишься, да?

«Не злишься». Словно спрашивает он не о том, забыла ли она всю причинённую боль, весь ужас жизни в драконьем логове, а о пролитом накануне кувшине с вином. Шантия придвинула испечённый пирог ближе и села рядом, как можно проникновеннее прошептав:

- Клянусь Тремя Головами, да.

- Слава богам, наконец-то! – Кродор слегка повеселел, но ненадолго: вскоре его лицо омрачилось вновь. – Теперь, если меня прикончат подосланные братцем убийцы, на моей душе не будет зла.

Взяв пирог, он отхватил солидный кусок крепкими зубами. Шантия, сложив руки на коленях, наблюдала за тем, как он ест – и с каждым мгновением всё искреннее, всё веселее становилась её улыбка.

- О нет, он не посмеет убить вас. Одно дело – взять замок; другое – избавиться от верховного короля. Неужто он желает воевать со всеми, кто клялся вам в верности?

- Клятва… Да что она стоит, их клятва! Склонятся и перед ним, и перед его жёнушкой. Им плевать, перед кем кланяться, лишь бы набить брюхо кабаньим мясом, а казну – золотом. Они ещё помнят те времена, когда королями становились запросто: резали глотку предыдущему и цепляли на себя окровавленную корону.

Последний кусок исчез в пасти дракона. Шантия дотронулась до его руки:

- Вам не стоит беспокоиться об этом. Если вдруг случится, что они ворвутся в замок, я уведу детей; даже если вы погибнете, клянусь Тремя Головами: ваши сын и дочь будут жить.

- Может, стоило бы увести их прямо сейчас? – Кродор поднялся, намереваясь направиться в детскую. – Под озером проходит потайной ход; войску там, увы, не пройти, но тебе и детям места хватит.

- К чему спешка, мой господин? – Шантия встала перед ним, ненавязчиво преграждая путь. – Уже ночь, и я уложила Альбранда и Мернис спать; мы могли бы уйти завтрашним утром.

Лорд, тяжело вздохнув, вновь опустился на скамью.

- Завтра же утром. Переоденем их в одежду слуг; ты отправишься в деревню к югу. Там у меня ещё остались союзники, а значит, там можно будет остановиться и передохнуть. Потом…

Шантия кивала, стараясь придать лицу серьёзное выражение, удержать рвущиеся наружу смешки.

Сегодня очень важный день, ты не забыл? И не менее важная ночь.

 

Путь лунного света. Глава II

Те, кому нечего страшиться, твердят древние предания, нападают под солнечным светом; ночь – время коварных хитрецов и трусов. Правда, они же твердят, что убийца дракона сам становится драконом.

Ничего страшного. Можно и потерпеть.

В сон Кродора – сон без единого сновидения – ворвался грохот двери в спальню, а вместе с ним – крики, доносящиеся из коридоров, перемежающиеся со звоном стали, и настойчивый шёпот Шантии:

- Проснитесь! Проснитесь же!

Дракон, впрочем, уже и сам распахнул глаза и схватился за меч, бережно хранимый у постели. Забавно: он хранит железку, но не сохранил прекрасный белый шёлк, расписанный пурпуром, на котором наивная девочка выводила кистью их имена.

- Господин, вас предали! Кто-то открыл им ворота, - продолжала шептать Шантия, пока людской вождь поспешно одевался. – Они уже в замке! Что мне делать?..

- Я уже говорил, - обращая на бывшую наложницу не больше внимания, чем на назойливую муху, Кродор задумчиво потрогал лезвие клинка. – Забирай детей и ступай в восточную башню; дверь спрятана за гобеленом. Быстро!

О нет, ещё рано уходить, слишком рано. Как можно так просто оставить жениха? Оставить в десятую годовщину свадьбы, которой не было, так и не вручив прекрасного дара?..

- Прошу вас, проводите меня до башни! В коридорах идут бои; я не хочу вести Альбранда и Мернис на верную погибель!

- Хорошо, хорошо, только поспеши!

Сплетались причудливыми узорами лабиринты коридоров; где-то визжала служанка. В дыму виднелись лица, лица; кажется, они улыбались и манили за собой, тотчас же исчезая в красноватом, неровном свете факелов. Людской вождь, забыв о гибнущих сейчас стражах, забыв обо всём, стремился к жалким остаткам своего и прежде немногочисленного семейства. Он налёг на дверь, но та не поддалась.

- Я заперла детей, чтобы с ними ничего не случилось до утра, и они могли дождаться вас, - Шантия протянула господину связку ключей. Тот не задал вопрос, отчего спутница не желает открыть дверь сама. Выругавшись, он принялся перебирать их, искать нужный, что было весьма сложно осуществить одной рукой: другая стискивала рукоять меча.

Варвары не способны думать ясно, когда речь идёт об их наследниках.

- Вы когда-то говорили, что демонов невозможно увидеть или услышать; что они похожи на дым, и не являются людям, но овладевают их сердцами и умами.

- Говорил, не говорил, что с того! – Кродор выругался, когда связка едва не выскользнула из рук. Звенит вдалеке сталь, звенят ключи. Звяк. Звяк. Звяк.

- Мне кажется, это ложь. Демоны, мой господин, совсем рядом: порой они стоят за твоим плечом, и можно почуять их дыхание.

Давай же, спроси, отчего эти слова звучат сейчас, молила она, глядя в широкую спину, на взъерошенную светлую гриву, в которой виделась уже седина. Или обернись. А лучше – открой, открой поскорее дверь; твой сын, твоя дочь ждут отца.

- Есть! – очередной ключ повернулся в скважине, и дверь в детскую открылась.

Внутри не горела ни одна свеча; сразу за порогом начиналась густая, почти осязаемая тьма, в которую страшно шагнуть – вдруг под слоем черноты скрывается бездонная пропасть?..

- Альбранд! Это я! Не бойся, выходи, и выводи сестру! Он такой смышлёный мальчик. Понял, что лучше не лезть в драку, и спрятался.

Кродор, продолжая говорить, двинулся к мутно белеющему пятну колыбели, и Шантия шла рядом, с наслаждением вдыхая холодный воздух с привкусом железа.

А потом под тяжёлым сапогом людского вождя хрустнули, ломаясь, тонкие пальцы.

Лицо варвара стало белее лунного диска, белее полотна, которым укрывали его спящую дочь; отшатнувшись в коридор, он ухватил первый попавшийся факел, и по детской хаотичными пятнами заметались всплески света. Пятно – кровь на полу, пятно – лежащий на спине Альбранд, на чьи пальцы он наступил в царящем сумраке, пятно – Мернис со сложенными на груди ручонками и перерезанным горлом.

- Не бойся. Они не мучились: я подарила им быструю смерть.

Ещё не веря, Кродор медленно обернулся – и Шантия расхохоталась, столько забавным и жалким сейчас выглядело лицо мучителя. Верно, может, говорили служанки – мужчинам несвойственно плакать? Просто однажды боли в них становится слишком много; удел таких – безумие. В щёки, в голову бросился жар.

- Почему ты…

- Я сказала тебе, что уложила их спать – и не солгала.

Потрескивал огонь; от факела ли? Или, может, то прорастает сквозь кожу, раздирая кости и жилы, прекрасный, благородный огонь, оплетает каждую черту, обращая в своё подобие.

Пусть глупая девочка горит.

- Не смотри так на раны: они были уже мертвы, когда я отрезала куски плоти. У нас ведь не хватает еды, не правда ли?.. Думаю, тебе понравился пирог.

Швырнув факел, дракон с бешеным рёвом бросился к ней и занёс остро заточенный клинок, но Шантия отшатнулась – и лезвие вошло в дверной косяк. Ах, как забавно! Неужто он и в самом деле думает, что можно зарубить пламя?

- Я убью тебя!

Как свойственно зверям, он смотрел прямо в глаза. Бывшая наложница не опустила голову, не склонилась: нет уж, пусть он признаёт поражение. И как прежде выходило, что золотой казался ей цветом солнца, цветом тепла? Отныне и впредь – это цвет огня, обращающий в пепел всё, к чему удаётся прикоснуться.

- Будешь бегать? Тебя всё равно прикончат. Я, мой брат – неважно. Или думаешь, ты всех нас перебьёшь, шлюха?.. Такие, как ты, могут убивать лишь детей.

Шантия пожала плечами, наблюдая за тем, как он силится извлечь застрявший меч:

- Шлюха? О нет. Помнишь тот белый шёлк?

- Ты спятила! – ещё пара мгновений, всего пара, так ничтожно мало, но тем больше в них сладости – той самой, которой прежде так недоставало в жизни. Шантия Аль-Харрен прильнула к плечу замершего дракона, и на её губах возникла мечтательная улыбка:

- Я поклялась перед богами посвятить жизнь тебе, тебе одному; что ж, десять лет ждать справедливости – это тоже неплохо, не так ли? Скажи, каково это, мой жених. Скажи, каково это – самому создать демона?..

Крупные чёрные зрачки казались бездонными колодцами, окаймлёнными по краю золотым кольцом огня; потрескивало пламя – горел полог колыбели, горела детская, ставшая могилой. Кродор выдернул своё оружие и развернулся, норовя отшвырнуть убийцу своих детей на пол. Он всё ещё ждёт бегства?! Шантия закрыла глаза: нет, нет боли, и только чудится, что языки пламени лижут подол платья, и подалась вперёд, прошептав людскому вождю:

- Каково это – быть иссушенным до дна?

А после меч пронзил её насквозь, и она опустилась на ложе из огня, как прежде, храня блаженную улыбку. Горели волосы, въедалась в расползающуюся кожу ткань платья, но Шантия Аль-Харрен улыбалась, как и прежде.

Объятия смерти теплее любовных объятий дракона.

 

Эпилог

Я верила: нет ничего страшнее, чем умереть зимой. Но оказалось, в том нет ничего дурного, ведь можно увидеть больше, чем за тот жалкий день, что отведён прочим незримым духам.

Я видела, как догорает воздушный замок моего дракона, и сердце пело, преисполненное торжества; его вывозили в клетке и ошейнике, подобно дикому зверю, и ветром я затерялась в его волосах. Я видела, как горит его земля, как безумие охватывает всякого, кто стоял за его плечами – и смеялась, а потомки великанов мнили, будто слышат раскаты грома.

На последний день я вышла к морю, где расступались тающие льды.

Будто не было вовсе всех этих лет: как прежде, встали передо мной знакомые очертания островов, и трепещущие на ветру красные ленты на каменных ветвях. Пожалуй, стоило бы снять одну из них – я вернулась, я здесь, я дома! Я закрыла глаза: где же вы, духи моря, где же? Разве не видите вы, что стоит спеть новую песню – песню моего возвращения?

Воды молчали; я танцевала на волнах, вскидывая голову к небесам, и с шипением съёживалась вода, будто моё прикосновение обжигало, и тянулся, тянулся вслед за волосами и одеждами огненный шлейф.

Джиантаранрир, Незрячая Богиня, даровала своим детям моря, океаны и реки; но также она оставила нам пламя.

Не моя вина, что во мне оказалось меньше воды, чем огня.