Никогда до сего дня молодому лекарю не снились сны: столь уставал он в течение дня, что просто проваливался в некую чёрную бездну без единой яркой картины. Но сейчас что-то переменилось – и скорее почувствовал он, чем в самом деле увидел, чьё-то присутствие, как если бы этот неведомый человек неслышною тенью проскользнул куда-то в самую глубину сердца и разума…
– Открой глаза.
Послушно разомкнулись веки молодого лекаря, и понял он: кругом не та комната, где он засыпал, а некое подобие цветущей поляны. Вкруг неё выстроились стройные стволы деревьев, и сквозь тесно сплетшиеся ветви проникали лишь самые настойчивые лучи розовато-красного солнца. Листва их была зелена, точно и не заметили они наступления осени. Лишь странною тенью казался в этом золотистом сиянии мужчина, стоящий на границе поляны. Пересохло в горле – и с трудом Сибори сумел спросить:
– Шигэру?
Столь знакомое лицо казалось встревоженным и измождённым. Неужели ему снова тяжело и больно, и снова он не может обрести покой? Ведь он так хотел отдохнуть от своих прежних трудов…
– Ты уверен, что хочешь этого?
– О чём ты? – не понял чужих слов Сибори, приподнимаясь на влажной траве, усеянной поверху ковром летних, удивительно ярких цветов. Под рукою невольно осыпался, почернев, бутон, словно одно прикосновение обратило его во прах.
– Ты снова желаешь перейти эту грань? Снова хочешь разрушить чужие жизни?..
Сердце зашлось в безумном биении, и боль пронзила всё его существо изнутри. Молодой лекарь не нашёл в себе силы встать, будто бы что-то влекло его к влажной от росы земле. От росы ли она влажна – или от слёз, что невозможно было остановить?
– Ты ненавидишь меня?
Неторопливый шаг вперёд – и Сибори попятился, не понимая, отчего им овладела подобная слабость. Наверное, слишком настоящим казался сейчас взгляд Шигэру, немой вопрос, застывший в этих глазах цвета угля, цвета безлунной ночи. Вздох вырвался из груди вместе со всхлипом – мнимый колдун уже успел позабыть эти черты, соскучиться по каждой из них.
Волос коснулась грубоватая ладонь, и Сибори, не глядя, ухватился за неё, прижал к своей щеке. Знакомый запах чужих страданий, запах трав, что призваны облегчить боль умирающих от какой-либо хвори пациентов.
– Я не могу тебя ненавидеть. Что бы ты ни сделал, мне сложно ненавидеть тебя.
В эти мгновения жалел Сибори, что не привык он жить по велению духов, как иные суеверные простолюдины; сейчас бы разом стало ему легче дышать, и приятнее понимать: Шигэру не злится, и он простил своего любовника за то, что посмел тот распорядиться его жизнью. Ведь полагают жрецы, что во время сна способен даже простой человек перейти на ту сторону Отражённых Небес, и повстречать тех, кто давно уж покинул сей мир. Но слишком уж хорошо знал Сибори: нет в человеческом теле такой субстанции, что могла бы незримо перейти в иной мир. Есть лишь разум, из которого и проистекают сны, и им подобные видения…
– Бедный мальчик. Тебе ведь плохо одному, – настойчиво шептал такой родной, уже успевший отчего-то забыться голос. – Этого ли ты хотел? Этого ты хочешь теперь?
Сердце в груди трепыхалось, словно захлёстываемое волнами. Не глядя в глаза возлюбленному, Сибори плакал, вдыхая аромат знакомых целебных трав. Почему этот глупец не отпустил его тогда, когда вздумалось лису покинуть родной дом? Ответ кружил где-то рядом, будто легкокрылая бабочка, но находиться вовсе не желал.
– Не плачь. Мне больно видеть твои слёзы.
– Тебе всё ещё может быть больно? – негромко спросил Сибори, всё ещё не поднимая заплаканных глаз. Он был уверен в верности избранного пути – но отчего холод сковывал сердце, сжимал его в своих тисках? Будто бы ледяные шипы, подобные острейшим лезвиям, рвали всё его существо изнутри.
– Ты мёртв, Шигэру. Тебя просто больше нет…
– Если ты того хочешь…
Исчезли ласковые прикосновения, исчезло на мгновение оказавшееся столь близко тепло. Словно растворилась и поляна: теперь кругом осталась лишь пустыня, на все четыре стороны, до самого горизонта, где пустыня эта сливалась с потемневшими небесами. Молодой лекарь кричал – но отныне никто не отзывался на зов, не желал прийти, лишь под пальцами осыпалась пересохшая, мёртвая земля, смешанная с остывшим пеплом.
– Вернись, – в полубреду просил Сибори, отчаянно сгребая в ладони пересохшие комья земли. – Прошу, вернись…
Но не было больше ни знакомого голоса, ни знакомых глаз, ни этого родного спокойствия и нежности. Ничего больше нет. А сердце всё ещё колотится, отчаянно жаждет вернуть всё, что было прежде…
Никто в резиденции господина Курокавы не увидел и не услышал, как проснулся в слезах тот, кого все они почитали холодным и не имеющим чувств вовсе духом. И ни слуги, ни хозяева дома не увидели, как он всматривается в темноту и водит рукой по прохладной подстилке рядом с собою, пытаясь найти хотя бы отголосок желанного тепла.