Где-то во дворе стражи резиденции зажгли огонь – один из воинов господина Курокавы, сумев ускользнуть, поднял тревогу. Сибори тревожно заметался, пытаясь понять, где ему укрыться до окончания грядущего боя и каким образом уцелеть. Жаль, что пришлось пойти на подобную жертву, но Сибори не видел иного пути: вернуть к жизни погибшую молодую госпожу он бы никогда не сумел, а господин Курокава, верно, приказал бы казнить лжеца безо всякого промедления.

Со двора уже слышался шум битвы; в этом хаосе налетали друг на друга десятки воинов. Ни один из них не понимал, что происходит, да и немудрено: солдаты господина Кадани, скорее всего, полагали, будто бы владыка Юга приказал напасть на них посреди ночи, в то время как остальные были уверены в обратном. То, что царило снаружи и частично – в коридорах резиденции, ни в коей степени не походило на красивые поединки один на один, победа в которых зачастую зависит от мастерства и удачи. Нет, здесь правил бал один закон: быстрее увернуться, подло бросить противнику в глаза пригоршню земли, толкнуть, ударить ногой в тяжёлой обуви, ранить, покалечить, смешать с сырой грязью того, кто не сумел удержаться на ногах и упал навзничь.

Один из солдат господина Кадани бросил горящий факел в дверной проём балкона, и оранжево-красные языки легко ухватились за деревянные панели и обивавшую стены тонкую ткань, ширясь и расползаясь по ней ослепительно-яркой волной. Господин Кадани что-то крикнул, но слов его было не разобрать: сплетались воедино рёв пламени и звуки битвы, и казалось, будто это никогда не может найти свой конец. Сибори старался держаться рядом с владыкой Востока, не выпуская его из виду ни на миг: не хотелось бы после всех тех жертв, что он принёс, остаться без заслуженной великими трудами награды. Пламя подбиралось всё ближе, и за спиной уже обрушился поглощённый огнём дверной косяк. В лёгкие забивались чёрные клубы дыма, что подобны каким-нибудь злобным духам; пламя дыханием своим может отравить насмерть, так же, как и иные из ядовитых цветов…

Ещё один рывок – и молодой лекарь оказался снаружи, держась за спиною господина Кадани. Долгожданная прореха в дыму – и глоток показавшегося чрезмерно холодным осеннего воздуха. Сибори бы даже обрадовался подобному развитию событий, если бы не понимал: сейчас ему не пробиться без боя, оружия же ему, увы, никто и не подумал предоставить. Может, господин Кадани счёл, будто бы дух и сам в состоянии защититься, а может, и не желал думать о чужом ему существе, что даже не являлось в глазах его человеком. Сейчас не время было думать о брезгливости или чести – Сибори, бросившись к полумёртвому воину, залитому кровью, выхватил из руки его катану. Пусть он и не умел на должном уровне обращаться с оружием, как какой-нибудь благородный муж, но сейчас важным было не столько мастерство, сколько умение вовремя уклониться от боя, ускользнуть…

По щеке мазнула принесённая ветром искра, и молодой лекарь вскрикнул от боли. Мелькали всполохи не желающего гаснуть огня, получившего довольно корма: будто демон, пожирал он резиденцию и близлежащий сад. Господин Кадани не торопился отступать, будто и не волновало его то, что гибнут его люди: взглядом он искал кого-то в толпе, и Сибори даже знал, кого именно.

Очередной всполох пламени выхватил из толпы знакомое лицо – и господин Кадани устремился к своему возлюбленному, будто и не помня, что пару мгновений назад лишил жизни его отца. И словно бы замерло время, когда они неподвижно глядели друг на друга, окутанные облаками пламени и дыма, что с трудом прибивались к земле струями дождя…

– Почему?

Всего лишь один вопрос, который слышнее и громче отозвался в душе мнимого колдуна, чем любые крики боли и ярости. Слышал он в этом голосе прежнее противоречие, с коим некогда столкнулся и сам. Возможное могущество – и жизнь любимого человека. Словно молитву, он повторял про себя: «Убей. Убей его».

Йошимару плакал или, быть может, просто капли дождя струились по лицу сына владыки Юга. В один лишь день он лишился сестры, лишился отца и своего дома. И сейчас предстояло ему понять: всё это отнято по воле любимого имя господина Кадани. Сколь острым и болезненным было сейчас желание самому убить кого-нибудь из них двоих, разорвать эту связь, что виделась в двух взглядах. Повелитель восточных земель шагнул вперёд, и рука Йошимару сильнее сжалась на рукояти клинка.

– Твой отец подослал ко мне убийц. Я защищался – не более того.

Смятение, боль – и растущее желание, чтобы сейчас один из этой пары окровавленным пал на землю. Чтобы только не росло с каждым мгновением и без того сильное напряжение, чтобы оборвался танец пламени и ливневых струй…

Йошимару бросился вперёд, занося катану; господин Кадани же стоял, не двигаясь. Сибори ждал удара, но его не последовало: как слабовольное дитя, Йошимару в последний миг разжал руку, отшвыривая своё оружие, как ребёнок откидывает прочь надоевшую игрушку. Выпрямившись, Йошимару воскликнул:

– Прекратите бой!

Видя, как склонил перед владыкой Востока голову сын прежнего правителя, воины на пару мгновений перестали сражаться. Выжидающе смотрели на господина Кадани их противники, но и он лишь кивнул:

– Разве не ради союза мы явились сюда? Значит, союз будет заключён, пусть и пожелал прежний ваш повелитель его нарушить.

Йошимару кивнул, подтверждая чужие слова. Пожар постепенно затухал, поддаваясь дождю; кто-то из солдат был недоволен подобным приказом, но что они могли молвить сейчас против своего нового правителя? И всё же этот исход, пусть и был он наиболее вероятным, не казался Сибори таким уж привлекательным: разве хорош тот мир, что будет стоять на крови столь многих воинов? Краткая битва, завершившаяся ничем; связь двух душ, что даже война не смогла разорвать. За одно только это мнимый колдун готов был ненавидеть и сына господина Курокавы, и его возлюбленного.

Всё так же хлестал ливень – яростный и беспощадный, как сама война. Дождь омывал мёртвые тела воинов обеих армий, которые ещё не успели унести с поля боя. В цвете покуда ещё не до конца угасшего пламени струи дождя казались алыми, будто бы кровь, подобно воде, струилась с самого неба. Но гас огонь – и струи вновь становились прозрачными, как чистейшие слёзы.