Они стояли в полной готовности – сорок шесть викингов, смелых воинов, ожидали нападения с моря. В воду они не вошли, врага хорошо видно с берега. Обнажив мечи, ножи, топоры, сорок шесть отважных человек по приказу Сурта ожидали неизвестность. Нарушить приказ командира они не могли, слишком долго они воевали плечом к плечу, чтобы не доверять Сурту, брату короля. Холодный ветер дул с берега, унося туман прочь. Сгоревший корабль уже давно исчез в убегающем тумане, оставив лишь воспоминания удаляющегося факела, плывущего по волнам, словно морской призрак.

Наступали сумерки. Как и было предсказано колдуньей: «зло явится с моря на закате дня». Тонкая, кроваво-алая полоска застыла на горизонте, подсвечивая зыбкую вуаль таящего тумана. Над головами терпеливо ожидающих воинов раскрылась бездна, осыпанная редкими мерцающими жемчужинами. Звёзды, большие и маленькие, крошечные и исчезающие, застыли в темно-синем мраке, словно молчаливые свидетели. Их мерцание напоминало блеск увлажнённых глаз, испытывающих боль, умеющих предвидеть жестокость, но не способных ничем помочь, кроме напоминания о себе, в виде бледного угасающего свечения.

«Лишь любящее сердце спасётся, хоть тело изменится», – вылетело из уст Оливии, и застыло над фьордом, уже не спокойным. Сменилось направление ветра, рябь воды перешла в волны, которые одна за другой бились о каменистый берег. Вода угрожающе потемнела, звёзды спрятались за мрачными томными тучами – вестниками грозы. Стал накрапывать дождь, его сила увеличилась и, под воздействием ветра, дождь под углом хлестал лица людей, остужая их ожидания. Но разве можно охладить ненависть, презрение, страх? Человек способен противостоять силе природы, лишь бы были разогреты внутри него неугасающие угольки чувств. Где-то засверкали изогнутые линии молнии, призрачно осветив залив.

– Я что-то видел! – крикнул один из воинов.

Люди оживились, проснулись, словно от долгого летаргического сна, подняли утомленные бородатые головы и с напряжением уставились во тьму. За какой-то короткий промежуток времени море потемнело вдвое. Люди подняли своё оружие, держа его наготове. Странный приближающийся шум, как прибой накатывался волнами и ударял по слуху, рождая боевую готовность людей к атаке.

Вскоре, с первой волной, во тьме, словно спустились тени, появились длинные и плотные тела чудовищ. Их рыла в темноте казались ужасными и какими-то зловещими, приносящими смерть. В сердцах викингов, оторопевших от увиденного, проскользнула смутная тревога, переходящая в неописуемые чувства соприкосновения с абсолютным злом. Страх порождал фантазии. Кто-то успел увидеть сотни коротких щупалец, ползущих, словно уродливые руки чудовища, вылезшего из преисподни; кто-то увидел кровавый фонтан чёрной крови загадочного монстра, в мгновенной вспышке молнии; кто-то неистово кричал, вводя всех в безумный страх, оглушая и сковывая удары меча и топора; кто-то из воинов упал в воду, в эту чёрную жижу, полную отрубленного мяса монстра, чувствуя себя бок обок с чужеродной плотью, неземной, не схожей с миром людей.

Викинги дрались с невидимым противником, явившемся из преисподни, из глубин подводных расщелин, неистово кроша его тело, уничтожая его, возвращая его туда, откуда оно вышло. Они были слепы и неистовы, безумны и отрешены в своём поединке. В этой тьме им не нужны были глаза, не нужно было обоняние, прикосновение, это был миг жизни, когда сердце и сознание уступает тем инстинктам, которые выползли из тёмных закоулков мозга, проснувшиеся от летаргического сна, от вечного ледяного холода, где они спали, и теперь буйствуют, наполняя горячие тела людей неистовой энергией ненависти и презрения, не объясняя, не определяя поступки. Без названия, без рассуждения, ибо у зла, которое, несомненно, овладело ими в этот момент, нет имени и нет объяснений. Оно совершает лишь то, на что способно – убивать. Викинги, залитые кровью дельфинов, которых они безжалостно резали, кололи, рубили, не видели своих лиц, не видели той неземной тени зла, которая отразилась в их безумном, зловещем лике.

Прошло некоторое время, пока прежняя мирная тишина не вернулась в залив, уступив место лишь шуму прибоя и редким, далёким раскатам угасающего грома. Викинги, стоя по колено, по пояс в воде, немного успокоились, глядя в отдаленные мерцания молнии, безнадёжно бьющей, стучащей по поверхности бушующего моря. Чудовище отступило, отошло, убралось в свой мир. Они выдержали небывалую атаку морского хищника, не пустили его на землю, защитили мирно спящих крестьян.

В этой начавшейся на редкость тихой ночи воины прислушивались к привычным звукам природы, вдыхая морской воздух, расслабив свои утомленные мускулы и приводя свой воспаленный мозг, в спокойное состояние. Но вдруг, кто-то тревожно крикнул, все насторожились, послышался скрежет металла.

– Чудовище уходит! – послышался удовлетворительный голос. – Я вижу его тяжелое тело. Оно отступило. Мы победили!

Викинги ликовали, послышался боевой напев гулких, хоть и утомлённых голосов. Из всей стаи чёрных дельфинов выжил лишь один. Его тело, израненное, изуродованное тело, томно ушло под воду, прочь от берега, подальше от земли, от смерти, о которой он забудет, едва заживут и зарубцуются раны. Его могучее израненное тело не могло причинить ему большей боли, чем раскрытая рана его души. Он не смог, не смог защитить самое дорогое – то, за счет чего держалась его жизнь, то, что вызовет страдания еще много веков. Человек бы запомнил опасность и не являлся бы в этот проклятый залив в будущем, но только не он, ведь он уже не человек, хоть душа его человеческая. «Лишь любящее сердце спасётся, хоть тело изменится», – это звучит для него как приговор. Он потерял своих верных друзей, своих товарищей, он не выполнил цели. Всё, что он чувствовал, – это жгучую душевную боль, которая тянула, манила, подталкивала сюда прийти, вновь и вновь, словно его душа, оставшаяся перед берегом островов, как перед непреодолимой стеной, искала возможности выполнить земную цель, несовершенную, не законченную в земной жизни.

Он существовал в оболочке морского животного, заточённый в нём, как в темнице узник, навеки, без права апелляции. В чём же была его вина? Разве может любовь иметь наказание? Теперь он находился в иной жизни, в ином теле, но по-прежнему не свободный, ибо он не мог последовать за той, кого любил. Он попал в забвение – не жизнь и не смерть, лишь существование, бездумное, бесчувственное существование, в котором изредка всплывают, словно в горячем бреду, некоторые картинки его прошлой жизни, где он был королём, воином, был любим, и любил до безумия. Миг счастья он испытал в обмен на вечное заточение во мраке, на вечное существование, пустое, безрадостное, монохромное.

Словно вобрав в себя неистовую злобу, небо посылает на землю свой небесный протест – яркая, небывалая в фьордах, молния отчаянно бьёт в скалу, расположенную между мысом острова Вагар (в том самом заливе) и островом Тиндхольмуром. Раскатистый треск и скрежет разрушающейся скалы раздаётся в заливе, ударяя по ушным барабанным перепонкам людей, напоминая им о силе неба и богов, живущих там.

– Это Тор! – крикнул кто-то. – Это он подаёт нам свой знак!

Человеческий голос гаснет в заливе, среди бушующих волн. За этой чудовищной молнией показались ещё две-три более слабые молнии, вспыхнувшие где-то вдали, за фьордом, и на миг, но достаточный, чтобы заметить, осветили огромную дыру в скале, образовавшуюся вследствие удара молнии. Теперь скала, после раскалывания её породы, походила на арку или скальные ворота, сквозь которые уплыл израненный чёрный дельфин.

С большой болью, невосполнимой потерей, узнает Натан, о смерти его племянницы, Ислы. Он прибыл на остров Вагар вместе с викингами, вернувшихся с плохими новостями на двух кораблях. Тело Сурта было поднято из моря, куда оно упало после поединка с Олафом. Его обмыли и начали готовить к захоронению. Для этого, один из кораблей переправили на остров Эйстурой, где посилились и даже обжились викинги. Корабль разобрали и перенесли на землю, выкопали яму с размером судна и, перевернув корабль дном кверху, опустили его на дно ямы так, что судно полностью окунулось в неё. Осталось лишь закопать могилу брата короля. Но с похоронами на этот раз не спешили. Дело в том, что кончина и похороны Олафа, о которой знали жители деревни, была преждевременной. Викинги вернулись с острова Колтур, где состоялся честный поединок за корону между братьями, с двумя противоположными новостями.

Первая новость была плохой – погиб брат короля, Сурт – великий воин и вождь. Но вторая новость была радостной – Олаф был жив, он не погиб ночью в море, разбившись о скалы, как рассказывал Вагар, а чудом выжил. Но по непонятным причинам он исчез, никто не знал, куда он пропал. Викинги, следившие за поединком братьев, утверждали, что Олаф одержал победу и, вместе с несколькими десятками воинов, спешно отправился к острову Вагар, что бы спасти от гибели Ислу. Это случилось на закате дня, перед штормом. Натан же утверждал, что его поглотило зло, вышедшее из моря и забравшее его с собой.

– То, что он не вернулся на берег залива, – говорил священник, таинственным голосом, в котором скрывалась неуверенность, – говорит о том, что он погиб.

Викинги согласились со священником, потому что они видели это чудовище и даже смогли дать ему отпор. Правда утром, когда прибыли два корабля викингов и священник, они пришли на берег, чтобы встретить корабли, и сильно удивились, увидев на берегу, среди плескавшихся волн многочисленные изрубленные тела гринд. Боясь признаться себе в том, что они ночью боролись не с чудовищем, а с дельфинами, выбросившимися стаей на берег, они всё же признали, что этой ночью зло, облачённое в гринд, напало на людей. Некоторые предположили, что чудовище всё же было иным, но проиграв поединок, оставив свои щупальца на берегу, ускользнуло в глубину моря, а щупальца превратились в тела гринд, чтобы люди не видели истинного лика зла.

– Оно ещё вернётся, – твердили викинги. – И мы будем готовы к отражению.

В знак доказательства они показали сказочный вид, образовавшихся, благодаря небесному удару молота бога Тора, скальным воротам на выходе из залива. И люди поверили в это. И как священник ни пытался объяснить всё иначе, к нему не прислушивались. Новый бог, Христос, всё ещё не имел сильного воздействия на сознание островитян. Во что они поверили, почти не колеблясь, так это в предательство и коварство старой ведьмы, Оливии, в её могущество колдовать. Но найти её они не могли. Она так же странно и необъяснимо исчезла, как и жрец, Варг, проводивший погребение Ислы. В смерть хитрой Оливии не верили и потому её начали искать. Нашлись свидетели – мальчик-пастух, того, что ведьму видели в лодке, переправляющейся ранним утром к северным островам.

Прошло время, многие перестали искать Варга, Оливию, Олафа и его маленького сына, Сигара, также исчезнувшего бесследно в ту роковую ночь. Люди стали считать, что в ту ночь, действительно, их острова посетило зло, появившееся из глубин моря и унёсшее с собой людей. Зло разгневало бога Тора, а он предупредил людей – быть на чеку, и, в знак памяти об этом, оставил изваяние, сделанное собственным молотом – испускающий молнии богов, скальные ворота. Викинги посчитали, что это знак Тора – этим он предупреждал людей, разгневавших зло, что оно явится к острову через эти высеченные в скале ворота.

Лишь священник, преисполненный долга и божественной силой всепрощения Христа, не мог смириться с утратой. В смерть Олафа, его сына и жреца, он не сомневался, но в исчезновение и гибель, даже случайную, его сестры, Оливии, он не верил. Уж слишком много она зла в себе хранила, чтобы исчезнуть незамеченной. Натан полагал, что Оливия, будучи мстительной, и выполнявшей своё дело – месть для всей семьи Маккензи Логана, не могла бы просто так покончить с собой. Такие люди должны были перед смертью проявить себя – показать всем, что они отомстили. Месть требует, чтобы её уважали, она любит хвастаться своими подвигами, желает быть увиденной и услышанной, иначе о ней не узнают. Зло не существует само по себе, взаперти памяти, оно хочет остаться на плаву, чтобы о нём помнили. Натан, со смертью ведьмы, получил её наследие – старый дом на берегу залива, у скалы «Ведьминый палец», на востоке острова Вагар; он стал подробно и с нетерпением изучать странные и загадочные надписи на каменной плите, хранящейся в доме сестры, под сундуком, сделанные далёкими предками мужа Оливии, Робертсона. Кое-что ему удалось перевести, так как он был большим знатоком и любителем языков, законов и древних обычаев. Но остальной текст он так и не сумел осилить, потому что он был зашифрован. Ключ к загадке он не нашёл. Он решил, что этот древний текст в виде замысловатых палочек и точек, начертанных в причудливых узорах, хранит в себе одно из тех зловещих проклятий, записанных в форме какого-то старинного обычая, уходящего в стародавние языческие поклонения, возможно, злу. И это зло, пробужденное, быть может, случайно, неистовой ненавистью и местью человека – Оливии, ставшей ведьмой, пробудилось и напало на людей, забрав с собой жизнь двух влюблённых: Олафа и Ислу. Ключ, ключ к загадке, к расшифровке древних надписей он не мог найти, хоть перерыл весь скромный, но вызывающий уважение, дом Оливии. Здесь было множество рецептов, баночек с неизвестными зельями, порошки со странными надписями, но не было, ни малейшего намёка на ключ к разгадке тайны проклятия. Но может быть и не стоило ему, священнику, отошедшему от мирских дел, и посвятившему себя богослужению, ворошить прошлое, мрачные тени смертельной загадки, зловещей тайны, которая надёжно хранилась веками, передаваемая от отца к сыну, от угасающей памяти к свежим восприятиям нового поколения, старый мир уходил в небытие, передавая свой крест и тяжесть новому, молодому, не испорченному, не отягощённому этой древней ношей.