Наше время. За столиком у окна сидел пожилой мужчина, старый рыбак, завзятый охотник. Перед ним стояла порожняя кружка пива. Старый морской волк, свесив голову, дремал. В дверь паба вошли двое: долговязый старик и молодой человек. Женщина, работающая барменом, бросила оживлённый взгляд на старика.
– Это вы, отче. Что вас привело к нам в столь ранний час? – спросила женщина, она косо, с любопытством оглядывала вошедшего молодого человека.
– Это мой приятель, журналист, – ответил Даниэль, он прибыл ко мне в гости из Копенгагена.
– По работе или как? – спросила женщина.
– Пишет статью о нашей традиции.
– А, ясно. К нам многие приезжают. По большей части из Гринписа.
– Нам, пожалуйста, две кружки, – сказал Даниэль. – Пиво здесь особое, его вкус неповторим, – он бросил косой взгляд в сторону женщины.
Они оба сели за столик. Спустя минуту, перед ними появились кружки пива с белой шапочкой пены.
– Он долго здесь? – спросил Даниэль, указывая в сторону дремавшего старика.
– С позднего вечера, – ответила женщина. – Всё боится пропустить охоту. Сегодня ведь двадцать девятое июля. День святого Олафа. Ребята ждали этого дня целый год. Мой сын достиг восемнадцатилетия. Он несколько дней готовился к традиции.
– И где же он? – спросил пастор.
– Где-то с друзьями на скалах или в лодке – в поиске стаи гринд, – ответила женщина.
– Так ты говоришь, что он дремал здесь всю ночь? Не мешало бы кружку у него забрать из под носа, а то ненароком голову разобьёт о неё.
– А это не первая кружка пива, – ответила женщина. – Пятая или шестая, я и сама сбилась.
– Куда он девает столько жидкости?
– Его желудок бесконечен для пива. Бегает во двор, а потом обратно возвращается, и просит кружку свежего пива, – пояснила женщина. Она подошла к стойке, и скрылась за ней.
– Вот, Флетт, сегодня вы все увидите, собственными глазами, как эти юные мужчины будут сражаться со стаей безобидных дельфинов, не сделавших никому дурное, – сказал Даниэль.
– Так вы утверждаете, что вы и есть потомок того самого святого Олафа – короля викингов, поселившихся здесь ещё в девятом веке? Но тогда над загадкой древнего проклятия, о котором вы мне рассказывали всю ночь, бились десятки ваших родственников – поколения Олафа. Почему же вы до сих пор не подошли к её разгадке, ведь, как вы утверждаете, в ваших руках есть ключ?
– Это, верно, так говорил мой отец, передавая мне эту тайну, делая меня невольным соучастником всех этих кровавых событий. Но что я могу с этим грузом, давящим на меня, поделать. Это проклятие нашего рода. Люди не верят мне, а я устал оправдываться. Надеюсь, что я умру, и этим прервётся наш род и исчезнет тайна.
– Но ведь убийства гринд не прекратятся.
Священник кивнул головой.
– Значит, найдутся другие, которые будут помнить.
– У вас ведь нет наследников? – спросил журналист.
– Нет, я последний из рода. Но в проклятии не сказано о роде Олафа.
– Я помню. Это слова ведьмы, кажется, её звали Оливия.
– Вы правы.
– Я всё записываю.
– Даже если вы это напечатаете, вам всё равно никто не поверит. Всё это выглядит слишком…
– Слишком, мистически, – добавил Флетт.
– Вот именно, нереально. Я и сам порой не верю в это, если бы не старинный портрет с надписью. Но кто знает, в чём разница между реальностью и мистикой. Вон, люди до сих пор ходят в мою церковь и молятся Христу, хотя ни разу живым его не видели и не слышали.
– Почему не верите?
– Потому что мир тайного всегда хранится в человеке, всплывая из его тёмных глубин, словно древнее неведомое чудовище, – ответил Даниэль.
Часы, висящие на стене, пробили восемь утра.
– Кстати, пастор, – оживилась женщина, – вам ход на берег сегодня закрыт. Или вы проникните туда инкогнито, переодевшись?
– Я не стану нарушать традицию, дорогая, – ответил Даниэль. Неподвижная статуя морского волка вдруг зашевелилась, он, словно почувствовал запах дичи. Поднял голову, взглянул в окно и что-то неразборчиво пробубнил. Завидя, священника, он сказал:
– А, это вы. Тоже пришли на… или, как всегда отсидитесь здесь, в стороне?
Даниэль молчал.
– Сегодня эти учёные с ума сошли. Я слушал ночную передачу, – продолжил старик, словно говорил с кем-то. – Они там у себя перепили, видать. Всю ночь говорили о каком-то странном свечении,… будто какие-то блики в виде двух точек на севере, рядом с Полярной звездой, горели на небе. Одни говорили об НЛО, другие о необычных вспышках в ионосфере. Фантазёры. Одному померещилось, а другой раздул из этого гипотезу. Эти небесные вспышки были-то всего два раза, два мгновения. Мираж. Если долго смотреть в темноту ища новые звёзды, то может двоиться в глазах. Когда-то я читал об этом, когда хотел стать астрономом-любителем. Что вы думаете об этом, святой отец?
В этот момент за окном забегали тени, послышался людской гам. На улице все зашевелилось, ожило и пришло в движение. Люди к чему-то готовились. Не дождавшись, ответа морской волк выбежал из паба, словно началась война. Священник и журналист тоже вышли наружу. Они оказались среди потока мечущихся людей, в руках которых были топоры, ножи и длинные крюки с канатами. Дети держали камни, женщины окружили причал, мужчины стояли у берега и озабоченно глядели в горизонт, где поднимался раскалённый огненный диск солнца.
В заливе, где волны еле плескались у берега, вода казалась спокойной. Более десятка моторных рыбацких лодок стояли у причала. Люди готовились выйти в море. Одна за другой лодки покидали берег, быстро уносясь прочь из залива.
– Вы идите к берегу, там вы можете всё собственными глазами разглядеть, – сказал священник, обращаясь к журналисту. – У бога нет глаз, он молчалив к нашим поступкам, но он всё слышит, и каждая мольба, крик о помощи не останутся незамеченными.
– А вы куда? Вернётесь в церковь и будете молить бога о снисхождении? – с иронией спросил Флетт.
– Не сейчас. Я решил на этот раз поступить иначе. Я не струшу. Как мои предшественники, и, впервые в традиции, выйду к ним.
– Но люди вас увидят.
– Я поднимусь вон на тот высокий мыс, где скала уходит в море, и взгляну им в глаза.
– Смотрите, не упадите, отче, – сказал Флетт, бросая взгляд на высокий утёс, таящий в лёгкой утренней дымке. – Нынче скалы мокрые и опасные, ранним утром прошёл лёгкий дождь.
– Не в первый раз я хожу по этим молчаливым свидетелям. Люди умирают и рождаются, а они вечны. Они всё помнят.
– Видите эту арку. Это скальные ворота, – пояснил священник.
– Я помню. Это через них спасся Олаф в обличии дельфина?
– Да, это те самые ворота, ворота ада и рая, ворота забвения и пробуждения. Сегодня он тоже там пройдёт.
Журналист с нескрываемым интересом посмотрел на ослепительную скальную породу, отсвечивающую солнечные блики. В этой ауре солнечного света, пробивающихся сквозь зыбкую завесу тумана, ему показалось, что скальные ворота, о которых говорил в своём рассказе священник, были ничем иным, как входом в иной мир, в мир неведомый и таинственный. Что было по ту сторону: рай или ад, свобода или заточение, сияющий лазурный свет или вечная тьма?
– Сколько их?! – крикнул мужчина с лодки.
– Около пятидесяти, – ответил кто-то с другой лодки. – Я насчитал сорок восемь.
Последние слова были заглушены шумом моторов лодок. Небольшие рыбацкие судёнышки стали полукругом, образовав для стаи дельфинов, непроходимый барьер шума и опасности. Лодки напоминали голодных серых и чёрных волков, вышедших на охоту. Гринды, оказавшиеся между дикими криками и зверским рычаниям железных машин, кинулись в залив – единственный свободный путь. Проникнув в бутылочное горлышко фьорда, они считали, что нашли спасение, но… люди окружали их, забрасывая камнями и металлическими острыми палками, привязанными к канатам. Чёрные, лоснящиеся на солнце, обтекаемые тела дельфинов направились к берегу – бутылочному дну. Им и в голову не могло прийти, что они двигались прямиком в дельфиний ад, в кровавую мясорубку. Из всей стаи лишь один шёл вперёд, увлечённый каким-то неизъяснимым чувством, манящим его к берегу. Сила, управляющая этим чувством, была сильнее его, сильнее жизни. Это была одна из тех необъяснимых, таинственных сил, которые порой завладевают живым, покоряя все его инстинкты. Это было что-то старое, давно забытое, но не угасающее, не потерявшее своей былой мощи.
Ещё в сумерках, когда, рассвет дремал, его вели многочисленные причудливые сочетания белых точек, разбросанных на чёрном шатре. Его внимание, за долгие, казавшиеся вечностью, годы, привлекло неожиданное и удивительное сияние двух звёзд. Они глядели на него своим голубоватым светом и напоминали что-то забытое, давнее, что-то, что он хранил все эти сотни лет в глубинах сердца. Именно сердце забило смутную тревогу, пробудив в нём приятное тепло, согревшее его тело. Это было божественное чувство, одно из тех, когда мы готовы броситься сломя голову, не останавливаясь ни перед чем, не сворачивая с пути. Единственное чем он отличался от других сородичей стаи, было то, что он чувствовал себя заточённым в оболочку чёрного дельфина, словно в проклятую клетку, не имеющую выхода.
Огни погасли с появлением первых огненных лучей, осветивших манящие берега. Он не знал причины, но знал наверняка, чувствовавшим человечьим сердцем, окруженным дельфиньим телом, что эти берега были ему хорошо знакомы. Не он к ним приплывал каждый год, а они приходили к нему в его вечных сладостных грёзах. Он плыл в направлении тех погасших звёзд. Он верил, что они ещё вспыхнут тем приятным голубоватым оттенком.
Проплывая мимо высокого мыса, он бросил взгляд на одинокий тёмный силуэт. Ему показалось, что он ему хорошо знаком, является частью его самого, словно он разделился и одну часть своего тела оставил на этом мысе – одиноком, блестящем в лучах восходящего солнца, камне. Солнечные блики ослепили его, и он повернул к берегу, казавшемуся недосягаемым, из-за постоянного людского гама и шума винтов.
Подплывая ближе к берегу и отдаляясь от мыса, где он увидел согнутый, тёмный силуэт, он вдруг услышал позади себя странные хриплые слова, словно их произнесли из глубокой ямы, где эхо повторяло сказанное: «Дельфин – это лишь оболочка для грешной человеческой души. Проснись от забвения, очнись, вспомни кто ты?»
Он погрузится в воду, чтобы разобрать этот странный хрипящий и завораживающий слух голос. Шумы моторов и гам суетливых и обезумевших людей заглушился так, что его не было слышно. Это было впервые. Он почувствовал себя словно во сне, в ином мире. И вдруг, среди подводных растений, словно на широком экране, в зыбкой дымке он увидел силуэт человека. Это был мальчик, тот самый, которого он видел в уютной бухте, по другую сторону океана. Он вспомнил, как маленькие ручки этого мальчика касались его головы, как детские нежные ладони плотно сжимали его шею, как мальчик тонким дискантом ликовал, радуясь ему. Это было человеческое существо. Это его друг, тот, кого он катал верхом на себе, тот, кто украдкой ему напевал слова, словно из старинной, забытой колыбельной песенки:
Дельфин остановился и, застыв в морской пучине, словно паря в воздухе, прикоснулся носом к протянутым детским ручонкам, внимая его безголосым словам. Ему не нужно было слышать их, потому что их эхо отражалось в его, пробудившемся от долгого сна, сердце, всё еще человеческом сердце.
Он услышал изнутри собственного тела голос, словно с ним говорил не мальчик, чей образ он увидел, а его собственное сердце. Оно разговаривало с ним впервые, за долгие века забвения: