Было раннее утро, когда машина Громова подъехала к загородному одноэтажному частному дому. Это было обычное деревянное строение одного из пригородных районов. Оранжевые лучи едва озолотили верхушки деревьев, пробуждая все живое, когда Громов, выйдя из машины, подошел к изгороди и вошел в незапертую деревянную калитку. Во дворе не было кур, гусей и прочей домашней птицы, которые так привычно можно увидеть во дворах деревень, не было и собаки – верного сторожа и помощника хозяина дома, ни лошади, ни коровы в этом дворе не было, и от этого он казался пустынным, брошенным. Где-то в соседних домах громогласно и протяжно, надрывая горло, крикнул петух, напоминая жителям, что наступил новый день. На единственной проселочной дороге, которая через полкилометра примыкает к автотрассе, ведущей в город, начали появляться жители; одни бодро, другие – насупившись, грузно шли на работу. Изредка слышался лай собак, чье спокойствие было нарушено, понятной только им, причиной.

Звонка у двери дома, расположенного по адресу, указанному на черной визитке, не было. Громов постучался, потом потоптался на месте, в ожидании хозяина, и, наконец, посчитав, что он может войти, открыл дверь и проник внутрь.

Странное было это место. Громов, находясь в шумном многомиллионном городе, являющемся центром Великого государства, никак не ожидал, что по указанному адресу, от которого, быть может, зависит судьба и безопасность президента страны, будет находиться самый обычный деревянный русский дом.

Внутри было тихо. Громов стоял в прихожей. Обстановка была обычной для деревенских жителей: небольшая вешалка с висящем на ней, засаленным во многих местах, пиджаком, два небольших столика, примыкающих друг к другу, два стула, один в углу, другой у стола, глиняный кувшин, тазик, большая кастрюля с водой, на окнах белые занавески в узорах, над головой висела лампочка.

В прихожей царствовал еще сумрак. Громов решил зажечь свет, он потянулся к выключателю на стене, расположенному рядом с дверью, очевидно, ведущей во внутренние помещения. Он не успел дотронулся до выключателя, как услышал старческий голос:

– Не зажигайте, пожалуйста.

Дверь открылась, и в прихожую вошел старик, тот самый, которого Громов видел раньше, неоднократно входящим в офис «черного квадрата», расположенного в Кремле.

– Здравствуйте! – сказал приветливо Громов, в его голосе послышалась нотка напряжения.

Карие старческие глаза старика с беспокойством, внезапно разбуженного человека, глядели на Громова.

– Я пришел к вам по очень важному делу, – продолжил Громов. – Так случилось, что Бориса Ивановича уже нет.

– А что случилось с ним? – спросил старик.

– Скоропостижно умер, не выдержало сердце. Теперь я занимаю его должность.

– Очень рад за вас, – уныло произнес старик.

– Я сейчас нахожусь в очень сложной ситуации. Внутренние инструкции моего отдела не позволяют мне … – Громов замялся, он не знал, как ему вести себя со стариком.

– Ваши действия ограничены, и вместе с тем не проясняют ситуации, – добавил решительным голосом старик.

– Да, совершенно верно. О вас положено знать только двоим людям: президенту и начальнику отдела безопасности. До сегодняшнего момента о вас знал Борис Иванович, но он умер, и его функции перешли ко мне. Теперь, когда я стал директором отдела «черный квадрат», я должен быть посвящен в некоторую секретную информацию, согласно инструкции, имеющей самую высшую секретность. Такую инструкцию я получил вместе вот с этой визитной карточкой. – Громов показал старику черную визитку.

– Да, я понимаю вас. Что ж, присаживайтесь.

Они оба сели на стулья, старик у стола, а Громов в углу, напротив старика.

– Давайте знакомиться, – сказал старик. – Меня зовут Иван Трофимович, а вас, если я не ошибаюсь, Громов. Я наслышан о вас от Бориса Ивановича. Как жаль, что произошло все именно так.

– Сейчас нужна ваша помощь. В вашем офисе что-то происходит. Одна из строгих директив не позволяет мне входить в офис «Черного квадрата», поэтому я обратился к вам. Люди волнуются …

– А что произошло?

– Так случилось, что в помещение «Черного квадрата» вошли наши люди. Это солдаты и офицер из Федеральной службы охраны Кремля. Часовые говорят, что были слышны изнутри вашего офиса выстрелы, потом стрельба прекратилась.

– Кто-то выходил?

– Нет, мои люди оцепили все здание, я велел им никого не впускать до моего прихода.

– Вы поступили правильно, все по инструкции, – сказал Иван Трофимович. – Вы, наверное, хотите кое-что узнать, у вас много мучительных вопросов ко мне.

Громов заинтересованно кивнул головой.

– Почему все так произошло? Вот главный вопрос, – сказал Иван Трофимович. – Все дело во мне, в моей старости. Понимаете, я стал ему не нужен, точнее, он больше не может работать со мной.

– О ком вы говорите? – удивленно спросил Громов. – Разве вы не единственный сотрудник «Черного квадрата»?

– Нет, не единственный, есть еще один.

– Как его имя? – спросил Громов.

– У него много имен.

– Понимаю, – Громов подумал о каком-то секретном супер-агенте. – Как он выглядит?

– Если вы его увидите, то это будет последним мигом в вашей жизни.

Громов был удивлен этому разговору, но решил продолжить до конца.

– Но голос у него есть, коль его увидеть нельзя?

– Он беззвучен, как глубокая тишина.

– Каковы же тогда он может произвести действия? – удивленно спросил Громов.

– Они неощутимы, но завершающие.

– Завершающие что?

– Сейчас он пробудился, но я не являюсь этому причиной, – загадочно ответил старик.

– Что значит пробудился?

– Ему нужен кто-то помоложе, чем я. Я уже стар для такой работы. Да и он перестал меня чувствовать.

Старик говорил загадками, чем дальше и больше у Громова было вопросов, тем непонятнее старик отвечал на них, как будто специально запутывал его. Громов знал, что, согласно секретной инструкции, ему не положено всего знать о «Черном квадрате». Все, что ему положено знать, он должен узнает от старика.

«Вероятно, – думал Громов, – старик уже сообщил ему все, что хотел, остальное было засекреченным».

– По вашим словам, Иван Трофимович, я понял, что вы не сможете заниматься работой «Черного квадрата»?

Старик качнул головой в знак согласия.

– Ему нужен кто-то помоложе чем я.

– Но кого же я могу предложить, я ведь ничего не знаю?

– Он уже выбрал помощника.

– И кто он? – спросил с не скрывающим интересом Громов, замечая, при этом, какую-то грусть во взгляде старика.

– Я по многу часов сидел здесь один. Порою меня охватывает тоска, навязчиво посещают странные мысли. Правильно ли я поступил тогда, в юности? Я слишком рано прикоснулся к зловещей тайне. Судьба ли это сыграла так со мной, или я был избран миром неподвластным человеческому разуму? В такие минуты одиночества меня охватывает зыбкая вуаль забвения. Мне хочется вернуться в далекое прошлое и не знать того, от чего я никогда не уйду. Даже здесь слышен шум города, далекие его отголоски, он незаметно подползает к моему уху и ворчит, клокочет, шипит, он напоминает мне, что я не один, вокруг меня бурлит суетливая людская жизнь. Люди счастливы, потому что не знают того, что ведомо мне. Порой я думаю, что лучше умереть и переродиться вновь, чем страдать всю жизнь. – Голос старика был печальным, словно он терзал себя за что-то.

– Вы раньше жили в городе? – решил спросить Громов, не понимая, о чем говорит старик.

– Да, но потом я решил переехать из шумного и многолюдного города. Я искал уединения в сельской жизни, и надеялся на спасение, но, увы … Я хотел отсрочить, как можно дольше свою старость, но это невозможно. И я знаю это, и ничего не могу поделать … Теперь, раз вы тут появились, мне придется выполнить обещание, данное мной много лет назад. Я отдаю вам самое дорогое, что есть у меня – своего единственного любимого внука.

– Он должен заменить вас? – догадался Громов.

– Да, – печально ответил старик. – Его зовут Александр Архипов, ему 13 лет, его родители погибли. У него кроме меня никого нет.

– Но ведь ребенок, 13 лет… – удивился Громов.

– Так должно быть. Он только начинает свою жизнь, и, к сожалению, уже вступает в свое темное наследство, которое я, невольно, подготовил для него.

– Вы представите мне вашего внука?

– Да, разумеется, – с грустью ответил старик, как бы ни желая этого делать. – С этого момента я его передаю вам, за его жизнь не беспокойтесь. Он уже знает о нем.

Последние слова заставили Громова в очередной раз задуматься: «Он уже знает о нем, – повторил про себя Громов».

– Вы идите к машине, – сказал твердым, уверенным голосом Иван Трофимович, теперь в его голосе не летала тень сожаления. – Он подойдет к вам спустя некоторое время. Дело в том, что он ничего не знает. Я должен ему все объяснить, многое рассказать. Он, мальчик умный, способный, он справится. Быть может, я зря волнуюсь, и эта работа – для него, как знать. Я ведь ему, как отец, потому и волнуюсь.

После этих слов старик открыл дверь и скрылся в чреве дома, а Громов, с тревожным чувством, не покидающим его, и зыбким ветерком, какой-то уверенности в положительном исходе имеющейся ночной проблемы, отправился к машине ожидать тринадцатилетнего подростка.

Иван Трофимович вошел в спальню внука, и застал его сидящим у окна, с интересом поглядывающего на улицу. Мальчик встрепенулся, поправил очки и вопросительно поглядел на деда.

– Ты не спишь? – спросил дед.

– Как тут уснешь. К нам приехали?

– Да, это … это ко мне, – с неохотой ответил старик.

– Не думаю, что этот дядя просто так приехал, – бодро сказал Александр, и с интересом посмотрел в печальные глаза деда.

Мальчик предчувствовал какой-то подъем, скрытую зарождающуюся энергию. Форточка была открыта, и сквозь нее в комнату вливался утренний, свежий благоухающий запах полей и лесов, наполненный свежестью рек, распустившихся полевых и лесных цветов, душистых трав. Эти запахи пробуждали в подростке неиссякаемую энергию, наполняли его бодростью и юношеской неутолимой радостью. Мальчик не задумывался об этом, но наслаждался легкостью жизни, ее безудержной силой, природной, естественной энергией молодости. Однако, Александр не мог прочесть того же божественного чувства на грустном, озабоченном лице своего деда.

– Ты прав, Саша, – тихо сказал старик, делая тяжелый выдох, словно ему не хватало воздуха. – Но с чего ты взял, что что-то случилось? – с последней угасающей надеждой спросил старик.

Мальчик бросил взгляд в окно, изучая машину, потом взглянул на деда, почесал лоб и ответил:

– Этот мужчина на иномарке приехал к нам. Я видел все. Он о чем-то беседовал с тобой на веранде, в дом ты его не пустил. Ты не первый раз едешь на работу в Кремлевский музей. Раньше, я не обращал внимания на то, что всякий раз за тобой приезжала машина с молодым шофером. Ты мне уже говорил, что ты работаешь в Кремлевском музее и заведуешь им. Но всякий раз я подвергал сомнению твои ответы, и с каждым разом все больше и больше. Теперь я уверен, что у директора музея, даже, если музей находится в Кремле, не может быть личного автомобиля, да еще и с шофером. Теперь за тобой приехал мужчина в возрасте, он не похож на шофера, скорее, он какой-то служащий или даже начальник. Я понял это по его походке и лицу. Походка военного, но спокойная, уверенная. Нет, это не простой солдат, скорее офицер. Держится он уверенно, лицо озабоченное, но властное, как у хозяина, владельца. Я предполагаю, что это какая-то шишка из Кремля, большой начальник. Он без личного шофера, и без охраны, значит, уверен в себе, силен и умеет предвидеть события и рассчитывать поступки. Умен, сдержан и, вместе с тем, в нем имеется какой-то отпечаток решительности. Номера машины государственные, значит, она служебная. После вашего тяжелого разговора на веранде, после которого его лицо не прояснилось, а скорее наоборот, покрылось озабоченностью, он не уехал, а остался ждать в машине, нервно покуривая. Вероятно, волнуется. Ты, дедушка, не начал собираться и даже не был готов к разговору с ним. Я и сейчас вижу на твоем лице тяжесть твоих мыслей. Что-то случилось, и это связано, вероятно, коль ты ко мне пришел, со мной. Ты хочешь уйти от меня навсегда? Тебя заберут далеко? Это командировка? Я угадал? – Александр с юношеской прозорливостью и детской наивностью посмотрел на деда.

Старик смотрел мутными, старческими глазами, окруженными многочисленными морщинами, на своего родного, единственного внука и не знал, с чего начать. Он не мог обмануть на этот раз внука, уверяя, что он работает в Кремлевском музее, как говорил ему все эти годы. Настало то время, тот миг, когда он не мог отвернуться от правды, какой смертельной или опасной она не была. Это было время, которое настает в жизни каждого, независимо от того, какую жизнь, праведную или грешную, он прожил.

Настало время рассказать внуку всю правду, и старик старался уловить ту мысль, которая ему поможет проникнуть в глубину памяти, истинных событий, поднять все старые забытые, нежелательные воспоминания, которые он давно похоронил в дальних уголках памяти, и к которым не хотел возвращаться даже ценою своей жизни. Но сейчас речь шла не о его судьбе, а о жизни его любимого внука, продолжателя его рода. И теперь, вместе с воспоминаниями, пробудившимися в его голове, он должен передать внуку и свое темное наследство. Это было одно из тех редких воспоминаний, к которым человек не хочет возвращаться.

– С точностью да наоборот, – ответил дед.

Он тяжело присел на табуретку, рядом с кроватью, оперся локтем на мягкую кровать и продолжил.

– Не я должен уйти. Он пришел за тобой.

– За мной? – удивленно спросил Александр.

– Извини, но рано или поздно это должно было произойти. Я все старался отодвинуть эту минуту. Но время идет так быстро, что я уже не поспеваю. Я слишком стар для этой работы, он требует тебя. Ты молод и умен не по годам. Я правильно воспитал тебя. И сегодня ты готов к встрече.

– К встрече, – удивился мальчик. – Ты говоришь об этом мужчине в машине, что не сводит взгляда с моего окна.

Старик поднял голову и посмотрел в окно.

– Нет, нет, это не он.

– А кто этот мужчина?

– Это твой новый друг. Ты еще познакомишься с ним. Он работает в службе безопасности президента.

– Что? – удивился еще больше внук. – Неужели в службе безопасности президента? Он офицер, лейтенант или капитан?

– Он начальник этого отдела.

– Как, этого не может быть, неужели сам начальник прибыл сюда, в эту деревню, вошел в наш дом и даже стал говорить с тобой? – мальчик привстал, не сводя взгляда с окна. Он пытался разглядеть того мужчину, что сидел в иномарке напротив дома.

– Да, все верно, – ответил старик.

– Ты что-то натворил на работе? – спросил Александр, настороженно.

– Нет.

– Сгорел музей?

– Я … я не работаю в музее.

– Как? – мальчик тяжело сел на стул. – Но ведь ты …

– Да, я все эти годы скрывал от тебя истину. Так было нужно.

– Постой, ты говорил, что этот человек является начальником службы безопасности президента страны … Но тогда … Твоя работа в Кремле … Она как-то связана с …

– С безопасностью президента, – докончил дед.

– Ничего себе! – восторженно, переполненный неистовым удивлением, граничащим с юношеской не обремененной радостью, воскликнул Александр. – И ты молчал. Но почему ты сразу … Ах, да, понимаю, – он успокоился, подавил радостное, безудержное чувство, и уже спокойным голосом продолжил. – Это государственная тайна.

– Верно, ты прав.

– Постой, постой, – в Александре опять всплыло мальчишеское желание непременно за все взяться, – и теперь, ты мне предлагаешь …

– Не спеши, у тебя будет возможность отказаться. Но для этого ты должен с ним встретится…

– С кем это «с ним». Извини, дедушка, но ты, в нашем разговоре, часто говоришь еще о ком-то. Кто это? Какой-нибудь … о боже, как же я сразу не догадался …

Старик переменился в лице, он насторожился, как будто на его лицо пала зловеща тень тяжелых мыслей. Мальчик еле сдерживал улыбку, вызванную неудержимой юношеской радостью.

– Это президент России, господин …

– Нет, но с ним ты тоже познакомишься, тайно. О тебе будет знать только трое, не считая меня: тот мужчина в автомобиле, его, кстати, зовут Громов Алексей, разумеется, президент страны … – старик замолчал, будто все сказал, но на самом деле к его горлу подкатил тяжелый ком, удерживающий голосовые связки, вызванный нежеланием продолжать.

– Постой, но ведь ты сказал трое, а назвал двоих.

– Все верно, – сказал старик, почувствовав, что ком в горле, вызванный нахлынувшими чувствами, прошел. – Есть еще третий. Ты с ним познакомишься позже. Но, сперва я должен тебе рассказать свою историю. Как я познакомился с ним.

– Ты не назвал его имени, – заметил Александр.

– Да, прости. Его зовут Мор.

– Это имя или фамилия?

– У него много имен. Каждая народность зовет его по-своему. Я расскажу тебе все с самого начала, когда я впервые познакомился с ним. Все остальное, что касается твоей будущей работы, тебе расскажет Алексей Громов по дороге в Кремль.

Это началось в 1943 году, когда я оказался в плену. Шла Великая Отечественная война, нас было шестеро – это все, что осталось от роты. Немцы нанесли по нашим отрядам мощную авиационную бомбардировку, взяли в кольцо. Мы отстреливались до последнего человека. Все поле было усеяно еще неостывшими телами. Но погибли не все, меня и еще пятерых раненных фрицы взяли в плен. Вылечили, но только для того, чтобы увезти вглубь Германии. Им нужны были сильные работники. Так я оказался в глубоком тылу, на территории врага. Я и еще две сотни пленных работали в шахте. Она располагалась на севере Баварии, в Карстовых горах, известных под названием Франковская Швейцария. Как известно, карст – это мягкий материал, и в нем часто образовываются пещеры. Потом я узнал, от здешних жителей, которые, невзирая на жестокость солдат, все же проявляли к нам благосклонность – бросали нам куски хлеба, когда мы поздно вечером возвращались в сопровождении злобных собак и надзирателей.

Бавария во времена динозавров находилась под водой. Останки древних животных водой смывало в океан, где они со временем откладывались на дне. Спустя миллионы лет таких отложений, когда сошла морская вода, образовались карстовые горы. Внутри пещер природа построила удивительные барельефы, иногда нам казалось, что они были выстроены разумным существом. Один из залов со временем был назван «волшебным садом императора Барбаросса». Тебе это ни о чем не говорит?

– Ну, конечно, во время войны с фашистами был такой план у гитлеровских генералов, он так и назывался: «План Барбаросса».

– Ну, слушай дальше. Один из сталагмитов напоминал императора Барбаросса. Я со своими двумя товарищами, остальные умерли по дороге в Германию, работал в пещере, расположенной недалеко от городка Поттенштайн, в округе города Байройт. Пещеру, открытую еще в 1921 году, местные жители зловеще прозвали: «Пещерой дьявола». Название такое она получила из-за того, что в ней пропадали люди. Местные жители, пастухи неоднократно стали замечать, что попавшие в пещеру животные пропадали бесследно, то же касалось и людей. Их тела так и не были найдены. Местные жители стали остерегаться этой пещеры, они обходили даже гору, только чтобы не подойти близко к зловещей пещере. Фашисты нашими руками, а это около двух сотен пленных, рыли в глубину «Пещеру дьявола». Казалось, они не боялись ничего. Надзиратели в основном находились у входа, с собаками, дальше пойти они боялись. Длина пещеры была около 1700 метров. В ней было легко заблудиться. Нас спасало только большое число людей. У нас не оставалось выхода: или подохнуть во мраке холодной пещеры, или быть зверски растерзанным собаками. Местным жителям вход в пещеру был знаком много столетий. Он так скрывался среди причудливых форм горы, что его было трудно отыскать даже бывавшему здесь. О тех, кто пропадал в пещере говорили, что их забрал дьявол. Немцы, в конце каждого дня, пересчитывали нас, и каждый раз они не досчитывались двух-трех, иногда одного человека. К нашему удивлению, они не сильно волновались этому. Фрицы были уверенны, что мы никуда не сбежим, а судьбу тех, кого они недосчитались, они знали наперед, но нам этого не говорили. Мы только слышали, как охранники между собой переговаривались: «она забрала еще двух». Среди пленных поползли слухи, что мы не единственные живые существа в пещере. Там кто-то еще был. Некоторые из нас даже слышали его зловещее дыхание. Поначалу, мы считали, что это безумный крик какого-то животного, которое случайно забрело в глубины пещеры, но с каждым днем эта идея все слабла, а вместо нее в нас поселялась куда более мрачная мысль о существовании в глубинах пещеры какой-то новой формы жизни, способной к темноте и холоду.

Однажды мы обнаружили тело одного из наших товарищей, пропавшего три дня назад. Его тело уже разлагалось, на его лице, запечатлевшем жуткий момент смерти, мы прочли безумный страх, лицо было передернуто маской чудовищного ужаса. Позднее мы находили останки и менее сохранившиеся, иногда это были только отдельные части тела, некоторые были обескровлены.

Среди наших ребят был научный сотрудник, геолог. Он изучил природу постройки этих удивительных архитектурных сооружений пещеры. Он сказал, что ничего похожего никогда не видел. Он был поражен этими формами, барельефами невидимого художника. Он сказал, что этой пещере более десятка миллионов лет. Она существовала еще в эпоху динозавров.

Мы рыли все дальше, строя новые тоннели, немцы требовали от нас добычи камня, который нужен был им для строительства. Но мне кажется, их не интересовал камень. Рядом были и другие шахты. Но интерес фашистов был именно к «Пещере дьявола». Так мы проделывали в твердой породе горы все новые проходы, углубляясь все дальше и дальше, нарушая устоявшийся миллионы лет покой этой пещеры.

Однажды поздним вечером, когда наши работы прошли так глубоко, что мы с трудом возвращались к выходу пещеры, мы наткнулись на кости, явно принадлежащие каким-то доисторическим существам. Вероятно, это были кости каких-то неизвестных палеонтологам динозавров, но мне и моим товарищам, это не показалось. Эти части белых скелетов не вписывались ни в одни научные объяснения. Отдельные части скелетов мы не могли соединить даже ценою неимоверных усилий наших воображений. Тогда один из нас сказал, что мы идем не по тому пути. Он предложил нам отойти от привычных для человека форм и логики, отбросить здравомыслие и представить эти кости, замысловатых форм, как единое целое, принадлежащее одному существу, каким бы странным оно ни было. Мы последовали его совету и соединили, и у нас вышло. То, что мы получили, находится за гранью человеческого смысла. Нужно стать безумцем, не подчиняющимся ни одному известному закону физики и математики, чтобы понять, как могла существовать эта, полученная нами тварь, в многомерном пространстве. Мы отбросили наше, привычное трехмерное измерение, по идее, предложенной одним из наших ребят, оказавшимся математиком. Это он предложил для восстановления всего скелета, рассмотреть его не в трехмерном пространстве, а в многомерном. То, что мы получили в результате многомесячных усилий, было выше нашего понимания. Похоже, было, что это существо прожило жизнь, превышающую существование всего нашего человечества, его возраст мы не смогли определить, мы сбились бы со счета, подсчитывая его возраст. Конечно же, об удивительной находке мы не рассказали фрицам. Мы держали это в тайне даже от других пленных.

Нас было восемь, когда мы дали клятву, что никому на свете мы не расскажем то, что увидели там, в глубинах Пещеры дьявола. Если бы мы рассказали хоть часть из того, что увидели, то в нашем человеческом мире начался новый этап, но не развития, ни роста, а гибели всего живого, ибо наш мир является полной противоположностью тому зловещему темному миру, из которого вышла та тварь, чей скелет мы обнаружили в застывшем камне, возраст которого был свыше сотни миллионов лет. Мы обрушили этот камень, его завалило множеством обломков каменной породы. Так мы похоронили этот секрет.

Немцы требовали от нас невозможного, и мы углублялись в тайные пещеры все глубже и глубже, оставляя позади себя десятки погибших своих товарищей. Кто погиб от болезней, кто от слабости, кого расстреляли надзиратели, а кого забрала с собой, во мрак холода и ужаса, зловещая пещера. Их тела мы уже никогда не найдем.

Мы спускались все ниже и ниже, камень за камнем мы отбрасывали, вынимая их наружу, и рыли дальше, прибиваясь в ад. Из Берлина приезжали люди в белых халатах. Для них мы построили временные лаборатории, где они скрупулезно изучали каждый камень, особенно те из них, что были добыты из глубин пещеры.

Однажды, по нашей вине (мы рыли слишком глубоко), произошел подземный толчок. Он был такой силы, что это ощутила вся гора, гул стоял во всей долине, разлившейся у подножия горы, даже реки кристально чистой воды выплеснулись из своих рвов, затопив часть долины. Несколько огромных валунов завалили вход в Пещеру Дьявола. Так я остался один во мраке, внутри пещеры, так как при первых толчках часть рабочих успела покинуть пещеру, несколько десятков пленных накрыли огромные валуны, забрав их жизни, а я, один, остался в этой темной пещере, заваленной снаружи. У меня не было шансов на выживание. Для того, чтобы разобрать вход, понадобилось несколько дней, а то и неделя. За это время я бы умер с голоду. И вот тогда я решил, чем так заведомо глупо умереть от голода, терзаемый желанием выжить, я лучше не буду думать о жизни, не стану цепляться за ее жалкие крохи. Что есть бесконечность по сравнению с мигом нашей убогой жизни? Я ведь знал, что участь пленных решена. Как только мы отыщем то, что ищут фашисты, всех нас расстреляют и похоронят в этой пещере.

Поэтому не обремененный привычными узами желания выжить, я отбросил все, что связывало меня с этой жизнью, и углубился в тайны мироздания, в вечность. Я был уверен, что найденный нами скелет, принадлежащий другому миру, лишь начало пути поиска. Я был твердо уверен в том, что лучше умереть, лишь раз взглянувши в тайну мира, чем сгнить без вести в холодной каменной пещере, от которой веет мертвым духом, гнилью кладбища. Этого мига мне бы хватило, чтобы испытать хоть на миг счастье безумца, познавшего истину.

С твердым желанием, не боясь смерти, я ринулся вперед. Я дошел, почти обессиленный до того места, где мы вчера приостановили свои работы. К моему радостному удивлению, я обнаружил проход. Видимо землетрясение, внезапно возникнувшее, что-то нарушило в скальных породах, и камни провалились, оголив новый, неведомый проход в тоннель, по которому, я уверен, не ступала нога человека за все существование человечества на земле.

Несколько раз тух фонарик, но потом все же вспыхивал, призрачно освещая мое неотступное желание покончить с собой, ведь я знал, что чем глубже я забираюсь внутрь пещеры, тем меньше шансов у меня на спасение. Но я и не ждал его, меня влекла идея увидеть то, что не было дано ни одному человеку. Я чувствовал себя первопроходцем.

Изнемогая жаждой и чувствуя дикую слабость в своих членах, я добрел на четвереньках до стены. Это был тупик, тоннель упирался в стену. Больше всего меня огорчал фонарик, он то и дело гас, но всякий раз, когда я его встряхивал, вновь зажигался, но более слабо, свет угасал у меня на глазах, скрывая в призрачных, нарастающих тенях, мою надежду.

И вдруг, в призрачном, почти мерцающем свете моего фонаря, я приметил, все же, необычность стены, в которую упирался долгий тоннель. Я подкрался ближе, и уже пальцами ощупал стену, удивляясь и радуясь за полученное вознаграждение. Стена была удивительно ровной и гладкой. Ее равные квадратные края и гладкая поверхность, без единого зазора и камушка, даже пылинки, были поистине удивительными и чарующими. Это было сделано не руками человека, и не хаосом природных сил. После детального исследования стены, я пришел к выводу, что ее форма напоминает квадрат. Еще меня поразил цвет стены, он отличался от серого, грубого камня стен тоннеля. Цвет этой стены был удивительно черный, насколько мне тогда подсказывало зрение, ведь я видел благодаря угасающему свету моего фонаря.

Я, как сумасшедший ученый, отыскивающий артефакт, щупал, поглаживал свою находку. Я упал на колени под ношей своей безумной радости, мне больше ничего не нужно было. Я нашел его. Но меня не покидала мысль о тех таинственных, зловещих звуках, которые я вместе со своими товарищами слышал в пещере. Эти звуки, несомненно, принадлежали живому существу. Я не знаю, сколько я просидел, сидя у стены, облокотившись спиной, но, когда начал таять последний луч света фонаря, я закрыл глаза и начал слушать. Тогда я, поглощенный тьмой, ощутил необыкновенную энергию, словно в меня вселилась новая жизнь, и я пробудился вновь, в новом, здоровом, бодром теле. Мне не хотелось открывать глаза, я боялся, что когда открою их, то уже не почувствую это божественное ощущение легкого полета, теплого и приятного прикосновения. Я чувствовал себя в каком-то пространстве, в котором действуют силы, незнакомые нам, божественные ощущения вне времени и пространства. Мне показалось, что я провалился в этот черный квадрат, и оказался в его власти. В этот миг блаженства ощущений, наполняющих и согревающих мое тело и душу, я услышал его голос. Он был приятным, и лился, будто со всех сторон, словно не отражался от стен. Это был мужской голос. Вот и все. Так я познакомился с Мором.

– Этот твой рассказ скорее похож на легенду, выдумку, – возразил Александр, протирая очки салфеткой. Он надел очки, поправил их на носу указательным пальцем, еще раз взглянул в окно и посмотрел на уставшего деда. В его глазах он прочитал правдивость рассказа. – Но, деда, неужели все это ради розыгрыша. Сегодня не первое апреля и …

– Ты мне не веришь, но это неважно. Ты все увидишь сам. Я обещал ему, что когда придет мой час, то познакомлю тебя с ним.

– Вот это уже интересней. Но кто он, этот Мор? Ты ведь мне ничего не рассказал о нем, – Александр, казалось, не испугался рассказа деда, и с интересом слушал дальше. Он относился к смерти, как и все дети – он не знал о ее существовании. Его интересовала тайна, новая история, рассказанная дедушкой, геологом по образованию и профессором.

– Я много лет работаю в секретной службе, ты о ней еще узнаешь.

– От Громова?

– Да, от него. Все эти годы, я не могу сказать, что жалею о них, но знать правду и не предотвратить беду, очень тягостно, но я вынужден был носить это с собой всю жизнь. А теперь наступил и твой черед. Ты познаешь мир с другой стороны, в которой не смотрел ни один человек в мире, кроме меня, твоего родного деда. И в память о твоих родителях, которые тебя очень любили, я должен сделать это. Все эти годы я не только работал, но и собирал сведения о Море. Некоторые из них я расскажу тебе, прежде чем ты отправишься к нему. Главное помни, какой бы Мор ни был, но он никогда не причинит тебе вред. Он будет твоим защитником, и лучшей охраны ты не сыщешь на всем свете.

Начну я с давних времен человечества. Люди во все времена, в том числе и давние, искали силу, способную их защитить и все определить в этом мире, расставить все на свои места, ответить на все пытливые вопросы неугомонных философов и ученых. Сначала, на заре человечества, люди верили в Бога, поддерживающего жизненные силы природы, растительного и животного царства. Люди поклонялись такому Богу, задаривая его всевозможными подношениями – будь-то пища, танец или какой-то обряд, выдуманный людьми. У людей было много божественных символов, зарождающих живое: земля, женщина, огонь, воздух и так далее. Но, несомненно, главным из них, пронизывающим все остальное, была сама жизнь, и, как частное ее проявление, – смерть. Смерть рассматривалась, как плодоносный момент разрушительной деятельности жизни; Боги смерти рассматривались, как олицетворение жизни в процессе разложения. Таким образом, появились два Бога: Жива и Мора, боги начала и конца. Одни боги поддерживали жизнь, другие провожали живое в иной мир, неведомый, чтобы вновь переродиться и началась жизнь.

Все эти боги, несомненно, были языческими, они не дошли до нашей эпохи. Их многочисленные названия, данные нашими предками, угасли в веках. Но некоторые их имена не забыты, они передавались из поколения в поколение через легенды и сказания. Например, такие имена, созвучные с Мором, как Хорс, Морена выражают эпоху бесплодной, болезненной дряхлости, слабости, увядания и ее неминуемого конца – смерти.

Мора, Кродо олицетворяют момент окончательного развития растительной силы природы; созревание плодов, как предвестников начала смерти растений, падение увядших листьев, потерявших естественный здоровый цвет, зимнего сна всей природы. Если весна – это действие Живы, то осень – олицетворяется с началом смерти. Корень «мор» сохранился в названиях смерти на латинском, французском и на прочих романских языках. Например, в прусско-славянской мифологии я неоднократно встречал имена: Мароса, Мара; в литовско-прусском – Маркоттов, Маркополов. В древнеримской теологии я встречал богиню Морс или Морту, богиню смерти, и брата ее Морфея, бога снов. В персидских мифах я читал о богине ада – Воры, которая тождественна с Морой; у украинцев – это Водан. Даже у иллирийских богинь Давора или Дамора можно проследить связь с Мора. Сама идея смерти у западных славян объединилась с понятием жуткой неизвестности о будущей жизни, после смерти. Что там, за гранью жизни, когда она отступает и неизменно настает смерть. От страха человека породились чудовищные представления богов смерти. В христианской религии – это грозный ад, в котором царит жуткий дьявол. У сербов – это Смрд и Смертница, у болгар имя смерти звучит так: «Мерота». У сорабов вблизи Герлица и по сей день существует «Гора смерти», в которой якобы захоронена смерть. Но откуда она там взялась, определить трудно, немцы назвали его флинцем, что в переводе означает кремень, который использован в ружьях. Мифологи 17 века рисовали смерть в виде скелета человека, со львом на плечах и факелом в руках. В русских поверьях и былинах говориться о Кощее бессмертном, а в сербских сказаниях о Ребренезе. У славян была богиня Самаргла, которая, якобы, находилась в Киеве, глубоко в пещерах под монастырем.

Некоторые понятия, обозначающие родственность смерти такие, как духи, хранители умерших душ, позднее собирались в объединенные понятия, например, Богиня Виелона или Тризна, которая как олицетворение смерти, стала тождественна с Мором. У нас же языческие предания о смерти развились под влиянием православия в бозе почивших, тогда как в католицизме перешло в противоположное понятие ада и вечного мучения. У пруссов бог Пиколло тождественно со словом пекло – ад, она у поляков и чехов является богом ада. Это тождественно с греческим Плутоном. Чешские фурии: драчицы и тассаны тождественны с сербскими дражницы и страшницы.

Как видишь, понятие смерти у всех народов, можно проследить, выявив корни слов и их значение. Все они означают одно и то же, ведут к одному источнику. Но значение Мора нельзя оценивать однозначно, нужно помнить, что Мора является частью Жива, то есть он есть звено, важное звено в универсальной цепочке жизненных превращений. Он есть ее финал или переходный момент, такой же важный, как и само начало, зарождение. Например, у славян, то есть у нас, понятие смерти тянуло за собой награду или наказание, существовало двойственное ее значение: добра и зла. Поэтому, вопреки тому, как думают мифологи, относительно темных, злых сторон богов нельзя отнести лишь ко злу и вечному мучению. Так, например, символы, изображающие животных: льва, дракона, змеи, чудовища, известные из преданий и легенд, имеют двойные значения, одних они оберегают и помогают, а другим несут проклятие вечное и гибель. Вселив в эти знаки и символы свой смысл, люди рисуют животных на флагах, гербах, жилищах, желая выявить из этого пользу.

Без сомнения наши предки верили в будущую, загробную жизнь. Об этом свидетельствуют многие традиции, уходящие своими корнями в прошлое. К таким традициям можно отнести обычай поминать покойников в тризнах и радуницах; класть в гроб умершего его вещи. На могилах умерших произносились тосты, проводились пиршества, и даже в домах живых приглашались людьми покойные родственники на хлеб и соль, чтобы вкусить еду за одним столом.

– Я тебя не очень запугал?

– Напротив, во мне проснулся живой интерес палеонтолога, теолога, геолога и филолога вместе взятые, – шуча, ответил Александр. На его лице не было и тени испуга.

– Теперь я понимаю, почему он выбрал тебя. Мои мысли слишком тяжелы стали, даже Мор не может остановить время и изменить в нем законы, ибо они сделаны не им.

– Ты рассказываешь интересно и увлекательно, но иногда говоришь загадками.

– Ты разгадаешь их, я в этом уверен, твой пытливый разум и все замечающее сознание понравятся ему, я в этом уверен. Когда-то я был таким же как и ты. Я изучал науки, исследовал мир, но в глубинах сознания я всегда знал, что все это пустое, мир намного интереснее, чем мы его видим. Просто его от нас кто-то скрывает, он закрыл наш взор, ограничил в возможностях и держит человечество, словно в черном квадрате, во мраке незнания и слепоты. И мы ничего не можем с этим поделать, не мы эти законы придумали, нас ими обложили, ограничили со всех сторон.

– Может он ждет, пока мы прозреем? – вдруг спросил, не без иронии, Александр, с любопытством, поглядывающий в окно на заскучавшего Громова.

– Ну что ж, ступай к нему. Когда вернешься, все расскажи.

– Непременно, дедушка, – воскликнул в порыве юношеской радости Александр. – Я там долго не задержусь. Туда съезжу и скоро обратно вернусь. Жди меня к ужину.

Иван Трофимович наблюдал, как спешно его внук собирается. Затем он проводил его до крыльца, дальше не пошел. С Громовым он попрощался тяжелым старческим обремененным взглядом, охваченным надеждой. Когда машина тронулась, старик тихо произнес слова полные трепета, отцовского волнения и нежных чувств к любимому внуку:

– Позаботься о нем. Я отдаю тебе самое дорогое, что у меня есть.