Двое пацанов, выглядевших вполне как первоклассники, стояли друг напротив друга.

Но как же они отличались!

Тот, что стоял к нему спиной, сжимал в правой руке портфель, его плечи сникли и даже со спины было заметно, что он еле сдерживается от того, чтобы не заплакать. Но мальчик не плакал.

Второй был его прямой противоположностью. Форменная курточка была распахнута, да и рубашка расстегнута почти до середины. Лицо его выражало ленивое безразличие, он грыз семечки и сплевывал их в прямо на аккуратно выглаженный костюмчик понурого пацана, в то самое время как левой ногой методично и равномерно, подобно метроному, пинал по портфелю. Удары чередовались, то сильней, то слабей; пауза между ними то удлинялась, то вдруг укорачивалась, когда наносилась сразу целая серия ударов, но портфель не вырывался и не падал, хотя было очевидно, что долго так продолжаться не может. На это указывали и стиснутые изо всех сил костяшки пальцев, побелевшие и с трудом удерживающие ручку портфеля, и понуро опущенные плечи мальчика, очевидно друга Артема.

Все происходило в полной тишине, никто не произносил ни слова и только равномерные удары ногой по портфелю то глухими, то звонкими «бумц» наполняли окружающее пространство звуками, на которые поначалу не обращаешь никакого внимания, но спустя краткий промежуток времени начинающими раздражать и выводить из себя.

Артем сделал шаг вперед, но он остановил его своей ладонью, в которую первоклассник беспомощно ткнулся грудью.

Его внимание было приковано к открывшейся перед ним картине и что-то до боли знакомое отозвалось в сознании. Он не посмотрел на Артема, но тем не менее в момент начала движения его ладонь машинально отодвинулась в сторону и преградила Артему путь. Что-то знакомое было в этом движении, и в этой ситуации, происшедшей наверняка с ним самим, но сейчас он не помнил что. Грудь Артема стукнулась о его ладонь, мальчик попытался сдвинуть ее со своего пути, но у него не получилось.

— Не лезь, Артем, — глухо произнес он. — Стой, где стоишь. Как друга-то твоего зовут?

Артем почти всхлипывал, колыхания его груди передавались толчками через ладонь: И все-таки Артем еле слышно пробормотал

— Его зовут Миша, и еле слышно всхлипнул. — а этого…Артем запнулся, как будто не мог подобрать слова, зовут…

— Ну, как зовут второго, — остановил он Артема, — мне неважно. — Меня его имя волнует меньше всего. Если понадобится, уточню у него самого. Разберемся так сказать, по ходу пьесы.

— Стой, где стоишь, Артем, ты понял? — Он настойчиво повторил свои слова, суровым и убедительным тоном, и внимательно посмотрел на мальчика, постаравшись придать себе максимально суровый вид, и тот в ответ еле заметно кивнул. — Вот и отлично.

Он шагнул вперед и подошел к стоящей парочке. Небо было затянуто тучами, наверху видимо, был сильный ветер, совсем не ощущавшийся тут, поскольку облака стремительно летели по небу. «И ни одного просвета», — подумалось ему почему-то.

Он подошел как раз вовремя. Нога, пинавшая портфель, поднялась в воздух, но ударить не успела. Он молча встал между мальчиками и отодвинул Мишу вбок и назад, переместив его за себя.

— Все, закончили представление. Пора по домам, — произнес он спокойным голосом.

Потерявший равновесие пацан чуть не упал, когда его нога промазала мимо цели. У него были яркие синие глаза и если бы не перекошенный от злости рот и прищур, его можно было бы назвать очень даже привлекательным первоклассником.

— Ты чё? Кто ты такой? — Почти завопил хулиган. — Не лезь не в свое дело, понял?!! Отвали!

Он спокойно ответил:

— Кто я такой, не твое дело. Я приятель Миши, верно, Миша? — И посмотрел на мальчика, стоящего с понурой головой чуть сзади. Миша никак не отреагировал на вопрос. Его голова была опущена вниз, и по вздрагивающим плечам было заметно, что он все-таки не сдержался и заплакал.

— Ну вот, обратился он к обидчику. Довел моего друга до слез. А портфель-то новый. Ты за него денег не платил, а пачкаешь. Нехорошо.

Вежливое и спокойное обращение совсем не убавили прыти синеглазому. Резко вытерев свою шевелюру рукой и еще сильней прищурив свои ярко-синие глаза, отчего они превратились в щелки, хулиган резко пнул ногой по портфелю еще раз, но не попал. Вместо этого удар пришелся угодила по ноге Михаила, от чего тот, слегка покачнувшись, окончательно и бесповоротно заревел, продолжая тем не менее крепко цепляться за портфель, будто он являлся единственной надежной и незыблемой вещью в окружающем его мире.

— Ну вот. Ты, я смотрю, драться начал. Зачем друга моего ударил, а? — еще более спокойным голосом спросил он. — Он ведь и сдачи тебе может дать, не задумывался об этом? У него тоже две ноги, если ты считать научился, что вообще говоря сомнительно, если судить по твоему поведению.

Ироническую издевку синеглазый не уловил.

— Ударил, и что, я по портфелю метил. Промахнулся. Не твое дело, — произнеся это, синеглазый хулиган попытался пнуть ногой еще раз, но не успел.

Получив едва ощутимый толчок в опорную ногу в момент удара, от неожиданности он не смог удержать равновесия и грохнулся на землю, немедленно перепачкавшись в грязи.

И моментально заорал в голос: — Ты меня ударил!!! Ты за это ответишь! — и грязно выругался. Удивление в его голосе было настолько густо перемешано с ненавистью и злобой, что это казалось невероятным для мальчика семи лет от роду.

— Я же внятно сказал, — повторил он спокойно. — А ты слов, похоже, не понимаешь. Но я надеюсь, ты научишься. Рано или поздно. А слова такие рановато тебе произносить. Советую помыть рот с мылом, пока другие тебе не помыли.

Он повернул голову к по-прежнему сидящему на земле синеглазому пацану, имени которого не знал, и его глаза блеснули яростью.

Несмотря на ярость, он удивился, насколько спокойным и усталым показался его голос. Эмоции, разгоревшиеся внутри от созерцания этой картины, никуда не ушли. Но они были так далеко, настолько тесно переплелись с его собственными воспоминаниями, что он не мог дать им выхода. И уж точно не на виду у первоклашек.

Артем и Михаил стояли рядом и молча смотрели на него. Новенький и аккуратный портфель Михаила был перепачкан и выглядел ужасно. Комочки грязи также покрывали чистый и отглаженный форменный пиджачок и почему-то от созерцания этой картины у него самого слезы навернулись на глаза. Он представил себе, как этого симпатичного мальчика отправляют в школу, в которой его ждет не радость и веселье, а общение с теми, кто находит радость и веселье в том, чтобы издеваться над этими домашними и добрыми мальчуганами, не умеющими и не способными постоять за себя.

Он проглотил подкативший к горлу комок и присел рядом с мальчиками на корточки. Наклонив голову, чтобы они не могли увидеть выражение его лица и предательски подступившие к глазам слезы, он стал счищать грязь с портфеля и пиджака Михаила.

Синеглазый продолжал неразборчиво материться неподалеку, но почему-то не встал и продолжал сидеть на земле, безнадежно пачкая одежду. Местами уже появились лужи, относительно сухих островков земли было немного и мягкая и набухшая грязь охотно прилипала к одежде.

— Все, — тихо и едва слышно пробормотал он, стараясь не выдать своих эмоций.

— Все. Больше он вас не тронет, я обещаю.

И в этот момент оба мальчугана, и до этого всхлипывавшие, вдруг синхронно заревели, глядя куда-то ему за спину.

Он медленно обернулся и встал с корточек.

Все происшедшее заняло максимум пару минут, а то и меньше, и он был настолько сконцентрирован на двух мальчиках, загипнотизирован мерными «бумц — бумц» ударами по портфелю, настолько все происшедшее всколыхнуло его личные воспоминания, что он просто не обратил внимания на то, что все это время они были не одни.

Метрах в двадцати от них на старой скамейке, в тени густых ветвей дерева, той самой липы, до сих пор несущей на своем стволе отметину от удара Корейца, сидела группа людей.

На первый взгляд их было пять или шесть и среди них одна девушка. Все не уместились на скамейке, поэтому трое сидели рядом прямо на островке сухой земли под ветвями, на естественном бугорке, все еще покрытом пожухлой травой и сухими желтыми и красными листьями. Сидящие на земле прихлебывали пиво из одной единственной бутылки, передаваемой по кругу, и курили. Девушка сидела на самом краю скамейки и что-то бурно обсуждала с парнем, сидевшим рядом с ней.

Скорее даже это был ее монолог, во время которого она бурно жестикулировала и размахивала руками и даже трясла ими перед носом соседа, который молча и невозмутимо отхлебывал пиво из индивидуальной на сей раз бутылки.

Он успел уловить движения ее рук буквально краем глаза, поскольку уже в тот момент, когда он встал и повернулся, с другого края скамейки поднялся второй парень и решительно направился в его сторону, отбросив в сторону бычок сигареты.

Остальные в этот самый момент замолчали, руки девушки бессильно опали и она опустила голову вниз, ее длинные пепельные волосы упали вниз и коснулись кончиками юбки, полностью скрыв лицо.

Сидевшие на траве шумно гоготнули и с интересом наблюдали за происходящим.

Артем и Миша в унисон ревели, наблюдая за приближающимся парнем, синеглазый первоклассник, наконец-то замолчав, продолжал сидеть в грязи с ехидным выражением на лице.

Он внутренне похолодел. Какая-то волна прокатилась по его телу от макушки до самых ног, и он ощутил, как будто мелкие иголочки кольнули в кончики пальцев. Несмотря на свою близорукость, он узнал девушку и парня, с которым она бурно выясняла отношения.

Только теперь он понял, что пытался ему объяснить и рассказать Артем, когда они спешили во двор. И пришедшее понимание было неприятным.

— Это что, и есть твоя сестра? — тихо спросил он Михаила, слегка повернув в его сторону голову. Михаил не ответил, он продолжал реветь, но слегка качнувшаяся вниз голова дала положительный ответ на этот вопрос. Ответ, который он уже знал.

Ее звали Олеся. В их школе ее единственную звали этим именем, и возможно одно это могло бы привлечь к ней внимание мальчиков. Может быть так, а может быть и нет, но так или иначе, рассуждать об этом было бессмысленно. От недостатка внимания со стороны противоположного пола она не страдала никогда и чуть ли не с первого дня в первом классе считалась самой красивой девушкой в школе. Олеся училась в параллельном классе и, как он быстро прикинул, была на полгода-год старше него.

Она была действительно красива. Правильные черты лица, высокие скулы, большие и пронзительно зеленые глаза, идеальная форма губ, все это, даже абсолютно не воспринимаемое в их возрасте, неосознанно привлекало к ней взгляды всегда, когда она шла по коридорам школы. Обычная школьная форма с черным повседневным передником настолько изящно облегала ее стройную фигуру, что даже заметив ее со спины, невозможно было оторвать свой взгляд. Мальчики ухаживали за ней с первого класса, а по рассказам, и в детском саду ей не давали прохода. Она принимала эти ухаживания как должное. Нести ее портфель после школы считалось великим достижением и редких счастливчиков, которые удостаивались этой почетной миссии, провожали уважительными и завистливыми взглядами. Она ни с кем не гуляла долго, никто не видел ее рассерженной или бурно выражающей свои эмоции. Она всегда была спокойной, и ироническая улыбка на ее губах часто вгоняла в краску очередного воздыхателя. Она никогда не пользовалась помадой, хотя большинство девочек не расставались с ней класса с пятого, откладывая деньги за завтраки, чтобы купить у спекулянтов вожделенный тюбик.

Она была хороша и так, ей не требовалось украшать себя помадой. По рассказам, именно отсутствие денег у ее родителей было причиной того, что она не покупала косметику, но мало кто слушал эти высказывания, поскольку никто не оспаривал непреложного факта ее бесспорной красоты.

Сейчас Олеся сидела с опущенными плечами, волосы как и секунду назад закрывали ее лицо, они слегка покачивались в такт движениям ее головы. Прошло мгновение и она закрыла лицо ладонями.

Он никогда не обращал на нее внимания. Он твердо знал, что не представляет ни малейшего интереса для девочек. После одного — двух походов по коридорам с очередной идиотской надписью на вырванном из тетрадки листке бумаги, прикрепленном незаметно к его спине, ему едва ли можно было рассчитывать на уважение окружающих. Если он не мог добиться уважительного отношения в своем собственном классе, какой смысл ему было думать о ком-то еще? Да и уважал ли он сам себя тогда, в прошлом и позапрошлом году? Сейчас он не помнил.

Забавная ирония судьбы, подумалось ему. Я вступился за брата самой красивой девушки школы. Имя которой часто произносили, закатывая глаза вверх. За брата девушки, которая, проходя мимо, не удостаивала меня даже взгляда мельком, а если и натыкалась случайно, то смотрела невидяще и равнодушно, как на таракана или предмет мебели, волею случая оказавшийся на пути.

Подумав о взгляде Олеси, он машинально вспомнил другие зеленые глаза, смотревшие на него однажды далеким летним днем совсем иначе… Он невольно взмахнул головой, отгоняя воспоминания.

Вставший со скамейки парень приближался. Он шел неспеша, никуда не торопясь, также, как и синеглазый первоклассник, лузгая семечки, гирлянда шкурок от которых прилипла к его нижней губе. Парень не стремился их стряхнуть. Шел он враскачку, немного наклонясь вперед, будто находясь в средней стойке для бега, готовый немедленно побежать, растопырив в стороны руки, и поймать, схватить, удержать.

Парень почти приблизился. Шелуха семечек повисла на его губе и наконец-то он поддел ее пальцем и она плавно полетела на землю. Парень остановился рядом со все еще сидящим на земле хулиганом и, протянув ему руку, одним сильным движением оторвал безымянного синеглазого от земли и поставил на ноги, после чего произнес сиплым голосом, лениво растягивая гласные:

— Не-е-е-ехорошо ма-а-а-аленьких обижать, — продолжая лениво лузгать семечки.

Мысленно он окрестил его «Сиплым» и, к собственному удивлению, задумался, почему тот так разговаривает. Потому, что рот забит шелухой, или у родителей не хватило времени отвести ребенка к логопеду? Но мысли внезапно оборвались.

— Что здесь происходит? — голос прозвучал звонко, до боли знакомо и настолько пронзительно, что у него защемило сердце. «Тик-так», — внутренний маятник качнулся и застучал, каждая следующая секунда в два раза быстрей предыдущей. Он невольно сглотнул.

— Я спрашиваю, что здесь происходит, — упрямо повторил голос.

Он медленно повернул голову. Она стояла рядом с плачущими Артемом и Мишей и гневно смотрела на него.

Это была Таня.

Ее глаза были наполнены негодованием, волосы растрепались и внезапно выглянувшее в просвет туч солнце вдруг отразилось от ее яркого комсомольского значка и на мгновение ослепило его. Он невольно моргнул и крошечная слезинка на мгновение преломила ее лицо. Несмотря на близорукость, он вдруг увидел каждую черточку ее лица, легкую морщинку над бровью, растрепавшуюся прическу и солнце, вдруг невольно заигравшее в ее волосах, как тогда, в столь далеком сейчас августе.

«Почему она смотрит именно на меня?» — подумал он, отводя глаза, но додумать мысль не успел, потому что «Сиплый» таким же ленивым голосом, как и раньше, неторопливо убирая очередную шелуху с липкой выпяченной вперед нижней губы, произнес:

— А то и пра-А-А-аисходит. А-а-абижает мальчиков, ребят а-а-абидел. Брата моего ударил, толкнул и ура-А-А-анил в грязь. Гля, вона как они ревут.

И тут произошло то, чего он менее всего ожидал. Отпустив плечо все еще всхлипывающего Артема, она подошла к нему, чеканя шаг, насколько это было возможно и глядя ему прямо в глаза, четко выговаривая каждую букву произнесла:

— Ну ты и гнида. Сволочь. Ты еще хуже, чем я думала. — И, произнеся последнее слово, она широко размахнулась и ударила его ладонью по щеке. — Подонок. Ты за это ответишь. За все ответишь. Ты понял, скотина?

Он стоял, опустив руки. Ему показалось, что ее удар длился вечность. С момента замаха, когда ее ладошка заслонила на мгновение солнце и полетела по ниспадающей траектории к его щеке, он пятьдесят тысяч раз мог успеть уклониться от удара или перехватить ее запястье.

Он не шелохнулся и не произнес ни слова.

Ее ладонь звонко впечаталась в щеку, но его голова не качнулась ни на миллиметр. Он смотрел в ее горящие бешенством глаза и проговаривал про себя десятки и сотни фраз, которые мог бы и хотел бы сказать. Ее пронзительно зеленые глаза сверкали от гнева и солнце запуталось в ее волосах.

— Вали отсюда. И детей забирай. Живо. — Он удивился, когда услышал эти слова, грубо произнесенные незнакомым хриплым голосом и поразился стократ больше, когда внезапно понял, что это он, он сам их произнес.

Маленькие иголочки радостно и деловито кололи щеку, лицо горело и знакомый «тук-тук» запульсировал в висках, резонируя с мерными ударами сердца.

Он смотрел в ее глаза и задавался вопросом, умеет ли она читать по глазам, в состоянии ли она ощутить или догадаться о том, что он испытывает и какие эмоции его переполняют. Он чуть не удержался от искушения потереть горящую щеку ладонью и постарался изобразить на лице настолько сильное равнодушие и цинизм, на которые только был способен.

От его слов она задохнулась от гнева и размахнулась еще раз. Он равнодушно и неторопливо отклонился назад.

— Я, что, неясно выразился? Валите отсюда, быстро. — Ему было страшно оборачиваться, он боялся, что к Сиплому успеет присоединиться остальная компания и лихорадочно пытался разобраться в ситуации.

Спокойным голосом Таня произнесла — «Спасибо, мальчик». Ошеломленно, он посмотрел на нее и понял, что она обращалась к Сиплому, который по-прежнему расслабленно стоял и грыз семечки в унисон с голубоглазым мальчуганом. Они сплевывали шелуху прямо ему на брюки и несколько шкурок уже успели прилипнуть к штанинам. «Спасибо, что вступились за них», — продолжила Таня, поворачиваясь к нему спиной. Артем беспомощно повернулся и открыл рот, но не успел ничего сказать.

— Тсс, — приложил он палец к губам и успокаивающе улыбнулся. — Не говори ей ничего, — произнес он губами, еле слышно, в надежде, что Артем догадается и поймет.

Артем в замешательстве кивнул головой и нехотя стал уходить, и он одобряюще помахал ему рукой. — Ни слова, парень, — произнес он одними губами, но уверенности в том, что Артем его понял, у него уже не было. Все трое скрылись за углом школы и в последнее краткое мгновение он увидел, как солнце, по-прежнему ярко сверкающее в небольшом просвете туч, вдруг перестало отражаться в ее волосах и погасло. Погасло теперь уже навсегда.

Он развернулся и посмотрел на Сиплого.

Компания на лавочке по-прежнему сидела, явно получая наслаждение от происходящего. Увидев, что ее брат ушел, Олеся, казалось, облечено вздохнула и продолжила что-то с жаром высказывать сидящему рядом с ней парню, отбрасывая непослушно лезущие на лицо волосы.

Парень не обращал на нее никакого внимания, но когда она попыталась встать, схватил ее, переложив бутылку с пивом в другую руку, и, сильно дернув, усадил обратно рядом с собой. После чего улыбнулся и развалился на лавочке поудобней.

Только в этот момент к нему пришло окончательное понимание того, кто именно сидит рядом с Олесей на лавочке. Неосознанные мысли уже крутились в его голове, но никак не могли оформиться. На мгновение иголочки в щеке перестали колоть и лицо застыло как маска, будто полная анестезия после обезболивающего укола стоматолога лишила лицевые мыщцы ощущений и способности двигаться и чувствовать.

Сейчас он мог точно сосчитать количество парней. Всего их было пять. Сиплый, трое сидящих на холмике под деревом и Ахмет. Это был Ахмет и поэтому общее количество присутствующих было абсолютно неважно.

Он попытался сглотнуть и не смог. Тело не повиновалось ему, ноги стали привычно ватными и на секунду он испугался, что сейчас упадет, не сумев сделать ни шага.

Хуже этого было невозможно что-либо представить.